- Эх, поясница моя не даст на кровать ее переложить, - подосадовала женщина, склоняясь над Парашей. - Да и вы слабые обеи. Вставайте с полу-то, вставайте, на камнях валяться - хворей набираться. Я уж не отважилась синим молодчикам велеть вас получше уложить, хоть и дурни, да мало ли.
- И то чуть не догадался один, - Нелли, присев, оглядывалась по сторонам.
Множество убогих жилищ довелось ей повидать за недели странствий, но это чем-то отличалось от прочих. В большом камине с нечищеной сто лет решеткою булькал на крюке котел, это и был единственный свет в комнате, где уже начало темнеть. Впрочем, днем едва ль было тут много светлей, чем ночью: два забранных сероватой слюдою окошка казались слишком уж малы, а с третьего, в коем пластинки давно повылетели из своих свинцовых рамок, ставень, похоже, не снимался никогда. Единственную, широченную, кровать украшал темный бархатный полог, даже в игре сполохов неверного пламени устрашающе драный и пыльный. Не хотела б Нелли его разглядывать при ярком свете.
- Да ты уж, Кандилехо, могла б поболе зелья налить. Тютелька в тютельку пришлось, без запаса.
- Да побоялась, матушка Мадлон, так оно и вовсе можно не оттаять. - Катя, к вящему изумлению Нелли, говорила по-французски, хотя и произносила дурно. - Что-то Прасковья долго не очухается, а?
- Не бось, будет жива. Всяк по-своему такое питье выносит. К тому ж вы бабы рожавшие, а она девка.
- Катька, а у тебя вправду дети есть? - Нелли поднимала руки, сгибала ноги, разминая тело, выгоняя остатки незримых иголочек. - И откуда, ты, добрая женщина, знаешь, что есть у меня сын? Что я замужняя, а Прасковья нет, это понятно, по кольцу да по убору.
- Прям тебе, по убору! - фыркнула Катя вместо той, кого назвала Мадлон. Та, меж тем, наклонилась вновь над Парашей с чашкою и тряпицей в руках. - Дети у меня есть, но мало, трое.
- Мало?! Мы ж еще молодые!
- Двадцать два года, не такая уж молодость. У других по пятеро бывает. Старший, Янко, маленькой барон цыганский.
- Будет бароном после твоего мужа? - Нелли, в отличье от совершенно успокоившейся Кати, наблюдала исподволь, как Мадлон отирает Парашино лицо мокрым полотном. Какое ж оно бледное!
- Зачем будет? Он уж сейчас барон.
- Ты разве тоже вдова? - голос Нелли упал.
- Нет же, - отмахнулась Катя. - У нас все по-другому, тебе объяснять - только запутывать. - Про Филиппушку лучше скажи.
- Не могу теперь, - сквозь зубы проговорила Нелли. - Лучше меньше сейчас вспоминать, ужо после погорюю. Мне сейчас Романа надобно найти да отобрать у них, у синих.
- Роман, твой сын?
- Платон мой сын, дома остался, ну не дома, неважно. А Роман брат, девять годов ему о прошлой неделе сравнялось, уж ты не застала.
- Девять годов? Так вот она, тень двойная на луне! Я-то в толк взять не могла все годы! - Катя покрутила головою по плечам. - Ох, задеревенела вся, мочи нет!
Параша еле слышно застонала.
- Ну, Бог троицу любит, - довольно заметила Мадлон. - Есть у меня славное винцо, пополам с водицей напьетесь, вовсе ладно будет. Слышишь, златовласая моя, все ладно с твоей подружкой! А ты, Кандилехо, чай, вовсе отошла?
- Ты знаешь ее цыганское имя? - Да, в первый раз Нелли не показалось, женщина вправду обращалась к Кате по-свойски.
- А сама я кто, по-твоему, златовласая?
На цыганку женщина ну никак не походила: серый чепец, серый передник, все самого грубого полотна, темное платье винного цвету, ни ленточки, ни колечка. Не непременно надобно цыганке быть в цыганском наряде, да только та же Катя, еще почитая себя крестьянкою, страх как любила все красное. К яркому любовь у цыган в крови.
- Цыганку и единственный цветочек выдаст, - усмехнулась Мадлон, верно поняв изучающий взгляд Елены. - Не веришь? Глянь!
Из почерневшей глиняной вазы, украшавшей каминную доску, женщина вытянула желтый цветок. Что за цветок, Бог весть, верно местный, вовсе невзрачный. Мадлон поднесла цветочек к своему унылому воротнику-стоечке… И невзрачное лицо ее вмиг переменилось от соседства с невзрачным растеньем. Словно вдвое выросли ресницы, брови дрогнули, будто изготовившиеся к полету крылья, желтые искорки засверкали в черноте глаз, словно кувшинки в омуте, темные губы капризно изогнулись…
- Нещасные мы женщины, цыганки, без украшений никак нам нельзя, - Мадлон засмеялась, а вослед за ней и Катя.
- Вот уж верно, в строгом наряде в тебе цыганки не признать, - согласилась Нелли. - Только из чего иметь столь безобидный секрет?
- Кабы я знала о том раньше, так не осталась бы одна сейчас, - Катя сделалась сумрачна. - Я здесь была три дни тому, а люди мои остановились в трактире. Пятеро молодцов со мною было, каждый на все руки. А к утру ни один не пришел. Патруль синий проходил, увидали, что цыганы сидят себе вино попивают, тут уж и перестреляли всех, прямо на заднем дворе.
- Но отчего… - Сердце Нелли упало: пять человек через нее погибли. - Дворян они убивают, а цыганы при чем?
- Не знаю, - Катя стиснула зубы.
- Дело простое, милые, - Мадлон усмехнулась. - Всяк изверг любит, чтоб за границу пределов его власти люд только с оружьем на войну ходил. А как человек без войны к соседям пойдет, ну увидит, что им живется веселей? А цыганы народ вольный, границ-пределов для них нету. С цыганами молва летит, извергам это не любо. Чаще всего в шпионстве обвинят, ну да вина всегда сыщется, была б охота. Я тут давно живу, вся улица знает, кто я. Да только соседи не донесут, боятся черного глазу, цыганского сглазу. А я, как синие власть забрали, хожу серой мышью. Ах, знала бы, упредила!
- Знать бы, где упасть, соломки подстелить, - возразила по-русски Параша, вроде бы понявшая речь Мадлон. - Я чаю, с Катькою молодцы знали, на что шли, без обиды умерли. Ох, мука-то мученическая лежать с деревянными устами, когда вокруг языками рожь молотят!
- Очнулась!! - разом закричали Нелли и Катя.
Мадлон меж тем уже развела водою розовое вино, при чем на всех трех у нее нашлась только одна оловянная кружка. Впрочем, с малолетства друг к дружке привычные, они и не думали брезговать, пустив убогую чару по кругу. Вино, вопреки уверениям, оказалось так себе, но силы подкрепляло замечательно.
- Что покойники меня корить воротятся, я и не боюсь, - Катя отерла ладонью губы. - Правду Парашка говорит, ехать сюда звала, да не упрашивала. Только одни-то мы как сладим, хотелось бы знать.
- В детстве сладили одни одинешеньки, - нахмурилась Нелли.
- Одинешеньки, как Федотка-сиротка, - усмехнулась Параша. - А батюшка, а Филипп Антоныч, а народ с Алтая?
- Так те не враз подоспели, - заспорила Нелли, сделавши еще один глоток - такой большой, что кольнуло в груди. - Может и теперь кто по дороге-то поможет! Я о другом речь веду - мы сами решили, что нам, трем, делать надобно. И теперь должны решить за себя, а там что Бог даст.
- Экой жмудский язык-то чудной, - заметила Мадлон, наполняя водою кружку вновь.
- Да не жмудь они, говорила ж я, русские, - отозвалась Катя на дурном своем французском. Положительно, Нелли уж сама смешалась, кто кого понимал и как.
- А, из Варшавы, - Мадлон, верно, впрямь почитала свое вино хорошим, коль скоро наливала придирчиво отмеривая.
- Ты мне объясни, касатка, первым делом, кому тут и на что сдался твой братец? - воротилась Катя.
- Ошибкою украли, с племянником перепутали.
- А, с Филипповым-то сынком! Враги кровные, ясное дело! - Катя сидела на полу, как, впрочем, и Нелли с Парашею, ибо в жилище Мадлон имелся только один тяжелый табурет в углу. От этого сиденья ли на полу, от того ли, что вновь было их три, Нелли показалось, что детские времена воротились.
- Не кровные, Катька, не кровные, но враги. Хуже кровных по-своему. Отчего сразу не убили, загадка. Думала было, что со свекром-батюшкой хотят на чем-то торговаться, да нет, убили господина де Роскофа. Всю голову я поломала, Катька! Покуда вить не пойму, зачем им мальчик, не пойму и другого - где он.
- Вот оно как… Погоди! По вашему мне до завтра болтать, - Катя, обернувшись к хозяйке, разразилась быстрою тирадой на каком-то глуховатом и гортанном наречии, чем-то напомнившем Нелли язык утукков. Неужто это теперь и есть ее родное? Ох, Катька, Катька! И сын у ней главней мужа выходит, и еще, поди, незнамо что.
- Хорошо, угадать тебе, допустим, надобно. - Катя уже обменялась меж тем с Мадлон несколькими непонятными скороговорками. - Только не непременно ж сидеть сложа руки, еще вить и ноги у человека есть кроме головы.
- Ну и что ж мне с пустой головой ногами делать? - ехидно осведомилась Нелли.
- Идти, - усмехнулась Катя. - Мадлон, вишь, дело говорит. Надобно идти к тому, кто твоих врагов лучше знает, чем ты. Авось он и подскажет.
- Да только кто ж таков человек? - спросила Нелли, понимая, впрочем, что кого-то ввиду наверное имели.
- Беги из кровавого города, златовласое дитя, - Мадлон опустилась на колени, и крепко обхватив ладонями голову Елены, заглянула ей в глаза. Черные ее очи были моложе грубоватого лица, но немолоды были морщинистые веки. Взгляд цыганки втягивал, словно опасная речная воронка. - Беги к бурым скалам, там хорошо на ветру. Беги в край жестокий, но не злой. Беги туда, где совы кричат днем. Там есть человек, его зовут Белый Лис. И мужики и дворяне подчиняются ему, а синие его ненавидят. Еще бы, он видит их на три аршина под землей. Если кто и может подсказать тебе, зачем ребенка украли вместо того, чтоб убить, так это он.
- К бурым скалам? Куда же это, по какой дороге? - спросила Нелли тихо.
- Пробирайтесь на Лизьё, только пешком, с лошадьми опасней, - цыганка, выпустив Нелли, поднялась. - Не доходя вас встретит человек, Кандилехо будет знать место. Цыганам мало дела, кто сидит на троне, только чинить нам зло себе дороже. Тот человек проведет вас к Белому Лису.
- Может статься, с лошадьми и опасней, - с горечью заметила Нелли. - Только вить, Парашка, Катька, нам их и взять не на что! Бумаги мои остались у злодеев. Даже кошелек отняли тюремщики. Доберемся, куда денемся, лето, но трудно будет.
- Э, не так все худо! Немного денег по дороге найдем, - Катя тряхнула кудрями. - Мадлон, ты б ей погадала, хоть на гуще кофейной, мне не с руки подруге гадать. А надо бы знать между тем про мальчонку, да какие беды грозят.
- Даже не проси! - убежденно воскликнула старая цыганка. - Другой раз бы погадала ей, да только сейчас никак нельзя. Есть сила, что даже подступаться-то к ней запрещает. И против этой силы идти - вовсе надо не голову на плечах иметь, а пивной котел.
Приятно было б и самой знать, что тебя защищает, подумалось Елене. Кто-то говорит «не умру, но убью», должно быть о том и речь. Ну да, о чем же еще? Но чья сие сила?
- Вот неладная, кого в старом башмаке несет? - Мадлон озабоченно поднялась: в дверной молоток стучал по дереву словно огромный дятел.
Подруги переглянулись, перебрасывая друг дружке досадную мысль, что чаще всего так стучат не гости.
- Тетка Мадлон, а, тетка Мадлон!!
Голос, к немалому облегчению всех, был невзрослый, девичий, хотя и по-уличному грубый.
- Иветта, ты что ли, глупая девчонка? - громко отозвалась Мадлон, даже не выходя в переднюю. - Чего молотишь, как черти горох? Не могу я тебе открыть, гости у меня.
- А солдат не позовет? - шепотом спросила Нелли. - Дети здесь доносят.
- Я часто не отпираю, - ответила Мадлон так же тихо. - Богатых женщин я пользую от бесплодия и других хворей. Кому охота, чтоб увидали? Все знают.
- Ой, тетка Мадлон, до болезней ли теперь?! - Юный голос захлебывался от возбуждения. - Такое случилось на улице Кордельеров, такое!! Просто страшная беда!! Такое горе, такое! Я уж полквартала обежала, надобно все бросать да скорей туда, нето все пропустим! Ужас, беда, кошмар!
- Да говори ты толком!
- Я и говорю, беда! Друга Народа убили! Насмерть! Ножом!! Вот злодеяние-то, а?! Тетка Мадлон, недосуг, либо ты идешь, либо уж я дальше бегу!
- Кто ж этот молодец, поймали его? - Мадлон вышла-таки в прихожую, судя по стуку, отворила верхнюю половину двери. Голос стал еще громче. Нелли, Параша и Катя прислушивались, затаивши дыхание.
- Не молодец, не молодец, девушка! Ее и не ловили, она не убегала даже! Девушка из бывших! Вот злодейка, а? В белом платьи! Вошла к Другу Народа, как он ванну принимал, очень уж лишаем мучился, бедняжка! Попросилась пустить, будто по делу, а сама пырь ножиком, да прямо в грудь! И так, Пьеро наш сказывал, чисто стукнула, что бедняжка только успел с перепугу служанку на помощь позвать, ну прачку, с которой жил! Та вбежала с табуреткою в руках, а уж он, защитник наш, лежит мертвый весь в кровавой воде!
Елена затрепетала, раздираемая восхищением и скорбью. Какая-то девушка, верно похожая на Диану дю Казотт, своими руками воротила в ад самое кошмарное из его порождений, Марата, еще более кровожадного, чем Робеспьер! Что же с нею будет теперь? Даже не пыталась бежать, принесла себя в жертву! Господи, не оставь ее теперь!
Выпалив последнюю тираду, невидимая девчонка, не прощаясь, припустила прочь, о чем сообщил стук грубых башмаков.
Мадлон, с сумрачным лицом, воротилась в комнату.
- Слышали, красавицы мои? Худо дело, надобно вам спешить.
- Ай, молодец девица! - не удержалась Катя. - Не соскучишься с вами, с голубой кровью! Верно тож вроде тебя, от дождевого червяка либо клопа - хлоп в обморок, а понадобиться негодяя прирезать, об один удар управитесь! Ну, чисто! А кто сей таков был, а, что служанку против девушки на помощь звал?
- После расскажу про всех людоедов здешних, по дороге. Мадлон, отчего ты говоришь, что спешить придется?
- А то, нет? Могут и заставы перекрыть. Хорошо, коли девица-то парижанка, а коли приехала откуда, так по той дороге лучше не пробираться! Ну да ладно, вам на Нормандию течь, уж слишком должно не подфартить, коли она прямиком из тех краев! Хотела я хлеба вам выменять в путь, да уж теперь не стоит и некогда. Денег Кандилехо в дороге достанет, только они и не надобны покуда, в харчевни заходить даже не вздумайте! Сыру кусок дам, высох он, как подметка, ну да ладно, отломила чуток и в рот, есть не садитесь, спите только когда уж ноги дальше не несут!
- Нам не хотелось бы лишать тебя последних крох, в Париже голодно! - Нелли смутилась, не имея чем отдариться либо заплатить. - Я уж говорила, что теперь лето, в деревне оно милосерднее, чем в городе! Щавелю погрызем по дороге, ягод каких…
- Полно вздор молоть, далеко на ягодах не убежишь! - Мадлон уж заворачивала в тряпицу изрядный кусок, с треть круга. - Даже темноты ждать незачем, теперь на улицах толпы да сумятица, но так будет недолго. Сил бы набраться после сна-то неподвижного, да ладно уж, дело молодое. Кандилехо, вот сыр, вот фляжка с водой да вином, собирайтесь в путь, милые, я выведу к заставе.
У Елены кружилась голова, но она умолчала, чего уж, цыганка права.
Тяжелая дверь выпустила их наружу. Улицы под высокими, в два-три жилья черными крышами, гудели словно в праздник, гудели, словно улей пчел, через который с трудом находили себе путь беглянки.
- А хоронить Друга Народа станут ночью, при свете факелов!
- Ночью-то почему?
- Вроде Неподкупный придумал! Чтоб врагам жутче было!
- А похоронят на каком кладбище?
- Не на кладбище! В саду специальный склеп выстроят! А сердце доктора послали вырезать…
- Кому сердце вырезали? Убийце? Этой, де Корде д’Армон? Живьем?
- Да нет, у Друга Народа доктор сейчас поехал сердце вырезать! Чтоб, значит, похоронить отдельно, в зале клуба!
- Ух ты, ну прям как прежде у королей!
- А что, чем мы хуже!
У Нелли гудело в ушах, лица толпы мелькали, словно в трубочке стеклянной игрушки калейдоскопа, мелькали фразы вообще без начала и конца. Подруги цеплялись за руки, казалось, толпа может разъять их словно обезумевшая под ливнем река. Как они тогда найдутся вновь? Даже вить жилища доброй Мадлон она не запомнила… Нелли одернула себя, нечего.
Множество синих мундиров сновали деловитыми иголками, простегивая праздную толпу.
- А что будет раньше, похороны или казнь?
- Похороны!
- Да нет же, надобно сперва казнить, чтоб Друг вроде как доволен был!
- Казнь, казнь вперед устроят!
- Здесь уж простимся, - шепнула Мадлон. - Кандилехо, ты к заставе путь знаешь!
- Знаю!
Толпа уж оттерла от подруг почтенную цыганку. Оглушенные и уставшие, они плыли в людском потоке, покуда последний не выбросил их на пустынную дорогу. То был еще Париж, но Париж окраинный, зеленый, с невысокими домиками и огородами у крылечек. Женщина в темной шали и чепце несла огромную бельевую корзину, неимоверно тяжелую даже на вид, от распластавшегося над ручейком строения мойки, сложенного из крупных валунов, под крышей из сизых деревяшек. Другая женщина в окне со снятыми ставнями месила тесто, а двое взобравшихся на скамью детей, верно, выпрашивали кусочек - полепить булки на свой лад.
- Как тут покойно-то! - Нелли подавила желание присесть на обочине. - Вроде и люди не безумны.
- Все равно надобно спешить, - Катя прибавила шагу.
Вскоре, повстречавшись только с тремя подводами, молодые особы миновали уже заставу.
Июльский день не спешил меркнуть, хотя миновало больше терех часов с тех пор, как подкупленные служилые доставили подруг в дом Мадлон. Окошки все чаще защищались ставнями, слышалось мычанье гонимой с поля скотины.
Дорога впереди подымалась на каменный мост, старый, облизанный ветрами словно кристалл соли коровой.
- Затаимся-ко, касатки, впереди укрыться негде, - Параша обернулась, тревожно прислушиваясь.
- А верно, неладно, - Катя вдруг опустилась на колени в дорожную пыль, прижалась ухом к земле. - Эх, земля гудит! Пешие шагают, много. Небось солдаты. Пропустим-ка их вперед!
Продираясь через чертополох и лопухи, подруги устремились в легких сумерках под своды моста. Вот уж где оказалось темно! Журчала речка, полувысохшая по летнему времени.
Пришлось ждать достаточно долго, чтобы Нелли усомнилась в правоте подруг прежде, чем над головами загорохотали сапоги. Слышалась речь, только из-под моста она представлялась невнятной.
Сапоги стучали и стучали. Что ж их так много?
Когда шаги сделались не так густы, сверху вдруг стукнуло о камень, звякнуло раз другой, и на влажный песок что-то упало.
- Тьфу, темень-то внизу! - на сей раз грубый голос был отчетлив, поскольку говоривший перегнулся через перила.
- А чего там тебе? - слова второго человека глушил ветер.
- Вишь, незадача! Фляжка моя упала, хотел уж кальвадоса глотнуть находу, да цепочка порвалась. - Говоривший, невидимый сам, все свешивался вниз. - Жалко фляжку, сбегать, что ль, вдруг да увижу?
- А бежать потом, упаришься! Брось, Ксавье!
- Нет, жалко, догоню! Ноги свои, не казенные, а фляжка оловянная, да удобная!
Елена нагнулась: рука нащупала гниловатый, но крепкий еще сук. Рядом валялась и злополучная фляжка. Мысли мчались галопом: солдат, покуда спустится, отстанет от своих. Приглядевшись, он вне сомнения их увидит, но приглядится не сразу. Надо ударить, покуда он с полусвету. Враз его не хватятся, приятель решит, что служилый ищет свое имущество. Убить и бежать через поля, прочь от дороги, в сгущающейся тьме.
В то же мгновение, как сей план действий сложился в ее голове, Катя ухватила фляжку, и, махнув рукою, чтоб не мешались, устремилась из укрытия.
Нелли зажала рукой рот, чтоб ее не окликнуть. Что она еще задумала?
- Эй, папаша! - Весело донесся Катин голос. - Не твое ли, чай? Нехорошо людей будить, прямо по лбу мне стукнуло, жди синяка!
- Эх, вот спасибо, красотка! - Разговор был уже не на мосту, где-то совсем рядышком. - А ты что тут делала?
- Да говорю же, спала!
- Одна? - В голосе скользнуло подозрение.
Приметил, что у Катьки дурной выговор! Елена стиснула мокрую ветку.
- Зачем одна? Пятеро детей со мной. Здоровы спать, пушкой не разбудишь! У тебя не найдется для деток хлеба кусочка, а, папаша?
- Ишь, придумала! Какой нынче хлеб? Весь хлеб англичане съели! - говоривший заспешил.
- А чего это, папаша, на ночь глядя столько войска на дороге? Далече поход? - крикнула Катя, уже несомненно вслед.
- Да это только головные части, тоже скажешь, много, - хмыкнул солдат. - В Нормандию, слышь, идем. Небось сутки будут батальоны подтягиваться.
- В Нормандию? Неужто англичане напали?
- Похуже. Убийца проклятая, та, что Друга Народа ножом, вишь из Кана приехала вчера. Почтовым дилижансом. Там, стало быть, самое осиное гнездо. Скоро тут на всех дорогах яблоку упасть негде будет. Ладно мне с тобой лясы точить, догонять надо.