«Стоитъ среди васъ Нѣкто, Котораго вы не знаете». Онъ невидимой рукой касается вашихъ глазъ, и вы начинаете прозрѣвать въ лепесткахъ и въ стебляхъ новую тайну; Онъ касается вашихъ устъ, и они – опаленные – жаждутъ новыхъ и новыхъ непонятныхъ прикосновеній; Онъ чертитъ кругъ на пескѣ, и камни выпадаютъ изъ рукъ лицемѣровъ… Неизвѣстный идетъ какимъ-то вѣрнымъ путемъ, и вы идете за Нимъ, но рядомъ влачится смерть. Не то благоговѣйно, не то насмѣшливо древніе индусы давали богу смерти Шивѣ въ атрибутъ между прочимъ и фаллическій знакъ, лингамъ, символъ рожденія. Въ самомъ дѣлѣ рожденіе не равноцѣнно ли смерти, и дѣторожденіе не равноцѣнно ли убійству? Но намъ необходимо найти не эквивалентъ смерти, т. е. продолженіе рода (дурная безконечность), а то, что побѣждаетъ смерть, т. е. то, что не -плоско, не -механично, т. е. любовь, такъ какъ цѣль любви – безсмертіе.

Мы влюблены въ Афродиту Небесную, Мадонну, Беатриче, Сольвейгъ, Прекрасную Даму, – быть можетъ – Лауру, но рядомъ возникаетъ Афродита иная, Коринна, Фіаметта и даже Морэлла.

Морэлла! «Principium individuationis, т. е. представленіе о томъ тождествѣ, которое въ самой смерти остается или утрачивается не навсегда, было для меня постоянно вопросомъ высокаго интереса», – говоритъ Эдгаръ По, повѣствуя о великой тайнѣ безсмертія ложнаго и безсмертія истиннаго. Въ сущности, всѣ Коринны и Фіаметты всегда обречены на судьбу Морэллы. И каждый поцѣлуй нашъ влечетъ ихъ одновременно къ смерти и къ дурному безсмертію.

Но нашъ послѣдній скептицизмъ заставляетъ насъ заподозрить не только Фіаметту, но и Беатриче. Вѣдь, не случайно, когда Данте прошелъ черезъ всѣ круги ада и ангелы стерли съ его чела слѣды грѣховъ, когда онъ перешагнулъ черезъ очистительный огонь и Беатриче встрѣтила его грозной и суровой рѣчью, неслучайно въ голосѣ Благороднѣйшей слышится не только справедливость, но и ревность, женская ревность.

Если и Беатриче ревнуеть, мы должны сдѣлать послѣдній и страшный выводъ: нѣтъ Безсмертной Любовницы, есть только Безсмертная Любовь. Слѣдовательно, мы должны искать не Единую, а Двуединую, чтобы создать вѣчную Троицу. Итакъ въ троицѣ полагается начало религіозной общественности и послѣдняя правда безсмертія [2] . Въ троицѣ, какъ изначальной формѣ соборности, раскрывается впервые любовь (красота), безусловно тождественная и неизмѣнная себѣ. Проблема троицы осложняется вопросомъ о соотношеніи половъ. Единственнымъ разрѣшеніемъ этого рокового вопроса мнѣ представляется признаніе первоначалънаго единства пола. Наша первобытная природа – учитъ Платонъ – была едина и мы были совершенны. Стремленіе къ этому единству называется «Любовью». И такъ, и женское, и мужское начала потенціально находятся въ равновѣсіи въ каждой личносми, и только въ индивидуумѣ, т. е. въ эмпирической видимости, мы наблюдаемъ раздѣльность пола. Сочетанія внутри брачнаго союза свободны въ смыслѣ соотношенія мущинъ и женщинъ. Но основнымъ принципомъ любовнаго союза долженъ быть принципъ цѣломудрія. Въ случаяхъ нарушенія этого принципа любовь не утверждается, а (въ лучшемъ случаѣ) ведетъ къ дурной безконечности, т. е. къ дѣторожденію. Знаю, что здѣсь мои разсужденія пріобрѣтаютъ характеръ антиномическій, но разрѣшеніе этихъ послѣднихъ антиномій лежитъ внѣ плоскости логики и философіи.

Идейной антиномичности соотвѣтствуетъ антиномичность и реальная. Въ эмпирической брачной троицѣ не осуществляется равновѣсія любви: отсюда – литургическая жертва и раскрытіе любви, какъ начала трагическаго. Это уже постигалъ, провидѣлъ Достоевскій. Такова, напр., любовь Настасьи Филипповны, Идіота и Аглаи. Здѣсь на-лицо три личности, но исхода нѣтъ, потому что всѣ они только смутно предчувствуютъ возможность новаго тайнодѣйствія (сильнѣе всего чувствуетъ князь и слабѣе другихъ Аглая). Они всѣ погибаютъ, хотя Настасья Филипповна уже дѣлала шагъ навстрѣчу новой любви. Прочтите ея письма къ Аглаѣ. Она пишетъ своей мнимой соперницѣ: «я въ вась влюблена». И далѣе: «Знаете, мнѣ кажется, вы даже должны любить меня. Для меня вы тоже, что и для него: свѣтлый духъ, ангелъ не можетъ ненавидѣть, не можетъ и не любить. Можно ли любить всѣхъ, всѣхъ людей, всѣхъ своихъ ближнихъ», – я часто задавала себѣ этотъ вопросъ? Конечно, нѣтъ, и даже неестественно. Въ отвлеченной любви къ человѣчеству любишь почти всегда самаго себя. « Но это намъ невозможно, а вы другое дѣло». – «Вы однѣ можете любить безъ эгоизма, вы однѣ можете любить не для себя самой, а для того, кого вы любите».

Но въ послѣднее знаменательное свиданіе всѣхъ трехъ вдругъ раскрывается безнадежный сумракъ отчаянія. Одинъ только «князь» видитъ, кажется, лицо Неизвѣстнаго, а эти двѣ женщины уже ничего не видятъ.

Но если прошлые вѣка и современность искали исхода изъ этого трагизма путемъ обмана, измѣны, убійства и самоубійства, будущее открываетъ новую возможность, и уже теперь полагается начало этой возможности. Это пріятіе любви вторымъ цѣломудреннымъ пріятіемъ: въ немъ печаль уравновѣшивается добровольной жертвой и поцѣлуй пріобрѣтаетъ необычайное значеніе религіозной радости.