Дядя сказал: «Кое-что мы и сами можем!» Из комнаты в комнату он протянул веревку, на концах привязал по колокольчику, установив тем самым систему связи по всей квартире. У меня была пушка с пружиной, дядя сделал мне миниатюрный снаряд, я начал стрелять по семье. У дяди была окарина, у теток был граммофон, у меня был аккордеон марки «Майнел унд Герольд». Мы играли различные арии. Дядя не мог играть, не налив немного воды в инструмент. В процессе игры вода булькала, словно какая-то птичка. Потом эта вода нагревалась. Мама говорила: «Изобрази-ка что-нибудь!» В дверном проеме тетки подвесили платье в виде занавеса. На пол поставили лампы, которые сразу придали всему волшебный вид. «Это Гавайи!» – сказала тетка. Я взял аккордеон и сыграл пьесу «Словно сон прекрасный». Пока я играл, пальмовая ветвь щекотала мне шею, и я смеялся. Мама сказала: «Как тебе не стыдно?» Мама вышивала покрывала, на покрывалах появлялись: султан в гареме, народный певец с гуслями, кошки. Кошкам и исполнителям народных песен делались глаза из различных бусинок, снятых с нитки. Дядя мог нарисовать рисунок, не отрывая карандаша от бумаги, дедушка спрашивал: «Как это?» Дядя говорил: «Вот так!» – и, не отрывая руки, изображал корабли, вазы, голых женщин. Отец пытался вырезать теткин профиль из черного картона, но рука дрогнула, и тетка осталась без носа. Я вырезал фотографии манекенщиц из журнала «Женщина и мир», утратив благодаря небрежности некоторые детали. Дядя сказал: «Самое лучшее испортил!» Тетки смотрели на все это свысока, воссоздавая с помощью красок по дереву картинку на свою излюбленную тему «Озеро Блед!». Мама раскатывала тесто, потом специальным колесиком, похожим на шестеренку, сотворяла узоры, тесто превращалось во что-то вроде тряпочек. Мамины печенья назывались «цветочки», «мячики», «домики», «принцесские», все это была имитация. Тетки умели делать из шоколада лебедей, а также еще одну вещь из сахара, ласточку. Эти птицы не годились ни в пищу, ни для полета. Дедушка сказал: «Что за ерунда!» Мама разбила большую посудину, полную клецок, пышные клецки скользили по паркету, как пароходики. Отец, не успев еще протрезветь, бился головой о зеркало, поверхность которого покраснела от крови. Дядя при выносе велосипеда разбил стекло во входных дверях. Тетка уронила на пол флакончик духов, весь дом провонял чем-то ужасным и дорогим, с японским названием. Мама шваброй задела фотографию одного из прадедушек, предок повис, нетронутый, на ручке, благодаря, видимо, усам, усы были огромные. Я разбил тарелку, на которой были нарисованы гондолы, вода, люди и вообще Венеция. Тетки смели осколки, оставили один большой кусок с каким-то мостиком, вздохнув при этом: «Риальто!» У нас существовали сигналы для переклички посредством свиста. Сигнал был совсем простым, он состоял из двух тонов, второй тон повторялся два раза. Если где-то слышалось это повторение в виде свиста, мама говорила: «Кто-то из наших!» Все это было как в кино. У нас были и некоторые выражения, многим недоступные. Когда переодевались, говорили: «Мышь!» Я предпочитал: «Насос!» Но мне не верили. Были и другие слова, например «файлер», «гевихт», «цинтор» и «радл», но эти слова мы не понимали. Дедушка с отцом говорил о каких-то других вещах, совершенно непонятных. Мама говорила: «Это по-венгерски!» Дядя говорил: «Врут, они его не знают! – и добавлял: – Такого языка вообще нет!» Дядя умел объясняться в любви на четырех языках, знания он почерпнул из книги «Любовь в странах мира», с картинками. Я научился говорить по-румынски: «Пусть твоя мать, и твоя тетка, и твоя сестра переспят с жеребцом!» При гостях объясняли: «Это он декламирует какую-то абракадабру, сам придумал!» Тетка знала какие-то итальянские слова, которые прочитала на вывеске в Сушаке, слова были слегка непристойные, вывеска принадлежала галантерейной лавке. Существовали и американские слова, они были напечатаны в виде инструкции на баночках с кремом и на других вещах, которые приходили в посылках, в американском языке некоторые буквы были похожи на наши.

Соседи снизу часто устраивали спектакли, мне больше всего нравился тот, который дядя называл «Переворачивание мебели!». Это представление было слышно всему дому, в нем было много битья посуды и всякого такого. Дедушка говорил: «Во дают!» Были и другие спектакли, например «Битье зеркал!», «Разбивание стульев о головы!», «Переплевка между сестрами!». Спектакли давали соседи снизу, это очень походило на театр. Тетки занимали места у окон и говорили: «В кино ходить не надо!» В доме случались и другие спектакли, например «Смерть от туберкулеза!», драма на четвертом этаже. Оттуда постоянно слышались кашель и другие ругательства, мама говорила: «Как ему не стыдно!» В бельэтаже который раз давалась мелодрама «Ветеринар приходит к жене капитана-речного флота!», что-то вроде дневного представления. Тетки напоминали: «Вот он, уже идет!» Это был очень тихий спектакль. В соседней квартире играли сцены, которые мама назвала «Беседы с дочерью-проституткой!». Беседы состояли из упоминаний различных частей дочкиного тела и фактов эксплуатации этих частей другими людьми, в основном солдатами. Все это было в виде монолога в исполнении отца названной выше дочери, после окончания которого он приступал к разбитию разных предметов. На этом все завершалось.