Накануне весь день и всю ночь шел снег, укрыв чистой простынёй грязные мартовские сугробы. С утра казалось, что вновь пришёл ноябрь, с первым снегом, холодным ветром, даже в воздухе пахло морозцем. Но с обеда выглянуло солнышко и слепило глаза, отражаясь от искрящегося покрова.

Георгий в хорошем настроении возвращался из города на площадке товарного вагона. Несмотря на начало весны, всю партию пим удалось сдать в лавку по хорошей цене. После гибели Марсельезы Геша с удвоенным рвением взялся за свой приработок, пропадая в баньке с ужина до поздней ночи. С четырьмя детьми своя корова ох как была нужна! Вот и бились они с Настей без отдыха, стараясь и ссуду за дом вовремя выплачивать, и заработать денег на новую корову. Постепенно стопка кредитных билетов в шкатулке, припрятанной в погребе, росла, уж немного осталось собрать.

Георгий поёжился, стараясь спрятаться от пронизывающего ветра за высоким воротником овчинной борчатки. Вот показалась околица Аргаяша. Совсем рядом Озёрная улица, только неширокое поле перейти, даже крышу родного дома видать. Поезд сбавил ход. Недолго думая, Геша спрыгнул с площадки вагона в сугроб. Летом и осенью он всегда так делал, чтобы не топать от станции до дома лишние километры. Но одно дело перейти поле летом по травке, совсем другое – зимой, по сугробам. Жёсткий наст с хрустом ломался под ногами, Георгий проваливался при каждом шаге по колено, а то и выше. Уже через несколько шагов ему стало жарко, спина взмокла. Он снял рукавицы, шапку, расстегнул борчатку. Наконец выбрался на дорогу.

Во дворе крайнего дома бабка перебирала поленницу. Георгий остановился отдышаться у изгороди.

– Мамаша, водички попить найдется?

– Отчего не найдется? Найдется, милок. Кваском тебя угощу.

Бабка принесла из сеней ковшик холодного кваса. Геша выпил его залпом.

– Хорош квасок, спасибо мать.

– На здоровьице, соседушко, на здоровьице…

До дома оставалось пройти всего несколько дворов.

К вечеру Геша начал мерзнуть в тёплой избе.

– Холодно у нас, надо бы печку подтопить, да что-то сил нет, – сказал жене.

Настя удивилась, оставив недомытую посуду, обеспокоенно приложила руку ко лбу мужа.

– Да у тебя жар… ты сам как печка!

Два дня Настя хлопотала вокруг мужа, заваривала травы, протирала самогоном, бесконечно меняла влажные компрессы на горячем лбу. Ничего не помогало, Геше становилось все хуже. Приглашенный из сельской амбулатории молодой врач, едва послушав его через стетоскоп, озабоченно потёр переносицу:

– Двустороннее воспаление лёгких. В город везти надо, в больницу, здесь не выходим.

Проехать по весенней распутице на санях или в телеге нечего было и думать. Пришлось искать машину. Гешу с трудом подняли в кабину полуторки, Настя, оставив детей на золовку, тряслась в кузове.

Дорогой вспомнилось, как совсем недавно, осенью, муж на руках нёс её, больную, в амбулаторию. Он нёс жену, как ребёнка, завернув в тёплое одеяло.

– Вот помру, что будешь делать один с четырьмя детьми, – сетовала Настя.

– Что делать, что делать? Женюсь да и буду растить детей, – усмехнулся Геша, бережно прижимая ношу к груди.

– Ишь ты, женюсь! Я те женюсь! Вот назло не помру, – Настя сердито ткнула его кулачком в плечо.

– Вот-вот, так и знай, нельзя тебе помирать.

В больницу приехали за полночь. Дежурный фельдшер, зевая и ворча, что «местов нет, класть некуда» долго шуршал бумажками. До утра больного устроили на диванчике в коридоре, измученная Настя прикорнула рядом, прямо на полу.

К утру Геша начал бредить, дыхание стало хриплым. Осмотревший его врач, щуплый, подвижный старичок в старомодном пенсне, скомандовал медсестре:

Срочно готовьте операционную и больного. Гнойный плеврит. Будем оперировать.

Для Насти время потянулось как в страшном, вязком сне, от которого невозможно избавиться. Несколько дней после операции она не отходила от больничной койки в длинной переполненной палате, спала, сидя на стуле, почти ничего не ела. Наконец, Геша пошел на поправку. Снизилась температура, кашель стал мягче, он начал понемножку есть. В правом боку из-под бинтов торчала резиновая трубочка.

Настя вернулась домой к детям, но каждый день ездила в город навещать мужа. Оба повеселели, радуясь, что самое страшное позади, строили планы.

– Ничего, птаха моя, я здоровый, подымусь скоро. Вот еще чуток поваляюсь, и подымусь. А летом коровку купим.

Забывшись, Геша повернулся на больной бок, и тут же застонал, закашлялся. Дренажная трубка ушла в рану, на повязке выступила кровь. Перепуганная Настя побежала за врачом. Через час после перевязки и укола Геша уже улыбался жене.

– Поезжай домой, Настёна, поздно уже. Пока доберешься, ночь настанет.

С тяжёлым сердцем уходила Настя из больницы, а утром вновь, чуть свет, засобиралась в город.

Войдя в палату, Гешу не увидела, на его койке лежал голый матрас. Сосед, кряхтя, сел, спустил тощие ноги с кровати.

– Нету его, не ищи, умер под утро, горемышный, в морг увезли.

Свет померк в глазах Насти.

Вербное воскресенье выдалось тёплым. Остатки грязного снега еще лежали в низинках с северной стороны дома и баньки, а лужайка за домом уже просохла, покрылась первыми, самыми отчаянными травинками. Солнышко награждало их за смелость своим живительным теплом. Нина, Лиза и Вена играли на лужайке в камешки. Двухгодовалая Галочка, сидя на поленнице, баюкала тряпичную куколку, сшитую Дусей для своей крестницы. Девочки были одеты в одинаковые байковые пальтишки с пелеринками, Веночка в тёплый кафтанчик. Детские ножки грели хлопковые чулочки, добротные ботиночки. За дом заглянула соседка:

– Дети, идите в избу, вашего папу привезли.

С криками: «Ура! Папочка приехал!» ребятня побежала домой.

После яркого солнца в горнице царил полумрак. Посреди горницы стояли две табуретки, на них незнакомые мужики устанавливали гроб. Заплаканная тётя Саня пристраивала свечку в папиных руках. Ошеломлённые дети замерли на пороге. Только Галочка протопала крепенькими ножками вперёд, похлопала по отцовской руке:

– Папа… папа пит?

И повернулась к остальным, приложив пальчик к губам:

– Тс-с-с, папа пит.

В углу за печкой, безучастно покачиваясь из стороны в сторону, сидела женщина в черном платке. Дети не сразу признали в ней мать.

Хоронили Георгия без Насти. Она так и не встала с табуретки, не понимая, чего от неё хотят. Дети брели за гробом по весенней распутице, держась за руки тёти Сани и тёти Дуси. Галочку нес на руках Иван.

К поминальному столу Настя тоже не села, непонимающими глазами смотрела на Саню, когда та попыталась её хоть немного покормить.

Шли дни. Настя потихоньку приходила в себя, делала нехитрые домашние дела, но ни с кем не говорила, погруженная в свои мысли. Крапивиным пришлось временно перебраться в дом Насти, чтобы присматривать за ней и детьми. Дуся, добрая душа, помогала, чем могла.

Как-то воскресным днём бабы затеяли печь хлеб. Вдруг Настя словно услышала что-то, вытирая руки о фартук, заторопилась в сени. Оттуда послышался её вскрик и быстрая речь. Саня кинулась следом. В сенях на стене висело корыто, в котором Настя обычно стирала. Сверху на том же гвозде висел кафтан Георгия. Настя обхватила корыто руками, и, прижимаясь лицом, всем телом к кафтану мужа говорила быстро, бессвязно:

– Ну где ж ты был так долго, Гешаня? Я же извелась вся… А они говорили… Но я не верила, не верила! Я знала, что ты вернёшься, знала, что ты не оставишь свою птаху…. Только больше не уходи… не уходи, ладушка мой…. Не отдам!

– Настя, бог с тобой, это ж корыто, опомнись…, – пыталась увести её назад в горницу Саня, но где там! Настя вырывалась с недюжинной силой. Перепуганные дети громко плакали, цепляясь за мать.

– Мамочка, ну нет же папы, папа умер, – уговаривала её Ниночка. Настя оттолкнула дочку:

– Что ты говоришь, негодница?! Вот же он, пришёл! Не видишь, что ли?

На крики прибежала Дуся. Поняв, что происходит, быстро увела детей к себе домой. Иван побежал за врачом.

В тот же день Настю увезли в больницу.