Прощай, прощай, великая Тайга! Твой многоликий сон храню в душе ревниво. Haвек во мгле застыли берега; Олени бродят молчаливо; Шаманский пляс и пепел камелька; Якутский говор — речь полуслепая: Там черная любовь свободна и легка! Покинул я тебя, страна святая! Но и здесь, в чужой стране. Вновь Тайга приснится мне. Буду, буду долго верить В сказки темные Тайги, Где святые бродят звери, Где шуршат во мгле поверий Непонятные шаги.

Из пустыни темноликой Прихожу на площадь нищий: Нет ни крова мне, ни пищи. Я один в тоске великой. Пир на улицах — как тризна: Пир для ратников и стражи. Вся в крови, в крови отчизна, Стан дымится темный вражий. Ты возник, о Змей-Дракон, На краю моей пустыни. Я пришел к тебе. И ныне Будешь мною побежден. Слушай, слушай, Город-Змей! Буду бубном ворожить, В пляске огненной моей Буду костью в бубен бить. Твердой дробью твердых рук Выбиваю звонкий звук Все скорей, скорей, скорей, Звонче, громче и смелей!

И совершилися заклятья, И снится мне моя Тайга, Шаманки темные объятья И новой воли берега. И теперь со мной она Ночью долгою шаманит, И когда скользит луна, Сердце бубном властно ранит.

Твердой дробью твердых рук Выбиваю звонкий звук. Все скорей, скорей, скорей, Звонче, громче и смелей. Костью в бубен звонко бью, Душу Солнцу отдаю. Дадага-хара-дархан! Каплет кровь из темных ран. В небе яростный кузнец, Золотой на нем венец: Дадага-хара-дархан — Темноогненный шаман. В небе хуром ворожит, Тяжким молотом стучит, Солнцем-бубном яро пьян Дадага-хара-дархан.

Венчанные осенними цветами, Мы к озеру осеннему пришли; От неба тайн и до седой земли Завеса пала. Острыми лучами Пронзилось солнце. Чудо стерегли Вдвоем — на камнях — чуткими глазами. И осень, рея, веяла крылами, И сны нам снились в солнечной пыли. И вдруг, как дети, радостно устами Коснулись уст. И серебристый смех Вспорхнул, пронесся дальними лугами. Где лет былых безумие и грех? И тишиной лишь реет влажно-нежной Наш сон любви в раздольности прибрежной.

Пустынный летний сон тайги вечерней Дымился, тлел. И золотистый жар На сердце пал. Звенел во сне пожар Таежных сосен. Можно ль суеверней Любить тайгу, желать в любви безмерней Чудес неложных — невозможных чар? Так мы с тобой несли священный дар На сей алтарь таинственной вечерни. Вожатого забыв на берегу, Ушли с тобой в часовню темных елей, В смолистую и мшистую тайгу. Под шорох трав и лепеты свирели, В душистой мгле, в магическом кругу, На миг, на век любовь запечатлели.

Туманная развеялась любовь, В туман ушла неверная весталка! Испепелилась нежная фиалка… Из урны черной пью иную кровь. «Как тайный, тайный друг придешь ты вновь К твоей весне», — так молвила гадалка. И вот стою: и ложе катафалка Преобразилось в радостную новь. И страсть опять блеснула, как зарница; Печальный креп любовью обагрен: Так новая открылася страница В безумной книге огненных имен. Тебя люблю, Печальная Царица! С тобою, Смерть, навеки обручен.

Медленно двигались темные тени, Горели, догорали костры. Без надежд, без волнений Мы ждали весенней поры Отплытия вдаль На паузках медленных. Солдаты изредка сталью бряцали, Криком давали знак. Снова длилось молчанье. И зеленый, зеленый мрак Надвигался на табор невольный. И смутны были желанья, Безбольны. И женские плечи под темною шалью, И фляга с вином недопитым, И шорох — такой непонятный! — Все было сердцем открытым Принято в лоно святое С тихой печалью. Но вот на рассвете Застучал торопливо топор. Милая даль — как невеста! Серебристый простор. О, Север Дальний! Плеск весла… И тихо, тихо отплывал От стана берега немого Дощатый паузок. И мы запели песню вновь — Песню вольности-печали, Мы ее в огне певали — Песню, алую как кровь. Скрип настойчивый весла; Кормчего голос; Бряцание томительных цепей; Нежданный блеск крыла; От берегов кривая тень: Так проходил пустынный день. Но день миновал, Наступили иные мгновенья, Волны речной лазури темнели, И ветер выл дико, И бури все ждали, Великой бури. Но я не видел пугливых улыбок: Пусть паузок шаток и зыбок; Пусть ветер гонит волны; Пусть гибнут и гибнут челны: Я счастлив, счастлив безмерно В этой жизни, как буря, неверной. Да! Когда буря металась, Когтями в сердце впивалась, Я изведал новую сладость, Тайную радость. Женщина — темная и странная — С нами была на паузке, — Женщина мне желанная На шатком паузке. Да! Когда волны метались, Как хищные птицы, И дрожали, дрожали перила, Медленно она проходила. О, милые темные ресницы! Вас я увидел при свете факела смольного, Вас не забуду вовек! И я молился буре, как раньше солнцу, Как тихой лазури, Хотя и ведал, Что влечет меня ветер в тайгу, — Хотя и ведал, Что на том берегу, На белой таежной поляне, В серебристом тумане, На жертвенном камне, Причаститься мне должно кровью. Пусть ветер гонит волны; Пусть гибнут и гибнут челны; Кто я? Путник случайный! Я изведал новые тайны, Тайны крови и вина, Выпил чашу до дна. Так проходила она в брызгах пенных, И в очах ее неизменных, Всегда лучистых, Лучистых, Я читал новые скрижали Весеннего завета, Весенней печали. И вот — она, любимая, Как будто несет чашу причастия. Ступени слегка скрипели, И пели снасти, — А во мне был пир весенний, И нестрашно было ненастья. Так плыли мы весною — на север.