Венецианский залив. Далмация. Вторая половина мая 1596 года
Из папок М. Лунардо (запись от... мая 1596 года):
«О, ужас! Отношения с императором и Папой стремительно ухудшаются! Чем больше старались венецианцы, чтобы турки задушили Клиссу, тем хуже становились отношения с противной стороной. Нейтралитет венецианцев всё больше выглядит как союз с османами!
Союзники захватчиков, а теперь уже защитников Клиссы пытались оказать им поддержку. Помощь осаждённым готовили в Риеци, в Сени, Анконе и Неаполе. Епископ Анконский подготовил помощь продуктами и боеприпасами.
В гавань Спалато прибыло судно из Неаполя. На его борту находился дон Пабло Крус Арбанас, поверенный вице-короля неаполитанского, а корабль привёз продовольствие и боеприпасы, которое испанец собирался перебросить осаждённым в крепости. Однако дон Крус был арестован, допрошен и брошен в тюрьму Спалато. Его корабль также арестован и конфискован со всем грузом.
В Праге императорский двор попытался связать атаку крепости с подъёмом освободительного движения всех христиан в Боснии и Герцеговине. Главной задачей защитников крепости стало как можно дольше продержаться и не допустить быстрой сдачи её туркам. Председатель военного совета обратился к послу Венецианской Республики серу Контарини с просьбой разрешить доставить помощь защитникам крепости морем. Получив отрицательный ответ нашего посла, кайзер Рудольф в гневе лично переговорил с ним и просил передать светлейшему дожу, что нейтралитет Республики зашёл так далеко, что император вынужден отныне считать Венецию военным союзником Турции и врагом Австрии со всеми вытекающими из этого заключения последствиями!
Ультиматум императора вызвал ужас у нас, на берегах лагуны. Совет Десяти, Сенат охрипли, обсуждая последствия этого ультиматума.
— Мы не должны воевать на стороне Турции! Ни при каких обстоятельствах!
— Мы на грани войны с императором! Мы должны выбирать!
— Синьория вынуждена уступить перед угрозой объявления войны и должна разрешить проход помощи осаждённым в Клиссе христианским воинам!»
Венецианская Далмация. Спалато. Конец мая 1596 года
Елена видела: с ними и вокруг них происходит что-то ужасное. Они сидят, запертые в доме, как в крепости. Венецианец запретил ей выходить наружу, и двое вооружённых слуг следят за ней днём и ночью, чтобы она не нарушила запрет. Кроме самого венецианца да Хафизы, которую с сопровождающим отправляют за провизией, из дому никто не выходит. Они, бывшие её спасители, а сейчас сторожа, чего-то боятся! Несколько раз среди дня, заслышав шаги неизвестных людей на их улочке, заканчивающейся тупиком, венецианец и его слуги молча и тихо хватались за оружие и замирали у дверей и окон, выжидая, пока случайные гости не уйдут. Хафиза рассказывала Елене жестами, что встречает на рынке военные патрули, что ей дважды попадались небольшие отряды солдат, которые волокли куда-то избитых, окровавленных людей. Не зная ни итальянского, ни местного наречия, Хафиза не понимала, о чём говорили люди на базаре. Что происходит? В городе явно что-то происходит!
Рыцарь Коройя, замотавшись в плащ, так что видны были только одни его постаревшие глаза, быстро шёл к дому на Порта Фереа. Волосы, ему казалось, у него встали дыбом. Он не знал, что делать! Связной на Соборной площади — бывшем перистиле Диоклетианова дворца, — окружённой полуразрушенной колоннадой, передал рыцарю ужасные вести последних дней.
Проклятый венецианский проведитор Моро блокировал город и с моря, и с суши. Боевые галеры венецианской эскадры стоят на рейде, усиленные караулы охраняют гавань и все ворота города, водные и сухопутные. Говорят, Моро вступил в прямую связь с турецкими отрядами, сжавшими кольцо вокруг Клиссы, фактически негласно проводя с ними совместную операцию по уничтожению захватчиков крепости и им сочувствующих. По городу прошёл слух, будто кто-то видел в городе небольшие отряды турок!
В осаждённую крепость прорвался Франческо Бертуччи. Подполковник императорских войск в Хорватии Георг Ленкович, бросившийся с небольшим отрядом на помощь осаждённым, разбит в жестоком бою поблизости от Спалато. В этом бою многие славные воины Христа погибли, многие вожди ускоков попали в плен. Среди них, сказал связной, ненавистный венецианцам Бертуччи и глава Сени Георг Парадайзер. Ленкович сначала отступил в Клиссу, потом осуществил прорыв через окружение турок и бежал в горы, а оттуда скрылся в замке Сучурак, который принадлежит венецианцам. Однако Моро распорядился выгнать оттуда Ленковича! Так он поступил с боевым подполковником императора!
Участь Клиссы сочтена! Об этом рыцарь знал уже тогда, когда услышал о её захвате. А теперь она сдалась, сдалась туркам при попустительстве венецианцев, остатки осаждённых капитулировали. Их головы уже насажены на турецкие пики и выставлены на стенах крепости. Но где обещанные восстания по всей Хорватии, Сербии и Албании? Где войска императора, понтифика?
Пока турки добивают Ленковича и его людей, Моро, рассказал связной, устроил в Спалато настоящий трибунал над спалатцами, участвовавшими в захвате крепости. Каждый вечер по тайным доносам в городе проводятся облавы. Хватают всех подозрительных, хватают всех вооружённых мужчин!
Только такой услужливостью венецианцы могут умиротворить султана и доказать свою непричастность к захвату турецкой крепости. Самое ужасное — это то, что связь с центром паладинов утеряна. Протей замолчал. Курьер связного в назначенный день на встречу не пришёл. Те, кто должен был обеспечить их отход с этой опасной территории и перебросить в Боснию, не появились. Это означает, что рыцарь, его люди, женщина и её сын предоставлены сами себе, и он должен сам позаботиться о средствах их спасения!
Не успел Коройя вернуться домой и дать необходимые распоряжения своему отряду, как стал очевидцем перепалки женщины с одним из его людей. Она снова требовала, чтобы её выпустили из дома, и заявила, что никуда из Спалато не уедет, пока не встретится с купцом Мендересом.
— Но купца нет, госпожа! Вы же знаете, что кругом творится, и когда он объявится, неизвестно!
— Это ложь! Купец, может быть, давно в городе! Никто из вас не проверял, вернулся он или нет!
— Нам надо уезжать, женщина!
— Тогда я сама отправлюсь к нему в контору!
И она решительно шагнула к дверям.
— Проклятье! — Коройя, охваченный внезапной яростью, схватился за шпагу и готов был уже оборвать жизнь этой наглой сороки, если бы не его человек, который бросился между ними. Рыцарь с огромным трудом взял себя в руки.
— Хорошо, — сказал он с внезапным безразличием. — Ты, женщина, видно, думаешь, что только мы находимся здесь в опасности, а тебе ничто не угрожает. Ты глупа. Как только ты попадёшь в руки венецианцев, они пытками вытянут из тебя местонахождение твоего сына, а потом выдадут вас обоих османам. А скорее всего, они сами поспешат убить вас, чтобы не объяснять туркам, как вы здесь очутились. А теперь ступай к своему Мендересу!
Хуан Альберто Коройя повернулся к Елене спиной и отправился к себе в комнату, не сказав ей больше ни слова.
Рыцарь тяжёлым взглядом осматривал свою комнату, которая аскетической простотой походила на монашескую келью, но ему самому казалась сейчас душной тюремной камерой. Бутыль сливовицы, наполовину выпитая, стояла на каменном буфете, выступе древней античной постройки.
Глаза рыцаря налились кровью, но он не был пьян, он смертельно устал.
Проклятая наложница султана оказалась наглой, непокорной и своенравной и отнимала у него много душевных сил. И для того чтобы справиться с её возражениями, возмущением по поводу её участи, её взглядом, то презрительным, то требовательным, то испепеляющим, то умоляющим и всегда совершенно искренним, ему приходилось постоянно вызывать в памяти те страшные сцены, которые он пережил тридцать лет назад совсем молодым рыцарем, когда защищал Мальту во время Великой осады, — сцены гибели его товарищей на форте Святого Эльма в ночь на 24 июня 1565 года. Когда турки после многодневной осады, потеряв несколько тысяч убитых аскеров и янычар, ворвались в пролом форта, они обнаружили там только горстку раненых рыцарей с мечами в руках, сидящими на лавках и табуретах. Это был последний бой раненых. В живых не остался никто. Озверевшие от собственных потерь, турки вырезали на телах умирающих рыцарей кресты и, прибив к плотам, сбросили их в море. Молодой Коройя был из тех, кто подбирал тела из воды, подтягивал баграми и хоронил. Вот тогда он дал себе обет: убивать османов до тех пор, пока они не исчезнут с лица земли, и помнить, что нет такой жертвы, которую бы не принёс настоящий христианин для победы над неверными!
В те годы он ещё не представлял себе, что впереди его ожидают более тяжёлые испытания и что ему доведётся истоптать ногами не только всю Святую Землю, но и весь арабский восток и всю Анатолию — сердце вражеской империи, овладеть языком и обычаями врага до такой степени, что он теперь понимал турок лучше, чем самого себя.
Когда Протей поручил ему выманить и выкрасть жену султана прямо из гарема, он блестяще проделал эту, казалось, невероятную операцию, дал ей возможность отойти от Стамбула, освободил и провёл через границу империи. Доставил сюда, в Далмацию. И вот...
Кто мог предположить, что едва они приплывут в Спалато, как буквально в двух шагах от него безрассудные ускоки вместе с такими же безрассудными спалатцами решат захватить турецкую крепость! И теперь по вине обстоятельств они попали в западню. Настоящую западню.
Из записей М. Лунардо (запись от... июня 1596 года):
«Клисса сдалась туркам 30 мая.
Говорят, что при обороне крепости погиб епископ Сени Доминис. Джованни Альберти, который, оставив в крепости только 40 человек, присоединился к Ленковичу и был зарублен турками во время одной из вылазок. Погибли ещё каноники из Спалато — Гауденцио, Вителизо и Скарниц. Участие духовных лиц в захвате и обороне Клиссы вызвало серьёзные столкновения проведитора Моро с местными священниками, которых он преследует наравне с другими мятежниками.
Говорят, маленькому отряду ускоков, бежавшему из крепости, удалось спасти ключи от неё, которые пропали вместе с ними. Наверное, они повезли их в Сень. Но зачем ключи, если крепость уже у турок?»