Стамбул. Топкапы-сарай. Дом блаженства. Те же дни
Пестро одетый карлик на маленьких ножках кривлялся и размахивал короткими ручонками. Один из той многочисленной свиты карликов, которых султан, нарядив в разные пёстрые одеяния, развёл во дворце как весёлых обезьянок, что живут в больших палатах рядом с палатами немых — ещё одной забавой султана.
«Что он здесь делает? — подумала Елена. Погруженная в свои мысли, она сидела в одиночестве на изящной резной скамье в углу благоухающего сада. — Зачем он забрался сюда?»
Карлик продолжал размахивать ручками, выразительно посматривая в её сторону. Он стоял в конце дорожки, где та поворачивала на большую кипарисовую аллею, выложенную мрамором. Елена оглянулась — она была совершенно одна здесь, в этой части сада. И тут она поняла, что гримасы карлика обращены к ней.
Ей стало не по себе. Что он хочет?
Елена отвернулась. Эти маленькие бестии совершенно обнаглели. Их было больше сотни. Они, если не сопровождали куда-нибудь султана, в остальное время свободно бегали по всему сералю группками и поодиночке, сверкая своими яркими штанами. Они забирались на кухни, гомоня и ссорясь, они пробирались частенько к пажам и даже в запретную часть дворца, в гарем. Говорят, двоих недавно выловили под покоями самого властелина. В его сокровищнице. Карлики заходили в жилища евнухов, как к себе домой, и чёрные евнухи, мавры, огромные сильные нубийцы, ведшие охрану гарема и способные изрубить на части всякого постороннего, не обращали на них ни малейшего внимания.
Забегали карлики беспрепятственно и к женщинам, в большие залы, где вместе жили безымянные икбаль — наложницы и гезде — совсем молоденькие девушки. Там они тоже вытворяли что хотели, забавляя девушек шутовством, дрались из-за подарков и музыкальных инструментов. Любому другому это стоило бы головы — но не им.
Карлик, не отводя от Елены взгляда маленьких невесёлых глаз, осмелел и подошёл ближе. Руки его продолжали выделывать какие-то знаки. Возможно, непристойные. Елена поднялась и, отвернувшись, пошла прочь. Она слышала за спиной нагоняющие её торопливые шажки. Тогда она резко остановилась и обернулась. В глазах её загорелся гнев. Карлик уже находился в трёх шагах от неё. Этот маленький человек был бородат и немолод. Все лицо в морщинах. В его тёмных глазах читалась усмешка.
— Эй, ты! — сказал он неожиданным басом, весьма красноречиво показывая на низ своего живота, где большим жёлтым кушаком были подвязаны его штаны. — Эрдемли Солтан?
Он осмелился назвать её по имени?! Ну и наглец!
— Убирайся, — глухо и с угрозой проговорила Елена.
Продолжая нагло ухмыляться, карлик бесстыдно полез в штаны и принялся в них копаться. Она отвернулась.
— Держи! — послышалось у неё за спиной. Когда она обернулась, человечек уже убегал, быстро перебирая ногами. Через несколько мгновений он свернул в кусты, на боковую дорожку. То, что он оставил, лежало у скамьи, на которой она недавно сидела. Елена вернулась к скамье. Это был клочок бумаги. Она долго рассматривала его, прежде чем поднять. Карлик бросил ей записку? Не было сомнений, кому предназначалось послание, поскольку он окликнул её по имени. Но что за весточка? От кого? Наверное, шут что-то подстроил, задумав поиздеваться над ней! Он ведь уверен, что любой женщине захочется поднять записку. Затаился где-нибудь в кустах и хихикает.
Оглянувшись и убедившись, что вокруг никого нет, Елена, наконец, быстро нагнулась и подняла клочок бумаги. Развернула. Текст короткого послания был написан по-гречески. Прочитав, вся похолодела: «Ему угрожает опасность. Поезжай за ним».
Перечитала, листок запрыгал в руке. Она судорожно скомкала записку, плотно зажала в кулаке и, ничего не понимая, присела на скамью. Автор послания не поставил свою подпись, не уточнил, кого имеет в виду. Но Елена почему-то не сомневалась, кто написал и о ком.
Её мальчику угрожает опасность! Опасность! Это писал Еросолино, она уверена! Добрый доктор узнал об опасности, угрожающей её сыну, отыскал Елену в Стамбуле и придумал способ предупредить. Значит, он где-то поблизости! Она снова посмотрела по сторонам. Вокруг ни души. Карлик, посланец доктора, пропал, и она уже пожалела об этом.
Елена добрела до внутренних дворов, где у журчащих фонтанов мамки прогуливались с резвящимися султанскими дочерьми, тенью проскользнула в свои покои. Там, почувствовав себя дурно, повалилась на софу. Предчувствия, самые тревожные, роем налетели на неё.
Она снова перечитала записку. Уехать из дворца! Но это невозможно! Она не слышала ни об одной женщине гарема, которая сбежала бы из сераля, охраняемого десятками чёрных евнухов. Наивный добрый доктор! Ведь это же не дворец губернатора в Маниссе, с его деревенскими порядками, где жёны и невольницы имели гораздо больше свободы, чтобы связаться с миром. А отсюда можно перебраться только в Дом плача Есхисарай, куда свозят всех бывших жён и наложниц почивших султанов доживать свой горький век.
Лучше бы он вообще ничего не писал!
Елена не находила себе места, снова забыв о пище. Что с её мальчиком? Она опять кляла себя за ту панику в Маниссе и за то, что добровольно навсегда рассталась с сыном. Она не увидит, как он растёт и становится мужчиной, она больше никогда не увидит его смеющиеся глазёнки, его круглую голову крепыша, она никогда больше не коснётся его, не обнимет, не утешит, не поцелует. Господи! Она сама отказалась от единственного в своей жизни близкого существа!
Елена завернулась в одеяла. Её бил озноб. Она отослала прочь служанку. Хоть бы увидеть Еросолино, переговорить с ним хотя бы минуту! Он знает, конечно, намного больше, чем написал! Зачем он её пугает? Ведь нашёл же он способ передать ей записку! Господи, так что же случилось с её мальчиком? Свернувшись в комочек, Елена закрыла руками уши и глаза...
Она понимала, что появление Еросолино здесь невозможно, как бы близко под стенами дворца он ни находился! В третий двор, где размещался сераль, кроме самого султана и его евнухов вход был строжайше закрыт для любого смертного мужского пола. Мощные стены охраняли султанских жён, а зарешеченные толстыми прутьями калитки стерегли мавры, чёрные, как смола, с острыми ятаганами, которые раскрошат, не колеблясь, всякого, кто намеренно или по неосторожности приблизится к запретным «садам блаженства».
Утром, после бессонной ночи, появилась надежда — вдруг карлик придёт ещё! Она приготовила ответ. Днём она в тот же час уселась на вчерашней скамейке в отдалённой части сада. И действительно, он снова появился в конце дорожки, маленький волосатый человек, которому на этот раз она обрадовалась как другу. Казалось, и он обрадовался, что увидел её. Она не стала дожидаться его приближения, поспешно поднялась и, как бы невзначай выронив на траву свою записку и пять золотых монет, отошла на некоторое расстояние от скамьи. Карлик подошёл, деловито подобрал сначала деньги, затем клочок бумаги. Записку свою Елена тоже написала по-гречески. Всего две коротких фразы: «Уехать невозможно. Что с ним? Умоляю!»
Человечек быстро, не оглядываясь, удалился. Когда Елена вернулась к скамье, то увидела то, что желала и надеялась увидеть. Сердце её забилось. Карлик оставил новый клочок бумаги. В нём Еросолино заранее отвечал на один из её вопросов: «Умоляй Сафие».
В тот же день после полудня Елена отправилась в дворцовую баню рядом с двором валиде-султан. Немая невольница несла перед ней на голове корзину со сменой белья. Посещение бани — целый ритуал омовения и место, где можно было поболтать и пообщаться с подругами. Раздевшись в первой зале, Елена перешла в тепидарий, затем в кальдарий, где в зале стоял такой густой и горячий туман, что почти невозможно было дышать.
После массажа и омовений, распаренная и утомлённая, она перебралась в особую залу отдыха с длинными софами вдоль изразцовых стен. Там она увидела в окружении молодых невольниц Сафие, мать Мехмеда, которая после воцарения его на троне получила титул валиде-султан, то есть матери монарха, и стала полновластной хозяйкой гарема. Не было более влиятельного и могущественного человека во дворце, чем Сафие, которая управляла не только женской его частью, но, подчинив себе волю сына, всё больше вмешивалась в управление государством и уже назначала и свергала визирей.
Валиде-султан, разомлевшая после бани, полулежала, откинувшись среди подушек на широкой софе. Её красивое лицо выражало умиротворение, пышное богатое тело было укутано в лёгкие ткани. В правой руке она держала длинную трубку из жасминного дерева с янтарным мундштуком. Другой конец трубки опирался на низкий резной табурет подле софы. Сафие взглянула на Елену, выпустила кольцо дыма.
Она узнала молодую женщину, лениво, но повелительно проговорила, посматривая из-под сонных полуопущенных век:
— Подойди-ка сюда, Эрдемли.
Елена подошла, склонилась в поклоне. Мать-султанша критически оглядела женщину, снова восхитилась про себя её роскошными иссиня-чёрными волосами, отметила сильно похудевшую фигуру, бледное лицо с тёмными кругами под глазами, смотревшими с нездоровым блеском. Она знала историю Елены.
— Плохо выглядишь, — заметила Сафие. — Очень неважно выглядишь. Ты здорова?
— Да, — тихо проговорила Елена.
Сафие продолжала критически её оглядывать.
— Значит, не смотришь за собой.
Эта красивая албанка жила во дворце Топкапы уже более 30 лет. Когда-то она была хасеки — любимой и единственной женой султана Мурада, отца Мехмеда. Спустя двадцать лет Мурад потерял к ней интерес, значительно расширив свой гарем и превратившись в похотливое чудовище, султана-производителя, стал проводить каждую ночь с двумя-тремя женщинами, родившими ему 56 детей. Султан умер, подорвав своё, как говорили, некрепкое здоровье. Несмотря на это, Сафие все эти долгие годы оставалась биринджи-кадан — авторитетной старшей женой султана, матерью наследника престола.
Вошли две немые невольницы. Одна принялась расчёсывать густые волосы госпожи. Валиде-султан вытянула ноги, и вторая девушка, усевшись на низком табурете, принялась красить ей ногти особой красноватой пудрой из травы, которую называют алькана.
Елена стояла потупившись. Вдруг, сама не сознавая, что делает, она бросилась перед Сафие на колени и пала ниц.
— Отпустите меня, милосердная валиде! — простонала Елена. Её стон больше походил на скулёж. — Отпустите меня в Маниссу! Последний раз... На могилу сына!
Валиде замерла, не сразу осознав смысл просьбы, а когда поняла, резко выпрямилась на софе.
— Ты с ума сошла! — воскликнула она сердито. — Что с тобой?
— Отпустите хотя бы на один день! Я больше здесь не могу! Мне надо увидеть могилу!
— Да ты безумна, женщина!
— Отпустите! — Елена схватила ногу султанши. Из её огромных глаз закапали слёзы. — Я хочу побыть у могилы сына!
Сафие выдернула ногу, девушка-невольница испуганно отпрянула.
Сафие вскочила, раздражение исказило её красивые черты. Гречанка продолжала скулить, умоляя её. Казалось, она примется кататься по полу.
— Нет! Ты безумна! Встань! — Сафие топнула ногой. — Да встань же ты, наконец!
Елена подняла на неё глаза, полные слёз. Валиде глядела с презрением и злобой. Отвернулась. Ей не нравилась эта женщина. Нет, она не питала к ней никаких дурных чувств, она вообще толком не знала её. Ей даже было жаль её, перенёсшую горе утраты.
Но всё-таки ей была не по душе эта угрюмая и худая гречанка, третья жена её сына. Всегда мрачная, замкнутая, неулыбчивая, смотрящая исподлобья. И такая женщина, хоть и по праву, жила в этом прекрасном дворце, среди благоухающих садов, в самой уважаемой части гарема! Среди законных жён — матерей принцев и принцесс! И получала годовой оклад, полагающийся матери принца, в три тысячи дукатов! Но ведь она уже не мать принца! Сообщают, что и ведёт она себя, как помешанная. И если так будет продолжаться и женщина не сумеет справиться со своим горем, то её следует удалить отсюда.
Сафие была не злой по природе, но годы в гареме среди интриг и обид, непрерывная борьба с соперницами и завистницами за благосклонность султана и будущее своих детей закалили её. Она насмотрелась всякого. И участвовала во многом. И в тайных утоплениях ослушниц, и в удушении младенцев, и в наказании непокорных.
Став валиде, она старалась быть справедливой матерью и правительницей для всех женщин гарема. Она резко нагнулась, взяла женщину за подбородок и сильно сжала его, вглядываясь в полные слёз глаза. Острые ногти впились в кожу гречанки, причиняя боль. Но та продолжала смотреть молящим и требовательным взглядом. Это совсем вывело албанку из себя.
— Посмотри на себя, — она оттолкнула Елену. — Посмотри, на что ты стала похожа! Ты сохнешь, как старое дерево! Если так пойдёт дальше, то превратишься в каргу! Повелитель изгонит тебя из дворца! Мужчины сторонятся скорбящих и горюющих женщин.
Взяв себя в руки, Сафие снова села на софу, откинулась, сказала повелительно:
— Если не возьмёшься за себя, я тебе обещаю поездку не в Маниссу, а в Дом плача. Там сейчас много таких, плачут по умершим принцам. Вот поход туда я тебе точно обещаю! А теперь прочь с моих глаз!