С.Чумаков

Видимость - "ноль"

Примечание: В тексте использованы следующие обозначения для географических широт и долгот:

\Grad{...} - градус; \Min{...} - минута; \Sec{...} - секунда

Москва. 10 января 1943 года

В папке утренней почты была информация из английского адмиралтейства. Союзники сообщали, что 5 января, в 15 час. 50 мин, радиоцентром Акурейри (Исландия) от советского судна принят сигнал бедствия: "Торпедирован на \Grad{74}\Min{12}\Sec{0} Норд \Grad{17}\Min{54} Ост. Всем: на Медвежьем наблюдательный пункт немцев". В эфир судно больше не выходило.

Собственно говоря, отозваться: "Вас услышали" - это было все, что союзники могли сделать для гибнущих. Да и судно не рассчитывало на помощь. Там знали жесткое правило войны: броситься на выручку никто из друзей не имел права, чтобы не подставить торпеде и свой борт.

Нарком, в недавнем прошлом полярник, понимал, что, если кто и спасся, те уже давно мертвы: по всему Баренцеву морю шли нескончаемые штормы с ураганными ветрами. Мороз стоял ниже двадцати. x x x

Но именно в полярную ночь, в шторм и пургу поодиночке уходили наши транспорты на прорыв, через Атлантику, где на всем пространстве от Новой Земли до Ньюфаундленда бродили фашистские рейдеры, подводные лодки.

После разгрома конвоя PQ-17 союзники перестали формировать караваны судов на Мурманск и Архангельск. Вот тогда в наркомате и родилась идея выпускать пароходы в одиночные рейсы. Маскировка от воздушных налетов полярная ночь. Непрерывные штормы, снежные заряды, движение вдоль кромки льдов в ледяной шуге снижали вероятность атаки подводными лодками. Суда должны были достигнуть американских портов, принять военные грузы, которые США обязались поставлять по ленд-лизу, и через Панамский канал, Тихий океан доставить их во Владивосток.

Моряки окрестили эти одиночные рейсы "каплями".

Пока из восьми "капель" - пароходов бесследно исчезло, растворилось два.

"Относительно небольшие потери. Тактика одиночных рейсов оправдывает себя", - подумал нарком. Здесь, на вершине морфлотовской власти, горечь утраты в какой-то мере заслонялась общей, сравнительно неплохой статистикой.

К информации из Английского адмиралтейства была подколота краткая справка о судне: "Лесовоз "Ванцетти", порт приписки Владивосток. Построен на Балтийском заводе в 1928 году. Направлялся с грузом леса из Архангельска в Нью-Йорк для ремонта и дальнейшего следования во Владивосток. Команда - 44 человека. Капитан - Веронд Владимир Михайлович, 1912 года вождения, эстонец, беспартийный, холост".

Педанты кадровики! Какое теперь имеет значение, был женат Веронд или холост? "Ванцетти"... - память подсказала, что с ним уже были однажды неприятности. - Да, апрель прошлого года... Это ведь его задержали японцы. Увели в какой-то из своих портов: попытка обвинить в шпионаже, в пользу союзников. Десять дней допросов, обыски..." Нарком взял толстый красный карандаш, размашисто, наискось справки, как бы окончательно перечеркивая название парохода и все, что с ним связано, "съедая" концы слов, написал: "Исключ. из списков, сообщить Арх. и Владив.".

Вестям о мертвых срочность необязательна. К середине января сообщение о торпедирования "Ванцетти" достигло Архангельска и легло на стол начальника пароходства. Он сразу вспомнил, с каким тяжелым чувством отправлял несчастный лесовоз в этот рейс. В мирное время под суд пошел бы за то, что выпустил аварийное судно - корпус помят льдами, котлы дышат на ладан, при встречном ветре и волне ход, по словам капитана, падал до полутора узлов. Он сразу вспомнил капитана-дальневосточника: еще молодой, но уже начавший полнеть и лысеть, фундаментально-медлительный. Вспомнил его фразу, произнесенную с каким-то ледяным спокойствием: "Ванцетти" в любой момент может оказаться беспомощным, как разбитый параличом старик..." x x x

Во Владивосток пакет из наркомата пришел в конце второй декады января, в тот момент, когда начальник пароходства и заместитель по кадрам обсуждали проблему - как наскрести команду для очередного уходящего в рейс судна.

- Что, неприятности? - озабоченно спросил кадровик, увидев как помрачнело лицо начальника.

Тот, не выпуская страничку из рук, подошел к карте, поставил крестик в Баренцевом море, сказал с горечью:

- Вот здесь торпедировав "Ванцетти". Две недели назад. Черт, а я хотел сберечь Веронда для флота. Он ведь все пороги обил, требуя отправить его в действующую армию. Видишь ли, считал, что больше пользы принесет, командуя торпедным катером. Готов был даже идти в морскую пехоту.

Архангельск. 20 декабря 1942 года}

В этот день "Ванцетти" еще стоял у бревенчатой стенки лесо-биржи. Запорошенный снегом, вмерзший в лед, без единого огонька, лесовоз казался покинутым командой до далекой весны, когда в океане утихнут свирепые зимние штормы, по реке с громом и треском пройдет ледоход.

Но пароход жил. На лед спустились четверо и пошли гуськом через Северную Двину в город. Пройдя с полкилометра, пролагавший путь массивный, двухметрового роста матрос остановился.

- В тайге проще ходить, - сказал он. - Погодим маленько. Где тут какая сторона? Где ж та хренова вешка? - Он включил фонарик, и конус синего света заметался по сугробам.

- Быстрее ищите, Машин, - недовольно отозвался капитан, шедший за ним след в след. - Двинемся на звук.

- Его же ветром сносит в таку метель. Вешка нужна, - упрямо повторил матрос.

- Есть вешка! - неожиданно воскликнул радист Рудин: в голубоватом круге чернела верхушка елочки.

- Ну, маркони, ну, нанайский глаз, - повеселел Машин, - тебе не морзянку ключиком стучать - белок в тайге бить!

- Комментарии завтра, пошли! - торопил капитан. Снова двинулись вперед, подсвечивая тропу хитрыми американскими фонариками: хочешь - синее стеклышко можно выдвинуть, хочешь - красное или зеленое, а можно и просто белое оставить. Но кому нужна сейчас эта синяя маскировка, какой "мессер" в пургу, ночью, появится над Архангельском?

Замыкал группу худенький юнга. Его, почти мальчишку, съедало любопытство:

- Слушай, маркони, а что это капитан не в себе? Как стали собираться, так покой потерял. С чего бы это?

- Потеряешь... - неопределенно отозвался Рудин. Он догадывался, в чем дело, но рассуждать на эту тему не имел права. Когда капитан нацепил кобуру, взял портфель, ему велел взять полевую сумку, да еще охрану приказал снарядить, Рудину стало ясно - возвращаться придется с засургученными пакетами. А они выдаются лишь - в одном случае - перед выходом в море.

Капитан действительно был, как выразился юнга Серега Зимин, "не в себе". Всего час назад у него еще теплилась надежда встретить Новый год здесь, но вызов в пароходство менял все. Теперь он шел молча и хмуро, потому что в голове, словно дрянная пластинка, прокручивался месячной давности разговор в техотделе пароходства. Проклятая память: сохраняет все, до жеста, до интонации. Он даже пытался отвлечься от мрачных воспоминаний вопросами самому себе: "Так что было 26 мая? Сан-Франциско, в 16.30 учебные стрельбы на полигоне из трехдюймовки. Шесть попаданий из восьми. "Браво, кептен, ваши моряки - прирожденные артиллеристы, с вас бутылка виски"...

- ...А 26 апреля? Шестой день в плену у японцев. Желтое лицо с раскосыми, въедливыми глазками - запасный лейтенант императорского флота Масафуми Дзуси. Палец с нестриженым ногтем в десятый раз листает радиожурнал. В десятый раз один и тот же вопрос на ломаном английском: "Так где же радиограмма о наших боевых кораблях? Не отпирайтесь, капитан, вы ее послали. Наши службы перехватили шифровку". - "Это была обычная метеосводка", - десятый раз ответ-стереотип.

А 26 ноября? Он требовал, чтобы пароход поставили в док. Он слово в слово вспоминал свои первые фразы:

"Поймите, мы уже семь месяцев тащимся со скоростью пешехода. Мы не годимся даже в баржевый конвой. Это же безумие с таким винтом идти через Атлантику, а нам рано или поздно придется. Это же все равно, что фланировать по переднему краю в расчете на перелет, недолет или пальбу мимо".

"Понимаю вашу озабоченность, капитан. - Ах, как противно, долго и, как показалось, наслаждаясь своей властью, старичок инженер выдержал паузу, не спеша протирал пенсне, упрямо глядел мимо него. - Судя по тексту, лопасть вы изволили помять недавно, в Карском море. Причем замечу, всего одну. Вам, голубчик, еще повезло, учитывая ледовую обстановку минувшей полярной навигации".

"Но нам еще во Владивостоке поставлен винт с неправильно рассчитанным шагом. Удар льдины усугубил... Из-за винта машина все время на форсаже, котлы в аварийном состоянии. Все может к черту полететь в любой точке океана".

"Позвольте, но какие к нам претензии? - Инженер развел руками: в одной - пенсне, в другой - носовой платочек. - Все вопросы к тому, кто принял судно".

Как тогда не сорвался? Его недвусмысленно обвинили в том, что он "прохлопал" брак. Не объяснять же, что из Владивостока шел в Америку на ремонт, а вместо этого пришлось срочно везти снабжение в заполярные порты. Не рассказывать же о ранней подвижке льдов в Восточно-Сибирском море, о том, как льды выжимали на запад суда, уродуя обшивку, калеча винты. Сам прекрасно все знает. Отозвался лишь одной фразой: "Вы должны понять, война заставила". Инженер наконец прицепил пенсне, сказал: "Война войной, голубчик. Кто-то под предлогом временных трудностей сделал вам ремонт по принципу "тяп-ляп". Вы не устояли перед требованием немедленно выйти в море, не позволили себе испросить пару дней для скрупулезнейшей проверки всего, что нагородили дальфлотские ремонтники. В мирное время мы бы исправили ваш брак. У нас прекрасный завод. Вы были там? Нет? А жаль, убедились бы, что теперь нет ни сил, ни материалов. Понимаете, ни-че-го. Вы бы увидели, кто там остался. У меня внучка в "глухарях". Шестнадцать лет - и заклепки, кувалдой, в две смены".

Пришлось самим обрубить погнутую часть лопасти. И вот теперь этот вызов в пароходство. Давно ожидаемый и все равно заставший врасплох. x x x

К сугробам добавилась еще одна полоса препятствий. Вышли на фарватер, где лед был взломан, вздыблен ледоколами. Какие теперь вешки? Не угодить бы в затянутую тонкой коркой, присыпанную белой пудрой полынью. Глянув на вставшую дыбом льдину, капитан отметил, что панцирь на Двине фута два толщиною, не меньше - трудно будет выползать даже с ледоколом.

- Дурак я, шест надо было взять, - басил Машин. Он скинул винтовку и прикладом простукивал лед, прежде чем сделать шаг вперед. Веронд его не подгонял, а старательно ставил свои шикарные унты точно в следы валенок Машина.

Наконец снова выбрались на ровный лед, как оказалось, много правее тропы. Вот и скрипучий деревянный настил тротуара. Теперь темп задал капитан. Машин поотстал, поравнялся с радистом. И его томило тревожное любопытство.

- Слушай, маркони, и чего он свиту с собой тянет? Сколько раз сам бегал. Тебя - понятно, может быть, по радио чего домой скажешь. А мы с Серегой да при оружии, зачем?

- Задай вопрос полегче.

- Значит, не знаешь или врешь, что не знаешь, - обиделся матрос. x x x

В кабинете начальника пароходства стелилось облако табачного дыма. Когда Веронд доложил о себе, хозяин кабинета начал без всяких предисловий:

- Итак, погрузку вы закончили.

- Давно. Сейчас своими силами пытаемся довести котлы до ума.

- Ремонт закругляйте срочно.

- Но...

- Знаю, о чем собираетесь сказать. Отменить приказ не имею права.

- ...Но, - упрямо продолжал Веронд, - "Ванцетти" в любой момент может оказаться беспомощным, как разбитый параличом старик. Страна может потерять пароход. - Говорил с холодным спокойствием, словно речь шла не о нем самом, его команде и судне, а о ком-то чужом. - Но... это не значит, что "Ванцетти" просит вас отсрочить или отменить приказ. Капитан лишь ставит вас в известность о состоянии судна, как видите, даже без письменного рапорта. Он ведь имеет право на это?

- Да, Владимир Михайлович, имеет, но он, то есть вы, обязан мобилизовать все силы, чтобы дойти куда приказано. Вот пакет. Координаты, где его надлежит вскрыть, указаны. Распишитесь в получении.

Прежде чем поставить дату и подпись, Веронд полюбопытствовал, за чьею она следует: "Цибулькин Владимир Андреевич, капитан "Кузнеца Лесова".

Почти месяц они стояли на лесобирже рядом. Где он теперь? По срокам мог даже проскочить в Штаты.

Размашистая подпись не уместилась в отведенной клетке. Веронд смущенно пыхнул трубкой, виновато посмотрел на начальника пароходства и встретился с его странно-настороженным, изучающим взглядом.

- Что, думаете, трушу? - спросил напрямик.

Тот не спешил с ответом. Наконец сам спросил:

- Вы, кажется, знали капитана "Кузнеца Лесова"?

- Как понять "знал"? - севшим голосом переспросил Веронд.

- Не хотел сообщать перед выходом, но... но, может быть. правильнее, чтобы вы знали - "Лесов" погиб. Все погибли.

Голос доносился словно издалека. "Все погибли". Совсем, кажется, недавно он, Веронд, зашел в каюту Цибулькина. Владимир Андреевич уютно сидел в обтянутом белоснежным чехлом кресле, совсем домашний: в толстом свитере, холщовых штанах, шерстяных носках домашней вязки. И сама каюта, словно частичка далекого- предалекого дома. Привычные морские атрибуты как-то трогательно уживались с вещами, в которых ощущалось незримое присутствие жены. На диване - подушечка- думка, вышитая крестиком. Над письменным столом, пониже хронометра, и раме под стеклом множество фотографий: дореволюционные, на плотном картоне с потускневшими бронзовыми названиями фотоателье, недавние, любительские. Портреты самого Цибулькина, жены, детей. Фото пароходов, на которых Владимир Андреевич переплавал за сорок лет флотской жизни.

Все это вспомнилось с поразительной ясностью. Веронд почти увидел живого Цибулькина.

- Где это случилось? - спросил он.

- Сведений нет. - Начальник пароходства подошел к карте, очертил круг размером с Кольский полуостров. - Думаю, где-то в районе Медвежьего. Как вы знаете, "Лесов" вышел последним конвоем. Суда сразу попали в шторм с ураганными ветрами. Конвой рассыпался. Английские корабли охранения потеряли караван. Часть судов вынуждена была пройти в близости от Норвегии, и, представьте себе, удачно. Прорвались все. А "Лесов" и "Энгельс" продолжали двигаться рекомендованным курсом, к норду, и вскоре потеряли друг друга из виду. "Энгельс" добрался, а "Лосева" кто-то перехватил, рейдер или подлодка.

Веронд вдруг совершенно ясно увидел кренящийся пароход, лицо капитана Цибулькина и еще - распахнутую дверь радиорубки, красавицу Леночку Кривошееву, ее руку на ключе, так и не успевшую отстучать последнюю радиограмму, единственную радиограмму, которую судно могло открытым текстом послать домой.

А начальник пароходства продолжал говорить, словно вбивал гвозди:

- Мы считали, что выход конвоя из Архангельска прошел незамеченным, но, как оказалось, о нем стало известно немецкому командованию. А о конвойных кораблях мне вчера сообщили такую деталь. - Он зло ткнул папиросу в пепельницу. - Коммодор на своем эсминце оказался в Рейкьявике раньше всех. На подходах к порту пароходы встречал. Говорят, шел противолодочным зигзагом, делал контрольные бомбежки глубинными бомбами, стрелял из всех видов оружия. Так-то, Владимир Михайлович... Тем труднее мне вас отправлять. Извините, что на прощание ничего веселого рассказать не смог.

Веронд разжег погасшую трубку. Криво усмехнулся, сказал: - Теперь вопрос - кто на очереди. Другому зла не желаю, себе, признаться, тоже. Ума не приложу, что теперь делать с письмами для "Лосева". Цибулькин просил прихватить. Лежат у меня в сейфе. А вот нашей почты все нет. У меня к вам, просьба на прощание: велите наши письма отправить с тем, кто пойдет следом. x x x

Весь обратный путь шли молча. Машин и Зимин ухитрились у кого-то узнать, что их судно вот-вот "вытолкнут" из Архангельска. Расспрашивать было не о чем.

Снова нависла громада "Ванцетти". Последние торосы - след канала, по которому не так давно ледокол уводил "Лесова". Место, где он стоял у причала, угадывалось по пространству гладкого льда, окаймленному глыбами. Остался только этот след.

Веронд заглянул в штурманскую рубку, приказал вахтенному помощнику отменить все утренние отпуска на берег, проверить наличие людей. Затем прошел к себе в каюту, вытащил из портфеля засургученный конверт. На нем были написаны только две строчки: позывные "Ванцетти" и координаты, где конверт предстояло вскрыть: \Grad{72}\Min{52} Норд и \Grad{41}\Min{42} Ост. Та же точка, что у Цибулькина. Значит, и путь, по которому предстоит идти, будет тот же. x x x

За плотно закрытым иллюминатором гудела, свистела вьюга, что-то поскрипывало. В этом скрипе послышался другой, похожий звук - из далекого детства: скрип флюгера над старым-престарым домом в Таллине, где он родился, где жил мальчишкой.

Он помнил только свой дом и дом напротив, тоже очень старый и тоже с флюгером на коньке крыши. От далекого детства сохранилось еще ощущение грозной опасности, ворвавшейся вместе с отцом, вооруженным винтовкой. Наспех собрались. Поспешно покинули город, затянутый сеткой дождя. Тряслась старая повозка. Фыркали кони. Они уходили из Таллина вместе с красным эстонским полком. Разве мог он тогда догадаться, что путь закончится за 10 тысяч километров, во Владивостоке. За долгие годы жизни на Дальнем Востоке почти разучился говорить на родном языке. Лишь акцент остался, по которому даже на Камчатке спрашивали: "Вы финн или эстонец?". Страстное желание вернуться в город своего детства продолжало жить. В пятнадцать лет он сбежал из дому в юнги, потому что думал - моряка может занести судьба даже в город, ставший столицей страны, где правили буржуи. Он верил, что память детства точно проведет его по узким улочкам и ухо чутко уловит скрип того единственного флюгера на доме, в котором он родился. Но все складывалось иначе. Все время был Тихий океан. И даже став капитаном в тот самый год, когда Эстония снова стала советской, он не мог распорядиться маршрутом своего парохода и привести его в Таллин. А покинуть Дальневосточное пароходство и уехать на запад он не считал себя вправе. Здесь ему, двадцативосьмилетнему, оказали честь, доверили пароход.

Странно, но давнее воспоминание, скрип флюгера над старым домом, всегда возникало как первое предупреждение о надвигавшейся опасности.

Тронхейм. 22 декабря 1942 года

Одной из лучших баз немецких подводных лодок в Норвегии был Тронхейм. От воздушных налетов лодки спасал накат бетона четырехметровой толщины. К осени 1942 года пора легких побед прошла. Уже дважды полностью обновлялся состав флотилии. Лишь одна лодка - U-553 - казалась неуязвимой. Ею с начала войны бессменно командовал корветтен-капитан Карл Турман. Хотя было ему всего 24 года, но на базе за ним прочно закрепилась кличка "старый хитрый лис". С завистью так его называли. Выжить два года в подводной войне значительно труднее, чем прокоптить сто лет на берегу.

К выходу все было готово, и Карл отправился в город. Он не обращал внимания на дождь - моросящий, холодный, на редких прохожих, жавшихся к серым, мокрым стенам старых-престарых домов, не поднимал глаз, даже когда приближался стук солдатских сапог и чья-то рука взлетала, приветствуя его. Казалось, корветтен-капитан был поглощен лишь соблюдением точности шага и созерцанием собственного зыбкого отражения в мокром граните мостовой.

Он поднимался к собору, такому же древнему, как сам город в глубине фиорда. Когда-то отсюда на крутоносых ладьях уходили викинги искать новые земли и наживу. Собор был построен в те легендарные времена. Гулкий, холодный, с готическими сводами, словно размытыми дневной полумглой, с наивной мозаикой витражей, аскетическими статуями святых и пышными надгробьями, он словно возвращал Карла в тюрингский городок, столь же старый, как я Тронхейм, так же уютно дремлющий в складкам лесистых гор. В его городке был собор, до странности похожий на этот, что говорило о духовной близости викингов и нибелунгов. Однако не высокие сравнения, не ностальгия по родине я не сентиментальные воспоминания о провинциальной юности влекли его сюда. Карл Турман был глубоко религиозен и считал святую веру лучшим, что воспринял от горячо любимых родителей. Он с ними расстался всего четыре дня назад.

После труднейшей охоты - непрерывный десятибалльный шторм и всего одна победа - он вернулся на базу, получил законный десятидневный отпуск. Но... дома не нашел ни утешения, ни радости. Даже прощальная фраза матери, сказанная шепотом, чтобы не услышал отец, прозвучала похоронно:

- Боже, ты даже не можешь попасть в плен в своем море. Тебя даже не могут там ранить...

Весь путь из дома он старался забыть этот шепот-панихиду по нему, живому. Но шепот все время возвращался и сейчас, по пути к собору, звучал в ушах, заглушая и шум дождя, и стук сапог, и шорох шагов прохожих. Карл старался убедить себя, что женским страхам нечего верить, что по-прежнему его хранят счастливая звезда и спасительная сила святой исповеди. Да, да, исповеди. Особенно в последнее время она стала не только частью веры, а суеверной необходимостью. Отпущение грехов превратилось для него в незримый талисман, который он как бы принимал из уст священника перед каждым выходом в море.

Ритуал посещения собора был всегда одинаков, как и шаги по гранитным торцам. Карл входил смиренно и тихо в гулкую тишину, омывал пальцы в мраморной раке со святой водой, осенял себя крестным знамением, потом проходил к последнему ряду скамей, садился и устремлял взгляд куда-то сквозь пышный алтарь, вспоминая все, что с ним случилось от начала последнего похода до этого часа. Он вспоминал весь путь милю за милей, день за днем, чтобы четко отсеять долг от греха. Война есть долг. Войне он отдавал месяцы, а берегу - дни. Всякий раз с удовлетворением убеждался в ничтожности своих грехов, и это радовало. Но случалось, что его посещали сомнения, Карл не мог сам решить, на какую чашу весов бросить поступок. Тогда, взвешивая каждое слово, отдавался на суд пастора.

Так уже было однажды. Боже, как давно, еще весною, когда моторист второго класса Пауль Рашке сошел с ума. Находясь в точке \Grad{50}\Min{45}\Sec{0} Норд и \Grad{49}\Min{30}\Sec{0} Вест, Карл приказал всплыть, сунул в карман "Вальтер", поднялся на мостик, скомандовал самый полный вперед, а затем вызвал безумного моториста. Сквозь стук дизеля кое-кому в центральном посту послышался щелчок пистолетного выстрела, после которого командир быстро спустился вниз. Один. Скомандовал погружение. Затем подошел к вахтенному штурману, приказал:

- Занесите в журнал: координаты... время... При ходе десять узлов, шторме десять баллов, видимость - "ноль", моторист второго класса Пауль Рашке смыт волной за борт. Поиски не увенчались успехом.

В решетчатое окошко исповедальни, за которым маячило внемлющее ухо пастора, Карл тогда произнес:

- Каюсь, я был вынужден силой приблизить к богу подчиненного мне матроса.

- А слова не нашлось у тебя, сын мой, доброго слова? - раздалось из-за решетки.

- Он был глух к словам.

Пастор поспешно отпустил тогда этот единственный грех.

После той исповеди прошло уже долгих семь месяцев. Он, Карл Турман, по-прежнему жив. Значит, прав перед рейхом и чист перед богом.

Вот и сейчас командир U-553 вошел в знакомую гулкую полумглу. Собор был пуст. Он сел на свою скамью с высокой резной спинкой. Сегодня, накануне рождества, он решил подольше побыть здесь. Сегодня его юбилей.

Ровно два года назад, еще обер-лейтенантом, он вступил в командование этой лодкой, только что построенной в Гамбурге. Недели, даже месяцы постепенно стерлись из памяти, да и зачем их помнить? Достаточно заглянуть в вахтенный журнал, там записано все. Вспомнилось недавнее, начало 1942 года...

Кончался двенадцатый день января. Соблюдая полное радиомолчание, стаи подводных лодок затаились вдоль берегов Северной Америки. Карл всплывал лишь по ночам для подзарядки аккумуляторов и чтобы хлебнуть свежего воздуха. По ночам радист не снимал наушники, не смел во время вахты даже отлучиться в гальюн, ожидая сигналы начала операции, которую какой-то романтик в штабе Деница назвал "Удар рапирой".

Не хватало терпения отлеживаться в иле, словно на домашней перине. Карл время от времени давал команду всплыть на перископную глубину, конечно, когда акустик переставал монотонно бубнить: "Слышу шум винтов, пеленг...". В перископ были видны мачты, грузные, неповоротливые туши пароходов. Они шли чередою, не таясь, чаще всего безо всякого охранения, словно не было войны. По ночам сверкали огнями. И в ночь Карл часами простаивал на мостике, нетерпеливо и алчно провожая эти огни, на глаз прикидывая тоннаж проплывавших судов, и не смел до условного сигнала начать торпедную атаку. Он знал: десятки командиров так же, как он, стоят на мостиках и, словно коты на масло, смотрят на пароходы, так доверчиво подставляющие свои скулы под удар.

Наконец в полночь 13 января был принят условный сигнал. Командиры получали свободу действия у берегов Америки.

- Слава богу, какая удача1 - воскликнул Карл, тут же скомандовал боевую тревогу и вскоре: - Первый, второй торпедные аппараты, готовьсь!

Рядом проходил огромный "пассажир". Он был иллюминирован как новогодняя елка, оттуда доносилась беспечная джазовая мелодия. Не нужно было даже разворачиваться на боевой курс, так удобно шел пароход. Карл не захотел спускаться в боевую рубку, только вахту отправил вниз. Он хотел все увидеть и услышать сам.

Прочертили море светящиеся следы торпед. Раздалось два взрыва. Выше огней взметнулись столбы воды. Через две минуты на том месте, где был пароход, шевелилась какая-то мелочь, на поверхности лопались огромные пузыри воздуха, слышались приглушенные расстоянием и шумом волн крики. На востоке занималась заря. Лодка погрузилась и исчезла, как будто ее здесь никогда не было.

Карл спустился в центральный пост, сбросил реглан, пожал руки офицерам, поздравил с первой победой. Прошел через унтер-офицерский кубрик. Там боцман, обладавший талантом красиво писать цифры, выводил на вымпеле последний "ноль".

- Двенадцать тысяч - неплохое начало, а, боцман?!

- Так точно, поздравляю! - ответил боцман, пытаясь вскочить с неудобной койки.

- Сидите, боцман, готовьте еще один вымпел, - сказал командир и отправился в каюту соснуть часок-другой. Однако его вскоре подбросил возглас акустика:

- Пеленг семьдесят пять. Слышу шум винтов. Пеленг семьдесят пять. Слышу шум винтов. Шум винтов усиливается.

Видимо, тонущий "пассажир" успел послать в эфир сигнал бедствия, и кто-то, забыв об осторожности, спешит ему на помощь, может быть, по наивности своей думает, что причина драмы - принесенная невесть откуда мина. А это было начало тотальной подводной войны. "Удар рапирой" пронзил тысячекилометровое прибрежное пространство вдоль Америки. Жертвой его стали десятки судов.

Ровно через час 32 минуты после контакта с новым судном боцман с удовольствием рисовал цифры еще на одном вымпеле.

Так началась для Карла самая большая и удачная охота.

Здесь был воистину край непуганых кораблей. Они плыли, словно утки по заповедному озеру, неторопливо ворочая лапами-лопастями, покрякивая басовитыми гудками, оставляя за собой шлейфы черного дыма. А Карл чувствовал себя охотником, затаившимся в камышах, с прекрасным, доставшимся от деда ружьем, сработанным тульскими мастерами, и бил без промаха. Он с удовольствием обнаружил, что судоходство у берегов Америки пока имеет такой же характер, как в мирное время. Целей было столько, что невозможно атаковать все. Он выбирал самых крупных и жирных "гусей". Никогда еще на борту подводной лодки не листали так азартно справочники Ллойда, определяя тоннаж, тип и национальную принадлежность обнаруженных судов. Теперь он безбоязненно всплывал даже днем, потому что сторожевиков было мало и действовали они неискусно. Самолетов было больше, но летчики оказались беспомощными мазилами. x x x

...В череду воспоминаний вдруг снова ворвался прерывистый шепот матери:

- Тебя даже не могут там взять в плен...

Но теперь в этих словах ему послышалось не отчаяние и страх, а вера в сыновнюю судьбу, в его осторожность, мудрую храбрость. Он ведь тогда, в январе, слава богу, теперь кончающегося года, не впал в опасный азарт и оставил одну торпеду про запас. Он не заключал в офицерском казино пари на потопленный тоннаж. Его коллеги не заметили, что враг, получая синяки, учился, огрызался все яростнее, беспощаднее и успешнее. Где теперь командиры, что презрительно обвиняли его в скаредности? Он ветеран среди зеленых юнцов, для которых первый рейс все чаще становится последним. А ему и последний поход, из которого вернулся две недели назад, принес удачу.

Карл повел лодку в квадрат, центром которого был остров Медвежий. Там, по сведениям разведки, должен был пройти сравнительно небольшой конвой, снявшийся из Архангельска.

Десятибалльный шторм при леденящем ветре. Лодка то стремительно скатывалась в ущелья между волнами, то карабкалась на крутые гребни, с вершин которых ветер срывал пену, а мороз мгновенно превращал ее в ледяные иголки. Лицо вахтенных покрылось едкой соленой пленкой, а плащи - прозрачным панцирем. И это спустя всего лишь час после начала движения в позиционном положении, когда все выступающие над водой части лодки - мостик, рубка, палуба, орудие, провода антенны - покрывались тоннами льда. Командиру приходилось отдавать приказ на погружение, чтобы под водою оплавить лед. Дикая качка, изматывающий ритм всплытий и погружений, а еще больше томительное ожидание боя, неистраченный запас торпед изнуряли, раздражали команду.

Командир выбрался на мостик, инстинктивно заслонил ладонью лицо от колючих брызг, а когда схватился за поручень, чтобы не быть смытым за борт, и глянул вперед, замер от радости. Не потому, что вдруг ветер унес мрачные тучи и открыл звездное небо, по которому можно было наконец определить место лодки в океане, - это пусть волнует штурмана. В тот момент, когда его "ладья" взобралась на гребень волны и застыла, чтобы ринуться в темный провал, он увидел силуэт парохода. Сперва Карл не поверил глазам своим, ведь гидроакустик молчал. Но вот лодка снова взобралась на волну... Да, впереди пароход. Лагом к волне, беспомощно переваливается с борта на борт: то ли капитан сумасшедший, то ли отказало рулевое управление. Скорее всего руль. Тем лучше, не увернется.

Впереди была дичь, не подозревавшая, что охотник рядом. Русский транспорт едва двигался и был одинок в океане. Видимо, отбился или отстал от конвоя.

Карл стремительно слетел по трапу, прилип к визиру перископа. Из боевой рубки понеслась привычная череда его команд. Запоздало стал докладывать акустик:

- Слышу шум винтов, пеленг...

- Пеленг докладывать непрерывно! - гаркнул Карл. - Обе машины средний вперед. Курс...

Он почувствовал, что вся команда - издерганное, задыхающееся в спертом воздухе закупоренной железной трубы продолжение его тела - мгновенно и послушно заработала с точностью автомата.

- Первый торпедный... Пли!

- Торпеда идет... торпеда идет, - монотонно докладывал акустик. Контакт!

Все ощутили, как вздрогнула лодка, но только командир увидел вспышку и всплеск. А лотом еще одну вспышку и всплеск - от второй торпеды. Во всем подзвездном мире были только он, удачливый викинг, и пароход, уже пропавший без вести на широте и долготе, известной только Карлу. По тому, как быстро погружалось судно, был убежден: тот не успел дать "SOS".

- Полный, самый полный вперед! - Викинг спешил увидеть еще живое лицо врага. Он расстегнул кобуру и ощутил холодок рукоятки "Вальтера", из которого стрелял только раз. Приказав взять автоматы и гранаты, он отправил на мостик боцмана и двух матросов. Вслед за ними поднялся сам. В зеленоватом свете, в красных отблесках пятен горящей нефти он увидел шлюпку и плот. В нелепом гневе кто-то грозил кулаком его лодке. Со шлюпки раздался беспомощный пистолетный выстрел, и пуля щелкнула о броню.

- Самый малый!

Рулевой послушно продублировал команду в машину. Над ухом Карла прогремели автоматные очереди. Они уложили на дно шлюпки и того, в тельняшке, что грозил кулаком, - и того, что стрелял, и гребцов.

Рубка лодки медленно прошла всего в нескольких метрах от шлюпки, и боцман бросил туда гранату, забыв о том, что можно пострадать от своих же осколков. Одного из матросов действительно задел осколок, но заметил он это, когда все кончилось. А пока все трое продолжали исступленно выпускать очередь за очередью до полуразрушенной шлюпке, по тем, кто был еще жив и хватался коченеющими пальцами за доски, и по уже замерзшим, кого на плаву удерживали спасательные жилеты.

Раздался треск. Нос лодки врезался в плот, разметал его. Сорванное полотнище брезента зацепилось за леер, потянулось за лодкой, словно шлейф. И тут Карл увидел руки, вцепившиеся в край брезента; женские рука с длинными, тонкими белыми пальцами. А потом увидел лицо. Совсем близко... лицо девушки. Ее губы были плотно сжаты. Застывающие глаза глядели в упор из-под черных, почти сросшихся у переносья бровей. По воде, вслед за нею тянулись длинные змеи кос. Карл выхватил "Вальтер" и стал стрелять. Он выпустил всю обойму, загнал другую - и снова мимо, мимо, мимо. Наконец волны сорвали брезент. Лишь теперь Карл заметил, что он вхолостую продолжает щелкать курком.

У самого уха раздался оглушающий треск. Карл отпрыгнул в сторону, увидел перед собою искаженную гримасой бессмысленной ярости зеленоватую маску с остекленевшими глазами. Матрос медленно поворачивался вслед за удалявшейся шлюпкой, выпуская длинную очередь, и прошил бы командира, если бы тот не пригнулся и не завопил, перекрывая стрельбу:

- Отставить огонь!

Матросы повиновались и теперь молча смотрели на него безумными глазами моториста Пауля Рашке.

- Всем вниз, - несколько спокойнее скомандовал он.

Затем приказал развернуть лодку и снова прошел самым малым мимо остатков спасательного плотика мимо разбитой шлюпки, на которой удалось прочитать часть названия судна: "Кузнец...". Людей не было. Убедившись в этом, Карл спустился в лодку и скомандовал погружение, потому что его "ладья" снова стала обмерзать.

В центральном посту он снял реглан, отряхнул его, бросил на чьи-то услужливо протянутые руки. Прошел в крохотную каютку, которую любил называть кельей. Отодвинул ящичек тумбочки, вынул салфетку не первой свежести и бутылочку одеколона, отвернул крышку, щедро плеснул на салфетку, с наслаждением, неторопливо стал вытирать соль, стягивавшую и щипавшую кожу лица. Потом разложил салфетку на одеяле, чтобы скорее просохла, спрятал на место одеколон, расчесал пробор и вышел из своей кельи. Перешагивая через чьи-то ноги, двинулся было в сторону гальюна, но увидел нырнувшую туда спину, мысленно чертыхнулся и направился к штурману. Тот вел вахтенный журнал. Прочитал через плечо: "...Двумя торпедами, водоизмещение 6000 тонн", заметил:

- Не вижу точки в конце фразы.

- Я не окончил запись.

- О чем же вы еще намерены сообщить потомкам?

- Об успешном бое с остатками команды этого "Кузнеца".

- О каком бое? Мы дали лишь салют в честь нашей победы. Поставьте точку, штурман, и рассчитайте кратчайший курс в Тронхейм. Здесь нам делать больше нечего. Я пошел спать... x x x

Все так же аккуратно печатая шаг по торцовой мостовой, корветтен-капитан вернулся в порт. Под бетонным накатом в свете прожекторов происходила обычная кутерьма. На пирсе все еще высилась гора ящиков, мешков, пакетов, которые матросы поспешно перетаскивали в люк. Гора месячных припасов быстро исчезала в недрах его "ладьи".

22 декабря 1942 года U-553 выскользнула из-под бетонного козырька и двинулась вдоль отвесной стены фиорда. Вскоре вышли из своих нор U-100 и U-202 - вся стая. Ей предстояло патрулировать район в северо-западной части Баренцева моря. Карл - на правом фланге, в районе Медвежьего.

Отныне до возвращения в Тронхейм лодки не будут видеть друг друга. Только радиоуши станут внимательно следить за краткими шифрованными сигналами команд штаба. По сведениям, русские стали выпускать одиночные транспорты. Несколько прорвалось. Нужно было закрыть лазейку, вынюхать тропу, по которой они пробирались. Миновать Медвежий русские не могли. Карл рассчитывал выйти в зону милях в тридцати южнее острова. Севернее русские не пойдут, чтобы не попасть в зону видимости Медвежьего, ведь наверняка догадываются, что там НП. Забраться южнее этих тридцати миль тоже не рискнут - близко побережье Норвегии.

Траверс Медвежьего. 5 января 1943 года. 10.00

"Ванцетти" втягивался в горло Белого моря, когда на мостик взбежал стармех, пробасил глухо:

- В правую топку проникает вода. Ничего не можем поделать. Нам ведь все равно в Поной заходить за конвойным кораблем. Лучше там задержаться, чем...

- Сколько времени нужно на ремонт? - перебил его Веронд.

- Двое суток.

- Сутки, Николай, больше дать не могу.

- Рискнем за сутки, - обреченно вздохнул механик.

Прежде чем спуститься в машину, он отправился к судовому медику и попросил бинтов "сколько не жалко". Фельдшер Клава сидела в изоляторе и вязала носки.

Услышав просьбу "деда", она переполошилась, решила, что в машине случилось что- то серьезное, кто-то ранен, а старший механик хочет скрыть беду. Наверняка произошло какое-то нарушение техники безопасности.

- Никакого нарушения пока нет, но будет. Так что еще часа два можешь спокойно вязать варежки. А как станем в Поное, бери свою сумку с красным крестом и жми в машину.

Как только пришвартовались в Поное, Клава прихватила сумку со средствами первой помощи и отправилась в машину. Она никак не могла привыкнуть к трапам, ведущим в машинное отделение: крутым, скользким от масла бесчисленным ступеням. Каждый шаг - испытание. Она была еще на полпути к рифленым металлическим листам, которыми выложена палуба, когда услышала обрывок фразы старшего механика: "Будем работать по двое".

С лицами, обмотанными бинтами так, что оставались лишь щелочки для глаз, неловкие - на каждом - две пары ватников - старший механик и кочегар нырнули в жаркую тьму.

Клава присела к столику, раскрыла "Машинный журнал", прочла последнюю запись:

"Трещины в задней трубной доске. Течь трубок". Разложила все, что, по ее мнению, могло срочно пригодиться: мазь от ожогов, бинт, валериановые капли, нашатырный спирт. Надела белый халат и стала ждать.

Первая пара вывалилась быстро. Ватники тлели, бинты стали черными. Клава сунулась было к стармеху с валерьянкой, но тот лишь отмахнулся: погоди, мол, все еще только начинается. После недолгого совещания следующая пара нырнула в котел.

Работать начали в полночь. Потом в машинное отделение спустились кок и буфетчица с кастрюлей, чайником, посудой. Значит, наступило утро, время завтрака. К еде никто не прикоснулся. Все пришлось тащить снова вверх.

Потом Клава задремала и не заметила, как в котел забрался Зимин. Увидела его уже на полу. Сидит и, словно рыба, широко открытым ртом ловит воздух. Когда Клава сунулась было к нему с нашатырным спиртом, он возмущенно сказал, что все в порядке, и снова стал натягивать ватник.

Стрелки часов показывали двенадцать, когда стук в котле прекратился. Клава даже не сразу сообразила, что работа окончена.

- Ну и долго же вы, - сказала она и принялась собирать свое хозяйство, включая черные бинты, которые еще можно было отстирать: - Теперь по очереди идите ко мне на осмотр, а потом будете спать.

- Слушаюсь! - выжал стармех улыбку и, пошатываясь, двинулся к раструбу переговорной трубы. Подул в нее, тотчас послышался голос капитана:

- Ну как, много еще?

- Как будто залатали.

- Спасибо, Николай. Могу просить разрешение на выход?

- Можешь, Михаил.

На палубе курились сугробы сухого, мелкого снега. Команда авралила сгребала сугробы к бортам и проталкивала сквозь штормовые шпигаты. Аврал прервал тральщик. Семафором сообщил:

"Будем сниматься через час. Конвоирую до \Grad{68}\Min{35} Норд и \Grad{41}\Min{20} Ост. Далее следуйте самостоятельно".

Лишь теперь капитан назначил общее собрание экипажа с повесткой: "Задачи предстоящего рейса".

Собрались в красном уголке, куда с началом рейса матросы заходили в основном затем, чтобы почитать последние сводки с фронтов, которые радист вешал возле карты мира. Карта была мелкомасштабной, линия фронта на ней отмечалась приблизительно, но все равно был виден кружок "котла" в Сталинграде. Капитан встал возле карты, коснулся рукой восточной окраины страны, где был родной Владивосток.

- Вот сюда мы должны прийти, все время двигаясь на запад и на запад. Как видите, кругосветное путешествие. Это самый долгий и опасный путь из всех, какие только существуют сегодня на море. Я даже не знаю, как сказать точнее, по тылам ли врага мы будем идти или по линии фронта. Говорю прямо мы будем идти в одиночку и все время рядом со смертью. От вашей воли, мужества и смелости будет зависеть, как пройдем мы этот путь. На этом пути погибло уже много наших судов. - Капитан уже был готов сказать: "Вот совсем недавно и "Лесов" пропал без вести", но сдержал себя. - Я верю, что мы пройдем, в Америке или в Англии, еще не знаю сам точно, заберем грузы, нужные для фронта, и вернемся домой. Это все, что я хотел сказать.

Прений не было. x x x

В Баренцевом море обрушились ураганный ветер, пурга. Тральщик исчез. В конечной точке конвоирования его тоже не оказалось. Может быть, и шел где-то рядом, но видимость была нулевой. Так и не пришлось попрощаться с провожатым.

Капитан вел пароход вслепую: небо сжалось, скрыло в белой круговерти даже дым из трубы. Стекла рулевой рубки покрылись коркой льда. Палуба на крыльях мостика превратилась в каток. Наблюдателей пришлось привязывать к леерным стойкам, чтобы волна и качка не сбросили за борт.

На мостик поднялась судовой медик.

- Владимир Михайлович, я очень вас прошу, меняйте людей, что снаружи дежурят, как можно чаще, а то им холодно.

- Там ведь не кисейные барышни стоят, - буркнул капитан.

- Я серьезно говорю, - настаивала Клава. - При таком ветрище и морозе, если полную вахту стоять, организм переохладится даже у такого тюленя, как Машин. Организм может застыть так, что человек помрет, а вы и не заметите.

- Не преувеличиваешь?

- Ни капельки. Вам что, лазарет раньше времени открывать охота? топнула она валенком.

- Нет, Клава, неохота. Подчиняюсь.

И хотя это резко сокращало матросам время сна, Веронд приказал удвоить вахту, подмену проводить каждый час.

А волны вовсю хозяйничали на судне: помяли фальшборт, разбили парадный трап. Раздался треск, вдребезги разлетелся спасательный плотик. На палубе намерзали тонны льда. Лед превратил кнехты в зеленоватые холмики. Отовсюду свисали огромные сосульки. Они с грохотом обрушивались, но скоро нарастали вновь. Пароход все грузнее переваливался с волны на волну.

Порой пурга ослабевала. Тогда наблюдатели вжимали бинокли в заиндевевшие брови, чтобы не прозевать в белой пене бурун от перископа. И снова налетал сбивающий с ног шквал. Все вокруг закрывала тьма, из которой валили хлопья снега. Вахтенный помощник, взглянув на хронометр, сказал:

- А во Владивостоке уже сорок третий год пошел. Люди поздравили друг друга. Мои старики, наверное, спать легли. Хорошо им, тепло... А мы по какому времени встретим Новый год? По Гринвичу?

- По московскому, - отозвался капитан. Он совсем забыл, что это новогодняя ночь.

Впервые после выхода из Поноя спустился с мостика. В коридоре, едва освещенном синими лампами, было пустынно. В каютах машинной команды никого. Значит, стармех опять объявил аврал. Значит, он снова в своей преисподней возится возле гиблых котлов. Зато из каюты кочегаров доносилось какое-то постукивание. Чудом закрепившись в раскачивавшейся, словно маятник, каюте, кочегар Зиновий Лосинов... ладил подошву к ботинку. Капитан усмехнулся: "Этот даже в спасательной шлюпке будет шорничать".

- Которая пара, Зиновий?

- А я не считаю.

- Тебе на вахту скоро, поспал бы.

- А оно, когда руки заняты, спокойнее.

Каюта девушек оказалась пустой. Странно. Делать им в этот момент вроде бы нечего. Обнаружил их в столовой экипажа. Девушки прилаживали украшения к маленькой елочке.

В какой-то точке океана, примерно в шестистах милях от Исландии и в двухстах от Родины, все, кто мог, собрались в столовой. Танцевать в такую качку было невозможно. Серега Зимин на весу держал патефон, чтобы иголка не соскакивала с пластинки. Патефон пел про утомленное солнце, которое прощалось с небом.

Второго января, считая себя предположительно в точке \Grad{72}\Min{52} Норд и \Grad{41}\Min{42} Ост, Веронд вскрыл пакет, полученный в Архангельске. Предписывалось идти в Рейкьявик.

К концу дня ветер стал ослабевать. Ход увеличился до четырех узлов, больше выжать из машины не удавалось. Прошел небольшой снежный заряд, и открылись звезды. Это беспокоило, потому что "Ванцетти" вошел в район, который называли "горячим коридором". Звезды дали возможность определить место судна, впервые после выхода из Поноя. Когда штурман провел по линейке курс, оказалось, что конец карандашной линии почти упирается в Медвежий. Шторм отбросил "Ванцетти" на 25 миль севернее рекомендованного курса. Нужны были снова снег и метель, чтобы не заметили с острова. Но погода все улучшалась, а вдобавок ко всему началась полоса битого льда. Пришлось снизить и без того тихий ход, осторожно пробираться, расталкивая "блины". Ночь была безлунная, но небо вдруг стало светлеть и вдруг замерцало, засияло. Никогда еще не видели на "Ванцетти" такого роскошного северного сияния.

- Земля! - крикнул наблюдатель с правого крыла мостика.

Это был Медвежий. "Ванцетти" находился точно в центре круга, который очертил в Архангельске начальник пароходства, показывая примерный район гибели "Кузнеца Лесова". Белый лед. Силуэт парохода. Все это явно видно с острова. Веронд повернул судно на юг, прочь от Медвежьего. Пятого января в 0 часов 30 минут лед остался позади. Судно снова прибавило ход.

"Слышу шум винтов"

В новогоднее утро U-553 пересекла Северный полярный круг, и этот день едва не стал для нее последним. Лодка переползала с волны на волну, раскачиваясь, словно маятник. Брызги замерзали на прорезиненных плащах, на лицах вахтенных, обвисали сосульками на леерах, тросах антенны, как вдруг из-за низких туч вывалился неслышный в грохоте волн английский самолет.

Всего сорок пять секунд нужно лодке, чтобы исчезнуть с поверхности океана, но это страшно долго, если самолет над головой. Истребитель, бомбардировщик, летающая лодка или черт знает что там еще, успел сбросить несколько глубинных бомб. В лодке загремело, как в консервной банке. Погас свет, на какое-то время она вышла из-под контроля и стала неудержимо проваливаться в глубину. Выровнять ее удалось с невероятным трудом.

Снова загорелся в отсеках свет, обнажив серые лица людей. Через какое-то время старший механик доложил, что можно идти дальше. Теперь командир ждал оптимистического рапорта от радиста. Он все чаше поглядывал на часы, потому что приближалось время связи со штабом, но отремонтировать после встряски удалось только приемник. Ну и бог с ним, с передатчиком! Не возвращаться же из-за этого на базу с полными баками топлива и неизрасходованным запасом торпед.

Еще четверо суток упорно шли на север, туда, где на карте были пунктиры вероятных курсов одиночных русских судов. Когда лодка всплывала для подзарядки аккумуляторов, в люки со свистом врывался ледяной ветер. Но никакой ветер и даже вентиляторы не могли выдуть застоявшийся, загустевший, сырой смрадный запах - смесь пота, выхлопных газов, одеколона, гальюна и камбуза.

5 января в 2 часа 30 минут по Гринвичу Карл Турман, намертво вцепившись в леер, вглядывался с мостика в горизонт, постепенно очищавшийся от туч. Появились первые блики северного сияния, и это улучшало обзор. Снизу раздался возглас рулевого:

- Командира вызывает радист.

Оказывается, наблюдатели с Медвежьего засекли в 15-2 милях южнее острова одиночный пароход. Скорость и тоннаж определить не удалось, так как судно ушло на юг и быстро скрылось.

Теперь не упустить случай, не разминуться в безбрежном океане, не отдать добычу двум лодкам, что болтаются между Ян-Майеном и Исландией. Нужно угадать действия русского капитана. Он, конечно же, шарахнется от Медвежьего как черт от ладана, но далеко на юг бежать не посмеет, чтобы не врезаться в зону патрулирования авиации. Итак, миль двадцать на юг, потом поворот - и во все лопатки на запад. Значит, район перехвата... Карл дал вахтенному штурману курс. Невидимая с поверхности океана лодка пошла вперед, вслушиваясь в шорохи моря. Приказал выжимать полный, самый полный. Сам отправился в "келью", лег на койку. Надо беречь силы для напряженных часов, которые предстоит пережить во время охоты. Он засыпал и снова просыпался. Отказался от завтрака, но лишь через десять томительных часов акустик доложил:

- Есть шум винтов.

Карл вскочил с койки, в два прыжка оказался возле акустика, сорвал с его головы наушники, прижал теплый резиновый блин к уху. Сквозь многоголосие моря доносились едва слышный шум и звук, похожие на легкое постукивание мякотью пальца по краешку стола. Сомнений не было: лодка напала на след. Расчет оказался верным. Капитан русского транспорта действовал именно так, как предполагал Карл. x x x

- Не терять! Держать! Пеленг докладывать непрерывно! - Швырнув наушники на пульт, Карл рванулся снова в келью, по пути крикнув на центральный пост, чтобы всплыли на перископную глубину. Теперь нужно подготовиться к встрече. Первым делом открыл шкафчик, достал бутылку коньяка и бокал, налил до краев, выпил. Показалось мало. Повторил. Нервная дрожь, охватившая его, когда услышал далекие, едва слышные звуки транспорта - ведь так мало было надежд напасть на след одиночного судна, ушла, стало тепло и весело. Надел куртку на гагачьем пуху, поверх нее старый верный реглан, который служил все два года, и пошел в центральный пост.

Свободные от вахты матросы, еще минуту назад трупами лежавшие на койках, сидели нахохлившись, настороженно, словно петухи на насесте, готовые по боевой тревоге в мгновение ока занять посты. На лицах ничего, кроме покорной готовности. А за спиной монотонный сиплый голос повторял:

- Пеленг... шум. Пеленг... слышу шум винтов. Пеленг... шум сильнее.

Стих шум насосов, нагнетавших воздух в балластные цистерны. Старший механик доложил, что лодка на перископной глубине. Карл сам отдраил люк, первым поднялся в боевую рубку, где еще моросил дождь забортной воды.

- Поднять перископ!

Однако, кроме пены, захлестывавшей глаз лодки, ничего не было видно.

- К всплытию, вахту наверх!

В люк ворвался холодный воздух. Прогрохотали по сходням сапоги трех матросов и боцмана. Вслед за ними на мостике, между гребнями волн и зеленоватым, мерцающим небом, очутился командир.

Карл первым заметил длинную черную полосу дыма. Потом из волн поднялись этажи надстроек, корпус, пароход тяжело клевал прямым носом. Было видно, как валы разбивались о форштевень, накатывались на палубу. Пароход пересекал курс лодки. Он демонстрировал свой профиль прямо как на картинке справочника Ллойда. Но командир лодки и без справочника знал этот тип судов: лесовоз, скорость девять узлов, с поправкой на волну и встречный ветер - восемь, больно медленно кивает белым гребням валов. Скорее всего сейчас он развивает около шести узлов. Ничего не стоит влепить торпеду с первого залпа.

- Три звонка дизелистам!

Лодка вздрогнула и стала выжимать самый полный вперед, чтобы выйти на рубеж атаки. Карл медлил, не уходил с мостика, внимательно всматриваясь в приближенный оптикой бинокля корпус транспорта. Там никакого движения. Как и в прошлый раз, беспечная вахта обреченного судна ничего не замечает. Теперь незачем больше мерзнуть на мостике. Рыбка на крючке и никуда не уйдет.

"Ванцетти". 10 часов 20 минут утра

Небо блекло. В то же время на юго-востоке забрезжила серая полоска зари. Оттого еще глубже казалась чернота надвигавшейся тучи. О приближении полосы нового шторма сигналили резкие порывы ветра. Нужно было успеть под спасительную, вьюжную крышу до того, как наступит короткий, серый полярный день. Ход не поднимался выше четырех узлов, и стармех, несмотря на все старания, ничего не мог поделать.

Веронд вызвал главстаршину военной команды. Пышущий здоровьем Иван Голик явился налегке, в свитере. На обветренной, кирпичного цвета щеке полоса от подушки. Легкая улыбка на губах - воспоминание о недосмотренном приятном сне.

- Что случилось, Владимир Михайлович? - И зевнул в кулак.

- Видимость хорошая случилась. Небось Медвежий проспал?

- Точно, - улыбнулся главстаршина, и тут же остатки сна смело с его лица. - Понятно.

- Мгновенно в каюту, надень спасательный костюм, возьми бинокль и сюда. Станешь на левом крыле, будешь вместе с вахтой просматривать юг.

- Минута - я на месте.

Медленно тянулось время. Тишину нарушали только ровный стук машины и глухие удары волн. Да еще что-то поскрипывало, как флюгер на старом-престаром доме из забытого детства. Веронд решил спуститься в кают-компанию, выпить стакан чаю покрепче и уж занес было ногу над комингсом двери, ведущей на трап...

- Бурун...

Главстаршина произнес это слово очень тихо, севшим голосом, но капитан, хотя и был в противоположном конце рубки, услышал, в несколько прыжков оказался рядом, выхватил у Голика бинокль и направил на что-то похожее на пень, стоймя плывущий по волнам. Сперва не мог определить направления, по которому этот пень движется. Потом сообразил: это ведь рубка, и кажется она такой узкой, обрубленной сверху потому, что лодка направляется в сторону "Ванцетти". Нашим "щукам" делать здесь нечего, слишком далеко от родных берегов. Значит - враг.

Лодка шла не таясь. Первое, о чем подумалось: она, должно быть, еще не заметила пароход на фоне надвигавшейся снеговой тучи, такой же безлико-серой, каким издали был "Ванцетти".

- Если не видит, то слышит нас, сволочь такая, - сказал главстаршина. Четко наперерез идет.

Враг был примерно в пяти милях. Открывать огонь из орудия было слишком рано. Далеко. Ребята промажут. За плечами ведь только учебные стрельбы по щитам - и как давно. Пять миль... Лодка тащится медленно, вон как волна шибает по рубке. Курсы пересекутся через час. Значит, остался всего один час. Но можно еще спрятаться в снежном заряде, наперегонки рвануть в сторону кромки льда, от которой так опрометчиво ушел. Еще до того, как объявить боевую тревогу, Веронд приказал рулевому повернуть на норд, прямо в надвигавшийся снежный заряд. Когда судно завершило циркуляцию, сдвинул рукоятку на "самый полный" и крякнул в переговорную трубу стармеху: "Как хочешь, но вытяни из машины хотя бы еще пару узлов".

Он все еще не объявлял тревогу. Главстаршина не понимал почему, настороженно смотрел на капитана - не струсил ли? Как будто непохоже. Поворот на север был сродни инстинктивному защитному жесту при неожиданном нападении. Теперь он размышлял: что же делать дальше, какою должна быть вся единственно правильная цепочка решений? Единственная.

Там, в виду Медвежьего, скорее всего не нужно было сворачивать на юг, а нахально пройти мимо и расталкивать шугу, рвать лед динамитом, но не выходить на чистую воду. Сделанного не воротишь.

Наконец капитан включил ревун боевой тревоги, стал уводить лесовоз противолодочным зигзагом.

Мрачная снеговая туча надвинулась, закрутила снежные смерчи, превратила серую зарю в непроглядную мглу. "Ванцетти" уходил вслепую. Только лаг и компас помогали штурману отражать на карте след судна, который напоминал теперь зубцы пилы. Противолодочный зигзаг замедлял темп движения на север, но мешал длинным ушам неизвестного фрица или ганса незаметно подкрасться и выпустить торпеду на звук.

Лодка. 10 часов 25 минут

Когда Карл спустился в рубку и развернул глаз перископа в сторону своей жертвы, то увидел корму парохода. Подойти незамеченным не удалось. Русский транспорт уходил в снежный заряд и вскоре исчеэ. Командир ясно представлял, что теперь происходит на лесовозе. В первую очередь в машине глушат предохранительные клапаны, чтобы выжать максимальный ход, добавить к своим предельным узлам еще два. Карл чертыхнулся. Это был максимум того, что он мог выжать и из своей лодки при такой волне. Получалось, что гонка пока на равных. По данным ледовой разведки, кромка льдов была милях в двадцати северней. Значит, в его распоряжении оставалось два часа. Впервые рыбка имела шанс сорваться с его крючка.

Тут он заметил, что пеленг, который непрерывно сообщал акустик, незначительно, но все время менялся. В минуту высшего напряжения Карл начинал говорить сам с собой вслух. От этого рулевой, которому было положено репетировать команды вниз, на центральный пост, был в очень трудном положения: попробуй-ка разберись, где кончаются командирские мысли и где начинается приказ.

- Ага, ты мне помогаешь! - почти кричал Карл, поняв, что транспорт уходит противолодочным зигзагом. - Значит, не спешишь, не бежишь сломя голову, петляешь как заяц. Тем лучше. Я пойду прямо.

Рулевой понял последнее слово как приказ и старательно вел лодку, не позволяя ей отклониться даже на долю градуса.

- Теперь ждать разрыва между снежными зарядами. Не может же снег сыпать непрерывно, до самых льдов. Не может быть такого невезения. Пусть даже носом уткнусь в его винт - идти самым полным.

Рулевой уловил командные слова и передал на центральный пост:

- Самый полный, - хотя лодка и так выжимала все, что могла.

В перископ ничего не было видно, кроме близких брызг и хлопьев снега, но Карл не отрывал от визира глаз, выжидая разрыва в снежном заряде. Прошел час, потом еще один час погони.

Акустик докладывал, что транспорт где-то совсем близко, кабельтовых в трех- четырех, что он слышит не только шум винтов и стук машины, но даже какие-то другие звуки из недр парохода. Необходим был разрыв в снежной пелене, короткий, минут на пять.

Карл страшно устал. Глаз выл, но он не смел отстраняться от визира.

"Ванцетти". 10 часов 25 минут

По тревоге на крыльях мостика и в кормовой части ботдека появились серые, лоснящиеся, похожие на нерп фигуры. Американские спасательные костюмы делали всех друг на друга похожими. Лишь капитан пренебрег спасательным средством. Он оставался в теплой куртке на "молниях", в шикарных унтах и, казалось, с полным безразличием ко всему, дымил трубкой. Табак выгорал, но он снова ее набивал, раскуривая. Кроме команд рулевому - отвернуть то вправо, то влево, ни слова.

Одна из "нерп" лязгнула затвором крупнокалиберного пулемета "браунинг" и понесла на все "этажи" заевшую технику. От противоположного борта на помощь метнулась другая "нерпа".

Капитан напрягся: "Ничего себе боеготовность".

"Близнецы" повозились у пулемета, потом раздался смачный шлепок резиновой ладонью и возглас:

- Не дрейфь, порядок!

Пришедший на помощь пулеметчику обернулся, и капитан узнал круглое, краснощекое лицо. Главстаршина улыбнулся широко, словно сейчас не боевая тревога, а учения, сказал:

- Это у него с переляку. Пулемет в порядке. x x x

В жаркой преисподней парохода нужно было держать ход, держать пар на марке. Было знойно, как в тропиках, и поэтому никто даже не подумал облачиться в спасательные костюмы. Там знали: в случае удара торпеды им погибать первыми, вряд ли успеть наверх даже тем, кто останется в живых. Кочегары вообще раздеты до пояса. Черные от угольной пыли, лоснящиеся их тела мелькали у раскаленных зевов топок, куда они в темпе, какого еще не задавали себе с начала рейса, швыряли уголь. К ним подключились машинисты. Работа шла в шесть лопат.

По тревоге судовому медику положено было развернуть перевязочный пункт в столовой экипажа. Клава метнулась в изолятор, открыла узкий шкаф. Там, растопырив лапы, висел ее резиновый костюм с галетами и шоколадом во внутренних карманах. Решила его не надевать: "Как же я потом натяну на эту штуку белый халат, как буду работать?". О том, что в случае беды может просто не успеть натянуть на себя спасательный костюм, не подумала.

Она старательно застелила столы одеялами, поверх положила белые простыни и подушки. Отдельный стол выделила для медикаментов. Когда все было подготовлено, села у иллюминатора и стала смотреть, как в воздухе вьются снежинки. Делать пока было нечего.

Капитан, нахохлившись, непрерывно дымя трубкой, сидел в рубке на табурете. Он расположился так, чтобы видеть счетчик лага. Сейчас он показывал восемь миль в час. По звукам, доносившимся снизу, по дрожи палубы Веронд чувствовал, каких усилий стоило пароходу выдерживать эту скорость.

"Продержись еще пару часов, родной, и все мы будем спасены". Правда, надолго ли? Лодка, уперевшись в ледяную шугу, сообщит координаты берегу, и как только улучшится погода - жди авиацию.

Веронд взглянул на хронометр. Прошло уже два часа игры в прятки. Он знал скорости немецких подводных лодок, знал, что они оснащены чуткой аппаратурой, а у него только зрение. Но, несмотря на все это, пытался успокоиться, стал думать, что все, может быть, образуется.

Веронд вышел на ботдек. Метель такая, что даже шлюпка, всего в трех метрах, едва просматривается. Между шлюпкой и вентилятором кто-то сидел, скрючившись от холода. Через несколько метров еще один промерзший матрос "голосовая связь" с кормой. Осторожно пошел дальше по скользкой, покрытой сугробами палубе. У кормовой части ботдека, закрывшись брезентом, коротал время расчет еще одного пулемета. Оттуда тянуло запахом махорки. Веронд подумал, что на полуюте ребятам вроде бы полегче: ветер не так задувает.

Борт лодки. 15 часов 45 минут

Русский транспорт открылся вдруг. Он оказался так близко, что высокая корма закрыла весь визир. Видны были пятна ржавчины, наросты льда и название "Ванцетти". Для торпедного залпа дистанция так мала, что становилась опасной для лодки: ударная волна могла наделать бед и здесь. Но сейчас важнее было не упустить удачнейший момент, и Карл махнул рукой:

- Второй торпедный - огонь!

Тут же раздался сигнал звонка, подтверждавший, что выстрел произведен.

- Торпеда идет, торпеда идет... торпеда идет...

Рядом с акустиком стоял радист с секундомером в руке. Ему надлежало заметить время от залпа до взрыва, чтобы вычислить точное расстояние до жертвы, и уже вторым залпом...

Транспорт, выполнявший противолодочный зигзаг вправо, вдруг вздрогнул и покатился влево.

- Торпеда продолжает идти, - пробубнил акустик.

Командир лодки чертыхнулся: никогда раньше не мазал даже с большей дистанции. Только теперь понял, в чем дело: скорость судна совершенно не соответствует справочнику Ллойда. Транспорт еле ползет, вот почему оказался неожиданно близко. Никакого упреждения давать не надо было. Стрелять прямо в упор. Пароход продолжал катиться влево, подставляя корму.

- Третий торпедный, огонь!

Снова монотонно бубнит акустик:

- Торпеда идет... торпеда идет... торпеда продолжает идти. Пеленг...

Снова мимо. Капитан русского парохода - счастливчик или опытнейший игрок в кошки-мышки. Карл вдруг представил, что этот тихоход, этот увалень уйдет целым, невредимым, и достанется тем двум лодкам, что крейсируют дальше на запад. Он не мог этого допустить, не мог упустить добычу, которая принадлежала ему по праву первого. Лодка тем временем еще больше сблизилась с транспортом. Теперь расстояние меньше трех кабельтовых. Он внимательнейшим образом рассматривал, что делается у русского на корме. Никакого движения, лишь с ботдека торчит дуло пулемета. Но это не опасно.

- Всплыть! Орудийную команду наверх. Пять снарядов... - отдал команду Карл.

Расстрелять пароход из пушки, в упор, по ватерлинии дело одной минуты.

Вслед за артиллеристами корветтен-капитан выскочил на мостик. Красный веер вспыхнул перед глазами. Это очередь трассирующих пуль ударила в основание рубки, отрикошетила вверх.

- Идиоты! Еще сопротивляются! - воскликнул Карл. - Но ничего, первым орудийным выстрелом смести пулемет, а потом по корпусу этого "Ванцетти".

Борт "Ванцеттти". 15 часов 45 минут

Снежный заряд кончился - Веронд увидел, как боцман, стоявший на баке, тычет ладонью в море, широко раскрыв рот в немом крике.

"Ванцетти" катился влево, подставляя борт торпеде. Боцман первым понял неотвратимую трагичность только что начатого противолодочного зигзага. Он хотел крикнуть: "Право, право руля!", но спазм сжал горло, перехватил дыхание.

Капитан тоже увидел след торпеды, успел переложить руль круто вправо и подвинул рукоятку машинного телеграфа на полный вперед. Умница "Ванцетти"! При всех своих немощах он обладал несомненным достоинством - прекрасно слушался руля. Вот и сейчас, не успев набрать инерцию, он вздрогнул, послушно покатился вправо, пропуская рядом торпеду, словно матадор разъяренного быка.

Начиненная взрывчаткой торпеда проскочила в каких-то восьмидесяти метрах от борта. Капитан, расчет пулемета ясно ее видели. Она шла с очень малым заглублением, стремительно и слепо. Она пронзала острым носом гребни волн, пролетала между ними, обнажая свое акулье тулово, вращающийся винт.

Судя по следу, "Ванцетти" разворачивался кормой к лодке.

Еще во Владивостоке в самом начале войны Веронд был на инструктаже по борьбе с подводными лодками противника. Лектор аккуратно рисовал на классной доске разные положения врага относительно судна, пунктиры движения торпед и маневры, которые должно успеть выполнить судно. Названо было лишь, одно спасительное средство - противолодочный зигзаг: следовало бросать пароход то вправо, то влево, чтобы враг не мог вести прицельный огонь.

Стучал по доске мелок, выстраивались колонки цифр. Они должны были доказать скептически слушавшим капитанам, что шанс на спасение есть и, по крайней мере, три торпеды могут пройти мимо.

- А четвертая? - спросил кто-то.

Лектор пожал плечами.

- Может быть, и четвертая промажет, - сказал он. Поток подумал и добавил: - Но вряд ли... зато вы к этому моменту успеете вывалить шлюпки и спасти хотя бы часть команды.

Затем снова застучал мелок. Лектор стал описывать случай, при котором пароход, выполняя зигзаг, невольно попадал, как он выразился, в резонанс с действиями врага. Тогда... Пунктиры следов второй и третьей торпед сталкивались с судном. Одна попадала в корму, другая - в борт.

- Впрочем, третья торпеда может и не понадобиться.

...Это был тот самый случай! Корма "Ванцетти( на какое-то время становилась для лодки как бы неподвижной мишенью. Вот сейчас выхлоп, и вдребезги разлетится корма, расшвыряет всех, кто на юте. Вода хлынет сквозь тоннель главного вала, сметая все, ломая, топя машинистов, кочегаров. Взрыв котлов...

Как только была замечена первая торпеда, капитан послал потерявшего голос боцмана в радиорубку. Тот ворвался, ошалелый, просипел:

- Гони "SOS"! Торпеда!

Рудин не поверил. Переспросил рубку через переговорную трубу. Отозвался не капитан, старпом, и всего лишь одним словом:

- Да!

Он передал радиограмму сперва на английском языке, потом продублировал на русском. Англичане приняли сигнал сразу. Наши радиостанции ответа пока не дали. Далеко.

Рудин снял руку с ключа. Теперь отполированная ладонью машинка больше не нужна. Теперь лишь бы услышать отзыв родной земли, подтверждение того, что и там знают о судьбе "Ванцетти".

Он даже не шевельнулся, когда мимо рубки по цепочке пронесся возглас:

- Торпеда в корму.

Почувствовал, как судно снова рванулось влево, но с места не двинулся, лишь напрягся, уперся руками и ногами в стены, аппаратуру, чтобы страшной силы удар не вышвырнул наружу, не перекинул через леера в свинцовые волны.

След второй торпеды Веронд увидел, лишь перегнувшись, через поручни крыла мостика. Один шанс из ста - попробовать отклонить ее курс кильватерной струей. Он приказал совсем немного отвернуть руль вправо, чтобы замедлить поворот судна. И теперь, рискуя свалиться за борт, смотрел, смотрел на полукруг кильватерной струи и прямой след торпеды. Вот белая стрела коснулась кильватерной струи и, не выдержав соревнования с вихревыми потоками, отклонилась в сторону. Этого оказалось достаточно, и торпеда прошмыгнула мимо так же близко, как и первая.

Конец дуэли. 15 часов 53 минуты

По береговому расписанию матрос Машин исполнял роль подносчика снарядов. Он подбежал к орудию, когда боевой расчет снимал с трехдюймовки чехол, занял место в голове цепочки, хвост которой прятался в надстройке. Приготовился принять снаряд, однако его никто не передавал.

А там, за стеной надстройки, случилась неожиданная заминка. Цепочка заканчивалась у подвала с боеприпасами - черной дыры, куда вели скобы крутого трапа. Судовой плотник, которому положено было нырнуть в подвал и оттуда подавать снаряды, - он так ловко проделывал эту операцию во время учебных тревог, - вдруг уперся ладонями в стену над люком, замычал:

- Н-не полезу. Н-не могу!

Тогда Сергей Зимин юркнул под его руками, исчез в темном лазе и заорал оттуда во всю силу легких:

- Держи, а то уроню!

Крик привел плотника в сознание. Он подхватил лоснящийся латунный цилиндр, передал кому-то. Наконец ушли первые пять снарядов. Теперь плотник резиновым рукавом вытирал со лба обильный пот, а из люка гудел голос Сергея:

- Мне тут даже лучше. Те-е-пло. Что там слышно, почему не стреляют?

- Должно быть, учебная тревога, - выдавил с надеждой плотник, забыв, что на последнем собрании экипажа капитан сказал, что учебных тревог не будет.

Веронд приподнял бинокль и увидел так близко, что казалось, можно было тронуть рукой, вздымавшийся из волн корпус лодки, каскады воды, стекавшие с ее палубы.

На мостике появился человек. Вслед за ним выскочили еще трое, бросились к орудию.

- Жалеют торпеды. Решили расстрелять, - проговорил Веронд и тут же закричал во всю силу легких в сторону кормы: - Огонь!

Кормовое орудие молчало.

- Огонь, огонь! - повторил дважды.

- Куда? Не вижу! - откликнулся главстаршина.

Капитан сообразил, что с кормы лодку не видно. И в тот же момент рядом застучал пулемет. Трассирующие пули ударили в корпус лодки, высветили рубку, орудие, готовых к артиллерийской дуэли фашистских матросов.

Теперь и комендор увидел цель. Он поймал черную тень в зенитное кольцо. Первый выстрел дал недолет. Взметнулся столб воды, окатил фашистский орудийный расчет, на несколько секунд сбил артиллеристов с темпа.

Второй выстрел. Разрыв прозвучал так, словно огромным молотом грохнули по наковальне. Не столб воды - отблеск пламени высветил лодку. Третий выстрел - еще один удар молота. А потом - заминка, осечка. Подносчик патронов матрос Машин опередил заряжающего, кинулся к орудию, открыл казенник, выхватил снаряд и швырнул за борт. По инструкции положено в случае осечки переждать тридцать секунд. Заряд мог взорваться в руках. x x x

Карл скомандовал "огонь" одновременно с яркой вспышкой на корме русского транспорта. Зенитный снаряд русских прошил металл и взорвался в рубке. В центральный пост под огромным напором ворвался раскаленный газ, влепил в металл палубы кровавые клочья.

Очищенная исповедью, душа Карла Турмана еще не успела отлететь, как снова содрогнулась лодка. Второй снаряд разорвался в центральном боевом посту, вдребезги расшиб мозг лодки и всех, кто там находился. Теперь ничто не могло остановить ее стремительного падения в глубину. Мгновенная смерть всех, кто находился в рубке и центральном посту, была "поцелуем бога" по сравнению с той, что, ломая переборки, бритвенно острыми струями воды била, душила цеплявшихся за жизнь.

Огромный пузырь, словно созревший нарыв, вспучился и лопнул на поверхности воды, по которой медленно растекалось пятно мазута.

А ожившая зенитка "Ванцетти" выпустила по этому пятну еще три снаряда. След трассирующих пуль впивался в черную воду и гас...

Лишь теперь Веронд взглянул на часы. От первой пулеметной очереди до последнего выстрела зенитки прошло всего минута и сорок секунд.

Он дал команду уходить на северо-восток, в обратную генеральному курсу сторону, чтобы потом снова начать осторожное движение вперед.

Северная Атлантика. Январь

Занесенный в список погибших, "Ванцетти" пробирался во льдах, тащился, словно истрепанная фронтовыми дорогами полуторка по карнизу горной дороги.

Только вместо отвесной скалы были здесь ледовые поля. В промоины между ними забирался пароход, пока брезжил день. Вмерзал и выкарабкивался с помощью динамита. И шел вдоль кромки льдов, которая была сейчас страшнее бездонной пропасти. Снежные заряды сменялись густым туманом, таким же непроглядным, как пурга.

Однажды пароход стал фосфоресцировать. Мачты - новогодние елки с зажженными свечами. Подобные призрачным наконечникам стрел, голубые огоньки холодными светлячками светились повсюду. Бесчисленное множество огоньков.

В призрачном освещении пароход, люди на мостике и на палубах казались пришельцами из иного мира. "Летучий голландец" с живой командой на борту...

Наплыло, заслонило все странное видение: заснеженный зимний лес, согнутые шапками белого снега лапы елей, распущенные волосы тонких ветвей на березах и далекий стук дятла. Потом лес исчез, но легкое потрескивание осталось. Треск издавали огоньки. Только теперь капитан сообразил, что это же огни святого Эльма! Они иллюминировали надстройки, мачты, словно в довоенный праздничный Первомай. Предавали пароход. Кто-то рванулся на ботдек, кого-то на полпути остановил резкий окрик старпома:

- Назад! Вахта, на место!

Да, море и небо предавали судно. "Ванцетти" был виден от самого горизонта. Тучи равнодушно неслись, не просыпая снег, не проливая дождь, не опускаясь туманом. Но вот наконец они разразились зигзагами молний, грохотом близкого грома. Как по команде, погасли свечи.

Стал набирать силы ветер. Он принес густой, плотный туман. Слепец "Ванцетти" брел вдоль 75-й параллели, может быть, севернее, а может быть, и южнее ее.

Часами приходилось колдовать над картой, прокладывая курс с учетом бесчисленных поправок на ветер, на течение, на петли в ледяной шуге. Старались угадать - иного слова не придумаешь - место судна в океане. Рейс безнадежно затягивался. Рацион пришлось урезать даже кочегарам. Еще опаснее был все увеличивающийся расход пресной воды.

Напряжение первых дней спало. Но расчеты по-прежнему дежурили у орудия и пулеметов круглосуточно, сменяя друг друга. Усиленная вахта вела непрерывное наблюдение за поверхностью океана. Обычный ритм смены вахт полетел кувырком. Продрогшие на пронизывающем ветру люди бросались на койки, на какое-то время забывались чутким сном. Спали не раздеваясь - спасательные костюмы на расстоянии протянутой руки. Только утомленный, издерганный человек забывался сном, как его уже кто-то тряс за плечо:

- Слушай, пора на вахту.

Никогда еще радист не смотрел с таким вожделением на телеграфный ключ. Так хотелось положить ладонь на рукоятку и отстучать всего два коротеньких слова: "Мы живы". Но это было равносильно самоубийству. Даже по краткому радиосигналу немецкая радиослужба запеленгует судно, доставившее подводному флоту рейха крупные неприятности. А ведь где-то, в какой-то канцелярии уже напечатаны стандартные бланки и разосланы семьям. Черная рукоятка ключа магнитом притягивала руку, а радист даже прикрыл ее коробкой от домино. Он слушал эфир. Безрадостное занятие. Каждый день доносятся безнадежные крики о помощи на английском, испанском, немецком и на родном, русском. Не проходит дня, чтобы в этой проклятой Атлантике не топили кого-нибудь. Сколько же пароходов уже на дне! Эфир попискивал бессмысленными наборами точек и тире это чьи-то шифровки. Два раза в сутки, в полдень и в полночь, с секундной точностью, по радио кто-то прокручивал на большой скорости магнитофонные ленты. Это переговаривались со своим штабом немецкие подводные лодки. У парохода не было средств, чтобы запеленговать их место. Эти сигналы говорили только, что лодки бродят в океане, возможно, рядом. А то попадал на музыку или песни. Тогда Рудин подключал динамики судовой связи, и по "Ванцетти" разносились заграничные мелодии, чтобы ребятам не было так тоскливо. Вот только сквозь треск радиопомех никак не мог уловить голос Москвы, узнать, что там делается на фронтах. В столовой экипажа висела сводка десятидневной давности, и капитан все время настойчиво напоминал: "Лови Москву, маркони, как хочешь, но лови".

У Веронда было правило раз в день обходить судно. Последние дни выбили из этого ритма. Несколько суток, прошедшие после встречи с лодкой, слились в один долгий- предолгий день. За это время он, кажется, несколько раз забывался, в дремоте, а может быть, и нет. Вспомнить не мог. Он остановился на середине трапа между своей каютой и спардеком. Только сейчас сообразил, что решил пройти по судну. Провел рукой по жесткой щетине. Решительно вернулся к себе в каюту. Зашел в ванную, увидел в зеркале чужое, осунувшееся, заросшее лицо. Вслух сказал:

- Дурак! В таком виде идти по каютам!

Разделся, швырнул за дверь одежду. Пустил холодную, потом горячую, снова холодную воду. Отфыркивая, растерся жестким полотенцем. Навел прекрасную, шведской стали бритву, снял щетину. Достал флакон с остатками лосьона фирмы "Жилетт". Стало приятно от легкого аромата, холодка, освежившего лицо. Затем тщательно оделся: белоснежная рубашка, галстук, парадная форма с золотыми шевронами на рукавах и двумя рядами сияющих пуговиц.

Смахнул щеткой невидимые пылинки, навел блеск на ботинках. Слегка сдвинул на ухо фуражку с крабом. Теперь можно было сделать обход.

Двери всех кают - так положено, когда каждый миг может раздаться сигнал боевой тревоги, - были раскрыты настежь. В первой от трапа аппетитно храпел третий помощник. Из следующей доносился резкий стук, прерываемый возгласами:

- Опять поехали, черти!

- Да, держи их, держи!

- Пустой, здесь же пусто было.

Главстаршина загораживал дверной пробы. Лишь заглянув через его плечо, капитан понял, в чем дело. Здесь резались в "козла". Один из болельщиков матрос Машин - поднял голову, и его спокойные глаза вдруг расширились от радостного удивления.

- Ребята, капитан пришел. При полном параде! Уже Исландия?

- Пока исландское направление, - усмехнулся Веронд. - Которая партия?

- Полуторная.

- Как понять?

- Волной наподдало, одну рассыпало.

Веронд пошел дальше. В двух следующих каютах было полутемно, пусто, в четвертой же двое матросов в спасательных костюмах молча сидели напротив друг друга, зажав руки в коленях. Чувствовалось, они не слышат ни стука костей, ни ритмичного пульса машины.

- Здравствуйте, товарищи!

Пришлось еще раз повторить, прежде чем поднялись серые лица. Загнанные глаза. Ни слова в ответ...

- Немедленно спать.

Матросы словно ждали этого приказа. Повалились на койки.

- А ну, встать!

Послушно, быстро, как по сигналу тревоги, вскочили.

- Разберите постели. Разденьтесь. Костюмы сверните и положите рядом с собою.

- А можно? - это были первые слова, которые капитан услышал здесь.

- Д{о}лжно. Спокойной ночи.

Позже он заглянул сюда еще раз. Оба матроса спали, может быть, впервые за эти несколько суток. Смягчились лица. С них сполз серый, словно дорожная пыль, налет.

И вновь набитая людьми каюта. Моряки травят баланду, перебивают друг друга, словно встретились после долгой разлуки.

- Понимаешь, в зенитное кольцо вижу на ее рубке какую-то белую картинку. Я прямо в нее нацелился - и шарах! - видимо, в десятый раз сообщал комендор.

- А нас как тряхнет, когда вы попали! Как угольную пыль поднимет! Чую, ко хне в штанину что-то теплое ползет, ногу когтями царапает. А это крыса. Перепугалась, видать. Ну, думаю, раз ко мне прибежала, значит, не помру, жить буду! - вторил Лосинов.

Дружный хохот потряс каюту.

- Не верите? Вот, царапины остались. - Кочегар, откинувшись на спину, задрал ногу, оттянул штанину. - Убеждайтесь, не вру. Я ее за хвост дернул. Думал в топку кинуть, а потом пожалел: "Живи, родная".

Веронд миновал каюту. Не хотел мешать. А оттуда уже доносилось чье-то честное признание:

- А я, ребята, струхнул. Все, думаю, не видать тебе обеда. Закусишь напоследок американской шоколадкой - и привет родне...

Лишь одна дверь была закрыта. Сообразил: "Тут женщины". Легонько постучал. Раздалось приглашение войти. На койке, в уголке между иллюминатором и простенком, нахохлившись, сидела Клава. Веронд помялся у входа, присел на краешек койки, спросил:

- Страшно?

- Уже почти нет. - И настороженно спросила: - А что, еще рано не бояться?

- Честно?

- Да, очень прошу, честно.

- Рано, Клава.

- Спасибо, что честно. Это лучше, чем когда говорят: "Хорошо, хорошо", а на самом деле хуже некуда. Скажите, а вы и на мостике все время были так, при галстуке?

- Да, Клава, - не колеблясь солгал капитан. - Только поверх формы была эта американская резиновая хламида. А что же твоей соседки по каюте не видать?

- На камбуз пошла. Говорит, есть до смерти захотелось. Говорит, кока сожрет, если ничего не даст, - и поспешно добавила: - Это хорошо, что есть хочет. С нервами, значит, полный порядок. И вообще у нас ребята молодцы, даже не болеют.

Собственно говоря, ему не хватало вот этой последней фразы. Действительно, молодцы ребята и "даже не болеют". Поразительно, как свыкается с обстоятельствами матрос: пятый день пути под крестом новой встречи с подводными лодками. Все прекрасно понимают, что вряд ли повторится удача... x x x

И снова навалился шторм. Никогда еще не приходилось так туго судну и людям. Казалось, море и ветер решили во что бы то ни стало добить "Ванцетти". От непрерывных ударов содрогался корпус. Крен достигал \Grad{35} на оба борта. Шлюпки пришлось завалить и намертво закрепить стальными концами. Теперь в случае торпедной атаки вряд ли удалось бы их спустить. Да и бессмысленно. Десятиметровые валы вмиг поставили бы их килем вверх. Волны доставали ботдек. Повредили у шлюпок обшивку, рули. Валы были столь высоки, что даже через верхние решетки - в кочегарку, сквозь световые люки - в машинное отделение то и дело обрушивались тонны воды. Вода не успевала стекать с палуб, заливала коридоры, каюты. Зашевелились штабеля леса на баке и юте, штабеля прекрасных экспортных "балансов" для американских целлюлозников. Команде пришлось пять часов подряд по горло в воде авралить, закреплять их.

...Карандашная линия курса миновала Ян-Майен, скалистую гряду в океане, которую так и не увидели за туманом. Теперь касательная тянулась вдоль северного побережья Исландии.

Капитан упер ножку циркуля в точку, где пока кончалась эта линия, вторая игла повисла, словно раздумывая, куда сделать следующий шаг. В Датский пролив соваться нельзя. Он закрыт минными полями союзников. Может быть, "Ванцетти" уже вплотную подошел к "дружественным" минам? А может быть, уже в зоне минных полей?.. Ведь с пятого января видимость - "ноль", невозможно вести астрономические наблюдения. Пять дней следовали во льдах, не имея лага, определяя скорость на глаз. Лот показал глубину 380 метров. Но каждому моряку известно, как круто обрываются берега Исландии. Значит, скалы могут быть рядом.

Громадная зыбь раскачивает штурманскую рубку, словно маятник. "Ванцетти" постепенно сдавал и наконец вообще перестал слушаться руля. Веронд приказал все балласты заполнить забортной водой, форсировать ход машины. Лишь через долгих пять часов удалось поставить судно против зыби, повернув... на \Grad{180}. Снова вспять.

Еще пять суток отяжелевший "Ванцетти" грузно переваливался с вала на вал.

Наконец к исходу второй недели января ветер переменился, подул с юго-запада, потом стал стихать. Заряды пурги сменились дождем и градом. Видимость увеличилась, правда, всего до двух миль, но и это немало, можно было повернуть в берег, без риска врезаться в скалы. Осторожно, ежечасно опуская лот, двинулись на юг. Вот уже лот показывает двести, сто шестьдесят метров. Кривая глубин подсказывала: пароход примерно в 70 милях западнее порта Акурейри.

Открылись черные голые скалы, а затем показался маяк. Это мог быть только Хорн. А от него недалек и Эйя-фиорд, в глубине которого прячется Акурейри - военно- морская база. В щели фиорда, между базальтовыми "часовыми", сразу заглох, запутался ветер, улеглись валы, и "Ванцетти" стала баюкать ровная зыбь. Из-за скалы выскочило быстроходное патрульное судно, запросило позывные. "Ванцетти" ответил. Однако сторожевик проскочил мимо и закрыл выход в океан. В бинокль было видно, как на палубе сторожевика поднялась суета, как стали расчехлять орудие!

Вскоре явился эскадренный миноносец. Лишь теперь, под прикрытием миноносца, со сторожевика спустился моторный бот. На пароход поднялась военная команда, заняла посты возле пулеметов, трехдюймовки, радиорубки. Офицер сухо поздоровался, потребовал судовые документы, недоуменно пожал плечами.

- Ничего не понимаю. По нашим данным, вы погибли еще пятого января.

- И решили, что мы замаскированный под русский лесовоз фашистский рейдер? - расхохотался Веронд, поняв причину такой встречи.

- Совершенно верно. Но... как вам удалось спастись?

- Честно говоря, я сам до сих пор удивляюсь этому. - И рассказал о скоротечном бое. - Ну а что судну пришлось выдержать после этого неожиданного рандеву, вы сами видите на палубе. Прошу дать разрешение команде сойти на берег. Люди измотаны до предела.

- Понимаю, но я должен запросить берег.

Семафор на миноносец. Оттуда радио в Акурейри. Наконец на миноносце часто замигал прожектор.

- Сожалею, - искренне сказал офицер, - но приказ такой: следовать возможно быстрее в Рейкьявик. Там формируется конвой, который в ближайшие дни должен выйти на запад.

Рейд Рейкьявика

От открытого моря рейд Рейкьявика отделяло лишь бонное заграждение препятствие для немецких подводных лодок чисто символическое. Правда, по ту сторону заграждения мотались два миноносца. Время от времени они сбрасывали серии глубинных бомб, и лишь эти глухие взрывы напоминали о том, что за пределами залива идет война. Даже транспорт с развороченной кормой казался декорацией из голливудского фильма на военную тему.

По аккуратной набережной вдоль ухоженных домов под черепичными крышами слонялась разноязыкая, пестрая толпа моряков - военных и штатских. А над крышами высились черные молчаливые горы, прикрытые шапками снега.

Моторный ботик с "Ванцетти" ткнулся в причал. Из него выбралась первая партия отпущенных на берег. Боцман повел носом, воскликнул:

- Чую запах жареной трески. Курс по ветру. Кто за мной?

Сергей Зимин был ошарашен. Он застыл у витрины первого же продовольственного магазина. Такого в жизни он давно не видел... Вот все бы купить, набить посылку и отправить маме в Ленинград. Но тут же тяжело вздохнул. Неосуществимое желание: какая же посылка дойдет отсюда через океан? Как переберется через кольцо блокады? Он стоял у витрины, опираясь об угол стены. Отвык парень от земной тверди. Тротуар под ним раскачивало, словно палубу, голова кружилась. И вдруг неожиданный, крепчайший хлопок по плечу едва не свалил его. Обернулся, думал, кто-то из своих. А рядом стоял здоровенный детина в толстом свитере и плаще нараспашку. Детина улыбался доброжелательно.

- Русский? "Ванцетти"?

Зимин растерянно оглянулся. Увидел неподалеку своих, поджидавших боцмана, который добывал пачки сигарет из автомата. Кивнул в их сторону:

- Мы все с "Ванцетти"!

- Ура, "Ванцетти"! Субмарина - пуф! - заорал на всю набережную детина.

Матросов окружили рыбаки. Вскоре все очутились в ближайшем кабачке за литровыми кружками пива. Боцман популярно, на пальцах, показывал, как произошел бой и как он лично действовал. Потом появился возле столика канадский матрос, который представился:

- Джордж Стецько.

- Эмигрант? - в лоб спросил трезвый в отличие от всей компании Зимин. Ему по молодости лет была выдана жестяная банка с апельсиновым соком.

- Який я эмигрант? Цe мий батько був эмигрантом. Да не хвилюйся. Не в революцию тикав, значно ранише. И не з России, а з Пряшевщины. Вид злыднив тикав до Юэсей, а потим в Канаду.

Сергей, в общем, понял что парень свой, вот только кто такие злыдни, не понял, белые, что ли?

- Ну це коли ничего не мае в кишени, - хлопнул себя по карману канадец. - Ниц нема в хати, - призвал на помощь еще и польские слова, - оце злидни.

- Значит, из бедняков, - успокоился Сергей. - Будете переводить?

- А як же! В мисцевий газети вже прописано про вас, але коротко.

С помощью Джорджа Стецько разговор пошел куда оживленнее, и вскоре вся пивная перекочевала к столику.

Больше никуда не пошли в этот день матросы с "Ванцетти". Сергею с большим трудом удалось оторвать их от застолья на ботик "без пяти минут отход".

Джордж Стецько с пирса кричал вслед:

- До побачения у Галифакси! Мы разом пидемо! Двадцать шостого, о десятий години ранку-y-y!

Развеселый боцман хлопал по плечу Сергея.

- Слыхал? Черт-те откуда вся Исландия знает про нас. Как у нас на селе - в одном конце чихнешь, в другом "будь здоров" говорят.

Вахта из чувства солидарности поспешно рассовала разомлевших матросов по каютам. Лишь неугомонный боцман пошел посмотреть, "как там брашпиль". Когда он довольно успешно в сопровождении Сергея преодолевал участок палубы от трапа до якорной лебедки, рупор рявкнул:

- Боцман, на мостик!

- Ну хорош, - беззлобно протянул капитан, когда к нему поднялся боцман.

- Угощение в честь нашей победы.

- Сами, что ли, разболтали?

- Нет, весь порт знает.

- Откуда? - изумился Веронд.

- Порт все знает. И что мы с караваном двадцать шестого ровно в десять выходим, тоже знает.

- Марш отсыпаться, - нахмурился Веронд. - Учти, опохмелу не будет.

- А мне и не надо, - ухмыльнулся боцман и съехал по трапу.

Не столько развеселое настроение вернувшихся с берега обеспокоило капитана, он был готов к такой "разрядке". Поразило сообщение о точной дате выхода каравана, которую он, капитан, еще не знал по причине секретности. За кормой раздался стук моторки.

- Капитан! - заорал на весь рейд рупор. - Конференция завтра в десять, в офицерской столовой базы.

И об этом по инструкции положено было сообщать лично. В Архангельске и Мурманске инструкции военного времени выполнялись безоговорочно, и то немцы какими-то путями узнавали иногда о времени выхода караванов и даже одиночных судов, а здесь...

Наутро подошел тот же катер. В нем уже сидели капитаны других судов. Без спешки обошли еще несколько пароходов. Выгрузились и толпой, по деревянной лестнице поднялись на горку к длинному бараку. Отсюда весь рейд как на ладони. Спокойно стоят, дымят пароходы. "Тесно, как на сингапурском рейде", - всплыло воспоминание о последнем предвоенном рейсе... Подошел капитан третьего ранга Пантелеев из советского отдела перевозок в Рейкьявике. Они были уже знакомы. В то время как команда отдыхала на берегу, Веронд вместе с представителями английских и американских военно-морских властей подробно разбирал встречу и бой с подводной лодкой. Эксперты пришли к выводу, что лодка была безусловно потоплена и потому дальше не могла преследовать пароход. С ходом в пять-шесть узлов от подлодки, даже поврежденной, уйти было невозможно.

- Пока не заходите в зал, - попросил Пантелеев Веронда. - Пусть все рассядутся.

- Это по какому случаю?

- Я тоже задал этот вопрос коммодору конвоя, но ответа не получил. Он лично просил вас войти последним. Придется подчиниться. Хозяева здесь не мы.

- Лучше бы хозяева держали втайне время выхода, - проворчал Веронд. Боцман вчера все в кабаке узнал. К чему теперь конференция, не понимаю. Что, в Исландии нет ни одного разведчика?

- Если бы. Двоих недавно за работой на рации взяли. Но что делать... Война здесь проходит транзитом. Никого особенно не задевает, рыбаки продолжают селедку и треску брать.. Отсюда и беспечность.

- Но у нас и в Англии дело иначе поставлено!

- Это лишь подтверждает мои слова. С английского берега в ясный день можно "атлантический вал" увидеть. На Англию падают бомбы. А здесь воздушной тревоги не знают. Я вас прошу: предпринимайте любые меры, но не отставайте от конвоя. Немцы в первую очередь атакуют суда, вышедшие из ордера. Волчья стая и действует по-волчьи: нападает на отставших.

Как только Веронд перешагнул порог, раздалась команда всем встать. Коммодор конвоя, американский контр-адмирал, торжественно произнес:

- Господа! Я вопросил вас подняться с мест для того, чтобы приветствовать героического капитана русского транспорта и поздравить его с победой над немецкой субмариной. Этот факт исследован и подтвержден авторитетной комиссией. Кроме того, по данным английского адмиралтейства, штаб Деница с 20 января считает лодку U-553 пропавшей без вести, как исчерпавшую срок автономности. Лодка исчезла в Северной Атлантике. Мы ее не топили. Это мог сделать только русский пароход. Еще раз поздравляю. Считаю для себя честью, что "Ванцетти" будет идти в моем конвое. Как все моряки, я немного суеверен и думаю, что присутствие в ордере героического парохода принесет удачу. Прошу сесть. Приступим к делу.

Наконец и капитаны узнали время выхода. Затем была объявлена скорость каравана: восемь узлов.

- Капитан, вас удовлетворяет такая скорость? - обратился адмирал к Веронду. Как неловко и трудно после всех лестных слов сознаваться:

- Нет... Максимум, на что способно судно - семь узлов.

Приветливая улыбка сменилась гримасой зубной боли. Адмирал стал совещаться с коллегами, потом сообщил, но уже без подъема:

- Я не отступаю от своих слов. Вы пойдете с нами. Я решил снизить скорость до семи узлов.

За спиной послышался шумок недовольства. Понятно, всем желательно проскочить скорее проклятую Атлантику, а вместо этого сбавляй скорость. Но открыто никто возражать не стал. Пусть недовольное, но все же согласие капитанов увеличить степень риска ради "Ванцетти" взволновало Веронда больше, чем комплименты коммодора. Веронд встал, повернулся так, чтобы обращаться не только к командованию конвоем, но и ко всему залу:

- Я глубоко благодарен вам всем, господа. Я понимаю цену вашего согласия. Обязательно сообщу о вашей жертве команде. Это даст моим людям новый заряд бодрости и уверенности. Вижу в этом прекрасный пример исполнения союзнического долга.

По окончании конференции Пантелеев от души пожал руку Веронда.

- Рад за вас. Как все прекрасно получилось!

- Теоретически - да, но практически... Я не смогу долго выдержать эти семь узлов. А отстать - это, поверьте, куда труднее, чем с самого начала идти в одиночку.

- Но я надеюсь, что коммодор не оставит вас в одиночестве. Кораблей охранения достаточно, выделит что-нибудь на вашу долю...

- Да-а, - протянул Веронд. - Не посчитайте за резкость, но вашими устами, как говорится, мед пить.

Некоторое время шли молча. Капитан третьего ранга Пантелеев уже полтора года сидел в Рейкьявике, знал судьбы всех конвоев, всех судов, понимал, что Веронд, пожалуй, прав. Сколько раз уже было так: английское или американское судно еще на плаву, еще может двигаться вперед, а команда уже перебирается на корабль охранения, и тот топит раненое судно, чтобы не досталось врагу. Но язык не поворачивался говорить об этом. Суховато сказал совсем иное:

- Мне не нравится ваше настроение. Вам нужен, как говорят американцы, допинг.

Веронд как-то странно посмотрел на Пантелеева, медленно произнес:

- Допинга не надо. Он мне уже выдан двадцать второго июня сорок первого года. Меня тревожит другое. Знаете ли вы, что, когда мы пришли сюда, из машинной команды никто, понимаете, никто не сошел на берег, к которому так стремились. Люди спали. Людей сломила усталость. И теперь, как подумаю, что им придется вынести, чтобы держать эти несчастные семь узлов и не угробить машину... Мы ведь никогда не оставим пароход. Будем бороться за живучесть до конца...

1975 год. Сентябрь

На рейде Холмска гудки. В последний, короткий рейс уходил лесовоз "Ванцетти". Во Владивостоке он бросил якорь на задворках порта, там, где стоят отслужившие пароходы. Но, прежде чем упали мачты, исчезла высокая черная труба, прежде чем сам он переплавился в металл, из которого потом построят новый корабль, а может быть, сделают рельсы, со стены рубки сняли и отправили в музей мемориальную доску:

"В период Великой Отечественной войны против фашистских захватчиков и японских империалистов экипаж парохода "Ванцетти" отлично выполнял оперативные задания по перевозке войск, военной техники и стратегических материалов для фронтов нашей Родины.

Огнем судовой артиллерии моряки успешно отразили две атаки вражеской подводной лодки и в результате боя потопили ее.

Слава морякам парохода "Ванцетти", проявившим доблесть, мужество и геройство в борьбе за свободу и независимость нашей социалистической Отчизны".

Пароход пережил своего капитана на долгих четырнадцать лет...