Святой праведный Иоанн Кронштадтский

(19 октября 1829 года —20 декабря 1908 года)

память 20 декабря / 2 января

 

1

«Господи! Я – чудо Твоей благости, премудрости, всемогущества», – написал отец Иоанн Кронштадтский, в начале своего дневника «Моя жизнь во Христе».

Будущий праведник родился 19 октября 1829 года в селе Сура Архангельской губернии в семье бедного псаломщика Ильи Михайловича и Феодоры Власьевны Сергиевых. В 1851 году с отличием окончил Архангельскую семинарию и на казённый счёт был направлен в Петербургскую духовную академию, которую окончил в 1855 году. 10 октября 1855 года в соборе Петра и Павла, в Санкт-Петербурге, преосвященным Христофором, епископом Ревельским, был рукоположен в дьяконы, 12 октября – в иереи, и направлен в Андреевский собор города Кронштадта, в котором прослужил до своей праведной кончины – до 20 декабря 1908 года. 79 лет жизненного пути, 53 года священнического служения. Но что это был за путь, что было за служение!

Как совершенно справедливо заметил митрополит Антоний (Храповицкий), отец Иоанн по духовному строю жизни был подобен святителю Николаю Чудотворцу своим радостно торжественным хождением перед Богом. Отцу Иоанну всегда был присущ дух радостного прославления Бога, как «в день Святой Пасхи». От отца Иоанна «не было слышно покаянных воплей; он больше радовался, чем скорбел», «в нём постоянно ликовала благодатная, духовная победа над грехом, дьяволом, миром». И всему русскому народу было величайшей радостью видеть такого пастыря, испытывать на себе силу его молитвы. «Отец Иоанн проходил… перед нами как носитель веры побеждающей, торжествующей», – заключает свой рассказ владыка.

Но это не означает, что жизнь отца Иоанна протекала без скорбей и у всех вызывала уважение. Немало было у него и недругов, особенно, в среде заражённой духом революционных преобразований интеллигенции. Эти люди во все времена умудрялись ничего, не сообразного их представлениям о жизни, не видеть и не слышать. Но сколько бы ни пытались очернить образ благодатного пастыря, любовь русского народа к нему с каждым годом только росла. Даже Чехов в своих записках о путешествии на Сахалин счёл необходимым упомянуть, что в какую бы избу он по пути не заходил, везде рядом с иконами видел портрет отца Иоанна Кронштадтского. Оставили свои воспоминания об отце Иоанне такие видные деятели русской культуры, как Василий Васильевич Розанов, Борис Зайцев. Но гораздо больше воспоминаний лиц разного звания и сословия, а также священников и архиереев, которым не раз доводилось служить вместе с кронштадтским пастырем.

Преподобный Силуан Афонский сказал об отце Иоанне поразительные по своей правдивости и обнажённости перед безумством мира слова: «Отец Иоанн был последний святой, явленный миру. Его видели все». Слова эти оказались пророческими. Начиная с Октябрьской революции путь праведников был скрыт от глаз мира. Многие из них стали мучениками, иные попали в лагеря. Но даже со дня прекращения гонений Православная Церковь не явила миру пастыря, подобного Иоанну Кроншатдскому. Воистину он был «чудом Господней благости», будучи явлен миру в дни крайнего религиозного умаления.

Нельзя сказать, что в эти дни безверие захлестнуло всё общество. Среди той же интеллигенции выделилась группа религиозных мыслителей, которые задались вопросом, почему христианство стало таким бескрылым, перестало вдохновлять и преображать жизнь. И это действительно имело место, если вспомнить, что во времена святителя Игнатия (Брянчанинова) специальным постановлением Святейшего Синода был закрыт путь к епископскому сану образованному дворянству, не имевшему документов об окончании духовных семинарий и академий. И это более чем странно, поскольку величайшие примеры подвижничества и старчества явило именно дворянство. Достаточно упомянуть таких выходцев из дворян, как преподобные Леонид, Макарий, Амвросий, Варсонофий оптинские. Рядом с этими старцами всегда вспоминают таких видных деятелей русской культуры, как Гоголь, Кириевский, Хомяков, братья Аксаковы. Кириевский, например, под руководством старца Макария осуществил перевод и издание «Добротолюбия» на русский язык. А сколько сделал в этой области «необразованный», как считал, например, петербургский митрополит Никанор, по предложению которого и было введено ограничение для рукоположения образованного дворянства, первенствующий иерарх Святейшего Синода, святитель Игнатий Брянчанинов? Ни у одного из названных старцев, как и у самого святителя Игнатия (Брянчанинова) действительно не было диплома об окончании духовной семинарии и академии.

В отличие от этих «необразованных», недавно канонизированных Церковью отцов, отец Иоанн окончил и семинарию и академию. Мало того, окончив эти заведения, он умудрился не потерять веры. И первый опыт детской молитвы, когда просил Господа о даровании книжного разумения, положил начало его удивительного пути.

«До этого времени я видел отца Иоанна только на портретах, – вспоминает один молодой толстовец. – Теперь он стоял на пароходе, на капитанском мостике, – священник с добрым приветливым лицом. Глаза людей смотрели на него, и в них видны были радость, восторг, умиление. Слёзы лились у многих. Что это было? Нашли они что-то знакомое, родное, но до сих пор затаённое на дне души каждого; не в себе нашли, а в другом, но это всё равно; почувствовали они, что может быть человек прекрасен и есть такой человек, и вот он стоит перед ними. И всё, что было в каждом прекрасного, всё это поднялось у них, и они облили свой идеал слезами восторга и радости. Священник стал говорить. Утверждают, будто не повторяются в церкви нашей теперь евангельские сцены. Нет, это, несомненно, была евангельская сцена. Он говорил искренно и просто о том, что рад видеть нас, что желает нам всего наилучшего и счастлив, видя, что мы веруем в Бога и Христа Его. Глаза блестели от слёз, добрых, блаженных, счастливых. Если бы в ту минуту отец Иоанн сказал людям, чтобы они оставили всё и пошли за ним, я убеждён, многие бы пошли… Вместе с другими как будто и я нашёл свою душу.

Это был для меня именно тот довод в пользу Бога и христианства, которого я искал с такой жаждой, это был довод такой же силы, живой и могущественно действовавший, как доводы Толстого. Там был гений художественной силы, здесь гений нравственного влияния. Он показал, что церковь может, как ничто другое, оживлять человека, ибо вот пришёл служитель церкви, обвеянный правдой Божией, и в людях заговорил прекрасный и благой дух Христов».

Не правда ли – удивительное признание! Отец Иоанн – и Лев Толстой. Первый, будучи сыном бедного псаломщика, целиком и полностью воспитан в лоне Матери Церкви. Второй, обеспеченный русский барин, гениальный писатель, встал на путь отрицания сначала церковности, а потом и самой Церкви. Оба имели огромное влияние на общество. И отец Иоанн, например, не раз обличал еретические взгляды Толстого. Толстой же посматривал на путь праведника свысока, так сказать, по-барски, но, как выяснилось к концу жизни, не отвергал путь нравственного совершенства отдельных личностей в лоне Православной Церкви. Об этом свидетельствует его последнее посещение Оптиной пустыни, уважение к родной сестре, шамординской монахине Марии. Выше приведённый случай с молодым толстовцем наглядно показывает духовное брожение образованного общества.

Теперь посмотрим, как относился к отцу Иоанну простой народ.

Вологда. 8 часов вечера. Вся набережная, пристань, балконы, барки, лодки заполнены народом. В 9 часов в карете подъезжает отец Иоанн и проходит в рубку готовящегося к отплытию парохода. Многотысячная толпа начинает волноваться, слышится крик: «Батюшка, помолись за нас, грешных!» Отец Иоанн отвечает: «Молюсь, молюсь!» И, сняв шляпу, начинает молиться на близстоящую церковь, потом на все стороны благословляет народ. Народ кланяется, крестится, многие плачут.

Другой конец России, Харьков.

Вечер. Всё помещение вокзала, вся платформа, весь двор заняты народом. Слышится сигнал о приближении поезда. На какое-то время водворяется тишина. В полосу вокзального света входит поезд. Обер-кондуктор сообщает, что «батюшка в заднем министерском вагоне». И до сих пор тихое море начинает волноваться. Вагон моментально наполняется народом, слышен крик: «Батюшка, родной, благослови!» На это из купе доносится: «Бог благословит вас всех, други мои! Пустите меня! Пустите меня!» С трудом выходит, наконец, отец Иоанн на платформу, приветствует собравшихся: «Здравствуйте, други мои! Здравствуйте, отцы и матери! Здравствуйте, братья и сестры, здравствуйте, дети!» Толпа подхватывает отца Иоанна на руки, несёт.

 

2

А теперь мысленно перенесёмся в Кронштадт, на место постоянного жительства и служения отца Иоанна.

Обычно, если позволяли обстоятельства, вставал батюшка в 3 часа ночи, чтобы приготовиться к службе. Прогуливался по двору, читая по памяти молитвы к причастию. Около четырёх отправлялся в собор к Утрене. У ворот дома его ожидала толпа паломников. Поговорить с каждым батюшка не имел возможности. Только благословлял. У собора отца Иоанна встречала толпа нищих, которым он по заведённому обычаю раздавал милостыню. Во время Утрени отец Иоанн читал канон, а затем, не выходя из храма, начинал литургию. Собор бывал полон, и причастников столько, что служба затягивалась часов до двенадцати. Во время службы в алтарь бельевыми корзинами вносили письма и телеграммы, все – с просьбой о молитве. По окончании службы батюшка ехал в Петербург по бесчисленным вызовам к больным и возвращался около 12 ночи, успевая отдохнуть в поезде от столицы до Ораниенбаума – около часа! По приезде домой – вечерняя молитва. А в 3 часа опять подъём.

Но это только внешняя канва.

И в первую очередь надо рассказать о том, как служил отец Иоанн.

Незабываемое впечатление оставляло у всех чтение канона. До канона батюшка обычно молился в каком-нибудь из приделов, а к канону «своей лёгкой, но твёрдой походкой» выходил на клирос. Лишь в последнем в своей жизни году по чрезвычайной слабости не делал он этого.

«Всем памятна, – свидетельствует сослуживший отцу Иоанну дьякон, – маленькая, но дышащая богатырской силою духа фигура батюшки среди 6–7 псаломщиков, с его любимым жестом – прикладыванием сжатой руки к подбородку… Всем памятно его особенное, порывистое чтение (скорее разговор), так поражающее своими интонациями голоса – то резкокрикливыми, то быстро-стремительными, то раздельно-медленными, то ласково-певучими…»

Ни одно слово не читалось просто так. А некоторые слова отец Иоанн произносил, обращаясь лицом к народу, иногда сопровождая их краткими выразительными замечаниями. Волнение заметно во всём его облике, оно выражается в интонациях, в жестах. По шестой песне и ектений батюшка восклицает: «Кондак!». И как победную песнь возглашает его, а по окончании вбегает в алтарь и опускается пред престолом в молитве. Затем возвращается на клирос…

Пел он иногда и стихиры…

После чтения канона отец Иоанн обычно совершал «входные» – положенные пред литургией священнические молитвы – и начинал облачаться.

«Я не забуду никогда, – вспоминает один богомолец. – Начали петь «стихиры на стиховне». Отец Иоанн уже почти облачился, чтобы служить литургию. На нём не было только фелони. Вдруг стремительно, скорее, выбежал, чем вышел, он из алтаря на клирос, присоединился к певчим и начал петь с ними вместе. Пел с воодушевлением, регентуя сам, подчёркивая отдельные слова и замедляя темп там, где это было нужно по логическому смыслу, по содержанию песнопения. Трогательно было смотреть на певцов в это время. Пела как будто одна какая-то святая первохристианская семья со своим отцом во главе, пела свои победные, священные, великие гимны».

Здесь мы позволим себе остановиться и сделать несколько замечаний по следующему поводу. «Пела как будто одна какая-то святая первохристианская семья со своим отцом во главе». Эти слова как нельзя лучше передают понимание сути Церкви Христовой, которую Господь выразил такими проникновенными словами: «Се аз и дети, яже даде Ми Бог». Понимание Церкви как единой семьи всегда было присуще нашему родному православию. К сожалению, не всегда это возможно было осуществить на практике…

Но вернёмся в собор.

И так проскомидия.

Начинает её отец Иоанн, как всегда, сосредоточенно. Для свободы движения ещё не надевает фелонь. Совершает всегда сам, в окружении сослужащего духовенства. Батюшка полон торжествующей радости. Приготовляет Агнец, с благоговением ставит его на дискос.

«Смотрите, – обращается к сослужащим, – отец Павел, отец Николай!.. Где есть что-нибудь такое, как у нас! Вот Он – Христос! Здесь, среди нас, – и мы вокруг Него, как Апостолы».

Неторопливо вынимает частицы из других просфор. Поминает живых и усопших, называя иногда по имени отчеству. Просфоры вносят корзинами. Из каждой корзины хотя бы из нескольких просфор батюшка вынимает частички сам, прочитывает только некоторые из массы поданных записок. А затем кладёт их стопами на жертвенник, опускает на них голову и погружается в молитву.

Наконец говорит: «Кадило!»

И дьякон подносит кадило непременно «не глухое», то есть с горящими угольями и с достаточным количеством ладана. По этому поводу отец Иоанн говорил: «Кадило – образ наших сердец. И они бывают такими же «заглохшими», холодными и бесчувственными… Разогрей, Господи, наши сердца, чтобы они пламенели любовью к Тебе…»

Заканчивая проскомидию, отец Иоанн не произносит вслух положенных молитв, а молится тайно, дьякона же побуждает делать возгласы вслух.

Литургия.

О совершении её отцом Иоанном написано много.

Это только во времена своей всероссийской славы батюшка возглавлял соборное богослужение, а в первое время довольно часто ему приходилось упрашивать чредного священника о предоставлении ему возможности совершить внеочередную раннюю литургию или хотя бы сослужить. Понятно, что первое время к батюшке относились с подозрительностью и даже неприязнью, поскольку с первого же дня своего пастырского служения он стал посещать ночлежки. Кронштадт был местом ссылки, так называемого, «неблагополучного контингента». Жила беднота в лачугах, в нищете. Процветало пьянство, разврат, мордобой. И к таким опустившимся людям (на самое дно) и стал ходить отец Иоанн, помогая и словом, и делом, отдавая порою нуждающимся последние сапоги. Поражающая воображение картина: идущий по городу босиком священник. За такие поступки первое время над батюшкой смеялись, принимая за чудака, даже доносы писали архиерею, обвиняя доброго пастыря в сектантстве. И по этому поводу батюшка был неоднократно призываем к служению в присутствии своего правящего архиерея, который всё доискивался, что же есть в нём такого сектантского. Увы, не оказалось ничего. А была лишь горячая, искренняя вера, которая, как известно, вытекает из дел, а не из слов, которыми, как непроницаемым облаком, окружают свою деятельность лицемеры.

«Помолимся, братие-сослужители, – говорит отец Иоанн, – да даст Господь нам богоугодне совершить мироспасительную, душеспасительную Божественную литургию».

Отверзаются царские врата. Твёрдо, раздельно, из глубины сердца произносит батюшка первый возглас:

«Благословенно царство Отца и Сына и Святого Духа, и ныне и присно и во веки веков».

И весь уходит в себя. Редко когда откроет глаза. Служебника не открывает – молитвы читает наизусть, часто вполголоса. Батюшка не любит тягучего пения. Просит, чтобы пели динамично, бодро и собранного. И дьяконов приучает произносить ектении без затягивания. Внятно, громко, «сердечно», без затягивания и сам делает возгласы. Во время молитвы «Единородный Сыне» при словах «распныйся же, Христе Боже…» порывисто берёт и целует напрестольный крест. Бывает, и в другие моменты неожиданно берёт и смотрит на него восторженно, прижимает ко лбу, к устам, шепча слова молитв…

С напряжённым вниманием вслушивается в слова Апостола и Евангелия, иногда кивая головою. Требует, чтобы чтение было доступно не только слуху, но и сердцу. «Не затем читается Евангелие, – говорит дьяконам, – чтобы только бить воздух громогласней, но и бить также по сердцам».

До великого входа отец Иоанн погружён в молитву за людей.

«Господи, – молится он, – многие из предстоящих в храме Твоём стоят праздны душами своими, не ведают, о чём подобает молиться; исполни сердца их ныне; в этот день спасения, благодатию Всесвятого Духа Твоего, даруй их мне, молитве моей, исполненных познанием благости Твоей и сокрушения, и умиления сердечного; даруй им Духа Святого Твоего, ходатайствующего в них воздыханиями неизглаголанными».

Молится батюшка порывисто, настойчиво, даже требовательно, с властью, ему, как священнику, вверенной.

Молитва батюшкина ощущается всеми – и сослужащими, и молящимися.

Начинается пение «Херувимской».

Простерши руки к изображённому на раскрытом антиминсе Христу, батюшка опять уходит в себя. Слёзы текут по его щекам, он вытирает их платком.

С «печальной торжественностью» совершается Великий вход – шествие Иисуса Христа на Голгофу, на место распятия посреди разбойников, на место крестных страданий.

Начиная с Великого входа, отец Иоанн погружается мыслью в воспоминания последних дней жизни Господа на земле. В этот круг мыслей вводит он себя следующими словами: «И изведоша Его вон из винограда и ту убиша Его».

Вообще в этот момент литургии отец Иоанн начинает вставлять множество своих молитв, иногда произнося их вслух. К тайной молитве перед просительной ектенией, после Великого Входа, прибавляет:

«Сподоби нас обрести благодать пред Тобою еже быти Тебе благоприятней жертве нашей и вселитися Духу благодати Твоей в нас и на предлежащих Дарех сих – и на всём учащемся юношестве, на всех рассадниках духовных монашеских, на нищих людях Твоих, вдовицах, сирых и убогих, на пострадавших, на всех заповедавших мне, недостойному, молиться о них, на всех людях Твоих, яко вси Твои суть. Ты бо создал еси их по образу и подобию Твоему, Ты отродил еси их водою и Духом, Ты благодать сыноположения даровал еси нам, Ты залог Духа в сердцах их дал еси, Его же ничто же есть драже, освятительнее, совершеннее. Ты питаешь их плотию и кровию Сына Твоего, их же ничто же есть сладостнее, Ты подаёшь им вся благая по естеству и по благости, им же несть числа. Присвой же всех нас Тебе, отчуждаемых грехами и врагами борющими нас, и да никто же от нас будет стяжание и брашно чуждему (диаволу). Сам нас спаси, Отче щедрот и Боже всякого утешения».

К словам «Христос посреди нас», при взаимном целовании в алтаре священнослужителей, прибавляет:

– Живый и действуяй.

И тем наполняет трепетом сердца сослужащих.

«Я готов был упасть пред престолом», – вспоминает один из них.

По прочтении Символа Веры отец Иоанн вставляет следующую молитву:

«Утверди в вере сей сердце моё и сердца всех православных христиан; сей веры и сего чаяния жития достойно вразуми; соедини в вере сей все великие общества христианские, бедственно отпадшие от единства Святой Православной Кафолической Церкви, яже есть Тело Твоё и её же Глава еси Ты и Спаситель. К сей вере привлецы все языки, населяющие землю, да единым сердцем и едиными усты все языцы прославят Тебя, единого всех Бога и Благодетеля; в сей вере и нас всех соедини духом кротости, смирения, незлобия, простоты, бесстрастия, терпения, долготерпения, милосердия, соболезнования и сорадования».

«Горе имеем сердца!» К этим словам отец Иоанн присоединяет такую молитву:

«Сам, Господи, вознеси долу преклоншиеся сердца наша».

Тайно же произносит ещё, как свидетельствовал сам, следующие слова:

«Возвыси Духом Твоим Святым всех предстоящих Тебе, Богу живота нашего; и отреши от сердец наших все страсти плотские и душевные».

Кое что присоединяет отец Иоанн и к тайным молитвам во время Евхаристического канона. В молитве «Достойно и праведно Тя пети…» к словам: «Ты от небытия в бытие нас привел еси» отец Иоанн, продолжая мысль молитвы, добавляет: «в разумное бытие и по душе бессмертное». К словам: «падших нас восставил еси паки», прибавляет: «и стократно на кийждо день восставляеши согрешающих и кающихся». После слов: «дондеже нас на небо возвел еси и Царство даровал еси будущее», говорит: «Ты и в самом Причащении нашем Твоих Тайн животворящих уже возводишь нас на небо: ибо где Ты, там небо и небо небесе, и, даровав Себе Самого верным, Ты вместе с Собою уже даруешь и царство небесное – царство будущее, в залог пречистого Тела и Крови Твоей». При следующей тайной молитве: «С сими и мы блаженными силами…», при словах: «Сам Себе за мирский живот», отец Иоанн произносил: «паче же всех мене грешного, да избавлюсь смертоносного греха и да живу во веки».

Произнося слова Спасителя, сказанные во время Тайной Вечери, отец Иоанн оборачивается к народу и громко возглашает: «Приимите, ядите, сие есть тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов». «Пийте от нея вси, сия есть кровь Моя Новаго завета, яже за вы и за многи изливаемая во оставление грехов».

Трепет охватывает всех молящихся в храме!

«Твоя от Твоих, Тебе приносящее…»

В несказанном величии священнического звания предстоит отец Иоанн Богу, вознося к Нему умилостивительную жертву Сына, единственно достойную искупить мир и испросить верующим прощение грехов и благословение, а усопшим в вере и надежде воскресения – вечный покой…

«…о всех и за вся».

Этими словами объемлются и все предстоящие!

Губами касается отец Иоанн дискоса. Слышит веяние приближающейся благодати, ждёт её, зовёт…

Наступает самый важный момент литургии: торжество и победа!

И в этом торжестве снова преображается отец Иоанн.

«Господи, иже Пресвятого Твоего Духа…» – начинает он молиться торжественно, победоносно, но ещё голосом относительно спокойным. При вторичном произнесении этой молитвы голос начинает дрожать, предощущая чудо пресуществления. Глаза батюшкины широко раскрываются. Он как будто что-то созерцает. Крестообразно, со словами «тайносовершительной формулы», осеняет он Агнец, Чашу, «обоя» (то есть всё вместе).

Всё, с этой минуты на Престоле – Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа!

«Бывали дни, когда в эти минуты батюшка превращался в какую-то неподвижную тень, точно замирал, стоя на ногах, и лицо его из живого постепенно превращалось в бледное, а затем тёмное, – говорит один из участников этого служения, будущий архиерей. – Как только наступало время сказать ему возглас, он моментально приходил в себя, открывал глаза, и из них катились по ожившему лицу крупные слёзы. В такие моменты его службы присутствующим делалось жутко и страшно».

Во время причастия отец Иоанн говорил в уме: «Господь во мне лично, Бог и человек, ипостасно, существенно, очистительно, освятительно, победотворно, обожительно, чудотворительно (что я и ощущаю в себе)». На лице его нет уже и следа утомления или изнеможения. Исчезла печаль. Батюшка исполнен детской радости – ударяет незаметно в ладоши! «Молитва есть постоянное благодарственное настроение, – говорил он. – Никогда не способно достигнуть оно такой воздымающей силы, как в этот момент: сердце разрывается от исполняющей его благодати!» Духовная радость, мир, покой, тишина на лице отца Иоанна. Он точно светится, сияет…

 

3

К общей исповеди батюшка вынужден был прибегнуть в последние годы своего служения за невозможностью отдельно исповедовать тысячи людей, ежедневно притекавших к нему.

Пред началом исповеди по обычаю обращается он к молящимся с такими словами:

– Грешники и грешницы, подобные мне! Вы пришли в храм сей, чтобы принести Господу Иисусу Христу, Спасителю нашему, покаяние в грехах и потом приступить к Тайнам. Приготовились ли вы к восприятию столь великого Таинства? Знаете ли, что великий ответ несу я пред Престолом Всевышнего, если вы приступите, не приготовившись? Знаете ли, что вы каетесь не мне, а Самому Господу, Который невидимо присутствует здесь?

И только после этого начинает читать положенные молитвы из Требника.

– Боже, Спасителю наш! Прости рабов Твоих сих! – взывает он. От чтения молитв то и дело переходит к толкованию своими словами, стремясь каждую мысль донести до сознания кающихся.

«Боже мой, – вспоминает участница такой исповеди. – Как радовалась, как трепетала кающаяся душа при виде доброго пастыря, взявшего на себя в данные минуты обязанность примирителя и просителя благости Божией к нам, грешникам!»

Отец Иоанн возглашает:

– Кайтесь!

«Тут стало твориться что-то невероятное. Вопли, крики, устное исповедание тайных грехов. Некоторые стремились – особенно женщины – прокричать как можно громче, чтобы батюшка услышал и помолился за них».

– Кайтесь, кайтесь, Господь вас слышит! – взывает отец Иоанн.

«Поднимался такой гул, что никакими словами не выразишь. Это было что-то целое, общее, громадное! Нельзя было расслышать отдельные голоса, как нельзя было выделить отдельных людей из этой толпы. Это была одна масса… Никто не замечал соседа, каждый думал только о себе…»

Отец Иоанн в это время стоит, облокотившись на аналой, молится. Молится и плачет. Где-то в углу раздаётся крик бесноватой, начинающей петь какую-то лихую песнь. Но тут же утихает она, примыкая к общему покаянию. Батюшка продолжает молиться…

– Там, в том углу, вы должны ещё покаяться! – неожиданно говорит он, выпрямившись и указывая пальцем в западную сторону собора. В ответ слышатся вопли покаяния.

Иногда отец Иоанн уходит молиться в алтарь, и молится, положив голову на престол.

Наконец, выходит на амвон. Пот бежит по его лицу. Просьбы помолиться, вопли покаяния всё ещё летят к нему. Но постепенно стихает переполненный собор. Отец Иоанн простирает епитрахиль над народом и читает разрешительную молитву. Иногда накрывает ею головы впереди стоящих. Всё, исповедь кончена.

В книге отца Иоанна «О Боге, мире и душе человеческой» есть такие слова: «Замечательное видение одного мирянина в храме во имя Святого Андрея Первозванного, именно – видение Спасителя, простирающего на всех предстоящих во время общей исповеди и разрешения грехов мною – Божественные руки Свои и обнимающего всех. Благодарю Господа за сие видение, за сию милость, извествующую, что дело общей исповеди Ему приятно и делается согласно с Его Божественной волею».

Есть похожее замечание отца Иоанна из собственного сновидения. Явившаяся ему во сне Божия Матерь велела ему продолжать общую исповедь. Из всего этого можно заключить то, что далеко не всем она была по душе и вызывала нарекания с разных сторон. А ещё знаменательно, что обращалась Божия Матерь к отцу Иоанну, как к сыну, называя его просто «Иван». И это сыновнее обращение Божией Матери как нельзя лучше показывает на то, что «где просто, там ангелов со сто, а где мудрено – там ни одного».

Скопление народа во время общей исповеди было действительно ужасающим. Делались специальные приготовления к ней. Собор перегораживался высокими перилами перед ступеньками на амвон. Разгораживали Собор и посредине, и по обеим сторонам, чтобы избежать давки. Начиналась общая исповедь часов в восемь утра. Но народ собирался с пяти часов, чтобы занять места поближе. На амвон ставился аналой, как для проповеди. Жара была невыносимой. Чтобы как-нибудь освежить воздух, сторожа приносили на клирос снег в тазах, делали большие снежные шары и бросали их в толпу. И было видно, как снег таял на лету.

Облик отца Иоанна в храме был бы неполон, если ничего не сказать о его проповеди. В конце литургии, на пении «буди имя Господне» или на запричастном, отец Иоанн, взяв в руки малое напрестольное Евангелие, выходил обычно на амвон, прочитывал несколько стихов и пояснял их простым доступным языком, призывая всех молящихся к добродетельной жизни. Множество проповедей отца Иоанна напечатано. Но их чтение и отдалённо не передаёт силы действия живого слова, сказанного батюшкой с амвона. Оно буквально жгло. Всякая предвзятость исчезала, всякая враждебность обезоруживалась, всякий скепсис испарялся.

Митрополит Мелетий, вспоминая посещение им отца Иоанна в 1901 году, в преддверии Великого поста, рассказывал о проповеди, сказанной отцом Иоанном в Неделю о Страшном Суде.

«Незабываема эта проповедь. В ней была такая убедительность, такое отчётливое знание того, о чём он говорил, что, когда он, описывая Страшный Суд, вдруг сказал в народ – «и знайте, вот так, именно так всё и будет», – всех охватило волнение. Этого тона, этих пророческих слов нельзя забыть».

Подобные вставки порою просто потрясали слушателей. Тот же митрополит Мелетий рассказывал о более раннем посещении отца Иоанна, в мае 1899 года, когда он присутствовал на службе в день Константина и Елены. На утрени отец Иоанн читал по обыкновению канон.

«Читал он так истово и вдохновенно, словно сам от себя из глубины своего сердца убеждённо произносил написанные слова. Раза два он останавливался, как бы на секунду задумывался и тут же уверенно произносил: «Да, это так, это так!»

Чудотворная сила отца Иоанна нередко наглядно проявлялась, когда к Чаше подводили бесноватых.

«Жуткое впечатление производили в соборе привозимые к отцу Иоанну больные бесноватые, – вспоминает жительница Кронштадта. – Во время проповеди отца Иоанна, во время пения Херувимской, в особенности же во время пения в посту «Ныне силы небесные», раздавались нечеловеческие крики, завывания или лай. Некоторые больные падали на пол, их начинало бить. Как-то за обедней отец Иоанн причащал. Я стояла с мамой на клиросе и видела, как несколько мужчин подвели или, вернее, поднесли к нему женщину. Она упиралась ногами на каждой ступеньке. Вид у неё был ужасный. Платок с головы упал. Волосы растрепались. Она размахивала руками и всё время повторяла: «Плюну, всё равно плюну». Когда её подвели к Чаше, батюшка сказал, чтобы её отпустили и не поддерживали. Провожатые осторожно, с опаской оставили её. Тогда батюшка велел женщине перекреститься. Она перекрестилась уже как следует. Батюшка спросил её имя, причастил, и, успокоенная, она отошла от Чаши, крестясь и повторяя: «Слава Тебе, Господи, слава Тебе, Господи…»

Чудотворная сила отца Иоанна во всей своей силе проявлялась, однако, преимущественно вне храма – в тех многообразных формах общения с людьми, в которых протекал каждый его день. Незаметным для молящихся оставались чудеса, творимые по батюшкиной молитве на расстоянии: по письмам, телеграммам, по молитвенным обращениям со всех концов необъятной России, а порою и без свидетельства письменного.

Вот характерное свидетельство, записанное в Харбине.

«Было это, – вспоминает Н.А. Гуляев, – в 1903 году, в местечке Эмба Сырдарьинской области. Служил я, будучи молодым человеком, на Ташкентской железной дороге, работал по оборудованию водокачек. В тот год была у нас тяжёлая эпидемия тифа, заболел я и был перевезён в заразный барак в 2 верстах от Эмбы, за рекой. Положение моё было признано безнадёжным. Температура доходила до 42 градусов. Я почти всё время был без сознания, ослаб до того, что руки не мог приподнять с одеяла. По словам сиделок, я то и дело в бреду пел церковные песнопения, так как вся семья у нас была очень религиозной и воспитывался я на церковном пении. Отец мой был простым крестьянином, но были в роду у нас и лица духовного звания.

Помню, как очнулся я и почувствовал, что умираю, не могу пошевелить рукою, не могу перекреститься. Я беспомощно заплакал и в слезах стал напевать, как мог, «Царю Небесный».

Вдруг на полдороге между кроватью, на которой я лежал, и дверью появился, как бы в тумане, в золотом облачении священник. Он приблизился ко мне, и я увидел уже совсем ясно светло-русые волосы, румяное лицо, голубые бесконечно добрые глаза.

Священник наклонился ко мне.

– Не надо плакать, давай помолимся.

И тут же стал служить молебен. Служил он не тихо и не громко, но необыкновенно истово и проникновенно. Я смотрел в его доброе лицо, разглядывал, как ребёнок, вышивку на его облачении, слушал его голос и понял, что ко мне пришёл отец Иоанн Кронштадтский. С его приходом рука поднялась для крестного знамения. Отец Иоанн благословил меня. Я прильнул к его руке. Рука была тёплая и очень мягкая. Я помню эту руку, как будто она сейчас со мною. Отец Иоанн сказал мне, что я поправлюсь, но чтобы никогда не забывал молиться и благодарить Бога. Удаляясь, батюшка как бы отступил к дверям, в белый туман…

С этого момента началось моё быстрое, ни для кого не понятное выздоровление. Когда пришёл меня навестить мой отец, я рассказал ему о чуде, виденном мною, описал ему священника, и отец, знавший батюшку лично, был поражён, что я описал ему в такой подробности весь облик батюшки, никогда не видя его в жизни. Даже чуть приметную бородавочку у глаза, даже звук голоса, узор на его облачении я передал ему совсем безошибочно. Но самый факт явления мне батюшки отец мой тут же объяснил мне: оказывается, он послал в самый безнадёжный момент телеграмму в Кронштадт отцу Иоанну и просил его помолиться. В тот самый день, когда отец Иоанн явился мне, он служил молебен о моём выздоровлении».

В данном случае налицо была телеграмма.

Но общался отец Иоанн с людьми и помимо писем и телеграмм.

Архимандрит Рафаил, настоятель Богородице-Задонского монастыря Воронежской епархии, принявший монашество по благословению отца Иоанна, и уже при большевиках, в 1922 году, почивший мученически на 78-м году своей жизни, в первый день Пасхи, свидетельствовал, что, когда принял священство, отец Иоанн четыре раза вызывал его к себе в Кронштадт, являясь во сне и повелевая прибыть для совместной молитвы. Тот приезжал, оставаясь по целой неделе. Молитвенное утешение от совместного богослужения получал такое, что, как говаривал потом, не знал – в теле он или вне тела. Так вот, беседуя однажды с отцом Рафаилом, отец Иоанн поведал ему, что знает, как, кто и где поминает его, и что эта молитвенная близость останется действенной и за гробом – так он умолит Бога!

А вот один из многих случаев, когда при его жизни была явлена эта чудодейственная помощь.

Сестра русского консула города Кяхты (на границе Китая) долго страдала тяжким недугом, от которого, по-видимому, не было никакой надежды избавиться. Болезнь была столь тяжела, что страдалица даже хотела отравиться. А тут снится ей сон. Видит она себя на краю бездны, хочет уйти, но какая-то сила влечёт её в пропасть. Ноги скользят к краю обрыва. Тело зависает в воздухе. Последняя мысль была о распятом Спасителе. И в ту же минуту точно из облака появился перед нею священник. «Именем Спасителя нашего даруется тебе жизнь, – говорит он и ставит её на твёрдую почву, указывает на тропинку, напутствует словами: «Иди и воздай благодарение Богу за дарованное тебе спасение!» Проснувшись, страдалица рассказала брату и всем близким о своём чудном сне, причём с подробностью описала виденного ею во сне священника. Кто был виденный ею священник, никто не мог объяснить.

Через некоторое время ей довелось увидеть портрет отца Иоанна Кронштадтского, о внешнем облике которого она до того времени не имела никакого понятия, хотя и слышала о нём. Каково же было её удивление, когда в портрете она узнала того самого священника, который спас её от гибели во сне. Она немедленно телеграфировала отцу Иоанну в Кронштадт, прося молитв. Отец Иоанн не замедлил исполнить просьбу. Отслужив молебен о здравии, уведомил болящую телеграммою. С тех пор неизлечимая болезнь приняла благоприятный оборот, и в скором времени больная окончательно выздоровела. Она была так признательна, что по выздоровлении не устрашилась трудного путешествия и вместе с братом приезжала из Кяхты в Кронштадт, чтобы лично поблагодарить доброго пастыря.

 

4

Чудеса не были явлениями исключительными в жизни отца Иоанна: он жил чудом и в чуде. И само его существование было настоящим чудом. Постоянно в движении, в неустанной деятельности, почти без отдыха и сна – и так до глубокой старости! А общение с людьми!

Нельзя сказать, в чём «чудесность» была более дивной: в явлениях чудотворения или в едва заметных обнаружениях духовной зрячести, в тех глубочайших воздействиях на душу каждого отдельного человека из многочисленной массы, постоянно батюшку окружающей. Слово, жест, материальная помощь – всё до мелочей в поведении отца Иоанна было благодатно. Зрел он и прошлое и будущее, читал в сердцах людей, как в открытой книге, и даже самые потаённые помыслы прозревал. Видел и нечисть, наполнявшую воздушное пространство. И даже открывал это иногда близким людям. Видел, например, бесов, вьющихся вокруг некоторых погребальных процессий…

Бесчисленны описания чудес, явленных по молитве отца Иоанна. Приведём только некоторые из них для того, чтобы показать отца Иоанна вне храма.

«Первое моё воспоминание об отце Иоанне Кронштадтском, – пишет некая госпожа X., – это день крестин моей младшей сестры. Было мне тогда четыре года и пять месяцев. Помню, как после крестин отец Иоанн сидел в столовой и раздавал всем чай, а нас, детей, каждого приласкал и называл – одного «Алая ленточка», другого «Ясное солнышко». Моего младшего брата отец Иоанн назвал «Бяшек-Барашек» – был он кудрявый. Мать рассказывала после, что когда она попросила батюшку окрестить мою младшую сестру, отец Иоанн ответил, что он больше уже крестить, как священнослужитель, не будет, а будет только восприемником. Уж слишком много было у него крестников к тому времени. Но для матери моей, у которой он крестил всех детей, он согласился сделать исключение, чтобы окрестить последнего ребёнка.

Второе яркое воспоминание осталось у меня от посещения отца Иоанна, когда мне было шесть лет. Отец Иоанн сидел у нас в столовой. Он позвал меня к себе. Мама, проходя мимо, сказала: «Батюшка, её не стоит ласкать, она ленивая, Богу не молится». Отец Иоанн спросил: «Ты вправду ленивая?» Я ответила: «Да». «А какие ты молитвы знаешь?» Я пересчитала, какие знала. Батюшка сказал: «Не надо так много, читай только одну – «Отче наш», – но не торопясь». Я была счастлива, что не оказалась в его глазах лентяйкой.

Вскоре я была свидетельницей чуда, совершённого батюшкой у нас в доме. Привезли из Петербурга знакомого больного мальчика. Нога у него была в лубках! Батюшка отслужил молебен, после молебна разрезал лубки, велел перевязать ногу марлёю, и в тот же вечер мальчик играл с нами. Когда батюшку спросили, что было с ребёнком, он ответил: «Надо, чтобы отец меньше пил, тогда мальчик поправится». Отец мальчика был пьяницей.

А вот второй чудесный случай. Как-то вечером батюшка служил молебен в нашей гостиной. Комната освещалась лампадой, горевшей перед иконой Божией Матери, и тремя свечами, зажжёнными возле вазы с водой, приготовленной для освящения, лампой под абажуром. Мне часто приходилось бывать на батюшкиных молебнах, но этот молебен запомнился на всю жизнь. Батюшка особенно горячо молился, говоря: «Владычица, мы просим, и Ты нам поможешь». И не было сомнения, что всё будет именно так. Служил он в тот вечер по просьбе студентов, товарищей моего старшего брата. Один из студентов стоял печальный у дверей. Никто из нас не знал о причине его печали. Батюшка же, окончив молебен и проходя мимо него в переднюю, благословил его и незаметно сунул ему деньги. Когда батюшка ушёл, растроганный студент сказал, что батюшка ему дал как раз столько, сколько нужно было внести за обучение. Если бы не эта помощь, ему пришлось бы оставить университет. Об этом обстоятельстве он никогда не говорил. И тем удивительнее был поступок отца Иоанна.

А вот и третий случай, происшедший уже не в нашем доме, но тоже на моих глазах. Мы с сестрёнкой часто бывали в Доме трудолюбия, играли с детьми служащих. Мама не разрешала нам заходить в номера к приезжим. Приехали как-то две дамы из Сибири или с Урала, обе очень богатые. У них были там какие-то заводы, теперь я уже не помню. Мы с сестрой очень понравились дамам при встрече в саду и в коридоре, и они затащили нас к себе. Вскоре звоном оповестили о прибытии отца Иоанна. По просьбе этих дам батюшка отслужил молебен в их номере. После молебна одна из дам передала батюшке пакет с деньгами. Батюшка отказался принять. «Возьмите, – сказал, – обратно, это вам самим пригодится». Дама начала уверять, что это для неё такая ничтожная сумма, о которой даже и говорить не стоит. Батюшка все-таки не взял деньги. В тот же вечер была получена телеграмма о том, что завод и дом сгорели, и этот пакет с деньгами пригодился разорившимся богачкам на их обратный путь…»

А вот ещё одно воспоминание.

«Были у отца знакомые по полку два брата Еропкины: Николай, флигель-адъютант, и Ипполит, командир полка (Кирасирского лейб-гвардии Его Величества). Однажды старший, Николай, был у нас в гостях, и вдруг случился с ним какой-то странный и жестокий припадок – какого характера, я сейчас уже не могу объяснить. Но положение его было настолько серьёзным, что вызванный врач не велел перевозить его домой, распорядился, чтобы больной без движения, в полном покое остался лежать у нас в доме. Отвели больному отдельную комнату, созвали консилиум врачей, самых лучших и видных. Положение больного было признано очень серьёзным.

Прошло несколько дней, и доктор Боткин предупредил мою мать, что офицер через два-три дня умрёт, и, вероятно, в состоянии очень бурной и буйной агонии, а потому нужно бы иметь за ним очень сильных физически санитаров. Припадки больного действительно становились всё беспокойнее. На всякий случай отец вызвал кое-кого из солдат-кирасиров, которые должны были дежурить на кухне.

Мать предложила отцу обратиться к отцу Иоанну с просьбой причастить больного. Это вызвало смущение у отца, который знал Еропкина как человека не только неверующего, но даже как будто подтрунивавшего над верующими. Боялся, как бы больной не позволил себе чего-нибудь неуважительного по адресу батюшки. Но мать рассудила так: «Надо предупредить обо всём отца Иоанна, а там уж, как он сам рассудит, так и поступит».

Отец Иоанн приехал на следующий день. Ни о чём не спрашивая отца, он сразу же сказал: «Ну, проведи меня к больному, а тех, кто на кухне сидит, – отпусти с миром домой…» Это сразу же поразило нас, так как было непонятно, откуда он мог знать о кирасирах, вызванных на всякий случай отцом. Провели отца Иоанна к больному. Батюшка сказал:

– Здравствуйте, ротмистр!

– Здравствуйте, батюшка, – спокойно и почтительно ответил больной.

– Вы тяжело болеете. Хорошо ли вас лечат?

– Как же, по милости Его Величества ко мне вызывают лучших врачей. И мне ни в чём не отказывают.

– Ну, а главного-то лекарства вы и не приняли! Святых Христовых Тайн! Хотите ли причаститься?

Больной ответил, что уже более двадцати лет не причащался и считает это для себя невозможным.

– Тем более надо исповедаться и причаститься, – сказал батюшка.

– Хорошо, – согласился ротмистр.

Батюшка встал около постели больного.

Незабываема эта его беседа с Богом, пламенная, горячая, требующая заступления. После этого мы все вышли.

Приблизительно чрез полчаса дверь комнаты открылась, и батюшка громко сказал, обращаясь к нам:

– Ну, а теперь войдите все и поздравьте больного… Он сейчас удостоился принять Господа.

Мы все вошли в комнату. Лицо ротмистра было неузнаваемо: оно было празднично-светло и мирно.

Матушка предложила отцу Иоанну пройти в столовую выпить чаю. Отец Иоанн согласился и даже обещал чего-нибудь немного покушать.

– А вы, ротмистр, усните спокойно и мирно, как дитя, – ласково обратился он к больному, ещё ласковее посмотрел на него и тихо вышел.

Ротмистр повернулся на бок и вздохнул.

Мы прошли в столовую.

– Ну, а теперь он уснёт навсегда, – сказал нам батюшка.

К утру ротмистра не стало».

 

5

А вот что пишет протоиерей Василий Шустин:

«Наша семья познакомилась с отцом Иоанном при вступлении моего отца во второй брак, когда мне было семь лет. Молодая невеста очень хотела, чтобы брак был благословлён отцом Иоанном; отец Иоанн приехал и с тех пор стал бывать у нас каждый год на квартире в Петербурге…

Я видел, что вокруг отца Иоанна всегда собирались огромные толпы и, буквально, рвали его одежду, но я не понимал такого стремления людей к нему. Сердце моё было закрыто до семнадцати лет. Не только христиане шли к отцу Иоанну, но и иноверцы: магометане, буддисты… И действительно, у отца Иоанна была всеобъемлющая душа, сыновняя Богу, дерзновенная.

Когда батюшка приезжал к нам – и, бывало, неожиданно – тотчас же накрывали маленький столик скатертью, ставили миску с водой и клали крест, привезённый из Иерусалима; Евангелие, кадило и кропило были у нас свои. Особенно любил батюшка молиться в столовой перед образом Спасителя, который он считал чудотворным. Бывало, он встанет, и минут пять молча смотрит на этот образ. Когда увидит, что всё приготовлено около него к молебну, становится на колени и начинает молиться. Он всегда молился импровизированными молитвами, произнося некоторые слова очень резко, с особенным ударением, дерзновенно прося у Господа нам милости. После такой молитвы, довольно длинной, где он, так же как всегда, поминал об искупительной жертве Иисуса Христа, он пел сам: «Спаси, Господи, люди Твоя», и освящал воду. Затем обязательно ходил по всем комнатам и окроплял их и все постели святой водой. Батюшка говорил, что воздух нашими действиями и нашими мыслями загрязняется и надо его очищать – святая вода отгоняет и уничтожает этот нечувствуемый смрад.

После обеда всегда накрывали чай.

Батюшка любил чай самый крепкий, почти чёрный, и всегда просил сполоснуть чай и первую воду слить, – как он в шутку говорил: «Надо смыть китайскую нечисть».

К чаю ставили какую-нибудь рыбную закуску. Мяса батюшка совсем не ел. Иногда выпивал полрюмки сладкого вина и, окинув взором присутствующих, давал кому-нибудь допить свою рюмку. Затем ставили перед ним ряд стаканов с крепким чаем, целую стопку блюдечек и глубокую тарелку с кусковым сахаром, и он, благословив, брал сахар целыми горстями и рассыпал по стаканам. Быстро мешал ложкой, разливал по блюдечкам и раздавал присутствующим. Он любил такое общение. К этому времени обыкновенно к нам на квартиру набиралось много квартирантов из нашего дома; все стремились к батюшке и во время трапезы спрашивали о своих нуждах. Иногда он, задумавшись, ничего не отвечал, а другим давал советы или молитвенно поминал. После чая всех благословлял и торопился в другое место. У подъезда опять собиралась толпа, и приходилось батюшку прямо протаскивать к карете.

Часто обвиняли батюшку, что он ездил в карете, что женщины иногда с ним там сидят… Как люди злы в своей извращённой природе, – кто как не женщины окружали Господа нашего, кто как не они служили Ему своим достоянием? Так и здесь находились богатые люди – женщины из духовных детей отца Иоанна, которые считали своим счастьем предоставить свою карету в пользование батюшки. А ему лично было всё равно, в чём он едет, – он был выше этого.

Когда я был ещё совсем юным, отец мой серьёзно заболел горлом. Профессор медицинской академии по горловым болезням Симановский определил, что у него горловая чахотка. Всё горло покрылось язвами, и голос у отца совершенно пропал. Я помню, на Рождество, по случаю такой болезни отца, не делали нам и ёлки. В доме царил как бы траур, все говорили шёпотом, царило уныние; нас, детей, не пускали к отцу. Только в первый день Рождества нас подвели к нему, и он, скорбно и молча, раздал нам подарки. Симановский заявил, что ему осталось жить дней десять, а если увезти, с большими предосторожностями, теперь же немедленно в Крым, то он, может быть, ещё протянет месяца два.

В это время как раз вернулся в Кронштадт из одной своей поездки отец Иоанн. Послали ему телеграмму. Дней через пять он приехал к нам. Прошёл к отцу в спальню, взглянул на него и сразу воскликнул: «Что же вы мне не сообщили, что он так серьёзно болен?! Я бы привёз Святые Дары и приобщил бы его».

Мой отец умоляюще смотрел на батюшку и хрипел.

Тогда батюшка углубился в себя и, обращаясь к отцу, спросил:

«Веришь ли ты, что я силой Божией могу помочь тебе?»

Отец сделал знак головой.

Тогда отец Иоанн велел открыть ему рот и трижды крестообразно дунул.

Потом, размахнувшись, ударил по маленькому столику, на котором стояли разные полоскания и прижигания. Столик опрокинулся, и все склянки разбились.

«Брось всё это, – резко сказал отец Иоанн, – больше ничего не нужно. Приезжай завтра ко мне в Кронштадт – и я тебя приобщу Святых Тайн. Слышишь, я буду ждать».

И уехал.

Вечером приехал Симановский, а вместе с ним доктор Окунев, тоже специалист по горловым болезням. Им сказали об отце Иоанне, и что завтра повезут моего отца в Кронштадт. Симановский сказал, что это безумие, что он умрёт дорогой. (Нужно было из Ораниенбаума ехать на санях по морю, а была ветреная морозная погода.) Но отец верил батюшке, и на следующий день закутали его хорошенько и повезли в Кронштадт.

Батюшка приехал на квартиру, где остановился отец, и приобщил его Святых Тайн. Ещё два дня прожил отец в Кронштадте, каждый день видясь с батюшкой.

Когда он вернулся домой, Симановский был поражён: в горле все раны оказались затянуты; только голос отца был ещё слаб.

Симановский во всеуслышание заявил:

«Это невиданно, это прямо чудо!»

Так совершилось дивное исцеление моего отца по молитвам батюшки.

Отец прожил после этого двадцать пять лет.

Через три года после исцеления моего отца родилась у моей второй матери дочь. Ещё заранее просили отца Иоанна быть крёстным отцом ребёнка. Батюшка согласился. Сестра родилась летом, когда мы жили на нашей даче в Финляндии. Отец Иоанн, по нашим сведениям, в то время должен был быть у себя на родине. Решили крестить сестру и записать, как это в некоторых случаях делается, крёстным отцом отца Иоанна, так как он дал на это своё согласие. Крещение было назначено на воскресенье после обедни.

Вдруг накануне в субботу к нашей даче подъезжает извозчик-чухонец, из экипажа легко спрыгивает священник. Мы смотрим – это отец Иоанн.

«Вот и я на крестины», – заявил он, распахивая двери.

Мы были поражены, началась, конечно, суматоха. Батюшка велел послать за местным, дачным священником и принести из церкви купель. Сам же он пошёл по нашему саду и восторгался лесом, который окружал нашу дачу. Через час всё уже было готово к крестинам. Началось таинство, которое совершал местный священник отец Симеон Нялимов. Отец Иоанн сам держал мою сестру на руках, отрекался сатаны, дерзновенно читал Символ веры, – всё исполнил, что полагалось крёстному отцу. После таинства он сел на балконе в кресло и сказал:

«Ну, теперь радуйтесь. Поздравляю вас с новорожденным младенцем… Теперь я ваш родственник, сроднился с вами. И посмотрите, как я нарядно одет, точно к царю приехал…»

И действительно, батюшка был при звёздах и крестах.

Со всеми нами он перецеловался и радовался вместе с нами. В это время в саду уже собралась толпа народа, и батюшка с верхнего балкона благословлял эту толпу. Потом он пообедал вместе с нами. Я снял его своим фотографическим аппаратом. И он стал спешить в Петербург, чтобы в этот же день попасть в Кронштадт. Местный помещик прислал ему свой экипаж, и мы его проводили на вокзал, где дачники и финны уже теснились, прося его благословения. Когда подошёл поезд, кондукторы взяли его на руки и поместили в отдельное купе. Впоследствии дьякон моей гимназической церкви рассказывал, что он тот раз ехал в том же поезде, в котором отец Иоанн ехал к нам. Дьякон, увидав батюшку совсем одного, удивился очень и, сев рядом, спросил, куда он едет. «К Шустиным на крестины. Они просили меня, и теперь время ехать». Батюшке никто не говорил, что у нас родился ребёнок, да и не мог сказать, потому что сестра родилась ранее предполагаемого срока.

Впоследствии эта сестра Аня семилетним ребёнком, заболела чёрной оспой. Отец Иоанн безбоязненно провёл по её лицу своей рукой и погладил её. А лицо её в это время всё было покрыто язвами, девочка очень страдала. По её выздоровлении не осталось никакого следа от этих язв. Одна только маленькая яминка около глаза.

Один раз мой отец предложил мне поехать в Кронштадт вместе с ним, так как он захотел исповедаться и причаститься у отца Иоанна. Я поехал с ним. Батюшка приехал в Кронштадт к нам, отслужил молебен, выслал всех из комнаты и исповедал отца. После исповеди отец говорит мне:

«Исповедуйся и ты у отца Иоанна».

Попросил об этом батюшку. Но я не готовился к Причастию и ел в этот день мясо; поэтому я сказал батюшке, что и хотел бы приобщиться, да не могу. Тогда батюшка мне говорит:

«Значит, ты не хочешь».

А я опять отвечаю:

«Батюшка, я не подготовлен».

Он же, не слушая меня, спрашивает категорически:

«Хочешь или не хочешь?»

Я, конечно, хотел и сказал ему об этом. Тогда он опять выслал всех из комнаты и сказал:

«Маловер, что ты сомневаешься?»

И исповедал меня.

На следующий день я приобщился в храме у него и с лёгкой душой вернулся домой.

Другой раз мне пришлось приобщаться у отца Иоанна в Великом посту.

Я приехал и пробыл в Кронштадте несколько дней. Батюшку трудно было залучить к себе, и мне пришлось исповедаться на общей исповеди.

Пришёл я с отцом к Андреевскому собору ещё до звона. Было темно – только четыре часа тридцать минут. Собор был заперт, а народу стояло около него уже порядочно. И нам удалось накануне достать от старосты билет в алтарь. Алтарь в соборе был большой, и туда впускали до ста человек. Полчаса пришлось простоять на улице, и мы прошли через особый вход прямо в алтарь.

Скоро приехал батюшка и начал служить утреню. К его приезду собор был уже полон. А он вмещал в себя несколько тысяч человек. Около амвона стояла довольно высокая решётка, чтобы сдерживать напор. В соборе уже была давка.

Во время утрени канон батюшка читал сам.

После утрени началась общая исповедь.

Сначала батюшка прочёл молитвы перед исповедью. Затем сказал несколько слов о покаянии и громко на весь собор крикнул:

«Кайтесь!»

Тут стало твориться что-то невероятное. Вопли, крики, устное исповедание тайных грехов. Некоторые стремились – особенно женщины – кричать как можно громче, чтобы батюшка услышал и помолился за них. А батюшка в это время, преклонив колени и положив голову на престол, молился. Постепенно крики превратились в плач и рыдания. Продолжалось так минут пятнадцать. Потом батюшка поднялся – пот катился по его лицу – и вышел на амвон. Поднялись просьбы помолиться, но другие голоса стали унимать эти голоса – собор стих. Батюшка поднял одной рукой епитрахиль, прочитал разрешительную молитву и обвёл епитрахилью сначала полукругом на амвоне, а потом в алтаре, и началась Литургия.

За престолом служило двенадцать священников, на престоле стояло двенадцать огромных чаш и дискосов. Батюшка служил нервно, как бы выкрикивая некоторые слова, являя как бы особое дерзновение. Ведь сколько душ кающихся он брал на себя! Долго читали предпричастные молитвы, – надо было приготовить большое количество частиц.

Для Чаши поставили особую подставку около решётки.

Батюшка вышел из алтаря приблизительно около девяти часов утра и стал приобщать. Сначала подходили те, которые были в алтаре. Среди них подошёл и я. Батюшка поднял лжицу, чтобы меня приобщить, поднёс ко рту и вдруг отвёл и опять опустил в чашу. Меня захлестнуло, я застыл: значит, я не достоин Святого Причастия, недостаточно каялся на общей исповеди (меня действительно это оглушило)… Я стою перед Чашей, батюшка мне ничего не говорит, только смотрит внутрь Чаши и как бы мешает что-то, потом поднял лжицу уже с двумя частицами Тела Спасителя и приобщил.

Я отошёл на клирос и стал смотреть, как приобщается народ.

Около решётки стояла страшная давка, раздавались крики задыхавшихся. Батюшка несколько раз окрикивал, чтобы не давили друг друга, грозя уйти. Перед батюшкой, чтобы не выбили у него Чаши, была поставлена другая решётка, и народ пропускался между двумя решётками. Тут же стояла цепь городовых, которые осаживали народ и держали проходы для причастившихся. Народ причащался. Довольно часто батюшка прогонял от Чаши и не давал Причастия; главным образом женщин.

«Проходи, проходи, – говорил он, – ты обуяна безумием, я предал вас анафеме за то богохульство, которого вы придерживаетесь».

Это он говорил иоанниткам, той секте, которая считала батюшку Иисусом Христом, пришедшим второй раз на землю. Много было батюшке неприятностей и горя от этих иоанниток. Они кусали его, если это можно было, для того, чтобы хоть капля крови его попала им в рот. Батюшка в соборе обличал их. Но они, как безумные, лезли к нему и ничего не слушали. И даже от Чаши приходилось их оттаскивать городовым.

Несмотря на то, что ещё два священника приобщали одновременно в пределах храма, батюшка с Чашей, которую он несколько раз менял, простаивал на ногах с девяти утра до двух с половиной дня. Надо было дивиться его энергии и силе.

Я достоял до самого конца обедни. По окончании её Святые Дары ещё остались, и батюшка позвал в алтарь всех, кто был там, приобщался, но не запивал.

Поставив всех полукругом перед жертвенником, держа Чашу в руках, он стал приобщать людей вторично, прямо из Чаши.

Удивительно трогательная это была картина! Вечеря любви!

Батюшка не имел на лице и тени усталости, с весёлым, радостным лицом поздравлял всех. К большому для меня огорчению, я уже съел просфоры и не мог войти в этот святой полукруг. Служба, Святое Причастие давали столько сил и бодрости, что действительно мы с отцом не чувствовали никакой усталости. Испросив у батюшки благословение на возвращение домой, мы, наскоро пообедав, поехали на санях в Ораниенбаум.

Когда я стал студентом, всё глубже и глубже начал понимать отца Иоанна и духовно привязываться к нему.

Стали мне вдруг труднее даваться науки, ослабела память, – приезжаю в Кронштадт, говорю об этом батюшке; батюшка объясняет моё состояние чрезмерными моими занятиями в гимназии и велит дать отдых мозгу.

Я начал духовно привязываться к батюшке, но это были уже последние годы его жизни. Нас он уже стал принимать на своей квартире, как родственников. Однажды я приехал к нему, а он был очень болен. Матушка, жена его, говорит, что завезли его в какую-то трущобу и там жестоко избили. Матушка вообще мало рассказывала нам про жизнь отца Иоанна. Называла она его «брат Иван», так как и в действительности он никогда не был её мужем. Она хотела даже разводиться с ним и подавала на него в суд. Но он был непреклонен, и она смирилась. Теперь она так же состарилась, у неё болели ноги, она не могла самостоятельно передвигаться, но о себе не заботилась, а только о «брате Иване».

Она меня просила, если сделается отцу Иоанну хуже, привезти к нему доктора.

«Ведь брат Иван докторов не любит, и трудно заставить его принять доктора. Но один доктор Александров ему понравился; когда я вас извещу телеграммой, вы его привезите. Адреса, где он живёт, я не знаю, но вы узнайте…»

И действительно, спустя недели три получаем мы от матушки телеграмму с просьбой привезти доктора. Я уже заранее просмотрел по книге «Весь Петербург» адреса всех докторов Александровых, съездил к ним и узнал, кто из них был у отца Иоанна. После телеграммы я отправился по нужному адресу. Но оказалось, что доктор уехал на Кавказ. Что делать? Сейчас же послал ему телеграмму с просьбой указать заместителя. Тотчас же он нам ответил телеграммой и указал другого доктора. Я отправился по новому адресу, тот согласился ехать в Кронштадт, но так как было уже одиннадцать часов вечера, мы решили выехать утром, и утром были в Кронштадте.

Батюшка чувствовал себя немного лучше, как сообщила нам встретившая нас матушка. Доктор присел, чтобы обогреться. Вдруг дверь из комнаты батюшки открывается, батюшка выходит и идёт прямо к нам, подходит к доктору и неожиданно говорит: «Христос воскресе!» – и троекратно христосуется. Я в недоумении смотрю на батюшку. Потом он подошёл ко мне, благословил меня и позвал доктора к себе в кабинет.

Около часа доктор пробыл вместе с батюшкой. Потом выходит батюшка радостный и говорит:

«А ведь вот доктор велел мне воздухом подышать. Пускай заложат лошадь. Спасибо тебе, – батюшка повернулся ко мне, – большое спасибо за такого хорошего доктора», – и поцеловал меня крепко в щёку.

Это для меня было так неожиданно и вместе с тем так радостно, что у меня слёзы выступили. Я рад был, что хоть сколько-нибудь услужил батюшке. А он говорит своей жене:

«Хозяйка, распорядись накормить В.В. всем, что у нас есть лучшего, накорми обедом, пирогом, который сегодня принесли!»

Усадил меня за стол, а сам отправился кататься вместе с доктором.

На обратном пути в Петербург, когда мы с доктором сели в Ораниенбауме в поезд, доктор мне говорит:

«А ведь отец Иоанн действительно подвижник, и всё, что про него пишут, всё это ложь. Почему, думаете, он встретил меня возгласим «Христос воскресе?». Он воскресил во мне Христа. Я теперь вспомнил: отец Иоанн есть тот священник, который исцелил мою жену от истерических припадков, которые называют беснованием. Она не могла выносить близости креста и икон. Я был тогда молодым врачом в Вологде. Проезжал тогда через Вологду к себе отец Иоанн. Я был ветреным молодым человеком, неверующим, а тёща моя была верующая, и попросила батюшку заехать к нам. Он побывал у нас, помолился, возложил на голову моей жены руки, и припадки прекратились. Но я считал это случайностью, самовнушением; был, конечно, доволен, что жена стала здоровой, но не придал никакого значения силе молитвы отца Иоанна. Даже не поинтересовался, кто он такой и откуда. И вот теперь, благодаря вашему случаю, я встретил его и убедился, что это действительно подвижник. Мой случай в Вологде батюшка, оказывается, помнит. Там, конечно, было не самовнушение, а исцеление…»

Мне было особенно радостно слышать это признание врача.

Это свидание с батюшкой было последним. Как мне передавали, со слов батюшки, Господь потому не дал ему исцеления, что он сам исцелял многих, а исцеляя, брал болезни на себя, и должен был выстрадать.

При втором моём приезде в Оптину пустынь старец Варсонофий (Плеханков) сказал мне:

«А мне явился отец Иоанн Кронштадтский и передал вас и вашу семью в моё духовное водительство». И добавил потом: «Вижу я батюшку отца Иоанна, берёт он меня за руку и ведёт к лестнице, которая поднимается за облака, так что не видать и конца её. Было несколько площадок на этой лестнице, и вот довёл он меня до одной площадки и говорит: «А мне надо выше, я там живу – при этом стал быстро подниматься кверху…»

Потом отец Варсонофий рассказал про свою встречу с отцом Иоанном в Москве:

«Когда я был ещё офицером, мне по службе надо было съездить в Москву. И вот на вокзале я узнаю, что отец Иоанн служит обедню в церкви одного из корпусов. Я тотчас поехал туда. Когда я вошёл в церковь, обедня уже кончалась. Я прошёл в алтарь. В это время отец Иоанн переносил Святые Дары с престола на жертвенник. Поставив Чашу, он вдруг подходит ко мне, целует мою руку и, не сказав ничего, отходит опять к престолу. Все присутствующие переглянулись, и говорили после, что это означает какое-нибудь событие в моей жизни, и решили, что я буду священником. Я над ними потешался, так как у меня и в мыслях не было принимать сан священника. А теперь, видишь, как неисповедимы судьбы Божии: я не только священник, но и монах».

При этом отец Варсонофий сказал между прочим:

«Не должно уходить из церкви до окончания обедни иначе не получишь благодати Божией. Лучше прийти к концу обедни и достоять, чем уходить перед концом».

Другой оптинский иеромонах рассказал мне, что с ним произошёл тот же случай, что и со мной, когда отец Иоанн меня приобщил двумя частицами Тела Господня. Это, по его мнению, было указанием его монашества. Отец Варсонофий не мог объяснить сего случая, но сказал, что он, несомненно, означает что-то важное. Вообще старец большое значение придавал поступкам священника после того, как он приобщится.

«Бывало со мной несколько раз, – говорил старец, – отслужишь обедню, приобщишься и затем идёшь принимать народ. Высказывают тебе свои нужды. Другой раз сразу затрудняешься ответить определённо, велишь подождать. Пойдёшь к себе в келью, обдумаешь, остановишься на каком-нибудь решении, а когда придёшь сказать это решение, то скажешь совсем другое, о чём не думал. Это и есть невидимая Божия Благодать, особенно ярко проявляющаяся в старчестве, после приобщения Святых Тайн».

 

6

20 декабря 1883 года в газете «Новое время» появилось знаменитое «Благодарственное заявление», которое можно считать началом всероссийской известности кронштадтского пастыря. Вот оно:

«Мы, нижеподписавшиеся, считаем своим нравственным долгом засвидетельствовать искреннюю душевную благодарность протоиерею Андреевского собора в городе Кронштадте отцу Иоанну Ильичу Сергиеву за оказанное нам исцеление от многообразных и тяжких болезней, которыми мы страдали и от которых ранее не могла нас исцелить медицинская помощь, хотя некоторые из нас подолгу лежали в больницах и лечились у докторов. Но там, где слабые человеческие усилия явились тщетными, оказалась спасительной тёплая вера во всемогущество Целителя всех зол и болезней – Бога, ниспославшего нам, грешным, помощь и исцеление через посредство достойного перед Ним благочестивого отца-протоиерея. Святыми и благотворными молитвами этого так много заслужившего перед Верховным Зиждителем всех благ подвижника все мы не только получили полное избавление от угнетавших нас недугов телесных, но некоторые из нас чудесно исцелились и от немощей нравственных, бесповоротно увлекавших их на путь порока и погибели, и теперь, укреплённые столь явным знаком Божиего к ним милосердия, почувствовали силы оставить прежнюю греховную жизнь и пребывать более твёрдым на стези честного труда и богобоязненного поведения. Считая особенно полезным для назидания многих в наше маловерное время сообщить во всеобщее сведение о таком видимом проявлении неустанно пекущегося о греховном человечестве всеблагого Промысла Божия, признаём неуклонным долгом перед лицом всех заявить свою глубокую благодарность столь много помогшему Преподобному отцу-протоиерею, прося его и на будущее время не забывать нас, грешных, в своих молитвах. Вместе с тем, стараясь твёрдо памятовать сами, сообщаем и для других единственный преподанный нам многодостойным пастырем-исцелителем при наших к нему обращениях высоковрачующий спасительный совет жить по Божией правде и как можно чаще приступать ко Святому Причастию».

На следующий день это подписанное 16 людьми разного звания заявление было оглашено обер-прокурором в Святейшем Синоде. Члены Синода были удивлены таким неожиданным известием, а преосвященный Исидор, батюшкин правящий архиерей, выразил неудовольствие на то, что эти заявления были напечатаны в светской газете без разрешения духовной цензуры…

Но именно так было положено начало всероссийской славы отца Иоанна…

Ни в какие рамки обыденности не укладывается это явление, и не надо удивляться недоумению и недоверчивости, проявленным членами Святейшего Синода. Даже такой человек, как вышенский затворник святитель Феофан, и тот счёл своим долгом возвысить предостерегающий голос, обратившись к отцу Иоанну с письмом назидания. Указывал он отцу Иоанну, что тот берётся за подвижническую жизнь в миру, среди житейских соблазнов и невзгод, что это должно привести к страшному падению или окончиться ничем, ибо никто ещё со времени принятия христианства не только в России, но и на Востоке, не решался на подобный путь, будучи не монахом, а священником, живя вне ограды и устава монастырских. Опасался и того епископ Феофан, что это непременно породит величайший соблазн и в духовенстве, и в народе…

Нужно было время, чтобы успокоилась душа епископа Феофана, и способен он был оценить это Божие чудо. «Божиим человеком» называл он отца Иоанна теперь, «молитва которого доходила к Богу по великой вере его», а мысли его называл «утренним весенним ветерком благоуханным». Впрочем, помазанность отца Иоанна на великие подвиги чудотворения не укрыта была от духовного взора и других праведников. Так, старица Параскева Ивановна Ковригина, которая, по неоднократным свидетельствам отца Иоанна, непосредственно подвигла его на дерзание молитвенного чудотворения, творила это не по собственному разумению, а по благословению любимого ученика преподобного Серафима Саровского Иллариона, подвизавшегося в Решминской пустыни. Тот сказал ей: «Иди в Кронштадт, там воссияло новое светило Церкви Христовой – отец Иоанн! Иди и служи ему! И моё благословение да пребудет с тобою!»

Такого влияния решительно на все слои русского народа, какое имел отец Иоанн, такой славы, какой пользовался любвеобильный пастырь и благотворитель, ни у кого из общественных деятелей и писателей не было.

Сам же отец Иоанн о себе и о своей славе говорил так: «Я не ищу и не искал славы, она сама идёт ко мне. Воздаю славу Тому, Кто сказал: Я прославлю прославляющих Меня» (1 Цар. 2, 30).

Отец Иоанн старался лишь об одном – о спасении вверенных ему душ. «Каждый из людей имеет бессмертную душу, предназначенную для спасения, – говорил он, – люби в каждом человеке его бессмертную душу и моли ему спасение, так как без спасения все блага жизни – ничто».

Не только в России знали силу молитв отца Иоанна; тысячи писем и телеграмм присылали ему из Германии, Франции, Испании, Италии, Америки, Индии, Англии, Австрии, Швеции, Португалии, Греции.

Один мальчик из Швеции писал ему: «Я слышал, что ты лечишь людей молитвой: моя мама сошла с ума, лежит в больнице; мне скучно без мамы; помолись, чтобы моя мама выздоровела».

Молодые из Америки просили молитв, «чтобы и впредь жить так же счастливо».

Из Германии просили прислать освящённой воды и масла.

Отец Иоанн охотно откликался на просьбы и приглашения посетить больных, разделить радость какого-либо семейного или общественного торжества не только в пределах Кронштадта или Петербурга, но и по всей России и за её пределами.

Каждый год в конце мая или в начале июня отец Иоанн разлучался с Кронштадтом, чтобы посетить свою родину – Суру. Он всячески заботился о благосостоянии своих родных и земляков; основал там женскую обитель во имя святого апостола Иоанна Богослова, воздвиг в селе Суре благолепный каменный приходской храм с хорошими домами для членов причта, построил каменное здание для местной церковно-приходской школы и потребительскую лавку, механический завод и многое другое для удовлетворения насущных нужд местного населения. Щедрой рукой любвеобильный пастырь раздавал денежные пособия крестьянам Сурской волости на засеивание полей, при выдаче дочерей в замужество, на постройку домов после пожаров и на другие нужды в бедном сельском быту.

Путешествие на родину он совершал всегда по воде через Ладожское и Онежское озёра, по рекам Вытегре, Шексне, Северной Двине и Пинеге и ежедневно служил литургию в каком-нибудь монастыре, которые встречались здесь на каждом шагу.

В своём родном селе оставался только на три дня и отправлялся обратно, теперь по Волге. Останавливался на несколько дней в Леушинском монастыре, затем через Казань, Нижний Новгород и Москву возвращался в Кронштадт, где его встречала многотысячная толпа народа.

Отец Иоанн был везде желанным гостем.

Часто он путешествовал по городам России: бывал в Москве, Киеве, Одессе, Харькове, Туле, Ялте, Херсоне, Казани, Самаре, Калуге, Астрахани.

Посещал Московскую и Киевскую духовные академии.

Однажды ездил через Варшаву в Берлин, чтобы помолиться о тяжелобольном русском после.

«Это человек, который говорит Богу и людям только то, что говорит ему его сердце: столько проявляет он в голосе чувства, столько оказывает людям участия и ласки, сколько ощутит их в своём сердце и никогда в устах своих не прибавит сверх того, что имеет внутри своей души. Это есть высшая степень духовной правды, которая приближает человека к Богу», – свидетельствовал об отце Иоанне владыка Антоний (Храповицкий).

Отец Иоанн представляет собою единственного в мире человека, который всё необходимое о себе сказал сам в своём дневнике «Моя жизнь во Христе». И в дневнике этом – никакой «самости», «саможаления», самооправдания!

Что же говорит о себе отец Иоанн?

«Ночью, – вспоминает он, – я любил вставать на молитву. Все спят, тихо. Не страшно молиться, и молился я чаще всего о том, чтобы Бог дал мне свет разума на утешение родителям. И вот, как сейчас помню, однажды, был уже вечер, все улеглись спать. Не спалось только мне, я по-прежнему ничего не мог уразуметь из пройденного, по-прежнему плохо читал, не понимал и не запоминал ничего из рассказанного. Такая тоска на меня напала, я упал на колени и принялся горячо молиться. Не знаю, долго ли пробыл я в таком положении, но вдруг что-то точно потрясло меня всего. У меня точно завеса спала с глаз, как будто раскрылся ум в голове, и мне ясно представился учитель того дня, его урок; я вспомнил даже, о чём и что он говорил, и легко, радостно так стало на душе, никогда не спал я так покойно, как в ту ночь. Тут стало светать, я вскочил с постели, схватил книги, и – о счастье! – читать стало гораздо легче, понимаю всё, а то, что прочитал, не только всё помнил, но хоть сейчас и рассказать могу. В классе мне сиделось уже не так, как раньше. Всё понимал, все оставалось в памяти. Дал учитель задачу по арифметике – решил, и похвалили меня даже. Словом, в короткое время я продвинулся настолько, что перестал уже быть последним учеником. Чем дальше, тем лучше успевал я в науках, и к концу курса одним из первых был переведён в семинарию».

«Знаешь ли, – говорил отец Иоанн игумении Таисии, – что прежде всего положило начало моему обращению к Богу и ещё в детстве согрело моё сердце любовью к Нему? Это – Святое Евангелие. У родителя моего было Евангелие на славяно-русском языке. Любил я читать эту чудную книгу, когда приезжал домой на вакационное время, а слог её и простота речи были доступны моему детскому разумению. Я читал и услаждался ею и находил в этом чтении высокое и незаменимое утешение. Это Евангелие было со мной и в духовном училище. Могу сказать, что Евангелие было спутником моего детства, моим наставником, руководителем, утешителем, с которым я сроднился с ранних лет».

Существует краткая автобиографическая заметка – единственная! – написанная батюшкой для помещения в 1888 году в журнале «Север»:

«Я сын причетника села Суркого Пинежского уезда Архангельской губернии. С самого раннего детства, как только я помню себя, лет четырёх или пяти, а может быть, и менее, родители приучили меня к молитве и своим религиозным настроением сделали из меня религиозно настроенного мальчика. Дома, на шестом году, отец купил для меня букварь, и мать стала преподавать мне азбуку; но грамота давалась мне туго, что было причиной немалой моей скорби. Никак не удавалось мне усвоить тождество между нашей речью и письмом; в моё время грамота преподавалась не так, как теперь: нас всех учили: «аз», «буки», «веди» и т. д., как будто «а» – само по себе, а «аз» – само по себе. Долго не давалась мне эта мудрость, но, будучи приучен отцом и матерью к молитве, скорбя о неуспехах своего учения, я горячо молился Богу, чтобы Он дал мне разум – и я помню, как вдруг спала точно пелена с моего ума и я стал хорошо понимать учение. На десятом году меня повезли в Архангельское приходское училище. Отец мой получал, конечно, самое маленькое жалованье, так что жить, должно быть, приходилось страшно трудно. Я уже понимал тягостное положение своих родителей, и поэтому моя непонятливость к учению была действительно несчастьем. О значении учения для моего будущего я думал мало и печаловался особенно о том, что отец напрасно тратит на моё содержание свои последние средства.

Оставшись в Архангельске совершенно один, я лишился своих родителей и должен был до всего доходить сам. Среди сверстников по классу я не находил да и не искал себе поддержки или помощи; они все были способнее меня, и я был последним учеником. На меня напала тоска. Вот тут-то и обратился я за помощью к Вседержителю, и во мне произошла перемена. В короткое время я продвинулся вперёд настолько, что уже перестал быть последним учеником. Чем дальше, тем лучше и лучше я успевал в науках, и к концу курса одним из первых был переведён в семинарию, в которой окончил курс первым учеником в 1851 году и был послан в Петербургскую академию на казённый счёт. Ещё будучи в семинарии, я лишился нежно любимого отца, и старушка-мать осталась без всяких средств к существованию. Я хотел прямо из семинарии занять место дьякона или псаломщика, чтобы иметь возможность содержать её, но она горячо воспротивилась этому, и я отправился в академию. В академическом правлении тогда занимали места письмоводителей студенты за самую ничтожную плату (около десяти рублей в месяц), и я с радостью согласился на предложение секретаря академического правления занять это место, чтобы отсылать эти средства матери. Окончив курс кандидатом богословия в 1855 году, я поехал священником в Кронштадт, женившись на дочери протоиерея К. Н. Несвитского Елизавете, находящейся в живых и доселе; детей у меня нет и не было. С первых же дней своего высокого служения Церкви я поставил за правило: сколь возможно искреннее относиться к своему делу, пастырству и священнослужению, строго следить за собою и за своей внутренней жизнью. С этой целью прежде всего принялся я за чтение священного писания – Ветхого и Нового Заветов, извлекая из них всё назидательное для себя, как для человека вообще и священника в особенности. Потом я стал вести дневник, в котором записал свою борьбу с помыслами и страстями, свои покаянные чувства, свои тайные молитвы к Богу и свои благодарные чувства за избавление от искушений, скорбей и напастей. В каждый воскресный и праздничный день я произносил в церкви слова и беседы или собственного сочинения, или проповеди митрополита Григория. Некоторые из моих бесед изданы, и весьма много осталось в рукописи. Изданы беседы «О Пресвятой Троице», «О сотворении мира» и «О блаженствах Евангельских». Кроме проповедничества, я возымел попечение о бедных, как и я, сам бывший бедняком, и лет около двадцати назад, в 1874 году, провёл мысль об устройстве в Кронштадте Дома трудолюбия для бедных, который и помог Господь устроить лет пятнадцать тому назад. Вот и всё».

За первой литургией отец Иоанн обратился к своей пастве с такими словами:

«Сознаю высоту моего сана и соединённых с ним обязанностей, чувствую свою немощь и не-достоинство, но уповаю на благодать и милость Божию, немощная врачующую и оскудевающая восполняющую. Знаю, что может сделать меня более или менее достойным этого сана и способным проходить это звание. Это любовь ко Христу и к вам, возлюбленные братия и сестры мои. Да даст и мне любвеобильный ко всем Господь искру этой любви, да воспламенит её во мне Духом Святым».

Через 25 лет в том же храме при подношении ему наперсного креста с украшениями, батюшка сказал:

«Спасибо вам, что вы благосклонно отнеслись к моим немощам. Да, я исполнен немощей и знаю мои немощи, но сила Божия в немощи совершается, и она дивно совершалась во мне в продолжении 25-летнего священствования моего, и, дерзну сказать – ибо скажу истину, – через меня совершалась во многих, в простоте верующих, очевидным, осязательным образом Слава благодати! Слава Господу Иисусу Христу, даровавшему нам благодать на благодать! Говорю вам об этой силе Божией во мне для того, чтобы вы вместе со мною прославили великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, коего благодать и милость не оскудевает и ныне, как не оскудеет до века. Кто исчислит за всё это время бездну спасения Божия, совершавшегося во мне благодатью Христовою всякий день и – многократно! Не могу исчислить бесчисленного множества козней миродержца и приступов страстей, разрушенных милостью и силой Христовой во мне, по моей тайной молитве веры, ради сердечного покаяния и особенно – силою Божественного Причащения!.. Слава Спасителю нашему Богу!»

 

7

В 1901 году по инициативе преосвященного Назария, епископа Нижегородского, состоялась встреча отца Иоанна с городскими священниками, во время которой отец Иоанн сказал следующее:

«Досточтимые отцы и братья, сопастыри! Вы сами, как я вижу, люди, украшенные сединами, значит, сами богаты опытом жизни. Мне вас нечему учить. Но так как вы спрашиваете меня, как я достигаю благотворного действия на сердца людей, то я скажу вам. Я стараюсь быть искренним пастырем не только на словах, но и на деле – в жизни. Поэтому я строго слежу за собою, за своим душевным миром, за своим внутренним деланием. Я даже веду дневник, где записываю свои уклонения от Закона Божия, поверяю себя и стараюсь исправиться. Я целый день в делах, с утра до поздней ночи. Своё пастырское служение я совершаю не только в Кронштадте, но приходится часто путешествовать для этого по разным местам России. Меня осаждают каждый день просьбами, так что иногда мне тяжело и не хочется, но я делаю, стараюсь удовлетворить всех просителей. Где бы я ни был, а особенно в Кронштадте, я каждодневно сам совершаю литургию и искренно, сердечно – усердно и благоговейно приношу святую бескровную жертву Богу о грехах своих и всех православных христиан…»

Другая подобная беседа состоялась в Сарапуле, по инициативе епископа Михея, в 1904 году.

«Всем известно, – сказал отец Иоанн, – что родился я в Архангельской губернии, а курс окончил в Петербургской духовной академии. Непосредственно по окончании академии я поступил на настоящее место в городе Кронштадте – священником к Андреевскому собору. Город этот военный: здесь на каждом шагу встречаешь военных, матросов, мастеровых из гавани и проч. Матросы, большую часть времени проводящие в море на своих судах, попав на берег, стараются использовать своё свободное время во всю ширь, получить как можно больше удовольствий. Поэтому здесь всегда можно встретить было на улицах пьяных и слышать о многих безобразиях. С первых же дней своего служения моё сердце стало болеть при виде такой нехорошей и греховной жизни, и, естественно, явилось твёрдое намерение как-нибудь исправить этот пьяный, но хороший по своей душе народ. Особенно тяжело было видеть пьяных при возвращении домой после литургии. Поэтому я начал как можно чаще обращаться к ним со словом обличения, увещания и вразумления, убеждая их бороться со своей страстью и для этого как можно чаще посещать храм Божий, чтобы хотя утро проводить в трезвости. На первых порах, конечно, пришлось перенести мне много горя и неприятностей, но это не приводило в упадок мой дух, а, напротив, ещё сильнее укрепляло и закаляло для новой борьбы со злом. В это время я боролся со злом обычными в пастырском делании мерами и не только не выступал как общий молитвенник и предстатель пред Богом, но даже и в глубине своей души такого желания и намерения не имел. Господу угодно было поставить меня на другой путь. Случилось это таким образом. В Кронштадте жила благочестивая, прекрасной души женщина Параскева Ивановна Ковригина, родом костромичка, отдавшая себя на служение ближним. Она стала убедительно просить меня молиться за того или иного страждущего, уверяя меня, что молитва за них будет действенна и для них полезна. Я же всё время отказывался, совершенно не считая себя достойным быть особенным посредником между людьми, нуждающимися в помощи Божией, и Богом. Но неотступные просьбы и уверения Параскевы Ивановны в помощи Божией, наконец, убедили меня, и я с твердым упованием и надеждой стал обращаться с мольбой к Богу об исцелении болящих и расслабленных душой и телом. Господь слышал мои, хотя и недостойные, молитвы и исполнял их: больные и расслабленные исцелялись. Это меня ободрило и укрепило. Я всё чаще и чаще стал обращаться к Богу по просьбе тех или иных лиц, и Господь за молитвы наши общие творил и творит доселе многие дивные дела. Много чудес очевидных совершилось и ныне совершается. В этом я вижу указание Божье мне, особое послушание от Бога молиться за всех, просящих себе от Бога милости. Поэтому я никому не отказываю в своей молитве и для посещения болящих езжу по просьбам их по всей России. Бывали случаи, когда просили меня изгонять бесов, и бесы повиновались и выходили из людей по моей молитве. Но бывали и такие случаи, когда мои старания не увенчивались успехом, – бесы не выходили. Правда, бесы эти заявляли о себе, что они самые жестокие, самые упорные… И мои усилия в этих случаях потому не увенчивались успехом, потому что я сам был недостаточно подготовлен, не держал строгого поста, а, по словам Самого Иисуса Христа, «сей род ничем же исходит, токмо молитвою и постом», или недостаточно времени уделять данному лицу. При моих разнообразных и многочисленных трудах мне не приходится уделял много времени одному лицу, так как ожидающих моей молитвы и благословения было всегда множество. А так как при моей настоящей жизни мне постоянно приходилось быть в мире, посещая дома людей всякого звания и состояния, где предлагается угощение, которое мне приходится часто принимать, чтобы отказом не огорчать предлагающих с любовию, то, естественно, мне не представляется возможным держать строгий пост. Вообще в своей жизни я не брал на себя никаких особенных подвигов, не потому, конечно, что не считаю их нужными, а потому, что условия моей жизни не позволяют мне этого, и я никогда не показывал себя ни постником, ни подвижником и т. д., хотя ем и пью я умеренно и живу воздержанно…»

«Скажу вам всем, возлюбленные отцы, – продолжал он, – что молитва должна быть постоянным нашим спутником. И я всегда поддерживаю в себе постоянное молитвенное настроение: благодарю, хвалю и прославляю Благодетеля Бога на всяком месте владычества Его. Молитва – это жизнь моей души, без молитвы я не могу быть. Для поддержания в себе постоянного молитвенного настроения и общения с благодатью Божией я стараюсь как можно чаще служить, по возможности ежедневно, и причащаться святого Тела и Крови Христовой, каждый раз почерпая в этом святейшем источнике богатые и могучие силы для разнообразных пастырских трудов»

Один из присутствующих спросил отца Иоанна:

«Вам, батюшка, при ваших постоянных разъездах по России и дома почти постоянно приходится служить с новыми лицами, причём случаются часто ошибки, замешательства среди сослужащих вам, и вы как будто не замечаете их; посмотришь, чрез минуту вы уже снова в глубокой и сосредоточенной молитве. Скажите, пожалуйста, как и чем достигли вы это?»

«Только привычкой, – ответил отец Иоанн, – привычкой всегда молиться. Когда какое-нибудь состояние человека делается для него обычным, он очень быстро переходит в это состояние. Так и я, усвоив себе привычку быть в постоянном молитвенном настроении, могу очень быстро сосредоточиваться в молитве».

Последовал ещё вопрос:

«Скажите, батюшка, какое молитвенное правило исполняете вы пред совершением литургии при своих многоразличных трудах, требующих от вас и времени, и большого напряжения сил?»

«В данном случае я выполняю обыкновенное молитвенное правило, положенное Церковью для приступающих к святому Причащению, в случае же совершенной невозможности выполнить правило, по недостатку ли времени или по другим причинам, я правило сокращаю, но молитвы пред святым Причащением прочитываю всегда неизменно. При этом я руководствуюсь тем соображением, что Богу от нас нужны и приятны не многочисленные молитвы, а внимательное, от всей души приносимое моление. Поэтому лучше малое количество молитв прочесть с полным вниманием и сердечным умилением, чем много с поспешностью и рассеянностью».

 

8

Четверть века пребывал Кронштадтский праведник на людях, не имея для себя ничего, кроме немногих часов ночного уединения, являясь неиссякаемым источником Божьей благодати. Грандиознейшего масштаба благотворительность. Духовное окормление тысяч, десятков тысяч, сотен тысяч верующих на ходу, в молитвенных встречах, в беглых замечаниях и жестах, в «случайных» беседах, а порою и в мистических видениях, преодолевающих пространство. Евхаристическое чудо, каждодневно торжествуемое, возгреваемое личным молитвенным состоянием отца Иоанна, не передаваемым никакими словами, так что люди, им захваченные, не знали, в теле ли они или вне тела. Блаженство евхаристической трапезы, всегда массовой, заключаемой совместным потреблением святых даров, к которому по выбору привлекались и причастники из мирян. Чудеса, море чудес, и непосредственно, и заочно совершаемых и после молебнов, и во время проскомидии, и во время богослужения, в любой час дня, при любой встрече и даже по просьбе из отдалённых уголков страны. И всё это сосредоточилось в образе отца Иоанна.

То, что рисовалось как недосягаемый идеал святителю Иоанну Златоусту как идеал священства, в полной мере осуществилось в отце Иоанне. Священство, во всей своей полноте, чистоте и силе раскрытое, показал всему миру праведный Иоанн Кронштадтский. То, о чём на протяжении двух тысяч лет говорила Православная Церковь устами лучших своих учителей, открылось на всеобщее обозрение в подвиге простого православного священника.

Сам батюшка так объяснял свою близость к Богу:

«Священник – друг Божий, министр Царя Небесного. Я теперь обращаюсь к Нему, как к Отцу, и Он исполняет всё для меня. Не скоро достиг я этого, а постепенно. Вот, например, воды в Пинеге, где мне надо было ехать, не было, не мог попасть в Суру, и тогда я сказал: «Господи, Ты всё можешь сделать, для Тебя всё возможно. Ты Самого Себя дал нам, и мы совершаем Святые Тайны, осязаем Твоё Тело и Кровь Твою, да и другим преподаём. Что может быть больше этого, а остальное всё уж для Тебя возможно сделать нам. Наполни реки водой, чтобы мне благополучно добраться до Суры и вернуться назад: пошли дождичек», и Господь услышал меня: я получаю известие, что можно ехать, вода прибыла. Вот как благопослушлив Он для всех обращающихся к Нему с верою».

В образе отца Иоанна в последний раз перед великой смутой Христос прошёл по земле русской. Никогда ещё Святая Русь не получала такого праведника.

По поводу всемирной известности отца Иоанна, епископ Александр Семёнов-Тян-Шанский писал:

«Известность отца Иоанна простиралась далеко за границы православного мира. К нему обращались протестанты, католики, евреи, мусульмане, караимы… Свидетельства об обращении к нему иноверцев можно найти в описаниях его крымской поездки к одру умирающего императора Александра III. Иноверцев отец Иоанн обычно расспрашивал об их нуждах и скорбях, не касаясь вопросов религиозных. В Крыму он принимал и еврейскую депутацию, благодарившую его за пожертвования еврейской общине. Существует рассказ, что тогда по молитве отца Иоанна исцелился больной татарин. Татарку, просившую об исцелении своего больного мужа, отец Иоанн спросил: верует ли она в Бога, – и, получив утвердительный ответ, сказал: «Будем молиться вместе, ты – по-своему, я – по-своему».

Отец Иоанн получал массу телеграмм из самых различных мест с просьбой о молитве, их вносили бельевыми корзинами прямо в алтарь. Книги праведника переведены на разные языки.

Средоточием христианской жизни отец Иоанн считал молитву и призывал людей молиться искренно, сердечно, глубоко, с верой в чудодейственную силу молитвы.

«Всегда твёрдо верь и помни, что каждая мысль твоя и каждое слово твоё могут несомненно быть делом», – говорил он. Многих спасла его молитва.

В книге «Моя жизнь во Христе», вышедшей в свет в 1894 году, отец Иоанн так рассказывает о плодах своей молитвы:

«Младенцы Павел и Ольга по беспредельному милосердию Владыки и по молитве моего непотребства исцелились от одержавшего их духа немощи. Девять раз ходил я молиться с дерзновенным упованием, надеясь, что упование не посрамит, что толкущему отверзется, что хоть за неотступность даст мне Владыка просимое; что если неправедный судия удовлетворил, наконец, утруждавшую его женщину, то тем более Судия всех, праведнейший, удовлетворит мою грешную молитву о невинных детях, что Он призрит на труд мой, на ходьбу мою, на молитвенные слова и коленопреклонения мои, на дерзновение моё, на упование моё. Так и сделал Владыка: не посрамил меня, грешника. Прихожу в десятый раз – младенцы здоровы».

Такова была сила молитвы этого великого пастыря. Относился он к молитве и Слову Божию с глубоким уважением, которое внушал и другим:

«Во время молитвы и при чтении слова Божия надо иметь благоговение к каждой мысли, к каждому слову, как к Самому Духу Божию, Духу Истины».

Почти ежедневно совершал отец Иоанн Божественную литургию в Андреевском соборе, где был штатным священником, а в последние 35 лет своей жизни служил ежедневно, кроме тех дней, когда утро заставало его в пути или когда тяжело болел.

Объяснял он это так:

«Если бы мир не имел Пречистого Тела и Крови Господа, он не имел бы главного блага, блага истинной жизни – живота не имате в себе (Ин. 6, 53), имел бы лишь призрак жизни… Христос Спаситель и установил Таинство Причащения для того, чтобы очистить нас огнём Своего Божества, искоренить грех, сообщить нам Свою святость и правду, сделать нас достойными райских селений и радости неизреченной. Какая безмерная благость и премудрость, какое милосердие и снисхождение к падшему верующему человеку, какое примирение грешника со Всесвятым! Какое очищение нечистых самой Пречистой и Всеочищающей Кровью Божией!».

«Мы не готовы, мы недостойны» – часто приходится слышать священникам.

По этому поводу отец Иоанн говорит следующее: «Такая мысль иногда может происходить от смирения, и тогда она, конечно, не повредит союзу таких душ со Христом, подобно как не повредило тому смиренное суждение Петра, который сказал Христу: Выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный (Лк. 5, 8). Но надлежит осматриваться, чтобы под благовидным покровом смирения не притаилась холодность к вере и нерадение об исправлении жизни. Ты не готов? Не поленись приготовиться. Ты недостоин? Недостоин ни один человек общения со Всесвятым, потому что ни один небезгрешен; но как всякому, так и тебе предоставлено веровать, каяться, исправляться, быть прощённому и уповать на благость Спасителя грешных и Взыскателя погибших. Ты говоришь, что недостоин. Напрасно ты принимаешь на себя чужую обязанность: удостоить или не удостоить. Таинства – есть долг Тайнодействователя, а не причастника Таинства. Пусть ты недостоин, но неужели же ты хочешь и впредь остаться недостойным? Смотри: если ты беспечно оставляешь себя недостойным общения с Христом в этой жизни, то тем самым не подвергаешь ли себя явной опасности остаться недостойным общения с Ним в жизни будущей?»

 

9

«15 августа 1898 года, – запишет отец Иоанн в своём дневнике, – на Успение Божией Матери, я имел счастье первый раз во сне ясно видеть лицом к лицу Царицу Небесную и слышать Её сладчайший, блаженный, ободряющий голос: «Милейшие вы чада Отца Небесного». Тогда я, сознавая своё окаянство, смотрел на Её пречистый лик с трепетом и с мыслью: не отгонит ли от Себя с гневом Царица Небесная? О лик святой и преблагой! О очи голубые и голубиные, добрые, смиренные, спокойные, величественные, небесные, божественные! Я не забуду вас, чудные, дивные очи. Минуту продолжалось это видение; после этого Она ушла от меня, не спеша, прошла, как перед маленькой ямкой, и скрылась. Я увидел сзади походку Небесной Посетительницы. Сначала я видел Её, как на иконе, ясно, а потом Она отделилась с иконы, спустилась и пошла. Вечером я писал проповедь для дня Успения и лёг поздно, в 2 часа ночи. Вечером за всенощным бдением с великим умилением я читал акафист и канон Успению Богородицы в Успенской церкви».

«В другой раз, – напишет отец Иоанн, – в понедельник 3 февраля 1902 года перед пробуждением, в 6 часов утра, я видел святой сон – живого Младенца Иисуса на руках Пречистой Матери Своей, взиравшего на меня святейшими, благостнейшими, ласкающими очами Своими, и Саму Пречистую, взирающую на меня весьма благостно… Благодарю Господа за сладкое благодатное видение».

«Третий раз, – продолжает отец Иоанн, – в ночь на 27 мая 1905 года я видел во сне Предвечного Младенца Господа Иисуса Христа на руках Пречистой Девы Матери в простом виде, ласково ко мне обращавшего руки и взор Свой; сердце моё порывалось к Нему умилением и любовью, и я прикоснулся губами к ногам Его, и Владычица милостиво обращала Свой взор ко мне, соизволяя на целование ног Пречистого Младенца. Сердце моё горело радостью. Что за видение? Какое его значение? Благодарю Господа за новое и славное сновидение, в котором явился мне спустившийся с высоты светоносный лик Богомладенца Иисуса и Пречистой, обоженной Его Матери с милостивым, радостным выражением лиц».

Но были сны и другого порядка – мучительные, терзающие душу.

30 марта 1904 года праведник запишет в своём дневнике:

«И во сне я служу предметом насмешливых мечтаний врагов бесплотных, ставящих меня в бесчисленные посмеятельные, глупые положения, недоумения, бессмысленные строительства, потери или устрашающих меня войнами, пожарами, громами, молниями, землетрясениями и всякими неприятными мечтаниями, или оскверняющих сладострастными видами. Окаянен аз человек! Кто избавит мя от тела смерти сея?»

А вот ещё запись:

«Утро 19-го июня. Во всю ночь тревожили беспокойные сны. Сердце непокойное, холодное, напоенное дьявольским смятением и удручённое теснотою. Не оттого ли, что я ел скоромную треску и нарушил таким образом пост, да ещё не помолился усердно на ночь: тайно, без поклонов совершил правило пред причащением. Господи, помилуй.

Вчера (18 июня) в постный день я позволил себе, вопреки церковному установлению, под предлогом физической немощи полакомиться скоромной пищей и поесть более потребности свежей трески и тем дал большую поблажку плоти своей. И она наказала меня тем, что я дурно спал всю ночь, с тяжелыми снами, с холодом и скорбью сердца, с очевидным оставлением благодати Божией, с ненормальным пищеварением, со слабостью во всём теле, с тихостью в выговоре слов при богослужении в сельской церкви (было очень много народу). Но причащение Святых Тайн меня оживило и утешило. Слава Богу! Осторожность нужна во всём после бывшей болезни и по преклонности лет».

А вот ещё запись того же года:

«22 июня. Екатеринбург. В ночь на это число во время следования по железной дороге враг рода человеческого и мой представлял моему душевному взору удивительные адские фантасмагории. В посту вижу повсюду на улицах множество нарядившихся в самые причудливые маски и костюмы, рыскающих по улицам с диким хохотом. Или вижу, будто бы я пришёл служить в Казанский собор, прошу у священника служить с ним, хочу надеть подризник, а в рукава не влезают руки – рукава зашиты и рук не пропускают, а другого подризника нет, принуждён был ждать и не дождался, и обедню совершили без меня: досадно и обидно! Итак, всякие насмешки чинит мне враг во сне».

Но воистину великое дело сделал владыка Арсений, сохранив выписки из дневника великого пастыря земли Русской. Эти записи наглядно свидетельствуют о том, что грехи, именуемые человеческой немощью, присущи даже таким праведникам, каким был отец Иоанн Кронштадтский. В общем-то, записки эти только подтверждают слова Христа, сказанные апостолу Павлу: «Ибо угодно Мне, чтобы сила Моя проявлялась в немощи».

Более того! Записки эти – настоящий елей на души тех, кто старается проводить жизнь праведную, собранную, стараясь пребывать в постоянной молитве, регулярно посещает церковь, исповедуется, причащается, неукоснительно держит установленные церковью посты, – и тем не менее видит в себе проявление и зависти, и раздражительности, и обиды, и гнева, и жадности, отчего даже рождается мысль о невозможности спасения, невозможности достичь святости или, как принято выражаться некоторыми современными богословами, свойства непадательности. Увы, возможность пасть есть всегда. И эти малые падения, мелкие грехи, по учению святых отцов, подобные привязанному к шею мешку с песком, способны так же потопить, как и тяжёлый камень, смертный грех, на шее. При виде в себе всей этой неотвязной гнусной мошкары разве не повергаемся мы порой в отчаяние? И только открывая этот чудом дошедший до нас «Неизданный дневник», начинаешь понимать, что никакой такой «непадательности» нет в природе, и всё дело в навыке к покаянию и к самоукорению. Подчистившие из соображений «показной святости» от подобных свидетельств батюшкин дневник учёные монахи тем самым даже поставили себя выше разумения праведника, не щадившего писать о себе такое. Представляемое ими читателям как бы постепенное восхождение праведника на духовный Олимп или обретение им посредством длительного подвига этой пресловутого свойства «непадательности» есть намеренный обман, ибо духовная брань продолжается до самой смерти.

И в этом вы сами можете прекрасно убедиться.

Вот некоторые выписки из «Неизданного дневника» 1904–1907 годов, сделанные рукой владыки Арсения. А ведь это последние годы жизни праведника.

«29-го марта 1904 г. Четверг. Согрешил вчера вечером, обошедшись раздражительно и гневно с супругой священника А.Э., разбитого параличом. Мне было неприятно, что она пригласила меня к нему, больному, со Святыми Дарами (на завтра, то есть сегодня), между тем как мне надо было торопиться. Прошу прощения у Господа в грехах моих. Э. был причащён уже вчера, а сегодня – в другой раз».

«20 мая. Отправляясь из женского Ивановского моего монастыря на машину Николаевской железной дороги, я сильно искусился через нищих мальчиков (лет девяти – десяти), неотступно преследовавших мою карету и просивших подачку. Я рассердился, озлобился на них за вторичное прошение (им дано было по рублю, хотя не всем), и меня оставила благодать Божия, я впал в сильную скорбь и тесноту сердца при воспламенении от адской злобы и с трудом умолил Господа, да простит мне грех неприязни, жестокосердия, скупости и сребролюбия, и только в вагоне при настойчивой тайной молитве покаяния сподобился прощения грехов моих и мира и простора сердечного. Не попусти, Боже, впредь доходить до подобного состояния душевного и научи меня всегда жалеть нищих и сострадать им, ибо рука моя доселе не оскудела от подаяния».

«В 12 часов ночи (на 23-е мая). Благодарю Господа, услышавшего тайную молитву мою и явившего мне великую и богатую милость, и избавившего от тли падшую душу мою.

Благодарю Господа, избавившего меня во время Литургии верных от смущения и тесноты, возникших в душе при виде дыма от задуваемых ветром свечей на престоле, коптивших, как казалось, митру на мне (пожалел, значит, чтобы не закоптилась – тщеславие и суетность в такие минуты!). Но Господь послал в моё сердце истину Свою и благодать Свою, и я одолел мечту врага, смущавшего меня пристрастием к тлену и праху. Успокоившись, я совершил службу непреткновенно и сказал доброе слово верующим, предстоявшим в храме, об отдании Пасхи, о доказательствах Воскресения мертвых из природы, которая зимой цепенеет и мертвеет, а летом оживает, укрепляется и благоухает.

В другой раз Господь избавил меня от большого смущения, скорби и тесноты, постигших меня, когда мне доложили о большой сумме, данной одному человеку за сопутствие мне, которое я ценил гораздо менее, и я, было, к нему охладел. Но, взвесив в мыслях те суммы, которые получаю даром от других в разное время, и сумму, которую потребовал от близких моих спутник мой и которую не я платить буду, успокоился благодатию Божией и неприязнь преложил на приязнь к нему.

Но вечером, часов в одиннадцать, враг бесплотный ещё сильнее напал на меня через тот же помысел, через то же пристрастие к деньгам – я долго боролся с врагом и, наконец, именем Господним победил его мечту и козни злейшие и успокоился. Благодарю Господа, Победителя ада, за все Его благодеяния духовные и вещественные, благодарю Тебя, Владыко прещедрый! Утверди во мне сие, еже соделал еси, Владыко, и царствуй во мне.

Слышу, старец Гефсиманского скита, что близ Сергиевой Лавры, отец Варнава недоброжелательно обо мне отозвался. Что я ему сделал? Нужно помолиться, чтобы Господь примирил наши сердца.

Сегодня ко мне приходила жена моего бывшего секретаря и много мне наговорила дерзостей. И это за то, что я всячески поддерживал ее мужа, заботился о их семье. Признаться, я не выдержал и резко попросил её оставить мой дом».

«2 мая 1905 г. Убей во мне, Господи, всякое плотское греховное стремление, оскверняющее меня и разлучающее от Тебя, Источника жизни и святыни. Буди! Господи, болит душа моя грешная тлением. От тли избави мя Духом Твоим Святым. Вижу плоты из многих дерев и сжимается сердце моё: зачем, думаю, истребляют леса и оголяют землю, а богачи наживают огромные капиталы и плохо, скудно оплачивают труд простолюдинов, крестьян. В Архангельске лесопромышленники наготовили горы брёвен и досок для продажи англичанам. Но что тебе за дело, что лесами торгуют и лесопромышленников обогащают? Уж не жаль ли тебе, что и луга косят, и сено убирают, и нивы пожинают, и хлеб в житницы убирают? Уж не жаль ли тебе, что и солнце лучезарное светит и всю землю освещает и оживотворяет? Горняя помышляй человек, а не земная. О, как хитёр враг бесплотный, уязвляющий сердце пристрастием к тленным вещам видимого мира, – сердце, которое должно быть храмом Божиим».

«31 октября. В Кронштадте, в Доме трудолюбия, когда ходил с молебнами и причащал больных приезжих, ходила за мной из квартиры в квартиру пожилая дева А., домогавшаяся частицы для своего причащения. В запасе оставалось мало частиц – надо было приберегать для больной в Ораниенбауме, – и я очень рассердился на А. и резко отогнал от себя и Е., её сродницу, ходатайствовавшую за неё; и вот я прогневал своим раздражением Господа, Источника, Основания любви, и ближних моих огорчил, и тяжело мне стало, очень тяжело. Я стал каяться Господу, много каяться, и тут, и на пароходе «Любезный», и Господь простил мне тяжкий грех. Вперёд урок: относиться ко всем кротко, снисходительно, терпеливо, любезно».

«3 июля 1905 г. Воскресенье.

Совершил Литургию в Леушинском соборе в сослужении отца архимандрита Игнатия (наместника Патриарха Антиохийского), местных священников Клавдия и Николая и двух диаконов Александра и Иоанна. Обедню совершил благодатно и умиленно; искушения злобного врага на утрене и Литургии благодатию Христовою победил… Причащая народ, согрешил лицеприятием, неприязнью и привередством ко вновь прибывшим в Леушино женщинам, ничего не делающим, а только рыщущим по миру с не внушающим доверия, неблагообразным видом. Я согрешил и глубоко покаялся в этой вине и молил сильно Господа простить мне эти грехи и изменить добрым изменением сердце моё, изменить на любовь, бесстрашие, благость, нелицеприятие – и Господь совершил во мне чудо воскресения души из мертвых, ибо она была умерщвлена греховным чувством злобы и лицеприятия. Благодарю Господа, Жизнодавца Всещедрого».

«6-го июля 1905, 1 ч. пополудни. Сегодня при великом входе во время Литургии подвергся сильному нападению от злых духов из-за петербургской женщины Наталии, стоявшей на неподобающем месте: на мгновение – озлобление на неё, и через то подвергся влиянию лукавого, лишился мира душевного, простора, дерзновения, смутился и подвергся тесноте и огню, и только усердным тайным покаянием возвратил себе милость Божию и вселение благодати в моё сердце. Наука – вперёд ни на кого не обижаться, никого не презирать, всегда и всех любить во Христе».

«12-го, во вторник, служил утреню и Литургию в домовой церкви Якова Михайловича Поздеева, читал каноны мученикам Проклу и Иларию и преподобному Михаилу Малеину. Обедню совершал с умилением, но на Херувимской враг едва не низложил меня, смутив тяжко неудовольствием на певчих – монахинь Леушинского монастыря, певших Львовское переложение «Иже Херувимы», которое мне очень не понравилось. Покаялся тайно и умолил Господа помиловать и умиротворить меня, грешного, своенравного, капризного. Господь простил и умиротворил…

Следуя по реке Мологе на пароходе «Владимир» и на лошадях в Устюжну, я поражён был приятным удивлением и тронут до умиления горячею верою граждан и простых людей обоего пола, всех возрастов ко мне, грешному, просивших у меня благословения. Особенно это зрелище трогательно было при обратном моём путешествии на лошадях в вечернее позднее время, почти ночью. При этом позднем возвращении меня встречали взрослые и дети, мальчики и особенно девочки и девицы, ожидавшие меня с самого утра и до ночи. Какая горячая вера! Какие слёзы! Какое доверие ко мне – детское, горячее! Плакать самому хотелось при этом. Девочки просили, чтобы я молил Бога хорошо, успешно им учиться. Помоги им, Господи! Это Ты расположил их сердца детские, простые ко мне, недостойному!»

«14 июля. Четверг.

Утром, в половине десятого, прибыл в Санкт-Петербург в женский Ивановский монастырь и служил Литургию, предварив её чтением стихир и канонов из Минеи, а частью из Октоиха. Причастил всех монахинь. Обновился духом и телом.

За мною гоняются из города в город какие-то странствующие девушки и женщины худощавые. Они, слышал я, признают меня за Христа, и я не допускал их иной раз до Святой Чаши Тела и Крови Христовой. Надо их испытать. Они ничего не делают и только перекочёвывают с места на место: где я, там и они. Господи, вразуми их и спаси!

Искушение при проезде в карете на пароход «Царский». Гнались за каретой нищие ребята. Иным дал по полтиннику, а одному мальчику два раза по двадцать копеек. Он пренебрёг ими, оставил на дороге и, желая получить рубль, долго гнался за мною; я рассердился и крикнул: «Ступай прочь». И моё сердце лишилось простора, мира и благодати; стало печально и больно на душе. Я стал каяться Богу и молить о прощении мне греха озлобления, пристрастия к деньгам и жестокосердия к нищим. Горячо каялся, и Господь простил, наконец, и дал мир и дерзновение.

Грех мой, в коем я покаялся. Когда подходили к причащению Святых Тайн послушницы монастыря и мирские люди, то между последними я заметил некоторых бедных женщин и девиц немолодых, без дела живущих, перебегающих из города в город, бывающих в церквах, где я служу, и причащающихся без исповеди и спроса. Я их в душе осудил и ими пренебрёг».

«14 ноября 1906 г.

Вспомнил я свою Санкт-Петербургскую Академию и жизнь мою в стенах её, которая была не безгрешна, хотя я был весьма благочестивым студентом, преданным Богу всем сердцем.

Грехи мои состояли в том, что иногда в великие праздники я выпивал вина, и только один Бог хранил меня от беды, что я не попадался начальству Академии и не был выгнан из неё, как был выгнан студент Метельников (Василий Иванович из Нижегородской семинарии), напившийся до бесчувствия и отморозивший себе руки за стенами Академии. Ворота были заперты на ночь, и он не мог попасть в Академию. Благодарю Господа за милость и сокрытие моих грешных поступков. А то ещё был случай: в один двунадесятый праздник было приказано мне за всенощной стоять и держать митру архимандриту Кириллу, экстраординарному профессору и помощнику инспектора Академии, а я митру не снял, и потом, когда товарищи заметили, зачем я это сделал, ответил: «Сам снимет». Как мне сошла эта грубость, не знаю, но только архимандрит, видимо, обиделся на меня и по адресу моему на лекции в аудитории говорил очень сильные нотации, не упоминая меня. Он читал Нравственное Богословие и был родственник ректора Академии епископа Макария Винницкого. Чту почтенную память вашу, мои бывшие начальники и наставники (Владыка Макарий, инспектор архимандрит Иоанн (Соколов), лектор Богословия и профессор архимандрит Кирилл), что вы снизошли ко мне и не наказали меня соответственно вине моей и дали мне возможность окончить счастливо и получить академическую степень кандидата богословия и сан священника. Благодарю Господа, долготерпевшего мне во всё время моего воспитания, ибо в училище и в Семинарии я прогневал Его грехами, хотя всегда каялся, и часто со слезами самыми горячими. Слава Тебе, доселе долготерпевшему мне!

Благодарю Господа, многократно совершавшего во мне чудеса милости, обновления, свободы, дерзновения в молитвах за людей в разных домах и квартирах столицы. Слава Его благопослушеству, благоуветливости, милосердию и силе, животворящей нас, умерщвлённых грехами различными.

Господи, исторгни из сердца моего жало вражие и росу благодати Духа Твоего посли мне, оживотворяющую и прохлаждающую сердце моё. Вижу прелесть лукавого.

Господи, отыми от сердца моего вражии наваждения и всегда свободным яви его через покаяние. Кто Бог велий яко Бог наш! Ты еси Бог творяй чудеса; сказал еси в людях силу Твою – в бесчисленных делах Твоих – и Церковь непрестанно воспоминает и прославляет все великие дела Твои в мире и в Церкви Твоей. Слава Тебе, Господи, слава Тебе. Буди! Буди!»

«9 июня 1907 г. Доселе ещё я не научился ненавидеть грех, доселе ещё я сочувствую греху в себе или в других, хотя скоро опамятоваюсь и осуждаю себя и признаю нелепость и противность его заповеди Божией и моему истинному благу. Окаянен я человек, кто мя избавит от тела смерти сея?

Враг бесплотный, внутри нас, в сердце нашем гнездящийся, постоянно старается высмеивать, осквернять мысленно природные необходимые члены, созданные Творцом для естественных отправлений, а то и святые лица и предметы, достойные всякого уважения, а уж какие истории делает над ними во сне, какие строит химеры, описать невозможно. Вспоминаю бесовские хвастовства у Игнатия Брянчанинова: «Наше время, наши годы» (воспоминание навеяно событием, описанным в 3-м томе Сочинений святителя Игнатия «Брянчанинова». Ямщику Фёдору Казакину, выжигавшему уголья в лесу, троекратно являлись бесы, сидящие на деревьях, играющие на разных музыкальных инструментах, торжествовавшие и бесчинно припевавшие: «Наши годы! Наша воля!») Да, ваше время и область тьмы! (Мк. 7, 21–22).

Как наяву, так и во сне, враг льстит и борет души и мою душу бесчисленными греховными мечтаниями. Господи! Помоги мне побороть его. В будущей жизни и на ум не придут такие грехи и погибнет память их, но будет тогда только правда и святость, мир и блаженство нескончаемое».

И это написано отцом Иоанном за полгода до его праведной кончины.

 

10

А вот что пишет о нём сам владыка Арсений:

«Господь судил мне принять монашество по молитве и заочному благословению отца Иоанна Кронштадтского. Поступив в Духовную Академию, я стал искать случая повидаться с ним в Москве, куда он нередко приезжал для служения Божественной литургии и посещения больных».

И Господь исполнил его желание. По переводе из Академии, находившейся в Троице-Сергиевой лавре, в Москву он довольно часто виделся и служил с отцом Иоанном, который всякий раз «приезжал прямо в храм, боковыми дверями входил в алтарь, опускался на колени перед престолом и, возложив на него руки, находился в таком положении иногда довольно долго. Батюшка каялся в это время во всех грехах, содеянных им за прошедшие сутки, и вставал, когда чувствовал, что Господь прощает его. Обновлённый и бодрый духом, он затем приветливо здоровался со всеми присутствующими, надевал епитрахиль, благословлял начало утрени и выходил на солею читать канон и дневные стихиры по книгам, которые приготовлял обыкновенно протоиерей храма Нечаянной Радости в Кремле Николай Лебедев – друг и постоянный спутник отца Иоанна в Москве. Читал батюшка порывисто, делая на некоторых местах ударения, часто повторяя слова, а то и целые выражения. Видимо, он употреблял старание, чтобы всё самому уразуметь и для присутствующих быть понятным. По той же причине он интересовался впечатлением, полученным от его чтения. После краткой утрени и входных молитв отец Иоанн начинал проскомидию, а иногда предоставлял совершать её одному из иереев. Служил батюшка сосредоточенно, на глазах у него, особенно в важнейшие моменты, показывались слёзы. Тогда ощущалась сила его молитвы и близость к Господу. После литургии батюшка обыкновенно заходил к настоятелю храма или к начальствующим учреждений, где священнодействовал; здесь он выпивал чашку чая и подкреплялся трапезой».

При каждом новом свидании будущему владыке не раз «приходилось убеждаться, что настроение отца Иоанна всегда и везде оставалось ровным, возвышенным, духовным, производившим на присутствующих нравственно-отрезвляющее действие. Там, где только появлялся он, атмосфера сейчас же становилась святой. Недопустимы были при нём весёлые разговоры, шутки, курение табака и тому подобное. Может быть, вам случалось встречать чудотворный образ, когда собравшиеся благоговейно ведут себя; то же наблюдалось и в присутствии батюшки: низменные, мелкие интересы отходили на задний план, а душу наполняло одно только высокое, небесное; все объединялись в этом светлом настроении духа, и получалась могучая волна религиозного чувства».

«В 1906 году, 24 июля, отец Иоанн неожиданно посетил Чудов монастырь и прежде всего зашёл в моё наместническое помещение. Сидя в кабинете на кресле у письменного стола, батюшка беседовал со мной, причём я давал ему читать его письмо от 1899 года, в котором он советовал мне принять монашество… Осматривая монастырь, батюшка заинтересовался ризницей, где обратил внимание на Евангелие, писанное митрополитом Алексием. Долго держа его в руках, он прикладывал святыню к голове, лобызал её и восторженно говорил: «Какое мне сегодня счастье – вижу и целую собственную рукопись великого святителя». Затем, приложившись к честным мощам угодника, простился со всеми и уехал. Это посещение было для нас, как чудный сон.

На другой день, 25 июля, я служил с отцом Иоанном в церкви при Марфо-Мариинской общине «Утоли моя печали». После литургии меня в числе других пригласили в квартиру начальницы, где за столом батюшка много уделял мне еды со своей тарелки и был весьма приветлив.

Отсюда он направился к Мироновым, туда поспешили и мы с отцом Игнатием.

У Мироновых мне пришлось быть свидетелем необыкновенной сосредоточенности батюшки в домашней обстановке. Попив со всеми чаю, во время которого к нему подводили детей, показывали больных и спрашивали советов, он во всеуслышание объявил: «А теперь я почитаю святое Евангелие и немного отдохну». И, перейдя в другую комнату, сел на диван и углубился в чтение, несмотря на то, что взоры присутствующих были устремлены на него. Тут же положив под голову подушку, он задремал».

«Вспоминаю моё пребывание у отца Иоанна в Ауловском скиту Ярославской губернии. Здесь мне отвели место в гостинице, но я в ней только ночевал, а остальное время проводил в домике батюшки. В Аулове батюшка ежедневно служил, говорил поучения и причащал народ, во множестве наполнявший храм. Накануне очередными иереями отправлялась для богомольцев всенощная и предлагалась исповедь.

По милости Божией в совершении литургии с великим пастырем каждый раз принимал участие и я. Помню, отец Иоанн сам подбирал мне митру, а однажды, запивая вместе со мной теплоту у жертвенника, спросил: «У вас в Чудове хорошее вино подают для служения?». Я ответил: «Среднее». «Я же, – сказал отец Иоанн, – стараюсь для такого великого Таинства покупать самое лучшее».

Время, проведённое у отца Иоанна в Аулове, владыка Арсений считал самым счастливым в своей жизни. Здесь ему пришлось видеть великого пастыря в домашнем быту. Батюшка отличался гостеприимством.

«За его обеденным столом располагались все приезжие гости. Меня отец Иоанн усаживал около себя и усердно угощал. Однажды я сказал ему:

«Батюшка, ваш приём и ласка напомнили мне родной дом и родителей, недавно умерших. Бывало, приедешь к ним на каникулы после трудных экзаменов, и начнут они подкреплять тебя всякими яствами».

Батюшка улыбнулся на это. Между прочим, я пожаловался на болезнь желудка. Отец Иоанн посоветовал пить чай с лимоном, причём сам клал его мне в стакан и размешивал. Как-то раз, желая сделать мне удовольствие, батюшка попросил передать стоявший на противоположном конце стола лимон, порезанный на кусочки, со снятой кожицей. Ему не понравилось такое приготовление, и он резко спросил: «Кто же так неумело подаёт? Позовите виновницу». Подошла напуганная послушница. «Это ты нарезала? Кто тебя учил снимать кожицу?» – «Простите, батюшка, я не знала». «А, не знала? Ну, это другое дело, вперёд же знай, что вся суть в кожице». Слова: «Ну, это другое дело», – были сказаны батюшкой так робко и ласково, что, думается, провинившаяся была рада получить такой дорогой выговор. За столом отец Иоанн по слабости сил оставался недолго. Закусит немного, извинится и уйдёт в свой кабинет.

«Вы сидите, – скажет, – кушайте, а я пойду отдохну».

В течение дня, помимо Нового Завета, он прочитывал житие святого, службу ему по Минее, а в конце жизни утешался Писаниями пророков.

По поводу последнего батюшка как-то сказал мне:

«Я теперь занят чтением пророков и немало удивляюсь богопросвещённости их. Многое относится к нашим временам, да и вообще хорошо развиваться словом Божиим. Когда я читаю, ясно ощущаю, как в нём всё написано священными писателями под озарением Духа Святого, но нужно навыкнуть такому осмысленному чтению. Вспомнишь себя лет тридцать назад – нелегко мне это давалось. Берёшь, бывало, святое Евангелие, а на сердце холодно, и многое ускользало от внимания. Теперь духовный восторг охватывает моё сердце – так очевидно для меня в слове Божием присутствие благодати; мне кажется, что я при чтении впитываю её в себя».

«А что помогает пастырю сосредоточиться на Литургии?» – как-то спросил я.

«Необходимо с самого начала службы входить в дух Божественной Евхаристии. Посему-то я и стараюсь почти всегда сам совершать проскомидию, ибо она есть преддверие Литургии, и этого никак нельзя выпускать из виду. Подходя к жертвеннику и произнося молитву: «Искупил ны еси от клятвы законныя…» – я вспоминаю великое дело Искупления Христом Спасителем от греха, проклятия и смерти падшего человека, в частности, меня, недостойного. Вынимая частицы из просфор и полагая на дискос, представляю себе на престоле Агнца, Единородного Сына Божия, с правой стороны – Пречистую Его Матерь, с другой – Предтечу Господня, пророков, апостолов, святителей, мучеников, преподобных, бессребреников, праведных и всех святых. Окружая Престол Агнца, они наслаждаются лицезрением Божественной Славы Его и принимают участие в блаженстве. Это Церковь Небесная, торжествующая. Затем я опускаюсь мыслию на землю и, вынимая частицы за всех православных христиан, воображаю Церковь воинствующую, членом которой ещё надлежит пройти свой путь, чтобы достигнуть будущего Царства. И вот я призван быть пастырем, посредником между Небом и землёй, призван приводить людей ко спасению. Какая неизреченная милость и доверие Господа ко мне, а вместе как велик и ответственен мой долг, моё звание! Стоят в храме овцы словесного стада, я должен за них предстательствовать, молиться, поучать, наставлять их… Что же, буду ли я холоден к своему делу? О нет! Помоги же мне, Господи, с усердием, страхом и трепетом совершать сию мироспасительную Литургию за себя и ближних моих! С таким чувством приступаю к служению и стараюсь уже не терять смысла и значения Евхаристии, не развлекаться посторонними мыслями, а переживать сердцем всё, воспоминаемое на ней.

Далее, для сосредоточенности при Божественной литургии, имеет значение подготовка к ней, в частности, воздержание во всём с вечера, предварительное покаяние и вычитка положенного правила: чем внимательнее мы его выполняем, тем проникновеннее совершаем обедню. Не следует пропускать дневной канон; я его почти всегда читаю и через это как бы вхожу в дух воспоминаемых событий, а когда оставляю, чувствую всякий раз неподготовленность».

«Как предохранить себя от самомнения и превозношения?» – спросил владыка.

В ответ он взял с письменного стола Библию и прочитал раскрытую страницу из четырнадцатой главы Книги пророка Исайи, где говорится о низвержении с неба за гордость первого ангела. Возвращая затем книгу на место, отец Иоанн сказал: «Часто я прибегаю к чтению сей Боговдохновенной речи и дивлюсь ужасному падению Денницы. Как легко чрез высокоумие ниспасть до ада преисподнего! Воспоминание о гибели предводителя бесплотных чинов весьма предохраняет меня от тщеславия и смиряет гордый мой ум и сердце». Тогда же заметил я изношенность листка читаемой главы. Мне показалось даже, будто батюшка всегда держит на столе Библию раскрытой на указанном повествовании пророка, что произвело на меня неизгладимое впечатление.

«А как спасаться от дурных помыслов и чувств?»

«Это наша общая человеческая немощь, – был ответ. – Крепкая любовь к Спасителю и постоянное духовное трезвение предохраняют от нечистоты. Предохраняют, но не спасают; спасает же единственно благодать Божия. Вот и я, старый человек, а не свободен от скверны. Правда, днём, совершая Божественную литургию и следя за собой, почти не испытываю ничего дурного, но за сон не ручаюсь. Иногда враг представляет такие отвратительные картины, что, проснувшись, прихожу в ужас, и стыдно мне делается».

Так батюшка укорял себя, да и вообще, когда я ему исповедовался, считал мои немощи как бы своими собственными. Укажу грех, а он скажет: «И я тем же страдаю», затем уже предложит совет.

Во время нашей беседы отец Иоанн пожаловался, между прочим, на свою мучительную болезнь: «Трудно здоровому представить, как невыносима боль при моём недуге, – нужно большое терпение».

«Благодарю Господа, сподобившего видеть и знать отца Иоанна Кронштадтского в то время, когда я был ещё молод и нуждался в духовной поддержке, живом примере. На примере отца Иоанна я убедился воочию, как служитель алтаря близок Богу и как неотразимо может быть его влияние на народ. Откровенно скажу, батюшка своим молитвенным вдохновением сильно действовал на меня, думаю, также и на многих, особенно при совершении Божественной литургии.

Служить с батюшкой являлось великим утешением. Причаститься из его рук значило получить наивысшую радость. И нужно было спешить, чтобы не потерять случая вкусить вместе с великим пастырем Небесной Трапезы.

Повидаешься с батюшкой, послужишь совместно Литургию и запасёшься на более или менее продолжительное время огнём пастырской ревности; начнёт он угасать – опять поспешишь к нему и духовно воспрянешь.

Жить и трудиться для ближних, приводить их к Богу, ко спасению было целью всей жизни отца Иоанна; в этом отношении он не считался ни со своим покоем, ни с семейными, ни с другими обстоятельствами. На пастырство батюшка смотрел как на дело, вручённое Богом, от которого не имел права отказываться и уклоняться. Супруга батюшки ещё в начале его священства замечала, что он совсем забывает семью и дом, но отец Иоанн отвечал: «Счастливых семей, Лиза, и без нас довольно, а мы с тобой посвятим себя на служение Богу». Когда же домашние выражали опасение, как бы при щедрости батюшки не остаться им в крайней нужде, он приводил такие доводы: «Я священник, чего же тут? Значит и говорить нечего – не себе, а другим принадлежу». Особым видом служения отца Иоанна ближним нужно признать ежедневное совершение им Божественной литургии, на которой он всех звал к покаянию и причащению. Завещание Спасителя о вкушении Пречистого Тела и Крови Его для Жизни Вечной, к сожалению, ныне пришло в забвение и часто подвергается поруганию. Отец Иоанн оживил и восстановил этот завет Христов. Весь исполненный любви, отец Иоанн не мог переносить холодного отношения верующих к столь великому Таинству. Он жаждал спасения духовным чадам своим, а потому хотел, чтобы они всегда получали самое дорогое, самое драгоценное, самое необходимое, а именно: Святое Причащение.

Удивительная внимательность была у отца Иоанна к своему внутреннему состоянию: всему он придавал значение, всё старался осмыслить и оценить с духовной стороны. И внешний вид у него был особенный, какой-то обаятельный, невольно располагавший сердца всех: в глазах отображалось небо, в лице – сострадание к людям, в обращении – желание помочь каждому. Неудивительно, что к нему тянулись все болящие, страждущие душой и телом.

В молодых годах батюшка видел во сне храм, в который его кто-то вёл. Когда он был назначен в Кронштадт священником, то, войдя в первый раз в Андреевский собор, крайне поразился тем, что последний именно и снился ему.

Первоначальная жизнь в Кронштадте не благоприятствовала пастырским трудам отца Иоанна. Многочисленная семья, куда он вошёл, тесная квартира должны были, по-видимому, мешать духовно сосредоточиться, но батюшка и в такой обстановке сумел развить в себе богомыслие: когда ему трудно было молиться, он уходил за город, чтобы в уединении, среди природы созерцать Господа.

С первых шагов пастырства отец Иоанн поставил задачей ежедневно совершать Божественную литургию, но так как местный причт состоял из нескольких священников, исполнение его желания затруднялось. Ему приходилось выпрашивать разрешение отслужить, на что не все собратья его соглашались. Только заменяя очередного, батюшка чувствовал себя свободно.

По настроению батюшка всегда склонен был к духовному созерцанию. Будучи ещё молодым, он, идя в храм и возвращаясь оттуда, устремлял к небу взор и воздевал руки как бы на молитву. Непривычная к подобным явлениям толпа готова была считать нового священника ненормальным. Такой взгляд на батюшку едва не утвердился даже среди его сослужителей по собору.

Живая деятельность его в начале пастырства казалась настолько необычной и новой, что высшее духовное начальство неоднократно вызывало батюшку для объяснений и готово было наложить на него ограничение (то есть запретить в служении), но Господь хранил избранника от несправедливых и ненужных репрессий, доводя постепенно всех нападающих до сознания праведности Кронштадтского светильника.

Иногда одолевала отца Иоанна туга душевная, как он сам объяснял, вследствие отхода благодати Божией, но он тогда не ослабевал духом, а продолжал бодрствовать и молиться так: «Ты, Господи, оставляешь меня за грехи, но я не отойду от Тебя, а всегда буду вопить о помиловании».

Испытал отец Иоанн в продолжение своей жизни немало преследований и надоеданий от своих мнимых почитательниц, наносивших ему много оскорблений в храме, однако как истинный пастырь, имевший о людях всегда ровное молитвенное святое попечение, он вышел незапятнанным от всех козней дьявольских, возводимых на него через людей.

После совершения Божественной литургии отец Иоанн любил уединяться, чтобы почитать святое Евангелие, предаться богомыслию.

Спал батюшка летом и зимой при открытой форточке, так как любил свежий воздух, а если чувствовал холод, одевался потеплее, даже в шубу. Ложась в постель, не снимал подрясника, как бы держа себя всегда наготове к встрече Небесного Жениха, могущего прийти во всякое время; ночью он выходил на прогулку, чтобы насладиться тишиной и полюбоваться звёздным небом. Вообще отец Иоанн очень любил природу и особенно растения: остановится, бывало, над каким-нибудь цветочком и долго-долго размышляет, лобызая в нём творческую десницу Божию. Из всего окружающего он постоянно брал себе повод или тему для богомыслия.

К приносимым деньгам и подаркам отец Иоанн относился различно: от одних отказывался, иными не дорожил, скоро передавая другим, а некоторыми интересовался, очевидно, теми, которые доставляли ему утешение и радость, и всё это вне зависимости от их ценности.

Во время Великого поста, по всей вероятности, от чрезвычайных трудов батюшка почти всегда чувствовал недомогание, так что приходилось бояться даже за его здоровье и жизнь. Но Господь ему помогал. Святая Четыредесятница проходила, и на Пасхе батюшка поправлялся, расцветал.

Отец Иоанн всех объединял своей любовью; он не страдал узкосословными взглядами. К нему одинаково тянулись священники и монахи, знатные и простые, богатые и бедные. Было приятно служить с ним, так как тогда престол Божий окружали чернецы и прихожане пастыря, давая тем чувствовать, что Христос одинаково принимает всех в Свои отеческие объятия. Сам из белого духовенства, батюшка глубоко ценил монашество и был строителем многих женских обителей, отсюда неудивительно, что он давал советы на вступление в иночество.

Однажды в Великом посту отец Иоанн тяжело заболел: доктора предписали ему скоромную пищу. Тогда он запросил свою мать, благословляет ли она его на это, и получил такой ответ: «Лучше умри, но не нарушай устава Святой Церкви».

Отец Иоанн каждую литургию считал за правило говорить поучение, заранее его обдумав, а иногда и написав. Выходя же на амвон, непременно молился: «Господи, помоги мне сказать слово на пользу слушающим».

Батюшка стремился всегда иметь святое, серьезное отношение к Богу и близким.

Отец Иоанн обладал даром слёз, которые часто наблюдались у него при совершении Божественной литургии, тайном молитвенном покаянии и духовном созерцании. Слёзы эти, как говорил он, не вредили его зрению.

«Ты, Господи, устроил то, что я не боюсь проливать пред Тобой слёзы покаяния и умиления, ибо они не ослабляют, а очищают и укрепляют моё зрение. Слёзы мира сего – от печали мирской – ослабляют и совсем ослепляют человека много плачущего, а слёзы благодатные производят противное действие. За сие и за всё благое – слава Богу».

Батюшка часто в своих проповедях указывал на второе пришествие Спасителя, главным образом обращая внимание на огонь, которым будет уничтожен мир, подобно тому, как древний истреблён водой.

«Всякий раз, – говорил он, – как я смотрю на огонь и особенно на бушующую стихию его при пожарах и других случаях, то думаю: стихия всегда готова и только ожидает повеления Творца вселенной выступить к исполнению своей задачи – уничтожить всё, что на земле, вместе с людьми, их беззакониями и делами».

А вот ещё подобная запись:

«Когда воды земного шара потеряют своё-равновесие с подземным огнём и огонь пересилит водную стихию, непрестанно убывающую, тогда произойдёт огненный потоп, предсказанный в Священном Писании и особенно в послании апостола Петра, и настанет Второе Славное Пришествие Господа и суд всему миру. К тому времени нравы чрезвычайно развратятся».

Отец Иоанн в поучениях, беседах и дневниках часто напоминал, что грех, беззаконие томит человека, вселяет в него тоску, терзание совести, и наоборот, свобода от страстей бодрит сердце и освежает весь организм. Здесь сказался духовный опыт батюшки, неусыпно боровшегося с греховной природой.

Любил отец Иоанн говорить о пространстве сердечном, коего сам постоянно искал и просил у Господа. А определял он это так: это состояние духа, когда не гнетёт тебя ни уныние, ни скука, ни страх, ни какие-либо другие страсти. Оно открыто для восприятия духовных благ и переполняется ими. Ему противоположна туга душевная, происходящая от всякого рода скверны и удаления от нас благодати Божией.

Всё земное отец Иоанн переводил на святое, высокое, всемерно старался, если можно так выразиться, «раствориться небесным». Для него везде и во всём был только Бог; вся жизнь, все силы души его направлялись к этому. Иными словами, в духовном кругозоре батюшки земля сближалась с Небом, и чувства его являлись органом для восприятия не столько внешних, сколько духовных впечатлений.

Отец Иоанн не любил оставаться в долгу у кого бы то ни было, а в особенности у тех, кто ему оказывал услуги. Перед праздниками Рождества Христова и Пасхи им подписывались списки лиц, которым надлежало выдать так называемые «чаевые». Сюда входили телеграфисты, почтальоны, полицейские чины и другие лица. Даже в последний год жизни, уже больной, батюшка не забыл своего обычая и торопился составлением списков, а то, говорил он, «не успею».

Всегда бодрый и неутомимый, отец Иоанн в последние три года своей многотрудной жизни часто болел.

Перенесши в начале 1906 года болезнь, отец Иоанн, прежде бодрый, неутомимый и жизнерадостный, стал чувствовать упадок сил, однако не прерывал ежедневного служения Божественной литургии и посещения страждущих.

«Моя физическая сила истощилась, – писал он в дневнике, – но дух мой бодр и горит любовью к моему возлюбленному Жениху – Господу Иисусу Христу… Хочу я видеть неначальную Благость, Светлость, Красоту, бесконечную Премудрость и Силу, создавшую всё, всё державшую и всем управляющую, но я не готов, не чист сердцем».

Осенью 1907 года отец Иоанн был назначен присутствующим в Святейшем Синоде, но из-за тяжёлой болезни ни разу не посетил заседание Святейшего Синода.

9 декабря 1908 года отец Иоанн отслужил последнюю литургию в Андреевском соборе. С этого дня он совсем ослабел, перестал выходить из дома. Ежедневно приходил священник и причащал его, отец Иоанн находил великое утешение в соединении с Господом. Он уже перестал принимать пищу, только пил понемногу святую воду, привезённую из целебного источника Преподобного Серафима Саровского.

За 13 или 15 лет, при закладке нового собора в Кронштадте, отец Иоанн как бы предсказывал свою кончину: «Когда стены нового храма подведут под кровлю, то меня уже не станет». Так и случилось.

17 декабря во время прогулки отец Иоанн простудился, болезнь осложнилась. Когда вечером в этот день приехала монахиня Ангелина, игуменья Иоанновского монастыря в Петербурге, он спросил: «Какое число сегодня?» – «Семнадцатое», – ответила она. «Значит, еще три дня», – сказал отец Иоанн.

Через два дня по просьбе престарелой и больной Елизаветы Константиновны в их квартире остались на ночь родственники: священник Иоанн Орнатский и Р. Г. Шемякина.

Среди ночи отец Иоанн дрожащей рукой сделал знак, что хочет встать. Его подняли, однако ноги отказали. Его опять положили в постель.

Распорядились служить литургию раньше обычного времени и начали около трёх утра, и к четырем отец Иоанн Аржановский и кафедральный священник отец Николай Петровский пришли со Святыми Дарами.

Отец Иоанн причастился, сам вытер уста, какое-то время молчал, а потом произнёс: «Душно мне, душно» – и знаками пожелал освободиться от излишней одежды, так как был в тёплом подряснике; просьба его была исполнена.

Вскоре он впал в забытье. Дыхание становилось всё тише и тише.

Отец Иоанн Орнатский стал читать канон на исход души, затем отходную. Во время чтения отец Иоанн незаметно предал свой дух Богу. Из глаз его вытекли две слезинки. Было 7 часов 40 минут утра 20 декабря 1908 года.

Похоронили батюшку в усыпальнице Иоанновского монастыря в Петербурге.

 

11

По поводу этого горестного события Михаил Меньшиков писал:

«Сегодня Петербург хоронит отца Иоанна Кронштадтского. После всенощной священник вышел к народу и сказал:

«Теперь отслужим панихиду о молитвеннике земли русской, об отце Иоанне Кронштадтском!»

Народ на мгновение замер. А затем разразился плачем и рыданиями.

Умер человек воистину исключительный, можно сказать – единственный по близости к народному сердцу. За эти тридцать лет ни один человек в России не сосредоточивал на себе такого внимания как кронштадтский батюшка.

Живя в Кронштадте, я мог наблюдать отца Иоанна ближе. Этот праведник был тем примечателен, что никак не слагался в театральный облик «святого», не впадал ни в аскетизм, доходящий у нас (в лице юродивых) до цинизма, ни в святошество, ни в ханжество. Я знал, что отец Иоанн – подвижник, что он почти не спит, встаёт рано – и у себя в садике при бедной квартире, гуляя, всё время молится.

Скромность его доходила до того, что, например, он не позволял в бане мыть себя и сам скорёхонько мылся, когда никого не было, и уходил. И это в то время, когда в ванну, из которой он вышел, считал за великое счастье сесть один бывший губернский предводитель дворянства. Я сам видел, как к недопитому «батюшкой» стакану чая устремлялись женщины и, крестясь, благоговейно допивали. И, уже зная, как он прославился на земле, он не то чтобы сохранял смирение, но действительно был скромен до наивности.

Помню, сидя за завтраком после поездки в Берлин, куда его приглашали помолиться за хворавшего нашего посла, отец Иоанн совершенно по-детски описывал, с каким почётом его встречали. Видимо, вместе с народом он сохранял уважение к чину власти, к боярам и вельможам, хотя маловерные из знати терпели гнев его – прямо пророческий.

Хулители отца Иоанна утверждали, будто его деятельность была направлена на добывание денег, что все его молебны и благословения будто бы оплачивались. Грубая клевета! Сколько мне известно, он никогда ничего не просил. Что предлагали, брал, но для передачи нищим. Весьма возможно, что его обманывали и около него наживались. Ведь через его руки проходило более миллиона в год. Сам он ходил в последние десятилетия в роскошных, подаренных ему шубах и рясах, снимался в орденах и в митре, но, я думаю, он делал это не для своего удовольствия, а чтобы не обидеть тех, кому это было приятно. Роскошь одежды иным резала глаза: какой же это святой – не в рубище? Но, может быть, тут было больше смирения, чем спеси?

Подобно Христу, отец Иоанн ел и пил с грешниками, может быть, с блудницами, ел иногда тонкие блюда. Он, сын дьячка, выросший в крайней бедности, пил тонкие вина, но на моих, например, глазах, он едва притрагивался ко всему этому. Веточка винограда, глоток вина, не более. Дома же ему почти не приходилось бывать, и в моё время обстановка его квартиры была очень скромная.

В дневнике отца Иоанна записаны случаи чудес, им совершённых. Записи эти иногда отличаются детским чистосердечием.

«Я молился о нём (некоем Василии), – пишет он, – Господу, чтобы Он исцелил его. Господи! – говорил я, – исцели раба Твоего Василия от болезней его. Достоин есть, ему же даси сия, любит бо священников Твоих и дары своя присылает им». Молился о нём и в церкви у престола Господня за литургией: «Господи! Животе Наш! Как мне помыслить легко об исцелении, так Тебе исцелить легко всякую болезнь; как мне помыслить легко о воскресении из мертвых, так Тебе легко воскресить всякого мертвеца. Исцели убо раба Твоего Василия от лютой его болезни и не допусти его умереть, да не предадутся рыданию жена и дети его», – и благопослушливый Владыка помиловал. А то был на волосок от смерти. Слава всемогуществу, благости и благопослушеству Твоему, Господи».

Так бесхитростно молился праведный батюшка. Восхитительны и эта наивность веры и интимность отношений к Богу.

Только фарисеи и лицемеры ухитряются не иметь врагов и быть всеми уважаемыми. Христос и апостолы имели множетсво врагов и погибли от их лютой злобы. Не мог не иметь врагов и отец Иоанн Кронштадтский. С насмешливым презрением относилась к нему безбожная интеллигенция. С оскорблённой завистью относилась к нему значительная часть духовенства, главным образом – высшего. Митроносцы со сверкающими бриллиантами на клобуках, украшенные омофорами и панагиями, не могли не чувствовать, что при всём своём академическом либерализме, при всей светскости взглядов, при всём искусстве царедворства они бесконечно ниже кронштадтского пастыря и в глазах Божиих, и в глазах народа. Без долгих споров в народе установилось, что он – настоящий, а они так… но куда же без них… Этого никак не могли они простить великому священнику земли русской, и затирали его долго, сколько могли. Лишь незадолго до смерти, когда он стал совсем немощен, удостоили назначения присутствующим в Синод.

Самым грязным и низким врагом великого священника была, конечно, революционная пресса. В течение трёх лет, пользуясь оплошностью господ министров-октябристов, она ежедневно глумилась над благочестивым старцем, издеваясь над его чудесами, милостыней, благоговением его поклонников. Сочинялись клеветнические легенды, сквернилась женская к нему преданность, оплёвывался народный порыв.

Не только народу, но и начальству отец Иоанн предлагал к исполнению знаменитую 13-ю главу Послания апостола Павла к Римлянам: «Начальник не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое». Начальство русское с изумлением узнало, что употреблять меч обязывает сам апостол. Но только Пётр Аркадьевич Столыпин внял этому совету. Революционно настроенная интеллигенция не простила этого ни тому, ни другому.

А вот отношение самого отца Иоанна к политическим событиям того времени:

«Если не будем вооружаться против живущих в нас страстей, то общее беззаконие вызовет праведный гнев Божий и Бог повелит грозному мечу своему посекать нас… повелит действовать смертоносным орудиям брани: из тысячи жерл полетит смерть на людей. Пусть же знают все Царства и народы, все цари и подданные, что нет на земле ни одного непоколебимого Царства, не было и не будет. Коль скоро одолели людей безверие и безнравственность, тогда неизбежно падают Царства и народы… Долго ли существовать ему, этому миру грешному, этой земле – жилищу греха, обагрённой кровию неповинных и невинных жертв, этому скопищу всяких мерзостей? Не наступает ли уже время всемирного огненного очищения? Да, оно, конечно, уже близко. Если апостолы… говорили о близости его, то мы тем более решительно можем говорить о близости кончины века».

«Такое духовное понимание истории позволяло отцу Иоанну становиться выше многих политических страстей и быть трезвым даже тогда, когда страсти, волновавшие русское общество, были возвышенного характера, – писал протопресвитер Армии и Флота Григорий Щавельский. – Так, во время войны с турками за освобождение славян он предостерегает с церковного амвона, как против завоевательных стремлений, так и против славянского шовинизма, направленного на другие племена. Он не одобряет агрессивных военных союзов и утверждает, что «миролюбивая Россия никогда не устраивала таких воинственных народных соединений. Мы хотим только упрочить между «собою мир, единодушие, свойственное братьям, сделать более общими интересы просвещения, наук и искусств… мы должны желать осуществления пламенного желания нашего божественного Спасителя, чтобы племена и народы составили единое словесное стадо, единую истинную Церковь Его». Но в тоже время, по словам отца Иоанна, «стремясь к соединению с однородными племенами, мы не должны затаивать в душе ненависть к племенам инородным, в особенности во множестве населяющим наше отечество. Это противно духу Евангелия… не будем резко отделяться от других, – и эти другие тоже наши братья». И русско-турецкую, и русско-японскую войну отец Иоанн Кронштадтский воспринимал как суд Божий. «Ещё только начинается война, – говорил он в одной из проповедей, – и что будет впереди – одному Богу известно. Нужно для России немедленное покаяние всех сословий, исправление нравов, отрешение от безумного безбожия, смирение и благоговение к заповедям Божиим и тщательное исполнение их… милосердие и сострадание к обиженным и бедным». В другом слове он утверждал: «Нынешняя японская война вызвана тяжкими грехами России».

В 1905 году голос его становится более суровым:

«Настоящая кровопролитная война наша с язычниками есть также праведный суд Божий за грехи наши. Слушайте и читайте, современные безверные интеллигенты. Эти слова Духа Святого относятся к вам: се гряду скоро, и мзда Моя со Мною воздати коемуждо по делом его» (Апок. 22 гл.).

Когда же в России возникает внутреннее брожение, а затем в разных формах революционное движение, отец Иоанн, не переставая обличать плотскую жизнь светского общества, в то же время всё настойчивее начал предостерегать и революционную антицерковную и противорелигиозную интеллигенцию.

«Только Царство Божие на земле обладает всегдашним миром и будет обладать им до скончания века, – говорил отец Иоанн, – а мир прелюбодейный и грешный, отступивший от Бога и Его праведных законов, мятется и будет до конца своего смущаться от своих заблуждений, от своих всезаразительных пагубных страстей, от бесчеловечных браней и внутренних крамол, от своего безумия. Дерево познаётся по плодам. Смотрите же на эти плоды нынешней цивилизации: кому они приятны и полезны? Отчего ныне Россия в смятении? Отчего у нас безначалие? Отчего учащееся юношество потеряло страх Божий и бросило свои прямые обязанности и занятия? Отчего гордые интеллигенты стремятся в опекуны и правители народа, не понимая этого народа и его действительных нужд и не любя его? Оттого, что у всех них оскудела вера в Бога, в Его праведные, вечные глаголы; оттого, что она отпала от Церкви Божией».

К этому надо добавить, что, подобно Достоевскому, отец Иоанн Кронштадтский в террористах видел проявление беснования. Уже в проповедях, сказанных в царствование Императора Александра II, он говорил, что из числа этих бесноватых нигилистов некоторые «бывают столь злы, что задаются целью ниспровергать престолы Царей… и… землю обращать в ад, в место слёз и стенаний». В другом слове говорит: «Бесы потопили свиное стадо. А что, если бы дозволено было им так же поступить с людьми? Свиней же допустил Господь погубить для того, чтобы показать лютость и свирепость бесов».

Радикальная, революционная интеллигенция, которая действительно соединяла политический радикализм с отрицанием христианства и в особенности Православия, не осталась в долгу. Против отца Иоанна была поднята целая кампания в левой печати.

В особенности подвергался он насмешкам за то, что его не было в Кронштадте в 1906 году, когда там были крупные революционные беспорядки с участием матросов военного флота. В своём некрологе об отце Иоанне Кронштадтском некто Б.Г., защищая отъезд отца Иоанна из Кронштадта в эти тревожные дни, пишет, что если бы отец Иоанн во время беспорядков погиб, хотя бы от шальной пули, то «за кровь отца Иоанна настоящая, подлинная чернь ответила бы таким потоком крови интеллигенции, что, быть может, именно эти соображения и побудили его «временно удалиться из родного города».

Нападки не остановили обличений отца Иоанна, направленных против революционных течений, напротив, они сделались более резкими. Так, в одном своём слове в 1907 году он говорил:

«Царство русское колеблется, шатается, близко к падению… Если в России так пойдут дела и безбожники и анархисты не будут подвержены праведной каре закона и если Россия не очистится от множества плевел, то она опустеет, как древние царства и города, стёртые правосудием Божиим с лица земли за своё безбожие и за свои беззакония». Обвинял он в том и правительство, потворствовавшее беспорядкам: «Безнаказанность в России в моде, ею щеголяют. А оттого непрестанные у нас аварии с морскими и даже императорскими судами. Везде измена, везде угрозы жизни и государственному имуществу. Так и впредь будет при слабом управлении. Бедное Отечество, когда-то ты будешь благоденствовать?»

В дневнике отца Иоанна есть такая запись: «Был я в селах и видел крестьянское житьё, – пишет он. – Какая бедность везде, какие рубища с бесчисленными заплатами! Какие измождённые лица от недостатка питания! Какие скорбные лица! Что это – наёмники, а не чада Божии?»

«О Господи! Спаси народ русский, Церковь Православную в России – погибают! Всюду разврат, всюду неверие, богохульство, безначалие! Господи, всё в Твоих руках, Ты – Вседержитель».

«Главная же ненависть и злоба, доходившие до оскорблений и даже физической расправы, – пишет отец Сергий Четвериков, – обрушилась на него в годы первой революции за то, что он открыто и резко выступил против революционного движения и разошёлся с русской передовой общественностью».

«Мир, говорит один глубокий мыслитель, не будет привлечён ко кресту, но он будет привлечён к распятию, – пишет протоиерей Александр Преображенский. – Картина страшного распинания, представленная в пламенных словах отца Иоанна, всегда будет сильна для воздействия на массы». Не учит ли нас, с другой стороны, почивший пастырь, что наша собственная богословская работа, наши успехи в постижении христианской истины более всего зависят от силы личного проникновения духом Христовым, от силы нашего стремления устраивать свою жизнь в свете вечности. Плох тот богослов, тот пастырь, тот проповедник, который, трактуя о Божественном мире, ни разу не воспарил собственным духом к этому миру, не почувствовал на собственном существе соприкосновения с благодатною силою христианства, с тайнами вечности. Высшая богословская школа не должна заниматься только теоретической разработкой богословских проблем, но должна являться центром, в котором сосредоточивалась бы и била живая мощная струя деятельной христианской жизни, местом, в которое направлялись бы и из которого в разные стороны расходились живительные течения истинно христианской жизнедеятельности. Христианская истина о человеке должна быть выявлена человеком в процессе его жизни, в конкретных делах».

«В сгущающейся тьме отступления всё ярче вырисовывается значение личности отца Иоанна, – напишет эмигрант архимандрит Константин (Зайцев) в 1961. – Его ни на кого не похожесть, его единственность на фоне всей истории христианства получает всё большее оправдание. Он замыкает историческую жизнь нашего Отечества, давая некий ослепительный итог нашего исторического бытия – у срыва в бездну отступления. Предельное напряжение зла предварено было предельным обнаружением Добра – как бы открывая последнюю возможность русскому народу опамятоваться и возвратиться на стези служения Богу, как то свойственно было Руси на всём протяжении её исторической жизни. И не случайно под этим углом зрения являет собою о. Иоанн разительный контраст между своим обликом, на мерку земную, и той насыщенностью благодатью Божией, которая в нём получила воплощение. В немощи была явлена сила – не имеющая подобия на всём протяжении вселенского христианства. И эта сила не малится, а растёт – выходя за пределы нашего исторического бытия и образуя некий центр, к которому естественно тянуться всему спасающемуся человечеству – а, прежде всего, русскому народу во спасение самих себя, а, может быть, мира, если таких спасающихся окажется достаточно для того, чтобы оправдать дальнейшее существование мира».

«Отец Иоанн Кронштадтский был народным священником, народным старцем, все дни коего протекли среди людской громады, среди шума, молвы и народного стечения, на улице и в частных домах, и выражались в делах милосердия, помощи и чуда, – писал гениальный религиозный мыслитель Василий Васильевич Розанов. – Иоанну Кронштадтскому дарована была высшая сила христианина – дар помогающей, исцеляющей молитвы, тот дар, о котором глухие легенды дошли до нас из далёкого прошлого христианства и кого Россия конца XIX века была очевидцем-свидетелем. За помощью к нему шли люди на краю последнего страдания и когда уже оказывалось бессильным всякое человеческое могущество, могущество знания и науки, – шли не одни православные, но и лютеране, и католики, и даже магометане и евреи, и Иоанн Кронштадтский, как бы переступив за пределы своей церкви и даже выйдя из границ своего исповедания, шёл, как всемирный молитвенник и целитель, на помощь всемирной нужде, всечеловеческому страданию. В этом явлении, средоточие которого приходится на последнее десятилетие XIX века, было столько умилительного, трогательного, наконец, оно было так поразительно и величественно, что совершенно объяснимо, почему около Иоанна Кронштадтского образовалось такое могущественное народное движение.

Велика или мала была доля сверхъестественного в жизни отца Иоанна, не нам рассуждать, но совершенно бесспорно, что она действительно была в нём, и именно это-то и возбудило вокруг него то необычайное волнение, которого мы были свидетелями. Многие иностранцы и неверующие, и между ними учёные медики, старались увидеть отца Иоанна Кронштадтского и потом засвидетельствовали, что он в своём роде являет чудо изумительного душевного и физического здоровья, удивительную гармонию и равновесие психических и физических способностей. Это – тот язык, которым только и умеет говорить наука; мы же можем перевести тот язык на ту более простую речь, что Иоанн Кронштадтский уже с рождением получил некоторый избыток, некоторый излишек сверх нормы жизненности, вечной жизни, и её богатства он черпал и раздавал вокруг болящим, немощным и слабым. Чудо физическое, духовное и религиозное здесь сплетены в одно. Здесь мы не отрицаем физики; но физик столь же мало имеет права отвергнуть здесь религию и подлинное чудо.

Присутствие этого осязаемого, очевидного дара свыше, то есть сверхобыкновенного человеческого, и подняло вокруг Иоанна Кронштадтского неописуемое волнение: люди потянулись к нему, как к живому свидетельству небесных сил, как к живому знаку того, что Небеса живы, божественны и благодатны. Всё это так естественно! Всё это – обычная история религии на Земле! Мы убеждаемся из книг и доводов: народ этого не может; он не может читать толстую книгу, частью не может вовсе читать. Он, как апостол Фома, ищет вложить персты и осязать. Иоанн Кронштадтский для своего поколения, и поколения народного, явился личным свидетелем истины религии, и религии нашей, русской, православной; он «доказал религию» воочию тем, что вот он – помолился, и – исцеление наступило! Он стал вождём уверования, воскрешителем веры; он поднял волну религиозности в народе».

В июне 1964 года в Нью-Йорке Собор епископов Русской Православной Церкви за рубежом постановил:

«1. Признать праведного отца Иоанна Кронштадтского Божиим Угодником, причисленным к лику Святых, в земле Российской просиявших;

2. Совершить торжественное прославление его 19 октября сего года в день памяти преп. Иоанна Рыльского, имя которого он носил от крещения».

Послание первоиерарха Русской Православной Церкви за рубежом митрополита Филарета (Вознесенского) от 1 ноября 1964 года по случаю прославления отца Иоанна Кронштадтского подчёркивало правомерность такого акта и призывало «русских православных людей», вне зависимости от юрисдикции, прибегать к молитвенной помощи святого угодника. С тех пор в России по рукам стала ходить ксерокопия службы с акафистом Кронштадтскому праведнику.

Возможность прославления в России представилась только после падения богоборческого режима, ненавидящего отца Иоанна, как противника революции и как приверженца монархии.

Только 8 июня 1990 года на Поместном Соборе Русской Православной Церкви, на котором был избран на Патриарший престол митрополит Ленинградский Алексий (Ридигер), произошло это важное событие.

С 31 октября по 2 ноября 2009 года в Санкт-Петербурге прошли торжества, посвященные 180-летию со дня рождения и 100-летию со дня кончины праведника, в которых приняли участие представители 144 храмов всего мира, ему посвящённых.

Малой планете № 16395 было присвоено имя «Иоанн Праведный».

Ныне мощи отца Иоанна покоятся под спудом в Иоанновском монастыре на реке Карповке. Здесь же находится известная икона отца Иоанна с его епитрахилью, хранятся его облачения. Частица епитрахили имеется в иконе Троице-Измайловского собора Санкт-Петербурга. В Ферапонтовом монастыре хранится фелонь отца Иоанна, в которой он совершал там богослужения в 1906–1907 гг.

Память 20 декабря / 2 января.

Святый праведный отче наш Иоанне, моли Бога о нас.