От дома к Насте спешил крепкий русоголовый мужчина в наброшенном на плечи тулупе. Настя не сразу признала в нём братишку. Когда расставались, он был шустрым розовощёким юношей с лёгким пушком над верхней губой. А теперь перед ней стоял коренастый, широкоплечий мужик, лицом, фигурой, окладистой бородкой похожий на их отца, Павла Яковлевича.

– Сестрёнка, как я рад тебя видеть! – обхватил, закружил, увлёк в дом.

В горнице её встретила светловолосая худощавая женщина с приятным улыбчивым лицом. На полу склонили над кубиками светлые головки две девчушки.

– Вот, сестрёнка, знакомься, это жена моя, Ульяна, и дочки Нина и Шура. Девочки, ваша тётя Настя приехала, бегите сюда.

– Ох, а я-то с пустыми руками, я и не знала, что у меня племянницы есть! – растерялась Настя. – А давайте я кукле вашей платьишко сошью, вот и будет подарочек, лоскуток найдётся? – Настя подняла с пола пупса.

Ульяна быстро собрала на стол нехитрый завтрак. К столу вышли тёща Сергея и тесть. Особой радости по поводу гостьи они не проявили. Тёща, задав пару вопросов Насте, поджала губы, тесть вообще помалкивал и, казалось, замечал только внучек. Настя подумала, что не так уж сладко живётся её брату в этом доме. А вот Ульяна сразу пришлась ей по сердцу – спокойная, с добрым открытым взглядом васильковых глаз.

Настя обратила внимание на необычную солонку в виде избушки на столе.

– Так это вот Серёжина работа, он у нас на все руки мастер, хоть вон табуретки сделать, хоть ложки, хоть сундучок. А намедни такого Петрушку дочкам смастерил, мы все играем!

Шурочка тут же спрыгнула с табуретки и принесла тётке ярко раскрашенного фанерного Петрушку, у которого двигались руки и ноги, если дёргать за верёвочку. Настя вспомнила, как ещё в детстве братишка любил строгать палочки и что-нибудь из них мастерить. Вот и пригодился талант, хорошим столяром стал.

Пока Ульяна убирала со стола, хлопотала по хозяйству, брат с сестрой устроились у окна, где посветлее, поговорить о своём житье-бытье. Настя кроила кукле платье, любопытные племяшки крутились рядышком. Младшая, Шурочка, смотрела на тётку, как на новую нежданную игрушку, норовила залезть на колени, обнять за шею, теребила Настины волосы, воротничок. Старшая, Нина, держалась настороженно, но любопытство брало верх, и её светлая головка тоже склонялась над Настиным рукоделием. Настя поглядывала на брата и улыбалась: неужели этот мужчина и есть тот малыш, которого она всюду таскала на руках, которого шлёпала за шалости и защищала от рассерженных гусей, из-за которого не могла угнаться за стайкой непоседливых подружек и плакала от обиды? Тогда-то они и подружились с Акулиной, тоже всюду таскавшей на себе младшую сестрёнку.

– Года через три как вы уехали, зимой тридцатого года это было, – тем временем рассказывал Сергей, – батя приехал домой совсем смурной. Сказал, что лавку нашу в райцентре закрыли, весь товар конфисковали. Он тогда уж был председателем райпотребсоюза в Сунах, думал, его-то не тронут. Ан нет! Всё отобрали и сам райпотребсоюз ликвидировали. А ночью прискакал Егор Крестьянинов, предупредил, что нас внесли в списки кулаков, чтобы готовились к раскулачиванию. А какие мы кулаки? Батраков отродясь не держали. Жили крепко, так ведь всё своим горбом, своими руками, ты же знаешь. Да у нас и не было кулаков, в Пустынниках-то. А начальству, видать, надо было отчитаться по раскулачиванию, вот нас и записали.

Той же ночью батя с Татьяной решили всё хозяйство, дом срочно продать, а самим податься к Мане, в Челябинск. У неё как раз дитё народилось, помощь нужна была…

– В Челябинск?! – ахнула Настя. – Так это ж совсем рядом с Аргаяшем! Это, выходит, тятя все эти годы совсем близко от нас жил?!

Настя схватилась за голову.

– Это, выходит, я продала наш дом, поехала с детьми в такую даль к отцу, а он там совсем рядом был?! Так что же вы мне ни словечка не написали?!

– А куда? Ты уехала и как в воду канула, адреса не сообщила…

– Я писала, сколь раз писала, а ответа не получала!

– Это, видать, Татьяниных рук дело. Видать, она письма твои отцу не отдавала…, она с годами всё прижимистей становилась, хотела, чтобы всё добро ей с дочками досталось, вот и постаралась тебя, да и всех нас, с дороги убрать. Так и вышло. Дом, хозяйство, всё распродали в считанные дни за бесценок, и уехали. В Челябинске на вырученные деньги домишко купили. Маня-то с мужем в общежитии жили, негде было родителей и сестру разместить. Вот они все вместе в этом доме и поселились. А нам от родительского наследства ни копеечки не досталось, ни мне, ни тебе, ни Пане. Мне пришлось в примаки пойти, ладно Улюшка за меня, бездомного, пошла. Хорошо живём, ладно. Тёща только косится…, ну, ты сама видела. Тесно им, мешаем…

– Погоди, ты сказал «наследство»? Что это значит?

– Ну да. Батя то помер. Ты-то ведь и не знаешь…

– Как помер?! Когда?

– Да совсем недавно, года не прошло…, в апреле.

У Насти закружилась голова, всё поплыло перед глазами. На ватных ногах она вышла на крыльцо, опустилась на ступеньку. Сережка вышел следом, набросил свой тулуп на спину сестры, присел рядом. Настя плакала, уткнувшись в плечо брата.

– Да что же это такое? За что? Столько смертей за два года! Самые близкие люди уходят один за другим: муж, дочь, отец…. Ведь рядом жили, и не повидались, не простились…

Настя вспомнила, как в одну из ночей в больничной палате она проснулась с ощущением, что рядом кто-то стоит и этот кто-то – отец. Она не открывала глаз, боясь спугнуть это чувство, но словно видела его каким-то внутренним взором. Он тихо присел на край кровати, его дыхание скользнуло по щеке, лёгкое прикосновение отцовской руки к её волосам… и всё пропало. Настя открыла глаза, рядом никого, только спящие соседки по палате. Тогда она решила, что это горячечный бред, а это, видать, душа отца с ней попрощалась.

Много лет спустя Настя узнает, что в те страшные дни, когда она ездила в больницу к умирающему мужу, путь её проходил почти мимо дома, в котором постаревший, уже серьёзно больной отец тосковал по родным детям, особенно о ней, своей любимице.

После обеда Сережа с Настей засобирались в Вятку, к старшему брату. Настя торопилась, неясное беспокойство гнало её назад, к детям. Да брат и не задерживал её. Настя понимала его, не хозяин он в доме. Егор помог найти попутку, в кабине машины теплее, чем в санях, а путь не близкий. Сердечно простившись с Ульяной и с племяшками, Настя навсегда покинула Суны. И без вопросов было ясно, что здесь ей с детьми приткнуться некуда.

К вечеру благополучно добрались до Вятки. После тихих улочек Кизнера, губернский город поразил Настю большими домами, витринами магазинов, обилием людей на улицах, шумом проезжающих машин. Она вздохнула с облегчением, когда они с Серёжкой добрались до дома, в котором жил Паня. Дом был большой, трёхэтажный, с улицы смотрелся солидно, но пройдя через подворотню, они увидели облезлые стены, опрокинутый мусорный бак, груду каких-то ящиков. На темной лестнице пахло кошками и мочой. Поднялись на второй этаж. Около обшарпанной двери друг над другом лепились разномастные кнопки звонков. Позвонив, долго ждали. Наконец, дверь открыла женщина в цветастом байковом халате. Короткие каштановые волосы обрамляли лицо с тонкими правильными чертами. Она была бы красавицей, если бы не усталый, какой-то потухший взгляд тёмных глаз. Настя с трудом узнала в ней Валентину, жену старшего брата. Когда-то, в юности, Настя восхищалась её красотой, нарядами, манерами, даже старалась ей подражать.

– Серёжа? Так поздно? Что-то случилось? Ты с кем это?

И тут же, вглядевшись в полумрак, ахнула:

– Настя! Нашлась! Вот радость-то, вот Паша обрадуется! Ну, проходите скорее.

Они прошли по длинному полутёмному коридору, заставленному сундуками, шкафами, колясками, велосипедами. По стенам висели корыта, детские санки, лыжи. Справа и слева в коридор выходили плотно закрытые двери. Лишь одна дверь была открыта, вернее, её не было вообще, – в ярко освещённую кухню. Там теснились столы, шипели керогазы, хлопотали женщины, готовя нехитрый ужин. Всё это напомнило Насте барак в Кизнере. Немногим лучше, разве что народ городской да стены каменные.

Отворив дверь в конце коридора, гости попали в тесное пространство, огороженное двумя шкафами. По правую руку от двери висели детские и взрослые шубейки, в ряд выстроились пимы и ботинки, по левую втиснулся кухонный стол, заставленный кастрюлями, чайником, всякой кухонной утварью, над ним висела полка с тарелками, чашками. Пройдя между шкафами, они оказались в маленькой комнатке, служившей одновременно гостиной, столовой и спальней хозяевам. Между железной кроватью с никелированными шариками и горкой подушек и чёрным клеенчатым диваном едва помещался стол. За диваном приткнулась забитая книгами этажерка, а за кроватью, у окна, стояла тумбочка с зеркалом, судя по баночкам и флакончикам на ней, служившая хозяйке туалетным столиком. Слева, через приоткрытую дверь между шкафом и диваном, слышались детские голоса. За столом над разложенными бумагами и счётами склонил голову Паня. Он в их семье был на отличку, повыше остальных, темноволосый, кареглазый, в материного отца удался. И характером другой, сдержанный, немногословный, «себе на уме» – говорил о нём отец. В семье всегда держался особняком, на младших поглядывал свысока, однако, заботился о них на деле, не на словах.

Настя с болью заметила поседевшие виски, усталые морщинки на осунувшемся лице, ссутулившиеся плечи брата. Он взглянул на вошедших и выронил карандаш из рук.

– Настя! Живая, здоровая!

Полчаса спустя, когда первая суматоха вокруг гостей улеглась, Настя сидела за наспех накрытым столом в окружении родных и чувствовала себя почти счастливой. Наконец-то не одна, наконец-то близкие рядом. Как ей не хватало их тепла и заботы! Она отвечала на расспросы, рассказывала о своих бедах, расспрашивала сама.

После конфискации отцовской лавки и спешного отъезда отца Паня остался без заработка. Он к тому времени закончил бухгалтерские курсы, да и опыт кое-какой имелся, в лавке отца он вёл всю бухгалтерию, но найти другую работу в небольшом райцентре никак не удавалось. Хозяева дома, в котором Паня с Валентиной и маленьким сынишкой снимали комнату, прознав о его трудностях, тут же потребовали плату вперёд за полгода. Небольшие деньги, скопленные на свое будущее жильё, быстро таяли. А в семье ожидалось пополнение, Валентина ходила на сносях. Паня решился уехать в поисках работы в Вятку. Устроился сначала счетоводом, а потом и бухгалтером на завод. Вскорости ему дали эти две комнатки в коммуналке и он смог перевезти свою семью. Каким это было счастьем! Они почувствовали, наконец, твёрдую землю под ногами, больше не надо было мыкаться по чужим углам, переживать о куске хлеба на завтра. Вслед за первой дочкой родилась вторая. Дети немного подросли, и Валентина тоже пошла работать на завод, зажили не хуже других.

Дети сидели за столом вместе со взрослыми. Первенца, Николая, Настя помнила четырёхлетним карапузом, он был старше её Ниночки на два года. Теперь перед ней сидел двенадцатилетний подросток. От матери он унаследовал тонкие, правильные черты лица, от отца спокойный, сдержанный нрав. Невольно любуясь племянником, Настя с беспокойством подумала, что такая красота юноше ни к чему, одни проблемы от неё. Племянницы, две стрекозы Галя и Зоя, больше походили на отца, а младшая так и вовсе чем-то на неё, на Настю, похожа.

За разговором, расспросами не заметили, как наступила ночь. Благо, завтра воскресенье. Насте постелили на диване, Серёжа устроился на полу в детской. Настя никак не могла уснуть на неудобном диване, простынка под ней то и дело сбивалась, скользкая клеенка холодила кожу. И вновь неясная тревога не давала покоя.

Ясным, морозным утром братья отправились провожать Настю на вокзал. Коля увязался с ними, уж очень хотелось парнишке, если не самому поехать в путешествие по железной дороге, то хоть посидеть минуточку в вагоне, вдохнуть воздух дальних странствий, послушать тревожащие, зовущие гудки паровозов. Вокзал оказался недалеко. К облегчению Насти, побаивавшейся городских автобусов, трамваев, дошли туда пешком по весело поскрипывающему под ногами снежку.

– Ты вот что, сестрёнка, не обижайся на нас, – помявшись, сказал Паня, когда билет был куплен и пришло время прощаться.

– Мы понимаем, что ты надеялась вернуться домой. Но дома у нас больше нет, а нам приютить тебя с детьми негде, сама видела, как живём. Удалось тебе найти приют в детском доме – держись за него, а там, может, что изменится. Мы тебе ничем помочь не можем, разве что немного деньгами. Уж сколь можем. Вот, возьми племяшкам на гостинцы, или, может, одёжку тёплую им купишь, – Паня протянул Насте тоненький свёрточек.

Настя отнекиваться не стала, от братьев помощь принять не зазорно.

– Ты больше не пропадай, Настёна. Пиши, адреса наши теперь знаешь, – Серёжа обнял, поцеловал её на прощанье.

В вагоне было немноголюдно, зима всё же. Настя устроилась на жесткой полке у окна. Однообразное мельканье телеграфных столбов и голых ветвей на фоне бескрайних снегов навевало невесёлые мысли о том, что нескоро она теперь увидит свою родню, о своих несбывшихся надеждах обрести кров. Под мерный перестук колёс не заметила, как уснула. Благо, из вещей с собой была только холщовая сумка с гостинцами, наскоро собранная Валентиной, её Настя даже во сне не выпускала из рук. Настя проспала почти всю дорогу, сказались волнения и бессонные ночи. Когда проснулась, за окном темнело, на тонувших в снегу полустанках зажигались огоньки.

В Кизнер поезд прибыл вечером. На промёрзшем перроне ветер кружил позёмку. После тёплого вагона Настя быстро замёрзла. Пройдя здание вокзальчика, вышла на ту самую площадь, с которой начались её мытарства в Кизнере. Чуть ли не бегом она поспешила к детскому дому. Вот ещё два квартала, потом поворот, и она увидит приветливые огоньки детского дома, нырнёт в его спасительное тепло, обнимет соскучившихся детишек, а потом будет в столовой пить горячий чай с баранками в компании Петровны.

Настя свернула за угол, но вместо огоньков увидела тёмные окна, слепо глядевшие на притихшую улицу.

– Что такое? Электричество, что ли выключили? – встревожилась Настя. – Нет, в соседних домах свет есть.

Подбежав к калитке, Настя толкнула её. Калитка оказалась заперта. И не как обычно, на задвижку изнутри, а снаружи, на большой амбарный замок. Перепуганная Настя забарабанила по ней кулаками, что есть мочи. В ответ только жалобный скрип ветвей старой яблони на пронизывающем ветру. Настя заметила полоску бумаги, косо наклеенную на калитку и столбик ворот. В неверном свете раскачивающегося на телеграфном столбе фонаря разглядела фиолетовую печать с буквами ГПУ. Настя без сил опустилась прямо в сугроб. Мысли беспорядочно метались в голове: «Что делать? Куда бежать? Что с детьми? Где их искать?»