Тридцать первого Вячеславу Ивановичу выпало работать. Горячий цех обещали отпустить в час ночи, но зато разрешили позже прийти. Накануне Арсений-Арс опять приставал с коньяком: в Новый год самая торговля! Вячеслав Иванович отказался, и тогда Арс попросил три бутылки лично себе, слезно объяснил, что позарез нужно преподнести одному человеку, не хуже, чем «Двин», а элитные коньяки перед праздником, как назло, исчезли. (Вячеслав Иванович перед тем сам громко хвастался тут же в раздевалке породистостью своих коньяков!) Ну, на это Вячеслав Иванович согласился: почему не удружить человеку? Арса он не уважал, но все же работают вместе. Арс хотел расплатиться деньгами, но Вячеслав Иванович не стал торговать подарками, и тогда Арс посулил за коньяк подарить парижские духи с кошачьим запахом — последний крик! От духов отказываться было смешно: подарок за подарок, все честь по чести, а духи будут как раз для Аллы! И Вячеслав Иванович захватил обещанные бутылки. Дело чистое, и все-таки сделалось отчего-то неприятно, когда в его сумке выразительно зазвенело, а Борбосыч, конечно, тут как тут — нужно ему обязательно в это время оказаться в раздевалке!

Борбосыч хмыкнул и сказал:

— Звали меня как опытного кадра в новую гостиницу— знаешь, открывается: «Приморская». Шведское оборудование, все блестит. Я посмотрел и отказался. Там чуть не ЭВМ каждую порцию сосчитывает, точно не ресторан, а завод «Гознак». Лучше в нашей старой развалюхе, и не нужно никаких ихних лифтов и транспортеров.

Вячеслав Иванович всегда старался не очень поддерживать разговор с Борбосычем, но тут не выдержал и сказал завистливо:

— Ребята рассказывали, там стоит «мутный глаз». Хорошая штука. Нам бы достать!

«Мутным глазом» в просторечии называется универсальный кухонный шкаф: и духовой он, и обжарочный, а можно в нем же гриль. И сразу порций двести! А прозвали за глазок в дверце.

— Ну его. Начинается с «мутного глаза», а за ним потянется! Через месяц на собственный обед будешь чеки выбивать.

И Борбосыч ушел, оставив после себя обычное едкое облако.

В зале стояла елка, и свежий новогодний аромат быстро перебил запах Борбосыча. Вячеслав Иванович и всегда любил Новый год, а уж в этот раз настроение было праздничным вдвойне. Он с удовольствием думал о сегодняшней работе, о новогоднем меню, в котором можно будет пофантазировать; и о завтрашнем выходном: он позвонит, поздравит Аллу с праздником, и, может быть, она к нему зайдет по случаю Нового года. Елочный запах проник во все коридоры, и Вячеслав Иванович чувствовал себя немного Дедом Морозом, когда шел легкой походкой— она у него и всегда легкая, но сегодня в особенности, сегодня сам чувствовал, какая она у него легкая и молодая! — в кабинетик завпроизводством, а вместо подарков нес идеи. Собственно, праздничное меню давно составлено, скалькулировано, встречающие в «Пальмире» уже и деньги внесли — но все-таки можно добавить какие-то штрихи в пределах сметы.

Емельяныч тоже был весь праздничный — еще краснее и оптимистичнее, чем всегда. И плакатов у него прибавилось: ярко-красный пожар и призыв: «Убирайте спички от детей!» Очень гармонировал по цвету со схемой туши.

— А, Котлетыч! Ты про Арса слыхал?

— Про нашего бармена?

При всей праздничной беззаботности Вячеслав Иванович немного обеспокоился: не хватало, чтобы с Арсом что-нибудь случилось именно в тот день, когда Вячеслав Иванович принес коньяк!

— Ну! Про него, про кого ж еще! Тут явились какие-то англичане или американцы, кто их разберет, ну и к нему выпить у стойки. Вообще-то для этого бар, а в зале официанты несут на столы, — почему-то Емельяныч не переносил общеупотребительного жаргонного «халдеи», — но англичане, иностранцы, может, у них так принято, и Серж мигнул: обслужить. Аре наш сразу тары-бары, давай по-английски, себя в грудь пальцем, а те вдруг как захохочут, прямо чуть не лопнули. Серж подходит: довольны ли сервисом, — он же по сто слов на всех языках, а те прямо катаются. Потом один объяснил: наш Арсик им представляется, что зовут его русским именем Арсений, а они пусть зовут коротко Арсом. Тогда они и лопнули, потому что Арс по-английски — жопа. Правда, на чай ему отвалили!

Они с Емельянычем похохотали вдвоем, а когда потом Вячеслав Иванович предложил заменить скучный лангет киевской котлетой, сразу согласился. Вячеслав Иванович взвалил на себя тем самым лишнюю работу: не сравнить же трудоемкость лангета и киевской, но он любил делать киевские котлеты — а раз праздник, так уж праздник! И тут же ему пришла идея сделать картофельные папильотки. Нормальные бумажные папильотки, испокон века полагающиеся для киевской, запретила санэпидстанция, и сразу не тот декор! И вдруг идея: нажарить вроде чипсов, но побольше, и закручивать — вот и будут как папильотки, и никакая санэпид не придерется!

Но это оказалось только так, разминкой. А потом взял да и изобрел собственное блюдо, ни больше и ни меньше!

В обеденном меню шли шампиньоны. Вячеслав Иванович нарезал их, радуясь прохладной упругости, и удачно вспомнил, как у Лескова описана архиерейская уха на курином бульоне. А что, если и шампиньоны заливать не водой, а бульоном?! И пошло: тушить вместе с кабачками, потому что гораздо нежнее картошки, и дают воздух, простор, — Вячеслав Иванович не знал, как еще обозначить это явление, когда концентрированный вкус грибов как бы разбавляется, не искажаясь. Нужно было немедленно попробовать! Но кабачков тридцать первого декабря с базы, естественно, не завозили. Они могли быть только на рынке. И покупать их нужно было обязательно сегодня, потому что завтра рынок закрыт, а если получится хорошо и если завтра придет Алла, нужно обязательно угостить ее! И Вячеслав Иванович огляделся вокруг, решил, что практикант Гоша, меланхолически отбивавший мясо, зря только в кухне потолок коптит (отбивать нужно по сотне за четверть часа, он едва десяток сделает в таком темпе!), дал ему денег и послал на рынок. До Кузнечного пешком десять минут, а Гоша ходил час. Когда Вячеславу Ивановичу вот так загоралось чего-нибудь, он не выносил ожидания и потому проклинал Гошу и желал ему всех несчастий! Но Гоша наконец явился с кабачками — и Вячеслав Иванович все ему простил. И началось! Лук он жарил отдельно, чтобы тушить с кабачками уже прожаренный, а кабачки и грибы смешал сырыми; крепкий бульон был готов, пока ходил Гоша, — теперь залил и предал огню, как любил когда-то выражаться Григорий Никитич, мастер в училище. И всем воображением он был там, представлял, как бульон пропитывает грибы, как те дают свой сок, старался почувствовать момент, когда нужно будет класть жареный лук, — и совершенно не обратил внимания на сказанную мимоходом цыганистой Стешей фразу:

— Поберегись, Славик, какая-то гадость готовится.

Сказала не останавливаясь, почти что не повернув головы. Не обратил внимания, во-первых, потому, что был весь поглощен своим изобретением, а во-вторых, как можно верить Стеше: ведь сколько раз она его разыгрывала! Тем более день такой.

И наконец снял, сбросил крышку — аромат пошел! Зачерпнул ложкой, стал дуть в нетерпении: потому что, пока горячо, вкуса не разобрать. И вот попробовал!.. Да, стоило гонять Гошу на рынок. Полностью выявился вкус грибов, вот что главное. Ужасно глупо будет со стороны Аллы, если она не придет завтра!

Вячеслав Иванович отложил шампиньонов в тарелку и побежал к Емельянычу. Тот пыхтел над какой-то ведомостью, бедняга. Вячеслав Иванович, не спрашивая, сунул ему ложку ко рту:

— Ну-ка, определи компоненты!

— Обожди ты! Закапаешь тут мне!

— И пусть! Капну соусом, так начальство твое хоть запах настоящий почует. Давай, определи-ка!

Емельяныч осторожно отделил губами четверть ложки, по-дегустаторски покатал кусочки во рту.

— Ну, шампиньоны…

— Слава богу!

— Но что-то ты нахимичил, не пойму… Тыква?

— Кабак.

— Ну да, точно. Но навар густой. Лук, конечно… Что-то еще. Нет, не знаю. Ну что?

— Так и сказал! Секрет! Только что изобрел!

— Смотри ты! Эдисон от плиты. Как назовешь? Шампиньоны по-суворовски? Так ведь подумают, что генералиссимус едал в походе. Фамилия у тебя проигрышная для названий.

Да, был бы он официально по паспорту Сальников, в меню вписалось бы лучше.

— Ну давай, Котлетыч, дерзай! Ко встрече подашь? Можем объявить по микрофону, что наш товарищ в честь Нового года изобрел! Выйдешь кланяться, как артист.

— Ага. А кабачки на двести порций прикуплю с рынка. Очень нужно.

— Ну, как хочешь.

Вячеслав Иванович поставил тарелку прямо на какую-то бумагу.

— Доедай, Емельяныч, в другой раз не скоро придется.

— Не мог на чистое место!

Емельяныч поспешно вытащил бумагу из-под тарелки. Бедняга, ему бумажка дороже такой еды!

Чем ближе к ночи, тем больше расходилось по «Пальмире» обычное праздничное ошаление. Вячеслав Иванович напевал под нос хор снежинок из «Щелкунчика» — в этой мелодии воплощалось для него новогоднее настроение, — но все вокруг неслось в гораздо более резвом темпе. Да к тому же некоторые уже праздновали, для чего скрывались по двое, по трое в раздевалке и вскоре выходили бодрые и включались с ходу в общий ритм. Как они решались, особенно халдеи? Но ничего, не рушились пока подносы, не опрокидывались графины и бутылки.

В одиннадцать Сергей Ираклиевич встречал гостей у входа в своем обычном дирижерском фраке, а в половине двенадцатого переоделся не то Дроссельмейером, не то графом Калиостро: белые панталоны, синий бархатный кафтан с золотыми пуговицами, обсыпанный мукой парик с косицей. Вся кухня бегала выглядывать в зал, смотреть, как он скользит между столиков вкрадчивой походкой волшебника. А в полночь с боем курантов и в кухне пошла по кругу бутылка шампанского. И ни когда раньше Вячеславу Ивановичу не казалось, что вокруг столько хороших людей.

В час, как и обещали, горячий цех закрылся. Перед тем как идти переодеваться, Вячеслав Иванович позвонил Алле. У них же большая квартира, но подошла именно она — будто чувствовала, что он должен звонить.

— Это ты? Ну, поздравляю. — Он говорил тем же горловым голосом, что и тогда в прихожей, в первый день знакомства. — Ну и желаю. Сама понимаешь, чего тебе желать.

В трубке послышался ее хрипловатый смех курильщицы:

— Понимаю. И постараюсь. Есть там около тебя деревяшка, дядя Слава? Постучи.

Он старательно постучал.

— Заходи завтра, довстретим с тобой.

— Это можно. Ну, позвоню еще, как у меня смотря… Ты-то как встретил на работе?

— Нормально. У нас тут дружно.

— Это здорово. Ну, я спать. Позвоню.

Напевая по-прежнему вальс снежинок, Вячеслав Иванович только что не вприпрыжку поспешил в раздевалку. Правда, подарка хорошего он еще не успел раздобыть для племянницы, только мелочи: тени, мундштук наборный — пороть ее некому за то, что курит, но раз уж такая беда, пусть хоть хороший мундштук с фильтром. Ну ничего, что нет пока настоящего подарка: будет повод довстретить еще раз — вот хоть старый Новый год.

У служебного выхода ему навстречу двинулась целая делегация. Вячеслав Иванович подумал было, не поздравить ли его хотят персонально. Вперед выдвинулся швейцар Яхнин — Вячеслав Иванович его знал мало, только удивился, почему тот не на своем посту.

— Подождите, задержитесь на минуту, Суворов. Группа народного контроля. Можно вашу сумку?

Надо было бы с ходу возмутиться! Да и есть ли у них право? Но Вячеслав Иванович все еще пребывал в счастливо-беззаботном настроении. Да и нет у него ничего такого в сумке!

— Пожалуйста!

— Ага. Та-ак!

Яхнин произнес это уличающее «та-ак», еще и не успев заглянуть внутрь. Заглянул и повторил:

— Та-ак!.. Пройдемте-ка лучше в помещение. И пошел первым, неся сумку Вячеслава Ивановича в вытянутой руке, как несут за шиворот нагадившего щенка.

Вошел он в кабинетик завпроизводством. Емельяныч еще не ушел домой, сидел там, только выглядел еще краснее обычного.

— Вот, Николай Емельяныч, задержали при попытке пронести.

Счастливо-беззаботное настроение наконец улетучилось.

— Какая попытка? Что «пронести»?!

— Сейчас разберемся, Суворов, — сказал Емельяныч без обычной жизнерадостности, — Что такое, Яхнин?

— Да вот: продукты выносил. Есть грызуны, и есть несуны. Смотрите сюда, товарищи.

Придвинулись остальные из группы: официант Митько, Желдин из хладоцеха — все люди Вячеславу Ивановичу далекие, с которыми разве что здоровался.

— Вот!

Первым был извлечен самый крупный предмет — кабачок!

— Вот, — повторил Яхнин. — Кабачок. Ценный овощ, особенно зимой.

— Это точно, — подтвердил Вячеслав Иванович. — По три рубля за кило, кажется.

К нему слишком быстро возвратилось беззаботное настроение.

— Кабачки к нам не завозили, Яхнин, — брезгливо сказал Емельяныч.

Но Яхнин не смутился:

— Ишь ты, какой ловкий: на базе и то нет, а для него имеется.

Дальше на свет был извлечен полиэтиленовый мешок с огрызками для Эрика.

— Вот это вынес, можешь записать, Яхнин. Крупными буквами. Пронес, украл! — торжествовал Вячеслав Иванович.

Яхнин с досадой отбросил мешок. Но следом из сумки явился пакет с шампиньонами. Всего-то в нем меньше килограмма.

— Грибы шампиньоны. Вот их и запишем. Кто будет на протоколе? Давай ты, Желдин.

Желдин с готовностью приткнулся сбоку к столу Емельяныча.

— А я их в магазине купил, — сказал Вячеслав Иванович. Пусть попробуют доказать! Все грибы одинаковые, штампа на них нет. — Выходил в обед и купил на завтра, потому что завтра овощной закрыт.

После того как эти недоноски оконфузились с кабачком, глупо было бы хоть в чем-то признаваться. Желдин туда же: контролер! А сам — подручный Борбосыча.

— Расскажи другим: «купил», — проворчал Яхнин, но не очень уверенно. — Пиши, Желдин: «грибы шампиньоны»! Та-ак, и дальше пиши: «миндаль». Кило, не меньше. Ну сейчас пойдем, перевешаем. «Изюм». Записал? Миндаль тоже из магазина?

— С рынка. Оттуда же, откуда кабачок,

— Давай-давай, рассказывай, а мы послушаем! Записал? Творог дальше идет. Полкило, не больше, ну все равно пиши. Ну, пакетики пошли — граммов по сто. Порошки какие-то. Пахнут.

«Пахнут»! Невежда! Корицу узнать не может! Кардамон!

— Пахнут сильно. В суп, наверное. Ну пиши: «приправы».

Объяснить бы ему такой факт, что Талейран пил кофе с корицей и гвоздикой. Сам называл: «Кофе по-дьявольски»!

— Вот так, Суворов. Есть грызуны, а есть несуны. Сейчас все в точности перевешаем для протокола.

— Ничего я не подпишу. Все купил в магазине или на рынке.

— Не подписывай. Свидетелей достаточно. А еще другой протокол, по буфету. Ты думал, в новогоднюю ночь всем не до того? А вот сняли остатки: шестнадцать лишних бутылок коньяка. И буфетчик Арсений Кутергин показал под расписку, что все твои.

— Вот сволочь! Он же не в продажу просил, а для себя. И всего три бутылки!

Вырвалось невольно, Вячеслав Иванович и подумать не успел, а язык уже сработал. А кто поверит, что Арс и вправду попросил для подарка какому-то нужному человеку? Уж лучше бы отрицать напрочь, и все, — на бутылках-то не написано.

И точно: куда там поверить! Все захохотали, а Желдин громче всех.

— Значит, за три подпишешься? — переспросил Яхнин.

Бывает же такая дурость! И кто потянул за язык?!

— Не подпишусь. Я не для того ему… Сказано же он попросил для себя.

— Ну фантаст! Жюль Берн! А то ему не достать,

— Говорил, такого не достать. Ведь «Двин». Теперь-то понимаю… Вот, значит, как он. Провокатор поганый. Ну, такой факт часто бывал в истории.

— Ну дает! Историю вспомнил! Древнего Рима, что ли? Тебя только на собраниях выпускать. Только вот поступаешь некрасиво. Вот еще взвесим.

— Чего взвешивать, когда мои собственные продукты,

— Вот и взвесим. — Яхнин куражился. — Как бы контрольная покупка. А то вдруг тебя обвесили в магазине?

Мясная разделочная совсем недавно была заперта, и свет потушен, а когда подошли — открыто и лампы горят. Подготовили. Яхнин подошел к весам.

— Правильные, да? Сам на них работаешь? Вячеслав Иванович только пожал плечами.

— Ну, с грибов давай. Сколько брал в магазине?

— Семьсот пятьдесят.

— Та-ак. Проверим работников прилавка… Ну, так они проторгуются: восемьсот тридцать тебе отвалили!.. Ты и это в протокол не забудь, Желдин: показал, что купил семьсот пятьдесят, а на взвешивании оказалось столько-то. По всем графам. Миндаля сколько брал?

— Кило.

— Та-ак. А дали девятьсот двадцать. Нехорошо покупателей обманывать! А ты-то куда смотрел?

Вячеслав Иванович только сейчас заметил, что Емельяныч на взвешивание не пошел. И про кабачок он сказал, что с базы не завозили. Противно, должно быть, Емельянычу в этой подлости участвовать!.. Вот когда вспомнилось предупреждение Стеши. Дурак! Но и она: могла бы сказать повнятней! А то буркнула на бегу.

— Ну вот, Суворов… Так подпишешь?

— Нет.

— Зря. И ежу ясно. Ни один вес не сошелся. При свидетелях. И еще вопрос: вернешь или домой потянешь?

— Чего ж возвращать, если все сам купил. Кроме объедков этих для пса. Объедки могу вернуть.

— Как хочешь. Вернешь, можно так повернуть, что сам добровольно возвратил. В протокол записать. Оно учтется. А так получится, что довел кражу до конца.

— Ты осторожней про кражу!

Слово-то какое! Вора из него сделать?! Не выйдет!

— Разберутся. Так возвращаешь?

— Чего ж возвращать, если свое?

Дешево хотел купить! Если возвратить, это то же самое, что подписаться под протоколом. Пусть докажут, что не купил!

— Давай, двигай. Все свидетели, как выносишь.

Вячеслав Иванович постарался идти гордо и независимо.

Вот так… И натравили каких-то шавок, которые никто и звать никак… Арс-то какой подонок: его прихватили, так нужно других топить! Правильно он назвал сам себя: жопа и есть, а не мужик!.. Но откуда Стеша узнала заранее? Как она сказала? «Подлость готовится». Значит, специально против него? А кто готовил? Эти трое — шавки, спустили их на него. А вот кто спустил? Ведь минут на десять раньше уходил практикант Гоша. Этот меланхолик понял жизнь: меньше двух кило филе не несет. Его же не тронули. Ждали конкретно Вячеслава Ивановича! И Арс не зря пристал со своим враньем про подарок для нужного человека! Ух, провокатор проклятый! Подстроили, ясно, что подстроили! Только вот кто? И зачем? Расспросить Стешу? Но не зря же она шепнула на бегу: выходит, боится кого-то. А если боится, вряд ли скажет… Но где справедливость? Первого надо хватать Борбосыча, вот у кого тысячные дела — и никто не видит, никто не знает…

И еще противно было вспоминать, как врал и выкручивался перед этим дубиной Яхниным. Вместо того чтобы послать его — да и точка. Выхода не было, потому что люди и сгорают вот на таких глупых мелочах, на копеечных протоколах. Выхода не было — но противно! Ну почему он не обратил внимания на слова Стеши?! Как бы хорошо: встречает вся эта подлая троица, а у него в сумке только кабачок и мешок объедков! Если бы можно было переиграть…

Но даже неудачный конец новогодней ночи не смог совсем уничтожить предшествовавшее радостное настроение. Приглушил — но не уничтожил совершенно. Мелочи все это, неприятные, но мелочи — как-нибудь утрясутся. Остается же с ним главное: ожидание новой жизни, начавшейся в тот день, когда он узнал, что больше он не Иван, родства не помнящий! Завтра позвонит Алла, они довстретят Новый год и наперекор Яхнину и остальным шавкам он накормит ее изобретенным блюдом! У него есть племянница; у него голова, которая варит; у него руки, такие чувствительные, что он ощущает ими вкус блюд, — чего еще нужно для счастья?! Все остальное — чепуха…

Первого января Вячеслав Иванович выбежал не в пять утра, а в восемь — единственная поблажка которую он себе разрешил. Но и в восемь утра нового года на улице и в саду была такая же пустыня, как в пять обычного дня. Или не такая: потому что еще держалась в воздухе особенная новогодняя свежесть, еще звучал вальс снежинок — а снег и правда падал, редкий сухой снег первого дня года, он не слеживался, а покрывал пухом и дорожки, и газоны, и каждую отдельную веточку, — лежал пухом, когда каждая снежинка готова снова взлететь. А на дорожках Михайловского сада следы только двух невиданных зверей: Вячеслава Ивановича и Эрика. Даже садовая собака Альма где-то отсыпалась. Казалось, ветки серебряные — и звенят…

Телефон зазвонил в начале первого. Неужели уже Алла?!

— Суворов? Не разбудил? — Вот черт: Борбосыч! — Слушай, я только что узнал про вчерашнюю гадость!

Просто не могу, все кипит! К кому привязались! Да если начнут к лучшим людям? Ну ты молоток: ничего не подписывать, железный закон! Пусть докажут, пусть повертятся. А мой-то Желдин… Ну я ему! Считай, он ничего не видел и не слышал. Да и остальные… Что я, не знаю, как этот подонок Яхнин водку выносит по червонцу?..

В общем, ладно, короче — не унывай. Не подписал — и все железно, все будет о'кей! Ну не буду первого отвлекать, короче, плюй на все! Надо с друзьями держаться вместе — и тогда все о'кей. Еще поговорим. Привет твоему красавцу, настоящее изваяние, а не пес! А на суку для него я разослал запросы. Скоро выпишем откуда-нибудь с Чукотки. Я чего обещаю — зря не бывает. Ну давай, с праздником еще раз…

И повесил трубку, не интересуясь, что ответит слегка ошеломленный Вячеслав Иванович. И с каких пор Борбосыч — друг?