Хоу Дэцзянь совершенно не напоминал поп-звезду. В своих слишком больших очках, с пышной черной шевелюрой, двадцатидвухлетний бард скорее походил на прилежного студента, нежели на знаменитость. Тем не менее талант может явиться в любой, порой самой неожиданной форме. Несмотря на непримечательную внешность, Хоу со своим патриотическим хитом 1978 года «Наследники Дракона» пользовался неслыханной популярностью в Китае. Песня представляла собой проникнутый мистицизмом хвалебный гимн расовому единству Китая:

Хоу жил на спорной территории острова Тайвань, что делает его успех еще более удивительным. В то время официальные отношения между Тайбэем и Пекином все еще были заморожены. В 1949 году, после победы коммунистов в гражданской войне, националисты во главе с Чан Кайши бежали на Тайвань. На протяжении десятилетий Мао лелеял планы захвата отступнической провинции, находившейся под военной защитой Соединенных Штатов. В отличие от того, что мы видим сегодня, в те времена всякие контакты между двумя авторитарными государствами, капиталистическим и коммунистическим, были строжайше запрещены. Это означало, что Хоу, родители которого бежали на Тайвань вместе с Чаном, никогда не имел возможности побывать на воспетой им земле отцов.

Несмотря на это обстоятельство, выраженная в песне мысль о том, что все китайцы, где бы они ни жили, — «наследники Дракона», получила горячий отклик на обоих берегах Тайваньского пролива. Вскоре песня зазвучала повсюду. Хоу сделал музыкальную видеозапись, представ в ней в сверкающих традиционных желтых китайских одеждах; окруженный грациозными танцовщицами, он обращался к китайскому «могучему Дракону» с призывом: «открой свои очи, отныне и навечно открой свои очи». Казалось, Хоу по-новому сумел выразить то, что китайцы в глубине души знали всегда: что они представляют собой монолитную и великолепную человеческую расу.

Мы привыкли принимать на веру факт, что китайцы, пусть они и не наследники Дракона, все же являются на редкость унифицированной частью человечества. В XIX веке на Западе сложилось представление о расовой однородности китайцев. В своей статье о китайцах 1882 года американский социолог Геррит Лансинг писал, что «формирование общества из представителей одной расы, управляемого одним правительством, обитающего в постоянной среде и почти не подвергающегося влиянию извне со стороны чужеземных рас или наций, привело к его однородности». В начале двадцатого столетия Бертран Рассел описывал «не имеющую себе равных национальную сплоченность китайцев». В более позднее время историк Эрик Хобсбаум назвал Китай «редчайшим примером» нации «этнически почти полностью однородной». Для китаиста Люциана Пая «самоочевидно, что китайцы объединены одной кровью, одинаковыми физическими особенностями и одинаковой родословной». Мы готовы согласиться с Сунь Ятсеном, пламенным вождем республиканского движения, положившего в 1911 году конец тысячелетнему имперскому правлению, который провозгласил, что китайцы — это «единая чистая раса» с «общей кровью, общим языком, общей религией и общими традициями».

Расовое единство влечет за собой чувство расового превосходства, и общепринятое суждение таково, что, увы, этническая и биологическая однородность китайцев привнесла в их национальный характер черты отвратительного шовинизма, особенно по отношению к людям с темным цветом кожи.

 

Расизм с китайскими чертами

С коммунистической точки зрения на историю между Африкой и Китаем было много общего. В XIX веке им обоим пришлось стать объектами хищнической политики капиталистических государств. Теперь они сбрасывали с себя колониальные путы. После прихода к власти в 1949 году Мао Цзэдун стремился развивать отношения с Африкой на базе этой общности. В 1960‑х и 1970‑х большое количество молодых африканцев из дружественных стран приезжало по приглашению правительства учиться в китайских университетах. На поверхности все выглядело как демонстрация антиимпериалистической солидарности, хотя для Мао это было в большей степени средством утверждения главенствующей роли Китая среди стран с коммунистическими режимами, а заодно и возможностью насолить своим соперникам в России.

На практике солидарность в отношениях между простыми китайцами и их африканскими товарищами оказалась в большом дефиците. Чувство неприязни между темнокожими иностранцами и местными студентами копилось на протяжении десятилетий и усугублялось еще и тем, что зарубежные стипендиаты субсидировались гораздо более щедро, нежели собственная молодежь. В конце концов зимой 1988 года произошел взрыв. После ссоры на новогодней вечеринке в Нанкине сотни обозленных китайских студентов взяли в осаду общежития, в которых жили африканцы. Массовые студенческие беспорядки, направленные против африканцев, вскоре охватили все основные университетские города, включая Пекин, Шанхай и Ухань. Многим испуганным африканским студентам пришлось искать убежища в своих посольствах и консульствах. Лозунги, скандируемые толпой в эту зиму студенческих волнений, вроде: «Долой черных чертей!» или «Черные черти, убирайтесь домой!» — не оставляли сомнений в природе происходящего: это была вспышка расовой ненависти.

Наконец китайские власти взяли ситуацию под контроль. Нескольких африканцев превратили в козлов отпущения, обвинив их в инициировании беспорядков и с поспешностью депортировав, однако внутри китайского общества, за внешне благополучным фасадом, расистские страсти кипят по-прежнему. Они вновь прорвались на поверхность в 2005 году, когда Кондолиза Райс, афроамериканка и в то время госсекретарь США, посетила Китай с официальным визитом. Китайский Интернет был переполнен злобными расистскими выпадами. «Как могло случиться, что в Соединенных Штатах на должность государственного секретаря назначили самку шимпанзе?» — писал один из анонимных комментаторов. Другие отзывались о Райс как о «черной суке».

Следующая волна расистской мути прокатилась по Китаю в 2009 году, когда студентка из Шанхая Лоу Цзин, чей отец был афроамериканцем, появилась на одном из многочисленных китайских песенных телешоу «Вперед, ангел». Обращение режиссеров передачи с хорошенькой двадцатидвухлетней девушкой было возмутительным. «Шоколадного цвета кожа подчеркивает жизнерадостность ее характера!» — восклицал ведущий. Однако реакция китайского Интернета была намного оскорбительнее. «Все произошедшие от смешения желтой и черной крови по-настоящему уродливы», — высказывается один из авторов. «На месте этой девушки я бы не высовывалась. Не могу представить, что я вышла бы на публику с таким лицом в поисках внимания и симпатии», — заявляет другая.

Враждебность по отношению к иностранцам в Китае простирается далеко за пределы сети Интернет. Ян Жуй, немолодой ведущий транслирующегося на английском языке на государственном китайском телевидении ток-шоу «Диалог», обычно производит впечатление трезвомыслящего и цивилизованного человека. Тем не менее в 2012 году на китайском сайте социальной сети Вэйбо, насчитывающей 800 000 его читателей, телеведущий разразился тирадой, ошеломившей многих живущих в Китае иностранцев из западных стран. «Американцы и европейцы, — декларирует Ян, — приезжают в Китай в целях торговли людьми, они вводят народ в заблуждение, подстрекая людей эмигрировать». Гневно заклеймив «иностранных шпионов», он заключает: «Мы должны заставить замолчать и изгнать из страны всех очернителей Китая». Человек, по статусу эквивалентный самым заметным фигурам в средствах массовой информации, таким, как Джереми Паксман в Великобритании или Ларри Кинг в Соединенных Штатах, впадает в раж демагогической ксенофобии. Тот факт, что Ян часто приглашает на свои ток-шоу иностранных гостей из западных стран, делает инцидент еще более настораживающим.

Пожалуй, наибольшую тревогу вызывает история о расизме китайцев, связанная с британским писателем Мартином Жаком. Его малайзийская жена, по национальности индуска, Хариндер Верайя, в первый день нового тысячелетия в результате эпилептического припадка попала в гонконгскую больницу Раттонджи. На следующий день она скончалась вследствие развившейся легочной недостаточности. Жак вспоминает, что в первые часы после поступления в больницу она жаловалась на пренебрежительно-расистское отношение и игнорирование ее со стороны врачей и медсестер. Несмотря на заключение патологоанатома об отсутствии доказательств небрежности врачей, Жак подал на больницу в суд, и в 2010 году, после длительной тяжбы, ему была присуждена компенсация. Этот болезненный эпизод привел Жака к заключению, что Гонконг и даже более того, китайская нация в целом заражены, по его выражению, «расовой спесью».

Жак — отнюдь не единственный представитель Запада, указывающий на глубоко укоренившуюся в сознании китайцев ксенофобию. В 2012 году Марк Китто, в прошлом издатель, проживший в Китае шестнадцать лет, объявил о своем решении покинуть страну. Одной из приведенных им причин было то, что «для китайцев все некитайцы — это чужаки, к которым они относятся слегка пренебрежительно». Китто также высказывает опасение, что в случае падения теперешнего режима одним из последствий этого станет насилие по отношению к иностранцам.

На ум приходит история боксерского восстания начала двадцатого столетия, когда разъяренная толпа китайцев из сельских районов устроила резню христиан и осадила терроризированных европейцев, живших в иностранных кварталах старого Пекина. Вместо того чтобы подавить восстание, цинские правители встали на сторону боксеров. Это привело к военному вмешательству интернациональной коалиции с целью защиты осажденных в столице европейцев. В наши дни некоторые задаются вопросом, не является ли кампания по «ужесточению визового режима для иностранцев», предпринятая в 2012 году пекинскими муниципальными властями и направленная на депортацию иностранцев с просроченными визами, предвестницей возрождения боксерских настроений.

Высказываются и подозрения иного рода. Для некоторых наблюдателей введенный пекинским режимом в 1979 году закон, запрещающий семьям иметь более одного ребенка, представляется частью политики, направленной на улучшение «качества» китайской расы. Пропаганда, сопутствующая закону, подчеркивает, что важно иметь пусть меньше, но зато «лучшего качества» детей. А в 1979 году власти издали евгенический по сути закон, предписывающий всем беременным женщинам в обязательном порядке проходить ультразвуковое обследование и в случае обнаружения у плода генетических отклонений делать аборт. Профессор психологии Ольстерского университета Ричард Линн утверждает, что в результате такой политики в течение двух ближайших десятилетий на свет появится суперумная китайская раса. Отношение к Линну в научном мире весьма противоречиво; будучи сам энтузиастом евгеники, он, безусловно, преследует здесь свои интересы. Как бы то ни было, мысль о том, что китайское общество отличает расовая нетерпимость, разделяется все большим числом людей. Один серьезный ученый полагает, что количество китайцев, зараженных расовым шовинизмом, «исчисляется миллионами, если не десятками миллионов».

Свой бестселлер 2008 года «Когда Китай будет править миром» Мартин Жак заключает словами: «Возвышение Китая как мировой супердержавы скорее всего приведет… к глубочайшей культурной и расовой реорганизации мира по китайскому образцу. Когда Китай затянет страны и континенты в свои сети… они не только превратятся в экономические придатки чудовищно могущественного Китая, но им также будет отведена позиция культурной и этнической неполноценности». Это уже звучит не как «социализм с китайской спецификой», а устрашающе, как «национал-социализм с китайской спецификой». Возможно ли, чтобы эти пугающие пророчества сбылись?

 

Расовая чистота?

Прежде всего надо заметить, что Сунь Ятсен был не прав. Население Китая никак не подходит под определение «единой беспримесной расы» с «общей кровью». Оно, напротив, чрезвычайно многообразно. Само государство официально признает существование по крайней мере 56 малых народностей, проживающих главным образом в приграничных районах Китая. Сюда относятся монголы из покрытых травой степей на севере, маньчжуры на северо-востоке вблизи корейской границы, тибетцы на западе в Гималаях и множество народностей, таких как мяо и чжуаны, на тропическом юге, на границах с Бирмой и Вьетнамом. Этнические различия между этими группами чрезвычайно глубоки, достаточно сравнить между собой уйгуров‑мусульман из Синьцзяна и исповедующий анимизм народ ли с острова Хайнань. Некоторые из этих народностей очень многочисленны. К примеру, в Китае живет вдвое больше монголов, чем в самой Монголии. О Китае не раз говорилось, что это не определенная нация, а скорее многонациональная империя, маскирующаяся под нацию.

Некоторые возражают, что общая численность национальных меньшинств составляет всего лишь 105 миллионов из 1300‑миллионного населения Китая и что 93 процента граждан страны относит себя к единой этнической группе — ханьцам. Тем не менее это утверждение также ошибочно, поскольку оно не принимает во внимание культурные и, более того, генетические различия между самими ханьцами. Из предыдущей главы видно, что между отдельными группами ханьцев в Китае не меньше языковых различий, чем между народами, населяющими континентальную Европу. Заявление, что ханьцы представляют собой монолитную в биологическом смысле группу, опять же не выдерживает критики. Ученые, обследовавшие разные группы населения на территории Китая, пришли к выводу, что ханьцы, живущие на севере страны, отличаются по своим генетическим особенностям от тех, кто проживает на юге; это заставляет предположить, что истоки их происхождения лежат в разных географических областях.

В некоторых местах расселения ханьцев встречаются интереснейшие вариации. Так, например, ханьцы, обитающие в Лицяне на границе пустыни Гоби, в засушливом северо-западном районе Китая, известны своими необычными зелеными глазами и светлыми волосами. Согласно легенде, в 53 г. до н. э., после поражения, нанесенного парфянами армии Красса в битве при Каррах, один из отрядов римских солдат бежал в Китай. В 1950‑х оксфордский профессор китайской истории Гомер Хазенпфлаг Дабс выступил с теорией, что этот затерянный римский легион оказался в конце концов в Лицяне. Дабс предположил, что некоторые необычные боевые построения, описанные в древнекитайских текстах, могли соответствовать римским методам ведения наступления. Достойно сожаления, что при раскопках не было обнаружено ни римских монет, ни латинских надписей в поддержку теории профессора. Тем не менее светловолосые китайцы из Лицяня служат подтверждением того, что генетическая история ханьцев более туманна, чем кажется многим.

Несмотря на то что ханьские китайцы могут быть сходны по определенным физическим признакам, идея о том, что они представляют собой единую «расу», не менее фантастична, чем заявление, что они все — потомки древнего Дракона. Подобно «англосаксам» или «латиноамериканцам», ханьцы являются целостным биологическим сообществом лишь в нашем воображении.

 

Рыхлый слой песка

Известно, что для людей часто то, во что они верят, важнее правды; убежденность китайцев в том, что они являются совершенно обособленной частью человечества, уходит корнями в далекое прошлое. Профессор истории Гонконгского университета Фрэнк Дикоттер приводит множество примеров широко распространенного враждебного отношения к чужакам, особенно к кочевникам с севера, со стороны интеллектуальной элиты задолго до непрошеного появления европейцев на территории Китайской империи в середине XIX века. В старых текстах о представителях северных племен постоянно говорится как о дикарях или как о домашней скотине. Китайские филологи, придумывая иероглифы для обозначения этих людей, даже использовали некоторые элементы иероглифов, называющих животных. Идея «окитаивания», то есть включения чужаков в китайское культурное пространство, приравнивалась к понятию очеловечивания. Поэтому, когда должностные лица осажденной цинской империи заявили, что европейские оккупанты принадлежат к той же низшей категории живых существ, что лошади и собаки, они попросту продолжили давно существовавшую традицию нетерпимости по отношению к иностранцам.

После крушения империи и перехода Китая к республиканскому правлению положение дел оставалось столь же неприглядным. Газеты и популярные литературные произведения первых десятилетий XX века были полны расистских ремарок и изображений, а в школьных учебниках то и дело встречались пассажи наподобие следующего: «Человечество подразделяется на пять рас. Представители желтой и белой рас довольно сильные и умственно развитые. Поскольку люди других рас слабые и тупые, белая раса их уничтожает. Только желтая раса способна соревноваться с белой расой. Это то, что называется эволюцией. Только желтая и белая расы могут называться высшими среди современных рас. Китай населен людьми желтой расы».

Несмотря на историю ксенофобии, имеющую истоки в далеком прошлом, китайцы сравнительно недавно стали воспринимать себя как «расу» в биологическом смысле. Ученые конца XIX века, такие как Томас Гексли и Герберт Спенсер, использовали вульгаризованную трактовку дарвиновской теории естественного отбора для обоснования собственной теории о различиях между человеческими расами и о естественном соперничестве между нациями. Труды Спенсера и Гексли попали в Китай в переводах китайского ученого, обучавшегося в Военно-морской академии в Гринвиче. Переводы, сделанные Янь Фу, привели к популяризации идеи о китайской расе и ее предполагаемой борьбе за выживание, борьбе, которая представлялась китайским интеллектуалам тем более осязаемой в свете разнообразных военных поражений, на протяжении столетия наносимых Китаю европейцами.

Несомненным упрощением было бы утверждение, что невинные китайские души были заражены европейским расизмом, тем не менее расистские идеи — это еще один пример усвоения китайцами западных интеллектуальных инноваций. Как ни трудно себе это сегодня вообразить, было время, когда теории расового и национального единства представлялись последним достижением прогрессивной научной мысли. Викторианское общество не видело в Спенсере и Гексли расистов, а, напротив, относилось к ним с почтением как к серьезным ученым и мыслителям. Вышесказанное можно отнести и к Китаю того времени.

Именно вследствие ассоциации расы с прогрессом это понятие занимает столь видное место в «Трех народных принципах», прославленном манифесте Сунь Ятсена, посвященном созданию устойчивого республиканского строя. Сунь считал воспитание расового самосознания у китайцев одним из основных механизмов модернизации государства. Разъезжая по миру с целью сбора средств для восстания, он постоянно думал о будущем Китая. Несмотря на декларированную идею пробуждения в китайцах чувства солидарности, основанного на первоначальных инстинктах общей крови и желтой почвы равнин Северного Китая, на деле Сунь пытался создать современное китайское государство по образцу бисмарковской Германии или мадзиниевской Италии. Сунь хотел скрепить китайскую нацию, определяемую им как «слой рыхлого песка».

Повторяющаяся агрессия со стороны Японии в годы, предшествовавшие и следовавшие за образованием Китайской республики, делала усилия по сплочению нации еще более актуальными. Токио пытался оправдать свое вторжение в Маньчжурию в 1930‑х фальшивой риторикой о стремлении просто помочь меньшинствам Тибета, Монголии и в особенности Маньчжурии сбросить с себя многовековое иго китайского владычества и достичь самоопределения. Угроза со стороны Японии еще более повысила в глазах националистических лидеров важность пропагандирования среди китайцев идеи о том, что они являются единой и монолитной расой. Казалось, что не только процветание страны, но даже просто ее выживание зависело от этого чувства расового единства. Как замечает историк Ван ГунУ, сплочение китайцев представлялось «единственным средством спасения страны от развала».

В определенном смысле националисты весьма преуспели. В наши дни китайцы порой называют себя «сыновьями и дочерями Желтого императора». Обычно эти слова произносятся с такой степенью убежденности, что нам представляется, что это народное верование, уходящее корнями в долгую историю Китая. На самом деле культ Желтого императора был создан в основном в начале XX века. Он являлся одним из центральных элементов пропагандистских усилий республиканского правительства Суня и его преемников. В период между революцией 1911 года и падением республики в 1949 году насчитывается шестнадцать официальных обращений, в которых Желтый император называется основателем китайского государства. Официальным лицам предписывалось собираться на месте предполагаемой гробницы божества в провинции Шэньси, чтобы выразить ему свое почтение. Мифическому персонажу даже присвоили день рождения, 4 апреля, и этот день был объявлен национальным праздником.

И все-таки попытки националистов возбудить чувство расового единства нации привели к одной лишь путанице. Труды Сунь Ятсена, которые республиканское правительство трактовало почти как Священное Писание, выдвигают теорию, построенную вокруг идеи общей крови ханьцев. В этом китайском расовом единстве не было места для маньчжурского меньшинства, к которому относились императоры цинской династии и которое националисты обвиняли в продаже страны в полуколониальное рабство. Другие национальные меньшинства также не были включены. Здесь-то и крылась проблема: если эти группы не являются частью китайской монорасовой нации, у них нет причин оставаться в составе китайского государства. Тут был хороший повод для колониальных сил, и прежде всего для Японии, начать вторжение и расчленение китайской территории.

Националистический режим так и не смог прийти к единому решению этого концептуального вопроса. Некоторые ученые пытались доказать, что все население Китая, включая меньшинства, всегда было объединено общим происхождением. Другие утверждали, что множество различных народностей за многовековую историю «слились» в расово единый народ. Все эти теории, конечно, не могли быть правдой. Более того, обе идеи вступали в противоречие с суньятсеновскими неприкосновенными определениями расы.

В этой противоречивой неразберихе нет ничего удивительного, если принять во внимание, что программа китайской расовой категоризации определялась не наукой, а политикой. Целью этих ученых было не установление истины, а доказательство, что расползающаяся и многообразная империя, которую националисты унаследовали после революции 1911 года, основана на чем-то более прочном, нежели цепь произвольных военных завоеваний предшествовавших им цинских правителей.

Некоторые независимые ученые отвергали идею расового единообразия китайцев и настаивали, что правительство должно искать честные пути утверждения национального единства и сопротивления грабительским посягательствам иностранных держав. Например, историк-ревизионист Гу Цзеган подвергал критике «ложь» республиканского правительства о происхождении всех китайцев от одного предка. Он задавал вопрос: «Неужто, когда люди поумнеют, этот обман все еще будет вводить их в заблуждение?» Вопрос этот, как мы вскоре увидим, актуален в Китае по сей день.

 

Ханьские актеры на стадионе Птичье гнездо

Коммунисты, сменившие националистическое правительство в 1949 году, вначале придерживались иного, в каком-то смысле свежего взгляда на расовый вопрос. Следуя ортодоксальной марксистской теории, они отвергали расовую идею, считая ее буржуазной чепухой. Люди подразделялись на капиталистов и рабочих. Первые эксплуатировали вторых, и этим исчерпывались все существующие в мире различия между людьми. Ранняя риторика Мао Цзэдуна проникнута непоколебимо интернационалистическим духом. Председатель Мао превратил в великий символ солидарности Нормана Бетьюна, канадского врача, сражавшегося на стороне коммунистов против японской оккупации и погибшего в 1939 году. «Какая идея могла воодушевить иностранца беззаветно посвятить себя борьбе за освобождение китайского народа, как если бы это был его собственный народ? — вопрошал он в своей речи в тот год. — Это идея интернационализма, идея коммунизма, и на его примере должен учиться каждый китайский коммунист». Мао закончил речь призывом к объединению китайского «пролетариата» с пролетариями всех стран от Японии и Британии до Германии и Соединенных Штатов. Он доказывал, что только путем объединения рабочих всех стран можно одержать победу над мировым империализмом. Коммунисты подвергали критике националистические теории тех антропологов, которые выдвигали идею расовых отличий. Придя к власти в 1949 году, Мао пообещал независимость национальным меньшинствам, а спустя несколько лет предостерегал против опасности «ханьского шовинизма». Казалось бы, долгие дни владычества расистской идеологии клонились к закату.

Это, однако, оказалось иллюзией. Освоившись с властью, коммунисты нарушили свое обещание предоставить меньшинствам национальную независимось. В 1950 году Китай оккупировал Тибет, а вскоре и остальные малые народы были взяты в железные тиски. Даже после 1976 года, когда Китай стал восстанавливать контакты с миром, самоопределение оставалось для меньшинств абсолютно недосягаемым. Пекинские власти переселили в Тибет и Синьцзян десятки тысяч китайских ханьцев, рассчитывая, что, изменив демографический состав населения в этих стратегически важных районах, они тем самым укрепят там свою власть. Этот приток новых поселенцев в сочетании с политикой официально оказываемого новоприбывшим предпочтения послужил причиной массовых беспорядков и столкновений уйгуров с ханьцами в синьцзянской столице Урумчи в 2009 году. Правда, однако, и то, что в Китае сохраняются некоторые черты интернационалистической политики раннего периода коммунистического правления, выражающиеся в предоставлении национальным меньшинствам определенных льгот. Официальная риторика о единстве в многообразии также продолжается, примером ее может служить парад детей — представителей малых народностей на церемонии открытия Олимпиады 2008 года в Пекине. Тем не менее наглядной иллюстрацией фальши, скрывающейся за этим внешне благополучным фасадом, стало открытие, что дети в красочных костюмах национальных меньшинств, промаршировавшие тем вечером по арене стадиона Птичье гнездо, — это всего лишь ханьские актеры.

Национализм коммунистического правительства имеет и другие проявления. Начиная с 1955 года китайцам запрещено иметь двойное гражданство. В наши дни китайцы, желающие получить гражданство другой страны, должны эмигрировать. Неудивительно, что отказ властей признать, что гражданин может сохранять лояльность по отношению к двум государствам одновременно, вызывает у многих подозрение, что пекинские правители относятся к живущим за границей китайцам как к заблудшим овцам, отставшим от стада. Подобное отношение уходит корнями во времена империи, когда правительство настаивало, что все китайцы, в какой бы стране они ни жили и какое бы расстояние ни отделяло их от отечества, остаются китайскими подданными. То же восприятие сохраняется и сегодня. Даже в наше время многие представители китайской диаспоры опасаются, что если они решат посетить родные места в качестве законных туристов, им не позволят вернуться обратно.

Преемники Мао также заимствовали у своих националистически настроенных предшественников пропаганду расового превосходства китайцев. Например, они с одобрением отнеслись к неубедительной теории о том, что китайцы в отличие от всех прочих представителей человеческого рода берут свое начало вовсе не в Африке. В 1920‑х в пещерах Чжоукоудяня неподалеку от Пекина были найдены останки первобытного гоминида, жившего примерно 750 000 лет назад. Этот «пекинский человек» (синантроп) был объявлен прародителем китайцев; некоторые ученые приводят его в качестве доказательства особой природы происхождения китайской расы. В 2011 году коммунистическое правительство присвоило Чжоукоудяню статус «места воспитания в духе патриотизма». Государственные средства массовой информации в последние годы также отдают постоянное предпочтение освещению тех исследований, которые развивают теорию об исключительности происхождения китайцев.

Итак, как мы видим, современный нарратив о происхождении китайцев, основывающийся на понятиях крови и почвы, запутан и противоречив. Похоже, что китайцы одновременно являются сыновьями Дракона, сыновьями Желтого императора, а заодно и потомками «пекинского человека». И хотя не каждый гражданин Китая принадлежит к китайской расе, вся территория современного Китая, по всей видимости, исконно «китайская». Трудно отнестись к подобным утверждениям всерьез, однако любые попытки разобраться в этой странной идеологической сумятице приводят сегодняшние власти в состояние нервного напряжения.

Показателен в этом смысле пример таримских мумий. Согласно официальной точке зрения Пекина, китайские ханьцы жили на территории обширной западной провинции Синьцзян уже 2200 лет назад. Однако в XX веке археологи обнаружили в Таримском бассейне Синьцзяна некрополь с захоронениями четырехтысячелетней давности. Более того, черты погребенных казались скорее европейскими, нежели восточными. Генетический анализ подтвердил, что люди загадочного племени и впрямь имели западное происхождение. Это, в свою очередь, вызывает предположение, что европейцы путешествовали по Великому шелковому пути на сотни лет раньше, чем прежде считали историки; таким образом, велика вероятность, что европейцы появились в Синьцзяне еще до ханьцев. Предки теперешнего уйгурского населения Синьцзяна поселились здесь лишь в IX веке н. э., тем не менее таримские мумии грозили стать еще одним стимулом для современного сепаратистского движения. В 2011 году передвижная китайская выставка на территории Соединенных Штатов под названием «Тайны Великого шелкового пути» была внезапно закрыта. Организаторы выставки ссылались на плохую сохранность мумий, однако многими высказывалось предположение, что какой-то чиновник в Пекине решил, что не следует и дальше привлекать внимание к этому поразительному открытию, проливающему свет на раннюю историю спорной части китайской территории.

 

Карибский регги и малайзийская свинина

Некоторые европейцы и американцы имеют крепкую, почти пуповинную связь с Китаем. Сын двух протестанских проповедников Люциан Пай родился в провинции Шаньси в 1921 году. Он стал профессором Массачусетского технологического института и одним из известнейших в мире ученых-китаеведов. Пай, в частности, полагал, что расовый принцип является центральным в китайской культуре и философии. Он считал этот принцип определяющим не только для китайцев, живущих в Китае, но также и для самой большой в мире, насчитывающей примерно 50 миллионов человек, китайской диаспоры.

«Китайцы, — писал Пай, — считают себя настолько отличными от всех прочих народов, что, даже живя изолированно в отдаленных странах, они называют людей, на чьей земле живут, иностранцами». Этот взгляд на китайцев как на народ, отчужденный от других людей даже за границей, имеет долгую историю. На протяжении XIX века китайских кули, живущих в США, постоянно обвиняли в нежелании смешиваться с другими рабочими и в том, что они всегда держатся вместе. Это положение дел сохраняется и поныне. Часто можно услышать сетования, что команды китайских рабочих, посланные своим правительством в Африку для работы на строительных объектах, таких как дамбы, дороги и электростанции, не покупают ничего в местных магазинах и живут, отрешившись от окружающих, на похожих на крепости огороженных территориях, пока не окончатся работы и не настанет время возвращаться в Китай.

Но все же представители китайской диаспоры отнюдь не всегда соответствуют этому образу от природы замкнутых, шовинистически настроенных людей. В 1970‑х в Шеффилде поженились мои родители: китаец и англичанка. Семья моего отца не только не выразила своего неодобрения, но, напротив, его родители-иммигранты с радостью благословили этот союз, и это было лишь началом новой тенденции. Согласно переписи населения Великобритании за 2001 год, 20 процентов британцев китайского происхождения состоят в зарегистрированном или гражданском браке с представителями других рас. Более того, по прогнозам специалистов, перепись населения 2011 года покажет еще больший процент смешанных браков, в которые вступают британские китайцы. Практически все знакомые мне молодые китайцы, живущие в Великобритании, состоят в официальном или гражданском браке с некитайцами. В противоположность бытующему стереотипу о родителях-иммигрантах, враждебно воспринимающих браки детей за пределами своего этнического круга, старшее поколение, по моим наблюдениям, весьма одобрительно относится к смешанным бракам своих сыновей и дочерей.

Ассимиляция китайцев вовсе не является чисто британским феноменом. Американцы азиатского происхождения, среди которых китайцы составляют значительную долю, наиболее часто находят себе пару за пределами собственной этнической группы. Из общего числа браков, заключенных в 2010 году в США, 28 процентов американцев азиатского происхождения вступили в брак с лицами, принадлежащими к другим этническим группам. Для сравнения: то же относится к 9 процентам белых молодоженов, 17 процентам чернокожих и 26 процентам латиноамериканцев, образовавших семьи в 2010 году. Женщины чаще мужчин заключают браки вне собственной этнической группы: около 36 процентов невест азиатского происхождения вышли замуж за неазиатов.

В некоторых других частях света китайцы демонстрируют еще более высокую способность к ассимиляции. Чернорабочие-кули из Китая, чаще всего принадлежащие к группе хакка, эмигрировали на острова Карибского бассейна, где они работали на сахарных плантациях, в XIX веке. Эти приезжие рабочие быстро пустили корни на новом месте, часто вступая в браки с местными женщинами и используя всякую возможность открыть собственный бизнес. По некоторым оценкам, около 20 процентов жителей Ямайки имеют китайских предков. Потомки переселенцев утратили китайский язык, однако старые фамилии на острове сохранились. Например, потомок китайцев Рэнди Чин был ключевой фигурой в коммерциализации островной музыки регги, записывая в своей студии в Кингстоне, в числе многих других, молодого Боба Марли. Китайцы оставили заметный след в жизни Карибских островов. Так, у сэра Соломона Хочоя, ставшего первым генерал-губернатором Тринидада и Тобаго после провозглашения независимости страны, были китайские предки. Самая многочисленная китайская диаспора проживает в Юго-Восточной Азии. Среди жителей Индонезии, Таиланда, Малайзии, Сингапура, Бирмы, Вьетнама, Лаоса, Камбоджи и Филиппин, вместе взятых, насчитывается от 18 до 20 миллионов этнических китайцев. Считается, что некоторые из них впервые появились в регионе более тысячелетия назад, во времена Танской династии, однако большинство эмигрировало из Южного Китая, спасаясь от беспорядков и гражданских войн девятнадцатого столетия. Эту группу часто характеризуют как «временных жителей», попутчиков, не имеющих никакого желания ассимилироваться в жизни или культуре принявшей их страны. Их также часто называют «евреями Востока» из-за доминирующей роли, которую они занимают в коммерции, и, как считается, преданности скорее международной этнической группе, нежели государству, гражданами которого они являются.

Тан Чжицян из Национального университета Сингапура, проведя обширные исследования среди китайской диаспоры региона, пришел к выводу, что в реальной жизни все гораздо сложнее и сильно отличается от клишированного образа неизменно отчужденного от остальных сограждан народа. Он замечает, что в Таиланде китайцы успешно интегрировались в местное общество, сохраняя при этом присущее им национальное своеобразие. «Сегодня большинство живущих в Таиланде китайцев владеют тайским языком, посещают тайские школы, вступают в тайские сообщества, отмечают тайские национальные праздники и считают себя гражданами этого государства, — пишет он. — Одновременно с этим в стране сохраняются китайские школы и общественные организации, по-прежнему широко практикуются китайские религиозные ритуалы, и большинство членов китайской диаспоры определяют себя как китайцев».

Кроме того, в Юго-Восточной Азии всегда были распространены межнациональные браки между этими, по утверждению некоторых, отчужденными «временными жителями» и представителями местного населения. Хосе Рисаль, национальный герой Филиппин, казненный в 1896 году испанскими колониальными властями, имел китайских предков. Прапрадед первой женщины-президента этой бывшей колонии Корасон Акино был китайским иммигрантом. А человек, титул которого вызывал постоянные насмешки в англоговорящем мире, кардинал Хайме Лачика Син, покойный архиепископ Манилы, был сыном торговца старьем из Сямэня. Прапрадед теперешнего премьер-министра Таиланда Йинглак Чиннават также был китайцем.

В Малайзии и Индонезии потомков китайских иммигрантов, вступивших в брак с местными женщинами, в ознаменование их местных корней называют «перанаканами», что означает «дети почвы». Малайзийские перанаканы говорят на малайском языке, но с включением в него китайских диалектизмов. И хотя их кухня по преимуществу малайская, они употребляют свинину — продукт, запрещенный религиозными правилами для составляющего большинство мусульманского населения страны. Степень культурной ассимиляции и причины, по которым она сильнее в одних странах и слабее в других, остаются предметом для научной дискуссии, но идея о том, что китайцы Юго-Восточной Азии напрочь изолировали себя от коренного населения стран, где когда-то обосновались их предки, и что вызвано это их презрительным отношением к местным, не выдерживает никакой критики.

Похоже, что история повторяется и на новых рубежах эмиграции. Мы часто думаем, что Африка является объектом имперских замыслов для китайцев, что, несмотря на огромные капиталовложения в ее инфраструктуру и постоянный ежегодный приток рабочей силы с востока, китайцы практически не смешиваются с местным населением. И все же этот общепринятый образ не желающих ассимилироваться китайцев обманчив. Все возрастающее число китайских мелких торговцев в Африке женится на местных девушках, как делали когда-то их предшественники в Юго-Восточной Азии, Европе и Америке. Никак не подпадая под стереотип народа, неспособного отказаться от образа жизни, принятого в оставленной ими стране, китайцы показали себя людьми, довольно успешно встраивающимися в жизнь государств, ставших для них новой родиной.

 

«Шоколадный город»

Спору нет, бытовой расизм и ксенофобия на уровне рефлексов — угнетающе обыденные черты в жизни современного Китая. На улице Тунсинь в Гуанчжоу, где живет мой двоюродный дед, воздух часто бывает пропитан дымными ароматами баранины, которую тут же жарят на шампурах на расположенных на углу лотках мусульмане в белых шапочках — представители народности хуэй. Несмотря на присутствие мусульман в этом большом торговом городе начиная с VII века, многие жители до сих пор относятся к ним с подозрением. Как-то вечером в Гуанчжоу, когда, выйдя из ресторана вместе с родственниками, мы остановились, продолжая разговор, на тротуаре, один из моих двоюродных братьев начал суетиться, требуя, чтобы мы поскорее возвращались домой и вообще присматривали за своими вещами. Поначалу я не понял, в чем дело, но вскоре до меня дошло, в чем была причина его беспокойства: на улице было много мусульман.

Пробираясь через лабиринт узких улочек в городском районе Сяобэй, можно набрести на ближневосточных торговцев, продающих дешевую одежду и мобильные телефоны. Однако самый большой процент иммигрантов в Гуанчжоу составляют африканцы; согласно официальной статистике, их в городе около 20 тысяч, в основном из Нигерии, Камеруна и Мали, но также и из множества других стран. И приезжают они в Китай не как продавцы, а как покупатели. Они закупают на фабриках провинции дешевую одежду, обычно второго сорта, и везут ее к себе на родину, где можно продать ее с хорошей прибылью. Эти современные купцы не оплачивают морские грузовые перевозки, как это делают транснациональные западные корпорации, использующие Китай в качестве своего цеха. Вместо этого они отправляют приобретенные товары коммерческими авиарейсами.

Почти ежедневно можно наблюдать африканцев, толпящихся в очередях в международном аэропорту Гуанчжоу. Огромные тюки одежды, туго обернутые в зеленый полиэтилен, балансируя, громоздятся у них на тележках. Это их «багаж», и они ждут очереди на его регистрацию. Это занятие кажется ужасно хлопотным, но импортирование дешевой одежды из Китая является прибыльным делом, и число прибывающих из Африки новых торговцев растет с каждым годом. Водители такси теперь называют Сяобэй «Шоколадным городом».

Как и к мусульманам, китайцы относятся к новоприбывшим с подозрением. По словам местных жителей, эти кварталы наводнены наркоторговцами, ворами, нелегальными иммигрантами и заразой. Похоже, что в сознании многих городских обитателей африканцы и преступность представляются синонимами. Летом 2009 года Шоколадный город дошел почти до точки кипения, когда нигериец по имени Эммануэль Окоро, спасаясь от преследования иммиграционной полиции, выпал из окна второго этажа. Его соотечественники отнесли находящегося в бессознательном состоянии Окоро в полицейский участок и устроили там импровизированный протест против притеснений, испытываемых ими со стороны властей. На протяжении трех часов движение по одной из восьмилинейных супермагистралей Гуанчжоу было заблокировано, что вызвало предсказуемые дебаты об «африканской проблеме» в китайских средствах массовой информации.

Большинство людей, почему-либо очутившихся в гонконгском районе Коулун, скорее всего проходили мимо Чункин-Мэншенз — обветшавшего здания, в котором размещаются дешевые гостиницы и магазинчики. Посетитель, отважившийся заглянуть в эту Вавилонскую башню двадцать первого века, обнаружит внутри индийские ресторанчики, где карри подается на пластиковые столы, африканцев, задешево сбывающих мобильники из своих тесных ларьков, до потолка забитые многоцветными тканями магазинчики, где продаются сари, и непальские заведения, торгующие самопальными компакт-дисками. Подобно Сяобэю, Чункин-Мэншенз пользуется дурной славой среди местных китайцев, которые считают это место рассадником наркомании и преступности. Полиция также особо пристально наблюдает за зданием.

Когда дело касается национальных вопросов, идея политкорректности чужда Китаю. Старое выражение «иностранные дьяволы», впервые вошедшее в употребление в XIX веке, до сих пор бездумно слетает с губ даже самых на первый взгляд просвещенных и вежливых китайцев. Распространено покровительственное отношение к представителям китайских национальных меньшинств и к японцам, или «япончикам», как их часто называют, используя еще одно пренебрежительное словечко, оставшееся в наследство от императорских времен. Можно столкнуться с поразительным отсутствием такта: например, в китайских универсамах до сих пор продается зубная паста «Негр» с изображением черного певца в цилиндре и со сверкающими зубами на упаковке. Многие африканские студенты жалуются на гнетущее чувство отчужденности. Имеются и сообщения об отказе в приеме на работу из-за «неправильного» цвета кожи.

Не следует преуменьшать все эти проявления расизма, однако важно рассматривать их в определенном контексте. В период между 1950 и 1970 годом Китай представлял собой закрытое общество. Председатель Мао превратил страну в гигантскую тюрьму, во многом подобную сегодняшней Северной Корее. Немногим иностранцам, которым удавалось проникнуть за ее высокие стены, не разрешалось оставаться здесь надолго, не говоря уже о возможности вступления в брак с местными гражданами. Несмотря на то что в наше время число постоянно живущих в Китае иностранцев растет, оно все еще сравнительно невелико: около одного миллиона. Старая привычка китайцев, уставившись, с любопытством разглядывать белых людей и других иностранцев, постепенно уходит в прошлое; в больших городах она исчезла уже некоторое время назад, но во многих местах все еще сохраняется. В 2012 году на курорте, расположенном на холмах над Шэньчжэнем, множество улыбающихся китайских туристов просили мою белую жену-англичанку попозировать рядом с ними для фотографий по той единственной причине, что она иностранка и выглядит поэтому необычно. Другие, более тактичные, делали снимки с некоторого расстояния.

В том же контексте не стоит забывать, что еще в 1950‑х Великобритания была страной необузданного расизма; дискриминация против темнокожих иммигрантов с Карибских островов и пакистанцев, касалось ли это расселения или работы, была каждодневным обыденным явлением. Это была эра вывесок на дверях сдававшихся меблированных комнат: «Владельцам собак и неграм не обращаться». А в Америке существовавшие во многих штатах законы «против смешения рас», запрещавшие межрасовые браки, были отменены Верховным судом США как противоречащие Конституции только в 1967 году. Западу потребовалось время для изменения законов и отношения публики к данному вопросу.

Почему то же самое не может случиться и в Китае? Некоторые, пусть еще робкие, знаки, что эти изменения происходят, уже видны. Профессор Гонконгского университета Барри Саутман на протяжении двух десятилетий изучает межрасовые отношения в Китае. Он провел серию интервью с африканскими студентами в Китае после беспорядков 1988 года, фиксируя случаи расизма и враждебности, испытываемые ими со стороны местного населения; он продолжал интервьюировать приезжающих в страну африканцев в последующие годы. Саутман отмечает заметное улучшение во взаимоотношениях, произошедшее с тех пор. В конце 1980‑х и в 1990‑е африканцы часто опасались посещать определенные места в городах, где они жили, из-за угрозы физического насилия со стороны местных жителей. Сейчас положение дел заметно улучшилось. «За последние годы не было ни одного из проинтервьюированных мной африканских студентов, кто считает, что в стране есть места, где они не могут чувствовать себя в безопасности», — рассказал он мне.

Это мнение подтверждает и Лоретта Эванс, американка африканского происхождения, уже восемь лет живущая в Китае. В 2012 году она поделилась своими впечатлениями в интервью на телеканале Си-эн-эн: «Да, иногда люди разглядывают меня в упор или прикасаются к моей коже, как будто хотят проверить, не сотрется ли с нее краска. Но по-моему, причина этому не враждебность, а простое любопытство». Она даже предположила, что в Китае отношение к неграм в каком-то смысле лучше, чем в Америке: «Здесь я не ощущаю негативного отношения из-за цвета кожи, как это бывает у меня на родине. Здесь мне удалось сделать кое-что, например, открыть собственную геофизическую фирму, чего, будучи чернокожей женщиной, я скорее всего не смогла бы осуществить, живя в Штатах. Китайцы относятся ко мне как к необычному человеку. Однако здесь я прежде всего другая и лишь потом черная».

Свидетельство Лоу Цзин, девушки из Шанхая, чей отец был негром, подвергшейся после выступления в телешоу расистским оскорблениям в Интернете, также заслуживает внимания. Она заявила, что была особенно потрясена расистскими комментариями в Интернете, поскольку, живя в Китае, никогда не испытывала на себе такой расовой ненависти. «До сих пор я никогда не ощущала себя отличной от других из-за цвета моей кожи, — рассказала она корреспонденту. — Мне приходилось иногда встречать на улице людей, указывавших на меня и говоривших, что у меня темная кожа, но их тон не был оскорбительным». Кстати, иногда в состязаниях талантов на китайском телевидении чернокожие участники добиваются хороших результатов. Либерийский певец занял второе место в конкурсе «Как стать звездой» на CCTV в 2006 году, а в 2007 году четвертое место занял гражданин Сьерра-Леоне. Оба они пользовались популярностью среди зрителей и были даже впоследствии приглашены на передачу в качестве судей.

Саутман и группа ученых из Университета Гуанчжоу провели в 2009 году исследования, посвященные изучению отношения местных жителей к африканским иммигрантам. Они обнаружили, что китайцы, работающие вместе с неграми, например, торговые посредники и владельцы магазинов, относятся к ним гораздо лучше, чем те, кто не имеет с ними контактов. Чем больше времени проводят китайцы вместе с африканцами, тем меньше остается у них предрассудков по поводу якобы связанной с неграми преступности.

Благодаря результатам своих исследований Саутман испытывает определенный оптимизм относительно будущего межрасовых отношений в Китае. «Не существует данных об усилении с течением времени ксенофобских настроений среди китайцев. Так же, как нет данных о том, что китайцев отличает большая степень ксенофобии по сравнению с другими народами», — пишет он. Это мнение перекликается со взглядами профессора политологии из Городского университета Нью-Йорка Янь Сунь, полагающей, что расширение контактов приведет к реформированию отношений. «По мере того как рыночные отношения и процесс глобализации будут заставлять китайцев вступать в более тесные контакты с иностранцами, конфликты окажутся неминуемы, — утверждает она, — но одновременно будет происходить и улучшение отношений».

Сейчас можно наблюдать все больше признаков этого улучшения. Если можно судить по отзывам в китайском Интернете, с момента избрания Обамы президентом в 2008 году отношение к неграм стало более благоприятным. Когда на съезде демократической партии 2012 года Мишель Обама произнесла речь в поддержку мужа, многие пользователи китайского Интернета отзывались о ней с восхищением, замечая, что невозможно представить жен их собственных руководителей публично произносящими подобные речи. «Китай, когда наконец и у нас появится такая же первая леди?» — вопрошал один из них. Эти эмоции не имели ничего общего с ушатом оскорблений, выплеснутых в Интернете на другую афроамериканку, Кондолизу Райс, семью годами ранее.

Любовь, в свою очередь, также сокрушает барьеры. Количество межэтнических браков в Китае растет, особенно в крупных городах. Количество китайских граждан, сочетающихся узами брака с иностранцами, более чем удвоилось по сравнению с 1985 годом: 22 тысячи браков тогда и 49 тысяч в 2010 году. Вот один из примеров на высоком уровне. Единокровный брат Барака Обамы женат на уроженке провинции Хунань. Марк Окот Обама Ндесандьо, свободно говорящий по-китайски финансовый консультант, живет в расположенном на юге городе Шэньчжэнь и, как кажется, доволен приемом, оказанным ему в Китае. Незадолго до воссоединения братьев в 2009 году он поведал корреспонденту журнала «Тайм»: «Я так рад приезду моего брата в Китай, потому что сам я имел возможность ощутить на себе теплоту и великодушие китайского народа».

Мои собственные родственники с удовольствием рассказывали мне о некоем старом человеке из деревни в Гуандуне, откуда происходят наши предки, внучка которого вышла замуж за врача-африканца, работающего в больнице в Гуанчжоу. Истории такого рода можно слышать в Китае все чаще, и внутренний голос подсказывает мне, что они довольно быстро перестают шокировать местное население.

 

Желтая раса

Наивно было бы утверждать, что расширение контактов с людьми извне само по себе может искоренить свойственный китайцам расизм. Во времена британского владычества Гонконг представлял собой перевалочный пункт для людей всех национальностей. Перед глазами его семимиллионного населения в течение долгого времени проходили представители разных рас и религий со всего света. Европейцы, индийцы, пакистанцы, филиппинцы, индонезийцы, тайцы, южноафриканцы и непальцы составляют почти 5 процентов от общего населения Гонконга. Они являются неотъемлемой частью местной жизни и культуры. Легендарная паромная компания «Стар ферри», перевозящая пассажиров между Коулуном и островом Гонконг на своих весело раскрашенных бело-зеленых судах, была основана индийским купцом в 1888 году. И тем не менее после перехода территории в 1997 году под контроль пекинского правительства гонконгская администрация отговаривала индийцев от принятия китайского гражданства. Многие уроженки Южной Азии, работающие горничными в домах богатых горожан, постоянно жалуются на переживаемые ими притеснения на расовой почве. Система привилегированных частных школ отвергает детей, принадлежащих к национальным меньшинствам, из-за их недостаточного владения китайским. Фраза «гуэй ло», означающая на кантонском диалекте «человек-привидение» и использовавшаяся для обозначения белых людей, настолько распространена, что большинство людей даже не осознает оскорбительности ее этимологии.

И однако же бывшая колония может служить примером того, что перемены в Китае на самом деле возможны. Огласка истории Хариндер Верайя, скончавшейся в больнице Раттонджи и перед смертью жаловавшейся на пренебрежительно-расистское отношение к себе, вызвала такое публичное негодование, что власти в конце концов приняли в 2008 году антирасистский закон против дискриминации. Закон этот далеко не совершенен, не в последней степени потому, что его положения не регулируют работу правительственных организаций, в том числе полиции, но участники кампании за его принятие считают, что это только начало. К примеру, теперь незаконным считается отказ домовладельцев сдавать жилье людям на основании цвета их кожи. Вот таким путем, путем гражданских протестов и просвещения народа, прогресс должен наконец прийти в Китай. В конце концов, именно так наше собственное общество в свое время объявило решительную войну расизму на родной почве.

Обнадеживает, что проявления расизма в материковом Китае теперь не остаются без ответа. После истории с Лоу Цзин обозреватель газеты «Чайна дейли» Рэймонд Чжоу заявил читателям: «Настало, наконец, время ввести какое-то обучение корректному поведению в ситуациях, затрагивающих чье-либо расовое или национальное достоинство, если мы хотим войти в орбиту глобализации. Люди должны понять, что если, по их мнению, у них есть право дискриминации против представителей другой расы, они тем самым автоматически предоставляют другим право дискриминации против них самих».

Можно иногда встретить упоминания о том, что за направленными против африканцев студенческими беспорядками зимы 1988 года последовала волна студенческих выступлений в поддержку демократии в 1989 году. Часто те же самые студенты, которые скандировали призывы убрать «черных дьяволов», спустя шесть месяцев выкрикивали лозунги в поддержку свободы слова и прав человека. Некоторые даже утверждают, что таким образом в основании китайского движения за демократию лежит первородный грех расизма. Эти заявления игнорируют тот факт, что выступавшие за реформы активисты также не раз бросали вызов проявлениям китайского расизма. Когда в 2005 году Кондолиза Райс подверглась оскорблениям на страницах китайского Интернета, герой событий на площади Тяньаньмэнь Ли Сяобо написал статью, проникнутую страстным осуждением расовой нетерпимости, проявленной его соотечественниками.

Ободряет и растущая тенденция критики расизма среди других пользователей Интернета. Многие из них выступили в защиту Лоу Цзин. «Откажитесь от дискриминации, все люди равны», «Послушайте, не надо говорить о ней в таком тоне», «Она наша, родилась и выросла в Шанхае», — вот всего несколько комментариев в ее поддержку. Это демонстрирует тот факт, что внутри китайского общества происходят дебаты о расовых предрассудках. Вопреки нашим представлениям расисты в этих спорах далеко не всегда одерживают верх.

Современные поп-музыка и культура выставляют господствующие в Китае настроения относительно расовых вопросов в весьма двусмысленном свете. Се Тинфэн хорош собой, каким и следует быть классическому идолу Кантопопа — под таким названием известна гонконгская музыкальная индустрия. На протяжении последнего десятилетия он был в основном известен тем, что заводил романы с актрисами и разбивал свои дорогостоящие машины, но во время подготовки к пекинской Олимпиаде 2008 года он принял новый образ поборника националистических идей, выступив с помпезной песней под названием «Желтая раса». В видеоролике терракотовые воины выходят из своей гробницы, выстраиваются в могущественную армию и под предводительством Се идут на камеру. Песня включала в себя фразы: «желтая раса спустилась на Землю, расправь свою грудь» и «только мы, китайцы, самоотверженно напрягаем все силы». Зрелище, казалось, было создано для того, чтобы подстегнуть нашу паранойю по поводу свойственного китайцам чувства расового превосходства.

Тем не менее из виду очень часто выпускается другой момент, относящийся ко взглядам китайцев на расовый вопрос. Эти взгляды отнюдь не всегда столь воинственны, как в примере с Се. Порой на сцену выступает попытка самоанализа, желание разобраться в себе. В 2001 году гонконгская хип-хоп группа «Lazy Mutha Fucka» (LMF) выпустила «1127» — песню о мастере боевых искусств Брюсе Ли. Ли — первый китайский актер, ставший голливудской звездой. В песне (названной так по дню рождения Ли, приходящемуся на 27 ноября) LMF восхваляет его за то, что своим успехом в западной киноиндустрии, где китайцев традиционно изображали злодеями, он пробудил в соотечественниках чувство гордости, а также за утверждение позитивной философии экспериментирования и веры в свои силы. У меня перед глазами картина: в номере гостиницы южного города Дунгуань приятель проигрывает песню в виде караоке. Он не нуждался в субтитрах. Каждое слово было впечатано в его память.

 

«Хотите вы того или нет»

Покойный китайский премьер и правая рука Председателя Мао, Чжоу Эньлай, хвастался как-то по поводу «однозначного отсутствия» расизма в Китае. Как всегда, это был самообман и самодовольная чушь. Китай времен императоров был пропитан ксенофобией, а после падения империи националистическая пропаганда, вдохновляемая идеями Сунь Ятсена об участии Китая в глобальной межрасовой борьбе, способствовала усилению этих настроений. Сегодняшние коммунистические руководители более тонко, но не менее коварно способствуют поддержанию в народе все тех же предрассудков.

Тем не менее страхи, что китайцы в глубине души — это нация свирепых «боксеров», только и ждущих первой возможности заняться истреблением иностранцев, — не более чем параноидальный бред. Как бы ни были несимпатичны и неуклюжи организуемые властями в последние годы рейды по поимке предполагаемых нарушителей визового режима, стоит помнить, что подобные кампании по принудительному обеспечению соблюдения закона обычны во вроде бы свободных от расовых предрассудков странах Запада. Более того, нет оснований предполагать, что живущая в народе ксенофобия не может быть преодолена. «Научный» расизм охватил Китай тогда же, когда он охватил Европу и Америку. И подобно тому, как это произошло на Западе, положение дел можно исправить путем проведения кампаний по просвещению общества и применением закона. Невозможно отыскать в китайской культуре уникальные, присущие лишь ей черты, делающие расизм неискоренимым.

Конечно, Китаю предстоит еще многое сделать в этом направлении; на протяжении десятилетий страна была изолирована от движения людей и идей в мире, и в этом одна из главных причин проблемы. В то же время по сравнению с западными странами Китаю в каком-то смысле потребуется меньше усилий для искоренения расовых предрассудков и связанных с ними зол. В отличие от Европы и Америки XX века Китаю никогда не был свойствен системный политический расизм. В истории страны не было преступлений, сравнимых по масштабам с трансатлантической работорговлей, истреблением и обречением на жизнь в резервациях американских индейцев, расовой сегрегацией в южноамериканских штатах или холокостом. Тот факт, что китайские власти освободили национальные меньшинства от соблюдения государственного закона об «одном ребенке», свидетельствует о внедрении сегодняшним Пекином большой программы по «исправлению» ошибок в национальной политике.

Понимание вопроса в контексте также необходимо. Китайский Интернет часто напоминает расистскую сточную канаву, но то же самое можно сказать и об огромной части кибернетического пространства других стран. Отношение к расовым проблемам в западном обществе отнюдь не столь просвещенное, как нам хотелось бы думать. Социологический опрос 2009 года показал, что 51 процент белых американцев считает, что расизм все еще широко распространен в США. Около 59 процентов латиноамериканцев и 78 процентов американских негров разделяют это мнение. Это ни в коем случае не служит оправданием китайского расизма, но лишь напоминает нам, что в нем нет ничего уникального.

Экономические силы также оказывают позитивное воздействие на реформирование Китая в этой области. Китайское правительство делает все, чтобы убедить заграничных бизнесменов в выгоде прямых инвестиций в экономику страны, а также чтобы привлечь для работы в Китае большее количество высококвалифицированных иностранных специалистов и инженеров. Реформистское крыло партийной верхушки считает, что оба эти фактора чрезвычайно важны для модернизации китайской экономики. Страна с отсталыми, непреодоленными расистскими взглядами не кажется особенно привлекательной. Лозунг, использовавшийся для подготовки китайцев к наплыву иностранцев во время Олимпиады 2008 года, — «Не правда ли, радостно, когда друзья приезжают издалека?» — является древней фразой, заимствованной из первой главы «Суждений и бесед» Конфуция, но его настроение также выражает очень современный экономический императив.

Удивительным образом пример Хоу Дэцзяня демонстрирует возможность перемен. Вслед за успехом песни «Наследники Дракона», в начале 1980‑х, певец эмигрировал в Китай, вызвав тем самым ярость тайваньских властей. Однако вскоре Хоу стал также выводить из себя хозяев принявшей его страны. Вместо того чтобы почивать на лаврах певца расового превосходства, Хоу присоединился к студенческому движению протеста. Он стал одним из неофициальных лидеров демонстрации 1989 года на площади Тяньаньмэнь. И там, в этом горниле общественно-демократической активности, Хоу познакомился со многими представителями национальных меньшинств Китая. Тогда он осознал, что отнюдь не все наследники Дракона наделены «черными волосами, черными глазами, желтой кожей». «Наследники Дракона» по-прежнему были невероятно популярны и стали одним из гимнов студентов тяньаньмэньского протеста; летний бриз разносил песню по широкому простору пекинской площади. И поэтому Хоу решил внести изменения в свои знаменитые стихи: строка «черные глаза, черные волосы, желтая кожа — всегда и навеки наследник Дракона» преобразовалась в «хотите вы того или нет, всегда и навеки наследник Дракона». Песня, начавшая свою жизнь как примитивная фантазия на расовую тему, приобрела более сложное значение. И этот пример может стать уроком для Китая.