Дни, похожие, словно бусины, нанизывались на нитку времени один за другим, проскальзывая сквозь пальцы. Осенью Веночка пошёл в первый класс. Настя задерживалась после работы в детдоме допоздна, чтобы посидеть рядом с сынишкой, наблюдая, как он выводит первые свои, ещё корявые, буковки. Сердце её таяло от прочитанных им по слогам слов. Как она хотела, чтобы дети выучились и вышли в люди!

В этих радостях, в работе с темна до темна, прошли осень, зима, и вновь запели птицы, зазвенела капель, на проталинах проклюнулись первые, самые нетерпеливые травинки.

Весна – время перемен, всё вокруг меняется, как в калейдоскопе. Вчера ещё на обочинах лежал грязный, осевший снег, чёрные ветви деревьев сплетались в причудливый узор на фоне размытой сини небес, а сегодня уже торжествует молодая травка, и ветки словно опушены нежной зеленью. Прошёл первый дождь, и вот уже от снега нет и следа, всё вокруг зеленым-зелено, а лужайки на глазах покрываются золотым ковром одуванчиков. Вот она – радующая души настоящая весна! Теперь только успевай примечать перемены, всё расцветает, природа празднует приход тепла.

Настя закрыла за собой калитку детского дома, вдохнула полной грудью весенние запахи, расправила плечи. Долгий рабочий день позади, а солнышко ещё не думает уходить за горизонт, до сумерек далеко, и свежий ветерок ласково перебирает пряди коротко остриженных волос. И идти в свой съёмный угол к ворчливой хозяйке Насте совсем не хочется. Из парка потянуло ароматом сирени, ноги сами свернули в тенистую аллею. Настя не спеша прошла через парк и вышла на улицу. Откуда-то донеслась знакомая мелодия. Звуки патефона, как зов из прошлого, поманили её в переулок. Настя присела на лавочку напротив аккуратного дома, из открытого окна которого лилась такая родная песня. Точно такая же пластинка была у них с Гешей. Ветерок слегка раздувал лёгкую тюлевую штору, на подоконнике пламенела герань, казалось, за этим окошком живёт само счастье! Настя любовалась резными наличниками, ухоженным палисадником и сердце её сжималось от острого желания жить в таком доме. Пусть это будет даже не дом, а хотя бы комната, но чтобы это была её комната, где она сможет сесть, где нравится, прилечь, когда захочется, почитать книгу вечерами, и где уютно будет её детям. Уж как бы она заботилась об этой комнатке! Она бы обязательно повесила на окно такую же узорчатую, словно морозом вытканную штору, развела бы цветы и фикус в кадке. И непременно бы купила книжный шкаф!

Её мечты прервала выглянувшая в открытое окно женщина. Подозрительно глянув на Настю, она закрыла окошко. Музыка смолкла, волшебство растаяло. Настя встала с лавочки и пошла, куда глаза глядят. Сердце ныло: неужели ей так и суждено мыкаться по чужим углам? Через год Нина закончит пятый класс, если Настя не сможет взять её к себе, то дочку переведут в другой детский дом, увезут куда-то одну.

Улочка привела её к небольшой церкви, фасад которой порядком облупился. Большинство церквей с приходом советской власти закрылись, но эта действовала. Служба уже закончилась, внутри было почти пусто, только сгорбленная старушка собирала свечные огарки и протирала тряпочкой подсвечник, да старик бил земные поклоны. Глаза Пресвятой девы Марии смотрели с иконы печально и сочувственно. И Настя взмолилась не словами молитв, а всем сердцем, всей душой, слезами о крове над своей головой и головками детей.

Старушка тихонько тронула её руку.

– Милая, церковь закрывается, приходи завтра к заутрене.

Из храма Настя вышла в умиротворённом состоянии, боль отступила, глухая тоска сменилась робкой надеждой на чудо.

Через несколько дней ей в руки случайно попалась газета трёхдневной давности, а в ней объявление о найме на работу. В глаза бросилась фраза: «Жильё предоставляется». На следующий же день после обеда Настя отпросилась у старшего повара и поспешила по указанному в объявлении адресу. Найдя нужный кабинет, толкнула скрипучую дверь. У стола стоял мужчина средних лет в косоворотке и складывал папки с бумагами в объёмистый портфель.

– Вы ко мне? Завтра, голубушка, всё завтра. На сегодня приём окончен, надо раньше приходить, – сказал он, надевая пиджак.

– Да я не могу раньше, не могу завтра, с работы больше не отпустят! Я по объявлению, мне очень нужна работа с жильём! – взмолилась Настя.

– Гм… так мы набираем рабочих-механизаторов, трактористов. А вы кто? Кем работаете?

– Я? Повар… помощник повара…, – упавшим голосом сказала Настя.

– Повар… повар… минуточку…

Мужчина порылся в своих бумагах, хлопнул ладонью по листку:

– Ну да, конечно, вот, – сказал так, словно с ним кто-то спорил, – требуется повар в школу комбайнёров, в Давлеканово. Поедете?

– А жильё там дают?

– Вот написано: «жильё предоставляется».

– А школа для детей там есть? Я могу ехать с детьми?

– Давлеканово большой рабочий посёлок, райцентр, поболее Малмыжа будет, раньше городом считался, школ там несколько. Езжай с детьми. Советская власть нигде не даст пропасть.

– Поеду! – решительно ответила Настя.

И только выйдя на крыльцо сельсовета, сообразила, что не спросила ни о зарплате, ни где это самое Давлеканово находится. Впрочем, всё это было не так уж и важно, главное, появилась уверенность: у них с детьми будет, наконец, жильё!

Через две недели Настя сидела на палубе парохода, любовалась свежей зеленью берегов Вятки, наблюдала за беготнёй Лизы с Веной, и единственное, что её печалило и тревожило – это разлука со старшей дочерью. Александра Карловна решение Насти одобрила, поняла и отпустила, но убедила её не срывать с учёбы отличницу-дочку, дать ей возможность окончить начальную школу в привычной обстановке.

– Ты же не знаешь, Настя, какие условия ждут вас там. Поезжай пока с младшими детьми. Вдруг что-то не заладится, жильё не сразу дадут. Оглядишься на новом месте, обустроишься, детей в школу определишь, работать начнёшь. А тем временем Нина спокойно закончит пятый класс и приедет к вам сама. Девочка она умненькая, самостоятельная, мы здесь её проводим, на пароход посадим, телеграмму тебе отобьём, а ты там встретишь. Послушайся моего совета, так будет лучше и для неё, и для тебя. Настя послушалась, хотя слёзы дочки тяжёлым грузом легли на её душу. Но новые заботы, надежды, впечатления сгладили эту боль.

Три дня плавания были для неё спасительной передышкой, долгожданным отдыхом. Веночка спокойно играл на палубе, то и дело подбегая к матери. С радостным удивлением наблюдал он за чайками, то ныряющими в волну за кормой, то стремительно взлетающими ввысь с поблёскивающей рыбёшкой в клюве, провожал глазами проплывающие баржи с бесконечной связкой плотов, отчаянно махал руками ребятне, с визгом купающейся в ещё холодной воде неподалёку от сбегающей с косогора деревушки. А Лизу удержать рядом было невозможно. Любопытную девчушку приводили к Насте то из машинного отделения, то с камбуза, а то и из капитанской рубки. Отсидев время наказания в тесной каюте в трюме, Лиза вновь исчезала. К концу путешествия она перезнакомилась со всей командой.

Утром четвёртого дня пароход причалил к шумной пристани большого города Уфа. Здесь все, кто плыл в Давлеканово, перетащили свои узлы и чемоданы на палубу небольшого парохода, и тот, неспешно шлёпая по воде лопастями, отправился в плавание по неширокой, но довольно быстрой реке Дёме, как змея петляющей меж крутых берегов. К вечеру добрались, наконец, до большого рабочего посёлка, широко раскинувшегося на живописном изгибе реки.

Действительность превзошла все Настины надежды. Райцентр Давлеканово оказался куда больше и оживлённее сонного Малмыжа. Здесь работали заводы, магазины, больница, клуб, библиотеки, даже кинотеатр «Урал» имелся. И с жильём не обманули, поселили её с детьми во флигеле рядом с двухэтажным кирпичным домом. Флигелёк был маленький – тринадцатиметровая комнатка и крохотная кухонька, из которой дверь вела прямо на улицу, но Настя была счастлива! Не покладая рук она мыла и обустраивала своё, наконец-то своё! жилище. На чисто промытых окошках повесила узорчатый тюль, накрахмаленные марлевые занавесочки-задергушки, на подоконниках расцвела герань. Её стараниями флигелёк приобрёл уютный, ухоженный вид. На книжный шкаф, как мечталось, денег не было, но на барахолке удалось по случаю купить этажерку. Она заняла в доме почётное место и начала постепенно заполняться книгами. Мечты сбывались!

И с работой всё заладилось. Столовая школы комбайнёров занимала светлое, просторное помещение. Заведовал столовой седенький узбек Сафар-али, чёрные бусинки хитро поблёскивали в узких щёлочках глаз. Он был немногословен, и поэтому трудно было понять, что у него на уме.

– Не бойтесь, он не вредный, – шепнула Насте её помощница, шустрая, румяная татарочка с непривычным именем Фавзия. Несмотря на полноту, двигалась она удивительно легко, успевала и дело делать – ножи, кастрюли, тарелки так и мелькали в пухлых ручках, и поболтать, посплетничать. Язычок у неё был такой же острый, как нож в руках. Настя быстро подружилась и с Сафар-али, и с Фавзиёй, непривычным было только то, что называли они её уважительно Настасьей Павловной. В первый раз она даже не сразу поняла, что это к ней обращаются. До сих пор её называли только Настей. Она и чувствовала себя просто Настей. И вдруг – Павловна… Вот уже и Павловна…

Ближе к обеду столовую заполняли учащиеся школы комбайнёров, шумные, весёлые, нетерпеливые ребята. Насте нравилось быть среди молодёжи, она словно заряжалась от них энергией, молодостью, оптимизмом. Особенно симпатичен был ей один черноглазый парнишка, чем-то напоминающий её Гешу, каким он был в пору жениховства. И он норовил перекинуться с Настей шуткой. Но как-то раз она услышала за спиной фразу, брошенную кем-то этому парнишке:

– Ты что, к Палне клинья подбиваешь? Она же старая!

Настю словно кипятком ошпарило. Когда поток посетителей схлынул, ушла в подсобку, подошла к треснувшему зеркалу. Придирчиво разглядывала своё отражение. Лицо молодое, гладкое, только сеточка мелких морщинок вокруг глаз, если приглядеться. И седины пока не много… почему же старая? Ведь ей всего-то тридцать шесть.

– Что, Пална, прихорашиваешься? – раздалось за спиной, и из-за плеча Насти глянуло в зеркало улыбающееся лицо Фавзии. И Настя поняла, в чём разница между молодостью и зрелостью. Нет блеска в глазах, нет задора в улыбке, да и сама улыбка уже не так белозуба, взгляд не так чист и ясен, щёчки не так нежны и округлы. Со вздохом отвернулась от зеркала. Ушла молодость, что же тут поделаешь? С тех пор Настя стала держаться строже, суше, не отвечая на шутки ребят. А ночами порой плакала в подушку, что так быстро промелькнул её бабий век.

Наступил сентябрь. Вена с Лизой пошли в новую школу. Всё в жизни Насти выровнялось, устоялось. Её назначили старшим поваром, увеличилась зарплата, появилась уверенность в себе. Она, наконец, расправила плечи.

Однажды в обед Настя, как обычно, помогала Фавзие на раздаче. Полуденное солнце заливало зал тёплым светом. Несколько воробьёв, залетевших в приоткрытое окно, караулили оставленные без присмотра куски хлеба, недоеденные пирожки, а самые отчаянные скакали по столам, воруя куски чуть ли не из рук посетителей.

– Пална, глянь-ка в правый угол, – негромко сказала Фавзия, ловко орудуя половником, – видишь чернявого? Глаз с тебя не сводит. Который раз замечаю.

– Не болтай ерунду, – ответила было Настя, однако взгляд её натолкнулся на устремлённые на неё карие глаза. Она так смешалась, что даже не рассмотрела их владельца. И сама не могла себе объяснить, почему так смутилась.

С тех пор в столовой часто появлялся симпатичный худощавый мужчина, и Настя постоянно чувствовала на себе его взгляд. В костюме, при галстуке, интеллигентный, он явно не был комбайнером. От вездесущей Фавзии Настя скоро узнала, что зовут его Чернышовым Иваном Михайловичем, а работает он бухгалтером в соседнем зерносовхозе, ему тридцать два года, а главное – он холост.

Настя отмахивалась от подначек поварихи, сама себя убеждала, что всё это несерьёзно. Да и вообще, ничего нет особенного в его взглядах. Ну, подумаешь, смотрит! Как узнает, что ей уже тридцать шесть и у неё трое детей, так его словно ветром сдует. Однако зачем-то стала покупать себе обновки, задерживаться перед зеркалом дольше обычного.

Тёплые сентябрьские дни сменились октябрьским ненастьем. Теперь Настя затемно приходила на работу и затемно уходила. Она спешила домой, старательно перешагивая через лужи, когда рядом раздалось тихое покашливание. Оглянувшись, обнаружила шагающего рядом Чернышова.

– Добрый вечер, Анастасия Павловна. Вот, решил подышать воздухом, вижу, вы идёте. Разрешите вас проводить? Вам помочь?

Он попытался взять из её рук сумку, однако, Настя её отдёрнула.

– Совсем это ни к чему. Мне гулять некогда, меня дети дома ждут.

– Знаю, однако, до дома ведь вам всё равно надо пешком идти, а вдвоём веселее. И разве плохо, если есть кому сумку донести?

Его настойчивость, мягкий голос обезоружили Настю, она позволила ему взять сумку из её рук, и дальше они пошли рядом.

С тех пор днём они здоровались, улыбались друг другу, как добрые знакомые, а вечерами Иван Михайлович частенько провожал её с работы до дома. Он был неизменно вежлив, внимателен, однако никаких разговоров о чувствах не заводил, проводив её до дома, желал доброго вечера и… уходил. Настя терялась в догадках, что происходит? Что у него на уме? Словно по зыбкому болоту шла. Что там, под ряской, надёжная тропка или чёрная вода? Прогнать его? Но он ничем её не обижал. Самой попытаться завести разговор о чувствах? А вдруг попадёшь впросак? Да она и сама не знала, нужен ли ей этот мужчина, такой непонятный, с вкрадчивыми манерами и тихим голосом. И нужна ли она ему со всеми своими детьми.

А на работе Фавзия подначивала:

– Пална, бери сама быка за рога! Такой мужчина! Симпатичный, интеллигентный, холостой! Ей счастье привалило, а она раздумывает, брать или не брать! Сороковник на носу, а она артачится! Гляди, сама его уведу, и опомниться не успеет!

Настя лишилась сна и покоя. Устав от дум, махнула рукой – пусть всё идёт своим чередом. Что суждено, судьба мимо не пронесёт, а уж коли не суждено, незачем и суетиться.