Венеция. Конец февраля 1596 года

На рассвете в той части пьяццетты, где в портике под Дворцом дожей ежедневно происходило утреннее брольо, в толпу патрициев — интриганов, сплетников, любопытных, шпионов, дельцов и адвокатов — внедрился молодой человек. «Брольо», или иначе «брольо онесто», то есть «честное брольо» — удивительное венецианское действо, получившее своё название от находившейся когда-то неподалёку церкви Санта Мария дель Брольо, на которое издревле собирались патриции, чтобы обсудить политические и государственные вопросы. На самом же деле это было нечто вроде политической биржи. Патриции охотно отправлялись на брольо перед выборами, особенно те, кто хотел получить какой-нибудь пост. Они просили о поддержке, привлекая к себе внимание, прося других патрициев или предлагая голосовать за кого-то, но так, чтобы это стало известно и оценено по достоинству, а также поздравляя победителей в голосованиях. Патриции, стремившиеся к получению должностей или утверждению каких-то решений, покупали на брольо голоса более мелких и незначительных членов Большого Совета. Всё это делалось с большой церемонностью, негромко и с низкими поклонами. Как говорит поговорка, если патриций плохо поклонился, то у него «плохая» спина, а значит, мало шансов на получение поддержки.

Брольо происходило на пьяццетте, по утрам — при восходе солнца в портике под Дворцом дожа и в треть пьяццетты со стороны дворца, а после полудня — под портиком первого крыла Новых Прокураций и соответственно в треть пьяццетты уже с другой стороны.

Молодой человек в изящном джюбоне, бархатном коротком плаще и щегольской шляпе бродил между группками тихо переговаривающихся степенных людей, которые словно все были в масках, не только на лицах, но и на душе, ибо никогда нельзя проникнуть в душу настоящего венецианца. Узкая полоска чёрной ткани, называемая стола, свешивалась у. него через левую руку, и он многозначительно, но не демонстративно ею помахивал. Это был сигнал. Стола, обычно надеваемая через левое плечо — половина спереди и половина сзади, часто накидывалась на руку как сигнал, что человек нуждается в помощи или милости.

Молодой человек несколько раз обошёл густую, негромко переговаривающуюся толпу, ненадолго останавливаясь перед группками патрициев.

И вскоре по брольо пополз слух, что кто-то торгует бумагами исчезнувшего сенатора Феро. И торгует ими какой-то приятель сенаторского сына Филиппо! Часть толпы, а среди них были и шпионы иностранных послов, подались в ту сторону, откуда исходил слух. Даже агенты Совета Десяти, которые каждый день посещали брольо, вылавливая незаконные политические сделки и надеясь столкнуться с заговором, потянулись туда.

Молодой человек действовал неуклюже, не находя понимания и доверия у патрициев. На первые же вопросы — что именно за бумаги он хочет продать и кто он, собственно, такой, молодой человек отвечал несвязно и невнятно, а от предложений предъявить бумаги увиливал с нагловатой неопределённостью. Слух, однако, полз именно за ним.

К счастью для неумелого торговца документами, он быстро попал в поле зрения некоего Мозе Кашто, профессионального торговца секретами, работавшего на высокомерного и заносчивого сера Джустиниани. Кашто, невысокий, густо заросший волосами человечек с обманчиво мягкими манерами, пристроился за молодым щёголем и поспешил шепнуть своим вкрадчивым голосом, что готов посмотреть его бумаги. Он сразу отличил в молодом человеке не шутника, эдакого насмешника-мистификатора. Он знал, что иногда среди таких вот чудаковатых и нахальных молодых людей, не знавших, к кому обратиться, и по глупой неопытности нарушавших все писаные и неписаные правила и традиции брольо, оказывались обладатели чрезвычайно ценных документов, попадавших к ним совершенно невероятным, почти фантастическим образом. Короче говоря, Мозе не гнушался общаться с любыми продавцами, какими бы странными они ни выглядели, не отказываясь от документов, какими бы грязными они ни оказались.

Молодой человек наконец услышал взывавшего к нему торговца и обернулся, с сомнением оглядев коренастую, не очень опрятную фигуру. Однако Кашто удалось несколькими вескими и серьёзными словами убедить продавца немедленно покинуть брольо, ибо так, предлагая всем бумаги, он привлечёт к себе внимание не покупателей, а сбиров и будет уже давать бесплатные объяснения в казематах Дворца дожей. Кашто договорился с ним о встрече в условленном месте.

Когда щёголь покинул брольо и, миновав базилику Сан-Марко, углубился в улицы торгового квартала, за ним увязалась небольшая группа малоприятных людей, состоявшая из торговцев секретами, шпионов и сбиров. Замыкал шествие Джанбаттиста Первый, для подстраховки. Молодой щёголь покружился на многолюдной Мерчерие — знаменитой торговой улице Венеции — и ловко нырнул в толпу. Компания преследователей в растерянности остановилась на площади у церкви Сан-Джулиан, а цепкие сбиры, убедившись, что жертва преследования их провела, потянулись обратно на брольо.

Джанбаттиста, удовлетворённый наблюдением, вернулся на площадь Святых апостолов. Задача их с Пьетро — а костюм щёголя удивительно шёл ему! — грубой провокации заключалась в том, чтобы расшевелить сенаторского сынка, Филиппо Феро, привлечь к нему внимание.

Франческо и Джанбаттиста Первый дежурили по очереди на брольо уже вторую неделю. Падроне был уверен, что таинственный документ сенатора Феро существует и где, как не на брольо, ему объявиться!

Филиппо! Чем больше они узнавали о нём, тем больше убеждались в его виновности и вовлечённости в преступление. Джанбаттиста Второй следил за ним. На днях ему удалось оказаться свидетелем ссоры между матерью, почтенной донной Альфонсиной, ходившей теперь в глубоком трауре и мрачнее тучи, и Филиппо. Мать кричала громко из сада:

— Ты тратишь безумные деньги на путан, на игру, на компании! Твой брат в Риме вытворяет вообще всё, что захочет. Ты даже не хочешь задуматься, в каком тяжёлом положении наш дом! Твой отец исчез! Ты должен, наконец, понять, что мы не богатейшие люди в Венеции. У нас малый доход. И мы погрязли в долгах.

А положение их дома и в самом деле было нелёгким. В налоговом регистре Джироламо удалось раздобыть и изучить их налоговую книгу. Бедную сестру, дочь сенатора, Марию-Луизу, выдали замуж два года назад с приданым в рассрочку, последнюю часть которого сенатор Феро выплатил своему зятю лишь в начале этого года. У семьи были собственные маленькие виноградники на терра ферма, но доход с проданного вина был крайне низкий. Одни подарки, на которые сенатору по случаю приходилось тратиться — ковры, фарфор и картины — стоили сотни дукатов.

Содержание дома на Кампо Санти Апостоли в год обходилось в две с половиной тысячи дукатов. Дом, как многие дома в Венеции, имел свежий фасад, но требовал большого ремонта внутри.

Загородная вилла под Тревизо, обветшавшая и древняя, «съедала» 1100 дукатов. Еда всей семьи обходилась в 1200 дукатов в год.

Старший сын Альберто в Риме, в курии, ищет должности. Просит на это шесть тысяч римских скудо, а это — девять тысяч венецианских дукатов! Сущее разорение для семьи! Сенатор вынужден был искать кредит. Нашёл деньги в Венеции под шесть процентов, чтобы одолжить десять-пятнадцать тысяч дукатов.

— В Риме можно найти генуэзца под четыре, четыре с половиной процента, — задумчиво заметил Лунардо по этому поводу. — Однако как же сенатор собирался всё это отдавать? Но, по крайней мере, одно подозрение с нашего поднадзорного снимается. Если Феро убит, то, по крайней мере, не при участии сына.

— Почему?

— Родственные убийства происходят обычно из-за наследства. И какое наследство оставляет сенатор сыновьям?

Тем не менее, несмотря на бедственное финансовое положение семьи и скромные доходы отца, Филиппо кутил напропалую. Затихнув в первые несколько дней после исчезновения сенатора, он стал развлекаться ещё безудержнее, посещая своих двоих куртизанок, салон ридотто на площади Сан-Марко. Утром и днём он долго отсыпался. Джаба Второй, сделавшийся в эти дни «хвостом» молодого патриция, придерживался своей точки зрения по поводу его разгульного поведения.

— По-моему, он сильно нервничает. Эти красные воспалённые глаза, горячечный взгляд...

— Ты хочешь сказать...

— Я хочу сказать, что он, конечно, любит развлечения, но сейчас он, мне кажется, пытается убежать от самого себя.

— Совесть нечиста?

— Возможно.

Как удалось выяснить Пьетро, дом, который посещал Филиппо в те несколько дней, когда они следили за сенатором, был нанят неким сансери с весьма подходящей фамилией — Порко, а это делало ситуацию всё более подозрительной, хотя, возможно, и объясняло, откуда у Филиппо деньги. Мерзкая каста сансери процветала в «тишайшей и мирной Венеции» — эти типы ссужали молодых патрициев деньгами и драгоценностями в долг, зная, что они — богатые наследники больших состояний их родителей. К тому моменту, когда патриций действительно получал наследство, долг его становился так велик, что порой превышал все, накопленное его предками. Так разорялись целые древние дома. Но что могло привлечь сансери в небогатом Филиппо? Что тот делал в заброшенном доме?

Таким образом, сведений, собранных о молодом патриции, было достаточно, чтобы считать его в высшей степени интересным для хорошего допроса. Они ждали случая, когда Филиппо раскроется окончательно. Так как падроне был совершенно уверен, что Филиппо известно о переговорах и документах отца и он не только знает, но, возможно, и обладает ими, то предполагал, что появление Филиппо или его доверенных друзей на брольо с предложением продать эти документы будет совершенно естественным. Однако почти две недели посещений брольо результата пока не дали, Филиппо на пьяццетте не появлялся, и поэтому Лунардо распорядился провести, как он выразился, небольшую «стимуляцию рынка ценных политических бумаг» с участием Пьетро и Джанбаттисты Первого.

Результат стимуляции на брольо не замедлил себя ждать.

— Сегодня утром Совет Десяти принял решение о секретном аресте Филиппо Феро по подозрению в причастности к исчезновению его отца, сенатора Феро.

Витторио с выражением сочувствия на лице глядел на Джироламо, на лице которого не дрогнул ни один мускул, хотя сообщение поразило его.

— Когда будет произведён арест? — спросил он как можно спокойней.

— Как обычно, сбиры капитана гранде сделают это на рассвете.

Значит, у них впереди была ещё часть дня и почти вся ночь.

Как только Витторио покинул таверну, аккуратно расплатившись за свою часть жаркого, Джироламо взволнованно вскочил. План действий с Филиппо обретал реальные очертания. Правда, они собирались приступить к нему завтра. Не сегодня. Завтра утром в дом сенатора должен был постучаться некий доброжелатель и сообщить, что Совет Десяти принял секретное решение об аресте Филиппо. Эту миссию должен был выполнить падре Онорацио, молодой священник из Падуи, с полным приятным лицом и обходительными манерами. Священники, которые вездесущи, обладают авторитетом и, хотя нередко оказываются плутами и обманщиками, традиционно внушают доверие. Падре единственный, кто мог прийти к незнакомому молодому человеку и сообщить опасную весть. И при этом ему не потребуется долго и путанно объяснять, откуда он выведал эту новость. Знает, и всё тут. И поскольку он священник настоящий, а не переодетый, то Филиппо не усомнится в его словах. Филиппо, разумеется, впадёт в панику и бросится в бега.

А они тем временем проследят за ним. Если Филиппо будет держать бумаги при себе, они найдут способ обыскать его. В самом удачном случае, если Филиппо окажется совсем беспомощен и наивен, то падре должен будет помочь ему снарядиться и сбежать, укрыв его, разумеется, в подготовленном Джироламо месте, завоевать его доверие и выведать его тайны.

Но если сбиры арестуют его, то все пропало! Совет Десяти выжмет из него и документы, если они есть, и все о его тайных встречах. И естественно, Филиппо из тайных казематов уже не выйдет. Скорее всего ему суждено будет утонуть в корзине в канале Орфано. Что же, вытаскивать его тело оттуда?

Таким образом выходит, что операцию с предупреждением Филиппо необходимо срочно перенести на сегодня. Джироламо раздумывал об этом, торопясь к себе в гостиницу. На Святых апостолов Джаба сказал, что Филиппо пока не покидал своего жилища. Послали Пьетро за священником, падре Онорацио пришёл примерно через час, и Джироламо стал готовить его к миссии.

Однако события в тот день сделали ещё один поворот. Некий молодой человек, по-видимому, приятель Филиппо, постучал в дверь сенаторского дома. Пробыл он в доме недолго. Караулить его на площадь вышел Джанбаттиста Первый. Приятель Филиппо вышел из дома и ушёл с пустыми руками. А через полчаса, когда падре уже покинул гостиницу и семенил через площадь, на крыльце появился сам Филиппо, в широкополой тёмной шляпе и плаще, с небольшим дорожным сундучком в руках. Без слуги. И хотя держался он беспечно, даже слишком беспечно, что не соответствовало его обычной вороватой ночной походке, они сразу поняли — Филиппо собрался бежать. Значит, приятель или знакомый всё-таки предупредил его! В этом не было ничего необычного, так как множество патрициев по разным поводам и без повода привлекали особое внимание сбиров или «Стражей ночи», и большая часть из них, не дожидаясь ареста, бежала из Венеции, не искушая судьбу.

Бедный падре, увидев Филиппо, замер посреди площади в полной растерянности. Зато все остальные, кто следил из окна остерии, подобрались и приготовились к охоте.

Оглянувшись разок-другой, как бы невзначай, Филиппо быстрым шагом двинулся к мосту через канал Святых апостолов. Очевидно, и это было самое логичное в данных обстоятельствах: он собирался остановить гондолу. Однако, как подсказывал Джироламо опыт, было уже слишком поздно сразу бежать из города. Вечерело. На ночь глядя ни одна лодка его далеко не увезёт. Значит, скорее всего, он попытается заночевать где-нибудь в городе, у знакомых или в гостинице, лишь бы ночью его не достали сбиры, а на рассвете, когда они как раз явятся арестовать его, он уже будет покидать город. И скорее всего по воде.

Между тем Филиппо вдруг заметался по берегу. Бесчисленные лодки сновали по Большому каналу, он кружился в оживлённой торгующей толпе на мосту. Несколько раз махнул рукой, призывая баркаролло. Но в этот оживлённый час никто, похоже, не замечал его. Джироламо подал знак. Франческо и Джаба Второй быстро выбежали из гостиницы и помчались к набережной. Остановившись поблизости от Филиппо, они также принялись ловить гондолу. Вскоре остановились сразу две лодки. Филиппо торопливо прыгнул в свою и спрятался в глубине кабинки, лодка поплыла в сторону, противоположную от Риальто. Гондола с Франческо и Джабой двинулась за первой лодкой, на некотором расстоянии от неё. Джироламо перевёл дух. Его помощники, словно гончие, рванувшие за оленем, никогда не упустят свою жертву. Оставалось только ждать.

Спустя пару часов в гостиницу вернулся сначала Джанбаттиста Первый, сообщивший, что проводил приятеля Филиппо до дверей его дома, а затем объявился и Джаба Второй, сияющий и довольный.

— Он остановился в остерии в сестьере Санта-Кроче у площади Святого Симеона. Остерия «Бесноватый».

— А, я знаю такую! — отозвался Пьетро. — Грязная ветхая дыра, где управляющим как-то был человек, страдавший болезнью Цезаря". Надо же, она ещё до сих пор не развалилась!

— Почти развалилась. Можно даже сказать, что она уже и не действует. Управляющий сказал — они на ремонте, но на одну ночь впустить согласился. Наш друг снял комнату на ночь. Франческо уговорил сдать ему соседнюю комнату.

— Отлично. Тогда вперёд!

Свои действия они обсудили заранее. Необходимо было пробраться к Филиппо и, воспользовавшись неожиданностью разоблачения и его страхом — ибо он, конечно, принял бы их за агентов Совета Десяти, — вытянуть из него всё, что можно, а затем отпустить на все четыре стороны. Пусть бежит из города.

Ещё было далеко до риальтины — ночного отбоя, когда к берегу у площади Святого Симеона причалили две лодки. Из них на берег сошли четверо. Они запалили два факела, которые принесли с собой.

Джироламо, велев обоим Джанбаттистам караулить гондолы, взял один горящий факел и вместе с Пьетро углубился в улицы. Это была одна из самых запущенных и бедных частей в сестьере Санта-Кроче, полная грязных, обшарпанных и вонючих трущобных домишек, населённых бедными рыбаками, подмастерьями и опустившимся людом, среди которого попадалось множество проходимцев и преступников, скрывавшихся от правосудия. Место это внушало страх. Поселиться здесь даже на ночь можно было либо от ещё большего страха, либо с отчаяния. Они тихо подошли к остерии, в которой не светилось ни одного окна. Ни души вокруг. Не похоже было, что и Франческо ждал их. Джироламо постучал в дверь остерии дверным молотком. Никто ему не отозвался.

Джироламо слегка толкнул входную дверь, дверь поддалась. Они вошли внутрь. На покосившемся прилавке обгорали две большие свечи.

— Есть кто?

Но никто не отозвался.

Даже слабого и тусклого освещения хватало, чтобы сразу понять, что это была за гостиница. Вся скособоченная и разбитая, с полуразваленной лестницей, с потолком чёрным, словно закопчённым от огня в камине. Казалось, главными посетителями здесь были мыши, возившиеся на стойке и не испугавшиеся появления гостей. Никаким ремонтом здесь и не пахло, воняло гнилью и мочой, бедностью и скупостью полной и бесконечной.

— Эй! — снова позвал Джироламо, но в ответ не услышал ни звука. Зловещая тишина, казалось, разлилась по мерзкому дому.

Взяв с прилавка догоравшую свечу, он жестом приказал Пьетро оставаться на месте, а сам осторожно поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж. Посветил свечой в мрачный пустынный коридор. Стены, забывшие, что такое краска, были исписаны сотней мерзостей. Вдруг Джироламо почему-то подумалось, что человек, спрятавшийся в одной из этих комнат, был смертельно напуган. Филиппо вряд ли сюда завела беспечность или паника. Он, конечно, давно приглядел это унылое место для своего отступления. На что он рассчитывал? Здесь неподалёку на окраинах причаливали большие грузовые барки, и на рассвете Филиппо смог бы уже перебраться либо в Кьоджу и спасаться морем, либо в Местре или Фузину и оттуда бежать на материк.

Но где же Франческо? Он ведь должен быть где-то здесь!

Медленно двигаясь по тёмному, зловеще скрипящему коридору, он всматривался в каждую дверь, попадавшуюся ему на пути. Они были такие же грязные и поломанные, покосившиеся, как и вся гостиница. Почти все приоткрыты, с выломанными засовами. Наконец в конце коридора он обнаружил две двери. Они отличались от всех остальных наличием ручек-набалдашников, целых замковых скважин, и они были закрыты.

Джироламо подошёл к первой, прислушался, затем тихо постучал. Снова прислушался. Никто не отозвался. Тогда он толкнул дверь — она оказалась незапертой. Джироламо переложил свечу в левую руку, а правой достал нож и крепко сжал рукоятку. Дверь приотворилась с лёгким скрипом. Он шагнул, скользя, внутрь, приподнял свечу, освещая внутренность комнаты. Это было небольшое помещение, больше похожее на каморку, такое же мерзкое и грязное, как коридор, с такими же отвратительными стенами, со столом, изрезанным и изрубленным больше, чем столы в лавках мясников, и разваливающимся от старости. Убогая кровать подпиралась камнями. В ней не было никаких следов присутствия постояльца. Где же Франческо?

Предчувствуя недоброе, Джироламо выбрался обратно в коридор и подкрался к последней комнате. Если Филиппо здесь, то скорее всего он не спит, а вжался в стену, ожидая самого ужасного. Так он проведёт всю ночь. Однако встреча с ним не вызывала страха. Они хорошо изучили Филиппо, пока наблюдали за ним. Тот не умел пользоваться огнестрельным оружием, не отличался ни воинственностью, ни смелостью. Он мог иметь при себе кинжал или нож, но Джироламо этого не боялся.

Он постучал. Не дождавшись ответа, тихонько толкнул дверь. Та не поддалась. Тогда он осторожно вставил нож в замочную скважину и отжал замок. Дверь с тихим скрипом отворилась вовнутрь. Джироламо сделал шаг вперёд, затем резко выставил нож перед собой и отскочил назад. Комната была больше первой каморки, но имела ещё более жуткий и убогий вид. У стены стояла большая кровать с покосившимся балдахином. Комната была пуста, и все в ней было перевёрнуто вверх дном. На покосившемся столе лежала скатерть, вся в пятнах жира и вина. Джироламо, прикрыв дверь, прошёл к кровати и посветил: грязный, рваный балдахин кишел клопами. Сделав ещё шаг, Джироламо поскользнулся и едва не упал.

Он нашёл обоих за кроватью, под окном. Склонился со свечой, осветил тела. Франческо лежал на животе, с раной на затылке. Судя по тёмному кровавому следу, который тянулся со стороны двери, можно было догадаться, что тело сюда перетащили. Рядом на спине, с неестественно подогнутыми ногами, лежал Филиппо. Из его левой груди торчала рукоятка кинжала. На лице с остекленевшими широко распахнутыми глазами застыло спокойное выражение. Смерть настигла его мгновенно от точного, выверенного удара профессионального убийцы.

Джироламо затравленно оглядел комнату паршивой гостинички. Всё перерыто, даже куртка на Филиппо расстёгнута — значит, копались, искали письма или украшения. Он снова склонился над телами. Кошельки были срезаны с поясов. Тела тёплые. Убийцы побывали здесь недавно, может быть, только что. Он дотронулся до шеи Франческо. Ему показалось, что он чувствует биение пульса.

Боже милосердный! Да ведь он жив! Радость застучала в груди Джироламо.

Он перевернул тело друга. Да! Он жив! Жив! Он выскочил из комнаты, пронёсся по коридору и буквально скатился по шатающейся лестнице.

— Скорей! — выдохнул он Пьетро. — Там Франческо! Ранен!

Вдвоём они бросились обратно наверх. Франческо находился без сознания, нападавшие разбили ему голову, он терял кровь. Они переложили его на плащ, как на носилки, и спустили вниз. В гостинице по-прежнему им не попалось ни души. Она словно вымерла. Но размышлять об этом Джироламо решил позже. Вместе с Пьетро они, поддерживая края плаща, побежали к пристани. Увидев их, Джаба Второй раскудахтался, а Первый соскочил с лодки и бросился помогать. Они переложили Франческо в гондолу.

— Гоните в монастырь на Сан-Поло, в лазарет кармелиток! — приказал Джироламо.

— А ты?

— Пьетро, сторожи лодку.

Он вернулся к остерии, решив все выяснить. Этот странный, неприятный дом притягивал его. В конце концов, где управляющий этой остерии? Где слуги? Где постояльцы? Он вошёл внутрь, держа в руке факел.

И снова пусто. Он поднялся на второй этаж, пробежал по коридору и вошёл в комнату с мёртвым телом. Теперь, уже при более ярком свете факела, он внимательно оглядел её. Искать здесь, казалось, было уже нечего, но он решил провести осмотр, чтобы потом не корить себя, что пропустил что-то важное и не заметил.

Джироламо опустился на корточки и заглянул под кровать — там стоял дорожный сундучок Филиппо. Странно, что убийцы его не тронули. Вытащив его, сдёрнул ножом маленький замок. Опрокинул сундучок и вытряхнул содержимое на пол. Ничего кроме тряпья и мелких предметов туалета.

На столе — пусто, в разломанном комоде — пусто. Джироламо вернулся к телу. Мысленно прося прощения у убитого, он ощупал его спереди, затем перевернул труп на бок и ощупал его спину. На спине под одеждой что-то нащупал. Задрав кафтан, Джироламо извлёк плотный тканый мешочек, в котором оказалась стопка бумажных листов. Пробежал их глазами, сразу понял, что нашёл то, что они так долго искали. Запихав мешочек под платье, подвязавшись плотнее поясом и запахнув плащ, он выбежал вон из комнаты.

Спустившись по лестнице, он, к полному своему удивлению, столкнулся с управляющим. Джироламо был настолько потрясён, что ему потребовалось усилие, чтобы взять себя в руки. Довольно мерзкий тип в грязноватой рубашке, выглядывавшей из-под куртки без рукавов, со всклокоченными редкими волосами на сальном лице и маленькими глазками старательно зевал, делая вид, будто только что проснулся. Он стоял за стойкой, полусонно и хитровато поглядывал на Джироламо, словно его вовсе не удивило появление на внутренней лестнице его гостиницы незнакомца, который при этом собирается выйти, а не войти, да ещё держит в руках уличный факел.

— Что вам угодно, синьор? Вы кого-то ищете?

Интересно, знает ли он о том, что у него в одной из комнат лежит мёртвое тело? И не просто мёртвое тело, а тело человека, убитого в его гостинице не более часа назад!

— Да. Вас.

Управляющий оценивающе посмотрел на молодого человека, словно пытаясь понять, что это за птица пожаловала в его владения: контрабандист, или молодой растяпа, скрывающийся от кредиторов, или юный любовник, убегающий от разгневанного мужа? Он оглянулся в сторону коридора за прилавком.

Джироламо напустил на себя важный вид.

— Я хочу остановиться у вас до утра.

— Один большой золотой дукат, и комната к вашим услугам.

— Ого! — Джироламо обвёл презрительным взглядом убогую обстановку.

Управляющий развёл руками.

— Что же вы хотите, мой синьор. Уже пятый час ночи! Да и гостиница заполнена. — Он уставился на живот Джироламо. Тот невольно проследил за взглядом управляющего. Часть плаща и рубашки Джироламо были измазаны в крови. Управляющий снова оглянулся в сторону коридора. Движение было нервным, непроизвольным.

— Хорошо, — сказал Джироламо вздохнув. — Давайте.

— Я провожу вас, — услужливо проговорил управляющий, протягивая руку, как бы желая взять у Джироламо светильник.

Однако тот повернулся и вставил факел в кольцо на стене.

— А вы разве не собираетесь сделать отметку в своём журнале?

Мужчина в недоумении остановился.

— Синьор хочет, чтобы его занесли в реджистро?

Джироламо понимающе ухмыльнулся: мошенник, конечно, не хотел заносить его в регистр постояльцев, чтобы не отчитываться ни перед хозяином, если таковой у него имелся, ни перед городской полицией, ни перед налоговой службой. Порой, и довольно часто, это делалось и при молчаливом согласии самих постояльцев, по многим причинам не желавших регистрироваться в гостиницах или раскрывать своё имя.

— Пожалуй, хотел бы... — проговорил Джироламо.

Управляющий с неодобрительным видом вернулся за прилавок и с явной неохотой, что-то буркнув под нос, стал копаться в секретере. Он достал большой журнал, раскрыл его на прилавке и, взяв с письменного столика перо и чернильницу, обмакнул перо в чернила и приготовился записывать. Он явно нервничал. Джироламо, не церемонясь, заглянул в последние записи. Ни Франческо, ни Филиппо своих имён не оставили. Филиппо, конечно, мог зарегистрироваться под другим именем, но Франческо обязательно бы оставил о себе знак. Он мог оставить любую запись из тех, по которым его товарищи всегда могли бы найти его. Любимым его кодом было «синьор Бо» — намёк на университет. Такой записи не было.

Джироламо оторвался от журнала, поднял глаза и столкнулся со взглядом управляющего. Сомнения в том, знает ли он о том, что здесь происходило, отпали. Он наверняка знал.

— Где вы были? — неожиданно спросил Джироламо, глядя мужчине прямо в глаза.

— Кто? Я?! — управляющий испуганно вскинул брови и вновь стал озираться. — Я всё время здесь, синьор мой.

— Неправда. Вас не было здесь ни полчаса назад, ни четверть часа назад! Где вы были? И где ваши постояльцы?

Однако хозяин вовсе не смутился. Он приподнялся за своей стойкой, опершись руками о прилавок, и дерзко, не по-доброму посмотрел на Джироламо.

— А в чём, собственно, дело, молодой господин? — начал он вызывающе. — Я — перед вами. Вы собираетесь допытываться чего-то или вы собираетесь здесь остановиться? Тогда я к вашим услугам. А если я куда и выходил, то это, прошу меня простить, не ваше дело. Между прочим, если вам известны установления правительства нашего славного города, гостиница должна быть сейчас закрыта. Так что если вас что-то интересует, то вы можете заявиться с вашими вопросами утром. Если, конечно, вам кто-нибудь будет отвечать. Так что собираетесь вы здесь поселиться или нет?

— Кто сюда приходил после полуночи? Кто посещал постояльцев наверху?

Управляющий замотал головой. Однако Джироламо почудилось, будто тот подавил гнусную ухмылку. Джироламо выбросил резким движением вперёд руку и схватил его за горло, потянул к себе.

— Говори, пёс, Или завтра, клянусь, будешь рассказывать все на дыбе! Говори!

Мужчина стал задыхаться. Пот струился по жирному лицу. Он одной рукой продолжал держаться за стойку, чтобы не упасть, а другой скользкими влажными пальцами силился отцепить пальцы Джироламо. Джироламо ослабил хватку, дал управляющему подышать.

— Говори!

— Я не знаю! Они пришли. Сами поднялись.

— Сколько их было?

— Трое.

— Как выглядели?

— Как брави. Они сказали... что они — друзья и что его, постояльца, надо спрятать до утра.

— Как они выглядели? Что ты запомнил? Ведь ты же их запомнил!

Перепуганный управляющий с трудом ворочал языком. Джироламо схватил со стола свечу и поднёс её прямо к его носу.

— Я сейчас всё тут запалю! Ты был там, в комнатах? Был?

— Клянусь, не был! Я ничего не знаю!

Джироламо огляделся, В этом грязном доме творились грязные дела. И никто не знает, сколько их здесь уже свершилось.

Он почувствовал лёгкое дуновение воздуха и заметил тень, мелькнувшую в тёмном коридоре, слева от него, у стойки хозяина. В следующий миг на него обрушились удары. Джироламо метнулся вправо, вернулся в исходное положение и ударил в темноту локтем. Локоть глухо столкнулся с плотью. Человек, вылетевший на него из темноты, с воплем отлетел обратно. Выхватив нож, Джироламо молниеносно отбил новую атаку слева. Послышался скрежет лезвий и резкий звук распоротой одежды. Он повернулся почти всем корпусом к коридору, успев показать ножом угрозу застывшему в ужасе хозяину у стойки. Нападавшие бросались из коридора. Ударив ногой в темноту, Джироламо задел ещё одного.

Хозяин вдруг всё-таки вышел из транса и обрушил на Джироламо палку, которую незаметно и быстро вытащил из-под прилавка, но тот стремительно уклонился, отвёл удар предплечьем и ножом, а другой рукой перехватил палку и рванул её на себя. Противник потерял равновесие и качнулся в его сторону. Этого было достаточно, и Джироламо наотмашь полоснул его ножом по лицу. Страшный вопль облетел пустое здание. Управляющий, выронив палку, закрыв лицо руками, стал оседать по стене. Но Джироламо этого уже не видел. Кто-то с шумным топотом мчался вниз по лестнице. Борясь с остальными, Джироламо начал работать одновременно руками и ножом, в темноте оттесняя нападавших в коридор. Нож попал кому-то в лицо. Ещё вопль и крики в коридоре. Затем грохот падающего тела.

Воспользовавшись заминкой и растерянностью атакующих, Джироламо бросился вон из гостиницы, захлопнув дверь прямо перед ними. Он выскочил на площадь и в ту же минуту услышал яростные свистки и звон оружия.

— Стой! — послышались крики, какие-то вооружённые люди бежали в его сторону.

Кажется, это были солдаты — значит, патрульный отряд «Стражей ночи»!

Скользнув в темноту за угол церкви, Джироламо бросился бежать. Некоторое время он слышал топот башмаков за спиной и крики, но, когда он свернул уже в третий тёмный проулок, ему удалось оторваться от погони. Он бежал к воде, петляя среди мусора и нечистот. Наконец выскочил на набережную к Большому каналу, к счастью, неподалёку от того места, где его ждал Пьетро. Он запрыгнул в лодку, и оба, дружно схватив вёсла, принялись неистово грести к середине канала. Когда «Стражи ночи», наконец, выскочили на набережную, беглецы были уже настолько далеко от них, что солдаты, как ни вглядывались, как ни светили фонарями в тёмную воду, разглядеть ничего не смогли.

Пьетро, взяв оба весла, стал грести в сторону лагуны. Джироламо перевёл дух и ощупал под плащом пакет, который нашёл у Филиппо. К счастью, солдаты вряд ли разглядели его. Никто не знал, кто он такой и откуда взялся, хотя и не сомневался, что убийцы попытаются свалить смерть Филиппо на него и выставить всё таким образом, будто они пытались задержать преступника.

В голове все перемешалось. В гостинице поджидала засада. Нагло и ловко устроенная засада. Но для кого? Для Филиппо и для бедного Франческо? И для Джироламо. Но зачем? И кем подстроенная?

В порыве малодушия он вдруг захотел, как испуганный ребёнок к взрослому, бежать в Падую, к падроне Лунардо. Старик сейчас, конечно, сладко спит и даже не представляет, какие события разворачивались сегодняшним днём. Немного придя в себя, Джироламо решил плыть в больницу монастыря, куда повезли Франческо. И они с Пьетро молили Бога, чтобы Франческо остался жив!