Там же. Январь 1596 года

«Два человека должны войти в локанду в разное время. Они могут сесть либо вместе, либо за соседними столами. Они обязаны быть одинаково одеты, в простые платья секретарей или низкого ранга юристов. Вся хитрость в их простых чёрных плащах, которые следует повесить на спинку лавки или крючок поблизости. Это послужит причиной лёгкого недоразумения. Сначала уйдёт тот, кто пришёл первым. Он-то и совершит «досадную ошибку», перепутав плащи. Второй покинет локанду чуть позже, не заметив подмены». Этот несложный трюк, по предложению мессера Лунардо, предстояло проделать в Венеции Джироламо во время первой встречи со связным Канцлера.

Джироламо, едва войдя в полутёмное, с низким потолком помещение грязноватой и чадящей локанды, мгновенно узнал своего связного. Витторио — его носатый однокашник, один из лучших студентов, обещавший в своё время стать прекрасным законником, всегда сдержанно-насмешливый и немногословный. Витторио неторопливо обгладывал куриную ногу, окуная её в чашу с помидорным соусом. И теперь, много лет спустя, на его тонких губах продолжала играть всё та же неопределённая полуулыбка, с которой он ещё школяром взирал на мир.

Тёплое чувство испытал Джироламо, увидев его, чувство сопричастности, свойственное всем выходцам альма-матер. И хотя они с Витторио не виделись более десяти лет и мало знали о делах друг друга с тех пор, как покинули Бо, для Джироламо увидеть знакомую, почти родную физиономию было добрым знаком. Витторио запомнился ему человеком не только насмешливым и толковым, но и надёжным.

Витторио, однако, не спешил признаваться, что узнал своего старого товарища; он сидел один на скамье, ссутулившись, нависая своей длинной фигурой над столом. Напротив него было пустое место, заваленное кипой папок. Пустым оставалось и третье место, на которое он повесил свой плащ, точь-в-точь такой же, как у Джироламо. Джироламо, церемонно поклонившись, словно извиняясь за причиняемое беспокойство, молча занял свободное место, скинув свой плащ на стул. Связной Канцлера нехотя подвинулся.

За всё время еды они не проронили ни слова, как совершенно незнакомые люди. Наконец Витторио торопливо побросал куриные кости в миску, поднялся, схватив рассеянно чужой плащ и свои папки. Он до сих пор так ничем и не обнаружил своего знакомства.

— До встречи, «кипалиста»! — вдруг чуть слышно проговорил Витторио.

На тонких губах всё та же полуулыбка, нос дрогнул, в уголках глаз мелькнуло лукавство. Он вышел из локанды.

Узнал! И Джироламо, и Витторио слыли одно время заядлыми «кипалистами», за что бывали наказаны. Бытовала у студентов такая забава в первые годы учёбы, глупое ребячество — прятаться в сумерках под сводами многочисленных галерей на падуанских улицах и, заслышав шаги припозднившегося прохожего, неожиданно выскакивать из засады с громким криком «Ки па ли?» или «Ки ва ли?» — «Кто идёт?», доводя бедняг прохожих до истерики и обмороков. Иногда, впрочем, приходилось уносить ноги от лишённых чувства юмора глупцов, которые, выхватив шпагу, бросались на разбегавшихся с воплями студентов, приняв их то ли за грабителей, то ли за чертей. А может, чтобы проучить наглых шутников. Но в этом тоже заключалось удовольствие настоящего «кипалисты», которое участники игры извлекали в любом случае.

Джироламо вышел следом за связным. Витторио привёл его к находившейся неподалёку церкви. Войдя внутрь и спрятавшись в прохладном полумраке нефа среди колонн, они обнялись.

— Я на словах передам тебе то, что написано в записке, — проговорил Витторио после того, как они немного потолковали о своём житье-бытье. Он служил секретарём во Дворце дожей. — Она в подкладке моего... то есть теперь твоего плаща. Сейчас в городе тайно находятся некие греческие или албанские монахи, с которыми ведутся переговоры. Всё это с ведома и по указанию Совета Десяти. О монахах знает руководитель Совета сер Томазо Гарцони. Но он с ними не встречается, чтобы не ставить Республику в двусмысленное положение. Поэтому вести переговоры поручено сенатору Феро. Тот хороший знаток Далмации, где был синдиком. Адрес сенатора в записке. Никто не знает, как, когда и о чём он с монахами переговаривается. Гарцони о ходе переговоров тоже никого не ставит в известность. Может быть, вам удастся что-то узнать.

— О чём, как предполагается, ведутся переговоры?

— Как всегда, — вздохнул Витторио. — Об освобождении Греции и Балкан от турецкого ига.

— Хм. И Совет Десяти допускает, чтобы в нейтральной Венеции подданными Республики велись военные переговоры?

— Но это обычная практика. Видишь ли, в Совет Десяти, в Синьорию непрерывно идут обращения с предложениями военного и секретного характера. Это монахи, наёмные солдаты, дворяне-авантюристы... Они предлагают сведения, планы, проекты, яды — множество полезных вещей. Совет Десяти, даже если бы и хотел уделить всем внимание, не справляется. Кроме того, многие предложения, как например это с монахами, очень деликатного свойства. Поэтому тут есть два пути: либо все отвергать и сжигать предложения в камине, либо принимать к рассмотрению каждое, ничего не упуская. В общем, ты знаешь дотошность нашего правительства, — было решено негласно не оставлять без внимания ничего, что могло бы послужить на пользу Республике, перепоручая предварительное знакомство с делами надёжным патрициям. Но при этом не являющимися магистратами! Таким, как сенатор Феро, например. Они отринут умалишённых и мошенников и сообщат, если дело действительно представляет государственный интерес.

Джироламо понимающе кивнул.

— Это как с анонимными доносами?

— Совершенно верно. Аналогично.

Ни для кого в Венеции не было секретом, что анонимные доносы, которые официально декретом Сената не принимались к рассмотрению венецианскими трибуналами и уничтожались, на самом деле частенько принимались к сведению и секретно расследовались.

— С той разницей, — продолжал Витторио, — что если о переговорах сенатора станет известно, то никаких претензий к правительству Венеции никто предъявить не сможет. Оно всегда может заявить, что эти переговоры проводились частными лицами и, разумеется, без его ведома.

— Могу я задать ещё вопрос? — спросил Джироламо.

— Разумеется. Мой руководитель не давал мне никаких ограничений. Я готов отвечать на все твои вопросы... Если знаю ответ.

— Почему именно эти монахи заинтересовали вас и почему — Феро?

— Во-первых, потому что это балканские монахи. А там идёт война. И тема их переговоров ясна даже без подслушивания. Во-вторых, Феро, конечно же, не может вести полноценные переговоры. Он должен был с этими людьми лишь побеседовать. Проявить внимание к их предложениям. Чтобы у них не возникало ощущения, будто венецианцы отреклись от защиты христиан, страдающих под турком. Одновременно выудить у них, по возможности, какие-нибудь полезные сведения. Такие беседы обставляются с максимальной секретностью и важностью.

— И всё же — почему именно они?

Витторио почесал подбородок.

— Трудно сказать, — наконец проговорил он. — Просто эти люди проживают в Венеции довольно давно. Феро с ними встречается тоже довольно долго. Обычно дело ограничивается одной, от силы двумя встречами. Потом переговорщик пишет свой отчёт, и дело отправляется в «Сегреду». Но отчёта до сих пор нет. Встречи продолжаются. Любопытно, тебе не кажется?

Джироламо пожал плечами. «Во всяком случае, не мне решать, любопытно это или нет», — подумал он. Падроне изложил дело так, что его задача заключалась в проверке тех фактов, которые предъявит Канцлер. Этим они и займутся.

— Как мы будем сообщаться? — спросил он.

— Через два дня на третий, в той же локанде, в два часа, — сказал Витторио.

— Обеденное время? — улыбнулся Джироламо.

— Именно так. Потом мы сможем поменять место встречи и время.

Они тепло распрощались.

Джироламо отправился к своим товарищам. В его распоряжении была немногочисленная, но очень активная и толковая команда из четырёх человек. Все выпускники различных факультетов Падуи, которых Лунардо оставил после окончания учёбы на разных должностях в университетской канцелярии. Все члены службы: Джанбаттиста Первый, Франческо, Пьетро и Джанбаттиста Второй.

Первым делом было решено установить наблюдение за сенатором и его домом, выявить личности монахов, с которыми он ведёт переговоры, выяснить, где они остановились. В Венеции проживало множество иностранцев, прибывающих для развлечений и частных интересов. Среди них много греков, албанцев и славян, которые расселялись по всему городу в многочисленных остериях, частных домах и на подворьях монастырей.

Сенатор, как следовало из записки, переданной от Канцлера, проживал недалеко от Большого канала на площади Святых Апостолов, слева от церкви. У него был небольшой трёхэтажный дом с высоким вторым этажом, со сводчатыми окнами и длинным балконом. Место для наблюдений очень удобное — на другой стороне площади, напротив дома сенатора, находилась остерия «Серебряный лев», принадлежавшая влиятельной семье Градениго. И хотя венецианские остерии обычно постояльцами забиты, поселиться в «Серебряном льве», к счастью, не составило труда. Управляющий, благодаря сложной системе родовых и дружеских связей, оказался знакомым знакомых, так что Джироламо и его помощник Джанбаттиста Второй по поддельным рекомендательным письмам быстро получили (о, удача!) угловую комнату на первом этаже «Серебряного льва». Молодые люди зарегистрировались в гостинице в особом журнале, предписанном «Стражами ночи», как нотариусы из Тревизо. Остальные трое из команды устроились кто где, в том числе и у родственников в разных частях города.

«Серебряный лев» оказался очень приличной остерией, совмещающей умеренную для Венеции цену и центральное местоположение буквально в пяти минутах ходьбы от Риальто, и с «гарнированной постелью», то есть оснащённой в том числе и девушкой, готовой выполнять все прихоти по-стояльцев, сколь долго они пожелают. Однако Джироламо категорически отказался от «гарнира», к огромному неудовольствию Джабы Второго. Впрочем, круглосуточное наблюдение за домом сенатора быстро отодвинуло мысли о развлечениях на задний план. Джироламо распределил задания и приступил к их выполнению с первого же вечера по приезде в Венецию. Образ жизни сенатора и некоторых его домашних дал им богатый материал для наблюдений и наградил бессонными ночами, которые команда Джироламо пока переносила без ропота.