Так праздник огненных созвездий В душе пылает и поёт; Но час печальный, час возмездий Копьё жестокое несёт. И знаю: обнажатся плечи И беззащитна будет грудь, — И пронесётся стон далече: «Хочу в молчанье отдохнуть». Земля ответит звонким эхо На стон невольный и мольбу. И без рыданий, и без смеха Я встречу тёмную судьбу. И в ризе траурной царица, И копьеносец роковой, И факел алый – багряница На плащанице мировой — Всё только знаки при дороге Туда, где ждёт меня давно Судья таинственный и строгий И в чаше вечное вино.

Моя свобода – как вино: Она пьянит, – и в новом хмеле С ней сердце вновь обручено, Как с кровью плоть в едином теле. Кто хочет вольным быть, приди, И обручись, и будь со мною. И на твоей живой груди Означу знак моей рукою. Так, знак свободы – превозмочь И мир, и прах, и вожделенья, И вновь создать из крови ночь, И день прославить обрученья.

Сумерки-сёстры за пяльцами Тихо свершают свой труд; С грустью прилежными пальцами Ткань гробовую плетут. Труд ваш ценю утомительный — Петлю за петлю – и сеть После заботы мучительной Сладко на сердце надеть. Ткали вы ткани шелковые — Сети прилежно плели; Вот уж и в стены сосновые Кости мои полегли. Так, под невольною сеткою Смерть мне позволят вдохнуть. И можжевельною веткою Вновь обозначится путь. Сумерки-сёстры! За пяльцами Тихо кончайте свой труд. Тките прилежными пальцами Сеть из вечерних минут.

О, юродивая Россия, Люблю, люблю твои поля, Пусть ты безумная стихия, Но ты свята, моя земля. И в этот час, час преступлений, Целую твой горячий прах. Среди падений и мучений Как буен тёмных крыльев взмах! Под странным двуединым стягом Единая слилася Русь, И закипела кровью брага… Хмельной – я за тебя молюсь. Друзья-враги! Мы вместе, вместе! Наступит миг – и все поймут, Что плачу я о той Невесте, Чей образ ангелы несут.

Уста к устам – как рана к ране — Мы задыхаемся в любви. Душа, как зверь в слепом капкане, Всё бьётся – глупая – в крови. Мы только знаем: будет! будет? Но мы не верим в то, что есть. Кто сердце тёмное разбудит? Кто принесёт благую весть? И только ангел ночью звездной, Когда поёт: «Христос Воскрес!», Над нашей опалённой бездной Подъемлет пурпуры завес.

Петербургские сны и поныне Мою душу отравой томят; И поныне в безумной пустыне Меня мучает холодом ад. Не уйти мне от страшного неба, От тебя, серебристый туман, От классически ложного Феба, И от тени твоей, Великан. Всадник-царь! Ты по воле поэта Стал для нас и восторг, и позор; Пусть все язвы кромешного лета — Как святителей русских укор. Только ты и с последней трубою Не померкнешь пред ликом Отца, И тобою, поэт, и тобою, Оправдаются в чуде сердца.

Поэта сердце влажно, как стихия Здесь на земле рождённых Небом вод. В нём вечен волн волшебный хоровод — Вопль радости иль жалобы глухие. Немолчно в нём звучат струи живые — Сам океан в ином, как бог, поёт; В ином поток крушит суровый лёд; В ином вздыбилась водопада выя. А ты, поэт, и прост, и величав. Так озеро в таинственной долине Незыблемо от века и доныне. Поэт взыскательный! Ты мудр и прав. Любезен мне твой безмятежный нрав: Слышней грозы безмолвие пустыни.

Какая в поле тишина! Земля, раскинувшись, уснула. Устав от солнечного гула, От хмеля терпкого вина. И я дремал, забыв, что ярость Страстей мятежных не прошла. Что не распутать мне узла, Завязанного мной под старость. Очнувшись, вспомнил о тебе, Моя ревнивая подруга, И сердце будто от недуга Запело жалобу судьбе. Но полно! Одолей унылость! Уныние ведь смертный грех: Не для себя живёшь – для всех, И безгранична Божья милость!

Как опытный бретёр владеет шпагой, Так диалектикой владеешь ты; Ты строишь прочные, как сталь, мосты Над бездною – с великою отвагой. Патриотическим иль красным флагом Отмечены дороги красоты, — Под знаком белизны иль черноты: В руках художника всё станет благом. Антиномический прекрасен ум, — Великолепны золотые сети Готических средневековых дум. Но слышишь ли, поэт, великий шум? То – крылья ангелов, – и мы, как дети, Поём зарю иных тысячелетий.

Ведут таинственные оры Свой тайнозримый хоровод. Умрёт ли кто иль не умрёт — Но дивной музы Терпсихоры Прекрасен в вечности полёт. Ты, смертный, утешайся пляской. Следи движенье снежных рук, И флейты нежный тонкий звук, — И очарован музы лаской Не бойся горестных разлук. Увянут розы, всё истлеет, Испепелится твой чертог, Но на Парнасе дивный Бог Всё в странном свете пламенеет: Он тлен печальный превозмог! Своей любимой – Терпсихоре — Он повелел тревожить нас, Чтоб в сердце пламень не угас, Чтоб в радость обратилось горе, Когда пробьёт последний час.

Какая тишина! И птицы, И люди – всё молчит кругом! Лишь звёзд лохматые ресницы… И запах роз… И мы вдвоём… И чем больней воспоминанье О суетных и грешных днях, Тем властней странное желанье На неизведанных путях. И кажется, что злые муки — Весь этот бред, и этот ад, Твои лишь крошечные руки Прикосновеньем исцелят.

Ещё скрежещет змий железный, Сверкая зыбью чешуи; Ещё висят над чёрной бездной, Россия, паруса твои; Ещё невидим кормчий тёмный В тумане одичалых вод; И наш корабль, как зверь огромный, По воле демонов плывёт. А ты, мой спутник корабельный, Не унываешь, не скорбишь, — И даже в мраке путь бесцельный — Я верю – ты благословишь. Душа крылатая, как птица, Летит бестрепетно в лазурь, Ей благовест пасхальный снится И тишина за буйством бурь.

Девушка! Ты жрица иль ребёнок? Танец твой так странен и так тонок. Все движения, как сон, легки… В чём же тайна пламенной тоски? Детских уст невнятен робкий лепет, А крылатых ног волшебен трепет, И как лилия – твоя ладонь! И в очах – испуг, любовь, огонь… Почему ж боишься бога-змея, Прямо на него взглянуть не смея? Знай, дитя, он в страсти изнемог: Смертный он теперь, как ты – не бог!

Как будто приоткрылась дверца Из каменной моей тюрьмы… Грудная жаба душит сердце В потёмках северной зимы. И кажется, что вот – мгновенье — И жизни нет, и всё темно. И ты в немом оцепененье Беззвучно подаешь на дно. О, грозный ангел! В буре снежной Я задыхаюсь, нет уж сил… Так я в стране моей мятежной На плаху голову сложил.

И странных слов безумный хоровод, И острых мыслей огненное жало, И сон, и страсть, и хмель, и сладкий мёд, И лезвие кровавого кинжала, И дивных лоз волшебное вино, — Поэзия! Причудница столетий! — Всё, всё в тебе для нас претворено!.. И мы всегда, доверчивые дети, Готовы славить муки и восторг Твоих мистерий и твоих видений, И яростно ведём ревнивый торг За право целовать твои колени.

Мажорный марш твоих утопий Мне очень нравится, поэт; И после серых, скучных копий Приятно видеть яркий цвет, — И пусть преобладает красный В твоей палитре, милый мой; Мне нравится рисунок ясный В твоей размашке боевой; Покрикиваешь ты на диво, Как самый бравый бригадир На тех, кто прячется пугливо В свой ветхий дом, в свой старый мир, Где нет ни правды, ни утопий, Где мысль давно погребена И где религия, как опий, Для буржуазнейшего сна… Но всё-таки прошу, дружище, Взгляни порою на кладбище, Где спят и дети, и отцы: Об этом как-нибудь помысли, Дабы начала и концы На паутине не повисли, Что некогда для наших мук Соткал из вечности паук.