РАССКАЗ

Может быть, живут люди, которые никому не завидуют. Хотя уверен — немного таких. Большинство — скрывают. Потому что нам с детства вдолбили накрепко, что зависть — нехорошее чувство.

Ну а я завидую таким, которые живут интересно. С приключениями. То есть быть знаменитым тоже хорошо, когда узнают и шепчутся за спиной, но приключенческую жизнь я не променяю ни на какую знаменитость. Сейчас приключение — такая же редкость, как какой-нибудь истребленный кит. Потому что не всякая опасность — приключение. Я имею право говорить, потому что отслужил в десанте. Когда опасность запланирована — она уже не приключение. Приключение — это такое!… Ну короче, это такое, что вдруг, чего не ждал минуту назад, секунду! Не ждал — а вот отреагируй, найди выход из безвыходного!

Ну понятно, после армии во весь рост проблема выбора: куда пойти и все такое. Каждый день являться к одному и тому же станку — это не для меня. Еще хуже: пять лет подряд к девяти утра в институт — та же школа, те же экзамены. Да и после киснуть всю жизнь в какой-нибудь инженерской канцелярии. Думал об угрозыске — наших ребят туда берут. Но поговорил с одним опером, тот мне объяснил популярно, что самбо он за шесть лет не пустил в ход ни разу, а зато каждый день обойти, например, четыре дома, триста квартир, и в каждой спросить: «Вы не видели такого-то числа маленькую женщину в зеленой вязаной шапочке на синих волосах?»

Поэтому я для начала устроился шофером на «скорую». Этому тоже учат в десанте: резкой езде. В такси ребята имеют капусты побольше, но зато когда на «скорой» идешь с сиреной под красный свет — все врассыпную! То есть и в «скорой» многие рулят как на старом троллейбусе, тошно смотреть, ну а я выдавал класс. Некоторые врачи отказывались со мной ездить, но нашлась одна, попросила, чтобы мы с ней постоянно одной бригадой. Дело прошлое: врезалась в меня как кошка, но я на нее — ноль внимания.

Санитаров в бригаде нет, а таскать носилки я, как шофер, не обязан. Даже наоборот, предусмотрено и запрещено: вдруг потом усталые руки нечетко сработают на руле! Но я все-таки таскал иногда: физподготовка позволяет, найти мужиков у соседей всегда проблема, а перед женщинами совестно. Перед той же врачихой.

Раз поднялся ночью за инфарктником и слышу, в соседней комнате кто-то скребется как кошка, только сильней, — не бывает таких кошек. Девушка там мне навстречу в одной рубашке — нас же не стесняются, особенно по ночам, — увидела, что я этим царапаньем интересуюсь, и кивает мне с такой насмешкой, как маленькому:

— Не бойтесь, он не выскочит, заперто хорошо.

А я не могу стерпеть, чтобы мне в глаза, будто боюсь! Особенно, когда такой кадр. И я ей — тоже с насмешкой:

— А я, девушка, никакого кобеля не боюсь, хоть самого Баскервильского.

По телевизору только что показывали «Шерлока Холмса». Я так говорю, потому что кому ж еще скрестись в квартире как не собаке, хотя вообще-то от тупых собачьих когтей звук другой.

— А он не кобель!

Произносит слово это — «кобель» — не краснея.

— Не кобель, а лев.

Врет, конечно. Я не могу такой насмешки стерпеть, чтобы меня, как маленького, львом пугали! Ну короче, сразу руку протянул к защелке на двери, чтобы посмотреть, кого там прячут. Но она перехватила — хорошая реакция! И кисть сильная, не догадаешься по ее виду.

И была секунда, когда она мою руку перехватила, а я ее притиснул к той самой двери, за которой будто бы страшный зверь; притиснул, а она ж в одной рубашке — но не смутилась ни на грамм.

С инфарктом, за которым приехали, оказался ее отец. Я его помог снести, а она дооделась и тоже в машину. Все законно: как хорошая дочь. Но после той секунды, когда она мою руку перехватила, а я ее притиснул к двери, — после той секунды я знал, что она не с ним, а со мной. Ну и с ним, конечно, но только частично. И врачиха моя почуяла сразу, не хотела сажать в машину, хотя обычно мы родственников берем, если просятся. Не хотела сажать, но разве Нору остановишь! Зовут ее Норой. Села с отцом — не оторвать. Ну я выдал класс — только покрышки скрипели на поворотах.

Зовут ее Норой, чтобы звучало для арены: отец ее циркач, и вообще целая династия — пять поколений Барсовых. Отец ее работал на катушках: эквилибр высшего класса — шесть катушек и одна на другую и все шатаются. Или восемь. Я сам уже не увидел, только по рассказам, потому что отработался он: умер в больнице, в которую я его домчал. На восьмой день в реанимации.

Я не хочу сказать, что не было у нас с Норой ухаживаний и всего такого. Был минимум, но в цирке все не так, там подход с другой стороны: есть номер, семейное дело, и сразу смотрят, годится ли новый человек к этому делу. Если не годится, то ни у какого Ромео нет шансов, потому что не отделить, где кончается семья и начинается работа: невозможно же, чтобы жена круглый год на гастролях, а муж каждый день аккуратно к девяти в свою контору — а встречаться только во время отпуска… Ну короче, я оказался годен к делу, а Норе, когда она осталась одна без отца, срочно нужен был мужчина в дом, в это самое дело. Вот на такую стратегическую ситуацию и наложите сверху любовь, роман и все что хотите.

У нее давно был свой номер — музыкальная эксцентрика: выходила в розовом цилиндре, дула в разные дудки, смешила публику. Номер — так себе, она и сама знала, и в глаза ей не раз сказали: мол, держат тебя ради папы и всех Барсовых предков. В цирке любят сказать все прямо, там не дипломаты. Номер — так себе, вот поэтому и скребется за дверью лев. Я тогда не поверил, а оказалась чистая правда: настоящий лев. Официально звали его Августом — не в честь месяца, а был такой крупный император, — а дома попросту Дусиком. Почему — не знаю, не я придумал.

Тогда было время высшей славы Берберовых. И Нора мечтала их переплюнуть: чтобы ее Дусик стал еще ручкее, еще домашнее — с виду лев, а в душе даже не собака, а прямо сухопутный дельфин! Говорят же, что дельфины и умнее всех, и добрее. Ну короче, Нора с отцом уговорили начальство в цирке, что можно будет работать с ручным львом, таким ручным, чтобы выходить без всякой клетки — интим со львом. Для этого Дусик с младенчества воспитывался дома, никого не знал, кроме Норы с отцом, никого и ничего: ни других львов, ни укротителей, ни решеток — Нора с отцом вместо родителей и квартира ка Петроградской — родимое логово. Уговорили-то начальство будущим мировым номером, но сами больше мечтали о кино, особенно Нора. Все шло хорошо, Дусик воспитывался, но умер отец — а не могла же Нора справляться одна. Она, наверное, и при отце была уже непрочь замуж, ну а тут все ускорилось. И выходит, что выбрал меня Дусик: я к нему легко подошел, он меня признал… Нет, Нора хотела, чтобы он выбрал персонально меня: могла ведь поискать ребят среди униформы, там они все только и мечтают войти в номер, а она волновалась до потных ладошек, когда подводила меня к Дусику: подойду — не подойду, признает — не признает?! Очень хотела, чтобы признал, но все же если бы не признал — кругом марш! Или адью, по-граждански — работа на первом месте… И я. Очень мне Нора нравилась, без этого никакого бы разговору, чтобы жениться; понравилась с первого раза, еще когда выбежала навстречу в одной рубашке, а ни в какого льва я тогда не поверил. Но мне и раньше некоторые очень нравились, но не женился же, потому что те — нормальные, как все, зато такой, чтобы со львом, раньше не бывало. Со львом — она единственная на свете. Ну короче, так хорошо совпало, а еще вдобавок мы вместе смотрелись как очень кикогеническая пара, это признали сразу все киношники, знакомые Норы.

Дусику, когда я с ним познакомился, было год девять месяцев. Зверина на двести килограмм, но еще подросток: грива не выросла, только хохолок между ушей, на лапах видна детская пятнистость и живот не подтянут, как у взрослых львов.

Подошел я к нему легко, потому что честно не боялся, а звери это чуют сразу: страх имеет свой запах, что ли. И не потому не боялся, что натренировал храбрость в десанте. Я ж говорил, тогда везде писали про Берберовых, и я из этих писаний усвоил твердо, что если льва с младенчества воспитывать дома, он становится таким же ручным, как собака. Или даже сухопутный дельфин.

Нет, он и правда был совсем домашний. Спали, например, мы втроем на широком-широком кожаном диване. Сначала мешало, что он храпит, как мотоцикл, но скоро привык. Да, втроем. Нора посредине, а мы по бокам. Протянешь руку к ней, заденешь и его. Ну короче, никакой донжуан такого не испытал. Я ходил и смотрел на встречных мужчин свысока: что они знают о жизни и о любви!

Вот так мы и проживали в квартире втроем. То есть вчетвером. Была еще бабушка, мать умершего отца Норы. Бабушка, хотя из династии Барсовых, Дусика боялась с тех пор, как тот, еще пятимесячным львенком, свалился с антресолей прямо ей на голову — весил он тогда килограмм сорок — пятьдесят всего, но для старушки достаточно. Целыми днями бабушка сидела запершись в своей комнате, а когда нужно было в туалет или поесть, стучала в дверь палкой, и мы ее провожали, если Дусик не лежал в это время у себя на антресолях.

Квартира старая, потолки высокие, и в нашей комнате были устроены антресоли. Сначала они были открытые, но после как Дусик свалился на бабушку, их заделали так, что они стали запираться наглухо. Дусик и сам любил там валяться — там как бы его личное убежище, логово; но, бывало, мы его загоняли нарочно, когда случались трусливые гости, которых нельзя свести даже с самым ручным львом.

Тогда многие обезьянничали с Берберовых: писали в газетах про домашнего львенка в Краснодаре, про другого в Одессе или Таганроге; а в Грузии в какой-то щедрый дом взяли сразу двух, чтобы не мелочиться. Но обо всех берберовских последователях поминали вскользь, а уж про нас тем более: ведь Дусик хотя и рос дома, но числился-то на балансе цирка, а кого удивишь цирковым львом? Ну мелькнула заметка или две. Нора очень переживала, говорила всем про Берберовых: «Еще бы не писали, когда у них все корреспонденты прикормленные!» Я раз спросил для смеха: «Чем прикормленные? Львиным мясом, что ли?» Только Нора серьезно: «А что ты думал? У них каждый день из дарового мяса шашлык на двадцать человек для нужных людей! Что я не знаю, как дела делаются?» Я уж не стал дальше спорить. Ну и сами мы тоже: смешно ж идти в мясной магазин, где тебе сунут кости с жилами, когда дома такие запасы! Львиная доля — Дусику, а по куску и нам. Правда, ему все больше шла конина — не почему-нибудь, а львы конину любят. Ну и мы с ним. Сначала у меня желудок бунтовал, а потом привык. А знал я одного парня, тот ушел из львиного аттракциона, потому что не смог привыкнуть к конине. Зато татары, наоборот, любят — не меньше, чем львы. Прослышали про нас, ходили, просили продать. Но мы же не такие, чтобы пускать налево казенное мясо! Едва отвадил… Да, не писали про нас, и Нора всех газетчиков прямо возненавидела, повторяла каждый день: «Ничего, вот отснимемся в фильме, тогда запляшут! Будут дежурить под дверью, а мы их ни на порог!» Уже и сценарий давно заготовлен, но съемки откладывались, пока Дусик не отрастит настоящую гриву. Не наклеивать же ему парик.

Но и без прессы наслышаны про нас были многие, и гости являлись часто. Понятно, главный аттракцион — фотографирование с настоящим львом. Кто едва присаживался рядом, а самые нахальные в обнимку. Фотографировала Нора, а я стоял на страховке. До чего Нора обожала всякую механику, аппаратуру! Если бы не цирковая династия, быть бы ей даже, может, авиа-конструкторшей! Она и фотоаппарат свой пять раз перебирала, американский «Поляроид», цветной снимок через три минуты. Кто бы еще так решился с американским аппаратом, а ей все равно что наш «Любитель». Да, она фотографировала, а я на страховке.

Дусик боялся во всем мире трех вещей. Палки — это ему внушили с младенчества; в палках у нас служили ножки стула, который Дусик же и разломал. Потом — резиновой трубки: раз случайно бросили ему под ноги, так он подскочил как на пружинах разом четырьмя лапами. Это тоже понятно: заложен в нем врожденный страх перед всем, что похоже на змею. Зато третья вещь непонятна, хоть убей, но чистый факт: он боялся пыжиковой шапки! Я раз подошел случайно в шапке, так он дунул от меня на антресоли, как белка на сосну!

На страховке во время фотографирования я стоял с палкой наготове, и, если Дусик начинал косить на гостя хулиганским глазом, я кричал ему: «Ат» — это на цирковом языке «нельзя», и грозил палкой. Ну не всегда только грозил.

Приходил к нам часто Олег Витальевич, друг еще отца Норы. Когда-то он работал нижним в пирамиде, но после несчастного случая хромал и перешел с манежа в управление — и дорос уже до замдиректора цирка. Через него хлопотали в свое время львенка для Норы, он же, не чинясь, привозил из цирка конину на своем «Москвиче» с ручным управлением — сразу килограмм по пятьдесят, а мы дома распихивали по трем холодильникам. Сниматься Олег Витальевич очень любил, но, видать, боялся в душе, и Дусик это чуял, каждый раз косил хулиганским глазом, а однажды чуть не опрокинул своего кормильца. И когда после этого Олег Витальевич снова уселся с Дусиком и тот дернулся к нему — значит, мечтал-таки навалиться на надоедливого гостя: львы вообще упорные, если чего задумают, то дождутся момента! — я отреагировал мгновенно: швырнул изо всех сил ножку стула. Когда рядом со львом посторонние, закон простой: сначала действовать — думать потом! Швырнул изо всех сил метров с трех — но промазал и врезал Олегу Витальевичу прямо по больной ноге. Тот сразу аж вспотел от боли — и встать не мог полчаса. А когда встал, хромал в два раза сильней обычного. А Дусик моего броска так испугался, что просидел весь вечер паинькой — точно палкой я врезал все-таки ему.

Нора, понятно, суетилась вокруг Олега Витальевича, пыталась ставить холодный компресс, да он не дал, застеснялся, что на нем кальсоны; а когда ушел наконец, на Нору напал ненормальный хохот:

— Ох, не могу! Ох, погоди! Да что ж ты! Прямо в благодетеля нашего! Не мог в Кузьмича!

Кузьмич — тоже поклонник Дусика, тихий человечек, директор зоомагазина. У него там хомячки и золотые рыбки, а его тянуло ко льву. Приходил он каждый раз с пачкой масла: Дусик лизнет несколько раз своим наждачным языком — и чистая бумажка.

Да, приходили многие. Вот только не мои отец с матерью. Они боялись Дусика, осуждали меня, что не делом занят, и ненавидели Нору, как похитительницу единственного сына.

Отец все же побывал, принюхался и приговорил: — Ну и чего ты добился? Говно из-под него выносить?

Каких-нибудь тазиков или кошачьих песочниц Дусик не понимал, потому выносить приходилось. Но ведь говно-то чье? Царское как-никак! «Чего добился»! А чего добился отец? Машинист метро, сто раз туда-обратно по одному тоннелю. Да я бы усох с тоски!

Нора тоже не очень мечтала их видеть. Она меня ревновала непрерывно — не почему-нибудь, а характер такой. Во-первых, к женщинам. Повода я ей не давал никакого, поэтому — к прошлым моим женщинам, которые ей мерещились десятками. Только и слышно было, что потому я так легко ее соблазнил, что привык менять женщин, как батарейки в транзисторе. «Соблазнил!» Еще разобраться, кто кого соблазнил. А что до прошлых моих женщин, то стыдно было признаться Норе, что она у меня хотя не первая, но вторая, а первая — в армии — тоже больше меня соблазнила, чем я ее… Так ведь и не только к женщинам меня ревновала Нора — нет, ко всему, что могло меня отвлечь от нее, от дома, от нашего дела: к звонкам отца с матерью, к старым приятелям, даже к передаче «В мире животных» — зачем смотреть на посторонный мир, когда вот оно рядом, какое животное!

Нора ревновала, а я — ни на грамм, хотя если искать поводов, то ревновать должен бы я: вокруг нее вечно крутились и свои цирковые, и киношники, особенно сценарист — молодой довольно, но уже расплылся, как сырое тесто, и говорит женским тенором. Я высказал однажды, когда она дулась оттого, что я с матерью полчаса поболтал по телефону; высказал не от ревности, а ради справедливости. Она хохотала, даже на диван свалилась: а Дусик от ее хохота, наоборот, с дивана слез и ушел на свои антресоли с обиженной мордой. Хохотала:

Да он же… он же… Ну, уморил! Он же годится только для сценариев, я же ради нашего фильма к нему! Кто же ревнует Ленчика?

Ладно с расплывчатым Ленчиком. А Олег Витальевич — если вдуматься? Как он тогда застеснялся кальсон! Знает Нору с пеленок, да и вообще кто в цирке замечает всякие раздевания и переодевания?

И фотографироваться ему не надоест, и мясо привозит сам, хотя замдиректора… Норе я ничего не говорил, конечно.

Свою эксцентрику она больше не работала, мы официально встали на простой: готовили новый номер. Опять же выхлопотал Олег Витальевич. Впереди у нас был законный год, ну и всегда есть шанс продлить, если не уложимся: хоть под предлогом недоросшей гривы, например. Я стал официально в штате, в трудовую книжку записали: «ассистент дрессировщика!» Хотелось ходить и всем показывать, да жалко, книжка в сейфе в отделе кадров.

Но ясно, что готовился я не в ассистенты! Уж сниматься-то мы с Норой будем на равных, это точно. Тем более такая киногеническая пара. Я каждый день с Дусиком развлекался, но развлечения наши — будущие сенсационные кадры! Больше всего мы боролись — хоть в стойке, хоть в партере. Если я входил, и Дусик начинал косить на меня хулиганским глазом, я мог остановить его, крикнув «Ат!» и погрозив кулаком — даже не палкой. Да и не ходил же я по квартире с палкой, когда не было гостей. Мог остановить, но чаще не останавливал. Тогда Дусик разбегался и плюх мне на плечи передними лапами! Тут нужно слегка спружинить, иначе опрокинет на пол, да и поясницу поберечь полезно, она не любит неамортизированных ударов — это нам хорошо объяснили в десанте, хотя на борьбу со львом не рассчитывали даже наши инструктора. Но как ни пружинь, выдержать на плечах такого зверину можно только несколько секунд — а потом или сбросить, или опереться спиной о стену. Но даже и у стенки долго не выдержишь, тем более Дусик сразу начинал лизаться своим наждачным языком — кажется, вот-вот спустит кожу! То если в стойке. Ну а в партере — это когда я валялся на нашем диване, а Дусик вскакивал на меня сверху — вид впечатляющий: лев терзает человека! Я и сам впечатлялся, когда смотрел снимки нашей партерной борьбы — Нора же все время фотографировала. «Поляроидную» мгновенную пленку мы берегли для гостей, а для серьезных снимков у нее профессиональный широкопленочный «Киев», — снимки с моей борьбой Нора рассылала на киностудии, на телевидение, в журналы. Ленчик выпевал своим женским тенором:

Вас, Норочка, можно сразу посылать специальным корреспондентом в самые экзотические страны.

Демонстрировали мы борьбу и гостям после их робких фотографирований. Вот где работа на контрасте! К кому ж я мог ревновать, к какому Ленчику, когда он и все прочие только смотрят и ахают, а я катаюсь по полу в обнимку с Дусиком!

Нора с Дусиком не боролась, потому что борьба — не женский спорт, но она проделывала с Дусиком то, на что я не решался: могла, например, взять у него кусок конины из таза, когда он жрет! Тут не о смелости речь: просто Дусик ее знает с рождения, он когда разлепил в первый раз веки, глянул на мир, то увидел не маму-львицу, а Нору — в науке это называется «запечатление». Я понимал и не лез отнимать у него куски.

А раз привели к Дусику здоровенного дога: Ленчик придумал вставить такую сцену в фильм, ну и решили прорепетировать заранее. Дог, между прочим, артист, играл того самого Баскервильского пса, которого я видел перед знакомством с Норой. Привели, вроде ничего сначала, мы и расслабились — а Дусик вдруг прыгнул! Я опоздал с палкой, бедняга пес уже под лапами и визжит, будто не дог, а поросенок. Тут Нора трахнула со всей силы Дусика «Поляроидом» по голове, упала на него сверху и сунула пальцы прямо ему в пасть! Сунула — и Дусик мгновенно разжал челюсти. Я оттащил дога, тот отделался раной на спине. Правда, прежде чем Дусик понял, чьи пальцы у него между зубов, он успел слегка сжать челюсти и вывихнул Норе три пальца. Не прокусил, а вывихнул!

Ну короче, «Поляроид» разбился безнадежно, сколько Нора ни перебирала, он больше не заработал. Но больше, чем «Поляроида», жалко ей было сцены с догом — пришлось ее с ходу вычеркнуть. Ленчик пропел, что к нашему оглоеду можно подпустить разве что крокодила, но ученого крокодила актерский отдел студии на учете не имеет.

Догу мы тогда в ванной промывали раны и заклеивали пластырем, и я впервые видел, чтобы огромный пес мелко дрожал, прямо вибрировал весь. Зато его хозяйка готова была нас разодрать:

— Не можете удержать свою скотину, не держите вовсе! «Ручной лев»! Да он хуже последнего бандита! Наемный убийца! Как мы теперь выставим Агата с рваной спиной?!

Она орала, а бедный Агат мелко вибрировал.

Нора долго сдерживалась, потому что и правда мы виноваты, да и руку она держала в тазу со льдом — это отчасти охлаждало и голову. Но наконец выдала!

— Скажи спасибо, что ноги унес! Дог называется! Это должен быть боевой пес, колосс, а твоему трусу только пугать старух!

Уж если Нора выдаст, то выдаст — такой голосок прорезывается, что, если кричать на арене, услышишь в последней конюшне. Династия Барсовых. Хозяйка дога замолчала: поняла, что не на ту напала.

После случая с Агатом я больше не верил в наш номер на арене без клетки — нет, все-таки Дусик не сухопутный дельфин. Но это не имело значения, лишь бы дотянуть до кино. Скорей бы уж отрастала у него маломальская грива! Олег Витальевич мог бы усомниться в нашем номере гораздо раньше — как только получил палкой по больной ноге, но он молчал: по старой ли дружбе к отцу Норы, или по новой любви к ней самой? Пусть бы хоть по любви, потому что от него зависела наша спокойная жизнь на простое с полной зарплатой, от него зависело мясо Дусику — короче, вся жизнь.

Меня-то самого рваная рана на спине дога ничуть не испугала, и я валялся и боролся с Дусиком по-прежнему. Хорошо, что хозяйка Агата не подняла большого шума — видно, запомнила, как Нора ей выдала, и не хотела получить снова. А мне даже нравилось, что Нора может вот так выдать — на всю катушку. В жизни нельзя быть тихим да безответным. Даже и нравилось, пока она не выдала мне. Опять из-за дурацкой ревности.

Мы решили собраться нашим классом. Я когда узнал, обрадовался. вдвое: и своих повидать интересно, и сразу вообразил во всех лицах, как буду рассказывать — сначала про десант, а потом про жизнь со львом, про будущие фильмы. Другим после меня будет и рта не раскрыть! Что они видели в жизни?! Кто в институте, у тех вообще продолжение школы; ну, кому повезло попасть в армию, те немного повидали жизнь, но разве сравнить мотострелков или, скажем, связистов с нами, с десантниками! Собрался идти — и тут Нора мне выдала! Как это я ее не спросил, собрался тайком! Да и бегу я на встречу ради своих бывших девиц, знает она эти школьные дружбы, теперь у каждой десятиклассницы по два аборта! Мало того, что несла такое, да еще слышно было, наверное, насквозь с чердака до подвала.

Ну короче, я тоже не выдержал. Чего это я должен спрашиваться у нее как маленький?! И не тайком собрался, а говорю за неделю! А девочки у нас были самые разные, и очень даже порядочные многие. Галя Шелехова — да я с ней и поцеловаться-то решился за месяц до выпускных экзаменов. Про Шелехову я, само собой, Норе не уточнял, да и не влюблен я в нее давно, но пусть бы послушала, как можно по-настоящему жить, а не как ее маменькины отличники и студентики. Можно, вот только немногие могут! Про Шелехову не уточнял, но сказал, что хотя Нора жена, но не икона, на которую только одну молиться! И тут она запустила в меня палкой. Я отклонился, реакция тренированная, а палка разбила две чашки ка столе и сбросила на пол банку сгущенки. Открытую. Обидно, потому что последняя банка, а я очень люблю сгущенку. Сбросила на пол, а Дусик не растерялся, тут же вылизал — он тоже любит сгущенку.

Устал я ругаться или что, но расхохотался, хоть и обидно за последнюю банку:

— Отличный, — хохочу, — удар! Тебе бы мастером по городошному спорту!

Ну и она тоже. Или смешно, или поняла, что слишком. Ну короче, помирились по всем статьям. А что ругались при Дусике, что при нем она в меня палкой — это ни ей, ни мне не стукнуло в голову. Мы ж привыкли при нем ничего не стесняться.

На следующий день Нора пошла на студию. Обычное дело: поддержать контакты. Тем более мы придумали ночью новую сцену, вместо вычеркнутой с догом: пусть принесут клетку с говорящим попугаем, и попугай ругает Дусика голосом Норы. А Дусик не понимает, где же хозяйка?.. Она ушла, а я стал готовить Дусику обед: разморозил конину, напустил туда же сырых яиц, как полагается, для витаминов, оставалось только расколоть кости. Дусик больше всего любил костный мозг, палочки мозга для него как конфеты, но сам разгрызть большую трубчатую кость он не мог — львы вообще не могут. Гиены, те могут, а у львов челюсти слабые.

Только начал колоть здоровенный мосол, как телефон в комнате. Телефон стоял в нашей комнате на тумбочке около дивана. И Дусика я там же запер, чтобы не совался под руки, пока я готовлю, а то, не дай бог, проглотит неразмороженный кусок: львы ужасно подвержены ангинам!

Зазвенел телефон, я бросил кость и побежал в комнату. Звонила Нора, не могла утерпеть, должна была сразу рассказать, как Ленчик ухватился за сцену с попугаем, как сразу придумал диалог — ну, разговор то есть между мной и попугаем: я сижу в соседней комнате и не знаю, что говорю с ненастоящей Норой!.. Я улегся на диван, чтобы удобнее слушать, потому что Нора всегда как начнет — то уж надолго! Дусик сразу же взгромоздился на меня и стал вылизывать руки: ведь пахнут мясом! Наконец Нора мне рассказала все что хотела, а под конец объяснила, что теперь они с Ленчиком вместе идут к редактору. Сначала я не понимал и смеялся, зачем в кино редакторы будто в газете, но давно привык и теперь вполне одобрил маршрут Норы: Ленчик-то Ленчик, но редактор главнее.

Повесил я трубку, хотел сбросить Дусика, идти докалывать кость — а он меня не выпускает. И все лижет, лижет. Слишком увлеченно лижет. Начисто вылизал руки после мяса — и стал лизать по волосам. Так лижет — что вот-вот снимет скальп.

Я пытаюсь сбросить, но попробуйте сбросить махину в два центнера! «Ат! — кричу. — Ат!» — никакого внимания. Вот бы пригодился попугай с Нориным голосом, чтобы скомандовать строго — но такой пока только в фантазии.

Я все дергаюсь — так Дусик слегка выпустил когти и придержал за плечи.

Ну короче, как до когтей дошло, я понял, что нужно выбираться из-под него любым способом. Была бы палка! Но не было палки.

А Дусик лижет и лижет. Скальп на мне уже едва держится. И хотя я временно затих — обдумываю ситуацию, — когти выпускает на полдлины. Видали, как кошки когтят? То же самое, только у Дусика каждый коготь — сантиметров пять. Средний перочинный ножик, только острее.

Встать я не могу, это ясно. И я решил выползти из-под Дусика, вернее, выскользнуть — и пешком добираться до двери. Ерзал я спиной по скользкой коже дивана и сдвигался к краю. Этому странному движению Дусик не препятствовал, ему даже интересно. Доерзал я до края — и резко ушел спиной вперед из-под льва — на пол. Что-то вроде разворота на стропах против ветра. Секунда свободы, попытался вскочить — но Дусик уже снова на мне. И когти выпустил на всю длину.

Ну что, значит, нужно мне, так же, как по дивану, ерзать на спине до двери. Стиль: перевернутая черепаха! Ползти удобнее на животе, но тогда я перед Дусиком беззащитен: вцепится в затылок, я и не пикну. А так могу отпихиваться всеми руками и ногами. Да еще стол на полпути к двери, тяжелый дубовый стол: и спрятаться под ним, и попытаться надвинуть на Дусика — может, испугается, отскочит? Эх, палку бы!

Пока я составлял план, Дусик с интересом меня рассматривал. Его хитрая морда дышала в сантиметре от моего лица. Долгое лизание ему надоело наконец, и он потрогал мне кожу лба клыком.

— Ат! Ат!

Я отпихнул горячую пасть рукой. Тогда он прихватил зубами запястье. Я вырвал руку — ага, вот уже и кровь. Теперь Дусик знает, что внутри во мне кровь — такая же, как в парной конине.

К двери, надо было скорей к двери! Или хоть под стол для начала. Дусик удерживал меня, выпуская когти, я вырывался, что-то трещало — материя или кожа. Боли не было, и когда рвалась кожа — не до боли!

Упустив руку, Дусик впечатал когтистой лапой мне в бок. Тогда я понял, что рука — ерунда, о руках и ногах нечего думать — надо защищать грудь и живот: если их, порвет, тогда не выбраться! И руки-ноги оказались очень пригодными, чтобы затыкать ими пасть и подставлять под когти. Да еще соображение: отпихиваться надо, но не стукнуть бы его слишком сильно, не разозлить! Пока он со мной играл — как с мышью, но играл, — а если разозлится, ударит лапой по-настоящему, рванет клыками во всю мощь — тогда у меня сразу не останется шансов.

До стола я доерзал. Но перевернуть его набок, чтобы загородиться от Дусика, не мог: для этого надо было хотя бы сесть, а Дусик прижимал меня к полу. Доерзал все-таки, но устал на трехметровой дистанции от дивана до стола как никогда в жизни. И лежал, отдыхал. Дусик тоже решил сделать передышку: поставил лапу мне на грудь, чтобы не рыпался, и глядел, склонив голову набок с выражением дьявольской веселости. Сколько-то минут длилось перемирие. Потом он решительно ухватил зубами мою ногу и потащил, пятясь назад.

Тут выяснилось, что у него тоже имеется план, противоположный моему: я мечтал добраться до двери, он — затащить меня к себе на антресоли. Ну понятно, антресоли — его логово, там он собирался заняться мною всерьез.

На антресоли мне очень не хотелось. Упершись пяткой свободной ноги ему в нос, я рванул изо всех сил другую — и вырвал ее из зубов под треск не то штанины, не то кожи. Вырвал — и отыграл полметра. Но Дусик, чуть скакнув, нацелился на голову, я заткнул ему пасть локтем, и он снова дал задний ход, таща уже за руку,

И тут я наконец понял, что погибаю. Погибаю в когтях льва. И в клыках тоже. Принять смерть, приличную для первобытного охотника, — и это посреди Ленинграда, в конце двадцатого века! Спасти меня могло только возвращение Норы. И она ведь совсем недалеко: от нас до Ленфильма минут пятнадцать ходьбы — но она сейчас у редактора, описывает, какую новую замечательную сцену мы придумали — это надолго.

Словно нарочно, зазвонил телефон. Вдруг Нора?! Сказать бы, чтобы торопилась, мчалась! А если и не Нора — все равно сказать! Есть же милиция, пожарные — пусть ломают дверь! Дусик повернулся на знакомый звук, и какой-то миг я надеялся, что к телефону он меня отпустит: он же с детства воспитан, что телефон — важная штука, его надо уважать. Но когда я дернулся к телефону, он по-хозяйски припечатал меня лапой к полу и даже слегка зарычал — до этого он занимался мною молча.

Телефон отзвонил — и я стал погибать дальше. Я прекрасно понимал, что ситуация безнадежная — и все же старался спастись. Понимал, что погибаю, но ужаса никакого, чисто деловые мысли: заткнуть пасть плечом, заслонить живот, проерзать в сторону стола… Мне когда-то рассказывал друг, у которого не торопился раскрываться парашют: «Все врут, что перед смертью вся жизнь проносится! Не думал я ни об отце, ни о матери, ни о любимой девушке — некогда, надо обрезать стропы!» Все точно, могу подтвердить: некогда!

Дусик хватал меня, а я вырывался, снова вырывался, снова — и смог доерзать до стола во второй раз. И в третий. Но каждый следующий раз давался труднее: мало, что напряжение все время, так еще потеря крови! Наконец Дусик допятился со мной в зубах до лесенки на антресоли и так же задом попер наверх. Я вцепился в ступеньки руками, рванул изжеванную ногу, освободился и съехал вниз, простучав по ступенькам головой.

А Дусик мягко напрытнул сверху, прямо на грудь; я заслонил от зубов горло, он ухватил за руку и снова попятился наверх. Руку я вырвал, и на этот раз не съехал по ступенькам, а упало вбок — потому он промахнулся в прыжке, и я успел снова под стол, в ненадежное мое убежище.

Еще одна передышка. Но устал я так, что стало все равно. Уже и деловые мысли почти не ворочались. Ну допустим, еще раз я отобьюсь — а потом ведь все равно затащит на антресоли — и там уж дорвется до груди, до живота, до горла. Дусик снова ухватил зубами лодыжку, я снова отпихнул его в нос свободной ногой — на чистом автоматизме…

Спасла меня бабушка. Та самая бабушка, о которой я совсем забыл, да и в голову мне не могло прийти ждать от нее помощи. Та самая бабушка, которой пятимесячный Дусик свалился когда-то на голову, и с тех пор она целыми днями сидела запершись в своей комнате, а в туалет мы ее провожали.

Я в который раз вырвал изжеванную ногу — и вдруг послышалось шарканье в коридоре и голос:

— Что тут у вас?

Потом она объяснила, что услышала непонятную возню и решила посмотреть в чем дело. Решила посмотреть, а для этого решилась выйти из своей запертой комнаты — одна, без провожатых! Династия Барсовых!

Слабый голос:

— Что тут у вас?

— Киньте мне палку и уходите! Быстро!

Голос у меня был, само собой, ненормальный, но я горжусь, что не орал от ужаса. Самое отвратительное — орущий от ужаса мужчина!

— Палка… А где ж палка?

Черт, пока найдет! Она ж полуслепая! Погибнуть, когда рядом помощь, было бы нестерпимо обидно!

— Шапку! Шапка там на вешалке!

Моя пыжиковая шапка сработала безотказно: Дусик отпрыгнул, я встал на ноги — и значит, спасся. Да, счастье, что ему что-то такое мерещится в этой шапке. Хотел бы я знать — что?! И еще счастье, что ранние морозы в этом году — а то бы шапка сейчас в сундуке в нафталине, а я тоже в сундуке… Чуть было не запел: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца!..» — все-таки я был как ненормальный.

Дусик понимал, конечно, что нахулиганил, — и сбежал на антресоли. Я заставил себя подняться по лесенке и запереть снизу люк.

Обратно не сошел — свалился.

И тут сразу все заболело. Все! Невозможно было определить, где сильней. Болело все! Я был весь как больной зуб. Что-то болталось и шлепало по плечу. Потрогал — ухо, мое ухо, висящее на лоскуте кожи. А я и не заметил, когда он добрался до уха.

Сколько-то времени я вот так полусидел около лесенки. Постепенно стал видеть комнату. Полный разгром. Разломанные стулья. Множество ножек от этих стульев — палок… Нет, честно, я же не чувствовал никакого ужаса, пока был в лапах льва, чисто деловые мысли — но, оказывается, не видел вокруг ничего, не видел множества палок — и чуть не погиб из-за своей непонятной слепоты. Ладно, бабушка, — она-то полуслепая по-настоящему, у нее глаукома, а я?!.

Бабушка вызывала по телефону «скорую», а я сидел, сидел, сидел…

Зашивали меня четыре хирурга одновременно. В восемь рук. Больше ста швов. Самый опытный пришивал ухо. Потом он очень гордился своей работой и каждый раз мне повторял, как мне повезло, что я попал в его дежурство. Я понял намек, шепнул Норе, и, когда мне выписываться, она принесла ему торт с большим кремовым ухом — испекла сама. Нет, он и правда пришил хорошо, со стороны почти незаметно. Хотя шрамы вообще-то — гордость мужчины, но их на мне хватает и так, а уху все-таки лучше сидеть на законном месте.

С тех пор я люблю ходить в баню. И обязательно кто-нибудь спросит: «Ты что, парень, на фронте был? Молодой вроде». Я только этого и жду и с удовольствием рассказываю, как меня рвал лев.

В больнице я был достопримечательностью, за мной нежно ухаживали даже неприступные санитарки. А внизу очередь из посетителей. Наш класс пришел в полном составе прямо со сборища, на которое я собирался, да вот не попал. Отец с матерью причитали надо мной, но в глубине души и радовались тоже. Нет, если бы я погиб до конца, они были бы безутешны, но раз выжил, значит можно сказать: «А мы что говорили!» Это же такое удовольствие: оказаться в подтвержденных пророках!

Нора прибежала, когда меня еще шили, едва ее удержали в дверях операционной. В первую ночь здорово все болело, еще сильней, чем сразу, — так она переругалась со всеми сестрами за обезболивающие уколы. Я не жаловался, я бы себя презирал, если бы стонал или жаловался, я и во время шитья молчал, хотя шили наполовину без всякого новокаина — но хоть я и не жаловался, Нора все понимала и бегала ругаться с сестрами. Я не спал, говорила она много чего, а самое главное сказала под утро: «Все, я Августа отдам в клетку!» Я не сразу понял, потому что забыл, что Дусик на самом деле Август. А когда дошло, кто такой Август, то понял и больше, чего она вслух не сказала: раз Августа в клетку — значит, не будет наших фильмов. Не знаю, ждала ли она, чтобы я ее отговаривал, — не знаю, потому что отговаривать не стал.

Сделала она это ради меня: на нее-то Дусик не нападал. Да и на меня набросился после того, как Нора при нем запустила в меня палкой — как бы получил разрешение от хозяйки. Сделала ради меня, отказалась от фильмов — короче, пожертвовала всеми мечтами: могла же оставить Дусика, поискать себе в напарники другого — может, кого из дрессировщиков, который по-опытней со львами. Пожертвовала всеми мечтами ради меня — но только впустую все это.

Мы оба поняли не сразу, что впустую. Сразу я понял, как сильно она меня любит. И гордился ее любовью почти как своими ранами.

Только когда выписался, когда растянулся снова на нашем диване, разглядел свежие швы и заплаты на нем — интересно бы посчитать, на ком больше: на мне или на диване? — тогда Нора сказала, что на простое нам быть дальше невозможно, единственный выход — снова работать эксцентрику. И завтра же нужно лететь в Куйбышев. Меня берут в ее номер ассистентом — Олег Витальевич выхлопотал.

Только тогда я понял, что все впустую. Что я буду делать в ее ассистентах? Заведовать дудками и цилиндром! Фактически, муж на жалованье! Это похуже, чем сто раз в день по тоннелю туда и обратно, как отец. Но и ни на что другое я не гожусь в цирке: поздно, когда за двадцать, учиться плясать на канате или жонглировать двадцатью бутылками. Да если б и не поздно: фильмы, в которых мы бы снялись с Дусиком, — это бы стоящее дело, это интересная жизнь, а возить по стране плохонький номер, который терпят по блату, — и скучно, и стыдно.

Мне нечего делать в цирке, а Норе — без цирка.

Пять поколений Барсовых — династия. И выходит, мы словно живем в разных странах — и каждый не хочет уехать в чужую. Не хочет и не может.

Вот так. И было нашего с Норой житья всего пять месяцев и одиннадцать дней…

Мне все сделалось понятно и очень грустно оттого, что граждане цирковой страны на стороне не женятся и замуж не выходят. Кто знает, чего бы я от той грусти наговорил и наделал. Вдруг бы поддался воспоминаниям о лучших наших днях и ночах, уехал бы за Норой в Куйбышев на должность штатного мужа, сдался бы ради любви на скуку и стыд. Но, к счастью, Нора устроила грандиозный скандал. Она кричала, что я намылился подло сбежать к своим девкам; что я поддался мамаше, которая с самого начала поклялась нас развести; что Дусик правильно сделал, что порвал меня, что с такими типами иначе нельзя! Она кричала, и мне больше не было грустно, и легко было не поддаваться воспоминаниям; она кричала, скандалила — и скандалом освобождала меня. А когда она отработанным ударом — нет, правда, ей бы в городки играть! — смела палкой со стола чашки, сахарницу и свой широкопленочный «Киев», я повернулся и ушел. Счастье, что я не привязан к ее квартире, что у меня есть свой дом — родительский. Жалел потом только об одном: что не попрощался с бабушкой, со своей спасительницей, — Дусика не было, а она все по привычке отсиживалась в своей комнате, да, кажется, и запиралась по-прежнему.

Ну вот. Пока что я снова гоняю на «скорой». Только устроился на другую подстанцию: не хотелось ездить с той врачихой. А то начинается с любви, а заканчивается швырянием ножек от стула — научен, спасибо. Кто знает, как дальше повернется жизнь, что приключится. Я жду. Смотрю фотографии, где мы с Дусиком то в стойке, то в партере. И каждую неделю хожу в баню.

===================

Михаил Михайлович Чулаки

У ПЯТИ УГЛОВ

Л.О. изд-ва «Советский писатель», 1988 г. 520 стр. План выпуска 1988 г. № 152.

Редактор Л. А. Николаева. Худож. редактор М. Е. Новиков. Техн. редактор М. А. Ульянова. Корректоры Е. А. Омельпненко и Р М. Данциг

ИБ № 6608

Сдано в набор 18.09.87 Подписано к печати 23.02.88. М-24137 Формат 84Х Ю8'/32. Бумага тип. № I. Литературная гарнитура. Высокая печать. Усл. печ. л. 27,30. Уч. — изд. л. 29,80. Тираж 100 000 экз. Заказ № 1146. Цена 2 р. 30 к. Ордена Дружбы народов издательство «Советский писатель». Ленинградское отделение. 191104, Ленинград, Литейный пр., 36.

Ордена Октябрьской Революции, ордена Трудового Красного Знамени Ленинградское производственно-техническое объединение «Печатный Двор» имени А. М. Горького Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 197136, Ленинград, П-136, Чкаловский пр., 15.