7:30
Сонные веки неохотно отлипли друг от друга. В них сразу впился очередной пасмурный день. От вчерашнего солнца не осталось и следа, зато дождь будто и не кончался. Свесив ноги, я лениво сел на край кровати. Затылок раскалывался, тело ломило так, словно по мне проехалась повозка с сеном, а в руках поселилась пугающая слабость. Я протер глаза и зевнул. Свежесть дыхания была на нуле, если не сказать – «ушла в минус».
– Вставай. Иди чисть зубы, – пробубнил я себе под нос и скривился от новой порции аромата.
Как только я встал, тошнота и головокружение захватили меня в плен, а слабость добила окончательно. Меня штормило.
Пытаясь собраться с мыслями, я проклинал работу, на которую мне еще предстояло ехать.
Я совсем забыл о существе, случайно поселившемся в моем доме, и вздрогнул при виде светлого пятна, приближающегося ко мне из угла гостиной. Сонный мозг не сразу распознал собаку, и моя реакция была неожиданной для нас обоих. Пес подбежал, виляя хвостом, неподдельно радуясь встрече, и я, хихикая над собой, погладил животное.
– Привет! Ты слишком быстрый для моей дурной головы. Как спалось? – Он таял от внимания, пристально глядя в глаза и высунув язык, размахивал задом, словно маятником. – Пойду приведу себя в порядок, а то опух и пахну, как мертвый китайский пчеловод, искусанный пчелами.
Зубная паста, щетка, идиотское выражение лица в зеркале – полупрофиль с выпученными глазами и набитым ртом – все это я с утра!
– Ух! Вот так бы на паспорт сфотографироваться! Правда, выглядишь ты, парень, точно зомби. – Я оскалился и прошелся языком по зубам.
Немного воды и фен вернули мне человеческий облик. Одевшись, я закрыл дверь в спальню, оставил собаке воду и еду, расстелил в прихожей газету и вышел из квартиры. Холод тут же ударил по щекам, словно пытаясь разбудить меня и хоть немного встряхнуть. Голова кружилась и почти взрывалась от пульсации, но свежий воздух все-таки спасал от сильной тошноты. Взяв себя в руки и стараясь не обращать внимания на непогоду, я поплелся к остановке.
8:07
Здесь меня уже ждали хмурые лица и обрюзгшие тела в безликих одеяниях. Газетный киоск и мокрые скамейки. Грязные автобусы и нетерпеливые водители. Все, как всегда, вот только не было бездомного.
Мужчина из шестидесятых. До вчерашнего дня я не обращал на него внимания. Казалось, он был здесь всегда. Но сегодня я задумчиво оглядывал остановку в надежде увидеть его – и не находил знакомые черты среди окружавших меня людей.
8:56
Я в офисе.
Привычно-безразличное приветствие коллег. Просиженное, дешевое офисное кресло и надоевший компьютер. Все – как всегда.
12:50
Обед.
Этажом ниже – отличная столовая. На дверях, конечно, написано «кафе-бар», но с чего они так решили – непонятно. Берешь поднос, встаешь в очередь – и вперед за едой! Все приборы – за столбом у кассы, а поев, «убери за собой». Вот тебе и «кафе-бар». Но, надо признать, готовят здесь вкусно, хотя и без изысков. Порой кажется, будто наелся домашней стряпни: голубцы с мясом, рис с бараниной, омлет с беконом, жареная печень… Быстро и недорого!
16:00
Ничего интересного.
Каждый сотрудник был, как всегда, на своей волне, пересекаясь с другими лишь на время перерыва на чай или кофе. В остальные же часы было полное ощущение, что ты присел с компьютером на ступеньки уличной лестницы возле какого-нибудь универмага и занимаешься своим делом, не отвлекаясь на прохожих. В такие минуты трудно согласиться с тем, что человек – социально-организованное существо. Хотя, пожалуй, наше основное отличие от других стадных в том, что мы и посреди себе подобных умеем быть вне общества.
18:00
Ужасное состояние.
Наступил вечер – и тело словно расклеилось на куски, иначе и не скажешь. К головной боли и кашлю присоединились кости. Колени, локти, скулы, поясница – все ломило и ныло с нарастающей силой! Я потрогал лоб; он был, как мне показалось, горячим. Тонкий слой испарины, выступившей в складках над бровями, остался на ладонях. Маслянистый пот не высыхал, несмотря на ветерок от веера, наспех сделанного мной из какой-то картонки.
«Надо уходить. Пора домой, – зависла мысль. – Пошли все в задницу! Пора домой».
18:20
Начхав на мнение коллег, я вышел из офиса и, кутаясь в плащ от промозглого ветра, побрел на остановку. Почему-то, возможно из-за давления, закладывало уши.
Я слышал глухие удары каблуков и собственное дыхание. Словно вокруг ничего не происходило, словно улица была пуста. Я понимал, что попросту зациклен на своем состоянии, как и большинство больных.
18:28
Я на остановке в ожидании автобуса, следующего прямиком к моему дому. Ну, почти к нему.
«Надо же, сегодня так рано ушел с работы – и никто слова не сказал. Видимо, информация о моем повышении все-таки просочилась. Ну и пусть осторожничают. Замолчали и присели на свои места».
19:15
Вот я и дома.
Уже и не вспомню, когда в последний раз возвращался домой в будни до восьми часов вечера. Единственным желанием было поскорее принять горизонтальное положение, закрыть глаза и оказаться в тишине.
Ступни отекли, вены вздулись, снимать обувь было тяжело. Носки словно срослись с ногами и нехотя отлипали от них, оставляя на покрасневших пальцах мелкий рисунок, отпечатавшийся на коже, словно через трафарет.
– Долбаная синтетика, – соединяя два снятых носка в один, пробубнил я. – Кожа – словно в целлофане!
От высокой температуры немного загрузилось сердце; поднимаясь по лестнице и освобождаясь от носков, я запыхался. Сев на корточки прямо в коридоре, я вслушался в сердцебиение: тахикардия была налицо.
– Надо же! – Пес тут же подбежал ко мне. – Каких-то пять лет назад знать не знал, что такое одышка. А теперь на тебе! И колени, и поясница, и, вот еще новости, вздохнуть не могу… – Пес лишь вилял хвостом в ответ. – Подожди, парень, – продолжал я, сидя на грязном половичке. – Сейчас доползу-таки до дивана!.. Как день прошел? Ел, пил, ждал? – Собака стояла, прикрыв глаза и наслаждаясь поглаживанием по холке. – Хм, вот оно, мгновение искренности! – Мое лицо расплылось в улыбке, а Пес в знак согласия лизнул мне руку.
20:40
Мне плохо.
Состояние стало заметно ухудшаться. Перерыв всю аптечку, нашел там какие-то средства от простуды. Я не был уверен, что это поможет, потому что не понимал, от чего себя лечить.
«Простыл ли я? Или все-таки получил сотрясение? А может, и то и другое? В любом случае, антибиотики не будут лишними».
Поймал себя на мысли, что давно не болел: баночки и упаковки с медикаментами покрылись толстым слоем пыли. Возможно, многие из них уже просрочены, но что с того?
Выпив непонятно что, развалился на диване и уткнулся в телевизор, не вникая в информационный поток, исходящий из чертова ящика.
– Господи, что за гадкое состояние? Меня били не только в нос? Ты это видел? У меня ощущение, что лупили по всему телу ногами!
Пес приподнял голову, пристально поглядел на меня, потом снова опустил морду на передние лапы и закрыл глаза.
22:54
Я проснулся.
Так сладко задремал на теплом диване, что и не заметил, как провалился в небытие. Лениво приподнявшись на локте, взглянул на часы над телевизором. Голова гудела, словно столярная мастерская, и в этом шуме угадывались как свист, так и голоса, разлетающиеся гулким эхом.
«Надо идти в кровать, а то перебьешь сон и будешь потом мучиться всю ночь».
Я медленно поднялся и ухватился за голову.
«Сейчас взорвется. Невозможно это терпеть».
То, что я чувствовал вчера, было лишь легким намеком, по сравнению с сегодняшней надвигающейся бурей
.
23:00
Холодная кровать не добавила в мое состояние комфорта. Съежившись под одеялом, я терпеливо ждал, когда оно прогреется.
В минуты, когда ты болен, одиночество чувствуется острее. И тогда, когда ты нуждаешься в простом прикосновении и убаюкивающем нежном слове, когда безразличие вокруг даже не задевает, пролетая сквозь пустоту, которая образовалась у тебя внутри, когда тебе не нужно ничего, кроме того, чтобы быть нужным кому-нибудь, – именно тогда одиночество бьет в самую «десятку». В самый центр твоего сердца. И ты начинаешь плакать. Слезы льются сами собой, вырываясь наружу в надежде помочь тебе хотя бы тем, чтобы убаюкать.
23:10
Раздался рингтон, и под мажорный перебор гитары на дисплее телефона высветилось новое сообщение. Я вздрогнул.
Во входящих сообщениях красовалось «здравствуй».
– Опять этот идиот! – Я прищурился и столь же лаконично ответил:
«Что?»
«Не спишь».
«Ты – как в анекдоте. Поздней ночью один толкает другого локтем и говорит: “Постарайся уснуть”».
«Не спишь».
«Засыпал».
«Знаю».
«Ты опять меня видишь?»
«Я всегда тебя вижу», – последовал ответ.
«И откуда смотришь?»
Телефон помолчал несколько минут.
«Я близко».
«Ух, как интересно! – хотя это нервировало меня, поскольку было совсем не до переписки. – У тебя есть конкретный разговор?»
«Я намного ближе, чем ты думаешь».
«Прекрасно. Вот только я так и не понимаю, чего ты хочешь от меня, сорок седьмой».
«Ты помнишь? Это приятно».
«Да, несложное число».
«Нет, число непростое. Оно тебе не нравится?»
«Обыкновенное число».
«Не лги».
«Лгу?» – удивился я.
«Лжешь».
«Откуда столько уверенности?»
«Тебе оно не нравится».
«Чего ты от меня хочешь?» – я начал раздраженно набирать текст.
«Речь не о желаниях, а о нежеланиях».
«Каламбурим помаленьку?»
Незнакомец перестал писать, а я, подождав пару минут, положил телефон на тумбочку у изголовья кровати и, откинувшись на подушку, стал массировать виски. Рядом тикали часы, за окном проехала грузовая машина, а я, зажмурившись, вникал в головную боль.
И вновь раздался гитарный перебор.
«Ты знаешь, что полтергейст бывает чаще днем?»
«О чем ты? Что тебе нужно?»
«И кстати, полтергейст – это признак агрессии привидения».
«Для чего ты мне это пишешь?»
«Для того, чтобы ты не так боялся ночью».
«А кто тебе сказал, что я чего-то боюсь?»
«Все чего-то боятся».
«Чего ты хочешь?»
«Ночью они не столь агрессивны. Это их время, и они могут просто наблюдать за тем, как ты спишь».
«Что тебе нужно?!»
«А вот днем они злятся. Не то чтобы им не нравился свет…»
Мое терпение было на исходе. В нагрузку к болезни и усталости весь этот бред раздражал еще больше.
«Уважаемый сорок седьмой, можем ли мы перенести наше общение на другой раз? Я плохо себя чувствую, и мне нужно спать».
Я старался быть максимально корректным.
«Я знаю, что ты устал».
«Спасибо».
«Я знаю, что ты боишься».
«Ок. Я боюсь. Это все?»
«А они пусть смотрят на тебя».
«Хорошо, пусть смотрят», – отмахнулся я.
«Но ведь ты их не видишь. Так что, если не хочешь пугаться их присутствия, просто не наблюдай ночью за собакой в щелку двери. Она может видеть и играть с ними».
Я нервно улыбнулся и на миг забыл о своем состоянии. Откуда этот некто знает, что у меня есть собака?!
Я уставился в одну точку и завис, словно компьютер, поврежденный вирусом. Какой-то идиот на другом конце провода начал приобретать более чем странные черты. Бредни сумасшедшего слишком часто стали совпадать с реальностью.
«Откуда ты знаешь про собаку?»
«Я знаю все. Просто пока ты мне не веришь».
«Что еще ты знаешь?»
«Я знаю, что ты часто смотришь наверх».
«В каком смысле?» – недоумевал я.
«В самом прямом. Что наверху?»
«Небо».
«Не так высоко. Что наверху над тобой?»
«Надо мной потолок».
«Молодец, хороший мальчик. Горячо».
«Значит, я часто смотрю на потолок?»
«А разве нет?»
«Все смотрят на потолок».
«Но не над всеми сорок седьмая квартира».
Я снова вздрогнул.
«Ты следишь за мной? Ты знаешь, где я живу? Кто ты? Зачем ты пишешь мне?!» – Я стал быстрее набирать буквы, ощущая неуютное состояние беспокойства.
«Ты зашел не с того входа. Здесь ты не найдешь правду. Все по-другому. Когда ты узнаешь, кто я, тогда тебе станет по-настоящему страшно. Хотя не думаю, что меня нужно бояться».
«Кто ты?»
«Ну а теперь давай спать. Ты устал».
«Нет уж, подожди! Откуда ты знаешь, что у меня есть собака?» – Я настаивал на ответе, понимая, что у меня нет ни одного рычага давления на этого человека.
Абонент молчал, а я напряженно теребил в руке трубку телефона, чувствуя, как мой дом медленно покидает уют. Словно кто-то вторгся на мою территорию, лишая чувства безопасности.
«Будешь молчать?»
Незнакомец ответил:
«Собаки играют с ними».
«Если ты не отвечаешь на мои вопросы, то какой смысл в нашем общении?»
Ответ:
«Собаки играют с ними».
«Все, пока! Не вижу смысла в переписке».
«Не хочешь пугаться – не смотри на собаку ночью. Собаки играют с ними».
Я не отвечал. Голова еще больше загрузилась всяким хламом.
Новое сообщение:
«Собаки играют с ними».
И снова:
«Собаки играют с ними».
Опять и опять:
«Собаки играют с ними».
«Собаки играют с ними».
«Собаки играют с ними».
«Собаки играют с ними».
«Собаки играют с ними».
«Собаки играют с ними».
«Собаки играют с ними».
«Собаки играют с ними».
«Собаки играют с ними».
Целая лента одинаковых смс. Я растерянно смотрел на дисплей, недоумевая все больше с каждым новым сообщением.
«Собаки играют с ними».
«Собаки играют с ними».
«Собаки играют с ними».
«Собаки играют с ними».
«Собаки играют с ними».
«Собаки играют с ними».
Каждые три-пять секунд раз за разом – одно и то же смс:
«Собаки играют с ними».
«Собаки играют с ними».
Я быстро набрал:
«Хватит!!!!!!!!!!!!!!!! Чего ты хочешь от меня?!?!?!?!?!?!»
Мои нервы были на пределе. Я отложил телефон на тумбочку рядом с кроватью и глубоко вздохнул, заглушая звук вновь приходящих сообщений. Перебор нейлоновых струн повторялся каждые несколько секунд. Лежа с закрытыми глазами, возмущенный и больной, я старался мысленно отвлечься от человека, который так легко вывел меня из равновесия. Но незнакомец не унимался и продолжал терроризировать.
Устав от этого идиотизма, я поставил телефон на беззвучный режим, и в комнате воцарилась долгожданная тишина. Лишь дисплей, время от времени освещающий часть комнаты тусклым серо-голубым светом, говорил о неугомонности моего собеседника.
В детстве мне говорили, что сон придет быстрее, если, засыпая, считать овец. Я вспомнил это, закрыв глаза. Но все мои старания были тщетны, так как представить овец мне не удавалось. Я стал считать удары сердца, отдававшиеся в висках. От переутомления глаза самостоятельно открывались, словно протестуя. Я чувствовал, как дрожали веки, но упрямо продолжал считать. И через некоторое время начал проваливаться в сон, стараясь не вспугнуть долгожданную негу.
«Вот оно, сладкое избавление от боли и хмурого бодрствования. Вот он, момент, когда путаются мысли и ты улетаешь…»
Длинный темный коридор со стенами, обитыми непонятным материалом: то ли кожа ящерицы, то ли облупленная штукатурка, – при тусклом свете и не разглядеть. Я иду вперед плавно и бесшумно, не слыша ни малейшего шороха. Меня переполняет странное ощущение легкости, почти невесомости. Хочу поднять руки и дотронуться до стены, но не могу, так как у меня их нет. Не могу ни за что ухватиться, оттолкнуться. Пытаюсь идти быстрее или подпрыгнуть, но нет ног. Даже не чувствую, как дышу, поскольку у меня вообще нет тела! Я – словно воздух, плывущий в непонятном пространстве в неизвестном направлении. Я набираю скорость и не могу остановиться, как машина без тормозов, медленно скатывающаяся с горки. Вижу, что коридор скоро закончится и что впереди гигантская пустота, космос, черное небо, но ничего не могу сделать! Я подплываю к краю – а там бездна, пугающая своими размерами! Понимаю, что через секунду упаду в нее и надо бы ухватиться за что-нибудь, но…
По инерции добираюсь до самого конца пола и вдруг останавливаюсь. Как мне это удается – не знаю. Хочу развернуться, отойти от обрыва, но не могу. Вдруг противоположный край коридора, откуда я пришел, медленно начинает подниматься. Плинтусы скрипят, стены не поспевают за полом и начинают лопаться, трескаются снизу и через секунду начинают осыпаться сверху. Штукатурка отваливается от стен большими пластами и падает, разбиваясь вдребезги. Все это похоже на кукольный домик, который пытаются перевернуть и вытряхнуть меня, как мусор из коробки.
«Долго мне здесь не простоять. Видимо, придется падать».
Едва успеваю подумать об этом, как срываюсь со спасительного островка. Сердце екает – и я лечу вниз.
Через несколько минут однообразного падения перестаю понимать пространство. Я словно в вакууме, в пустоте, окрашенной в темно-серый цвет. Как Алиса, падающая в кроличью нору, я каждую секунду жду удара оземь, и это отвратительнее самой смерти. Хочется зажмуриться, осознавая, что ты умрешь через минуту, а может, и сию секунду. Все зависит от глубины пропасти. И уж лучше видеть быстро приближающееся дно, чем пребывать в неизвестности. В первом случае можно хотя бы смириться и точно знать, что успеешь произнести молитву. Представьте, что вам завязали глаза и хотят перерезать глотку. Вас уже держат за волосы, и палач готов, но лезвие почему-то не касается вашего горла, и лишь один Бог знает, почему это не происходит и когда произойдет.
Несколько минут спустя я заблудился в своих ощущениях настолько, что перестал понимать, падаю ли я вообще или все это время стою на месте. Вдруг впереди появляется маленькая белая точка, которая стремительно приближается. Хочу прищурить глаза, разглядеть, но как это сделать тому, у кого их нет? Белая точка становится яснее, и я понимаю, что это дверь, которую я видел в прошлом сне. Обычная дверь, каких тысячи, возможно, такая же у вас в спальне. И она приближается – или я к ней, неважно! – и останавливается в паре метров от меня. Вокруг гробовая тишина, и лишь далекий звук моего сердцебиения нарушает ее.
Я уже знаю, что, как и в прошлый раз, дверь откроется, и сразу начинаю испытывать страх. Он проникает под кожу с самого затылка, не спеша опускается к пяткам – туда, где они должны быть. Я снова начинаю считать удары.
Один – два… Три – четыре… Пять – шесть.
С каждым ударом звук все четче.
Девять – десять… Одиннадцать – двенадцать…
Дверь оживает, дышит в ритм, пульсирует.
…Семнадцать – восемнадцать… Девятнадцать – двадцать… Двадцать один – двадцать два…
Мне страшно, но я смиренно жду финала. По прошлому опыту я понимаю, что мне никуда не деться.
…Двадцать семь – двадцать восемь… Двадцать девять – тридцать… Тридцать один – тридцать два…
Медленно опускается ручка двери, и покалывание проходит волной по моей отсутствующей коже, оставляя за собой ментоловый холод.
…Тридцать пять – тридцать шесть…
Хочу издать хотя бы стон, но нем, как рыба, и просто смотрю вперед.
…Тридцать девять – сорок…
Ручка опустилась до конца, щелчок – и дверь открылась. Не полностью, лишь узкая щель, а за ней – та же пустота цвета мокрого асфальта.
…Сорок три – сорок четыре…
Щель становится шире, и дверь уже открыта наполовину. Я чувствую чье-то присутствие и знаю точно, что там кто-то есть, и этот «кто-то» внушает мне ужас.
…Сорок пять – сорок шесть…
Дверь открывается полностью, скрипнув петлями точно в такт удара сердца.
…Сорок семь…
В дверном проеме стоит девочка лет восьми в сером платье, окаймленном кружевами, – старомодное детское платьице с пышными рукавами-«фонариками». Голова ее опущена, а редкие длинные волосы темно-болотного цвета аккуратно лежат на плечах. Тонкие ручки спокойны. Босые стопы изогнуты, как у балерины на пуантах, а под ними пустота, словно она висит, расслабив все свое тело, без малейшего движения. По всем законам физики девочка должна упасть, только вот здесь ли действовать этим законам?
Мне хочется ее рассмотреть, изучить. Я пытаюсь уловить все ощущения, запомнить каждый оттенок нарастающего чувства под названием Страх. Ведь именно сейчас я соприкасаюсь с чем-то неизведанным и жутким…
Девочка противоестественна. Руки, ноги, голова, тело – все вроде бы обычно, но есть в ней что-то такое, что дает понять: это не просто ребенок. И дело не в страшной худобе и не в том, что все открытые части ее тела бледны, как у восковой куклы. Всем своим существом я понимаю, что никогда прежде не встречал ничего более аномального. От нее исходит чужеродная нам, живым, энергия умершего человека. И все это – словно вязкая смола, липнущая к памяти. Я чувствую ее. Боюсь ее. Она безмолвна.
Проверяя себя на прочность, пытаюсь разглядеть ее лицо, но все так же не вижу его. Рождается мысль: «Меня ведь нет? Возможно, она и не видит меня?»
Сердце колотится со скоростью поезда, бегущего на всех парах! И вдруг девочка протягивает вперед правую руку, согнутую в локте, и прикрывает глаза ладонью, будто защищаясь от света. Затем так же вытягивает согнутую левую руку, только назад. Ее суставы, как пластилин, поддаются этому движению, хотя любой нормальный человек вывихнул бы плечо. Она зеркально прикрывает ладонью затылок. Выглядит это так, словно у нее сломаны плечо и предплечье, и локоть гнется в любом направлении. Ей это удается легко и, видимо, без боли.
Она поднимает голову, продолжая заслонять ладонью верхнюю часть лица. Стали видны очертания губ, острого подбородка и тонкой шеи, но девочка снова застывает так, что ни одна деталь не шелохнется на ее наряде. Будто она – поставленная на паузу голограмма. Вокруг звенящая тишина.
Вот слегка качнулась юбка, хотя бедра остались неподвижными. Не спеша она подает вперед мысок с красивым, почти идеальным подъемом.
«И правда, словно балерина…»
Но и в этом есть отвратительная аномалия, поскольку человек может согнуть ногу в колене только назад. Она же поднимает голень вверх, выворачивая колени в обратную сторону. Затем вторая нога. Выглядит это страшно. Только представьте себе маленькую девочку, стоящую у открытой двери с вывернутыми в обратные стороны ногами и рукой.
Я вижу сморщенные стопы и пальцы ног, сильно прижатые друг к другу. Кажется, от такого усилия они побелели еще больше. Девочка висит в воздухе, хотя напоминает труп человека, упавшего с крыши высотки и переломавшего себе все конечности. Глядя на нее, я начинаю чувствовать тошноту. Пытаюсь глубоко вдохнуть, но не ощущаю, как моя грудная клетка увеличивается и наполняется воздухом. Начинаю задыхаться… Вокруг ни единого звука, все происходит в полной тишине… Я задыхаюсь… Задыхаюсь…
В этот миг дверь резко захлопывается – и я открываю глаза.
