Венеция. Вторая половина апреля 1596 года

Мессер Маркантонио Лунардо иногда и сам не мог объяснить, по каким причинам он приходил к тем или иным умозаключениям, часто внезапным и парадоксальным, и что побуждало его к тем или иным действиям, но его неожиданное пожелание снова на одни сутки тайно покинуть Падую относится именно к таким искромётным решениям. Во всяком случае, так это воспринял Джироламо.

Едва только на рассвете они пересели с барка, который всю ночь вёл их по Бренте к венецианской лагуне, в гондолу и отплыли из Фузины, ёжась в утренней сырости и поплотнее завернувшись в плащи, Лунардо приказал сначала плыть к Зуану Закре. Закра занимался одной из тех древних венецианских профессий, которая в самой Венеции не была широко известна и которая при его старании и несомненных талантах помогла ему сколотить неплохое состояние. Беженец с Кипра и полиглот, владевший в равной степени свободно полутора дюжиной языков, Закра трудился сенсале, иначе брокером, которых в городе было ещё человек двадцать, и обслуживал небольшую турецкую общину Венеции, состоявшую сплошь из торговцев.

Ещё 100 лет назад венецианские купцы сами сидели в Константинополе в Египетском и Сирийском фундуках, заказывали восточным торговцам ткани и товары, которые потом привозили в Венецию и перепродавали немецким и прочим иноземным купцам, что и обогащало безмерно Республику.

Но, начиная с XVI века, турецкие купцы и корабли стали появляться в лагуне с собственным товаром. Их становилось всё больше и больше. Купцы обращались к сенсали, посредникам, которые представляли их интересы, защищали от мошенников. Государство требовало, чтобы на переговорах с восточными купцами присутствовал официальный драгоман-переводчик. Среди клиентов Закры были также армяне, греки, персы и даже татары.

Закра стоял в центре большой комнаты, заставленной бюро, столами и секретерами, заваленными свитками и здоровенными фолиантами регистров, куда его измазанные чернилами писцы и помощники заносили приход товаров и результаты сделок. Когда мессер Маркантонио, низко наклонившись, прошёл в невысокий дверной проём в его контору, Закра встретил его появление радостным восклицанием. Он было принялся рассыпаться в любезностях, но Лунардо сделал ему знак глазами, что не хотел бы привлекать к себе внимание. Понимающе закивав, Закра пригласил их в дальнюю комнату, распорядившись принести лёгкого вина и воды. Маркантонио попросил приготовить ему кофе. Закра, тоже приверженец восточных обычаев, с радостью поспешил выполнить просьбу старого знакомого.

— Любезный Зуан, вижу по работе, которой ты завален, что торговля наша всё более развивается? — спросил Маркантонио, когда они уселись в кресла.

— Увы, увы! — притворно вздохнул Закра. — Торговцев с Леванта становится всё больше.

— Должен согласиться с твоим «увы», — вздохнув, признал Маркантонио. — Ведь это означает, что мы уходим из Леванта, что наши корабли всё меньше везут восточных товаров. И кто же сейчас из турок находится в Венеции? Только торговцы?

— В основном торговцы. Пока, к счастью.

И они стали вспоминать, что действительно к счастью, так как различные ремесла и искусства венецианцы сами ещё издавна привозили из Леванта или Константинополя, что и составляло основу их прославленной на всю Европу промышленности.

— Лет двести назад, — пояснил Лунардо, повернувшись к Джироламо, — какой-нибудь венецианский юноша, сын мастера — красильщика тканей садился в один прекрасный день на корабль и отправлялся сначала в Константинополь, затем в Персию. Он исчезал на годы. А когда возвращался, то выяснялось, что он обучился покраске шёлка, например, в пурпурный цвет, и открывал в Венеции не только торговую лавку, но и процветающую мастерскую.

— А совсем недавно, — подхватил Закра, — лет семь-восемь назад, в Венецию из Константинополя был завезён рецепт другой операции — покраска шерстяных тканей в индиго.

— Неужели не умели? Я думал, мы этот рецепт похитили уже давно, — усмехнулся Лунардо.

— Нет, нет, — Закра покачал головой. — Эту ткань всегда привозили из Константинополя. Раньше у нас красить не умели, не брались. Покраска считалась рискованной.

— И что же? — Маркантонио снова вернул разговор на интересующую его тему. — Где ты с ними, с турецкими торговцами, встречаешься? В Фондако Деи Турки?

Закра рассмеялся и подробно рассказал, как из-за турок у властей всегда были большие проблемы. Привыкнув к свободе и хозяйничанью у себя на родине, в Стамбуле, в своём огромном мегаполисе, они вели себя так же свободно и вызывающе в Венеции. Селились, где понравится: в гостиницах, в частных домах и даже у путан. Они разгуливали по всему городу свободно и днём и ночью, посещали христиан, когда хотели, без всякого контроля. Поднимали скандалы и учиняли всяческие неприятности. Власти были в ужасе и мечтали усилить контроль за неверными, которые, по их мнению, разрушали общественную мораль. В 1575 году всех турецких купцов поселили в остерии Дель Анцоло около церкви Сан-Матио на Риальто. Это и был первый Фондако Деи Турки — биржа, гостиница, склад. Купцов и их товары поместили в этом Фондако, отделив от жителей города суровыми предписаниями — запрещением христианам к ним ходить и установкой особых окон, которые не позволяли заглядывать ни внутрь, ни изнутри наружу.

Но, как обнаружилось весьма скоро, несмотря на все предписания, в Фондако селились только балканские турки — из Боснии и Албании, остальные опять размещались там, где хотели.

— Любезный мой Зуан, ты ведь, конечно, хорошо знаешь всех сенсале. Что ты можешь мне сказать о синьоре Джанантонио Порко?

При этом имени Закра скорчил такую гримасу, что все его обветренное морщинистое лицо скомкалось, словно высушенное яблоко. Маркантонио расхохотался.

— Можешь уже ничего не говорить! — воскликнул он. — Одним только выражением своего благородного лица ты уничтожил конкурента. Мы никогда не обратимся к нему по делу.

— Ну да... — протянул Закра, смутившись. — В общем, вы поняли меня, любезный мессер Лунардо.

— А что, он плох как посредник?

— Не в этом дело, — Закра заколебался, видимо, из-за моральных соображений, но затем, решив, что со старым другом лучше быть полностью откровенным, сказал: — Он плох как человек. Сенсале — не единственное его ремесло. Он занимается ещё множеством подозрительных тёмных делишек, а сенсале у него побочное дело. Говорят, он очень неплохо знает турецкий и обходится при переговорах без драгомана. Говорят, когда-то занимался торговлей где-то в восточных землях. Потом вроде бы прогорел.

Когда они плыли в гондоле по Большому каналу, Джироламо спросил:

— Падроне, зачем мы заезжали к этому Закре? Ведь он не сказал ничего нового, чего бы мы не знали из материалов, собранных Пьетро.

Прежде чем ответить, старик задумчиво пожевал губами.

— Понимаешь, мысль заскочить к Закре посетила меня внезапно. Я очень уважаю Закру и ценю его мнение. Мне почему-то захотелось исключить всякие недоразумения. Закра, конечно, нас ничем не удивил, но подтвердил. А вдруг бы он сказал, что человек, с которым мы сейчас встретимся, — благороден и честен? Согласись, вся эта история опять бы повернулась не так, как мы предполагали!

Венеция. Набережная канала Деи Фрари. Сестьера Сан-Поло. Час спустя

Они сидели друг против друга в тесной комнатке с низким потолком, заставленной дубовыми сундуками и комодами, потёртыми и поцарапанными. Середину комнаты занимал большой письменный стол красного дерева с красивыми резными ножками. На столе не было ничего, кроме дорогого письменного прибора. Два роскошных кресла стояли по обе стороны стола.

Комнатка удивляла не только мешаниной дорогой и потрёпанной мебели, но и богатой отделкой стен из кожаных панелей тёмно-бурого цвета с серебряным орнаментом.

Лунардо озирался с почтительно-робкой улыбкой. Он сидел у стола в глубоком кресле для посетителей напротив хозяина комнаты, который изучал его с видом презрительного превосходства. Это был плотный мужчина лет пятидесяти с двойным подбородком на рыхлом бледном лице и невыразительными светлыми глазами.

Джироламо в чёрном строгом платье секретаря, с тяжёлой кожаной папкой на застёжках в руках почтительно застыл за спиной своего хозяина.

Кроме этих троих в комнате был ещё некто — в углу, у большого комода, на потёртом стуле развалился здоровенный детина с густой короткой бородкой клочьями, в распахнутой грязной рубашке и в кожаной рыжей безрукавке. Грубое лицо с тяжёлым угловатым подбородком, недобрый наглый взгляд из-под насупленных бровей и двусмысленное поигрывание большим ножом в руках выдавало в нём одного из брави — тех многочисленных, заполонивших всю Италию авантюристов, которые часто нанимались к знатным и богатым синьорам в качестве телохранителей, грабителей и убийц.

— Мне кажется, — наконец заговорил Порко с сомнением в голосе, — мне знакомо ваше лицо.

Лунардо, продолжая смущённо улыбаться, пожал плечами.

— Возможно, — сказал он. — Если вы бываете в Падуе...

— А что вы там делаете? Вы там живёте? — спросил сенсале.

— Веду дела. Частенько приходится вести дела с профессорами тамошнего университета. Если знаете процесс над князем Лодовико Орсини, адвокаты... поручили мне тогда собирать и систематизировать материалы необходимые для защиты его высочества... Ах, tempus fugit, tempus fugit!

— Так вы юрист? — Глаза Порко загорелись интересом и вниманием.

— Да. Ad notam... И, знаете ли, ad vocem, сейчас веду даже переговоры, — голос Лунардо зазвучал доверительно, почти заговорщицки. — Мне, возможно, доверят кафедру... уголовного права в университете. Как говорится, tandem aliquando... Но, — Лунардо развёл руками, закатил глаза и перекрестился, — Святая Мадонна! Не будем загадывать. Венеция славится адвокатами на всю Италию. С падуанскими знаменитостями трудно тягаться скромному нотариусу вроде меня... Понимаете, ultra vires!..

— Так вы нотариус? — хмыкнул Порко, не скрывая вздоха разочарования.

— Да, по натуре я больше практик, чем теоретик, — Лунардо потупился. — Но, знаете, устал. От этого формализма. Возраст. Хочется больше жизни, человеческого общения. «Quousque tandem?» — как сказал Цицерон про Каталину. — Старик поднял глаза на сенсале и в глазах его засветился весёлый огонёк.

— Что вас так веселит, синьор? — спросил Порко строго. — И не пора ли вам перейти к делу!

Поведение занудного старика нотариуса, поднадоевшего со своей латынью и до сих пор так и не объяснившего, зачем явился, и при этом рассуждающего о формальностях, сбивало с толку. Порко напустил на себя высокомерный вид.

— Вы говорили, что у вас есть важные бумаги, которые могут меня заинтересовать.

— Да. Бумаги. Но не для сенсале Порко, а для сансери Порко. И у вас тоже есть интересные бумаги. Для меня. Так что можно совершить обмен.

— В самом деле? — Порко откинулся в кресле. Его брови поползли вверх. В голове его быстро сложилось заключение: «Итак, нотариус, адвокат. Бумаги. Обмен. Значит, старого болтуна подослал кто-то из дебиторов». Вслух он спросил: — Вас прислал кто-нибудь?

— Совершенно точно, — кивком подтвердил с готовностью Лунардо. Он обернулся к стоявшему за спинкой стула секретарю, но потом нерешительно, недоверчиво снова перевёл взгляд на сансери как человек, до конца не уверенный, стоит ли доверять незнакомцу. — Видите ли, синьор, — колеблясь, проговорил он, — бумаги, которые я хотел бы с вами обсудить, хм... достаточно деликатного свойства. И присутствие при нашем разговоре третьих лиц... — Лунардо робко показал глазами на ухмыляющегося головореза в углу. — Вы понимаете меня, синьор. Э...

— Вздор! — отрезал Порко. — Это мой слуга Джакомо. Он всегда здесь сидит. К тому же он глухонемой.

Ухмылка детины при словах хозяина стала ещё шире, а клинок ножа в его волосатых ручищах засверкал особенно жизнеутверждающим блеском. Головорез пытался поймать на лезвие солнечный луч, узкой полоской пробивавшийся через закрытые ставни, и направить его на посетителя.

— Ну хорошо. Пусть будет так, — пробормотал Лунардо, всё ещё колеблясь.

— Так что у вас за бумаги?

— Это бумаги покойного молодого патриция, члена Большого Совета, сера Филиппо Феро.

Лунардо замолчал и многозначительно уставился прямо в глаза маклера. На мгновение в комнате воцарилась тишина. На лице Порко ничего не изменилось, лишь показалось, что дёрнулись губы.

— Ну так что за бумаги? — повторил маклер слегка дрогнувшим голосом.

Не поворачиваясь назад, Реформатор поднял над головой правую руку и нетерпеливо щёлкнул пальцами, требуя у секретаря папку. Джироламо вышел из своего оцепенения, дёрнул рукой. Папка выскользнула из руки, но вместо того, чтобы перекочевать в раскрытую ладонь нотариуса, вдруг, вращаясь на лету, с силой полетела в угол комнаты, где обшитым толстыми нитями ребром врезалась прямо в переносицу детины. Послышался глухой треск сломанной кости. Зазвенел, упав на пол, нож. Удар был так силен, что Джакомо, издав хрипловатый стон, повалился на стуле и съехал с него на пол. Да так и остался лежать, судорожно дыша в глубоком обмороке.

Все произошло настолько неожиданно, что маклер застыл с разинутым ртом. Обладавшему ловкостью и изворотливостью в делах, ему явно не хватало их в теле. Воспользовавшись его оцепенением, Джироламо подскочил к нему, резким рывком выволок из-за стола на середину комнаты, ощупал одежду, проверяя, нет ли у него кинжала. Затем подтолкнул сенсале под ноги банкетку и силой заставил сесть лицом к окну. Выхватив из-за ворота своего платья верёвки, Джироламо завёл руки Порко назад и скрутил их. После этого связал ноги. Он встал у маклера за спиной, болезненными тычками пресекая у того малейшую попытку шевельнуться.

Лунардо тем временем развернул своё кресло к центру комнаты, устроился в нём поудобнее и с улыбкой повернулся к маклеру. Перепуганный Порко безропотно хлопал глазами. Казалось, он полностью потерял не только способность сопротивляться, но и возражать.

— Sic erat in fatis. Я ведь предупредил, что хотел бы обойтись без излишних формальностей, — сказал мессер Маркантонио, обозревая связанного сансери. — Все эти стряпчие, поверенные, адвокаты... Брр!.. Они сделали нашу Республику самой цивилизованной в христианском мире, и они же погубят её. То ли дело у Великого турка! Надоел сановник — удавили шнурком. Провинился — в тот же час и голову с плеч. А уж изменника и на кол посадят, и четвертуют, и колесуют одновременно. Вам ведь нравятся порядки у османов, не так ли, Порко?

Тем временем услужливый помощник ловко обмотал шёлковый шнурок вокруг шеи маклера и стоял за его спиной, легко, но весьма многозначительно придерживая оба конца. Порко, наконец, обрёл способность говорить. Шнурок на шее, ядовитые слова старого нотариуса, глядящего на него без тени улыбки, вызвали в маклере приступ ужаса. С лицом, серо-белым, как бумага, он трясся на стуле, пот ручьями катился по оплывшему жиром лицу.

— Что вам от меня надо и кто вы? — проговорил он тихо.

— Кто мы, сказать нелегко. Впрочем, это не ваше дело. Многие знания умножают скорбь, — продолжал издеваться «нотариус». — А надо от вас сведения. Поэтому я предлагаю вам щедро поделиться ими.

— Что вы хотите знать? — Порко запинался.

— Во-первых, я хочу знать, сколько тебе задолжал Филиппо? — резко спросил Лунардо. — Филиппо Феро. Говори, только честно.

— Две с половиной тысячи дукатов.

— Ого! — Глаза Реформатора расширились от удивления. Он пробормотал: — Вот сукин сын! Куда же он их промотал?

Порко поспешил ответить сам:

— Он говорил про дом в Вероне, который хотел бы выкупить для себя.

— И выкупил?

— Не знаю.

— Словом, ты понял, что меня интересует. Но заранее тебя предупреждаю, что я, в общем, уже все знаю. Если будешь утаивать или плохо отвечать, у нас есть эта чудная удавка, а потом из этого дома я отведу тебя прямо во дворец к сбирам. Они из тебя вытащат, что им нужно, и затем, уморив голодом, заразив болезнями, утопят, с положенными формальностями, за государственную измену, а отцы капуцины отпустят тебе грехи. Если все без утайки расскажешь мне, я про тебя никому не скажу. Понял? Итак, сколько документов передал тебе Филиппо?

— Один...

— Ложь!

— Один, — поспешно заверил маклер. — Частями.

— Почему частями?

— Его отец, сенатор, переписывал их частями. Филиппо передавал их мне частями...

— Дальше! Я хочу знать подробности.

Порко скороговоркой стал рассказывать. Он встречался с Филиппо по ночам, когда сенатор отсутствовал. И таких ночей было довольно много.

— Говори, кому ты передавал документы? Я знаю, что туркам. Говори, кому именно.

Шнур немного затянулся на горле маклера.

— Мехмед Челеби, он — купец.

— Где он живёт? В Венеции?

— Он бывает в Венеции часто, но никогда не живёт подолгу.

— А чем этот Челеби торгует?

— Он привозил из Стамбула дзамбелотти.

— Ого! — воскликнул Лунардо. — Это замечательная восточная ткань из верблюжьей кожи, смешанная с шерстью и шёлком. Отрез такой ткани может стоить несколько тысяч дукатов! Этот Мехмед Челеби, должно быть, очень богатый человек! Значит, бумаги ты передавал ему. И сколько времени он держал бумаги?

— Он был очень точен. И отдавал всё той же ночью. Через несколько часов.

— Он что же, сам всё это читал?

— Не знаю. У него всегда с собой драгоман-переводчик из турок. Он передавал ему, но Челеби сам говорит по-итальянски. Мы брали каждую часть по несколько раз, чтобы переписать...

— И давно ты дружишь с этим Челеби?

— Несколько месяцев...

— Значит, ты им ещё много передавал бумаг. Ты сам-то знаешь, что ты брал у Филиппо? О чём говорится в документе? Только не ври, что не знаешь. А то чего бы интересоваться документом этим туркам!

— «Кизил элма», — коротко проговорил маклер. — Это план.

— План? План чего?

— План военной кампании на Балканах. Подробностей я не знаю.

— Но ведь через твои руки проходили все бумаги!

— Меня это не очень интересовало. К тому же у меня было совсем мало времени. Меня вполне устраивало, что их... османов это интересовало.

— И ты не оставлял себе никаких записей и не делал их?

— Говорю же, синьор, верьте мне. У меня было совсем мало времени. Я сразу после Филиппо встречался с Челеби.

— А где ты встречался с Филиппо?

— В доме на улице у Сан-Поло. Я нанял его специально для встреч.

— А где ты встречался с Челеби?

— Там же, в этом доме.

— Филиппо был знаком с Челеби?

— Нет. Они не знали друг друга.

— Расскажи подробней, как происходила передача бумаг.

— Когда Филиппо приносил бумаги, я просил его подождать в одной комнате и запирал её на ключ. Филиппо там ел, спал, развлекался. Челеби находился в другой комнате, и они друг друга не видели. Уходили они так же, по очереди.

— А Филиппо знал, кому предназначены документы?

— Думаю, что нет. Хотя, может быть, и догадывался.

— А что делал с бумагами Челеби?

— Не знаю. Я не видел. Но конечно, он подробно знакомился с ними. После того как я передавал их ему, он запирался со своими людьми в комнате, а меня туда не пускали.

— Они могли делать какие-то записи по этим документам?

— Думаю, что могли.

— Кто приносил в дом бумагу, чернила и перья?

Маклер исподлобья посмотрел на Реформатора. Его лицо исказила кривая ухмылка.

— Мой слуга. По просьбе турок.

— И сколько времени они знакомились с документами?

— Вы имеете в виду вообще или в ночь?

— И так, и так.

— Это продолжалось месяца два... чуть больше. А ночью — несколько часов. Мы расходились ещё до рассвета.

— А что ты делал, пока твой Челеби изучал бумаги сенатора?

— Я отдыхал в отдельной комнате... Иногда присоединялся к Филиппо.

— И он никогда тебя не спрашивал, кому понадобились документы?

Порко покачал головой.

— Не может быть! — воскликнул Лунардо.

— Ну, только в первый раз я сказал, что это интересно любопытным людям и все. Думаю, он понимал, что рискует.

— Где этот твой Челеби сейчас?

— Не знаю. Он покинул Венецию. И больше пока не возвращался. Он уехал сразу, как только узнал, что сенатор Феро исчез. Мы встречались через несколько дней. Он был встревожен. Больше я его не видел.

— Ага, — проговорил Лунардо, всматриваясь в Порко. — А как узнали, что Феро исчез?

— От Филиппо. Он сказал, что его отец ушёл с кем-то на ночную встречу и не вернулся.

— Ну ладно. К сенатору вернёмся позже. Кто из вас первый предложил продать документ — ты или Филиппо?

— Филиппо. Я требовал с него долг. Тогда он однажды предложил... бумаги отца. Он сказал, что отец ведёт какие-то секретные переговоры и делает записи и что если они меня заинтересуют, то он смог бы мне их передавать ненадолго для ознакомления в качестве уплаты долга...

— И ты их взял. А потом нашёл Челеби?

— Да. Турок это заинтересовало.

— И они платили тебе деньги вместо Филиппо, тем более, как ты говоришь, этот Челеби богат, так что ты был весьма доволен! Так?

— Да.

— Много дукатов заработал? Больше, чем долг Филиппо, я думаю. Что, он тоже у тебя с процентами? — Лунардо цинично подмигнул.

Маклер нашёл в себе силы обидеться и поджал губы.

— Не сходится, — заметил Реформатор.

— Что... не сходится?

— Многое не сходится. Во-первых, ты говоришь, что не читал документ, а сам пошёл искать турок. Значит, ты знал, что это может заинтересовать именно их...

— Я же говорил, — Порко торопливо провёл языком по высохшим губам, — что познакомился только с первой частью «Кизил элма». Тут бы даже глупец догадался, что это для турок. И...

— Всё равно не сходится, — Лунардо мрачно взглянул на маклера. — Может быть, ты и вышел на турок сам, но значительно раньше. По моим предположениям, уже года три назад. Стало быть, ты сразу знал, к кому идти — к туркам. А вот почему? Во-вторых, я думаю, что не Филиппо обратился к тебе с предложением продать в счёт долга бумаги отца, а ты его подвёл к этой мысли. Филиппо бы никогда не додумался до этого, потому что никогда не интересовался делами отца, а занимался только собой. О том, что бумаги секретные и могут кого-то интересовать, — он бы в жизни не догадался. И, наконец, именно ты ссудил Филиппо деньгами совсем незадолго до всей этой твоей аферы с бумагами сенатора.

— Клянусь...

Перехватив суровый взгляд Лунардо, маклер замолчал.

— Ну что, мессер Порко, как было на самом деле? — спросил Реформатор, но так как тот продолжал молчать, Лунардо со вздохом пробормотал: — Клянусь, только ех necessitate rei допускаю я этот experimentum in corpore vili!

Он кивнул Джироламо. Помощник резко потянул за концы шнура в стороны. Голова Порко сначала запрокинулась, потом судорожно замоталась вместе с телом. Задыхаясь, сансери забарахтался на банкетке. Лицо его стало надуваться красным, и он, дёргаясь, завалился на бок на пол.

Джироламо наконец отпустил сансери. Лунардо достал из кошелька на поясе склянку, откупорил её и сунул под нос маклеру. Затем, взяв под мышки, помощник снова усадил его на банкетку. Посиневший придушенный Порко тяжело сидел на стуле с затуманенным взглядом.

— Всё-таки это гуманней, чем дыба или раскалённые угли, — заметил Лунардо здраво. Затем, смутившись, добавил: — Больше не лги, мессер Порко. Итак, это ты предложил Филиппо Феро, чтобы он, в счёт долга, передавал тебе документы отца?

Маклер мрачно кивнул.

— Хорошо. А незадолго до этого ты познакомился с Филиппо и сделал так, чтобы ссужать его деньгами?

Снова кивок.

— Я знаю, — продолжал сер Маркантонио, — что тебя кто-то надоумил просить у Филиппо документы, ещё до того, как ты с ним познакомился. И ты точно знал, что эти бумаги заинтересуют турок. Это так?

Ещё кивок.

— Кто тебе сказал про документы, сенатора и его сына Филиппо?

— Не знаю, клянусь Богом, не знаю!

Лунардо довольно улыбнулся.

— Хорошо, что ты не солгал мне и не сказал, что это турки сами тебя и надоумили. Но что же, тебе это привиделось? Явился святой Марк и...

— Нет. Они обратились ко мне. Кавалер и патриций.

— Расскажи подробней, кто они, как и где ты с ними познакомился. Но только не говори, что ты встретился с ними случайно, совсем как со мной. Джироламо!..

— Хорошо, я скажу! Я оказал услугу одному... патрицию. Он свёл меня с этим кавалером. Тот пришёл ко мне в маске и с большим кошельком денег и сказал, что я должен поработать на Республику. И он сказал про сенатора Феро...

— Ну, уж так ты с радостью и согласился поработать на Республику! А он тебе прямо так и предложил! Джироламо...

— Нет, нет! Он сказал, что знает, будто я сотрудничаю с турками. А они шпионы. И сказал... в общем, он вынудил меня, как вы! Если я не помогу, выдаст меня немедленно государственным инквизиторам.

— И ты сразу испугался? Не верю!

— Он перечислил кое-какие мои грехи... Вас и они интересуют?

— Нет. Что он именно сказал о сенаторе?

— Он сказал, что сенатор Феро скоро получит важные бумаги и что у него есть сын-повеса, и надо, чтобы эти бумаги попали к моим турецким друзьям. Вот что он сказал. И оставил много денег. И сказал, что ещё больше мне за эти бумаги заплатят турки. И я могу все оставить себе.

— Повтори, что он сказал о сенаторе и документах. «Что сенатор Феро скоро...» Как?

— ...получит важные бумаги.

— Ты не путаешь? Именно получит?

— Да. Получит.

— А как представился этот человек?

— Митридат.

— Митридат? Царь Понтийский? Но это же не настоящее имя!

— Он представился Митридатом, — Порко пожал плечами.

— Он венецианец?

— Не знаю. Не думаю.

— Может, ты знаешь о нём ещё что-нибудь, дорогой синьор Порко?

— Да. Митридат убил сенатора Феро и его сына, — заявил Порко.

Лунардо присвистнул.

— Вот так так! Ты это утверждаешь, потому что у тебя есть доказательства, или ты предполагаешь?

— Я знаю. Это точно не турки. И никто другой. Только Митридату это выгодно, чтобы не было свидетелей.

— Ну хорошо, — после долгой паузы проговорил Лунардо. — Пусть будет Митридат. Это он убил всех, это он затеял интригу, это он навёл тебя на сенатора Феро. В общем, все совершил какой-то мифический Митридат. Если ты, синьор Порко, думаешь, что ты мне что-то объяснил, то ты ошибаешься. Ты называешь этого человека Митридатом. Я же называю его убийцей и провокатором. Но я всё равно не знаю, кто он! Может быть, ты мне расскажешь, как зовут патриция, который тебя познакомил с Митридатом? Ведь у того есть настоящее имя! Или нужно опять прибегнуть к помощи удавки?

Порко затравленно посмотрел в окно. На этот раз он попался. Он так и не мог понять, что собой представлял этот странный нотариус, был ли он подослан тем кавалером или...

Вдруг глаза Порко стали расширяться от ужаса, он открыл рот.

— Митридат... — прошептал он.

Сер Маркантонио проследил за взглядом маклера и застыл. Небольшое окно было всего лишь проёмом, прикрытым промасленной бумагой. Кто-то отодвинул бумагу от края, и прямо в комнату нацелился острый наконечник стрелы. Мессер Маркантонио впоследствии часто вспоминал, что в тот момент он даже не сообразил не то чтобы спрятаться или отскочить, но даже пошевелиться. Это была смерть, которая гипнотизировала его. Он, замерев от такого же ужаса, как и маклер, видел, как стрела с глухим щелчком сильной пружины выскочила и спустя мгновение уже торчала в голове Порко, который упал молчком, отброшенный ударом, на Джироламо. Сила толчка была такова, что молодой человек, рефлекторно подставив руки под падающее на него тело, едва сам не отлетел назад, на комод, с трудом устояв на ногах.

— Вон! — пробормотал ошарашенный Лунардо спустя мгновения, которые показались ему вечностью. Джироламо бросился из комнаты за убийцей.

Спустя минуту или две он, запыхавшись, ворвался обратно в дом. Лунардо, который в это время сидел на корточках над телом маклера и рассматривал торчавшую из его лба короткую стрелу, повернул к нему бледное лицо. Было видно, что он всё ещё не пришёл в себя от потрясения.

— Не догнал и даже не понял, куда он бежал, — сказал Джироламо взволнованной скороговоркой.

Лунардо кивнул.

— Стреляли из маленького потайного арбалета с рукояткой. Из тех, что носят под платьем, — пояснил он, содрогаясь. — Поэтому убийце даже бежать не надо. Он просто отошёл от окна и растворился в толпе.

— Нам надо отсюда уходить, падроне! Кругом слишком много народу.

Джироламо помог Реформатору подняться. Кинув последний взгляд на два тела, лежавшие в разных концах комнаты, они поспешили покинуть контору маклера. Никто не обращал на них внимания, они растворились в сутолоке набережной, быстро сели в гондолу и отчалили.

— Знаешь, — заметил Лунардо, когда они уже плыли среди лодок по Большому каналу. — Закон Сената ещё пятьдесят с лишним лет назад запретил ношение, использование и изготовление этих маленьких арбалетов. Они рассматриваются как скрытое, лукавое оружие. Запрещение было повторено десять лет назад. Но, запрещай не запрещай, кто ж откажется от такого эффективного оружия...

— Кто это мог быть? — спросил Джироламо. — Те же люди, что убрали Филиппо и его отца?

— Митридат, который виноват во всём... — Лунардо задумчиво отодвинул занавеску фельци и посмотрел на шумно бурлящие безмятежные толпы на набережной и толкотню гондол. Казалось, что только что происшедшее убийство больше совершенно не занимает его. Когда он повернулся к помощнику, его глаза тревожно блестели. Он продолжал: — Я чувствую, что мы сидим на пороховой бочке. Турки действительно получили провокационный план! Дальнейшие провокации, о которых мы говорили, могут произойти в любую минуту. Итак, крепость Клисса захвачена — значит, часть пророчества «Кизил элма» уже свершилась. Если завтра вспыхнет восстание с сыном султана во главе или ещё что-нибудь подобное, то разразится война. — Он сложил молитвенно руки и закрыл глаза. — Господи милосердный и всемогущий! Что мы можем сделать? Как предотвратить? — И он забормотал с тихой и яростной мольбой слова молитвы.