Венеция. Декабрь 1595 года

По воле Провидения благочестивый дож Паскуале Чиконья скончался под Рождество, прожив 84 года. Его правление продолжалось десять лет, было мирным и полным созидания. Это он построил новый каменный мост Риальто, он возвёл на границах с Габсбургами во Фриули звездообразную крепость Пальманова.

На следующий после его смерти день Дворец дожей окружила самая надёжная охрана — арсеналотти, мастера и подмастерья Арсенала, как делалось всегда, когда в величественном зале дворца, украшенном картинами Тинторетто и Веронезе, собирался Большой Совет — две тысячи венецианских патрициев, управлявших Республикой. После того как были выдворены все посторонние и двери огромного зала были тщательно заперты, великий Канцлер Оттовион торжественно объявил о кончине дожа, и Совет, почтив память замечательного патриция, всю свою жизнь отдавшего на благо Республики, приступил к неотложным делам, связанным с избранием нового дожа Венеции.

Тем временем тело Чиконьи, одетое в золотую мантию, с короной на голове, с золотыми шпорами на туфлях было выставлено в одной из комнат дворца на столе, покрытом коврами, с двумя большими горящими свечами у изголовья.

У гроба дежурила почётная гвардия из патрициев в красных тогах.

В день похорон площадь Сан Марко окружили двойным оцеплением далматинских солдат. В траурной ритуальной процессии из тысяч и тысяч людей все магистраты заняли места в соответствии с важностью их постов. Родственники, Синьория в полном составе, великий Канцлер, патриарх, папский нунций, прокураторы, послы, шефы Совета Десяти, мудрецы советов, адвокаты, цензоры, сенаторы и множество патрициев. За ними тянулись сотни монахов, слуги в траурных одеяниях, коменданты и щитоносцы с факелами, надзиратели тюрем, секретари, молодые канцеляристы. Все были одеты в чёрное с накинутыми на головы капюшонами и казались посланцами Коцита. Над бесконечной процессией возвышались деревянные статуи святых, множество шестов и фонарей с зажжёнными длинными свечами. Некоторые свечи были такими большими, что казались брёвнами. В неясном рассветном сумраке двигалось море огней.

Кортеж заходил в полном составе во дворец и выходил через боковые ворота на площадь. Вынесли гроб, окружённый арсеналотти с зажжёнными свечами и эскортируемый спереди и сзади патрициями почётной гвардии.

Канцлер ждал Синьорию у подножия Лестницы гигантов. Спустившись, её члены в полном составе покинули кортеж и вернулись во Дворец на заседание.

Едва кортеж вновь появился на Сан Марко, во всех церквях города забили колокола. Перед собором процессия остановилась. В этот момент звон колоколов прекратился, и в полной тишине арсеналотти, нёсшие гроб, девять раз подняли его над головами и прокричали: «Мизерикордия!»

Это приветствие называлось «сальто дель морто» — «прыжок мёртвого».

После этого процессия покинула площадь, направившись в церковь Сан-Джованни и Паоло. На всём пути кортежа окна домов были украшены разноцветными коврами и тканями, создавая впечатление странного праздника среди строгости похорон. Церковь была одета в траур, внутри горело такое количество свечей, что вся она казалась в огне. Когда катафалк с гробом установили в нефе и вокруг выстроилась почётная гвардия, началась служба, а потом выступления с поминальными речами. В эту замечательную церковь простой люд обычно ходил неохотно — среди народа было распространено поверье, будто она должна обрушиться когда-нибудь в торжественный день. После службы процессия двинулась в небольшую церковь, где совершили погребение.

Лунардо прошёл всю церемонию похорон. Печаль и торжественная атмосфера навевали тяжёлые мысли. Оглядывая в толпе лица послов и сенаторов, членов Синьории и Совета Десяти, он пытался сообразить — кто из них тоже знает о приближении войны? Кто плетёт чудовищную самоубийственную интригу? Плетёт, прикрываясь интересами Венеции, в конце концов, против неё, словно змея, кусающая собственный хвост! И что будет с Венецией? С её бурлящей и с виду беспечной жизнью, с её дворцами, кричащим богатством? Какой она выйдет из вооружённого столкновения? Превратится в унылый малолюдный городок с затхлой болотистой водой неочищенных каналов, с обваливающимися домами и набережными с гниющими сваями, на замену которых не найдётся средств, с подтопленными галерами, на которых не будет гребцов?

Он стряхнул с себя мрачное наваждение. Несколько раз Лунардо пересекался глазами с великим Канцлером. Оттовион, чрезвычайно занятый организацией похорон и выполнением торжественной миссии, ничем не выдавал своей связи с Реформатором — только при первой встрече кивнул ему величественно, как старый знакомый, а потом словно избегал встречаться с ним. Лунардо чувствовал себя заговорщиком, которого предали.

После похорон мессер Маркантонио отправился в один из своих домов в сестьере Дорсодуро на кампо АнжелоРаффаэле, чтобы там заночевать, а наутро вернуться в Падую. Внезапно поздно ночью явился слуга от Канцлера с письмом: Оттовион дома и ждёт Реформатора по весьма срочному делу. Сев в гондолу, Маркантонио отправился к Канцлеру. Баркаролло зажёг фонарь на корме лодки. Вышли на Большой канал. Ни веселья, ни обычных толп на набережных не было. Лавки и локанды закрылись рано. Город погрузился в печальный мрак. Время от времени мимо них или навстречу скользили такие же тёмные лодки, тускло освещённые факелами и фонарями.

вспомнился Лунардо стих из Одиссеи.

Великий Канцлер выглядел угрюмым и осунувшимся. Вместе со сменой торжественного одеяния на домашнее платье куда-то исчез и его величественный вид, и теперь он стал старым человеком с лицом, серым от усталости.

Они поделились впечатлениями о похоронах, Оттовион рассказал о некоторых накладках, которые случились незаметно для непосвящённых. Он был озабочен предстоящими выборами нового дожа. Конклав не казался лёгким. Главным кандидатом выдвинули Марино Гримани. Богатый патриций, семья которого владела несколькими дворцами в Венеции, а также домами в Карраре, Тревизо и Полезине. Умный, достойный человек, ясно и просто излагающий свои мысли и всю жизнь отдавший служению Республике — был подестой в Падуе и Брешии, Реформатором университета, консильери дожа, мудрецом Совета и, наконец, прокуратором Сан-Марко. Папа Сикст V возвёл его в рыцари и подарил ему «Божье кольцо», а Климент VIII вручил ему золотой крест. За великодушие и щедрость Гримани очень любили в народе.

— Остаются ли в силе наши договорённости после кончины принца? — спросил неожиданно Лунардо.

— Да, конечно. — Оттовион глядел мрачно из-под опухших век. — Остаются.

— Вы собираетесь рассказать о ваших подозрениях новому дожу, когда его выберут?

— Нет, — покачал головой Оттовион. — Пока нет.

Лунардо промолчал, пристально изучая лицо Канцлера.

— Знаете ли, досточтимый Канцлер — наконец сказал он, — я вынужден заметить, что вы были со мной... не вполне откровенны.

Оттовион вспыхнул.

— Что вы хотите этим сказать? — с некоторым раздражением спросил он.

— Мы получили известия от людей, с которыми я давно состою в переписке. Мой помощник общался и с вашим сыном, который был, откровенно говоря, напуган нашими вопросами. В итоге я узнал нечто, чего знать мне, возможно, не очень-то и следовало.

— Что вы имеете в виду? Что вы узнали?

— Возможно, что наше правительство разрабатывает сейчас секретную военную операцию, которую, по понятным причинам, хочет сохранить в тайне.

— Секретную операцию? Где?

— В Далмации. Против османов! Вы же не могли об этом не знать, Канцлер!

На лице Оттовиона появилось искреннее удивление. Он покачал головой.

— Клянусь, мессер прокуратор, — пробормотал он. — Мне ничего неизвестно. Я не знаю ни о какой операции! Я готов поклясться на распятии!

— Ладно... Хм, — Лунардо не отрывал взгляда от лица Канцлера, и некоторое время они пристально изучали друг друга. Канцлер — с возмущением, Лунардо — с недоверием. — Я, верно, ошибся, — извиняющимся тоном проговорил дипломат. — Я всегда полагал, что Канцлер в курсе всего происходящего в государстве... Возможно, если даже не вы, досточтимый Оттовион, но ваш секретарь, Николо Падавин, секретарь Совета Десяти, — должен знать.

— Странно. — Оттовион задумался. — Уверен, что он тоже ничего не знает. По крайней мере... мне трудно представить, что Николо будет от меня что-то скрывать.

Сбитый с толку, он замолчал, не зная, что сказать.

— Теперь я ничего не понимаю, — Реформатор пожал плечами. — Тогда это просто невозможно.

— В том-то и дело! — запальчиво воскликнул Оттовион. — Здесь что-то не то! Я ничего не знаю ни о какой операции! Мой секретарь не знает! Даже покойный дож не знал! Можете ли вы мне пояснить, в чём суть, дорогой мессер Маркантонио?

— Я, собственно... Ничего определённого... Лишь некоторые умозаключения. Монах доминиканец Чиприано ди Лука... Вам это имя что-нибудь говорит?

Канцлер задумался.

— Припоминаю, — наконец сказал он. — Он, кажется, проходит в делах трибунала Совета Десяти? Государственный преступник?

— Совершенно верно, — подтвердил Лунардо и вкратце пересказал Канцлеру суть преступления доминиканца, ставшего защитником ускоков. — А такое имя — Франческо Антонио Бертуччи?

— Нет, — Канцлер покачал головой. — Но если он известен Совету Десяти, то я смогу это выяснить.

— Думаю, что он известен не хуже брата Чиприана: они действуют заодно, — сказал Лунардо. — Очень интересная личность. Родом он из Лесины — нашего острова в Далмации. Как и доминиканец, изгнан из пределов Республики. Говорят, что этот Бертуччи вступил в Мальтийский орден. По характеру авантюрист, наёмник.

— И чем же он насолил Республике?

— Он уже не первый год носится с планами освобождения Албании, Боснии, Сербии от османов. Так вот, в Риме этот Бертуччи ведёт переговоры не с кем иным, как с самим понтификом Климентом VIII о поддержке военной операции против турок в Далмации, на границе с венецианскими землями. При этом основной силой в начале операции будут ускоки. Таково обещание их представителя — брата Чиприана. Они познакомились в Риме. Подробности мне неизвестны. Знаю, что Папа обещал помощь оружием и амуницией. Бертуччи уже отправлялся за поддержкой к полковнику Георгу Ленковичу, командующему пограничными войсками Габсбургов в Хорватии. Знаю также, что к переговорам подключился новый посланник императора Рудольфа барон Норад. Переговоры ведутся в полной тайне, известие о них просочилось только потому, что они о чём-то не могут договориться. Я имею в виду императора и Папу. Норад и папские представители несколько раз очень бурно поговорили.

— Вооружённое выступление против Турции на границе Венецианских территорий. Но ведь это крайне опасно для нас! — воскликнул Оттовион. — Это должно быть известно нашим дипломатам в Риме и Праге!

— Совершенно верно! — кивнул Лунардо. — Сер Паоло Парута, наш посол при папском дворе, давно ведёт не только наблюдение за переговорами и снабжает всеми сведениями Синьорию. Но это не главный секрет, дорогой мой Канцлер! Ускоки, Бертуччи, брат Чиприано — враги Венеции. Секрет в другом! Параллельно с этими переговорами в Риме ведутся другие — о выступлении против турок неких дворян из венецианской Далмации!

— Подданных нашей Республики?! — у Оттовиона перехватило дыхание.

— Именно! Идёт ли речь об одной и той же операции или о какой-то другой — мне неизвестно, — продолжал Лунардо. — Но то, что некие далматинцы, подданные Венеции, обсуждают в Риме план военного выступления против османов, — это точно!

Канцлер осторожно спросил:

— А может получиться так, что венецианское правительство не в курсе этих переговоров?

— Паоло Парута не в курсе? Сомневаюсь. Он опытнейший дипломат и разведчик. Кроме того, ведь у нас есть косвенное подтверждение, данные, полученные от вашего сына, его странное поведение в этой истории с албанским капитаном Капуциди. Не о том же самом хотел сообщить албанец Совету Десяти? Если он случайно проник в какую-то государственную тайну — не потому ли его поспешили казнить, а все его материалы уничтожить?

Оттовион помолчал, затем спросил:

— Ну а сами вы как можете объяснить всё это?

— Похоже, кто-то в Венеции знает об этой операции немало. Но не хочет, чтобы знали другие. Вот в чём проблема. То есть венецианское правительство действительно вовлечено в эту операцию. Возможно, оно тайно решило помириться с ускоками и объявить войну османам!

— Но ведь это означает, что Республика секретно вступает в союз христианских государств против турок! Новая Священная Лига! — в ужасе прошептал Канцлер.

Лунардо не смог сдержать мрачную улыбку.

— Я бы чуть больше удивился, если бы обнаружил, что Республика хочет выступить вместе с турками против испанцев и австрийцев!

— Друг мой! — Оттовион подался вперёд, не в силах скрыть волнение. — Я прошу вас не оставлять этого дела!

— К чему нам это, Канцлер? — проговорил Реформатор уныло. — Я даже не знаю, что ещё могу предпринять. Мы столкнулись с секретными переговорами правительства. Копать дальше — означает влезать в дела Совета Десяти. Вы же понимаете, чем это чревато для нас обоих. Нас заподозрят в выведывании государственных секретов!

Оттовион схватил Лунардо за руку.

— Вы что же, одобряете наш тайный поворот к войне?

— Нет, — твёрдо сказал Реформатор. Но голос его звучал опустошённо. — Однако мы не можем идти против правительства.

— Но вы понимаете, что война — это катастрофа?

— Да, это может быть катастрофой.

— А если это не правительство? — произнёс Оттовион почти шёпотом, не отпуская руку Лунардо.

— То есть как это не правительство?

— Друг мой, поймите, меня тревожит не только эта военная операция в Далмации. Меня тревожит, как она готовится! Вы понимаете, что такого не было никогда? Операция никогда не обсуждалась в Совете Десяти, тем более в Сенате. Большинство членов Совета, я в этом уверен, даже не догадываются о ней. За их спиной что-то замышляется. Делается совсем узкой группой неизвестных лиц! Вы понимаете, что это... заговор?

— В конце концов, может быть, это не так. — Лунардо нервно передёрнул плечами, пытаясь слабо обороняться. — Вы же знаете, во что превратилась Венеция с нашим нейтралитетом. Город просто кишит лазутчиками, уши агентов и шпионов, можно сказать, замурованы в каждую стену. Чтобы сохранить все в тайне хотя бы на какое-нибудь время... круг лиц сузили.

Оттовион горячо замотал головой.

— Да дело не в этом! А в том, кто решил сузить! Что это за круг лиц, который решил? Нет такого магистрата в Республике, который должен заниматься тайными операциями ещё более тайно, чем это предписано законами Республики! Что это за люди, которые составляют этот круг? Кто дал им такие права или они сами их себе присвоили? Неужели вас это ничуть не беспокоит?

— Я уже говорил вам в прошлый раз: у нас есть возможность заговорить о тайной операции и сорвать её, — сказал Лунардо успокоительно. — Наконец, давайте дождёмся выборов нового дожа, и вы расскажете ему.

Оттовион покачал головой:

— Пока будут проходить выборы и новый дож будет входить в курс дел, заговор будет развиваться. Кроме того, сорвав одну из операций, мы не узнаем, кто заговорщики. Они затаятся и сделают новую попытку. Я хочу узнать, кто они! Мы должны разоблачить их. Мы можем это сделать!

— Каким образом? — Лунардо всё ещё сопротивлялся. — Все мои возможности исчерпаны. Я безвылазно сижу в Падуе. Заговорщиков надо искать здесь, в Венеции, во дворце.

Даже если я пришлю сюда своих людей, что они будут делать? Надо знать, о чём говорят на брольо. Надо установить слежку. Но за кем? У нас нет никаких зацепок, никого, кого бы мы подозревали.

— Я снабжу вас всеми сведениями, которыми обладает канцелярия! Всеми фактами, которые могут показаться подозрительными! Какими бы секретными они ни были. Ответственность за это я беру на себя. Я готов рисковать больше всех!

— Допустим... — голос Лунардо звучал неуверенно. Он понимал, какой опасности подвергнет свою немногочисленную команду. С другой стороны, он понимал, что Канцлер прав. Если это заговор, они просто обязаны разоблачить заговорщиков! Он продолжал: — Допустим, мы что-то обнаружим. Что дальше? Вы обвините членов Совета Десяти в заговоре?

— Мы, по крайней мере, будем знать, кто наш враг. И найдём способ обезвредить его. Я прошу вас, Лунардо, я призываю вас как патриция — используйте все свои возможности! Пришлите ко мне вашего человека. Самого толкового и надёжного. Мы сможем разоблачить их!

— Ещё один вопрос, — неожиданно сказал Лунардо. — Откуда вам известно о службе? И известно ли о ней кому-то ещё?

Канцлер ответил не сразу. Он прямо и открыто посмотрел в глаза Лунардо.

— Тот пожар во дворце. Почти двадцать лет назад. Не все бумаги дожа сгорели. Я тогда был секретарём Сената и участвовал в спасении документов из квартиры дожа. Потом мы разбирали остатки. Ваш проект до половины обгорел, но многое прочитать было можно. Вот так я узнал. Никто никогда не упоминал о службе. Из чего я сделал вывод, что правительство не создавало её. Видя вашу осведомлённость во многих делах, я почему-то подумал, что, возможно, вы создали нечто подобное для себя. А в Падуе я просто вспомнил о той бумаге.

— А где сейчас проект?

— Не знаю. Он был вместе с остатками прочего мусора. Он давно уничтожен.

— Хорошо, — сказал Маркантонио. — Скажите мне, любезный Канцлер, можно ли установить, кто дал команду о казни албанца Капуциди?

— Решение принималось на Совете Десяти заведённым порядком. Можно, конечно, попытаться переговорить с тюремщиками и палачами...

— Нет, нет, не стоит, — перебил Лунардо. — Расспросы не останутся незамеченными, этим мы привлечём внимание заговорщиков и государственных инквизиторов. А кто из членов Совета Десяти занимается далматскими делами?

— Вы собираетесь начать с этого?

— Да. Надо же с чего-то начать! Во всяком случае, те из членов Совета Десяти, кто ближе всех к этой проблеме по роду деятельности, знают больше других. Даже если они не имеют отношения к заговору, они могут знать и делать что-то, что приведёт нас к цели. Таким образом, мне необходим список членов Совета с перечнем их обязанностей. При этом никаких действий с вашей стороны, чтобы мы не вызвали никаких подозрений!

Канцлер посмотрел на Лунардо долгим пронзительным взглядом и молча кивнул.