2030 год. В большой, радующей современным дизайном аудитории, осененной гигантским портретом Председателя Мао, китайский профессор рассказывает китайским студентам о причинах падения великих империй. «Древняя Греция, Рим, Британская империя, Америка… Они все совершили одну и ту же ошибку: отвернулись от принципов, которые в свое время сделали их великими. Америка пыталась найти выход из великого экономического кризиса за счет увеличения налогообложения и расходования. Неудивительно, что они оказались должниками, в основном нашими». Профессор издает сухой смешок. Затем глаза его злобно сужаются. «Теперь они работают на нас». Студенты на своих местах покатываются со смеху.

Этот сценарий был представлен в рекламном ролике, снятом в 2010 году американской влиятельной группой правого толка «Граждане против расточительности правительства». Сюжет заканчивался призывом: «Вы можете изменить наше будущее, вы должны это сделать! Присоединяйтесь к «Гражданам против расточительности правительства», чтобы остановить расходы, банкротящие Америку». Сочинителям сего пропагандистского шедевра, возможно, было неизвестно, что инструменты, избранные ими для продвижения своих консервативных политических идей и возбуждения в обществе страха перед перспективой попасть в подчинение к правящим миром китайцам, использовались ранее уже бессчетное количество раз.

Предчувствия по поводу грядущего поглощения Запада китайцами одолевают нас с начала Викторианской эпохи. Во время своего пребывания в Гонконге в 1899 году Редьярд Киплинг отобедал с группой местных колониальных предпринимателей. Эти «тайпаны», как выяснил Киплинг, финансировали строительство железных дорог в материковом Китае с целью укрепления торговых связей с «восточным монстром». Разумно ли, задавался вопросом поэт и писатель, внедрять в этой обширной и опасной стране подобные «западные стимуляторы»? «Что произойдет, — спрашивал он, — когда Китай, по-настоящему пробудившись ото сна, станет оперировать на железнодорожной линии от Шанхая до Лхасы, откроет линию перевозящих иммигрантов пароходов под императорским желтым флагом и на самом деле начнет осуществлять контроль над собственными оружейными фабриками и арсеналами?»

Подобные же беспокойные мысли одолевали многих известных викторианцев. Фельдмаршал Гарнет Джозеф Вулзли представлял собой тип военного супермена, каких много было в ту эпоху. Биография этого лихого вояки читается как каталог чуть ли не всех драматических событий, в которых отметился британский империализм XIX века. В донесениях сообщается о его доблестном поведении во время Крымской войны, когда Британия и Франция воевали с Россией за превосходство на Черном море. Он отличился при освобождении Лакхнау во время Индийского восстания. Он присутствовал при сожжении британскими войсками Летнего дворца цинских императоров в 1860 году. Репутация Вулзли в военных делах была столь высока, что фраза «все сэр Гарнет» стала в викторианской Англии синонимом для «все идет как надо». В мемуарах 1904 года Вулзли вспоминает свои контакты с представителями разных народов, случавшиеся на протяжении его военной карьеры, и приходит к выводу, что самыми опасными противниками среди них являются китайцы. «[Они] представляют собой самую выдающуюся расу на земле, я всегда так считал и по-прежнему верю, что в будущем они станут править миром, — пишет он. — Им лишь надо дождаться своего Петра Великого или Наполеона, чтобы это осуществить».

О превосходстве китайцев говорили и другие. Артур Хендерсон Смит, самый известных из американских протестантских миссионеров в Китае на рубеже XX века, почтительно высказывался о нации, которую пытался обратить в свою веру. «Если когда-нибудь настанет время, — предрекал он с некоторой напыщенностью, — а оно может настать, и далекий Запад вступит в тесное и реальное состязание за право на существование с терпеливым китайцем, один из них проиграет в этом забеге. И я рискну предсказать, что это будет не китаец!»

И почтительность от страха отделяет один лишь шаг. Нарисованный Смитом портрет как будто воплотился в созданном Саксом Ромером пугающем образе китайского суперзлодея Фу Манчу, который, как, затаив дыхание, повествует автор, «не остановится ни перед чем, чтобы утвердить господство желтой расы над миром!».

После окончания Первой мировой войны идея о приближении эры китайского владычества продолжала мучить наше воображение. В рассказе Уильяма Сомерсета Моэма, написанном в 1920 году, китайский философ на своем необъяснимо прекрасном английском говорит автору, подтверждая таким образом киплинговские страхи, что Запад совершил ужасную ошибку, насильно и жестоко вытолкнув Китай в современный мир:

«Разве вам не известно, что мы — гениальные механики? Разве вам не известно, что в этой стране живет четыреста миллионов самых талантливых и трудолюбивых людей на свете? Неужели вы думаете, что нам потребуется много времени на учебу? И что останется от вашего превосходства, когда желтый человек научится делать такие же хорошие ружья и стрелять из них так же метко, как белый? Вы говорили с нами языком пулеметов, и пулеметы совершат над вами суд».

Однако не вторят ли эхом высказывания процитированных выше авторов словам, произнесенным когда-то Вэнь Сяном?

Когда в XIX веке Китай вынудили открыть свои границы для торговли с европейцами, цинских правителей также заставили передать сбор импортной пошлины британцам. Некоторое количество денег передавалось в императорскую казну, однако большая их часть шла на уплату штрафов, или «контрибуций», наложенных на Китайскую империю за то, что она посмела оказать сопротивление британскому вторжению. Европейские таможенные чиновники управляли этим процессом, восседая в величественных, построенных в неоклассическом стиле зданиях в Кантоне, Ханькоу и на шанхайском Бунде. Возглавлял всю эту иностранную бюрократию сэр Роберт Харт, британец из Ольстера, занимавший пост Генерального инспектора с 1863 по 1908 год, — невероятно долгий срок даже по викторианским стандартам. В своих мемуарах, написанных в 1901 году, сэр Роберт вспоминает о предостережении, услышанном им от старшего императорского советника при цинском дворе, Вэнь Сяна, и обращенном к странам Запада, чьи войска по воле случая открыли границы Китая. «Вы так озабочены тем, чтобы пробудить нас и направить по новому пути, и вы это сделаете, — сказал Сян. — Тем не менее вы об этом пожалеете, ибо, пробудившись и начав действовать, мы пойдем быстро и далеко — дальше, чем вы думаете, и намного дальше, чем вам бы того хотелось».

И в самом деле грозное пророчество. Только взаправду ли эти слова принадлежат Вэнь Сяну? Или, может быть, Харт, одним из первых пустивший в оборот выражение «желтая опасность», просто использовал знаменитое пророчество о будущем Китая, приписываемое Наполеону Бонапарту? Согласно легенде, французский император, указав однажды на карте мира на эту большую часть Азии, изрек: «Пусть Китай спит, ибо когда Дракон проснется, он сотрясет мир».

Впрочем, на протяжении первой половины XX века Китай был скорее похож не на наполеоновского дракона, а на побитую собаку: страну опустошала сперва японская оккупация, а затем гражданская война между националистами и коммунистами. Однако после окончательной победы коммунистов и прихода к власти Мао страх перед грядущим господством Китая над миром вернулся. В 1964 году министерство обороны США выпустило пропагандистский фильм под названием «Милитаристские планы красных китайцев». Поверх саундтрека из воинственных, зловещих звуков духового оркестра голос диктора повествует о планах Мао «расчленить, окружить и завоевать». Заключение: «именно таким агрессивный коммунистический Китай и Мао Цзэдун представляют себе день, когда Пекин станет идеологическим центром порабощенного мира». От «желтой опасности» к «красной опасности»; цвета изменились, но смысл остался прежним.

И вот теперь мы имеем «китайскую капиталистическую опасность». В последние годы в литературе появилась популярная тема: западные лидеры, униженно склонившиеся перед своими китайскими коллегами. В романе «Супергрустная история настоящей любви» писатель-сатирик Гари Штейнгарт описывает будущее Соединенных Штатов, находящихся на грани экономической катастрофы, и китайских кредиторов, размышляющих, не настало ли уже время перекрыть Америке кислород. В этом сюжете прослеживается сходство с беллетризованным начальным эпизодом вышедшей в 2011 году книги Арвинда Субраманиана «Затмение», в котором президент США в 2021 году обращается за финансовой помощью в подконтрольный китайцам Международный валютный фонд. Впечатление от содержания книги усиливается картинкой на обложке, на которой изображен Барак Обама, пожимающий руку и одновременно кланяющийся бывшему китайскому президенту Ху Цзиньтао.

Еще один поражающий воображение сюжет содержится в книге стэнфордского историка Иана Морриса «Почему Запад господствует — пока». В отличие от Штейнгарта и Субраманиана Моррис обращается не к будущему, а к прошлому. Он открывает свою амбициозно заявленную всемирную историю человечества воображаемой сценой в лондонских доках в стиле «как это могло бы быть», в которой королева Виктория отвешивает низкий поклон победоносному китайскому генералу. В показанной в 2012 году серии телевизионных фильмов о Китае историк Нил Фергюсон, отбросив иносказания, напрямик заявляет: «Нам придется склониться перед новыми азиатскими хозяевами».

«Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись», — писал Киплинг. Однако в наш век родился новый трюизм, формула, без которой не может обойтись ни одна серьезная работа на тему геополитической премудрости: «Центр силы перемещается с Запада на Восток». Эта фраза или ее вариации встречаются в бесчисленных газетных статьях, отчетах аналитических центров и речах политических деятелей. Они несут на себе печать интеллектуальной значительности и кажутся столь же необходимыми, как «Аминь» в конце молитвы. Эти же слегка элегические слова осеняют разговоры за обеденными столами и барными стойками. Идея о том, что будущее принадлежит Китаю, является неотъемлемой частью общепринятых взглядов.

Инвесторы и финансовые аналитики поют ту же песню. «Девятнадцатый век принадлежал Англии, двадцатый век принадлежал Соединенным Штатам, а двадцать первый век принадлежит Китаю. Инвестируйте соответственно». Таков совет самого успешного в мире приобретателя акций Уоррена Баффетта. И банкиры, и промышленные магнаты, как мы могли убедиться в предыдущей главе, послушно выстраиваются в очередь, чтобы вознести хвалу «веку Китая».

И это не просто перераспределение экономических сил. Нам говорят, что Китаю присущи имперские устремления. Согласно американскому политологу-теоретику Роберту Кагану, у Китая «душа девятнадцатого века». Это означает, что страна «исполнена националистической гордыни, амбиций, обид и поглощена идеей территориального владычества». С другой стороны, бывший советник Белого дома рейгановской эпохи Стефан Халпер считает, что в основе современного китайского империализма лежит не столько идеология, сколько прагматические соображения. Он доказывает, что китайская компартия должна поддерживать в сознании народа легитимность своего правления, что может быть достигнуто только за счет устойчивого экономического роста, а это, в свою очередь, заставляет ее «эксплуатировать и присваивать» принадлежащие остальному миру природные ресурсы.

Как бы то ни было, мир стоит перед лицом новых империалистических битв. «Вообразите возвращение англо-германского противостояния начала 1900‑х, только поставьте Америку на место Британии и Китай на место Германии», — предостерегает Нил Фергюсон. Ведущий экономист банка HSBC Стивен Кинг говорит, что «солнце экономики начинает согревать» нации за пределами западного мира, вспоминая угрозы кайзера Вильгельма II о том, что Германия не потерпит посягательств других европейских колониальных хозяев на свою долю африканских богатств. Двое испанских журналистов, Хуан Пабло Кардиналь и Эриберто Араухо, считают, что идет «молчаливое и непреклонное завоевание мира Китаем».

Эти страхи были озвучены на саммите по американской политике. В речи, произнесенной в 2011 году в Замбии, бывший госсекретарь США Хилари Клинтон заявила, что китайцы с их большой инвестиционной программой являются «новыми колонизаторами» африканского континента. «Мы уже наблюдали такое во времена колониализма, — предостерегла она, — это очень легко — прийти, присвоить природные ресурсы, заплатить властям и уйти». В том же году Комиссия по правам человека опубликовала отчет, отмечающий «нечеловечески длинные смены», которые приходится отрабатывать рабочим на принадлежащих китайцам медных рудниках этой страны, что, казалось бы, подкрепляет это сравнение с эксплуататорами XIX века.

Заголовок статьи в газете «Дейли мейл» предостерегает об опасности: «Китай утверждает свои позиции в Африке, это серьезная угроза для Запада». Автор публикации говорит о том, что «населению этого поражающего своей красотой континента, где в Великой рифтовой долине находилась колыбель человеческого рода, отчаянно нужен прогресс. Однако китайцы здесь не для того. Они явились сюда для разграбления. После столетий страданий и войн Африка заслуживает лучшей участи».

Некоторые уверены, что так же, как полтора века назад Британия отправляла своих сынов управлять колониями Британской империи, так и Китай сейчас начал тайную колонизацию мира своими людьми. Как пишет в журнале «Форбс» Джоэл Коткин, «возвышение Китая утверждает триумф нации и культуры. Действительно, на протяжении большей части истории Китая самым важным его экспортом был не шелк и не фарфор, но люди. Чтобы оценить значение восхождения синосферы, следует учитывать не только сам Китай, но и… «сыновей Желтого императора». Для Коткина, как и многих других, 50‑миллионная китайская диаспора — это всего лишь авангард. Все происходит очень быстро. Быть может, мы уже являемся частью современной китайской империи, но просто еще сами того не осознали?

 

Неокоммунисты

Янь Сюэтун смотрит на меня неодобрительно. «Вы, очевидно, мало что знаете о Китае», — говорит он. С моей стороны было ошибкой спрашивать у декана Института современных международных отношений при пекинском университете Цинхуа, считает ли он потенциально возможной военную интервенцию Китая на Тайвань.

Мне твердо ответили, что Тайвань является частью Китая, поэтому «вторжение» Китая на остров будет выглядеть примерно как вторжение США на Гавайи или интервенция Британии на остров Уайт. Поставив меня таким образом на место, Янь, мой сосед по столу на обеде во время Всемирного экономического форума в швейцарском Давосе, рассказал присутствующим о том, что, по-видимому, рано или поздно Китаю придется участвовать в военных действиях на чужой территории, возможно в Африке, чтобы защитить своих граждан, если им будет угрожать опасность в случае местных беспорядков. Китайская общественность этого потребует. И китайское руководство, объяснил он, найдет способ ответить военной силой. Речи Янь Сюэтуна не оставляют сомнений, что Китай «поднялся с колен».

Первое предупреждение об этом мир получил 21 сентября 1949 года. Мао Цзэдун выступил на сессии Китайского народного политического консультативного совета в Пекине. Националисты во главе с Чан Кайши бежали на Тайвань. Завершилась долгая гражданская война. Теперь для выдающегося коммунистического лидера настало время высказаться об историческом значении свершившегося. «Китайцы всегда были великим, отважным и трудолюбивым народом, — заявил Мао делегатам. — И только в современную эпоху они отстали. Произошло это исключительно из-за гнета и эксплуатации со стороны иностранного империализма и собственных реакционных правительств… Никогда впредь наш народ не станет терпеть унижений и обид. Мы встали с колен».

Несмотря на одержимость Мао идеей превращения Китая в супердержаву, эти хвастливые речи на протяжении многих десятилетий прикрывали собой лишь пустоту. Некомпетентность Мао в экономике разорила страну и погрузила ее во мрак. Теперь, после тридцатилетнего головокружительного подъема, последовавшего за смертью Мао в 1976 году, мир начал воспринимать эту основополагающую речь о современном Китае в новом свете. Китай и впрямь встает на ноги.

Что же это означает для остального мира? Ничего хорошего, по мнению многих, учитывая растущую агрессивность господствующего в Китае менталитета. В 1996 году группа китайских ученых опубликовала ставший бестселлером сборник полемических эссе под заголовком «Китай может сказать: “Нет”». На его страницах развивалась мысль о том, что Китай уже достиг достаточного экономического уровня для того, чтобы начать диктовать миру свои условия. Та же группа авторов выпустила в 2008 году новую книгу, «Недовольный Китай», доказывая в еще более резких терминах, что Китаю пора наконец занять на мировой арене ту позицию, которая полагается ему по праву. «При беспрецедентном росте мощи страны Китаю следует прекратить самоуничижение и понять наконец, что у страны есть достаточно сил, чтобы занять лидирующее место в мире», — пишут они. Бросая прямой вызов иностранным державам, они продолжают: «Вы можете начать войну, если у вас хватит на это храбрости, в противном же случае — помалкивайте». Эти авторы получили прозвище «неокоммунисты», поскольку в отличие от осторожных технократов из Политбюро они считают, что Китай должен занять лидирующую позицию на мировой сцене в соответствии с заветами Великого Кормчего.

Давление со стороны неокоммунистов определенно нашло отражение в международной политике Китая за последние годы, сделав ее более жесткой. США обвиняют Китай в блокировании в 2009 году на саммите ООН в Копенгагене переговоров по новому международному соглашению о сокращении выброса в атмосферу углерода. Многие восприняли эти споры по поводу допустимых норм выброса углекислого газа как свидетельство скрывающейся за фасадом частных разногласий серьезной битвы между существующей сверхдержавой и государством, претендующим на ее место.

Есть и другие знаки борьбы за самоутверждение, в которую вступил Пекин. В 2010 году Япония задержала капитана китайского рыболовного судна, протаранившего японский сторожевой корабль в Восточно-Китайском море. Спустя несколько месяцев Китай резко сократил экспорт в Японию редкоземельных металлов. Это сырье жизненно необходимо для обеспечения работы высокотехнологичного сектора японской промышленности, и Токио обвинил Китай в противоправном акте экономических репрессий.

Похоже, Китай все меньше заботит мнение мирового сообщества. Несмотря на усиливающийся хор возражений со стороны международного лагеря, Пекин продолжает сотрудничать с наиболее репрессивными режимами планеты от Северной Кореи и Бирмы до Ирана и Зимбабве. Похоже, что Китай намеревается возглавить складывающуюся в Центральной Азии новую ось автократии. Шанхайская организация сотрудничества, собравшаяся на первую встречу в китайской деловой столице в 1996 году, объединяет Китай с рядом других известных нарушениями прав человека государств, включая Россию, Узбекистан, Казахстан и Таджикистан. Как будто возвращаясь ко времени, предшествовавшему разрыву советско-китайских отношений 1950‑х, в 2005 году Китай провел совместные военные учения с Россией Владимира Путина. Китай не останавливается перед блокированием многосторонних акций, направленных западными государствами против нарушающих международные нормы стран. Так, в 2012 году Китай совместно с Россией наложил вето на резолюцию Совбеза ООН по принятию санкций против Сирии Башара аль-Ассада.

Китай к тому же наращивает военную мощь. В последнее двадцатилетие оборонный бюджет с каждым годом увеличивался в среднем на 16 %; предполагают, что в 2020‑х расходы Китая на оборону сравняются с американскими. Китайская армия, насчитывающая 3 миллиона человек, — самая большая в мире. Она оснащена современными истребителями, ракетами дальнего радиуса действия и имеет флот атомных подводных лодок. На вооружении Китая теперь есть авианосец, и, кроме того, Пекин инвестирует в технологии малой заметности и рассматривает возможности развития военно-космического потенциала. В Китае есть свои очаги напряженности, могущие при определенных обстоятельствах превратиться в горячие точки. Не разрешены споры о территориальных и морских границах с Вьетнамом, Филиппинами, Японией и Индией. Присоединение Тайваня с применением силы в случае необходимости по-прежнему остается частью официальной политики. И высказывания китайских генералов по поводу всех этих конфликтных зон в последние годы звучат все более самоуверенно.

Официальные лица говорят в основном о «мирном подъеме» в стране, однако Дэн Сяопин, человек, сумевший вывести Китай из маоистского тупика, выдвинул более амбициозный лозунг: «тао гуан ян хуэй» — «не показывайте свои возможности и ожидайте подходящего момента». Возможно ли, что, имея зловещие планы, Китай лишь выжидает время? Быть может, такой стиль поведения, подспудные шовинистические настроения являются свидетельством того, что Пекин, экспансионистский по своей природе, тайно стремится к мировому господству? Не становимся ли мы свидетелями рождения гегемона?

Прежде чем ответить на этот вопрос, давайте разберемся, что на самом деле кроется под эмоциональными фразами: мировое господство и новый гегемон.

 

Взлет китаебоязни

Осенью 2011‑го Китай был призван к спасению Еврозоны. Европейским журналистам сообщили, что тогдашний президент Франции, Николя Саркози, председательствующий на встрече Большой двадцатки, собирается в ближайшее время позвонить своему китайскому коллеге Ху Цзиньтао. Нам сказали, что сговорчивый Ху согласится вложить изрядную порцию государственных накоплений своей страны в европейскую схему страхования государственных долговых обязательств (которая отличалась такой сложностью, что даже лучшие брюссельские умы были не в состоянии объяснить, как она работает). «Придет ли Китай на помощь Западу?» — вопрошал редактор отдела бизнеса Би-би-си. «Китай придет на выручку?» — вторил ему «Экономист». Конечно же, ничего подобного не произошло. Очевидно, никто заранее не проинформировал Ху о французском сценарии. И Пекин в конце концов решил, что если европейцы не желают взять на себя финансовый риск, чтобы поддержать собственную валюту, то Китаю и вовсе не стоит этого делать.

Помимо картины потрясающего нахальства Саркози и отчаянности положения, в котором оказались еврократы, этот эпизод продемонстрировал глобальное перераспределение финансового могущества. Характерно, что никому не показалась странной идея, что Китай может выручить Европу из финансовых затруднений. Почему бы и нет? Всем известно, что Китай теперь богат. Будучи новой экономической супердержавой, он, если пожелает, может себе позволить кредитование любого государства на планете.

Реальное положение вещей в современном Китае опровергает подобные построения. Страна велика, но в то же время сравнительно небогата. Исходя из расчетов, основанных на покупательной способности национальной валюты, к 2016 году Китай может обогнать Соединенные Штаты и стать крупнейшей экономикой мира. Однако если поделить этот огромный объем производства на почти столь же огромное население, получится, что подавляющее большинство людей живет чрезвычайно скромно. В 2012 году доля ВВП, приходящаяся на душу населения, составляла чуть больше 9000 долларов США. Сравните эту цифру соответственно с 50 000 долларов на душу населения в США и 37 000 долларов в Великобритании. Даже в самом бедном государстве Еврозоны, Греции, ВВП на душу населения в том же году составлял 25 000 долларов, превосходя китайский показатель более чем в два с половиной раза.

В 2012 году среднегодовой располагаемый доход городского населения Китая составлял всего 4000 долларов, в то время как сельским жителям, которые до сих пор составляют более половины от общего населения страны, приходилось выживать на 1300 долларов — в США это цена примерно двух с половиной планшетников. По Индексу развития человеческого потенциала ООН, использующего такие показатели, как уровень грамотности и ожидаемая продолжительность жизни, Китай занимает 101‑е место в общемировом списке. Даже такие не отличающиеся высоким уровнем развития страны, как Шри-Ланка и Алжир, оказались и богаче, и здоровее. За последние десятилетия Китай проделал большой путь, однако для того, чтобы встать в ряды самых развитых стран планеты, ему предстоит идти еще очень далеко.

Несмотря на это, страх перед экономическим возвышением Китая буквально носится в воздухе. Согласно проведенному в 2012 году социологическому опросу, почти половина американцев считает, что рост китайской экономики окажет негативное воздействие на экономику США. Часто приходится слышать, что экономический рост Китая представляет собой «вызов» процветанию Запада. «Мир получит больше, а мы — меньше», — сокрушается обозреватель либеральной газеты «Гардиан», комментируя предсказывающий усиление Китая прогноз о состоянии мировой экономики на 2060 год. Тревога, которую я ранее назвал словом «китаебоязнь», обыкновенно пронизывает общественные дискуссии на эту тему.

Это не более чем заблуждение. Как правило, судить о государствах, как если бы они были людьми, — занятие неблагодарное, однако мне кажется, что в данном конкретном случае такой эксперимент может быть оправдан. Вообразите, что ваш бедолага-сосед вдруг каким-то образом сумел изменить свою судьбу и вытащил сам себя из нищеты. Может ли это ухудшить вашу собственную жизнь? Значит ли это, что лучшие условия жизни вашего соседа и его семьи теперь несут в себе угрозу благополучию вашей семьи? Большинство из нас ответит на этот вопрос отрицательно, а реакцию тех, кто ответил «да», будет считать несправедливой, может, даже отчасти параноидальной. При этом, воспринимая рост благосостояния в Китае как некую угрозу, мы руководствуемся такими же эксцентричными, предвзятыми умопостроениями. Были ли бы мы на самом деле счастливее, если бы жизненный уровень китайцев не повышался, а, напротив, падал? Отбросьте в сторону все клише о «перемещении сил на Восток», и обнажатся довольно несимпатичные эмоции, лежащие в основе нашего отношения к экономическому подъему в Китае.

Когда-то мы умели смотреть в будущее дальше. Политические деятели понимали, насколько выигрышным для мировой экономики и безопасности было бы освобождение Китая из маоистской изоляции; антикоммунистически настроенный американский президент Ричард Никсон ошеломил мировое сообщество, первым посетив Срединное государство в начале 1970‑х. В 1980‑е американские и европейские транснациональные компании, переводя в Китай капиталы, делясь технологическими и организационными наработками, помогали стране интегрироваться в мировую экономику, так же как поступали их викторианские предшественники в позднюю эпоху Цин, а затем во времена республики. После открытия Китаем своих границ американские и британские университеты стали с удовольствием принимать на обучение китайских студентов. Правительства поощряли торговлю. Это была мудрая политика, поскольку именно благодаря ей жизненные стандарты в Китае выросли и страна интегрировалась в мировое сообщество. «Если мы будем свободно торговать с Китаем, время окажется на нашей стороне», — сказал в 2000 году Джордж Буш, объясняя, почему сотрудничество с репрессивным режимом лучше, чем его изоляция. Бывший президент был в этом абсолютно прав. Жаль, что в наши дни столь многие из нас, кажется, теперь с сожалением относятся к неизбежным следствиям этого полезного экономического сотрудничества.

Что можно сказать о пагубном воздействии экономического «вызова», которым, как часто утверждают политики и эксперты, угрожает нам Китай? Правда ли, что усиление Китая наносит нам реальный вред, поскольку рабочие места и центр мира неотвратимо перемещаются на восток? Ответ на это отрицательный. Идея о предполагаемой опасности подъема благосостояния в Китае не только основана на заведомо предвзятом отношении, она еще и базируется на ложных с точки зрения экономики выводах. Несомненно, с момента открытия границ рост китайской экономики в колоссальной степени стимулировался за счет дешевизны производства. По этой причине на Западе действительно была потеряна определенная доля рабочих мест, они переместились в Китай (хотя более всего пострадали от «китайских цен» как раз другие развивающиеся страны, утратившие собственную нишу дешевого производства). Однако следует учесть, что потери в значительной степени компенсируются для нас выгодами от более дешевого импорта готовой продукции. Произошел стремительный рост экспорта в Китай со стороны таких стран, как Германия, с ее специализацией в области точного машиностроения.

Хотя у нас и принято переоценивать объем китайского рынка, все же нельзя не признать, что в ближайшие годы многие фирмы будут использовать открывающиеся возможности для торговли с Китаем и, следовательно, для создания новых рабочих мест. В наши дни свободная торговля, как и всегда, взаимовыгодна, пусть даже некоторые из нас утеряли веру в эту истину.

Сокращение дистанции, разделяющей Китай с развитыми странами, не несет угрозы снижения нашего жизненного уровня. В любом государстве повышение заработков напрямую связано с длительным ростом производительности труда или, иными словами, с количеством продукции, производимой за час работы. Как уже говорилось ранее, Китай в состоянии и, более того, должен повысить производительность в целях дальнейшего роста доходов населения. Тем не менее, каковы бы ни были действия Китая, ничто не мешает нам двигаться в том же направлении. Конечно, вполне вероятно, что зазор между доходами наших граждан и доходами китайцев будет сокращаться, поскольку нереально рассчитывать на то, что мы можем сравняться с ежегодными 7–10-процентными темпами роста китайской экономики, однако история учит нас, что между относительным экономическим спадом и реальным обнищанием дистанция огромного размера. В 1870‑х американская экономика переросла британскую, тем не менее сегодняшние британцы гораздо богаче, чем их предки во времена королевы Виктории. Почему? Потому что за это время в Великобритании увеличилась экономическая продуктивность, вызвав, таким образом, постепенный рост жизненного уровня населения.

Может ли развитие экономики повлиять на какие-либо еще процессы? Станет ли Китай после обретения статуса крупнейшей мировой экономики самым могущественным государством планеты? Вовсе не обязательно. Большой ВВП — это далеко не единственное условие экономического лидерства. Несмотря на впечатляющий рост китайской экономики, в стране до сих пор не возникло ни одной высокотехнологической компании мирового уровня, способной вступить в соревнование с такими фирмами, как «Эппл», «Роллс— Ройс» или «Сони». Какими бы многообещающими ни были «Леново» или «Хэйер», им еще далеко до такого же уровня. Китайские фирмы богаты, а принадлежащие государству фонды национального благосостояния с удовольствием скупают западные компании, однако находящиеся в государственной собственности отечественные предприятия неэффективно управляются и малопроизводительны. Результаты их работы в области инновационных технологий достаточно плачевны. Несмотря на то что количество зарегистрированных патентов на изобретения в Китае растет, каких-то существенных плодов это пока что не принесло. Многие из этих патентов, как кажется, скорее прикрывают собой попытки получения государственных субсидий, нежели знаменуют реальный прорыв в мире инновационных технологий. Если лишить китайские корпорации их охраняемой государством монополии, большинство из них вынуждено будет уступить иностранным соперникам свое место на отечественном рынке. Как подметил художник-диссидент Ай Вэйвэй, хотя планшетник «Эппл» собирают в Китае, пока еще трудно представить, чтобы подобное устройство было здесь же и разработано.

В любом случае смещение экономического центра тяжести в сторону Китая скорее всего не приведет к тем драматическим последствиям, о которых нас часто предупреждают. Согласно отчету Организации экономического сотрудничества и развития, в 2011 году доля США в мировом производстве составляла 28 процентов, доля Китая — 17 процентов, на долю Еврозоны также приходилось 17 процентов. ОЭСР предполагает, что к 2030 году эти показатели распределятся таким образом: Китай — 28 процентов, США — 18 процентов и Еврозона — 9 процентов. Поразительно, что прогноз на 2060 год почти такой же: Китай — 28 процентов, США — 16 процентов, Еврозона — 9 процентов. Если предсказанные цифры верны, столь популярный образ правящего миром китайского экономического колосса кажется нескоторым преувеличением.

А что же насчет финансового могущества? В последние годы китайские лидеры действительно часто говорят о создании альтернативной американскому доллару резервной мировой валюты, и некоторые крупные западные банки, чуя возможность получения прибылей на этом новом рынке, начали пропагандировать юань в качестве альтернативы. Однако скорее всего это не более чем фантазии. Захотят ли международные инвесторы выражать свои активы в китайской валюте при том, что деятельность финансовых органов в Китае непрозрачна, а рынки ссудного капитала в стране закрыты для внешних инвесторов? Уже сам поставленный вопрос демонстрирует смехотворность этой идеи. Пока китайская финансовая система остается закрытой, большинство инвесторов будет хранить свои сбережения в привычной для них валюте. Как бы то ни было, Китай выдвинул эту идею скорее от отчаяния, нежели по здравому размышлению. Пекину хотелось бы иметь новую резервную валюту, поскольку, как мы видели в последней главе, он перевел колоссальную часть государственных накоплений в долларовые активы, которые теперь, по мере падения юаня по отношению к доллару, медленно тают.

 

Где он, китайский Мотаун?

Американский политолог Джозеф Най, известный своим вкладом в изучение международных отношений, ввел в оборот термин «мягкая сила». Этим понятием Най обозначает способность государства утверждаться в мире не за счет экономического или военного могущества (что является классическим примером «жесткой силы»), а через привлекательность своей культуры для других народов. Китай в этом плане пока мало что может предложить, и в Пекине об этом знают. Бывший премьер-реформатор Вэнь Цзябао сказал об этом так: «Китай обладает колоссальным торговым балансом, но при этом его культурный дефицит в международных отношениях огромен».

Китайское руководство открыло в разных странах сотни Институтов Конфуция, назначение которых состоит в пропаганде китайского языка и культуры. Подобные инициативы по-своему полезны, однако неоспоримым остается факт, что официальная культура по силе своего воздействия на умы и души не идет ни в какое сравнение с многообразием культуры негосударственной. Американские города Мотаун и Голливуд распространили американские музыку и кинематограф не только в Вашингтоне, но и во всем мире. В Китае, безусловно, имеется собственная развлекательная отрасль, однако за исключением кинематографической эпопеи о боевых искусствах Чжана Имоу она остается практически неизвестной за рубежом. И положение вещей вряд ли изменится до тех пор, пока государство не перестанет применять по отношению к своим художникам цензурные ограничения.

При этом Пекин ни в коей мере не собирается ослаблять свой контроль над культурой. В 2012 году кинорежиссер Лоу Е снял свое имя с титров нового фильма «Тайна», после того как пекинское Государственное управление по радиовещанию, кинематографии и телевидению накануне выхода фильма на экраны вырезало некоторые эпизоды. Лоу жалуется на своем веб-сайте: «Многие китайские режиссеры избегают снимать кино о реальной жизни, чтобы избежать проблем с цензурой… От нее не застрахованы ни один фильм, ни один продюсер, ни одна режиссерская работа». В 2012 году Нобелевскую премию по литературе получил Мо Янь; такой же премии до него в 2000 году был удостоен другой китайский писатель — живущий ныне во Франции Гао Синцзянь. Однако писатели в Китае также несвободны от вмешательства государства. «Я явственно ощущаю давление цензуры, когда пишу, — заявляет Мужун Сюэцунь, писатель, препарирующий в своих книгах мрачную изнанку жизни современного Китая. — К примеру, в голове у меня складывается фраза, но я тут же понимаю, что ее наверняка уберут. Поэтому я ее даже не записываю. Самоцензура — это худшее, с чем приходится сталкиваться». Часто цензура осуществляется совершенно открыто: как сообщает группа активистов Независимого китайского ПЕН-центра, в тюрьмах за инакомыслие томятся 143 китайских писателя. Вряд ли нужно объяснять, что державы, претендующие на лидерство в культуре, так себя не ведут.

Проводимая государством политика также может играть роль мягкой силы. Престиж США и Европы в значительной степени определяется тем, что многие люди из разных стран хотели бы жить в этих государствах. Как бы агрессивно и безответственно ни вели себя некоторые из развитых стран на мировой арене, открытость западного общества и сравнительно низкий уровень коррупции остаются для многих чрезвычайно притягательными. О руководимом компартией Китае такого не скажешь. Авторитарное правительство и массовая цензура мало кого в мире могут привлечь, за исключением разве горстки тиранов, интересующихся новыми репрессивными технологиями. Мой сосед за обеденным столом, неокоммунист Янь Сюэтун, высказался как-то, что «победа будет за страной, где власть принадлежит людям». Если принять это утверждение в качестве критерия, то можно сразу считать Китай с его теперешним подавляющим права человека режимом проигравшим, а наши интеллектуальные терзания по поводу непредсказуемых последствий ожидаемого экономического возвышения Китая — ничем не оправданной потерей веры в ценности открытого общества.

Как уже говорилось на страницах этой книги, мы пытаемся понять настоящее Китая, глядя на него сквозь призму истории. Однако мы не делаем надлежащих выводов из одного важного урока. До середины XIX века Китай имел крупнейшую в мире экономику. В 1820 году в стране призводилось 30 процентов от общемировой продукции, больше, чем в Европе и Соединенных Штатах, вместе взятых. При этом за пределами Восточной Азии влияние Китая в то время практически не ощущалось. Напротив, гораздо более бедные морские державы Европы сумели опрокинуть могущество Китая. Размеры экономики вовсе не означают автоматического превосходства. Если в Китае не произойдут серьезные преобразования, страна, даже имея крупнейшую в мире экономику, может снова оказаться лишенной существенного влияния за пределами своих границ.

 

Кит и мелкая рыбешка

Если отодвинуть в сторону страшилки об авторитарном Китае, стремящемся занять лидирующее место в мире, возникает более конкретный вопрос: насколько опасен пекинский режим? Может ли он, угрожая странам Восточной Азии, вовлечь США, обещавшие поддержку своим союзникам, в региональный конфликт? Такая опасность кажется преувеличением. В настоящее время даже у себя на границах Китай в военном отношении представляет собой мелкую рыбешку в сравнении с американским китом. Несмотря на многократное увеличение военного бюджета в последние десятилетия, Китай сильно уступает Америке, чьи расходы на вооруженные силы в 2012 году в восемь раз превосходили китайские. Если военный бюджет Китая составлял в тот год 143 миллиарда долларов, то в США эта сумма равнялась 700 миллиардам. Даже в относительных показателях доля Китая была меньшей: в США затраты на оборону составляли 4,7 процента от ВВП, а в Китае — только 2 процента.

И это лишь один из аспектов американского военного превосходства. США связаны союзническими договорами с пятьюдесятью странами мира и содержат за границей войска численностью в полмиллиона человек. Вашингтон намерен и впредь размещать в Тихоокеанском регионе около 60 процентов своих военно-морских сил. В дополнение к этому американские войска и военно-морские базы располагаются в Японии, Австралии и Южной Корее, в то время как союзниками Китая являются только Северная Корея и Пакистан. И наконец, Америка в двадцать раз превосходит Китай по количеству имеющихся на вооружении ядерных боеголовок. Боеспособность китайских войск также вызывает вопросы. У Китая имеется трехмиллионная армия, но очень немногие из солдат и офицеров обладают боевым опытом. После бомбардировок Вьетнама в 1979 году Китай больше не принимал участия в войнах. Сравните это с войсками США, которые только за последние пятнадцать лет вели боевые действия на Балканах, в Афганистане и Ираке.

Подобно всем нетвердо стоящим на ногах автократиям, китайское правительство непредсказуемо. У власти находится некоторое количество параноидально настроенных приверженцев старой идеологии. В военном командовании также есть высшие офицеры, которые наряду с неокоммунистами из академических кругов убеждены, что Запад и в особенности Америка намерены помешать экономическому возвышению Китая. То, что в последние десятилетия Китаю оказывалось постоянное экономическое содействие извне, в расчет не принимается. Высокопоставленный офицер Народно-освободительной армии Китая полковник Лю Минфу утверждает, что военный конфликт с США неизбежен, и обещает, что это будет «поединок века».

Вопреки этому заявлению ничто не свидетельствует о том, что Китай хотел бы подчинить себе другие страны и сделать из них колонии или что он собирается распространить свое военное влияние на все уголки земного шара. Политику Китая в африканских странах, которую Хилари Клинтон в резких выражениях охарактеризовала как неоколониализм, часто интерпретируют в совершенно искаженном виде. Инвестиции Китая в экономику африканского континента несомненно стремительно возрастают в объемах, увеличившись со 100 миллионов долларов в 2003 году до 12 миллиардов в 2011‑м; к тому же Китай подозрительно скрытен относительно целей и масштабов своей программы государственной помощи. Тем не менее, по утверждению американской исследовательницы Деборы Бротигам, подробно изучавшей деятельность китайских компаний в Африке, эти инвестиции вовсе не являются скрытым поползновением на чужие территории, а представляют собой совершенно прозрачные сделки: китайцы строят дороги и фабрики в обмен на предоставление им долгосрочных сырьевых контрактов. Они часто инвестируют в Африку с целью получения прямой прибыли.

В конце XIX века в Конго, бывшем в эпоху правления короля Леопольда II бельгийской колонией, вследствие истребления, голода и болезней погибло около 10 миллионов человек. Если конголезские крестьяне недовыполняли установленные хозяевами-колонизаторами нормы сбора каучуковой смолы, в деревню присылали отряд наемников для кровавой расправы. Бельгийские власти требовали, чтобы наемники, вместо того чтобы тратить зря пули, отрубали несчастным руки. В начале XX века в германской Юго-Западной Африке (современная Намибия) Второй рейх подверг геноциду племена гереро и намо, вытеснив восставших скотоводов в пустыню Омахеке и оставив их там умирать голодной смертью. Тех, кто выжил, загнали в концентрационные лагеря и использовали в качестве рабов.

То, что происходит в Африке сегодня, когда в экономику вливаются щедрые китайские инвестиции, ни в коей мере нельзя сравнивать с XIX столетием, когда желавшие иметь свое «место под солнцем» европейские страны варварски обращались с африканским населением. Многие африканские государства предпочитают китайские инвестиции западной помощи. Разумеется, следует внимательно отслеживать поведение китайских фирм в Африке; нельзя игнорировать эксплуатацию рабочих, выявленную на принадлежащих китайцам медных рудниках в Замбии. В то же время стоит отметить, что Международная правозащитная организация в своем отчете о злоупотреблениях правами рабочих обвиняет замбийское правительство в неиспользовании собственного трудового законодательства для исправления ситуации. Красноречиво говорит за себя факт, что, согласно результатам опроса 2012 года, жители африканских стран, являющихся объектом китайских инвестиций, гораздо благожелательнее относятся к росту экономического могущества Китая, нежели мы на Западе. Около 89 процентов нигерийцев и 75 процентов кенийцев положительно расценивают рост влияния Китая в мире, в то время, как в Америке этот показатель составляет 42 процента, а в Великобритании — 37 процентов. Вместо того чтобы полагаться на «мифы о Китае», африканцы доверяют собственным глазам.

Поток китайских инвестиций в Африку наглядно демонстрирует, что для Пекина приоритет — отечественная экономика. Не империалистическая идеология, а недостаток сырья на отечественном рынке вынуждает Китай искать удачи за границей. Потребность в сырье отчасти является причиной поддержки Пекином стран с репрессивными режимами, таких как Иран и Судан. Для Китая нефть важнее, чем одобрение со стороны наших правительств. Иными словами, международная политика Пекина диктуется скорее не силой его, а слабостью.

 

Сердитая молодежь

Ли Цзяньли избили до полусмерти просто потому, что он сидел за рулем машины «неправильной» марки. 15 сентября 2012 года 51‑летний фабричный рабочий из Сианя вместе с женой и сыном отправился на своей «Тойоте Королла» осмотреть квартиру, которую они собирались купить. В центре города семью окружила разгневанная толпа. Навалившись на машину, нападавшие начали разбивать стекла металлическими прутьями. Ли вышел из машины, умоляя их остановиться. Это действие моментально превратило его в мишень для нападения. Один из хулиганов ударил его по голове железным прутом; Ли, у которого из раны на голове хлынула кровь, сполз по капоту белой машины на землю. К моменту, когда Ли доставили в госпиталь, он был уже частично парализован.

Нападение на Ли Цзяньли произошло по одной-единственной причине: у него была машина японского производства. Произошедшее в Сиане стоит в ряду столь же отвратительных инцидентов, зарегистрированных в тот месяц в 85 китайских городах. Буйные толпы на улицах атаковали все «японское», что только попадалось на пути. Они мародерствовали на фабриках, громили магазины и корежили автомобили. Взрыв насилия был вызван обострением давно тянущегося территориального спора между Китаем и Японией о принадлежности крошечных необитаемых скал в Восточно-Китайском море, известных под китайским названием Дяоюйдао, а под японским соответственно Сенкаку.

Случаи, подобные нападению на Ли Цзяньли, естественно, вызывают вопрос: действительно ли китайцы такие националисты? Может ли случиться, даже допуская, что для правительства стабильность внутри страны важнее внешней экспансии, что настроения в народе подтолкнут партийных лидеров к вооруженному конфликту с соседом? Многие указывают на подобную пугающую тенденцию. Во времена правления Мао Цзэдуна и Дэн Сяопина демонстрации националистов были редким явлением, однако в последние пятнадцать лет взрывы народного возмущения происходят все чаще. В 1999 году по Пекину прокатились яростные антиамериканские демонстрации, вызванные случайным попаданием натовской бомбы в здание китайского посольства в Белграде во время Балканской войны, в результате которого погибли трое китайских журналистов. Протестующие пытались поджечь американское консульство в Чэнду. Многие работавшие в Китае иностранцы были потрясены яростью толпы, вызванной этим инцидентом, и убежденностью многих китайцев в том, что бомбардировка посольства была осуществлена намеренно. Очень показателен в этом смысле гневный тон одного из писем, опубликованных в газете «Гуанмин жибао», в которой прежде работали двое из погибших журналистов. «Я считаю, что нам не следует называть бомбардировку нашего посольства самолетами НАТО «варварским актом», правильным термином будет «террористический акт», — говорилось в письме. — Причина «варварства» — в невежестве, в то время как неописуемое злодеяние, совершенное возглавляемым американцами НАТО, было, несомненно, заранее спланировано. Это была во всех смыслах террористическая атака».

Спустя два года после этого события над островом Хайнань американский разведывательный беспилотник столкнулся с китайским самолетом, вследствие чего погиб пилот; результатом случившегося стала новая волна гневных протестов. Когда в 2005 году Токио одобрил школьный учебник, в котором приуменьшались военные преступления Японии в Китае в период 1930‑х и 1940‑х годов, на улицах начались антияпонские протесты. Перед пекинской Олимпиадой 2008 года демонстранты, выступающие за независимость Тибета, пытались сорвать проведение эстафеты олимпийского огня на улицах Лондона и Парижа, что привело к вспышке волнений, направленных против иностранцев. В отместку за произошедшее пользователи электронных сетей организовали бойкот расположенных на территории Китая сетевых французских супермаркетов «Каррефур».

Попытки противостоять бесчинствующим националистам часто вызывают агрессивную реакцию с их стороны. В том же 2008 году китайская студентка из Университета Дьюка в Северной Каролине, 21‑летняя Ван Цяньюань, попыталась примирить стороны в происходившем на кампусе противостоянии между митингующими за освобождение Тибета и студентами-китайцами. После того как видеозапись с ней в миротворческой роли появилась в Интернете, ее стали называть «предательницей нации». Националистически настроенные пользователи Интернета опубликовали адрес семьи Ван в Циндао с призывом напугать их как следует.

Националисты становятся моложе. «Фэнь цин», что в переводе означает «сердитая молодежь», становится все более привычной чертой в жизни Китая. Эти парни и девушки, в большинстве своем появившиеся на свет после 1990 года, чрезвычайно чувствительны к малейшим проявлениям пренебрежительного отношения к Китаю со стороны иностранцев и имеют тенденцию отвечать на него насилием. Часто приходится слышать, что юные горячие головы вызывают беспокойство даже среди партийного руководства, издающего публичные заявления с призывами к спокойствию, когда демонстрации начинают угрожать общественному порядку.

Тем не менее образ китайского населения, ожесточенно националистического и бессмысленно агрессивного, представляет собой всего лишь вводящую в заблуждение карикатуру. Многие люди в Китае с осуждением отнеслись к агрессивному поведению участников антияпонских демонстраций 2012 года. Во время волнений в Сиане некий неравнодушный человек стоял на обочине шоссе с самодельным плакатом, предупреждающим водителей машин японских марок об опасности нападения и рекомендующим разворачиваться назад. Его действия вызвали горячую поддержку со стороны пользователей Интернета.

А после нападения на Ли Цзяньли на обидчиков обрушился поток осуждающих комментариев в Интернете. Один из комментаторов с жаром доказывал, что иностранным СМИ не следует считать агрессивные толпы представителями всего китайского народа: «Дорогие иностранные репортеры, рассказывая о антияпонских протестах в китайских городах, не могли бы вы, пожалуйста, воздерживаться от выражений вроде «население Пекина» или «обитатели Шанхая», так как вы невольно можете этим обидеть ни в чем не повинных людей? Не могли бы вы высказываться более точно и прямо? Например: «сотни подозрительных типов в Пекине», «большая группа болванов в Шанхае» или «скопление психопатов в Шэньчжэне».

В высказываниях этого комментатора, безусловно, есть смысл. Я живу в Лондоне, и меня определенно очень бы задело, если бы во время волнений 2011 года какой-нибудь сторонний наблюдатель, вместо того чтобы рассказать, что поджоги на улицах совершало преступное меньшинство, приписал бы эти действия всем жителям британской столицы.

Атаки китайских хулиганов на принадлежащую японцам собственность вызывают отвращение; тем не менее слишком поверхностно будет интерпретировать их просто как вспышки бессмысленной ярости. Их нельзя оправдать, конечно, однако следует понять контекст, в котором они происходят. В Китае до сих пор живы воспоминания о бесчеловечной жестокости японской военщины по отношению к китайскому населению в период Второй мировой войны. Мой двоюродный дед рассказывал, как во время японской оккупации Гуандуна мирному населению пришлось на поезде спасаться от наступавших войск генерала Хидэки Тодзио и как они были близки к голодной смерти. В 1937 году японские военные уничтожили в городе Нанкине более 250 000 человек, по большей части гражданского населения. Двое армейских офицеров, Тосиаки Мукаи и Такэси Нода, устроили между собой соревнование, кто из них двоих сможет обезглавить большее число китайцев. Они даже не пытались скрыть эти военные преступления. Вот заголовок в номере токийской газеты «Нити-нити симбун» от 13 декабря 1937 года: «Потрясающий рекорд: Мукаи — 106, Нода — 105. Оба лейтенанта второго ранга переходят к следующему этапу состязания».

Моя двоюродная сестра работает в большой гостинице в Гуанчжоу, там часто останавливаются японские бизнесмены. «Отношения у нас с ними хорошие, нам надо вести себя дружелюбно, — рассказала она мне. Но тут же добавила: — Но чего мы не можем принять, так это их отрицания того, что случилось во время Второй мировой войны». Такая позиция не кажется мне безосновательной. Представьте, какая была бы реакция в Европе, если бы немецкое правительство одобрило школьные учебники, отрицающие зверства нацистов в период Второй мировой войны. То, что сделал Токио в 2005 году, является эквивалентом вышесказанного. А что бы произошло, если бы канцлер Германии Ангела Меркель почтила своим присутствием церковную службу в память нацистских военных преступников, а ведь события именно такого масштаба имели место, когда Дзюнъитиро Коидзуми в бытность свою премьер-министром в 2000‑е годы неоднократно посещал храм Ясукуни в Токио? Надо полагать, что гневная реакция мирового сообщества прозвучала бы очень громко. И стоит ли говорить, что она была бы совершенно справедливой?

Оценивая поведение «фэнь цин», следует посмотреть на него в определенном ракурсе. Незадолго до антияпонских протестов 2012 года мне случилось побывать в Шанхае. В специализирующемся на блюдах из лапши ресторанчике на Нанкинской улице я разговорился с группой жизнерадостных студентов, которые, как оказалось, происходили из родной провинции моего отца — Гуандуна. Это, как мне торжественно было объявлено во время совместного поедания лапши с говядиной, делает нас «старой родней» — «лао сян». Тем не менее наша родственная связь оказалась под угрозой разрыва после моего замечания о том, что мне непонятно, откуда столько эмоций по поводу необитаемых островов Дяоюйдао. Почему бы, поинтересовался я вслух, попросту от них не отказаться? Чтобы ими не владела ни та, ни другая сторона. Это совершенно немыслимо, объяснили мне. Девушка, представившаяся английским именем Хелен, сказала, что Китаю просто невозможно отказаться от своих территориальных претензий: «Для Китая важно сохранить лицо». С ней согласилась ее подруга Черри: «Это все равно как если бы кто-нибудь отнял у тебя часть твоего дома. Никто на такое не согласится».

Были ли они частью этой разгневанной молодежи, спрашивал я себя? Если это так, они не показались мне особенно возбужденными. Проблема Дяоюйдао их не слишком интересовала. Студенты больше говорили о своем желании учиться за границей. Мне кажется, что в большинстве своем китайская молодежь скорее похожа на Хелен и Черри, нежели на тех, кто нападает на водителей японских «Королл», или на бесноватых «фэнь цин», заполонивших Интернет своими шовинистическими комментариями. Образ китайцев‑протофашистов, только и ждущих повода принять участие в какой-нибудь агрессивной милитаристской заварушке, карикатурен по своей сути и не соответствует действительности.

Китайцам, несомненно, присуще крепкое чувство патриотизма, но для того, чтобы понять его природу, следует обратиться к истории Китая за несколько последних столетий. Согласно господствующей тенденции, считается, что когда китайские лидеры отказались от маоизма, в обществе на его месте образовался идеологический вакуум, который был безрассудно заполнен агрессивным национализмом. Некоторые утверждают, что китайские антиколониальные настроения являются продуктом массированной пропагандистской кампании, начатой партией в конце 1980‑х, когда школьников взращивали на «волчьем молоке» воинственно националистических учебников истории.

В этих учебниках, когда дело доходит до «опиумных войн» XIX века, эмоции зашкаливают, что определенно не помогает делу. Как отмечает Юань Вэйши, профессор гуанчжоуского Университета имени Сунь Ятсена, в учебниках Китай изображается пассивной жертвой империалистической агрессии, при этом случаи коллаборационизма китайцев с европейцами игнорируются. Но даже учитывая этот фактор, неверно истолковывать антиколониальные настроения китайцев просто как следствие государственного промывания мозгов.

В 1839 году китайский чиновник Линь Цзэсюй, уже встречавшийся нам в главе, посвященной образованию, уничтожил партию выращенного в Индии опиума, который британцы вопреки императорскому законодательству импортировали в Китай. В ответ на это британские моряки нанесли карательный удар по старому Кантону. Китайские войска быстро потерпели поражение, и императору Даогуану пришлось разрешить британцам импорт опиума в Китай. Британцы также установили свой контроль над островом Гонконг.

В 1840 году будущий британский премьер-министр Уильям Гладстон (который, как можно предположить, не находился под влиянием современных китайских учебников) выступил против собственной страны: «Я не знаю и никогда не читал о войне более несправедливой по своим первопричинам, более расчетливой в своих методах и покрывающей нашу страну вечным позором… нашим флагом прикрывается постыдная контрабандная торговля, и лучше бы он никогда не был водружен на берегах Китая, нежели находиться там по такой причине; нам следует в ужасе отшатнуться при виде его и никогда больше не позволять нашим сердцам трепетать, как трепещут они теперь, наполняясь ликованием при виде нашего флага, величественно и горделиво реющего на ветру».

Цинские правители, с целью предотвратить пагубное воздействие опиума на население, запретили его продажу на своей территории. Британское государство под давлением торгового лобби вступило в борьбу и силой навязало наркотик китайскому рынку. Можно доказывать, как это делают многие китайцы, что стремление цинских императоров изолировать страну от европейского влияния было глупостью. Тем не менее странно выглядело бы заявление, что китайский изоляционизм может служить оправданием поведения англичан или других европейцев, наводнивших страну после того, как Великобритания вошла в нее, силой вышибив дверь. Одним из все еще раздающихся аргументов является утверждение, что англичане всего лишь удовлетворяли существовавший в Китае спрос на наркотики. Если рассуждать таким образом, можно договориться до того, что мексиканских военных справедливо было бы сегодня оправдать за бомбардировку приграничных американских городов на том основании, что кокаин пользуется в Америке спросом и исходящий от США запрет на него приносит убытки мексиканским наркокартелям. Некоторые апологеты говорят, что определенные представители цинской аристократии страдали наркозависимостью. Неужели они всерьез считают, что в основе международных отношений должен лежать принцип, согласно которому вторжение в государство, где на престоле находятся лицемерные правители, можно считать законным? В реальности все эти отчаянные поиски рациональных обоснований демонстрируют продолжающееся отрицание вины, когда речь заходит о нашей колониальной истории.

Китай никогда не был колонией в том же смысле, как Индия или некоторые части Африки. Тем не менее многие китайцы не видят тут большой разницы. Китай силой вынудили передать в управление часть территорий и предоставить торговые привилегии. Кроме того, страна пережила ряд карательных экспедиций, в которых участвовали европейские, японские, американские и русские войска; во время одной из них в 1860 году был разграблен и сожжен Летний дворец. Фельдмаршал «все сэр Гарнет Вулзли», описывая это событие в своих мемуарах, ясно дает понять, что в основе действий британской армии лежало намерение терроризировать население. «Легкий ветерок относил в сторону Пекина густые облака дыма от этого разрушительного пожара, и на улицы города падал дождь из горящих головешек как молчаливое свидетельство нашего возмездия, понятное всем слоям населения. Не сомневаюсь, наш намек о том, что может случиться с городом и его дворцами, в случае если наши условия не будут приняты, был правильно понят». Вулзли затем добавляет: «Главная и необходимая цель нашей тактики состояла в том, чтобы заставить Китай осознать, что наша нация неизмеримо сильнее и могущественнее, чем их собственная».

Другие европейские народы также всегда были рады преподать китайцам похожий урок. После боксерского восстания 1899 года в Китай были отправлены немецкие войска для защиты европейских граждан, а также коммерческих интересов Второго рейха. Перед отплытием корабля с солдатами в порту Бремерхафен на Северном море к войскам обратился с речью кайзер Вильгельм II: «Встретив врага, уничтожайте его. Никого не щадите. Пленных не берите. Те, кто попадет к вам в руки, должны заплатить жизнью. Когда-то, тысячу лет назад, гунны под водительством короля Аттилы покрыли себя славой, отголоски которой и поныне слышны в легендах и обычаях. Должны и вы прославить слово «немец», так чтобы в Китае даже через тысячу лет помнили его, чтобы ни один китаец никогда не посмел даже просто косо взглянуть на немца!»

Немецкие войска действовали в полном соответствии с данными им отвратительными инструкциями. Они, правда, прибыли слишком поздно и не были уже в состоянии подавить и в самом деле кровожадное боксерское восстание, но это не помешало им действовать с чрезвычайной жестокостью в окружающих Пекин деревнях. В Европе об этом было хорошо известно. От упоминания Аттилы в речи кайзера произошло прозвище «гунны» — так часто называли немецких солдат во время Первой мировой войны. Впрочем, солдатня других государств отличалась не меньшей хищностью. В дни наступившего после боксерского восстания хаоса французский романист и искатель приключений Пьер Лоти не раз вторгался в пределы Запретного города. «Так интересно каждый день открывать шкафчики и сундуки, находя здесь все новые сокровища. Я уехал из дома с одним чемоданом. Я возвращусь с целой кучей багажа», — хвастался он в письме к жене. Не обязательно быть воинственным «фэнь цин», чтобы подобные описания вызывали у вас отвращение. Историкам свойственно, качая головой и цокая языком, указывать на то, что в эпоху династии Мин Китай «повернулся к миру спиной», после того как император запретил путешествия в чужеземные страны. Тем не менее легко представить себе, что в конце жестокого XIX века многие простые китайцы желали, чтобы европейцы были в равной степени настроены заниматься собственными делами и не лезть в чужие.

В китайском национализме есть еще один элемент, на который, как правило, не обращают внимания, а именно его близость к реформаторскому движению. Путеводная звезда китайской реформаторской интеллигенции поздней эпохи Цин, Лян Цичао, стал радикалом после поражения, нанесенного Китаю со стороны модернизированной японской армии в неравной войне 1895 года. Лян писал, что поражение пробудило китайский народ от «четырехтысячелетнего сна». Изучение трудов европейских политических философов привело Ляна к выводу, что причина могущества индустриализованных стран Запада лежит в их конституционном строе. Эти государства сильны благодаря своему демократическому устройству.

Лян ратовал за конституционную монархию, которая могла бы гарантировать свободу личности и привлекла бы народ к принятию воздействующих на судьбу страны решений, в то же время сосредоточившись на обеспечении безопасности государства. Соперник Ляна, диссидент-республиканец Сунь Ятсен, также выстраивал свою программу вокруг националистической идеи, объявив ее одним из «Трех народных принципов». С годами связи между демократами и националистами крепли. Студенческие протесты и участие интеллигенции в так называемом Движении 4 мая были в 1919 году вдохновлены охватившим население гневом по поводу завершившего Первую мировую войну Версальского договора, по которому, согласно решению европейских сторон, власть над прежде подконтрольными Германии китайскими территориями в Шаньдуне, вместо того чтобы вернуться к Китаю, передавалась Японии. Идейный вдохновитель Движения 4 мая Чэнь Дусю объяснял, почему национализм и демократия в равной мере необходимы для спасения нации. «Мы должны откликаться на требования времени, и национализм стал воистину лучшим средством, с помощью которого китайцы смогут найти путь к спасению, — доказывал он. — Но чтобы вооружиться этой идеей, китайцам надо сначала понять ее смысл… современный национализм является чертой демократических наций, а не наций рабов».

В наши дни идеология, связывающая национализм с политическими реформами, сильна как никогда. Националисты призывают не только к более жесткой внешней политике, но также и к политической либерализации. После протестов 1999 года перед американским посольством в Пекине Ван Сяодун, один из представителей китайской неокоммунистической идеологии, выступил с критикой в адрес подконтрольных государству новостных каналов, не сообщивших о том, что китайское правительство согласилось оплатить ущерб, нанесенный зданию посольства в Пекине во время протестов. Ван заявил, что Китаю нужны правдивые средства массовой информации и правительство, интересующееся мнением народа по поводу подобных уступок. Он пошел дальше, бросив прямой вызов партии своим высказыванием о том, что у народа есть право требовать отставки тех политических лидеров, которые не могут защитить национальные интересы. В более недавнее время, в 2012 году, участники антияпонской демонстрации в Гуанчжоу вышли с транспарантом: «Преобразуйте ярость в силу. Требуйте политических реформ». Коммунистическая партия может раздражаться по поводу выступлений отбившихся от рук и представляющих угрозу китайской экономике уличных националистов, однако в гораздо большей степени партийные кадры напуганы перспективой оказаться сметенными движением националистов, ратующих за демократию.

Один из националистически настроенных блогеров, Ли Чэнпэн, написал недавно о том, что разочаровался в политике своего правительства после того, как стало известно, что школы, под обломками которых во время сычуаньского землетрясения 2008 года погибли сотни детей, разрушились из-за строительных нарушений, произошедших по вине коррумпированных местных чиновников. Ли призывает к новому виду патриотизма, такого, который бы поставил во главу угла внутренние политические реформы. «Патриотизм означает сокращение строительства новых роскошных офисов для бюрократов и возведение полезных построек, нужных крестьянам, — пишет он. — Патриотизм означает поглощение меньшего количества байцзю (китайская водка) за государственный счет. Патриотизм означает свободу передвижения по собственной стране для наших граждан и предоставление нашим детям права самим выбирать город, в котором они хотели бы учиться. Патриотизм означает возможность говорить правду. Патриотизм означает чувство собственного достоинства у народа».

Я не утверждаю, что китайский национализм абсолютно безобиден по своей сути. Тем не менее не следует упускать из виду его прогрессивную составляющую. Важно также понять, что в китайском обществе ведется живая дискуссия о том, каким образом народ может достойно выражать свой патриотизм. Историк Юань Вэйши приобрел известность в 2006 году после того, как опубликовал статью в «Точке замерзания» — приложении к государственному изданию «Чжунго циннянь жибао» (ежедневная газета «Китайская молодежь»), в которой раскритиковал китайские школьные учебники истории. В этой статье Юань выступает за прогрессивный и непредвзятый патриотизм. «Не подлежит сомнению, что мы должны любить Родину, — пишет он. — Однако существуют два вида любви к Отечеству. Один из них — возбуждение националистического угара… В том, как отбираются и преподносятся исторические материалы, прослеживается тенденция обращаться лишь к тем из них, которые говорят в пользу Китая, неважно, являются ли они правдой или выдумкой. Я предлагаю иной подход: беспристрастный анализ фактов; справедливо то, что справедливо, и дурно то, что дурно; следует спокойно, объективно и всесторонне рассматривать все конфликты с внешним миром».

Контроль над школьными программами, осуществляемый компартией, и постоянное упоминание пережитого Китаем «века унижения» безусловно не содействуют обретению той зрелости, к которой призывает Юань Вэйши. Не помогает и неспособность режима объективно оценивать даже собственную историю. Двойное бедствие двадцатого столетия — Большой скачок и культурная революция — преподносится в школьных учебниках в приглаженном виде, поскольку является продуктом деятельности компартии. И все-таки нет оснований считать, что китайский народ никогда не придет к более зрелому и толерантному патриотизму. И нет причин полагать, что мировоззрение китайцев всегда будет отражать историческое «чувство обиды» в большей степени, чем мировоззрение тех европейских народов, которые так же мучительно страдали в огне пожаров девятнадцатого и двадцатого столетий. Подобно России, Китай должен найти выход из тоталитарного коммунизма. Подобно Индии, он должен преодолеть наследие колониального насилия. Перед Китаем стоят серьезные задачи, но не нужно думать, что эти задачи уникальны по своей природе.

 

Колониальные мечты

Кстати сказать, нам стоит сделать попытку честного самоанализа. Постоянные разговоры и фантазии на тему «правящего миром» Китая выдают подсознание, до сих пор наполненное канонерками и пробковыми шлемами. Китайские инвестиции в африканские страны, увиденные через эту призму, воспринимаются не как взаимовыгодные коммерческие соглашения между равными партнерами, а как совершенный в колониальном стиле захват ресурсов, повторение тех «подвигов», которые творили бельгийцы в Конго, немцы — в Юго-Западной Африке, а британцы — в Кении. Хотя мы и рассуждаем о защите «либерально-демократического устройства», наша зацикленность на колониальном прошлом вызывает предположение, что на самом-то деле нас волнует перспектива того, что у Китая появится возможность вести себя на мировой арене в той же манере, как это делали европейские страны 150 лет назад.

В бесконечных разговорах о том, что Китай превращается в «сверхдержаву», также достаточно ясно проявляется их подоплека, и при этом сама тема порядком устарела. Нет сомнений во влиятельности и могуществе Америки, особенно со времени распада Советского Союза, однако силу ее нельзя назвать беспредельной. Милитаристская трясина, в которую угодила Америка в Афганистане и Ираке, продемонстрировала несостоятельность США в стремлении чисто силовыми методами перекроить мир по своему желанию. Со всей своей мощной экономикой и доминирующей военной силой, Америка все же не «правит миром». И, ближе к теме, то же самое можно сказать о Китае. А также о любом другом государстве в ближайшую сотню лет. В эру атомного оружия и возрастающего равноправия наций концепция мирового доминирования одного государства является иллюзией. Чем быстрее повышение жизненного уровня населения в Китае, а также в Индии, Бразилии и Турции поможет рассеять эту иллюзию, тем лучше. Меняющаяся ситуация в экономике также ведет к значительным переменам в мире. В отличие от Советского Союза и США в прошлом Китай и Америка взаимозависимы. В Китае производится значительная доля импортируемых в США товаров, кроме того, китайцы помогают Вашингтону в финансировании внешнеторгового дефицита.

Наша одержимость расплывчатыми идеями о гегемонии опасна, так как она отвлекает внимание от реальных геополитических проблем нашего века. После окончания холодной войны между наиболее могущественными государствами уже не существует серьезных идеологических различий в отношении будущего экономики. Коммунистическая партия Китая остается коммунистической только по названию. Всех основных игроков на мировой арене объединяет общий интерес к целому ряду областей, начиная с антитеррористической борьбы и нераспространения ядерных вооружений и кончая безопасностью морских путей, поддержанием стабильности мировой торговли и устойчивостью мировой финансовой системы.

«Экономист» утверждает, что экономический подъем Китая уже привел к ухудшению ситуации в развитых странах, так как потребности страны в природных ресурсах взвинтили мировые цены на нефть и вызвали подорожание горючего. Это одна достаточно эгоистичная точка зрения на происходящее. Другой, более конструктивный подход заключается в том, чтобы воспринять рост цен на энергоносители как сигнал мировым экономикам со стороны рынка о необходимости развивать альтернативные устойчивые формы энергетики, способные сократить зависимость от лимитированных и вызывающих загрязнение окружающей среды углеводородных ресурсов, таких как нефть.

Самое же главное, что объединяет все страны мира, — это общая заинтересованность в экологической стабильности и в предотвращении неконтролируемых глобальных изменений климата. Китай, возможно, и превосходит все остальные страны по выбросу в атмосферу углекислого газа, однако если разделить этот показатель из расчета на душу населения, окажется, что он в семь раз ниже того же показателя в США. Всего 3 процента китайского населения владееет автомашинами. Биосфера просто не выдержала бы, если б каждый китаец вел такую же энергорасточительную жизнь, как средний американец XXI века — «большая машина, большой дом и биг-мак для всех», как определяет американский стиль жизни Томас Фридман. Копенгагенская конференция 2009 года оказалась неуспешной, однако настоятельная необходимость кооперации между странами мира с целью ограничения выбросов СО2 в атмосферу и развития новых форм низкоуглеродных энергетических технологий становится все более актуальной.

В случае если изменение климата не удастся взять под контроль, на всей планете произойдет катастрофа. По мере подъема температур резко снизятся урожаи, города, расположенные низко относительно уровня моря, будут затоплены, и в мире появятся сотни миллионов экологических беженцев. На ранних стадиях глобального потепления Китай, по-видимому, окажется даже более уязвим, нежели Европа и Америка, поскольку ему приходится кормить пятую часть населения Земли, при том, что пахотные земли составляют менее 10 процентов от общей территории страны. Срединное государство прочно располагается в глобальной «дуге нестабильности», которая уже к 2025 году может начать испытывать резкую нехватку водных ресурсов.

В контексте стоящих перед страной вызовов планетарного масштаба концепция «управления миром» представляется бессмысленной. Западные паникеры, как и воинственные китайские националисты, рассуждающие о неизбежности вооруженной конфронтации, суть лишь две стороны одной медали, как будто оправдывающие существование друг друга. В эпоху, когда экологическая катастрофа является главной угрозой для человечества, чрезвычайно опасно превращать международные отношения в подобие шахматной игры, в игру с нулевой суммой, в которой один игрок должен выиграть, а другой — обязательно проиграть.

Наши правительства не могут себе позволить благодушие по поводу возможных действий китайского руководства. США и Европа должны отдавать себе отчет, что имеют дело с традиционно нестабильным автократическим режимом. Вполне реально, что в один прекрасный день безрассудные пекинские лидеры могут начать вооруженный конфликт в районе Восточно— или Южно-Китайского морей, чтобы отвлечь своих граждан от каких-либо внутренних проблем. Или же они могут оказаться недостаточно сильными, чтобы избежать втягивания в военные действия в случае, если их будут к этому подталкивать хаотично развивающиеся события. И для таких событий существует широкий простор. Произошедшее несколько лет назад столкновение между японским и китайским кораблями в Восточно-Китайском море уже привело к взрывоопасной ситуации. Отвечающие за свои действия нации, не имея особого выбора, должны реалистично трактовать подобную опасность и оценивать ее как данность, а также должны стремиться подавить конфликт на ранних стадиях или же, если это невозможно, разрешить его путем переговоров.

Янь Сюэтун, возможно, небезосновательно считает, что угроза для жизни находящихся за границей китайских рабочих может привести к китайской военной интервенции. В этом нет ничего необычного. В аналогичной ситуации на плечи западных лидеров лягут абсолютно такие же политические запросы. Ответственный руководитель государства не станет обманывать ожидания своих граждан, но перенаправит их во всемирные многосторонние организации, такие как ООН. Платформа для этого есть: количество китайских войск и полицейских (1870 человек в 2012 году), участвующих в миротворческих миссиях ООН, превышает число миротворцев от США, России и Великобритании, вместе взятых.

В ближайшие десятилетия нам наконец надо избавиться от сковывающей нас паранойи и покончить со сбивающей с толку одержимостью неуместными концепциями вроде надвигающейся гегемонии Китая. Терзания по поводу совокупных размеров китайской экономики ведут не к осмыслению ситуации, а к бессмысленным страхам. В зависти нет никакого смысла. Многие ли из нас хотели бы променять жизнь в достатке в стране с не очень крупной экономикой на нищее существование в стране с экономикой процветающей?

Если мы будем относиться к Китаю как к врагу, он им и станет. Ментальность мира, где есть лишь один победитель, может накликать беду. Нам необходимо принять неизбежность большего равенства между государствами и пеструю многосторонность мироустройства, чтобы попытаться ответить на вызовы, стоящие перед всеми народами, а тем более чтобы найти правильные решения. Мир нуждается не в гегемонии, а в спасении.