Зарницы
Вступление
Я хочу и я буду кричать среди звуков безумья и слез;
И мои диссонансы нужны — возрожденье израненных грез.
Я гармонию вашу порву, разорву ее сладкий напев;
Я ни роз, ни венца не приму от народа, от юношей, дев.
Я стою на скале. Я высок. Не достанут меня палачи;
И напрасно глупцы мне кричат: замолчи, замолчи, замолчи!
И мой стон, и мой вопль, и мой крик — это путь от равнины к звезде
И везде мой разлад я ношу — в небесах, на земле и в воде.
Я познал окрыленный чертог на пороге безбрежных ночей;
Я в разладе моем одинок: я не ваш, я не их, я ничей!
Диссонансы
Луч узорный, запах знойный,
Убегающая тень.
Хмурый лик и дух нестройный,—
Разногласия ступень.
Птица в небе блещет, реет:
Насекомые звенят.
Мысль упорствует, немеет,—
Грезы алчные томят.
Все так ярко, все так стройно;
Все рождает и творит;
А в душе так беспокойно,—
Что-то черное стучит.
И в зачатье, с упоеньем,
Все стихийно, все светло.
Для меня же все — сомненье:
Было все и все прошло.
«Под тяжелыми пластами…»
Под тяжелыми пластами,
Среди хмурых, грозных стен.
В полумраке, с молотками,
Мы идем от смен до смен.
Наши жизни, наши силы
С нами вместе в глубь идут.
Там, где мраморные жилы,
Наши кости отдохнут.
Нас раздавят камни, скалы,
В прах вотрет стопа иных.
Уголь, яхонты, опалы —
Вместо вольностей степных.
Правда ль это? Неужели
Не сумеем отомстить?
Неужели мы без цели
Будем жить, чтобы не жить?
Поднимайте тяжкий молот
И дробите камни стен;
Тот, кто горд, и тот, кто молод,
Презирает прах и тлен.
Под тяжелыми пластами
Среди хмурых, грозных стен,
В полумраке, с молотками,
Мы идем от смен до смен.
«Среди черных сновидений…»
Среди черных сновидений,
Среди криков и борьбы,
Я пришел к вам привиденьем
Роковой, слепой судьбы.
Я пришел, как демон ада,
Освящая кровью путь;
Я несу огонь разлада,
Чтобы им во тьме сверкнуть.
Пусть плещется вокруг меня
Толпа кудрявых волн;
Скалой стою, любовь кляня,
Надменностию полн.
И ласке я шальной волны
Уж не поверю ввек;
Мои мечты, как смерть, вольны,
Я вольный человек!
«Звуки труб…»
Звуки труб
Унылые,
Тени дум
Постылые!
В прах метнитеся,
Испылитеся!
Я — разгневанный,
Окровавленный;
Я — измученный,
Я — раздавленный.
Стоны труб
Унылые,
Тени дум
Постылые!
Испылитеся,
В прах метнитеся.
Тайга
На берегу Амги, когда по ней шуга,
Сверкая, как алмаз, теснилась между скал,
Я увидал тебя, владычица Тайга.
Я понял твой язык, тебя я разгадал.
Ты грозная стоишь, предчувствуя во сне
Грядущие дела раздвинувшихся стен;
Познала тайны ты и их открыла мне,
Мне — страстному борцу за право перемен.
И я вошел в тебя, упал на грудь земли,
Со стоном, скрежеща, я бился среди мха, —
И был я, как и ты, корявый и в пыли,
И стала вся земля покорна и тиха.
И падал первый снег, убранство долгих дней;
Смешалися мечты, свернулися листы;
Мне чудился порыв разгневанных ночей;
Смутилася душа, нахмурились кусты…
Ты, брови надвинув, стоишь
И, снега убравшись венцом.
В пространство надменно глядишь,
С землей обручившись кольцом.
Ты молот подъемлешь на миг,
Ты хочешь кольчугу ковать;
Напрасно! Судьбу я постиг:
Не смеешь ты цепи сорвать.
И ныне под шепот кудрявых берез,
Ропот колючих ветвей,
В сказке таежной живу среди грез,
Чуждый людей…
Всклокочена, как леший твой — таежное дитя
Мохнатую вздымаешь грудь,
Вздыхая, жаждешь ты все прошлое вернуть,
В борьбе с насилием, за раны мстя.
«Люблю я вас, дети, и ваши забавы…»
Люблю я вас, дети, и ваши забавы,
Люблю ваши слезы, капризы и смех.
Вы чисты, как боги; как боги, вы правы.
Не нужно вам правды, не нужен вам грех.
Кровавые пытки, удары и муки —
Для вас это сказка, для вас это бред.
Цветы вас пленяют, вас радуют звуки;
Сомненье вам чуждо, разлада в вас нет.
Каинит
Ушел я в глубь распавшихся времен,
И в недрах меркнущих мгновений
Стою беззвучьем окрылен.
Я не хочу толпящихся сомнений,
Я — каинит, восстания глава,
Я — отблеск дьявольских видений.
Напрасна лживая молва
Рабов божественного плена:
Кровавые дрожат слова!
Отступники немого тлена,
Горите вы в сиянье голубом.
Постыдных дней живительная смена!
Я не умру раздавленным рабом,
Погибну я, восставший, как борец;
Я горд собой, своим умом, —
Я знанья луч, предвечности творец.
«Не хочу я напрасного…»
Не хочу я напрасного
Искажения грез;
Много есть и прекрасного
Среди гнева и слез.
Пусть приводы и молоты
Мстить сумеют за честь,
И о гибели золота
Пусть узнают все весть.
Не хочу я обратного
Совершенья пути,—
И от ложа развратного
Я хочу отойти.
Не хочу подражания —
Боязливости грез;
И пойму я желания
Среди гнева и слез.
«По тесной улице, взиравшей безучастно…»
По тесной улице, взиравшей безучастно,
Я шел угрюмый, жаждущий, больной;
Звучала тьма упреками напрасно…
Я шел угрюмый, жаждущий, больной,
Фигуры темные скользили торопливо;
Мне голос чудился невнятный, неземной…
Фигуры темные скользили торопливо;
Дрожал усталый свет печальных фонарей;
Шли женщины безумные пугливо…
Дрожал усталый свет печальных фонарей;
Звучала тьма упреками напрасно,
Зияя глубиной открывшихся очей.
И было все преступно, сладострастно…
«В узком коридоре, ощупью-рукой…»
В узком коридоре, ощупью-рукой,
Я блуждал объятый жадною тоской;
Я блуждал в смятенье между темных стен
Не было движений, непрерывных смен.
И впотьмах набрел я на любовь земли,
Женщину нашел я на полу, в пыли;
С нею в страсти корчась, стали мы играть, —
И успел покров я с Вечности сорвать.
Но лица не видел женщины я той,
Был я с ней, как раньше, страстный и слепой.
И опять пошел я вдоль немой стены,
И опять мне снились тягостные сны.
«Не спешите, пробуждаясь, уклоняться от борьбы…»
Не спешите, пробуждаясь, уклоняться от борьбы,
И надменно не бегите от веления судьбы.
И в лучах сверхмерной жизни, предвкушая сны небес,
Не забудьте чрез зигзаги видеть Вечности отвес.
Там, где Вечность, есть и бездна. Бездна Вечности раба.
А для нас, людей раздолья, дорога в крови борьба.
Если будете дремать вы в сладострастии утех;
Если только вы поймете звезды, тело, блеск и смех;
Если пытки и мученья не сумеете изъять, —
Вам придется в лоно скуки возвратить себя опять.
Не спешите, пробуждаясь, уклоняться от судьбы
И в горниле мстящей жизни куйте меч вы для борьбы.
Поэту
Я расчленил мечты с насмешкой ядовитой.
Стих — образ утренний — сияющий кристалл
Беспомощно лежит твоей рукой убитый.
Но чую я в тебе исчадье скрытых сил,
В глаза мне брызжут чары окрыленья;
Поэт сомнительный разрушенных могил,
Безвременно умри для бездн и возвращенья!
На пиршество слепцов явился ты незван,
Но понял я тебя, собрат по вдохновенью:
Вкусил я полусны, вериги и обман,
И вере дань отдал, как отдал дань сомненью.
«Беспредметный, внепространный, запредельный дух…»
Беспредметный, внепространный, запредельный дух,
Звуком странным, маловнятным не тревожь мой слух;
Между комнат, на пороге, там, где луч блестит,
Ты колеблешься безмолвно. Грозно все молчит.
В беспредельности безмерной, вне предела дней,
Мчится в вечности бездонной вечных рой теней, —
Звуком странным, маловнятным не тревожь мой слух,
Беспредметный, внепространный, запредельный дух.
«Пустыня времени, блуждание теней…»
Пустыня времени, блуждание теней,
Твоя таинственность меня гнетет!
Меня томят однообразье дней…
А день за днем с беззвучностью идет.
Суровых дней настойчивый уклон,
К ступеням тартара ползущий, как змея,
Меня влечет, как зыбкий звон,
Как отблеск вечности в просторе бытия.
«Не люблю людскую я молву…»
Не люблю людскую я молву,
На высокой башне я живу.
Но порою на земле
Что-то страшное вращается во мгле,
И крутится, и чернеет, и рычит,
И стучит, стучит, стучит…
Я от ложа поднимаюсь и встаю,
Слышу окрики: убью! убью! убью!
Открываю я скрипучее окно;
Вижу, мглисто все, угрюмо и темно.
Слышно внятное шуршание костей
Среди сдавленных раздробленных камней.
Сердцем слушаю я вопли в полусне;
Кто-то крадется по каменной стене.
Понимаю я, внимаю я всему.
Мысли страшные швыряю я во тьму.
Мысли мечутся, кружатся и звенят…
В башне-крепости безумьем я объят.
«По горам и по оврагам…»
По горам и по оврагам —
Я карабкался меж круч;
И стремительным зигзагом
Предо мной носился луч.
Я, горбатый и корявый,
Внес тревогу в их покой,
И мой плащ гнилой, дырявый,
Развевался, как шальной.
И блудливо хохотали
Над горбом моим рабы;
И мои мечты сверкали —
Песни царственной судьбы.
И, осмеянный толпою,
Колпаком шута звеня,
Хохотал и я порою
Песней злобною шаля.
Смех растленный, изъязвленный
Раздавался вкруг меня;
Дух мой стройный, окрыленный
Разгорался, как заря.
«Во мне душа Пигмалиона…»
Во мне душа Пигмалиона;
Я сделал статую и я в нее влюблен
Я выше демонов, судьбы, закона;
Я сам творю. Я упоен.
О, знойно-нежная, святая Афродита,
Вдохни в нее волнение огня;
Иль будет статуя моей рукой разбита,
И я умру, любовный дар кляня.
«Я узнал зыбкий сон…»
Я узнал зыбкий сон
Безмятежных и нежных дубрав.
Разгадал тихий стон
Этих жаждущих, меркнущих трав.
Шелестели листы,
И деревья роптали во сне;
И шептали мечты
Непрестанно, так странно во мне.
И алела заря, —
Я вникал, понимал ее цвет;
И дарила, горя,
Та заря этот явственный свет.
И вдруг пятна и тень,
Непонятный, невнятный раскат;
И пугливо колеблется сень;
И во мраке — грохочущий ад:
Этот хохот и вздох;
Этот визг, этот грохот и мгла;
Обожженный на дереве мох;
Окровавленный отблеск стекла…
Стрела
В протяжно стонущем тумане
Лечу я — жадная стрела.
Хочу я кровь найти в обмане.
Повсюду — хаос, недра, мгла.
Среди недвижного забвенья
Немая даль в просвет вошла.
Во мраке — миг разъединенья;
Кровавый цвет живой зари, —
Безумных красок отраженья;
И свист стрелы: усни, умри!
Молчание
Молчание лесов, молчание души,
Тревоги Беклина живое отраженье!
Бездонности простор в немеющей тиши.
Бессмертия дрожащее томленье!
В отсутствие веков, в пролетах тишины,
Колеблется Молчание пред Богом;
И веют надо мной торжественные сны,
Зеркал зияние пред Вечности порогом.