Глава 31. Минск
Но вернёмся немного назад, в июльское утро сорок четвёртого.
Прибыв на рассвете поездом в Брянск, Нина сразу отправилась на поиски военной комендатуры. Ей повезло, нашлось место в штабном газике, направляющемся в Гомель. Утренняя прохлада быстро сменилась зноем. Тент газика защищал от палящих солнечных лучей, но нагретый воздух, врывающийся в машину, не освежал седоков. Пожилой солдат, шофёр, чертыхаясь, объезжал многочисленные воронки на разбитой дороге. Машину подбрасывало на ухабах. Нина, сидя на заднем сидении за спиной молчаливого майора, крепко держалась за опору тента, придерживая ногами свой чемодан.
Наконец после полудня машина въехала в Гомель. Нина растеряно смотрела по сторонам. Казалось, в городе не осталось ни одного целого здания, кругом руины. Из гор битого кирпича торчали куски уцелевших стен с пустыми глазницами окон. Даже от деревьев остались лишь искорёженные стволы.
– Фашистские сволочи, отступая, взорвали всё, что уцелело в ходе боёв, – пояснил Нине майор.
– Где же тут найти ЦК комсомола? Домов то нет…, – сокрушалась девушка.
– А это мы сейчас разведаем, – водитель окликнул женщину, толкающую перед собой покосившуюся детскую коляску, нагруженную какой-то утварью, видимо, найденной в разбитых домах.
– Гражданочка, где тут у вас комендатура?
– А вот свернёте на Крестьянскую, по ней выедете на Гитлерштрассе…, ой, то есть на Советскую…, ищите целый дом, он там один, не ошибётесь. Я думаю, начальство всё там.
Комендатура действительно располагалась в единственном уцелевшем доме на Советской, однако, уставшую Нину ждало разочарование.
– ЦК комсомола Белоруссии было здесь до вчерашнего дня, а вчера они переехали в Минск. Третьего дня наши Минск взяли! Гоним проклятого фрица в шею!
Пожилой солдат, дежуривший в вестибюле комендатуры, смотрел гордо, словно это была лично его заслуга. Нина устало опустилась на свой чемодан.
– А как же мне до Минска добраться? Мне же в ЦК надо! И есть ужасно хочется…
– Алеся, ты обедать? – окликнул дежурный девушку в светлой блузке, легко сбегающую по ступенькам широкой лестницы, – возьми-ка шефство над этой черноглазой, проводи её в столовую коллективного питания.
Алеся оказалась бойкой, общительной девушкой, ровесницей Нины, и они быстро нашли общий язык. В столовой было довольно многолюдно и шумно. Нина отоварила последнюю продуктовую карточку, выданную ей вместе с командировочным удостоверением ещё в Уфе. Она с интересом прислушивалась к непривычному местному говору:
– Ирына, где тэбя носыт? Вазмы трапку и пратры сталы!
После обеда Алеся проводила Нину до перекрёстка и поручила заботам девушки-регулировщицы в ладно сидящей на плотной фигурке военной форме.
– В Минск? Махом отправим, не проблема. Сейчас, почитай, весь транспорт в том направлении двигается, – и девушка ловким движением вскинула руки с флажками перед приближающейся машиной.
Не прошло и получаса, как Нина продолжила путь в открытом кузове военной полуторки среди каких-то ящиков и тюков. Устроившись поудобнее на одном из них, девушка уснула.
Проснулась уже к вечеру от тряски. Вдалеке погромыхивало. Нина решила, что собирается гроза, однако небо было ясным. В кузове кроме неё оказалось ещё двое попутчиков.
На дороге то и дело попадались гружёные домашним скарбом телеги. На некоторых сидели дети, за телегами брели на привязи козы, коровы.
– Партизаны из леса возвращаются. Многие уходили в леса целыми семьями, со всем хозяйством, – сказал один.
– Идти-то идут, да только к чему придут…, пожгли фашистские гады их хаты, – вздохнул второй.
И действительно, в придорожных сёлах обгоревших печных труб было больше, чем уцелевших домов. Нина, до сих пор знавшая о войне только по военным сводкам и кадрам кинохроники, впервые видела страшные следы войны своими глазами. Видела плачущих баб с притихшими детишками, роющихся на пепелищах своих подворий в поисках хоть каких-то уцелевших вещей. Столько долгих месяцев они жили в лесу, в землянках, воевали за свою землю, мечтали о том дне, когда вернутся в родное село, домой. И вот этот день настал, выжили, вернулись! Только ни села, ни дома нет…
Машина въехала в разоренный войной посёлок. В центре села, на площади стояла виселица, с неё ещё не успели снять повешенных: двух мужчин, женщину и девочку лет четырнадцати – пятнадцати. На груди каждого висела картонка с надписью «партизан». Лёгкий ветерок перебирал светлые пряди волос, упавшие на посиневшее лицо девочки, совсем ещё ребенка, всего-то несколько дней не дожившей до освобождения. От этого зрелища Нине стало нехорошо. Ещё долгое время перед её глазами возникала эта картина: лицо девочки-партизанки, ставшее для неё страшным лицом войны.
После посёлка шоссе оказалось заполнено советскими войсками. Прижавшись к обочине, полуторка пропустила целую колонну танков. Лязгая железом, грозные машины шли и шли мимо, казалось, им нет конца. Нина, держась за борт кузова, во все глаза смотрела на эту силищу, и душа её наполнялось гордостью за свою страну, уверенностью в скорой победе. Какой-то чумазый парень-танкист белозубо улыбнулся и помахал девушке рукой. Она помахала ему в ответ, крикнула: «Бейте фашистскую сволочь, миленькие! Гоните их прочь с нашей земли!». Её голос потонул в грохоте, но парень улыбнулся ещё шире и показал ей поднятый как флаг большой палец. Потом полуторка ползла среди колонны орудий с зачехлёнными стволами, обгоняя усталых, запылённых солдат. Дневная жара сменилась вечерней прохладой, когда, наконец, на обочине дороги замелькали ещё дымящиеся развалины пригорода. Машина въехала в Минск. И везде царила та же картина полного разрушения, как в Гомеле, только дома в столице были больше, а, следовательно, руины масштабнее.
Нина беспокоилась, что добралась слишком поздно, что двери Центрального Комитета окажутся запертыми, и тогда придётся ей ночевать голодной и под открытым небом в этом городе-призраке. Успокаивала себя тем, что июльские ночи короткие и теплые. Однако, опасалась она напрасно. В небольшой приёмной первого секретаря, в круге света высокой настольной лампы, сидела миловидная женщина в светлом костюме с высокими, по моде, плечами и с аккуратно уложенными короной светлыми косами. Словно не было вокруг разрухи, не гремели за открытыми окнами далёкими раскатами отголоски боя. Пальцы её ловко бегали по клавишам трофейной печатной машинки.
– Вы к товарищу Зимянину? – секретарша глянула на Нину поверх оправы роговых очков, – по какому вопросу?
Девушка почувствовала себя неловко. Второпях она не догадалась умыться, причесаться после долгой дороги, даже в зеркало на себя не глянула. И пока женщина с её документами скрылась за дверью, наскоро расчесала и пригладила растрепанные ветром волосы перед створкой окна, сняла и сунула в вещмешок запылённый жакет, отряхнула платье.
– Проходите, Халевина, Михаил Васильевич ждёт вас, – раздался за спиной невозмутимый голос.
Секретарь ЦК комсомола Белоруссии оказался невысоким симпатичным мужчиной лет тридцати. Коротко остриженные тёмные волосы были зачёсаны назад и открывали умное худощавое лицо с волевым подбородком. На гимнастёрке поблёскивали ордена. Оторвавшись от бумаг, он приветливо улыбнулся, сделал приглашающий жест в сторону стула, однако взгляд оставался жёстким, проницательным.
– Откуда к нам такая смуглянка приехала? Ого, из Башкирии, далековато! Как добралась?
– Нормально. Готова следовать дальше.
– Куда это «дальше»?
– Куда направите…, а лучше на фронт.
– «На фронт»! Там и без вас отлично справляются, а вот здесь такие боевые ох как нужны! Ты по городу проехала, видела, что с ним фашисты сделали? А город должен жить! И отправлять на фронт танки, машины! И госпитали должны лечить раненых! И дети в сентябре должны пойти в школу! Это и есть наша боевая задача. Не беспокойся, трудностей и опасностей у нас здесь на меньше, чем на передовой… Пединститут, второй курс… – Зимянин заглянул в документы девушки, – пойдёшь заведующей отделом образования Сталинского райкома комсомола. Ступай к Аглае, она оформит приказ.
И уже в дверях Нину задержал добродушный голос:
– У тебя мама-то есть?
– Есть, в Уфе осталась.
– И как тебя, такую молоденькую, мама одну так далеко отпустила?
– Я комсомолка – вспыхнула девушка.
– А вот мы в деле посмотрим, какая ты комсомолка.
Аглая, секретарша, документы оформила быстро.
– Здесь адрес Сталинского райкома, завтра к восьми утра придёте туда на работу. Найдёте Николаева, всё остальное он вам объяснит. Вот адрес квартиры, где вы будете жить, это в районе железнодорожного вокзала. Спросите пани Богуславу. И, наконец, продуктовые карточки. Не теряйте, их не восстанавливают. Кстати, наша столовая работает допоздна, если поторопитесь, можете успеть. Вход со двора.
Поражаясь скорости и чёткости, с которой Аглая решила все её проблемы, Нина помчалась искать столовую.
Уже стемнело, когда девушка, едва переставляя ноги от усталости, нашла нужный дом. Сам железнодорожный вокзал был сильно разрушен, полукруглые арки окон зияли тёмными провалами, но прилегающие к вокзалу жилые дома чудом уцелели. Нужный дом оказался двухэтажным угловым зданием с красиво закруглённым фасадом, выходящим на площадь. Дверь открыла худощавая женщина лет сорока пяти – пятидесяти с папильотками в светлых волосах. Старушка, по мнению восемнадцатилетней Нины.
– Вы будете Богуслава…, извините, как Вас по отчеству?
– Можете называть меня пани Богуслава.
– Нет, это неудобно, лучше с отчеством.
– Ну, если по-вашему, то Богуслава Кшиштофовна, – и женщина лукаво улыбнулась, заметив смятение новой жилицы, – но у нас, поляков, не принято по отчеству, так что лучше просто пани Богуслава.
– Кыш… Кыф…, да, пожалуй, лучше без отчества…
– Пройдёмте, я покажу Вам вашу комнату.
В неярком свете керосиновой лампы Нина увидела небольшую, но чистенькую комнату. На стенах в аккуратных, украшенных бумажными цветами, рамочках висело несколько портретов Ворошилова. Нина удивилась их количеству.
– Пани Богуслава, Вы имеете какое-то отношение к Ворошилову?
– Я его люблю много лет.
– А Вы что, с ним встречались?
– Нет. Но какой красивый мужчина! Если бы я имела счастье с ним встретиться, я бы непременно вышла за него замуж, – пани вздохнула и пожала плечиком.
На единственной кровати спала девушка.
– Это ваша соседка, сегодня прислали. Надеюсь, вы подружитесь. Располагайтесь на канапе, сейчас принесу вам постель.
Вернувшись через несколько минут со стопкой белья и подушкой, хозяйка застала новую жиличку крепко спящей на диванчике без всякой постели.
Утро разбудило Нину солнечным лучиком и веселой песенкой:
– «Эх, Андрюша, нам ли быть в печали,
Не прячь гармонь, играй на все лады.
Поднажми, чтобы горы заплясали,
Чтоб зашумели зеленые сады…»
Песенку мурлыкала симпатичная девушка лет двадцати. Она вертелась перед зеркалом, расчёсывая коротко стриженные светлые волосы. Кудряшки укладываться не хотели, и девушка приглаживала их, обмакивая расчёску в банку с водой.
– Вставай, соседка, давай знакомиться, улыбнулась она, заметив в зеркале, что Нина открыла глаза.
– Меня Валей зовут. Валентина Мезинцева из Челябинска.
– И правда, соседка. Я из Уфы.
Оказалось, что не только жить, но и работать им предстоит вместе. Девушки подружились с первых минут. И даже непростые характеры – ершистый у Вали, и упрямый у Нины, не помешали этой дружбе.
Сталинский райисполком занимал уцелевшее крыло трёхэтажного здания на улице Ольшевского. Райкому комсомола была отведена одна комната. С трудом разыскав нужную дверь, девушки собрались войти, как вдруг из-за двери раздался грохот, а следом отборный мат. Перепугавшись, они отскочили от двери. Спустя пару минут осторожно заглянули внутрь. Просторная комната была захламлена какой-то мебелью, у стены громоздились столы, на них были свалены сломанные и целые стулья. Крепкий коренастый парень лет двадцати семи или чуть больше в одиночку разбирал этот завал. Видимо, несколько стульев рухнули на него.
– Скажите, где нам найти товарища Николаева? – спросила Нина.
– Ну, я Николаев, девчонки, а что?
– Нас направили к вам на работу в качестве заведующих отделами, – Валя постаралась сказать это как можно солиднее.
– Вас? Заведующими?!
Николаев поставил стул, молча вышел из комнаты, и скрылся за углом коридора. Девушки недоумённо посмотрели друг на друга. Минут через десять Николаев вернулся. Несколько месяцев спустя, вспоминая этот эпизод, он объяснил своё поведение. Будучи опытным разведчиком, командиром партизанского соединения, он не хотел работать в райкоме, не представлял себе эту работу.
– Я боевой командир, моё дело фрицев бить, в разведку ходить, а не развалины разбирать, бумажки перекладывать. Отправьте меня в тыл врага, там я буду на своём месте, а здесь я не справлюсь, – говорил он Зимянину.
– Ничего, партия прикажет, справишься. Дадим в твой отдел двух опытных сотрудников, они тебе помогут освоиться.
А когда «опытные сотрудники» оказались двумя пигалицами чуть ли не со школьной скамьи, душа его окончательно взбунтовалась. Но с Зимяниным, одним из организаторов подпольной и партизанской борьбы в Белоруссии, не поспоришь, Николаев по личному опыту знал, что тот умел подчинять себе людей, да и разбирался в них отлично. Раз этих девушек прислал, значит разглядел в них потенциал, а значит и ему, первому секретарю райкома комсомола, приглядеться надо.
– Так. Надо организовать в этой комнате наш рабочий кабинет, убрать всё лишнее, принести всё нужное. За дело.
В дверь просунулась вихрастая голова:
– Райком комсомола – это здесь?
– Здесь, заходите. Вы по какому вопросу?
Голова принадлежала рослому плечистому парню в выгоревшей косоворотке.
– Мне бы направление на работу и продуктовые карточки. Я из партизанской бригады «Народные мстители».
Нина с Валей в замешательстве посмотрели на Николаева, тот с не меньшим замешательством посмотрел на них. И суток не прошло, когда они вот так же пришли в Минск, не зная, где будут ночевать и что есть, а теперь должны помогать другим. Парень понял их по-своему.
– Я комсомолец, вот мой билет. Потрёпанный, правда, маленько, я его под стелькой сапога прятал.
Красная книжечка действительно была наполовину истлевшей.
– Вот что, партизан, помоги-ка тут девушкам, а я в ЦК за продкарточками сгоняю.
Вернувшись через пару часов с портфелем, полным документов, Николаев не узнал помещение. На двери висела рукописная табличка. Кабинет приобрёл вполне обжитой рабочий вид. Откуда-то притащили шкафы для бумаг, солидную настольную лампу на высокой ножке, даже телефонный аппарат, который пока молчал, раздобыли. На столе у окна красовалась трофейная печатная машинка, на которой, впрочем, никто не умел печатать. А в кабинете и в коридоре толпилось уже немало народу. Люди возвращались из леса, их нужно было расселить, накормить, определить на работу, восстановить документы. Три новоявленных сотрудника райкома, разбираясь и учась на ходу, погрузились в работу и только к вечеру спохватились, что не обедали и не завтракали толком сегодня. Они работали с темна до темна, а поток людей всё увеличивался.
Через несколько дней им прислали подкрепление.
– Наташа, – представилась рослая миловидная девушка с мальчишеской стрижкой, которая плохо сочеталась с нежной округлостью щёк. Несмотря на июльскую жару на ней был жакет с длинными рукавами, и девушки не сразу заметили, что правый рукав жакета, заправленный в карман, пустой.
Позже они узнали, что Наташа воевала в диверсионном партизанском отряде, пустила под откос не один железнодорожный состав с фашистами, боевой техникой.
Однажды, поспешив, допустила оплошность, и ей оторвало кисть руки. Рана долго не заживала, началась гангрена. В партизанском госпитале руку отняли сначала по локоть, потом по самое плечо. А обезболивание в полевых условиях какое? – полстакана спирта и свёрнутое жгутом полотенце в зубы. На её счастье с Большой земли прислали целую коробку с пенициллином, он спас ей жизнь. После освобождения Минска Наташа вернулась в свой полуразрушенный дом к маме, пережившей оккупацию. Глядя на эту девушку, трудно было предположить, что ей довелось пережить. Внешне мягкая, улыбчивая она обладала твёрдым характером, не позволяла себя жалеть. Она научилась всё делать одной левой рукой: писать, готовить, стирать, причёсываться. Вскоре подруги перестали замечать, что Наташа не такая, как они, и ни у кого не повернулся бы язык назвать её калекой.
Рабочий день в райкоме комсомола начинался с пятиминутки. Николаев, оседлав угол стола, раздавал задания.
– Валентина, собирай своих активистов и дуй по району, ищи адреса, куда можно подселить людей. Отдельно составь списки комнат, куда можно вселить семьи, отдельно углы и части комнат для женщин, отдельно жильё для мужчин. Срочно нужно пополнить нашу базу данных. С населением проводите воспитательную работу.
– Да у нас народ сознательный, никто не возражает против подселения. Понимают ситуацию.
– Наталья, ты отправляйся на вокзал. Твоя задача – срочно организовать бригаду по расчистке и восстановлению железнодорожных путей. На днях пойдут эшелоны с боевой техникой на фронт, готовится наступление, мы не имеем права сорвать сроки.
– Ясно.
– Нина, птицей лети на танковый завод. Это крупнейшее предприятие района, необходимо восстановить там комсомольскую ячейку, провести собрание, избрать работоспособного секретаря. Второе: организуй бригады комсомольцев по расчистке района. Люди должны работать в три смены всё светлое время суток, естественно, в свободное от работы на заводе время. И третье: организуй на заводе бригаду добровольцев-доноров. Госпиталю срочно нужна кровь в больших количествах. Вот адрес госпиталя, представишь туда списки доноров с адресами.
– Я сама донор. Готова сдавать кровь.
– Ну, тебе и карты в руки. Задачи ясны? Летите, птахи, вечером отчитаетесь. А я остаюсь работать с населением.
До победы оставался почти год. Год, наполненный работой «до упаду», ночными вызовами в госпиталь для срочной сдачи крови. По воскресеньям девушки выходили на расчистку развалин, сортируя ободранными в кровь руками кирпич на целый и битый. Там, а не в парках, не на танцевальных площадках, молодёжь знакомилась, влюблялась, так проходила их весна.
