В современной зарубежной науке сложилось несколько основных направлений в исследовании политической метафоры. Первое из них развивает традиционные взгляды на метафору, восходящие еще к Аристотелю. В этом случае метафора понимается как некое украшение мысли, способствующее успешности воздействия на адресата. В применении в американской лингвистике это направление обычно называют риторическим, однако в соответствии с российскими традициями названное направление в изучении метафор воспринимается как относящееся преимущественно к семантике и стилистике.

В основе второго направления лежит когнитивный подход, в соответствии с которым метафора представляет собой одну из форм мышления, особенно эффективную в условиях осмысления каких-то новых реалий, стремления по-новому взглянуть на что-то, казалось бы, хорошо известное, преобразовать свойственную адресату картину мира. Ведущая роль в становлении этого направления принадлежит М. Джонсону и Дж. Лакоффу, однако они создавали свою теорию отнюдь не на пустом месте, поскольку когнитивный подход к метафоре возник значительно раньше.

Риторическое (семантико-стилистическое) и когнитивное направления в современной политической метафорологии являются ведущими, но не единственными.

Значительное количество европейских исследований политической метафоры выполнено в рамках критического анализа дискурса, то есть методологически связано с идеями Р. Водак, Т. ван Дейка и их единомышленников. В этом случае метафора рассматривается как одно из средств, которые использует социальная власть для осуществления своего господства в обществе, для обоснования и осуществления социального неравенства и обмана граждан. Соответственно, задача исследователя – не столько выявить метафоры, сколько оценить их использование. Еще одна значительная группа исследований выполнена с использованием методик корпусного подхода и контент-анализа, сторонники которых при изучении роли метафор в развитии общества стремятся занимать более объективистскую позицию, не высказывая прямо своих личных симпатий и антипатий и опираясь на исследования строго определенного корпуса метафор по точно определенным правилам.

Наконец, в отечественной и зарубежной науке существуют публикации, в основе которых лежит изучение метафор на основе психолингвистических методик [Heradstveit, Bonham 2005; Gibbs, Wilson 2002; В.Н. Базылев 1999, 2002; В.П. Белянин 1999; А.А. Романов, Т.Ю. Черепанова 1998 и др.]. Отметим также, что в целом ряде случаев те или иные методики одни специалисты считают вариантами когнитивных или риторических (стилистических), тогда как другие специалисты определяют указанные теории как относительно самостоятельные направления. Значительный интерес представляет также проблема параллельного использования различных научных методов в рамках одного исследования: даже предварительные наблюдения показывают, что совмещение одних методов ведет к эклектике, тогда как взаимодействие других методов приводит к более полному пониманию сущности явления.

Обратимся к более детальному рассмотрению специфики и взаимодействия названных выше направлений в изучении политической метафоры.

 

2.1. Когнитивное направление в политической метафорологии

Центральное место в когнитивной лингвистике занимает проблема категоризации окружающей действительности, важную роль в которой играет метафора как проявление аналоговых возможностей человеческого разума. Метафору в современной когнитивистике принято определять как (основную) ментальную операцию, как способ познания, категоризации, концептуализации, оценки и объяснения мира. Мы взяли в скобки слово основную, потому что, как будет показано ниже, не все исследователи когнитивной метафоры придают ей статус основной операции.

Основными предпосылками когнитивного подхода к исследованию метафоры стали положения о ее ментальном характере (онтологический аспект) и познавательном потенциале (эпистемологический аспект).

На феномен метафоричности мышления обращали внимание Д. Вико, Ф. Ницше, А. Ричардс, К. Льюис, С. Пеппер, Ф. Барлетт, М. Бирдсли, Х. Ортега-и-Гассет, Э. МакКормак, П. Рикер, Э. Кассирер, М. Блэк, М. Эриксон и другие исследователи (работы многих из них представлены в сборнике «Теория метафоры» [1990]). Например, еще в 1967 г. М. Осборн указывал на то обстоятельство, что человек склонен метафорически ассоциировать власть с верхом, а все нежелательные символы помещать внизу пространственной оси, что, по сути, соответствует классу ориентационных метафор в теории концептуальной метафоры [Osborn 1967], а в разработанной М. Осборном теории архетипичных метафор просматриваются истоки теории «телесного разума» [Osborn 1967]. Относительным аналогом концептуальных метафор можно считать метафорические кластеры как способ описания системности политических метафор [Jamieson 1980].

Отечественному читателю мало известны работы американского ученого Дж. Джейнса. Занимаясь проблемой генезиса и эволюции человеческого сознания, Дж. Джейнс предложил оригинальную гипотезу об исторической динамике функциональной асимметрии человеческого мозга, отраженной в письменных источниках различных исторических эпох. В 1976 г. исследователь выпустил книгу «The Origin of Consciousness in the Breakdown of the Bicameral Mind», в которой отдельная глава была посвящена метафорам, что отражает ту роль, которую ученый отводил метафоре в формировании когнитивной системы человека [Jaynes 1976]. Дж. Джейнс связывал эволюцию сознания со способностью к метафоризации и считал, что метафора – это способ расширения нашего понимания мира, экспансии человеческого сознания. Как отмечал Дж. Джейнс, «абстрактные концепты формируются c помощью конкретных метафор» [1976: 50], но большинство людей не осознают метафоричности многих слов – «слова, обозначающие абстрактные понятия, как древние монеты, чье изображение стерлось от частого использования» [1976: 51]. По Дж. Джейнсу, понять – значит найти хорошую метафору, подобрать хорошо знакомый и связанный с нашими сенсорными ощущениями образ для осмысления неизвестного и малопонятного. Для описания того, как функционирует метафора, Дж. Джейнс предложил понятия метафира (metaphier), метафранда (metaphrand), парафира (paraphier) и парафранда (paraphand). Метафранд – это объект действительности, который мы недостаточно хорошо понимаем и который сравниваем с чем-то другим. Метафир – это то, что понятно и воспринимается нашими органами чувств. Свойства метафиров и связанные с ними ассоциации – это их парафиры. Например, одеяло – это то, что всем нам знакомо (метафир), с ним связан ряд ассоциаций-парафиров (тепло, защита, горизонтальное положение, кровать и др.). Эти ассоциации проецируются на понимаемый объект (метафранд) и становятся парафрандами этого объекта, т. е. его новыми свойствами. Таким образом, с помощью метафоры возникают новые идеи. Например, метафора «the snow blankets the ground» (снег накрывает землю одеялом) благодаря метафорической проекции приводит к возникновению парафрандов. В данном примере новая идея может состоять, например, в том, что земля под одеялом будет спокойно спать до весны и т. п.

Дж. Джейнс выделил ингерентные свойства сознания, лежащие в основе когнитивных процессов человека (нарратизация, отбор, серийность и др.). Некоторые из этих свойств тесно связаны с метафорой. Например, к свойствам сознания Дж. Джейнс причисляет «опространствование» (spatialization). Все в нашем сознании получает пространственное измерение, без которого мы не можем что-нибудь осмыслять. «Мысль имеет связь с конкретными действиями в конкретном мире» [1976: 61], поэтому в нашем мысленном пространстве мы постоянно оперируем объектами, помещаем их рядом друг с другом или разделяем их. По этой же причине единственный способ понять время или сознание – это дать ему пространственное измерение через метафору.

Предложенные Дж. Джейнсом понятия метафранда, метафира, парафира и парафранда соотносятся со сферами источника и мишени и метафорическими следствиями (entailments) в теории концептуальной метафоры. Вместе с тем эти понятия нельзя отождествлять. Метафир и метафранд – это объекты действительности, имеющие языковое отображение, а парафиры и парафранды – это исходные и полученные в результате метафоризации знания об этих объектах действительности и связанные с объектами ассоциации, опять же объективированные в языке. В то время как у Дж. Джейнса метафора еще сильно привязана к языковой системе, в теории концептуальной метафоры локус концептуальных сфер и метафорических следствий исключительно в когнитивной системе человека и окружающая человека действительность рассматриваются через систему когнитивных репрезентаций.

Все рассмотренные исследования способствовали становлению когнитивного подхода к метафоре, но именно в книге Дж. Лакоффа и М. Джонсона «Metaphors We Live by» [1980] была разработана теория, которая привнесла системность в описание метафоры как когнитивного механизма и продемонстрировала большой эвристический потенциал применения теории в практическом исследовании. Как и их предшественники, авторы постулировали, что метафора не ограничивается лишь сферой языка, а сами процессы мышления человека в значительной степени метафоричны. Метафора как феномен сознания проявляется не только в языке, но и в мышлении, и в действии. «Наша обыденная понятийная система, в рамках которой мы думаем и действуем, по сути своей метафорична» [Лакофф, Джонсон 2004: 25]. Такой подход позволил окончательно вывести метафору за рамки языковой системы и рассматривать ее как феномен взаимодействия языка, мышления и культуры. В более поздней работе «The Contemporary Theory of Metaphor» Дж. Лакофф строго разграничил метафорическое выражение и концептуальную метафору, подчеркивая, что «локус метафоры – в мысли, а не в языке» [Lakoff 1993: 203].

Согласно теории концептуальной метафоры в основе метафоризации лежит процесс взаимодействия между структурами знаний (фреймами и сценариями) двух концептуальных доменов – сферы-источника (source domain) и сферы-мишени (target domain). В результате однонаправленной метафорической проекции (metaphorical mapping) из сферы-источника в сферу-мишень сформировавшиеся в результате опыта взаимодействия человека с окружающим миром элементы сферы-источника структурируют менее понятную концептуальную сферу-мишень, что составляет сущность когнитивного потенциала метафоры. Базовым источником знаний, составляющих концептуальные домены, является опыт непосредственного взаимодействия человека с окружающим миром, причем диахронически первичным является физический опыт, организующий категоризацию действительности в виде простых когнитивных структур – «схем образов». Метафорическая проекция осуществляется не только между отдельными элементами двух структур знаний, но и между целыми структурами концептуальных доменов. Предположение о том, что при метафорической проекции в сфере-мишени частично сохраняется структура сферы-источника, получило название гипотезы инвариантности (Invariance Hypothesis) [Lakoff 1990, Turner 1990]. Благодаря этому свойству становятся возможными метафорические следствия (entailments), которые в метафорическом выражении эксплицитно не выражены, но выводятся на основе фреймового знания. Таким образом, когнитивная топология сферы-источника в некоторой степени определяет способ осмысления сферы-мишени и может служить основой для принятия решений и действия.

Конвенциональные метафорические соответствия между структурами знаний (концептуальные метафоры) согласованы с определенной культурой и языком. Например, концептуальная метафора ARGUMENT IS WAR (СПОР – ЭТО ВОЙНА) согласована с базовыми ценностями культуры носителей английского языка. Метафора не столько средство описания спора в понятиях войны, сколько устойчивый способ осмысления спора: можно проиграть или выиграть спор, оппонент воспринимается как противник, спорящие разрабатывают стратегии, занимают позиции, «расстреливают» (shoot down) аргументы противника и т. д. Вместе с тем можно «представить культуру, в которой спор рассматривается как танец, участники – как танцоры, а цель заключается в гармоническом и эстетически привлекательном танце», а не в победе над противником [Лакофф 2004: 26–27]. Концептуальные метафоры «являются неотъемлемой частью культурной парадигмы носителей языка» [Lakoff 1993: 210], укоренены в сознании людей и настолько привычны, что нередко не осознаются как метафоры.

В типологии американских исследователей концептуальные метафоры разделяются на три основные группы: структурные, онтологические и ориентационные. В структурных метафорах когнитивная топология сферы-мишени является моделью для осмысления сферы-мишени (ARGUMENT IS WAR), онтологические метафоры категоризируют абстрактные сущности путем очерчивания их границ в пространстве (MIND IS MACHINE) или c помощью персонификации (Inflation is eating up our profits), ориентационные метафоры отражают оппозиции, в которых зафиксирован наш опыт пространственной ориентации в мире (GOOD IS UP, BAD IS DOWN).

Многообразие современных исследований по концептуальной метафоре свидетельствует не только о непрекращающемся, но и растущем интересе к теории Дж. Лакоффа и М. Джонсона. Утверждение о том, что концептуальные метафоры охватывают всю сферу человеческого опыта и обладают значимым когнитивным потенциалом, на сегодняшний момент подкрепляется многочисленными исследованиями концептуальной метафоры, охватывающими практически большинство сфер человеческой деятельности. В исследованиях по концептуальной метафоре даже сложилась своеобразная «мода» называть научные работы по образцу классической монографии Дж. Лакоффа и М. Джонсона, что часто являлось указанием на методологию и новую сферу применения теории: «Metaphor and nation: metaphors Afrikaners live by» [Dirven 1994], «Metaphors we can learn by» [Ponterotto 1994], «Metaphors Economists Live by» [MacCloskey 1995], «Metaphors we die by» [Goatly 1996], «Metaphors we surf the web by» [Maglio, Matlock 1998], «Metaphors we discriminate by» [El Refaie 2001] и др.

Сфера применения эвристик этой теории постоянно расширяется за счет включения в научные изыскания материалов все большего количества языков: примером могут служить публикации, посвященные концептуальным метафорам в арабском, китайском, чагга, японском, эскимосских и других языках [Ahrens 2002; Ahrens et al. 2004; Chung et al. 2003a, 2003b, 2003c; Emanatian 1995; Fienup-Riordan 1994; Hiraga 1991; Maalej www; Yu 2000; 2003; 2004]. Еще одно направление развития названной теории – это обращение к метафорическому потенциалу невербальных семиотических систем, то есть исследование концептуальной метафоры в карикатуре [Bergen 2003], жестах [Cienki 2004], в визуальном ряде креолизованных текстов [Шинкаренкова 2005; Чудакова 2005].

Пересматривается традиция ограничивать роль метафоры в философии и науке. Хотя когнитивная метафора обычно и противопоставляется традиционному пониманию феномена, возводимому к Аристотелю, исследователи все чаще отмечают, что именно Аристотель первым указал на познавательный потенциал метафоры. Философы последующих поколений не обратили должного внимания на указанную Аристотелем способность «метафоры проникать в сущность вещей» [Лакофф 2004: 213], а «представители естественных наук относились к метафоре пренебрежительно, как лежащему за пределами грамматики средству, характеризующему неряшливое мышление, а не как к законному теоретическому инструменту» [МакКормак 1990: 372].

Вскоре после выхода монографии Дж. Лакоффа и М. Джонсона появилась и первая работа по изучению роли концептуальной метафоры в научном мышлении [Gentner 1982], в которой автор продемонстрировал на конкретных примерах, что в основе концептуальной метафоры и научной аналогии лежит один и тот же процесс когнитивной проекции из одного концептуального домена в другой. На настоящий момент исследования когнитивного потенциала метафоры в получении научного знания получили широкое распространение: влияние концептуальной метафоры на развитие научных идей исследовалось применительно к самой философии, а также биохимии, истории, математике, педагогике, политологии, психологии, генетике, экономике и многим другим научным направлениям [Ивина 2003; Avise 2001; Baars 1998; Brown 2001; Fernandez-Duque, Johnson 1999; Graham 2001; Lakoff, Nunez 2000; Lorenz 1998; Rohrer 1995; Thagard, Beam 2004 и др.].

Особенное распространение получили исследования концептуальной метафоры в сфере политической коммуникации. Перспективы применения когнитивных эвристик к политическому дискурсу были намечены Дж. Лакоффом и М.Джонсоном [1980]. Помимо общей характеристики теории концептуальной метафоры, американские исследователи рассмотрели следствия милитарной метафоры Дж. Картера и показали, что, казалось бы, совершенно лишенная эмоциональной оценки метафора ТРУД – ЭТО РЕСУРС позволяет скрывать антигуманную сущность экономической политики государств как с рыночной, так и с тоталитарной экономикой.

Положение о том, что субъект склонен реагировать не на реальность как таковую, а скорее на собственные когнитивные репрезентации реальности, приводит к выводу, что и поведение человека непосредственно определяется не столько объективной реальностью, сколько системой репрезентаций человека. Из этого следует, что выводы, которые мы делаем на основе метафорического мышления, могут формировать основу для действия. Это объясняет особенно повышенный интерес современных исследователей к концептуальной метафоре в сфере политической коммуникации по всему миру (А.Н. Баранов, Д. Берхо, ТС. Вершинина, Р. Дирвен, П. Друлак, Р. Каган, Ю.Н. Караулов, А.А. Каслова, Х. Келли-Холмс, В. Кеннеди, И.М. Кобозева, В. Кристол, Дж. Лакофф, Дж. Лавтон, М. Луома-ахо, Дж. Люл, Дж. Милликен, С.Н. Муране, А. Мусолфф, В. О'Реган, Р. Пэрис, Е. Рефайе, Т. Рорер, А.Б. Ряпосова, О. Санта Ана, Н.А. Санцевич, Е. Семино, Т.Г. Скребцова, А.В. Степаненко, Дж. Торнборроу, Ю.Б. Феденева, И. Хеллстен, Р. Хюльcсе, А. Ченки, П. Чилтон, Н.М. Чудакова, А.П. Чудинов, Й. Цинкен и др.).

Если в начальный период становления когнитивного подхода к анализу политической метафорики основное внимание было направлено на проверку теории концептуальной метафоры на примере анализа отдельных метафор и небольших временных периодов, то в 90-х годах, когда эта теория получает широкое признание и применение, в научных публикациях проявляется стремление исследователей к аккумуляции и обобщению все большего количества фактов. В России ярким примером такого подхода стали словари А.Н. Баранова и Ю.Н. Караулова [1991; 1994]. На рубеже XX–XXI вв. по всему миру реализуются проекты, посвященные комплексному и многоаспектному анализу концептуальных метафор в политическом дискурсе. Среди них монография А. Мусолффа «Mirror Images of Europe. Metaphors in the public debate about Europe in Britain and Germany» [Musolff 2000], в которой проанализированы основные сферы-источники и сценарии, актуализированные в медиа-дискурсе Германии и Великобритании при концептуализации Европы и Евросоюза за период 1989–2000 гг. В это же время выходит монография А.П. Чудинова «Россия в метафорическом зеркале: когнитивное исследование политической метафоры» [2001], в которой представлен анализ метафорических моделей российского политического дискурса 1991–2000 гг. Одновременно в США появляется книга Дж. Вэй «Virtual Missiles: Allusions and Metaphors Used in Taiwanese Political Discourse» [Wei 2001], отражающая анализ метафорических моделей и аллюзий тайваньского политического дискурса 90-х годов. В 1999–2002 гг. в Билефельдском университете был реализован российско-немецкий проект по сравнительному изучению русской и немецкой политической метафорики эпохи перестройки и «поворотного» периода (die Wende-Periode) в Германии [Baranov, Zinken 2003; Zinken 2004]. В 2002 г. в США О. Санта Ана публикует монографию по метафорическому представлению иммиграции [Santa Ana 2002]. Чуть позже появляются монографии Дж. Чартериса-Блэка, одна из которых посвящена анализу метафорики в идиолектах известнейших американских и британских политиков XX в. [Charteris-Black 2004a], а другая – комплексному исследованию метафор в инаугурационных обращениях американских президентов и манифестах британских лейбористов и консерваторов [Charteris-Black 2004б].

На современном этапе исследователей политической метафоры особенно интересуют два типа корреляции метафорических выражений и сознания человека. С одной стороны, корпусные исследования метафор позволяют выявить структуры «коллективного подсознательного», которые не выражены эксплицитно. Например, А.Н. Баранов с помощью метафорического анализа показал, что, несмотря на эксплицитное неодобрение взяточничества, российские политики и предприниматели используют преимущественно органистическую метафору и воспринимают взяточничество как естественное положение дел [Баранов 2004]. Этот аспект можно сформулировать как «сознание (подсознательное) определяет метафоры» и, соответственно, анализ метафор – это анализ концептуальных структур. Вместе с тем прагматический потенциал метафор сознательно используется в политическом дискурсе для переконцептуализации картины мира адресата. Этот подход можно выразить в формуле «метафоры определяют сознание». Первый аспект рельефно проявляется в исследованиях стертых метафор, второй – при анализе ярких, образных метафор, хотя жесткого разграничения, конечно же, нет.

Исследователи сходятся во мнении, что политическая метафора – значимый инструмент манипуляции общественным сознанием. Вместе с тем, как показал еще Дж. Лакофф [Lakoff 1991], предлагаемые политиками метафоры лишены аргументативной силы, если они не согласуются с концептуальными прототипами того или иного общества. В этом отношении показательна работа П. Друлака [Drulak 2005], в которой автор анализирует кризис словацко-чешских отношений накануне распада Чехословакии. В 1991 г. чешский премьер-министр Петр Питхарт, пытаясь ослабить националистические разногласия, выступил по телевидению с речью, в которой он признал, что в прошлом к словакам относились не совсем справедливо, и предположил, что обе нации могли бы в будущем жить в своего рода «двойном доме» (DVOJ DOMEK). Метафора «двойного дома», не использовавшаяся до этого в чехословацком политическом дискурсе, вызвала бурные споры, а менее чем через год лидеры Чехии и Словакии пришли к решению о невозможности дальнейшего сосуществования в рамках одного государства. Следуя за П. Чилтоном и Дж. Лакоффом, исследователь отмечает, что метафора дома как контейнера с четким разграничением внутреннего и внешнего пространств доминировала в осмыслении государства на протяжении столетий. Предложенный политиком концепт должен был стать альтернативой представлениям о едином чешском доме или двух отдельных домах для каждой нации, но П. Питхарт не смог объяснить, как выглядит такой «двойной дом», поэтому ни чехи, ни словаки ее просто не поняли и предпочли прототипический вариант собственного дома для каждой нации.

На современном этапе можно выделить несколько взаимодействующих, дополняющих и развивающих друг друга подходов, которые, объединяясь по принципу «фамильного сходства», формируют сложный научный прототип когнитивного подхода к исследованию метафоры. В этот ряд входят классическая теория концептуальной метафоры [Lakoff, Johnson 1980; Lakoff 1993], теория концептуальной интеграции [Fauconnier, Turner 1994; 1998; 2002; Turner, Fauconnier 1995; 2000], теория первичных и сложных метафор [Grady et al. 1996], когерентная модель метафоры [Spellman et al. 1993], модель концептуальной проекции [Ahrens 2002; Chung et al. 2003], коннективная теория метафорической интерпретации [Ritchi 2003a, 2003b, 2004a, 2004b], теория лексико-концептуальной проекции [Evans, Zinken 2006], дескрипторная теория метафоры [Баранов 2003, 2004; Баранов, Караулов 1991, 1994], теория метафорического моделирования [Чудинов 2001, 2003] и др. К числу наиболее дискуссионных относятся вопросы о процедурах обработки знаний и механизме метафоризации, о способах репрезентации когнитивных структур и их системности, об оптимальных способах выявления и анализа когнитивных структур, отражаемых метафорой.

Несмотря на существующее разнообразие подходов, исследователи до сих пор продолжают развивать и дополнять отдельные положения теории концептуальной метафоры. Так, А. Мусолфф в ряде работ [Musolff 2004a, 2004b] отмечает, что необходимо пересмотреть тот взгляд на концептуальную метафору, при котором структура сферы-источника жестко детерминирует постижение сущностей сферы-мишени и предлагает дополнить теорию концептуальной метафоры понятием концептуальной «эволюции» (conceptual evolution) метафор. Тот факт, что в политическом дискурсе реализуются различные или совершенно противоположные по оценочному смыслу сценарии одной и той же метафорической модели, указывает на необходимость учитывать два взаимодополняющих фактора: экспериенциальную основу (традицию) и «концептуальную гибкость». Другими словами, метафора функционирует в политическом дискурсе подобно тому, как живой организм, обладающий свойствами наследственности и изменчивости, взаимодействует с окружающей средой, т. е. «эволюционирует» и «выживает» наряду с другими метафорами. По существу, подчеркивается необходимость учета дискурсивных факторов, оказывающих значительное влияние на функционирование концептуальной политической метафоры.

Отдельное внимание исследователей привлекает осмысление и уточнение постулатов теории «телесного разума». Й. Цинкен [Zinken 2002; 2003], отмечая значимость сенсомоторного опыта человека для метафорического осмысления действительности, подчеркивает, что при анализе метафор важно учитывать культурный, исторический опыт. Выделив в отдельную группу интертекстуальные метафоры (intertextual metaphors), исследователь показал их идеологическую значимость для осмысления политических событий в польском газетном дискурсе. Например, противники вступления Польши в Евросоюз использовали для концептуализации будущего своей страны интертекстуальную метафору Освенцим [Zinken 2002: 143], коммунистов в Польше в 1989 г. часто метафорически представляли завоевателями-крестоносцами [Zinken 2002: 221–223] и т. п. Такой подход перекликается с идеей И. Хеллстен о необходимости различать общие структурные метафоры (general structural metaphors) и исторические метафоры (historical metaphors), при порождении которых исторические имена и события проецируются на современные политические ситуации [Hellsten 1997]. Сходную позицию занимает Р. Пэрис [Paris 2004], выделяя в отдельную группу исторические метафоры (historical metaphors).

Модифицированный вариант рассматриваемой концепции предложен Д. Ричи в коннективной теории метафорической интерпретации [Ritchie 2003a, 2003b, 2004a, 2004b]. Принимая тезис о базовой опосредованности мышления телесным опытом, исследователь отмечает, что метафоры необходимо анализировать в когнитивном и коммуникативном контексте, включающем детализированную репрезентацию речевого общения и предшествующий опыт участников коммуникации [Ritchi 2003b]. Интерпретация метафор напрямую связана с фондом общих знаний и убеждений (common ground) участников коммуникации, поэтому для исследователя важно учитывать этот аспект при рассмотрении интеракции сферы-источника и сферы-мишени. Каждая метафора интерпретируется в специфичном, уникальном коммуникативном контексте, и индивидуальные интерпретации могут значительно варьироваться [Ritchi 2004a, 2004b]. Более сложный характер, по мнению исследователя, носят отношения между концептуальными доменами. Например, «война» – это не обязательно первичный концепт при осмыслении спора. Существует сложный спектр интерпретаций спора (от простых дискуссий через соперничество до тотальной войны). Рассматривая такие метафоры, как «defend», «position», «maneuver» или «strategy», невозможно априори определить, относится ли подразумеваемое к войне, соревнованию атлетов или игре в шахматы. Подобные метафоры отображают когнитивные ответы на прототипические ситуации, а не проекцию одного концепта на другой [Ritchi 2003a].

Подход к концептуальной метафоре в Люблинской этнолингвистической школе проанализирован в работе Й. Цинкена [Zinken 2004]. Автор обсуждает возможность разработки лингвокогнитивной теории метафоры, объединяющей антропологический и когнитивный ракурсы в изучении языка. Одновременно указывается на необходимость учета социокультурных условий функционирования языка и когниции, что означает включение в поле интересов исследователя, и реконструкции языковых картин мира, и анализа социальных (национальных, профессиональных, гендерных и др.) стереотипов, и квантитативного анализа, и широкого культурного контекста.

Все чаще подвергается пересмотру тезис об однонаправленности метафорической проекции [Баранов 2004б; Barnden et al. 2004; Coulson 1996; Jakel 1999 и др.]. Так, группа исследователей из Бирмингемского университета указывает на то, что при анализе междоменных корреляций (inter-domain influences) в концептуальной метафоре следует учитывать обратное влияние (reverse influence) сферы-цели на сферу-источник, которое наиболее очевидно проявляется в вопросах и командах [Barnden et al. 2004]. С. Коулсон отмечает, что возможны метафоры, в которых сфера-мишень служит основанием для обратного осмысления сферы-источника, иллюстрируя это положение на примере анализа метафорической номинации компьютерного вируса «Братья Менендес». Братья Менендес убили своих родителей, и по праву наследования им полагалось значительное состояние. На открытом судебном процессе они заявили, что долгое время подвергались насилию со стороны родителей, а убийство было самообороной (родители в момент убийства были безоружны, а оба брата были в возрасте старше 20 лет). Компьютерный вирус «Братья Менендес», уничтожая файлы, оповещает пользователя о том, что он был жертвой физического и сексуального насилия со стороны уничтоженных файлов. С одной стороны, вирус – мишень для метафорической проекции, с другой – содержит в себе инференции, оценочные интерпретации реального случая с братьями Менендес [Coulson 1996: 143–158].

Как отмечает А.Н. Баранов, не всегда концепты сферы-мишени более конкретны, чем концепты сферы-источника (например, метафоры со сферами-источниками ЛИТЕРАТУРА, СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННЫЕ СУЩЕСТВА, ИСТОРИЯ). В таких случаях следует говорить не о прояснении, а о переструктурировании сферы-мишени. Вместе с тем «в целом следует признать верным, что ядро метафорической системы образуют метафоры, отвечающие сформулированному тезису об однонаправленности» [Баранов 2004б: 11].

С середины последнего десятилетия прошлого века развивается альтернативный подход к анализу когнитивной метафоры, известный как теория концептуальной интеграции, или теория блендинга (Дж. Барнден, С. ван Петтен, Т. Вил, Дж. Грэди, М. Тернер, С. Коулсон, Т. Оукли, Ж. Фоконье и др.). Следует, однако, подчеркнуть, что идею «смешения» концептов обозначил еще А. Ричардс, отмечая, что «когда мы используем метафору, у нас присутствуют две мысли о двух различных вещах, причем эти мысли взаимодействуют между собой внутри одного-единственного слова или выражения, чье значение как раз и есть результат этого взаимодействия» [Ричардс 1990: 46].

Основатели теории блендинга М. Тернер и Ж. Фоконье пришли к выводу о том, что метафоризация не исчерпывается проекцией из сферы-цели в сферу-мишень, как эксплицировано в теории концептуальной метафоры, а включает в себя сложные динамические интеграционные процессы, создающие новые смешанные ментальные пространства, которые способны в самом процессе концептуальной интеграции выстраивать структуру значения. Когнитивный подход к метафоре в рамках этой теории разрабатывался на основе синтеза теории ментальных пространств Ж. Фоконье (анализ теории см. [Скребцова 2000: 137–146]) и теории концептуальной метафоры, отдельные положения которой подверглись пересмотру [Coulson 1996; Fauconnier, Turner 1994; 1998; Turner, Fauconnier 1995; 2000].

Ревизия теории концептуальной метафоры в рамках теории блендинга была подготовлена рядом критических работ, направленных на пересмотр двух положений. Во-первых, исследователи указывали на тот факт, что в теории Дж. Лакоффа и М. Джонсона метафора рассматривается как почти единственный когнитивный механизм, в то время как метафора – лишь один из способов мышления, направленных на осмысление сложных идей [Benzon, Hays 1987]. Во-вторых, сомнения возникли по поводу гипотезы инвариантности, постулирующей жесткую детерминацию сферы-мишени структурой сферы-источника [Brugman 1990; Turner 1990].

Прежде всего, М. Тернер и Ж. Фоконье предложили альтернативную двухдоменной модели метафоры (two-domain model) модель нескольких пространств (many-space model) [Fauconnier, Turner 1994]. По мнению исследователей, однонаправленная метафорическая проекция из сферы-источника в сферу-цель представляет собой только частный случай более сложного, динамического и вариативного комплекса процессов, для экспликации которых необходимо ввести в исследование когнитивной метафоры два промежуточных пространства (middle spaces). Таким образом, в отличие от двух концептуальных доменов в теории Дж. Лакоффа и М. Джонсона предлагается рассматривать четыре ментальных пространства: два исходных пространства (input spaces), общее пространство (generic space) и смешанное пространство (blended space), или бленд (blend). Исходные пространства соотносятся со сферой-источником и сферой-целью в теории концептуальной метафоры, хотя количество исходных пространств может быть больше двух.

Общее пространство содержит наиболее абстрактные элементы (роли, фреймы и схемы), присущие обоим исходным пространствам, т. е. выступает основанием метафоризации на самом абстрактном уровне. В бленде «смешиваются» детали исходных пространств, в результате чего образуется качественно новая концептуальная структура, которая больше не зависит от исходных пространств и имеет собственные потенции к дальнейшему развитию. По метафорическому выражению исследователей, бленд «живет своей собственной жизнью» [Turner, Fauconnier 2000: 137].

Ментальные пространства не тождественны концептуальным доменам. Ментальное пространство – это относительно небольшой «концептуальный пакет», который эксплицитно заимствует из концептуального домена только часть структуры и конструируется для понимания конкретной ситуации или действия [Turner, Fauconnier 1995: 184]. Применительно к метафорам исследователи нередко используют понятие «исходный домен» (input domain), что является научным термином-блендом, совмещающим идеи теории концептуальной метафоры и теории концептуальной интеграции.

М. Тернер и Ж. Фоконье [Turner, Fauconnier 2000] демонстрируют практическое применение такого подхода на примере некогда популярной в Вашингтоне политической метафоры «Если бы Клинтон был Титаником, то утонул бы айсберг». В рассматриваемом бленде осуществляется концептуальная интеграция двух исходных ментальных пространств, в котором президент соотносится с кораблем, а скандал с айсбергом. Бленд заимствует фреймовую структуру как из фрейма «Титаник» (присутствует путешествие на корабле, имеющем пункт назначения, и столкновение с чем-то огромным в воде), так и каузальную и событийную структуры из известного сценария «Клинтон» (Клинтон уцелел, а не потерпел крушение). В рассматриваемом примере общее пространство включает один объект, вовлеченный в деятельность и побуждаемый к ней определенной целью, который сталкивается с другим объектом, представляющим огромную опасность для деятельности первого объекта. Очевидно, что в общем пространстве результат этого столкновения не предопределен. Междоменная проекция носит метафорический характер, однако смешанное пространство обладает каузально-событийной структурой, не выводимой из фрейма источника. Если метафорические инференции выводить только из ментального пространства-источника, то Клинтон должен потерять президентский пост. Полученные инференции не выводятся и из пространства-цели. В бленде появляется новая структура: Титаник все-таки непотопляем, а айсберг может утонуть. Эта «невозможная» структура недоступна из исходных пространств, она конструируется в бленде и привносит совершенно новые, но понятные инференции.

В теории блендинга процесс концептуальной интеграции проходит в три этапа: композиция (composition), оформление (completion) и разработка (elaboration) [Grady et al. 1999: 106]. На этапе композиции содержание исходных пространств проецируется в смешанное пространство. При оформлении смешанное пространство воспринимается как долгосрочная единая концептуальная структура, которая может бесконечно видоизменяться и разрабатываться на завершающем этапе.

При анализе метафор исследователям блендинга часто приходится сталкиваться с интеграционными сетями (integration networks), которые включают сразу несколько (больше двух) исходных пространств с разными видами проекции (например, и метонимию, и метафору) [Fauconnier, Turner 1998]. На основе анализа сетевых структур М. Тернер и Ж. Фоконье разработали следующие принципы оптимальности интеграционных сетей.

1. Принцип интеграции. Смешанное пространство должно создавать жестко интегрированную среду, которой можно оперировать как единым целым.

2. Принцип сети. Манипуляция блендом должна поддерживать сеть соответствующих связей с исходными пространствами без дополнительных наблюдений или вычислений.

3. Принцип распаковки. Бленд должен позволять реконструировать исходные пространства, междоменную проекцию, общее пространство и сеть связей между всеми пространствами.

4. Принцип топологии. Каждый элемент в бленде должен функционировать согласно структурным отношениям, присущим его исходному пространству.

5. Принцип подходящего основания. Если элемент появляется в бленде, то появляется необходимость найти значимость для этого элемента. Значимость включает релевантные связи с другими пространствами и релевантные функции, задействованные в бленде.

6. Принцип уменьшения метонимической дистанции. Если один элемент проецируется из исходного пространства в бленд, а другой элемент из того же пространства проецируется благодаря метонимической связи с первым, то в бленде укорачивается метонимическая дистанция между обоими элементами [Fauconnier, Turner 2002: 309–352].

Например, в метафоре DEATH IS THE GRIM REAPER (СМЕРТЬ – СТАРУХА С КОСОЙ) детали интеграционной сети разрабатываются в самом бленде и не выводятся из метафорической проекции: если отношение смерти и жнеца с косой метафорическое, то отношение между смертью и скелетом метонимическое, и по принципу метонимического сужения скелет становится в большей степени связанным в бленде, чем в исходном пространстве-источнике. Отметим также, что перевод «старуха» не совсем верен: английский прототипический образ смерти – скелет, облаченный в монашеское одеяние с капюшоном. В бленд также проецируется церковное облачение, ассоциирование с религиозными ритуалами, связанными со смертью человека [Fauconnier, Turner 1994: 21; Turner, Fauconnier 2000: 138; Grady et al. 1999: 108–109].

Важно иметь в виду, что блендинг понимается довольно широко и совсем не ограничивается исследованием процессов метафоризации: его значимость в когнитивных процессах практически тотальна. Блендинг – «когнитивный механизм, охватывающий многие (возможно, все) когнитивные феномены, включая категоризацию, построение гипотез, инференцию, происхождение и комбинирование грамматических конструкций, аналогию, метафору и нарратив» [Fauconnier, Turner 1994: 3–4]. Как видно из определения, в теории блендинга метафора занимает место только одного из когнитивных механизмов, точнее, является разновидностью всеобщего механизма концептуальной интеграции. При таком подходе возникает необходимость объяснить, чем метафорический блендинг отличается от других видов блендинга. В наиболее общем виде предлагается считать метафорическим такое смешанное пространство, в котором концептуальная интеграция сопровождается фузией (fusion) элементов исходных пространств. Например, в бленде «Государство – это корабль» метафора «корабль» представляет из себя некий «сплав», соотносится и с концептом корабля, и с концептом государства в исходных пространствах, в то время как в неметафорическом бленде один элемент смешанного пространства обычно соотносится только с одним исходным пространством. Однако фузия не всегда признак метафоры. В бленде «Карл – холостяк» также происходит «сплавление» концепта «Карл» и принятого в данной культуре прототипического концепта «холостяк». Метафорическая фузия характеризуется запретом на вхождение в бленд некоторых значимых элементов исходных пространств [Grady et al. 1999: 109–114].

Подчеркнем, что едва ли можно говорить о разногласиях на общетеоретическом уровне: все подходы объединены общим взглядом на онтологический статус и эпистемологическую роль метафоры. К тому же не всегда границы между подходами можно провести отчетливо. Например, в исследованиях по политической метафорике А. Мусолфф выражает приверженность теории концептуальной метафоры и развивает идею «концептуальной эволюции» метафор, которая, по сути, объединяет дискурс-анализ с этапом разработки в блендинге [Musolff 2004a]. В. Спелманн и др. подвергают пересмотру тезис об однонаправленности метафорической проекции, но исследование метафорики политического кризиса в Персидском заливе не многим отличается от традиционной методики по Дж. Лакоффу [Spellman et al. 1993]. В работе Дж. Грэди, Т. Оукли и С. Коулсон отмечается, что теория концептуальной метафоры и теория блендинга носят комплементарный характер [Grady et al. 1999] и др.

Вместе с тем исследователи блендинга анализируют единичные примеры (в основном свежие метафоры), и корпусных исследований метафоры в рамках этой теории не проводилось. Очевидно, это связано с большой практической сложностью корпусного описания концептуальных интеграционных сетей (уникальных для каждого конкретного случая) и отсутствием соответствующей методики. Исследователи блендинга предприняли попытку отобразить динамику метафоризации и обратились к анализу единичных примеров. Однако преодоление статического ракурса в рассмотрении метафорических соответствий чрезвычайно усложнило корпусное описание согласованных с определенной культурой метафорических моделей. Таким образом, новые эвристики были получены за счет отказа от старых. При этом важно учитывать, что исследователи блендинга ставят перед собой несколько другие цели: изучить метафору не как культурно-статический, а как индивидуально-динамический феномен.

Как показывает представленный обзор, когнитивный подход к анализу метафоры занимает ведущее положение в современной метафорологии, но очень многие аспекты когнитивной теории по-прежнему остаются дискуссионными. Предложенная Дж. Лакоффом и М. Джонсоном теория получила широкое признание в мировой науке и нашла многостороннее применение в практических исследованиях, вместе с тем эта теория активно развивается и интерпретируется во многих научных школах и направлениях, получая новые импульсы к эволюции в рамках различных методологических установок.

 

2.2. Риторическое направление в изучении политической метафоры

Риторическое направление в изучении политической метафоры возникло значительно раньше, чем когнитивное. Одним из первопроходцев в изучении политической метафорики по праву считается Майкл Осборн, чьи работы по архетипичным метафорам послужили точкой отсчета для исследовательской традиции изучения метафор в риторическом направлении политической лингвистики. Исследовав обращения политиков к электорату, М. Осборн пришел к выводу, что в политической речи независимо от времени, культуры и географической локализации коммуникантов неизменно присутствуют архетипичные метафоры (archetypal metaphors). Политики, желающие в чем-то убедить адресата, используют образы природного цикла, света и тьмы, жары и холода, болезни и здоровья, мореплавания и навигации [Osborn 1967а; 1967б]. Такие метафоры опираются на универсальные архетипы и служат основой для понимания людьми друг друга и в то же время создают основу для политического воздействия и убеждения. Основываясь на результатах своих исследований, М. Осборн сформулировал шесть постулатов функционирования архетипичных метафор в политической коммуникации.

1. Архетипичные метафоры используются чаще, чем свежие метафоры.

2. Архетипичные метафоры одинаковы во все времена и во всех культурах и независимы от конъюнктурных условий их актуализации.

3. Архетипичные метафоры укоренены в непосредственном общечеловеческом опыте.

4. Архетипичные метафоры соотносятся с основными человеческими потребностями.

5. В большинстве своем архетипичные метафоры оказывают воздействие на преобладающую часть аудитории.

6. Архетипичные метафоры часто встречаются в самых важных частях самых важных политических обращений в любом обществе [Osborn 1967а: 116].

Позже М. Осборн скорректировал широту выводов и статичность предлагаемой картины и пересмотрел категоричность некоторых постулатов в сторону эволюционизма [Osborn 1977], но исследователи политической метафоры в русле риторического направления опирались на полученные М. Осборном выводы и сохранили в своих исследованиях интерес к архетипичным метафорам в политической риторике, особенно в выступлениях крупных политических деятелей. Например, В. Риккерт [Rickert 1977] исследовал архетипичные метафоры в военной риторике У. Черчилля, несколько позднее К. Джемисон [Jamieson 1980] провела сравнительный анализ метафор Э. Брауна и папы римского Павла VI, а в исследовании С. Перри [Perry 1983] были рассмотрены метафоры «заражения» Германии в риторике А. Гитлера.

Вполне закономерно, что постулаты М. Осборна претерпевали изменения и уточнения. Усилия исследователей риторического направления были направлены не только на поиск архетипичных, т. е. универсальных метафор и их вариаций, но и на выявление культурно обусловленной специфики политической метафорики. Поиску ключевых культурных метафор, использующихся на протяжении длительного периода времени, посвящено исследование Рональда Карпентера [Carpenter 1990]. Исследователь рассмотрел американский публичный дискурс (со времен Американской революции до середины 80-х годов XX в.), так или иначе имеющий отношение к участию США в войнах, и обнаружил, что во многих американских политических обращениях американские солдаты представляются как frontiersmen – люди, живущие или работающие в приграничной зоне. Ранняя история США – это история продвижения европейских поселенцев с восточного побережья на Запад, сопровождавшегося конфликтами с Британской метрополией и военными столкновениями с индейцами. Образ сильного и смелого человека из приграничной зоны (frontiersman), «охотника из Кентукки», «воина с западными индейцами» на протяжении долгого времени используется для привнесения положительной оценки в образ американского солдата. Соответственно, и для врага находятся подходящие исторические аналогии. Например, в конце 1890-х годов президент Т. Рузвельт сравнивал вооруженных филиппинцев (во время конфликта с американскими войсками) с команчами, сиу и апачами [Carpenter 1990: 4].

Много внимания уделялось метафорике милитаристского дискурса [Heisey 1993; Ivie 1987, 1989; Medhurst et al. 1990]. Такие исследования, в частности, показали, что в американской политической коммуникации устойчивы метафоры дегуманизации врага; религиозно окрашенные метафоры противостояния добра и зла; метафоры, апеллирующие к американской военной истории.

Помимо архетипичных и специфичных политических метафор, внимание исследователей в прошлом веке было направлено на анализ аргументативного потенциала политической метафорики. По понятным причинам материалом для таких исследований служили метафоры в выступлениях победивших на выборах политиков. Так, С. Дафтон [Daughton 1993] исследовала метафоры в первом инаугурационном обращении Ф.Д. Рузвельта, Х. Стелцнер рассмотрел метафоры в речи Дж. Форда [Stelzner 1977]. В работах Р. Айви проанализированы метафоры и их взаимодействие с изложением фактов в речи Г. Трумана и его антисоветской доктрине [Ivie 1986, 1999]. Вместе с тем метафоры в идиолектах политиков, оппозиционных существующей власти и претендующих на нее, также рассматривались как важный материал для исследования метафорической аргументации в целом [Blankenship 1973; Henry 1988].

Анализ архетипичных метафор в идиолектах политиков был направлен не только на поиск подтверждений того, что метафоры обладают значительным аргументативным потенциалом, но и на выявление причин прагматических неудач. Как показывает Х. Стелцнер, американский президент Дж. Форд объявил, что намерен вести войну с инфляцией, но не смог проводить соответствующую политику и «доказать подлинность однажды произнесенной метафоры, которая требовала от него больше, чем он хотел или мог сделать» [Stelzner 1977: 297].

Исследователи политической метафорики обращались и к более ранним эпохам. Например, в исследовании Й. Йенсен рассмотрены метафоры родства, которые активно использовались в период американско-британского противостояния накануне Американской революции [Jensen 1977].

Хотя разрабатываемые в рамках политической лингвистики лингвопрагматические аспекты функционирования метафоры важны, они не исчерпывают всей сложности феномена политической метафоры. Примечательно, что по мере становления когнитивного подхода исследования политической метафоры, декларируемые как риторические, по существу обращались к анализу метафоры как когнитивному феномену.

В современных исследованиях, относящихся к риторико-прагматическому направлению в исследовании политической метафоры, прослеживается две тенденции. В первом случае лингвисты, не ссылаясь на исследования по когнитивной метафоре, заимствуют некоторые идеи и термины когнитивной лингвистики. Примером могут служить исследования тактик «риторического фрейминга». Так, В. Бенуа [Benoit 2001] рассмотрел такую тактику на примере анализа метафор в предвыборных обращениях Б. Клинтона и Б. Доула 1996 г. Обращаясь к избирателям, Б. Доул заявил о необходимости построить «мост к прошлому», в котором когда-то царили стабильность и спокойствие. Две недели спустя его оппонент пообещал избирателям помочь построить «мост в будущее». Б. Клинтон указал на преимущества своего видения перспектив развития страны и выставил свою позицию в более выгодном свете в рамках метафорического фрейма оппонента. При другом подходе исследователи не используют терминологию когнитивной науки, но, разрабатывая прагматические аспекты политической метафорики, рассматривают метафору и как значимый инструмент речевого воздействия, и как феномен, отражающий важные характеристики общественного сознания (см., например [Anderson 2002a, 2002b; Hardy-Short, Short 1995]).

Для более глубокого понимания проблем взаимодействия и даже конкуренции риторических и когнитивных исследований особенно показательно сопоставление метафорического анализа одних и тех же событий в обоих научных направлениях. В 1991 г. Дж. Лакофф опубликовал широко известное сейчас исследование об американских метафорах, которые использовались для оправдания первой войны в Персидском заливе [Lakoff 1991]. Ведущую роль в обосновании необходимости войны играли метафоры ПОЛИТИКА – это БИЗНЕС, ГОСУДАРСТВО – это ЧЕЛОВЕК, ПОЛИТИКА – это АЗАРТНАЯ ИГРА; не меньшую роль в оправдании играла «сказка о справедливой войне», основу которой составляла классическая схема НЕВИННАЯ ЖЕРТВА (Кувейт), ЖЕСТОКИЙ ЗЛОДЕЙ (Ирак) и ДОБЛЕСТНЫЙ СПАСИТЕЛЬ (Соединенные Штаты). В арабском мире популярной была семейная метафора: ВОЙНА между Кувейтом и Ираком – это ДЕЛО СЕМЕЙНОЕ, следовательно, старший брат (ИРАК) имеет полное право «поучить» младшего брата (КУВЕЙТ). Всякое вмешательство чужаков в семейные дела – совершенно бессмысленно, братья во всем разберутся сами.

Риторическим аналогом этой работы может служить исследование Б. Бэйтса, посвященное метафорическому оправданию той же войны в выступлениях Дж. Буша [Bates 2004]. Определяя теоретическую базу своего исследования, Б. Бэйтс приводит традиционный для риторического направления ряд ссылок на работы М. Осборна, К. Берка, Р. Айви и других исследователей и использует популярную в риторическом направлении методику анализа метафорических кластеров. Дж. Буш использовал в своих обращениях метафоры кластера SAVAGERY (ДИКОСТЬ) для оправдания вмешательства Америки в конфликт и кластера CIVILIZATION (ЦИВИЛИЗАЦИЯ) для убеждения глав других государств создать антииракскую коалицию. Метафорические кластеры реализуют то, что К. Берк называл «типичной историей» (representative anecdote), которая в варианте Дж. Буша редуцировала существующую ситуацию до простого сценария: «не США выступают против Ирака, а дикарь против цивилизованного мира». Кластеры отображают оппозицию, которая не оставляет альтернативы, так как все народы считают себя цивилизованными. Как показывает Б. Бэйтс, лидеры государств антииракской коалиции восприняли предложенную Дж. Бушем «типичную историю» и воспроизводили эти кластеры в своих выступлениях, в том числе и египетский лидер Хосни Мубарак, и турецкий президент Турук Озал. Читатель, знакомый с исследованием Дж. Лакоффа, легко проведет параллели между «сказкой о справедливой войне» и «типичной историей». Вместе с тем методика анализа метафорических кластеров разрабатывалась параллельно с теорией концептуальной метафоры, а использование в риторике «типичной истории» было подмечено К. Берком в 60-х годах прошлого века [Burke 1969].

Отметим также, что Джордж Лакофф и многие другие американские приверженцы когнитивного направления последовательно демонстрируют либерализм своих политических взглядов и критикуют слова и дела руководителей родной страны, заимствуя некоторые приемы из методики критического анализа дискурса. Последователи риторического направления, как правило, придерживаются консервативных взглядов. Например, у Б. Бэйтса изучение метафорических кластеров и «типичной истории» – это свидетельство, едва ли не апологетика риторического «гения» Дж. Буша (или его спичрайтеров), который смог убедить весь мир вступить в коалицию. Одновременно Б. Бэйтс выражает опасения, что данная тактика может не сработать, когда это вновь потребуется для защиты интересов США.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что становление современной теории политической метафоры сопровождалось диалектическим взаимодействием формирующейся когнитивной парадигмы и развитием традиций исследования метафоры в русле лингвопрагматики. Не только когнитивная теория метафоры вносила коррективы в работы, ориентированные на традиционные методы исследования, но и некоторые разработки по исследованию метафоры в политической лингвистике предшествовали или сопутствовали когнитивной теории метафоры. Например, в 1967 г. М. Осборн указывал на то обстоятельство, что человек склонен метафорически ассоциировать власть с верхом, а все нежелательные символы помещать внизу вертикальной пространственной оси [Osborn 1967: 116], что, по сути, соответствует классу ориентационных метафор в теории концептуальной метафоры. Относительным аналогом концептуальных метафор можно считать метафорические кластеры как способ описания системности политических метафор. В рассмотренных нами ранее постулатах М. Осборна можно обнаружить истоки теории «телесного разума» и др.

Показательно, что сходные процессы происходили и в отечественной лингвистической науке, однако в России подобные исследования обычно представлялись как стилистические. В частности, проблемы регулярных метафорических переносов активно изучались при исследовании публицистического стиля. Так, Г.Я. Солганик, исследовавший язык прессы, едва ли не одновременно с Дж. Лакоффом зафиксировал, что «традиционность и регулярность использования многих медицинских и биологических терминов в переносном значении и употребление «медицинских» метафор носят нередко серийный характер… Если в XIX в. употребление этих слов носило характер новизны и образности и они использовались в художественной литературе, литературно-критических статьях, в публицистике, то в середине XX в. рассмотренные «медицинские» метафоры стали языковыми: на первый план в значении анализируемых слов выступил оценочный элемент, что привело к преимущественному использованию их в газетно-публицистическом стиле» [Солганик 1981]. В исследованиях А.Н. Кожина [1985] и А.К. Панфилова [1970] ярко продемонстрировано, насколько традиционным для отечественной публицистики является использование военных метафор. Детальное исследование самых различных разрядов газетной метафоры представлено в классической монографии В.Г. Костомарова [1971] и в диссертации Т.Б. Крючковой [1991]. Можно предположить, что именно названные исследования (наряду с публикациями по регулярной многозначности) создали необходимые условия для столь быстрого и глубокого восприятия идей Дж. Лакоффа в России.

Представленный обзор свидетельствует, что история становления современной теории политической метафоры характеризуется переплетением и филиацией идей, кристаллизация которых проходила в несколько этапов и в нескольких методологических направлениях. Важно подчеркнуть, что характерная черта риторического направления в изучении политической метафоры – это взгляд на метафору как на языковое средство, выполняющее эстетическую и прагматическую функции. В американской риторике и российской стилистике метафора рассматривается как украшение речи, способ привлечь внимание и оказать эмоциональное воздействие на адресата, а онтология метафоры находит свое основание не далее, чем в чувственной сфере. Одним из итогов внедрения когнитивной парадигмы стало смещение локуса метафоры из сферы языка и эмоций в сферу ментальной переработки информации, связанную с концептуализацией и категоризацией действительности. В американской и европейской лингвистике эти процессы начались уже в 80-х годах прошлого века, а в российской науке стилистический подход к изучению политических метафор преобладал до конца 90-х годов.

Итак, риторическое направление в изучении политических метафор, с одной стороны, относится к числу несомненных источников, послуживших основой для возникновения теории концептуальной политической метафоры. С другой стороны, риторическое направление до настоящего времени выступает как своего рода «конкурент» теории и практики исследования политических метафор «по Лакоффу». Как показывает представленный обзор, параллельное развитие двух названных направлений приводит к их взаимному обогащению и даже конвергенции.

 

2.3. Проблема совмещения методов исследования политической метафоры

Рассмотренные выше подходы к анализу политической метафоры лежат в основе онтологического осмысления феномена. Важно учитывать, что языковая онтология метафоры лежит в основе подхода, получившего название риторического, хотя такое название в строгом смысле не самое удачное, поскольку не отражает философского основания методологии. Риторический подход тесно связан с прагматической проблематикой, которая активно исследуется и в когнитивных исследованиях.

Специальные наблюдения показывают, что большинство современных специалистов по политической метафоре заявляют о параллельном использовании нескольких методов исследования. Например, в автореферате диссертации Т.А. Ширяевой [1999] сообщается, что «в работе применяется комплексный метод исследования материала, включающий дефиниционный анализ, использованный для выявления семантико-когнитивной структуры метафор в публицистическом тексте; контекстуальный анализ, служащий для установления особенностей функционирования метафор в публицистическом стиле; прагматический анализ – для обнаружения и описания функционального назначения метафор в публицистике; количественный анализ с последующей лингвистической интерпретацией количественных данных». В диссертации Е.М. Ивановой [2002], по словам автора, используются «метод концептуального анализа, семантический метод и сравнительно-исторический метод».

Возможность использования в одной и той же работе нескольких методов исследования делает актуальным вопрос о реальной совместимости этих методов. Например, нет сомнений в возможности совмещения контекстуального анализа с компонентным или когнитивного исследования с критическим анализом дискурса. Однако значительно более сложным и далеко не всегда целесообразным представляется, например, совмещение когнитивного и семантического методов исследования.

Можно предположить, что при рассмотрении исследований по политической метафоре необходимо разграничивать несколько уровней методологии, которые представлены в следующей таблице.

Таблица 1

Структура методологии исследования политической метафоры

В конкретном исследовании каждый последующий уровень накладывается на предыдущий (по вертикали). Первые три уровня можно обнаружить во всех исследованиях: метафора должна быть квалифицирована как ментальное или вербальное явление, исследователь (не) эксплицирует свое оценочное отношение, в исследовании используются только качественные методики или же применяются количественные подсчеты и обоснования. Четвертый уровень относится к факультативным, он отражает наличие-отсутствие интердисциплинарных методов и подходов (психология, статистика, культурология, социология и др.).

Даже если автор не формулирует свою позицию по поводу онтологического статуса рассматриваемого феномена или не определяет исследование по параметрам критический-дескриптивный анализ, он руководствуется некими априорными положениями, которые неизбежно проявятся в ходе научных рассуждений.

Методы, которые отнесены на предложенной схеме к различным уровням (по вертикали), обычно могут взаимодействовать в рамках одного исследования: например, признание метафоры ментальным или вербальным феноменом никак не сказывается на возможностях контент-анализа или критического анализа. При рассмотрении публикаций по политической метафоре внутри одного уровня (по горизонтали) ситуация иная. Риторический подход не может быть когнитивным (хотя возможны переходные, промежуточные формы), а дескриптивный подход не может быть критическим.

Предложенная структура является лингвистикоцентричной, что представляется достаточно адекватным решением, если учитывать специфику предмета исследования. Вместе с тем необходимо отметить, что всякое научное построение так или иначе имеет свою систему координат, а значит, не является единственно возможным. Это в полной мере относится и к предложенному здесь варианту. Вероятно, специалисты по искусственному интеллекту, политологии или нейропсихологии построили бы структуру методологии исследования политической метафоры иначе и заполнили бы графы другими теоретическими основаниями, а лингвистику отнесли бы к дополнительным методам. Как показано на вышеприведенной схеме, в настоящем исследовании используется следующая классификация методов изучения политической метафоры.

1. Базисные методы исследования метафоры, в соответствии с которыми выделяются риторическое (семантико-стилистическое) и когнитивное направления. В первом случае метафора рассматривается как языковое явление, а во втором – как ментальный феномен. Вполне закономерно, что в любом исследовании политической метафоры используется хотя бы один из базисных методов (риторический или когнитивный), тогда как использование или неиспользование остальных методов зависит от позиции автора и задач исследования.

2. Критический vs дескриптивный анализ. На этом уровне разграничивается политическая оценка (методика критического анализа дискурса), нормативная оценка (дается с точки зрения соответствия рассматриваемых метафор языковым нормам и традициям) и прагматическая оценка (дается с точки зрения эффективности использования соответствующих метафор).

Теоретические основы критического подхода восходят к работам философов и социологов Франкфуртской школы, в рамках которой было разработано противопоставление традиционной и критической теорий общества, необходимое не только для адекватного анализа причин авторитаризма, тоталитаризма и способов воспроизводства социального неравенства, но и для прояснения путей философского и научного содействия этому воспроизводству.

Современный критический анализ политического дискурса направлен на изучение способов воспроизводства социального, гендерного, расового или этнического неравенства. Примером такого исследования может служить публикация Э. Рефайе [Refaie 2001], посвященная изучению метафорического представления курдов-иммигрантов, ищущих убежища в Европе. Исследуя осмысление иммиграции в австрийских газетах 1998 г. (в этот период иммиграция значительно усилилась), Э. Рефайе выявляет, что доминантные метафоры изображают курдов как нахлынувшую водную стихию, как преступников, как армию вторжения. Регулярная апелляция к этим образам во всех исследованных газетах представляется показателем того, что «метафоры, которыми мы дискриминируем» [Refaie 2001: 352], стали восприниматься как естественный способ описания ситуации.

Схожие результаты получают исследователи из США, где традиционно остро стоит проблема иммиграции из Латинской Америки. Например, в монографии О. Санта Аны [Santa Ana 2002] рассматривается метафорическое представление иммиграции из Латинской Америки по материалам калифорнийской газеты The Los Angeles Times. Как показывает автор, все выявленные метафорические образы привносят в осмысление «чужаков» негативные смыслы: пожар, наводнение, военное вторжение, болезнь, животные и др. Подобное мировидение и связанные с ним оценочные инференции регулярно воспроизводятся не только в американских СМИ, но и в законодательных актах США, регулирующих образование на испанском и английском языках, трудоустройство и другие аспекты жизни латиноамериканских иммигрантов [Johnson 2005, Hardy 2003].

Помимо внутриполитических проблем (гендерное, этническое, социальное неравенство), объектом критического исследования становятся международные отношения. На фоне европейских интеграционных процессов современные лингвисты критического направления уделяют много внимания исследованию «неравенства между государствами», которые являются членами Евросоюза и других европейских организаций и декларативно обладают равными правами [Kelly-Holmes, O 'Regan 2004]. Комплексное сопоставительное исследование европейского политического дискурса на материале 15 консервативных и либеральных газет восьми европейских стран провели Р. Водак и ее коллеги. Исследователи анализировали представление Брюссельской межправительственной конференции 2003 г., которая была посвящена проекту европейской конституции. По общему мнению, конференция закончилась неудачно, но в каждой стране было свое видение того, какие политики и какие государства несут ответственность за эту неудачу [Oberhuber et al. 2005].

В отличие от критического дискурс-анализа при дескриптивном подходе превалирует стремление описать и объяснить феномены, избегая при этом собственной (особенно связанной с политическими убеждениями субъекта исследования) идеологической оценки, что, конечно, связано не с отсутствием гражданской позиции, а с представлениями о критериях научной объективности исследования.

В российской лингвистике доминирует дескриптивный подход к описанию политических метафор [Баранов, Караулов 1991, 1994; Каслова 2003; Керимов 2005; Ряпосова 2002; Санцевич 2004; Скребцова 2002; Стрельников 2005; Феденева 1998; Федосеев 2003; Шехтман 2006; Шибанова 1999; Шмелева 2001; Чудакова 2005; Чудинов 2001, 2003; и др.], хотя подобный подход представлен и во множестве зарубежных публикаций [Anderson 2002a, 2002b; Bachem, Battke 1991; Benoit 2001; Bergen 2004; Carpenter 1990; Cienki 2001; Drulak 2004; Frankowska 1994; Heintze 2001; Miller 2003; Musolff 2000, 2004; Muller 2005; Ryazanova-Clarke 2004; Zinken 2002; и др.].

Вместе с тем для некоторых современных российских исследований характерно стремление автора дать оценку выявленным метафорам с точки зрения их соответствия нормам русского языка и традициям отечественной политической коммуникации. Так, в монографии А.Д. Васильева «Слово в российском телеэфире: Очерки новейшего словоупотребления» [2003] приводится множество примеров метафор, свидетельствующих, по мнению автора, о дурном вкусе коммуникантов и чрезмерном влиянии английского языка на современную русскую речь. Подобный материал широко представлен и в книге В.Н. Шапошникова «Русская речь 1990-х. Современная Россия в языковом отображении» [1998]. Следует согласиться с тем, что многие метафорические образы, используемые в современной политической коммуникации, не соответствуют стилистическим и иным нормам русской речи, традициям отечественной политической коммуникации, элементарным правилам приличия и даже существующему законодательству, которое охраняет честь и достоинство граждан.

В отдельных публикациях поднимается вопрос и об эффективности использования метафор в политической коммуникации. Так, в диссертации А.М. Стрельникова [2006] представлена попытка выяснить, в какой мере удачное или неудачное использование метафор может сказаться на итогах голосования на выборах президента в США и России. Следует, однако, отметить, что до настоящего времени не существует сколько-нибудь надежной методики определения эффективности использования политических метафор.

3. Методы отбора материала для исследования. На этом уровне разграничиваются квалитативный и квантитативный анализы. В первом случае исследователь выявляет общие закономерности использования метафор без их точного количественного описания. Квантитативный анализ характеризуется большим объемом выборки и интерпретацией статистических закономерностей.

Классическим исследованием, выполненным в рамках контент-анализа, стала работа Х. де Ландтсхеер [1992], в которой на примере анализа голландского политического дискурса было доказано, что в периоды политических и экономических кризисов значительно возрастает количество политических метафор. К заметным исследованиям последних лет, выполненным в рамках контент-анализа, относится публикация О. Байшы и К. Халлахана [Baysha, Hallahan 2004]. Исследователи рассмотрели корпус, состоящий из 829 текстов, посвященных украинским политическим событиям 2000–2001 гг. Указывая на значительные идеологические разногласия в украинских СМИ, авторы выделяют два общих способа воздействия на массовое сознание: открытая пропаганда и скрытая манипуляция. Доминирующее место в реализации обоих способов в политическом дискурсе отводится метафоре.

В диссертации Д. Софера [Sofer 2003] рассмотрен объемный корпус писем колумбийских граждан своим президентам за15 лет. Исследователь выяснил, что авторы писем для обозначения президента и политических лидеров Колумбии особенно активно использовали метафоры со сферами-источниками «родство», «война», «религия», «криминальный мир».

Наиболее полные и точные данные о соотношении разных видов политических метафор получаются при использовании корпусной методики. В данном случае корпус метафор понимается как определенным образом отобранная группа метафор, извлеченная по определенным правилам из разнообразных источников и сведенная воедино для того, чтобы лингвисты могли их изучать, выявляя объективно существующие закономерности (в том числе количественные). В современной лингвистике предназначенный для исследования корпус, как правило, готовится и анализируется с использованием информационных технологий [Баранов 2003; Национальный корпус русского языка 2005]. Как отмечает В.А. Плунгян, «в своей исследовательской работе лингвисты зависят прежде всего от количества и качества собранного материала. У многих еще свежи в памяти те времена, когда примеры выписывались из текста и заносились на карточки. Сейчас карточки ушли в прошлое» [Плунгян 2005: 7]. Справедливости ради надо отметить, что времена, «когда примеры выписывались на карточки», не просто все еще «свежи в памяти», но даже не до конца, и уж во всяком случае, не у всех «ушли в прошлое». Ведущим признаком корпусного подхода считается не сам по себе факт использования компьютерной техники, а изучение относительно объемного корпуса метафор на основе сплошной (без каких-либо пропусков) выборки из текстов. Такая выборка дает основания для точной статистики.

Статистически точные результаты дает и использование методики контент-анализа, при которой также обязательно наличие достаточно объемной базы метафор, но может использоваться целенаправленная выборка, при которой не обязательно учитываются все использованные в соответствующих текстах метафоры. При контент-анализе, как и при корпусном анализе, принято точно указывать количество исследуемых метафор, источники, из которых они отобраны, и методику отбора (сплошная или целенаправленная выборка). Например, в авторефератах диссертаций российских лингвистов приведены данные о количестве проанализированных страниц (32 579 в диссертации М.Р. Желтухиной), текстов (Т.С. Вершинина – 348, А.А. Каслова – 950, Р.Д. Керимов – 800, Н.А. Красильникова, 200, А.Б. Ряпосова 1000, Т.Б.Соколовская – 141, О.А. Солопова – 847, А.М. Стрельников – 827, Н.М. Чудакова – 1000, О.А. Шаова —1743, Н.Г. Шехтман 820) или метафор (Будаев – 5600, Ерилова – 3110, Каслова – 4120, Колотнина – более 2000, Красильникова – 1500, Никонова – 5000, Стрельников – 3042, Чудакова – 2300). Объем материала может быть обозначен также количеством рассмотренных слов (например, в исследовании Д. Берхо [Berho 2000] проанализирован материал объемом 98 995 слов).

Еще одна методика указаний на характер использованного материала может быть названа источниковой. В этом случае не сообщаются точные количественные данные, но дается характеристика использованных источников. Это могут быть названия газет или телепередач (иногда с указанием времени их выхода), сообщение о том, что материалом исследования послужили публикации в Интернете (иногда с отсылками к определенным порталам или сайтам). Вместе с тем во многих публикациях (особенно относящихся к малым «жанрам») вообще нет никаких сведений об источниках рассматриваемых метафор.

Целесообразность использования корпусного метода, контент-анализа или иных способов отбора и исследования материала в значительной степени определяется задачами и жанром исследования. При некорпусном подходе на первый план выходит изучение общих закономерностей того или иного явления или даже сам факт обнаружения данного явления (например, метафор с определенной сферой-источником или прагматическим потенциалом). Ярким примером некорпусного подхода в метафорологии является знаменитая монография Дж. Лакоффа и М. Джонсона «Метафоры, которыми мы живем», авторы которой прямо заявляют об отсутствии строго определенной выборки и даже о том, что многие примеры были заимствованы ими у других специалистов [2004, с. 24]. Главным для авторов данного исследования является не фиксация той или иной фразы в определенных документированных источниках, а только сам факт возможности существования этой фразы, ее соответствие общим законам английского языка. В еще меньшей степени Дж. Лакофф и М. Джонсон обращают внимание на частотность и другие количественные показатели рассматриваемых ими метафорических моделей. На первых этапах развития едва ли не любой лингвистической теории намечаются лишь перспективы исследования, выявляются только самые общие закономерности, а подобные исследования едва ли могут быть корпусными.

При корпусном подходе или контент-анализе читатель должен иметь отчетливое представление о качественных и количественных характеристиках рассматриваемого корпуса и методике его создания.

Такой подход особенно важен на этапе углубления и детализации той или иной теории, поскольку после выявления наиболее общих закономерностей и перспектив исследования актуальным становится скрупулезное описание конкретных метафорических моделей с точным определением их количественных параметров.

В последние годы специалисты все больше осознают, что важен не столько максимально объемный состав корпуса метафор, сколько точные критерии выделения данного корпуса на основе правильно выбранного источника. Вместе с тем по-прежнему актуальным остается и вопрос о том, какое именно количество метафор должно быть в корпусе, на основе которого можно достаточно точно судить о специфике использования метафор в том или ином дискурсе. Предъявление корпуса (особенно достаточно объемного) – это важный показатель достоверности проведенного исследования. Сам объем корпуса позволяет избежать скоропалительных суждений, основанных на преувеличении роли явлений, мало характерных для политической коммуникации. Положения и выводы, основанные на изучении большого фактического материала, воспринимаются как вполне объективные.

Вместе с тем следует специально подчеркнуть, что авторы публикаций по политической метафорологии ставят перед собой различные задачи, а поэтому представленные в настоящем обзоре данные сами по себе ни в коей мере не могут служить основанием для положительной или отрицательной оценки достоверности соответствующего исследования.

4. Методы смежных наук и направлений, используемые при изучении политической метафоры параллельно с базисными методами. Во многих современных исследованиях когнитивный или риторический анализ политической метафоры дополняется на основе использования методов, характерных для культурологии (лингвокультурологии), психологии (психолингвистики), социологии (социолингвистики), теории дискурса, сопоставительной и типологической лингвистики.

Особенно характерно для современной политической метафорологии использование дискурсивного анализа, в рамках которого выделяется несколько направлений. Так, Р.Д. Андерсон совмещает анализ политической метафорики с дискурсивной теорией демократизации, суть которой состоит в том, что истоки демократических преобразований в обществе следует искать в дискурсивных инновациях, а не в изменении социальных или экономических условий.

Так, П. Друлак [Drulak 2004] предпринял попытку синтезировать эвристики концептуального исследования с методами дискурсивного анализа социальных структур по А. Вендту. Базовая идея подхода состоит в том, что дискурсивные структуры (в том числе и метафорические) являются отражением структур социальных.

Во многих публикациях методика концептуального анализа метафор в политическом нарративе дополняется методами критического дискурс-анализа и сочетается с гуманистическим осмыслением анализируемых событий [Chilton 1996; Refaie 2001; Kelly-Holmes, O 'Regan 2004; Oberhuber et al. 2005; Santa Ana 1999; Straehle et al. 1999 и др.].

Важное место в политической лингвистике занимает комбинаторная теория кризисной коммуникации (CCC-theory) К. де Ландтсхеер и ее единомышленников. В русле этой теории исследователи указывают на возможность и необходимость объединения субституционального, интеракционистского и синтаксического подходов к анализу политической метафоры, которые не исключают друг друга, а только отражают различные перспективы рассмотрения одного феномена и имеют свои сильные и слабые стороны [Beer, Landtsheer 2004]. Некогда К. де Ландтсхеер доказала на примере анализа голландского политического дискурса, что существует зависимость между частотностью метафор и общественными кризисами [Landtsheer 1992]. В очередном исследовании К. де Ландтсхеер и Д. Фертессен [Vertessen, Landtsheer 2005], сопоставив метафорику бельгийского предвыборного дискурса с метафорикой дискурса в периоды между выборами, обнаружили, что показатель метафорического индекса увеличивается в предвыборный период. Подобные факты, по мысли авторов, еще раз подтверждают тезис о важной роли метафоры как средства воздействия на процесс принятия решений и инструмента преодоления проблемных ситуаций в политическом дискурсе.

Теория дискурсивного понимания метафоры (the discursive notion of metaphor) разрабатывается рядом немецких лингвистов (J. Helmig, R. Hulsse, J. Walter). По мнению исследователей, метафора не столько когнитивный, сколько социальный феномен. В первую очередь метафора рассматривается не как средство аргументации, а как отражение общих для определенной группы людей имплицитных категоризационных структур, оказывающих значительное влияние на «конструирование социальной реальности» [Hulsse 2003]. Согласно названной теории сам дискурс порождает метафоры, а метафоры рассматриваются как «агенты дискурса» (другими словами, индивидуально-когнитивным особенностям участников политической коммуникации отводится малозначительная роль) [Walter, Helmig 2005].

Еще одно направление представлено исследованиями в русле постмодернистской теории дискурса Э. Лаклау. Теория постулирует всеобщую метафоричность всякой сигнификации, а анализ политического дискурса считается наиболее подходящим способом выявления этой онтологической метафоричности. Все «пустые означающие» (empty signifiers) политического дискурса конститутивно метафоричны, причем метафоричность проявляется в различной степени [Laclau 1996]. При таком подходе стирается граница между метафоричностью и «буквальностью» (метафорическим может считаться, например, лозунг «We can do it ourselves» – «Мы можем сами собой управлять»), а при анализе дискурса можно говорить только о степени метафоричности «пустых означающих» [Hansen 2005]. При более широком рассмотрении этот подход включается в направление постмарксистской теории дискурса [Howarth 2005].

По мнению В. Моттьер, адекватный анализ проблемы взаимодействия метафоры и властных отношений необходимо основывать на синтезе герменевтического подхода с эвристиками дискурсивного анализа М. Фуко, что позволит преодолеть крайности слишком широкого деконструктивизма и слишком узкого когнитивизма [Mottier 2005].

Характерная черта современных российских исследований – теоретическая и практическая разработка когнитивно-дискурсивного подхода к анализу метафоры, объединяющего описание роли метафоры в категоризации и концептуализации политического мира с рассмотрением особенностей ее функционирования в реальной коммуникации (А.Н. Баранов, Т.С. Вершинина, Ю.Н. Караулов, А.А. Каслова, Р.Д. Керимов, Е.В. Колотнина, Н.А. Красильникова, А.Б. Ряпосова, Н.А. Санцевич, Т.Г. Скребцова, А.М. Стрельников, Ю.Б. Феденева, Н.М. Чудакова, А.П. Чудинов, О.А. Шаова и др.). В основе этого подхода лежит тезис о невозможности четкого разграничения когнитивного и дискурсивного измерения метафоры. При когнитивно-дискурсивном подходе «усилия исследователя направляются прежде всего на то, чтобы выяснить, как и каким образом может удовлетворять изучаемое языковое явление и когнитивным, и дискурсивным требованиям» [Кубрякова 2004б: 520]. Метафора одновременно описывается и как ментальный, и как лингвосоциальный феномен, соответственно, только когнитивная или только дискурсивная трактовка метафоры препятствует ее адекватному описанию.

Таким образом, указание на социально-политические и историко-культурологические факторы действительности не исчерпывает потенциального многообразия экстралингвистической каузации порождения и функционирования метафоры в политическом дискурсе. Как отмечает А.П. Чудинов, при исследовании концептуальной метафоры в политическом дискурсе необходимо учитывать «все присутствующие в сознании говорящего и слушающего (пишущего и читающего) компоненты, способные влиять на порождение и восприятие речи» [Чудинов 2003б: 18].

Вместе с тем дискурсивный подход к анализу метафоры не означает, что необходимо предварять исследование метафоры социальными, политологическими, историческими, культурологическими и прочими очерками, опираясь на необходимость «учета экстралингвистических факторов». Обращение к экстралингвистической действительности целесообразно для экспликации фактов собственно лингвистических, не представляются плодотворными детализированные историко-политические экскурсы, предваряющие описание политических метафор. Поэтому вполне закономерно, что неоправданная интердисциплинарность вызывает справедливую критику (см., например [Попова, Стернин 2002]).

Российская школа дискурсивного анализа вобрала в себя некоторые эвристики дискурс-анализа по Т. ван Дейку (потеряв критичность), близка идеям социополитического дискурс-анализа Р. Водак, конститутивно интегрирует дискурс-анализ с когнитивной методологией. Вместе с тем многие европейские лингвисты все чаще в разработке принципов дискурс-анализа занимают близкие когнитивно-дискурсивной парадигме методологические установки [Chilton 2005; Wodak 2006; Yule 2000], в том числе применительно к дискурс-анализу политических метафор [Hulsse 2003; Mottier 2005; Musolff 2004a, 2004b; Steen 2002; Walter, Helmig 2005; Zinken 2002, 2004b].

Во многих исследованиях базисные методы политической метафорологии обогащаются эвристиками нейролингвистических и психолингвистических теорий. Ярким примером может служить нейрокогнитивная теория метафоры, образовавшаяся на стыке нейронной теории языка, теории первичных и сложных метафор и теории концептуальной метафоры.

Нейронная теория языка направлена на выявление нейробиологических детерминант когниции, и с общенаучных позиций ее становление – вполне закономерный этап в развитии когнитивистики как комплексного интердисциплинарного направления в изучении человеческого мышления. Необходимость такого развития теории Дж. Лакофф и М. Джонсон связывают с тем, что «когнитивные эффекты на верхнем уровне когниции возможны благодаря нейробиологии на ее нижнем уровне» [Lakoff, Johnson 1999: 570]. Если в традиционной когнитивной лингвистике исследователи обычно ограничивались анализом корреляций языковых и когнитивных явлений, т. е. рассматривали языковые явления с позиций принципа когнитивного обязательства, то в нейронной теории языка ощущается значительный естественно-научный уклон. При таком подходе в качестве недостающего звена между когнитивными и лингвистическими феноменами рассматривается уровень моделируемых с помощью компьютеров коннекционистских сетей, соотносимых с нейронной архитектурой человеческого мозга.

Нейрокогнитивный подход к изучению метафоры начинает активно развиваться в конце 90-х годов, когда ряд лингвистов Калифорнийского университета и ученых из института компьютерной науки в Беркли объединяют свои усилия. Важным результатом интеграции этих усилий стало понимание того, что язык, когнитивные процессы и сенсомоторная деятельность связаны с активизацией одних и тех же участков нейронной сети. Например, при восприятии метафор движения в мозге человека осуществляется ментальная симуляция физического действия, результаты которой проецируются обратно на сферу-мишень, привнося инференции, вытекающие из ментальной симуляции моторной деятельности [Lakoff, Johnson 1999: 583].

Еще одним направлением развития нейрокогнитивной теории метафоры стали практические разработки компьютерных программ, моделирующих семантические сети коннекционистского типа [Chang et al. 2004; Narayanan 1997]. Такую программу С. Нараянан применил к анализу концептуальных метафор движения, задействованных при осмыслении политики и экономики в американской прессе [Narayanan 1999].

На становление нейрокогнитивного подхода оказала влияние теория первичных и сложных метафор [Grady 1997; Grady et al. 1996; Lakoff, Johnson 1999] и исследование К. Джонсона [Johnson 1999].

Согласно названным работам метафоры можно разделить на первичные (primitive) и сложные (complex). Процесс формирования первичных метафор происходит в раннем детстве в период так называемой фазы «конфляции» (по К. Джонсону), когда субъектный и сенсорно-моторный опыт еще не разъединены. Связи, установленные в этот период, сохраняются и проявляют себя на протяжении всей жизни человека и служат основой для формирования сложных метафор, которые образуются из первичных путем концептуального блендинга. Первичные метафоры рассматриваются в качестве своеобразных атомов абстрактного мышления, детерминированных телесным опытом, поэтому и сложные метафоры в конечном счете должны быть связаны с сенсомоторной деятельностью.

Подтверждения этой гипотезы предлагают исследователи психолингвистического направления. Основные сомнения у психолингвистов возникали по вопросу о том, сопровождается ли актуализация стертых метафор активными операциями над концептуальными доменами и не являются ли подобные метафоры своеобразными клише, пассивно усваиваемыми носителями языка. Эксперимент по верификации предположения Дж. Лакоффа о «телесном разуме» и подсознательном характере базовых концептуальных метафор был проведен в Калифорнийском университете в Санта Круз Р.В. Гиббсом и Н.Л. Вилсон [Gibbs, Wilson 2002]. В ходе эксперимента были установлены корреляции между моторикой испытуемых и употреблением антропоморфных, в том числе стертых метафор. При этом корреляции не варьировались в зависимости от национальности испытуемых (в эксперименте участвовали носители португальского и английского языков – бразильцы и американцы). Другие подтверждения тесной взаимосвязи между абстрактными концептами и деятельностью мозга по регулированию сенсомоторной деятельности человека предоставляет нейропсихология, точнее, все та же нейронная теория языка (neural theory of language) и теория «зубьев» (theory of cogs). Опираясь на названные теории и выдвинутые в когнитивной лингвистике гипотезы, Джордж Лакофф и известный итальянский нейропсихолог Витторио Галлези приводят в своей публикации ряд естественно-научных подтверждений теории «телесного разума», в частности показывая, что одни и те же участки мозга «отвечают» как за концепты, связанные с сенсомоторной деятельностью, так и за концепты, связанные с абстрактными идеями [Gallesi, Lakoff 2005].

Осознание того факта, что метафора первично ментальный, а не языковой феномен, все чаще инициирует обращение ученых к психолингвистическим и психоаналитическим методикам при анализе политического дискурса. Такие исследования часто направлены на изучение политической метафоры не как средства убеждения, а как отражения сознательных или бессознательных представлений коммуникантов о политической реальности.

Психолингвистические методы исследования метафорики позволяют получать данные об особенностях метафорического конструирования мира политики рядовыми гражданами, определенными социальными группами, что недоступно при традиционном анализе политического дискурса, материалом для которого обычно становятся тексты, созданные журналистами, политиками или их спичрайтерами. Примером использования психолингвистической методики изучения политических метафор может служить исследование В. Харди [Hardy 2003]. Автор провел анкетирование американских граждан на предмет их отношения к законопроекту об ограничении образования на испанском языке и установлении английского языка в качестве единственного официального языка штата Калифорния. Использовав полученные данные, В. Харди выявил, что при концептуализации жителей штата Калифорнии – латиноамериканцев по происхождению – сторонники этого закона использовали метафоры войны, водных потоков и концептуальную метафору «Американская нация – это ткань» (ткань может порваться, если многие нити будут другого состава, размера и качества). Названное исследование позволило показать важную роль метафоры в осмыслении политических проблем рядовыми гражданами и вместе с тем показало, что метафорическое представление о действительности среди рядовых граждан во многом совпадает с картиной мира, предлагаемой в СМИ.

Психолингвистические методы особенно важны при исследовании прагматических эффектов использования политической метафорики. Анализ метафор в политическом дискурсе позволяет реконструировать концептуальные структуры в сознании адресанта коммуникации или выявить его прагматические интенции, но для того, чтобы определить степень эффективности использования этих метафор, выяснить, реализуется ли заложенный в метафорах прагматический потенциал, необходимо непосредственно обратиться к сознанию адресата. Так как большинство граждан непосредственно в порождении собственно политического или медийного дискурса не участвуют, материалом для анализа становятся данные, полученные в результате специальных экспериментов, чаще всего опроса или анкетирования. Примером такого исследования может служить работа Я. Босмана и Л. Хагендорна [Bosman, Hagendoorn 1991]. В первой части эксперимента исследовалась относительная эффективность метафорических и буквальных политических сообщений. Участники эксперимента читали неметафорическое и метафорическое описания расистской политической партии, а потом письменно заполняли опросные листы, в которых отвечали на вопросы о политике этой партии и возможных путях противодействия этой политике. Обработав результаты, Я. Босман и Л. Хагендорн пришли к выводу, что, хотя метафоры и оказывают влияние на идеи, предлагаемые участниками эксперимента, неметафорические выражения более эффективны.

Также Т. Белт [Belt 2003], основываясь на результатах четырех специальных экспериментов, указал на тот факт, что метафоры убедительны не сами по себе, а только во взаимодействии с определенными характеристиками аудитории: расстановкой приоритетов в системе социальных ценностей адресатов коммуникации, а также индивидуальным эмоциональным отношением к метафорическому выражению.

Таким образом, исследования с использованием психолингвистических методов позволяют скорретировать гипотетические предположения, иногда принимаемые как само собой разумеющееся.

Помимо анкетирования, ученые активно используют метод интервью. Преимущество метода интервьюирования для анализа идиолектных политических метафор связано с тем, что исследователь получает материал для анализа в ходе естественного общения с коммуникантом, а не из заранее подготовленных текстов, над которыми автор имел достаточно времени подумать (если, конечно, участнику интервью вопросы не сообщались предварительно). Примерами исследования политической метафорики с помощью интервьюирования могут служить публикации Д. Херадствейта, Г. Бонхэма, Т. Оберлехнера, В. Майер-Шенбергера [Heradstveit, Bonham 2005; Ober-lechner, Mayer-Schonberger 2002].

Среди исследований политической метафорики, находящих основания в теориях глубинной психологии, выделяется монография С. Кина. Опираясь на методологию юнгианской школы психоанализа, С. Кин обратился к анализу архетипа тени в политической агитации и пропаганде [Keen 1988]. С позиций психоанализа М. Аугустинос и С. Пенни [Augoustinos, Penny 2001] рассмотрели вопрос о том, как австралийские политики представляют проблему примирения между аборигенным и неаборигенным населением Австралии. Проанализировав 12 выступлений политиков (шесть аборигенов и шесть неаборигенов), удалось показать, что в основе осмысления проблемы лежит архетипический метафорический образ совместного путешествия.

В отечественной науке психолингвистический анализ политических метафор представлен в публикациях В.Н. Базылева [1999, 2005], В.П. Белянина [1999], А.А. Романова и И.Ю. Черепановой [1998].

Во многих российских исследованиях когнитивно-дискурсивная методология исследования политической метафоры дополняется активным использованием эвристик лингвокультурологии [Красильникова 2005, Ряпосова 2002, Стрельников 2005, Чудакова 2005]. Например, А.А. Каслова постоянно дополняет когнитивно-дискурсивный анализ метафор, использованных в рамках избирательных кампаний по выборам президентов США и России, разного рода замечаниями лингвокультурологического характера. В результате подобного комплексного исследования автор приходит к выводу о необходимости разграничения метафорических моделей с высокой и низкой степенью зависимости от национальных особенностей использования метафор.

Еще одним направлением анализа политической метафорики является политолого-социологический анализ. В данном случае получение научного знания основывается не столько на анализе собственно лингвистических явлений, сколько на пространных аналитических размышлениях исследователя и опорой на наблюдения философов и социологов в области взаимодействия общественных процессов и политического мышления. Примером такого подхода может служить работа Я. Эзрахи [Ezrahi 1995]. Начиная от трудов Ж.Ж. Руссо, Н. Макиавелли, Т. Гоббса, Р. Дарендорфа и заканчивая современным социолого-политологическим дискурсом, Я. Езрахи прослеживает эволюцию метафоры механизма и театра как способов осмысления общества и политики. По мнению исследователя, в современном политическом дискурсе эти две метафоры претерпевают своеобразное сращение, при котором детерминистическая механистическая метафора вуалируется театральной метафорой, что только эксплицитно затемняет дегуманизацию современного общества, но имплицитно свидетельствует о представлениях его представителей о предопределенности и механистичности современной политики в частности и общественных отношений в целом.

Подобное исследование на примере бразильского политического дискурса провела Л. Канедо, показав, что, несмотря на функционирование в Бразилии демократических институтов, понятие «передача власти» находится в тесной связи с традиционной бразильской метафорой политики как семьи [Canedo 1997].

Заканчивая рассмотрение методов исследования политической метафоры, следует отметить, что методология многих специалистов по политической метафоре может быть охарактеризована как своего рода комплекс методов. Так, в публикации Дж. Лакоффа [1991] применяется когнитивный критический квалитативный анализ. Соответственно в исследовании В. Бенуа [2005] используется риторический дескриптивный контент-анализ и т. д.

Обобщенные сведения о методах, которым отдают предпочтение специалисты по политической метафорологии из различных мегарегионов, представлены в следующей диаграмме.

Диграмма 1

Методы исследования политической метафорики

Примечание. Данная диаграмма, как и все последующие, создана на основе специальным образом отобранного корпуса публикаций. Точный состав этого корпуса с необходимыми библиографическими и иными данными приведен в приложениях к настоящей монографии.

Представленная диаграмма, а также материалы главы в целом позволяют выделить некоторые глобальные методологические закономерности исследований политической метафоры, а также особенности использования методов изучения политической метафоры, характерные для отдельных мегарегионов.

1. В современной политической метафорологии когнитивные исследования составляют приблизительно 65,5 %, а риторические (семантико-стилистические) – 34,5 %. Наиболее велика доля когнитивных методов в европейских публикациях (74 %), а риторические методы чаще всего используются в Северной Америке (56 %); в России доля когнитивных исследований близка к среднемировому уровню.

2. Критический анализ политических метафор совершенно нехарактерен для России, для которой традиционен дескриптивный анализ. Вместе с тем критический анализ политической метафорики используется в четверти американских и 15 % европейских исследований, еще выше его доля в иных регионах.

3. Контент-анализ и корпусный анализ политической метафоры, а также другие методики, способствующие точной количественной характеристике источниковой базы исследования, широко используются во всех рассмотренных мегарегиональных центрах.

4. В качестве дополнительных в современных исследованиях политической метафоры эпизодически используются методы смежных наук и научных направлений – психолингвистики, нейрофизиологии, социологии и социолингвистики, политологии, лингвокультурологии и др. В частности, в российских публикациях когнитивное исследование чаще всего дополняется лингвокультурологическим анализом. Мультидисциплинарные исследования политической метафоры, взаимодополняя друг друга, могут способствовать ее более глубокому постижению.

5. Представленный обзор свидетельствует, что на современном этапе развития в политической метафорологии формируется оригинальная методологическая система, включающая два базисных метода (когнитивный и риторический) и три уровня дополнительных методов, что в комплексе создает условия для полного и многоаспектного исследования метафорики политического дискурса.