Повествование
Сей Африканец воспарил со мной
До врат высоких некоего парка,
Замшелой обнесённого стеной;
Врата двустворные венчала арка,
Там крупно были писаны и ярко
Стихов разноречивых два столбца;
Вот суть их, от начала до конца:
"Войдите, чтобы счастье увидать,
Изведать радость без конца и края;
Войдите, и вкусите благодать
В стране, где вечно длится свежесть мая,
Где нежность обитает неземная.
Ликуй, читающий, отринь печали,
Входи! Пристало медлить здесь едва ли!"
"Войдите же! – столбец соседний рек. –
Вошедших будет сечь нещадный хлыст!
В пределах этих горестных вовек
На древе не росли ни плод, ни лист.
Ручей, текущий семо, столь нечист,
Что гибнут в мутных водах даже рыбы.
О, только бегством вы спастись могли бы!"
Напечатленны были на вратах
Стихи сии златой и чёрной краской.
Один столбец грозил и множил страх,
Другой столбец манил с великой лаской.
Я полнился отвагой и опаской,
Не ведая, который путь избрать –
Вперёд пуститься, иль метнуться вспять.
Бруску железа меж магнитов двух,
По мощи равных, двинуться невмочь
Ни к одному из них. И мой испуг
И любопытство сделались точь-в-точь
Магнитами: тянуло в парк – и прочь
Бежать хотелось. Я томился, робок,
Но Сципион стоял со мной бок-о-бок,
И рек: "– Ты сомневаешься, гляжу,
Вступать ли, нет ли, в дивный сей мирок.
Не бойся, приближайся к рубежу:
Не о тебе глаголы этих строк –
О тех лишь, кто Любви несёт оброк.
В тебе ж, видать, к любви угасла тяга:
Так пищей брезгует больной бедняга.
Но коль тебя и впрямь покинул пыл,
То зрение по-прежнему с тобой;
И, коль старик, лишившись прежних сил,
Ристалищной любуется борьбой,
И с полным знаньем дела судит бой,
То я тебе представлю, о поэт,
Достойный описания предмет."
Властительно мою он стиснул пясть,
И я вперёд шагнул, с вожатым рядом,
Надеясь уцелеть, а не пропасть.
И парк явился раем, а не адом.
О Боже! Пред моим счастливым взглядом
Повсюду возносились дерева,
Блистала изумрудно их листва.
Священный дуб, и крепкотелый бук,
И долголетний медноствольный тис,
Стрелку дарящий наилучший лук,
Державный кедр и скорбный кипарис...
И мачтовые сосны вознеслись
Вдали от вязов, ясеней, берёз,
От лавров, пальм и виноградных лоз.
Я видел сад, в обильнейшем цвету,
Вблизи потока, на лугу зелёном,
И, овевая эту красоту,
Ласкался ветер к разноцветным кронам;
А ток холодный мчал с хрустальным звоном,
И я узрел, склонившись над струёй,
Как блещут краснопёрки чешуёй.
На каждой ветви птицы щебетали,
И думалось, что ангелы поют
В раю намного сладостней едва ли;
В сосновой хвое белкам был приют;
Я наблюдал, как кролики снуют,
Как прыгают косуля, серна, лань –
Кипела жизнь везде, куда ни глянь.
И струны лир звенели в дивный лад,
Мелодию лия в лесной чертог;
Нежнейшей музыке внимал навряд
И Сам Создатель, Всемогущий Бог;
А ветерок – едва заметный вздох –
Зелёные листы перебирал,
Покуда птицы пели свой хорал.
И был настолько воздух местный здрав,
Что чужды были парку хлад и зной;
И силой тамошних целебных трав
Воспряли бы и старый, и больной;
И непрерывно свет сиял дневной:
Вовек не загорается закат
В краю, земного лучшем во сто крат.
При древе близ потока я узрел,
Как наш великий властелин Эрот
Куёт и точит жала метких стрел,
А дочь его немедля их берёт
И закаляет в лоне хладных вод,
Заклятьем отмеряя силу жал:
Чтоб ранили, иль били наповал.
И Прелесть я увидел тот же час,
А с ней бок-о-бок – Суетность и Спесь,
И Хитрость, обольщающую нас –
Уродливую тварь, пороков смесь;
Толь далеко от них, замечу здесь,
Стояли неразлучною четой
Восторг Любовный рядом с Добротой!
Краса явилась, отрешившись риз,
И Юность, в нежном цвете резвых лет;
А подле – Страсть, и Похоть, и Каприз,
А с ними – Ложь, и Сплетня, и Навет,
И трое тех, кому названья нет...
Поодаль же предстал моим очам
На яшмовых столпах подъятый храм,
При коем нимфы учиняли пляски,
Разоблачась едва ль не догола:
Ничто, опричь набедренной повязки,
Не сокрывало стройные тела;
Вседневной эта служба их была.
И сотни голубей и горлиц белых
Свивали гнёзда в храмовых пределах.
Уступчивость, разумная жена,
При входе в храм держала полсть в руке;
А Кротость, неподвижна и бледна,
Смиренно восседала на песке,
Что грудою лежал невдалеке –
Но Изощрённость близ неё, к несчастью,
Стояла, и соседствовала с Властью.
О сколь же вздохов пламенных витало
Во храме, сколь их слышалось внутри!
Желанье их рождало и питало,
Огонь от них слетал на алтари;
Их издают и смерды, и цари,
Немилые богине: как ни кинь,
А числю Ревность худшей меж богинь.
Приапа видел я, когда вошёл
Во храм; божок был окружён почётом,
И выряжен, как в ночь, когда осёл
Узрел его предерзостный... Да что там! –
Он гордо скипетр устремлял к высотам.
Всяк возлагал, усердствуя зело,
Цветов гирлянды на его чело.
Нашла себе укромнейший альков
Киприда, со слугой своим, Достатком,
Что был весьма надмен, вельми суров,
Но благородства мечен отпечатком.
На ложе, в полутьме, в безделье кратком,
Ждала богиня, чтобы укатило
На дальний запад жаркое светило.
Власы златые нитью золотой
Обвив, она покоилась на ложе,
И от чела до чресел наготой
Блистала, ноги укрывая всё же
Ласкавшейся и ластившейся к коже,
Тончайшею, прозрачнейшею тканью,
Что, право, не равнялась одеянью.
Витал в алькове дивный аромат,
Хмельной Иакх беседовал с Помоной,
Богиней, истребляющею глад;
Киприда же младой чете влюблённой,
Рыдавшей и коленопреклонённой,
О милости молившей Афродиту,
Сулила нежно помощь и защиту.
И сломанные луки грешных дев –
Охотниц, прогневивших Артемиду,
Висели на стенах; зане, презрев
Обеты, оставаясь только с виду
Невинными, жестокую обиду
Богине, повелевшей жить им чисто,
Чинили Аталанта и Каллисто.
И роспись на стенах я различил:
Дидону, Библис, Тисбу и Пирама,
Изольду и Тристана; там Троил
С Парисом, дети дряхлого Приама,
Вблизи Елены дерзостно и прямо
Стояли, разжигая гнев Ахилла...
Любили все – и всех судьба сгубила.
И снова я пошёл зелёной чащей,
Бесцельный путь, как ранее, держа,
Дабы вкусить отрады наивящей.
И тамошних пределов госпожа
Предстала мне внезапно – толь свежа,
Прекрасна толь, что возмогли б едва
Земные с ней равняться существа.
Усыпала цветами свой престол
Сия богиня чудная, Природа,
В чертоге, в коем был древесный ствол
Опорой густолиственного свода;
И я увидел там подобье схода:
Несметные и всяческие птицы
Слетелись внять велениям царицы.
Зане был день Святого Валентина,
Когда пернатые вступают в брак;
Толь дивная открылась мне картина!
Лесной, речной, морской явился всяк
Летун – и сборище кричало так,
Что дебри, мне почудилось, тряслись,
И мнилось, будто содрогалась высь.
Владычица – приветлива, проста,
Но такожде горда и величава –
Велела всем занять свои места,
Блюдя при том все требованья права;
И вся разноплеменная орава
Расселась чинно, как велит обычай
Рассесться в этот день ватаге птичьей.
Всех выше сели те, кто губит дичь;
Затем, на нижних ярусах ветвей –
Те, кто не ловит живности опричь
Личинок, насекомых и червей;
Всех ниже – певчий дрозд и соловей;
А кто привержен семенам и зёрнам,
Замест ветвей довольствовались дёрном.
Я зрил орла, крылатого тирана,
Что устремляет к солнцу острый взор;
А рядом – белохвостого орлана,
Что близ морей гнездится и озёр;
Там восседал и рыже-серый вор,
Тетеревятник дерзостный, сиречь,
От коего пристало кур беречь;
И сокол славный, и коварный кречет,
Привычные к запястьям королей;
И коршун, что на падаль взоры мечет,
Витая над просторами полей;
И горлинка, что многих птиц милей;
И лебедь, что поёт в предсмертный час;
И филин, чей беду пророчит глас.
Там был журавль, велик и голенаст;
Была зарянка, и болтунья сойка,
Что крикнет – и охотника предаст;
Сова, чья пища – мышь и землеройка;
Хохлатый чибис, бегающий бойко,
И ласточка, что летом ловит мух,
И сельский вестник времени, петух;
И гусь, который встарь квиритов спас,
И отпрыск Афродиты, воробей,
И перепел, и дятел, и бекас,
И вран, глашатай смерти и скорбей,
И вяхирь, больший прочих голубей;
Фазан, жилец поречий и долин,
И пышнохвостый, радужный павлин;
Кукушка, что не вьёт вовеки гнёзд,
И попугай, дитя иных земель;
И дрозд-рябинник; также пёстрый дрозд;
И клёст, кому тольми любезна ель;
Прожорливый баклан, и коростель,
Отшельником живущий; и нырок...
Всех перечесть – не хватит сотни строк.
Одно лишь повторю: в орде крылатой
Всяк обладатель клюва и пера
Явился на поляну, что палатой
Богине служит; и пришла пора –
Зело сия традиция стара,–
Когда и царь пернатый, и пичуга
Должны избрать супругу иль супруга.
Но к делу: у Природы на запястье
Орлица восседала из орлиц,
Что даровать супружеское счастье
Могла бы самому владыке птиц;
Пред нею впору было рухнуть ниц:
Сама Природа, не смутясь нимало,
При всём собраньи в клюв её лобзала.
Природа, коей все земные блага
В распоряженье Богом отданы –
И свет, и жар, и хлад, и сушь, и влага,–
Рекла среди наставшей тишины:
"– Взыскующие мужа иль жены,
Внимайте мне! Я речь содею краткой,
Дабы никто не задремал украдкой.
В урочный день вы снова собрались –
Так было, есть, и будет впредь, вовеки,–
Чтоб, выбрав пару, с ней умчаться в высь;
Свободен выбор ваш, и только некий
Предмет моей особенной опеки,
Прекраснейшую меж пернатых дам,
Лишь лучшему из лучших я отдам.
А ястребиный царственный орёл,
Превосходящий прочих, и весьма –
Орёл, что все достоинства обрёл,
Какие властна дать лишь я сама,
Орёл, чьи крылья не слабей ума,
Орёл, гордится коим птичья рать,
Подругу первым будет выбирать.
А после – остальным придёт черёд
Искать супруг среди своих племён;
Увы, никто не знает наперёд,
Обласкан иль отвергнут будет он;
А кто любовью издавна пленён,
Дай Бог тому взаимность обрести!
И, хоть в особой сей орёл чести,
Но всё же, по давнишнему условью,
Коль претендент объявится иной,
А дама на него низзрит с любовью –
Счастливец назовёт её женой,
Будь он подорлик, иль орёл степной:
Я так постановила в оны годы,
И не могу стеснять ничьей свободы".
И кротко, точно крохотная птаха,
Изрек орёл, склоняючи главу:
"– Царицы ради, а не ради страха,
Рассудком здрав, и мысля наяву,
Сию орлицу милой назову!
Внимать ея веленьям буду впредь;
Готов для ней и жить, и умереть.
Взываю к восхитительной невесте:
О смилуйся, избавь от лютых мук!
А коль откажешь – то убей на месте.
Ужель речей моих никчёмен звук?
Не постигаю, как сердечный стук
Досель не сокрушил моей груди.
О дивная, взываю: пощади!
А если горем по моей вине
Исполнится безгрешный сей сосуд,
Иль новая любовь придёт ко мне,
Молю: свершите надо мною суд –
Пусть голову мне клювами снесут!
Да только не настать такому дню:
Её ль обижу, ей ли изменю?
Как я люблю, едва ли кто любил;
Но не любви прошу, а снисхожденья
У дамы – ибо ей навряд ли мил.
И столь цепей любовных прочны звенья,
Что стану близ любимой словно тень я
Летать, любви служа везде и всюду.
Я всё сказал, и ждать решенья буду".
И, точно роза свежая, когда
Её окатит солнце знойным светом,
Орлица раскраснелась от стыда
При словоизлияньи пылком этом;
Она смущённо мешкала с ответом;
Природа же рекла: "– Не бойся, дочь,
Поскольку я берусь тебе помочь".
Другой орёл, помельче, рек тотчас:
"– Милейший, ты взывал к орлице даром;
Люблю её сильней во много раз –
По крайности, с никак не меньшим жаром,–
И дольше ей служу... О друге старом
Задумайся, орлица: лишь один
И есть на свете верный паладин!
А если на жену примусь роптать,
Иль худшим согрешу пред ней манером –
Да буду вздёрнут, как презренный тать!
И, преданности ежели примером
Не послужу всем прочим кавалерам,
То всё моё добро жене вручу –
Меня же пусть вручают палачу".
Вития третий молвил первым двум:
"– Положимте скорей предел раздору,
Поскольку гневный все подъемлют шум,
И всем потребна пара в эту пору.
Природа внемлет яростному хору,
И просит, чтобы речи мы скончали...
Но коль смолчу – скончаюсь от печали.
Нимало не горжусь я службой давней,
Но дольше всех любовью был томим,
И зрил заслугу вящую всегда в ней.
Всего полгода службы за другим –
А я терзался двадцать долгих зим.
Ужель награды более достоин
Не ветеран любви, а юный воин?
Я не кичусь, я движим не гордыней:
Ведь я доселе был не ко двору;
Но я бы стал опорой и твердыней
Орлице – утверждаю на миру! –
Служа лишь ей, доколе не умру.
Такая жизнь была б наверняка
Орлице и любезна, и легка".
Поверьте, не слыхал я отродясь –
Хотя, возможно, слыхивали предки, –
Чтоб о любви такая речь велась!
А доводы опять звучали с ветки:
Учтивы, искренни, разумны, метки...
С утра начавшись, длилась эта пря
Доколь зажглась на западе заря.
И грозно грянул гневный птичий гомон;
Листва с ветвей посыпалась окрест,
И каждый ствол, казалось, будет сломан.
"– Эй, вы! – орали: – Как не надоест?
Уймитесь же, уважьте наш протест!
Ужель судья промолвит 'нет' иль 'да',
Коль скоро доказательств – ни следа?"
И, наконец, кукушка, гусь и утка
"– Кря-кря! – вскричали: – Га-га-га! Ку-ку!"
Я встрепенулся и подумал: "ну-тка!"
"– Реки!" – сказали птицы гусаку.
"– Ох, и придали веса пустяку,–
Он рек. – Я водоплавных представитель.
Меня судьей назначить не хотите ль?"
Рекла кукушка: "– Погоди-ка, сват!
Тебя – да в судьи? Не бывать сему!
Я – насекомоядных депутат,
И долг судейский на себя возьму.
Я успокою эту кутерьму!"
Но тут голубка молвила: " – Постой!
Я птицей скромной числюсь, и простой,
Ядущей зёрна лишь, да семена;
Бесхитростен мой ум, чиста душа –
И запросто заметить я вольна:
За дело принимайся не спеша,
Когда не смыслишь в деле ни шиша!
Иль нет: не принимайся вообще,
Чтоб не трудиться втуне и вотще.
Природа, внемля перепалке птиц,
Которой забавлялась вся поляна,
Промолвила: "– Угомонитесь! Цыц!
Рядите без обиды и обмана,
От каждого и всяческого клана
Глашатая назначьте – без помех
Избранник ваш изложит мненье всех".
Одобрили предложенный устав.
И хищники пример явили враз:
Сапсана представителем избрав,
Ему рекли подробно свой наказ,
Но волю дали в построеньи фраз;
И он к богине прянул, как стрела,
И выбор сей Природа приняла.
И молвил сокол: "– В эдакой задаче
Бессилен разум – столь она трудна;
Не ведаю, кто любит наипаче,
Но всех троих любовь томит одна,
И доводы исчерпаны до дна.
И, коль рассудим распрю без оглядки,
Навряд ли избежим орлиной схватки".
"– О да!" – орлы воскликнули втроём.
"– О нет! – невозмутимо рек сапсан:
– Мы не погибель вашу здесь куём,
И не хотим кровавых видеть ран!
И, пусть у всех троих немалый сан,
А надлежит прислушиваться вам
К судейским назидательным словам.
Внимайте! Из троих возьмёт вельмож
Того орлица в свадебный полёт,
Кто лучший – состоятельнейший тож,
И рыцарству – надёжнейший оплот,
И от знатнейших предков род ведёт.
И, коль орлица знает всех троих,
Пусть молвит, кто достойнейший жених".
И водоплавные столпились, чтоб
Оратора избрать. Поднялся гогот,
И каждый рек, раздувши важно зоб:
"– Перечить гусю хищники не смогут –
Разумен гусь-от, важен-от и строг-от,
И всей затее положил начало,
Пока впустую сборище кричало!"
И представитель водоплавных, гусь,
Прогоготал: "– Немедля, в одиночку,
Я разрешить сомнения берусь,
Досадную окончить проволочку,
Умно поставить в этом деле точку:
Коль ты не люб невесте дорогой –
Махни крылом и сватайся к другой".
"– Внимай прилежно гусю, птичий стан! –
Воскликнул ястреб: – Гусь умён вельми!
Ужель ты промолчать не мог, болван?
Утихни, водоплавных не срами.
Иль полагаешь, будто ты семи
Пядей во лбу? Не сказано ль: дурак
И до хлопот охотник, и до врак" .
И под всеобщий хохот гусь умолк;
И зерноядных выступил глашатай,
В делах любовных понимавший толк,
Служитель чести, а не соглядатай –
Достойный голубь. И к орде пернатой
Он обратился скромно и учтиво,
И речь повёл разумную на диво:
"– Любить, как молвит гусь – избави Боже;
Негоже прочь бежать от госпожи.
Чем дама неприступнее и строже,
Тем паче, вопреки гусиной лжи,
Покуда жив, избраннице служи!
А если смерть придёт сначала к ней,
Ушедшую люби ещё сильней" .
"– Ого! – промолвил огарь: – Экий шут!
Ни смысла я не вижу, ни причины
Туда стучаться, где тебя не ждут.
Запляшешь ли, понурясь от кручины?
Любить – и безнадежно ждать кончины?
О, в небе, – он изрек, задравши хвост, –
Не две звезды, а много-много звёзд!"
"– Какая сволочь! – сокол произнёс: –
Какой плебейский, низменный совет!
Ты б лучше с клюва отряхнул навоз!
Любовь тебе – что совам яркий свет:
Во мраке зрят они, при свете – нет.
Молчать, и не судить любовь ничью
Безмозглому пристало мужичью".
Кукушку отрядили говорить
Ядущие букашек и личинок,
И та рекла: "– Довольно! Явим прыть!
А всяк любитель споров и заминок
Безбрачным да пребудет, яко инок:
Безбрачие – не горшее из зол.
Сей речи не вносите в протокол".
"– Проголодалась? – кречет крикнул: – Да,
У воробьёв кормилась ты не худо,
Когда птенцов извергла из гнезда,
В котором ты проклюнулась, паскуда!
Исчадие кукушечьего блуда,
Сама давай безбрачия обет!
Проваливай, ищи себе обед!
Природа строго молвила: "– К порядку!
Вы утомили нынче и меня,
Вотще за неполадкой неполадку
Прилежно и предерзостно чиня.
Постыла мне бесцельная возня.
И, чтобы вам не препираться яро,
Сама орлица скажет, кто ей пара.
Ужели нам видней со стороны?
Сапсан подметил верно и умно:
В любви своей орлы вполне равны.
И посему орлице мной дано
Из любящих столь крепко и давно
Избрать кого захочется в мужья –
Пути другого не предвижу я;
Но, коль уместно, я б совет дала
Орлице: мысли как тебе угодней,
А мой любимец – образец орла!
И не сочти меня лукавой сводней –
Он и достойней всех, и благородней;
Ужель иной, и вящий повод нужен
К соединенью двух моих жемчужин?"
Смиренно молвила в ответ орлица:
"– Владычица, богиня Естества!
Посмею ли тебе не подчиниться?
Всечасно, как другие существа,
Покорствую тебе, пока жива;
И посему дозволь поведать смело
Решенье, что в душе моей созрело".
"– Реки," – она услышала; и мигом
Рекла, как будто сбросив некий гнёт:
"– Владычица, дозволь мне брачным игом
Отнюдь не отягчаться в этот год;
Чрез год себе супруга изберёт
Жемчужина твоя и твой алмаз;
И в этом весь мой всепокорный сказ.
Служить Эроту либо Афродите
Я, право, не намерена пока."
"– Тогда и споров больше не ведите,–
Рекла Природа,– ибо всех тоска
От них уже взяла наверняка.
А остальным велю: вступайте в брак,
Покуда не настал вечерний мрак.
– А вы,– троим орлам рекла Природа,–
Служите, как в былые времена;
Утешьтесь: должно ждать не дольше года.
Служите, ибо награжу сполна
Достойнейшего: целый год она
Свободна будет – но потом как мать
Ей прикажу избранника назвать".
И долгожданный наступил конец
Никчёмным препирательствам и ссорам;
Настало время любящих сердец,
Нежнейшего согласия, в котором
Нет места ни упрёкам, ни укорам.
И славил на деревьях и кустах
Премудрую Природу всякий птах.
А те, кто слаще всех выводит трель,
Пропели, как ведётся испокон,
Владычице хвалебную рондель,
Покуда гас вечерний небосклон,
Алевший сквозь листву древесных крон.
Французским был изысканный мотив,
И привожу слова, не сократив:
Qui bien aime a tard oublie.
"О лето, праздник светлого тепла,
Сколь ты любезно после зимних вьюг!
Сколь радостно и зелено вокруг!
И даже в вышних внятна и мила
Святому Валентину трель пичуг:
"О лето, праздник светлого тепла,
Сколь ты любезно после зимних вьюг!
Любая птица нынче ожила,
Супругу тешит щебетом супруг;
И на рассвете слышат лес и луг:
"О лето, праздник светлого тепла,
Сколь ты любезно после зимних вьюг!
Сколь радостно и зелено вокруг!
И, песнь окончив, с криками взвилось
Собранье птиц, и улетело прочь.
И я проснулся. И берусь насквозь
За томом том читать и день, и ночь;
И книги не преминут мне помочь
О чём-нибудь ином поведать краше,
И сызнова привлечь вниманье ваше.
