Был апрель, когда вооруженные спутники мои, оставив меня в селении Северный Крест, умчались на оленях обратно.

Начальники думали, что в селении этом живет двенадцать пленников и что я буду тринадцатым. Но ошибались начальники: им не было известно, что одиннадцать уже умерло – иные от Черной Болезни, иные от тоски, и только один товарищ Николай должен был разделять со мною участь изгнанника.

Товарищ Николай поразил меня своей наружностью: в нем было величие царственное и спокойствие гордое, воистину жреческое; и несмотря на то что одежда его ничем не отличалась от обычной одежды инородцев, сразу – при первом взгляде – было ясно, что перед вами стоит человек высокой расы.

Когда он назвал себя, я вспомнил его биографию, известную мне из Истории Революции; блестящая деятельность мятежника и руководителя восстания, самоотверженное поведение в эпоху упадка, заключение в жестокую тюрьму на многие годы и, наконец, ссылка в отдаленную местность, разлука навсегда с родной равниной, обездоленной, но вечноженственной и прекрасной.

Он милостиво протянул мне руку и сказал:

– Вот и вы в нашей пустыне. Не правда ли, здесь прекрасно?

Он сделал царственный жест, указывая на умирающую во льдах северную зарю.

Я невольно почувствовал благоговение и к этой заре, подобной кровавому вину в хрустальной чаше, и к этому старику, сумевшему не потерять души своей даже в этой стране, в стране ужаса и безмолвия.

Он повел меня в юрту, где в камельке жарилось оленье мясо. Мы тихо поужинали, и седой пленник почти не задавал мне вопросов о родине, столь обычных и, в сущности, напрасных. В самом деле, не все ли равно, что случилось в те дни, когда я там был; быть может, судьба вновь повернула колесо истории в иную сторону и поток событий пошел по иному руслу: ведь более пяти месяцев я был в дороге.

Отсутствие любопытства и задумчивый взгляд старика внушали к нему особенное уважение. И я невольно почувствовал любовь к этому изгнаннику, которого некогда страшилась Могущественная Власть.

И так мы стали жить с ним, как добрые соседи. Моя юрта была на расстоянии ста шагов от его жилища. Он вскоре оценил мою любовь к нему и мою скромность. Как старший товарищ, он ласково обходился со мной и учил меня жить в этой трудной стране.

Мы пробивали лед на реке, и, сделав ряд отверстий по линии полукруга, в конце этой цепи спускали через прорубь невод и ловили рыбу, чтобы питаться ею. Мы ходили на охоту в тундру и стреляли северную дичь, причем приходилось стрелять только наверняка, потому что порох и дробь мы получали лишь раз в год и в небольшом количестве от китоловов, которые заходили из океана в устье нашей реки.

Время от времени кочующие инородцы приближались к нашей местности. Иногда мы слышали даже шум, долетавший до нас из тундры. Тогда мы выходили из наших юрт и смотрели вдаль. В полдень можно было различить серую массу и пепельное облако над нею. Это – стада оленей, палатки, сшитые из оленьих шкур, и костры.

Однажды я проснулся от непонятного гула около моего порога. Кочевники подошли вплотную к нашим жилищам. Острый кисловатый запах распространялся в холодной прозрачности воздуха.

Я подошел к товарищу Николаю поделиться впечатлением от этого нашествия диких.

У камелька, в юрте товарища, я нашел незнакомку. Это была маленькая дикарка с темными косящими глазами и нежным ртом. Она сбросила оленью кухлянку и сидела на корточках перед огнем в одной рубашке.

Я с изумлением заметил, что товарищ Николай смотрел на дикарку глазами, полными любви.

– Ее зовут Леной. Не правда ли, она прекрасна? – спросил он меня без всякой иронии, показывая глазами на это дитя полярной пустыни.

Я молча улыбнулся, не зная, что ответить моему старому другу.

Через три дня кочевники двинулись в путь, но Лена осталась у нас, в юрте товарища Николая.

Он, как истинный рыцарь, обожал свою возлюбленную; он лелеял ее, он окружил ее нежной заботливостью и почтительной любовью.

И мне было странно видеть этого седовласого великана у ног маленькой женщины-ребенка, с белыми острыми зубами, как у хищного зверька, с движениями вольными и гибкими, – у ног этой кочевницы, влюбленной в раздолье северного побережья.