Вертолет летел над болотной речкой, извивавшейся как гусиные кишки, по направлению к Северной Сосьве. По берегам желтели островки берез; мелькали пепельно-серыми пятнами пожарища; простирались бескрайние болота, над которыми вальсировали мириады черных бабочек. Они кружили над карликовыми соснами-уродцами, согбенными, словно старики-шаманы, исполняя какой-то церемониальный танец. Вертолет мчался над караванами коров, гулявших «нос в хвост» окрест русских деревень по узким таежным тропам. На земле оставались «пионерские лагеря в тайге» — зоны или островки правопорядка, соединенные с «большой землей» узкоколейками и веткой Екатеринбург — Приобье. По ней зеленый поезд-«бичевоз» регулярно доставлял в эту глушь отборный человеческий материал. Через месяц-полтора по Оби пойдет шуга. Зимой в этих краях замерзают даже ангелы-хранители, а сейчас стояла замечательная пора — ранняя осень, рай без гнуса.

Недавно экипаж Ми-8, ведомый командиром Алексеем Никаноровым, занимался переброской отряда карателей тайги из числа охотников-иностранцев. В плане ознакомления с местными традициями и обычаями собирали кедровый орех «на лету». Процедура эта проста, как все противозаконное… Машина зависает над кедрачом и, раскачиваясь из стороны в сторону, воздушным потоком вытрясает, как душу, шишки из верхушек кедров. Главное в таких операциях — приземлиться недалече, быстро собрать добычу и вовремя улететь, пока, как говорят в народе, «ветер без сучков».

На этот раз Никаноров перевозил немного «шизанутый» коллектив этнологов-любителей, состоявший из трех сорокалетних москвичей — искателей приключений. Они направлялись в деревню Узкий Бор, откуда и намеревались начать экспедицию. Мужики готовились к научной работе, налегая на разные интересные напитки, и временами пытались раскачать вертолет. Задумали же они неслыханное — в рекордно короткий срок изучить мировоззрение народа манси и, более того, добраться до его гносеологических корней, раскопав могилы предков.

«Видный этноархеолог» — великан по прозвищу «рыжий лось», возглавлявший группу, пообещал командиру щедро отблагодарить весь экипаж, если не будет болтать лишнее об экспедиции. Да и сам Никаноров не особенно-то верил гробокопателям, предполагал, что столичных жителей влечет в глухомань все та же легенда о «золотой бабе» и «медном гусе», несметных сокровищах Югры, а также понятное желание напиться всласть и покутить на природе.

Приземлились недалеко от деревни на дно «умершей» к осени заводи. С «гнилого угла», с запада, ветер нагнал тучи, заморосил мерзкий осенний дождик. Метров за пятьдесят до поселка путников встретил долгожданный «мансийский дух» — резкий запах, напоминающий смесь ароматов «Пуазон плюс» и «Воздух минус». Рядом с избами вонь стала невыносимой. Однако человек ко всему привыкает, даже к дерьмовой жизни в собственном дерьме. Экспедицию встречала на краю деревни из пяти домов и семи амбаров на курьих ножках делегация аборигенов и собак. Впереди шел местный голова, бригадир и ветеринар Николай, которого за глаза величали «скотина-фершел». Это прозвище прилепилось к нему по причине крутого нрава, если не сказать, деспотизма в управлении людским и оленьим стадом, что, однако, благоприятно сказывалось на благосостоянии жителей поселка.

Никаноров по таежному обычаю тепло поприветствовал старого знакомого и передал ему подарки для всей родни. Привез он два литра спирта, папиросы, керосин и особо ценимый поселянами «индийский» чай, по запаху и вкусу напоминавший бывшие в употреблении, хорошенько распаренные березовые веники.

Зашли в дом Николая — хибару в центре деревни с прилепленной сбоку пародией на огород. Живой огонь трепетал в очаге-чувале; стены единственной комнаты, оформленной в «неомансийском» стиле, украшали черепа лосей, оленьи рога, лисьи хвосты, календарь с кошечками и фотография Жукова… Она, наверное, напоминала хозяину о национальном «культурном герое» по имени Мир-Сусне-Хум, который, совсем как маршал, любил «прокатиться с ветерком» на белом коне. Были здесь и следы «колонизации» — лавки, фаянсовая посуда, граненые стаканы, застекленное окно и книги на самодельной полке. Медвежья шкура, как икона, висела на закопченной стене в мужской половине дома.

Хранительница очага круглолицая матрона Марьяна полулежала в импозантной позе, тщательно расчесывая гребнем длинные пряди волос, прямо над лавкой и колотила по ней обухом топора. Она давила вшей да блох этим народным и экологически чистым способом. Впрочем, вероятно, многим интимным насекомым удавалось скрыться и избежать заслуженной кары.

Отложив дела, хозяйка-чумработница собрала на стол. Гости, возбужденно базаря о красотах тайги, уселись на почетные места, закусили котлетами из лосятины, зажаренными в чесноке, сосьвинской селедкой, пустили спирт по кругу, выпили клюквенного чаю. Приезжие угощали хозяев датской ветчиной, салями, апельсинами и «ромом с колой».

К концу пиршества скуластая рябая физиономия Федора Анямова появилась в дверях. Федя был местным охотником и, вероятно по совместительству, юродивым, в душе которого, хранился честный образ тайги. Он стремительно передвигался в пространстве, резво семеня кривыми ногами.

— Лёсика пиехала! Лёсика пиехала! — заверещал он радостно и бросился обниматься с Алексеем. Потом с особым чувством, близким к пиетету, заглядывая в глаза пилота, спросил: — Верталетка Нарьян-Мара полетит? Полетит Нарьян-Мара?

— Нет, не полетит «верталетка Нарьян-Мара»! Нет нам никакого резона туда переться, Федя, — вспылил Алексей, отвечая на регулярный вопрос. У Федора в Нарьян-Маре жили какие-то дальние родственники, которых он несколько лет кряду порывался посетить. Однако скорее всего ему просто не сиделось на месте; его таежная душа жаждала экзотики. — Отдохнем немного и вернемся на базу в Урай. Через неделю в Соликамск вылетаем, повезем археологов с добычей! Ты лучше, дорогой, выпей, вот, чайку с ромом, закури, — добавил Алексей примирительно.

Дождь выдохся. После обильного ужина Никаноров намотал на шею метра четыре заранее припасенной бумаги и отправился в сторонку за амбары, посидеть, подумать о жизни… В последнее время он размышлял о том, какая теория мироздания более достоверна — первородного «большого взрыва» или удачной рыбалки гагары, выловившей землю со дна «первичного океана». Не прошло и нескольких минут, как Федор с мансийской прямотой присел в мох рядом и тоже задумался. Он посопел, дождался из вежливости подходящего момента и вкрадчиво спросил: «Верталетка Салехарда полетит?» Никаноров ничего не ответил, только многозначительно вздохнул. Вернулись в дом.

Мужики продолжали кутить. Они представились хозяину «друзьями», напоили его и принялись «окучивать» на предмет тайников и сокровищ. Николай любил метко выражаться и в этих целях использовал общепонятный язык: грубо обтесанные, «сучковатые» слова-жерди, позаимствованные у соседей-зэков. Он так и заявил «ученым»: «Таких друзей — за хрен да в музей!» Несмотря на уговоры и посулы, бригадир отказался-таки идти проводником с чужаками в шаманские места. Сообщил братве, что нельзя, мол, «выдрючиваться» и беспокоить предков, а то они «уши к заду пришьют». На этот довод «рыжий лось» брякнул: «Вот ведь, хмырь болотный!»

Вогулы ненавидят остяков, остяки ненцев и вогулов, а Федя любил всех таежных жителей — белок, медведей, духов, остяков, зэков, археологов, а к вертолетчикам-небожителям вообще относился с нескрываемым почтением. Он в беседу не встревал и не мог уразуметь «научного шовинизма» Николая, любившего посмеяться над Федоркой-дурачком и посетовать о былом величии мансийской нации. Кроме русских бригадир поносил всех соседей — «сукиных детей», которые-де тоже повинны в гневе матушки-земли и мансийском декадансе.

Деревня эта стояла в местах, куда не доходили христианские пророки, а вот советские добрались и устроили колхозный рай… Как-то по путям пророков забрел в эти места конь. Конь как конь — гнедой и с яйцами. Быстро же он, однако, сбрендил на вогульской-то воле! Конь-огонь в момент «полинял» и совсем не походил на символ славы предков манси, кочевавших по Великой степи: слонялся по деревне без дела, пугал мансийскую молодежь, норовил лягнуть надоедливых собак, в исступлении гонял оленей и в конце концов был безжалостно усыплен «скотиной-фершелом».

Вертолетчики улетели с грузом подаренной поселянами рыбы и клюквы, гости покутили порядком и заночевали в доме. На заре испарения их пьяных, но довольных душ расплывались по холодной комнате. Мужики встали, позавтракали и втроем отправились к священным местам Холочи — «горы мертвых» — в «пустыню тайги», но искали они не человека, а его золотых идолов. По ржавой болотной воде-жиже, через сосновые перелески и боры, напоминавшие изнутри готические соборы в тихий и светлый день, пришельцы медленно продвигались на северо-запад. «Заверованное» чернолесье то поглощало старателей от археологии, то отпускало на волю.

Федор спозаранку проверил ловушки, помаялся часа три, покрутился в деревне и отправился вдогонку за гробокопателями. Углубился в тайгу, пробежал километров пять «комариной рысцой», отдышался, прислушался. Где-то недалече толковали о чем-то глухари, скрипели шайтанские деревья… Он хорошо знал эти места, разгуливал по зыбким мхам болот «аки по суху» и без особого труда настиг горе-археологов. Охотник пристроился в арьергард к научным силам и решил за ними последить.

На второй день к вечеру старатели дошли до места, разбили лагерь и приготовили инвентарь — топоры, лопаты, ломы, щеточки, чтобы стряхивать с золота пыль веков. Потом разожгли большой костер, устроили пиршество, палили из карабина по пустым бутылкам и прокутили полночи. Все это время Федя-следопыт был начеку, преследовал путников на безопасном расстоянии. Он ставил шалаш в укромном месте, исподтишка курил «беломор» и глубокомысленно пил чай.

На следующий день мужики проснулись только к обеду и принялись шуровать по окрестной тайге. Ходили по запретным «шаманским» тропам, подкапывали «заверованные» камни, шманали по культовым амбарчикам и находили всякую чепуху: деревянных и тряпичных божков, разбирали невысокие, в пару бревен, срубы над общими захоронениями. Не обнаружив ничего ценного, они чертыхались, наспех зарывали могилы и шли дальше, для храбрости запивая ром водкой. Так трудились в поте лица целый день, но золота не нашли. На вторые сутки по глупости или незнанию раскопали несколько свежих могил, в которых и не могло быть ничего, кроме костей, истлевшей меховой одежды и ржавых ружейных стволов. Люди-то умерли в раю!

Федор, наверное, так бы и наблюдал со стороны за «археологическим» процессом, порываясь время от времени помочь старателям разобрать какой-нибудь норовистый сруб, но дело дошло до последнего приюта его отца. Однако и тут Федя не спешил, поскольку в его дурной голове созрел гениальный план. Он подождал, пока мужики раскопают могилу основательно, а потом перешел к решительным действиям. Подкрался сзади, выскочил из укрытия со зверским выражением на лице-маске, направил двустволку на ковырявшихся в могиле субъектов и прокричал:

— Стой, кто такой?

— Дед, ты брось это… Ошалел что ли? — пролепетал один из мужиков.

— Кто такой?

— Археологи мы, из Москвы приехали…

— Зачем отец откопал? — еще строже вопрошал охотник.

— Успокойся, дорогой, извини, не знали! В музей его хотим сдать… в Москву, — нашелся старший рыжебородый хулиган и потихоньку вылез из ямы. — Ты брось пушку-то, дед!

— Хорошо, пусть Москва едет, отец всегда хотел Москва смотреть! — ответил Федор, улыбаясь, и опустил ружье.

При этих словах любящего сына небеса прослезились — пошел дождь. Охотник по-приятельски подбежал к мужикам, помог перепуганным старателям, которые, к счастью, забыли о карабине, собрать останки отца в мешок и закопать для приличия могилу. Тут только, окончательно протрезвев, они узнали в потрепанном жизнью Тарзане старого знакомца. Продолжать поиски сокровищ как-то сразу расхотелось. Утром свернули лагерь, прихватили с собой пару божков-сувениров и нефритовых безделушек, пошли «взад пятки», домой в деревню. Анямов ликовал, по дороге все норовил накормить спутников местными деликатесами и бережно, никому не доверяя, нес белые кости пращура.

С опытным проводником добрались до Узкого Бора за день с небольшим, так что вертолетчиков пришлось немного подождать. Своим Федор ничего не сказал, а на все расспросы Николая твердил: «Хороший человек археолог, хороший!» Только во время «разбора полетов» в присутствии Никанорова он с трагической ноткой в голосе, безапелляционно заявил, прижимая целлофановый пакет к груди: «Лёсика! Верталетка отец повезу! Соликамска повезу!» Бригадир выругался, родня ахнула, мужики покривились, а Алексей рассмеялся и согласился доставить ценный груз по назначению: «Хорошо, черт с тобой, собирайся! Забросим тебя в деревню на обратном пути!»

Провожать гостей следует до самого вертолета, иначе они удачу увезут. Николай и домочадцы недобро смотрели на отщепенца Федора, который, не скрывая восторга, семенил впереди всех к заветной цели.

Через день в Узкий Бор нагрянули спасатели. Вертолет с «археологами» упал в отрогах Северного Урала. Помощь пришла с опозданием, да и не могла она поспеть вовремя. Экипаж, пассажиры и археологические находки сгорели…

Первые снежинки как свидетели святости снега и вечного изменения мира закружили над Югрой, ее зыбкими болотами, размытыми дорогами, забытыми лицами и судьбами. Тайга глухо стонала, вздыхала и охала, ежилась от нутряного страха, как будто страдала от кошмарных видений, в которых зловещие маски смерти выглядывали из тьмы.

Москва, Женева, 2005 год