Зимой расхворался Сафар-али, заведующий столовой. Проболев целый месяц, ушёл на пенсию и уехал в родной Таджикистан. Весь небольшой коллектив столовой заволновался: кого-то пришлют на его место? Неожиданно Настю вызвали в Управление в Уфу. Зашла она туда поваром, а вышла заведующей столовой. Вокруг кипела жизнь большого города, мчались машины, звенели трамваи, спешили прохожие, а в её голове царило смятение. Было и страшно – а вдруг не справится, и радостно – вот и она, простая деревенская девушка, бывшая поденщица, стала уважаемым человеком, ответственным работником. Видел бы её сейчас Георгий! Как бы он гордился своей умницей—женой!

Настя взялась за учёбу. Вечерами засиживалась допоздна за книжками по бухучёту, разбиралась с накладными, и в этом ей помогал Иван Михайлович. Его присутствие рядом постепенно стало привычным, но отношения по-прежнему не выходили за грань дружеских. Этот похожий на киноартиста красавчик оставался для неё загадкой. Настя почти ничего не знала о его жизни, его семье, мыслях, планах, его интеллигентность и притягивала, и смущала, поэтому она чувствовала себя рядом с ним неуверенно, боялась не то сказать, не так одеться. Часто Настя вспоминала Георгия, как легко ей было рядом с мужем, какими простыми и понятными были их отношения! Со смертью родного человека, словно половинка её самой умерла.

Весной Настя получила известие, что в детском доме разболелась Ниночка, её трепала малярия. Настя заметалась. Поехать к дочери она не могла, с работы не отпускали, а потеря работы означала и потерю жилья. Да и не с кем было оставить Лизу с Веной. Она могла только переживать и надеяться на детдомовского фельдшера. Однако настоящая беда грянула с другой стороны.

Обычным утром Настя собирала детей в школу, попутно собираясь сама не работу. Веночка с трудом встал, выглядел необычно вялым, не хотел есть. Настя забеспокоилась, потрогала лоб сынишки. Голова была горячей. Времени для раздумий не было, за опоздание в те годы можно было лишиться работы, а за прогул угодить под суд. Настя отправила дочку в школу, сына уложила в постель, строго-настрого наказав лежать до её прихода, дала ему таблетку пирамидона, и поспешила на работу. Надеялась, сделав самые неотложные дела, поручить остальное Фавзие и вернуться домой.

Фавзия встретила её шипением:

– Ты чего задерживаешься, Пална, у нас проверка из Управления, с ревизией приехали!

Целый день Настя провела с ревизором, пересчитывая продукты в кладовой, перебирая накладные, предъявляя калькуляции, меню и прочие бумаги. О том, чтобы уйти пораньше не могло быть и речи! А у самой душа маялась от тревоги за сына.

– Да не переживай ты! Небось, давно в футбол гоняет с ребятами во дворе. Знаю я этих мальчишек, лишь бы в школу не ходить, – успокаивала её Фавзия.

– Хорошо, кабы так, – вздыхала Настя.

Наконец проверка закончилась. Подписав бумаги, ревизор уехал в Уфу, а Настя побежала домой.

Во дворе Лиза прыгала через скакалку с подружками.

– Как там Веночка? – на ходу спросила Настя

– А он всё спит и спит, – беззаботно ответила дочка.

Войдя в дом, Настя, не раздеваясь, заглянула за занавеску, сынишка спал, уткнувшись в подушку. Она коснулась лба Веночки – лоб был холодным, взяла за руку, рука безжизненно упала на одеяло…

От дикого женского крика, полного боли и отчаянья взметнулась ввысь стая ворон с дерева и с громким карканьем унеслась прочь…

Позже Насте выдали на руки бумажку с заключением врача. У ребёнка было слабое сердечко, оно не выдержало высокой температуры. Обычная детская инфекция оказалась смертельной. Всю оставшуюся жизнь Настя мучилась сознанием того, что вовремя сделанный укол мог спасти сыну жизнь.

Вернувшись с кладбища, Настя долго сидела посреди комнаты на стуле, безучастно глядя в пространство. Потом тяжело поднялась, собрала в один узел все иконы, библию, молитвенник и вынесла их из дома. Уж она ли не молилась о своих детях, уж она ли не просила божьей помощи?! Десятилетия потом она не держала в доме икон, не ходила больше в церковь и не обращалась к Богу с просьбами. Слишком много отняли у неё самых дорогих людей: мужа, отца, дочку, сына. Жизнь вновь потеряла для неё все свои краски.

А тем временем в Малмыже Ниночка поправлялась после тяжелого приступа малярии. Она сидела на ступеньках крыльца, греясь на весеннем солнышке, когда пришёл почтальон.

– Пляши, девочка, тебе письмо, – подмигнул он ей, отдавая толстый конверт.

Нина нетерпеливо разорвала его, улыбаясь, начала читать исписанные родным, почерком листы, и вдруг, побледнев, выронила их из рук, упала, потеряв сознание.

Очнулась в медпункте от резкого запаха нашатыря. Придя в себя, не сразу вспомнила, что у неё больше нет любимого братишки, а вспомнив, долго и безутешно плакала.

Однако, в детстве душевные раны зарастают быстрее. Прошёл месяц, другой, третий, и, закончив на «отлично» пятый класс, Ниночка попрощалась с детским домом, подружками, воспитателями, Вовкой Проскуряковым и отправилась на пароходе к новым берегам. Воспитательница проводила Нину, поручив соседке по каюте приглядеть за попутчицей. С такой же просьбой подошла к капитану. Вручила Нине узелок с провизией, бутылку молока, и первое самостоятельное путешествие двенадцатилетней девочки началось.

Ей нравилось всё, спокойная красота берегов, крикливые речные чайки в бескрайнем небе, пенный след за кормой, шумные пристани. А больше всего нравилась собственная самостоятельность. На свежем воздухе аппетит разыгрался нешуточный, и весь запас провизии кончился на второй же день. К вечеру под ложечкой засосало, удовольствие от путешествия поблекло. Заметив голодный взгляд девочки, соседка по каюте протянула ей краюшку хлеба с кусочком сала. Какой-то старичок, сидящий на палубе в обнимку с мешком яблок, угостил яблочком. Так и добралась она с помощью добрых людей до Давлеканово.

Нина нетерпеливо вглядывалась с палубы в публику на пристани, ища маму. Люди постепенно разошлись, и она осталась на берегу одна, никто её не встретил. Девочка вытащила конверт с адресом, подошла к тётке, грузившей свои мешки на подводу, та отмахнулась: «Не знаю я, игде эта улица, отчепись». Меж тем смеркалось. Нина заметила среди играющих на берегу детей девочку, свою ровесницу, подошла к ней. Девочка прочитала адрес.

– Ой, я знаю эту улицу, там сестрёнка моя двоюродная живёт. Только это далеко. Мама не разрешит мне идти туда так поздно. А ты откуда приехала? Из Уфы? А к кому?

Нина рассказала любопытной девчушке, откуда и зачем она приехала.

– А знаешь что? Пойдём ко мне. У меня мама добрая, разрешит переночевать, а завтра прямо с утра я отведу тебя к твоей маме. Не спать же тебе на улице.

Нине ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Мама Тани, так звали девочку, действительно встретила приезжую приветливо, накормила, нагрела воды, чтобы ополоснуться с дороги, и отправила девочек спать. Девчушки проболтали и прохихикали до глубокой ночи, пока сон не сморил обеих сразу. Утром, выпив по кружке молока и поделив поровну ломоть хлеба, новые подружки отправились на другой конец большого рабочего посёлка. Первой, кого увидела Нина во дворе нужного дома, оказалась Лиза. С воплем радости бросилась она к сестре на шею. А подружка, с которой Лиза играла в мяч, оказалась Валерой, двоюродной сестрой Тани.

Забегая вперёд, скажу, что девочки подружились и, хотя судьба разбросала их по разным городам, пронесли эту дружбу через всю свою долгую жизнь.

Весёлой гурьбой побежали они на работу к Насте, благо, столовая была недалеко. Узнав, что дочка приплыла ещё вчера, Настя растерялась, ведь долгожданной телеграммы она не получила. Телеграмма пришла только на следующий день. Кто был виноват, забывчивая воспитательница или плохая работа почтальонши, неизвестно, да Настя и не стала разбираться, главное, дочка благополучно добралась, и все они, наконец, вместе.

Первая новость, которую сообщила Нине сестра, ошеломила её, как ушат холодной воды:

– А у нас теперь есть новый папа!

После смерти сына все хлопоты о похоронах, все заботы о Насте и Лизе взял на себя Иван Михайлович. Настя жила, как в тумане, и настолько привыкла к его присутствию рядом, что не стала раздумывать, когда он предложил зарегистрироваться и жить одной семьёй. Свадьба, конечно, никакая не планировалась, да и с регистрацией не торопились, не до того ей было, однако жить они стали вместе. Чернышов очень жалел Настю, его стараниями она потихоньку оттаивала и возвращалась к жизни.

Иван Михайлович вырос в богатом имении под Уфой. Мать его была простой кухаркой, но хозяин имения, большой либерал, поощрял дружбу своего отпрыска с сыном кухарки. Любознательный, красивый и спокойный мальчик импонировал ему. Маленькому Ване позволялось играть в детской, учиться читать и писать вместе с барчонком, а позже читать книги в семейной библиотеке. Его успехи в учёбе подстёгивали честолюбие друга. Ваня гораздо больше времени проводил в классной комнате, в библиотеке, на веранде барского дома, чем на кухне. Втайне он жестоко завидовал красивой беспечной жизни помещичьей семьи, роскоши, их окружавшей. Мальчик рано понял, что у него есть только одна возможность пробиться в эту среду – это учёба. И он упорно учился, мечтая об университете. Революция спутала все его честолюбивые планы, кровавым ураганом вымела всё то, что так манило Ивана. Семья его друга детства затерялась где-то в Турции, поместье стояло разорённое, по пустым комнатам сквозняки гоняли мусор, шевелили оборванные обои, опустела библиотека, сад зарос крапивой.

Иван всё же выучился, но не на инженера и не в столичном университете, как мечталось, а на бухгалтера в Уфе. Работал как все, но в его сердце по-прежнему жила мечта о красивой спокойной жизни рядом с заботливой женой в окружении симпатичных нарядных детишек. Особенно страстно он стал мечтать о семье и детях после того, как понял, что своих детей у него быть не может, из-за чего не сложилась и семейная жизнь. В Настином небольшом, но чистеньком, уютном домике, сидя за столом под абажуром с бахромой, листая книги и попивая горячий чаек с плюшками, прислушиваясь к голосам детей, к ласковому говору Насти, он представлял, что это его дети, его жена, и в одинокой душе воцарялся покой. Его неудержимо влекло к этой миловидной женщине с печальными глазами.

Дети, плохо помнившие родного отца, охотно подружились с Иваном Михайловичем. Веночка тянулся к нему всем своим мальчишеским существом, его смерть была ударом и для Ивана Михайловича. А практичная Лиза оценила и подаренную новым папой куклу, и новое платьишко, и нарядные туфельки. Она первая назвала его папой, чем сильно смутила Настю и порадовала Чернышова.

С приездом Нины всё изменилось. Девочка хорошо помнила и любила родного отца, вид чужого дяди рядом с мамой вызывал в её душе бурный протест. Она так стосковалась по маме, а тут между ними, как ей казалось, встал этот неприятный тип! И не нужны ей его подарки! Скомкав, она засовывала купленные им вещи в самый дальний угол комода. Иван Михайлович настойчиво пытался наладить отношения с упрямой падчерицей, но та, кроме приятного лица, хороших манер, мягкого голоса, замечала холодный испытующий взгляд и фальшивую ласковость улыбки и не доверяла отчиму. Услышав разговор, что Чернышов хочет усыновить девочек, дать им свою фамилию, Нина расплакалась, убежала из дома и дотемна просидела в щели между сараями, обнимая бродячего котёнка и поливая его слезами, пока встревоженная Настя не отыскала её там.

Настя в отчаянье не знала, что делать, как примирить дочку с мужем. Она так устала от одиночества, только-только обрела надёжное, как ей виделось, плечо рядом, защиту от житейских бурь. Неужели придётся всё разрушить? Кто ещё о ней позаботится, кто приласкает? Ей до сердечной боли было жалко дочку. И себя. И Ивана. Ситуация сложилась мучительная для всех. И уже не так радовали ласки мужа, всё реже случались задушевные разговоры. Оставалась слабая надежда, что время всё сгладит.

К осени Настя по настоянию мужа уволилась с работы, и вся семья перебралась в зерносовхоз, где Ивану Михайловичу по такому случаю выделили вторую комнату в коммунальной квартире, где он жил до этого. Комнаты находились по разные стороны длинного, во весь этаж, коридора в двухэтажном кирпичном доме.

Девочки пошли в новую школу. В первую же неделю у Нины случился инцидент. На уроке математики к доске вызвали Радика Султанова, рыжего мальчишку с хитрой рожицей, похожего на лисёнка. Он долго пыхтел у доски, перемазался мелом, но так и не решил задачу.

– Садись, Султанов, за старания ставлю тройку, – сказала учительница, – кто-нибудь смог решить?

Нина подняла руку.

– Новенькая? – учительница глянула на неё поверх очков. – Ну, давай к доске, посмотрим, посмотрим…

Нина уверенно решила задачу.

– Молодец! Садись, пять! – улыбнулась математичка.

Возвращаясь на место, Нина споткнулась о подножку Султанова, чуть не упала, и услышала громкое шипение в спину: «У-у, детдомовка!», развернувшись, дала обидчику оплеуху. Трудно было задеть её больнее, чем этим словом.

– А ну, прекратите! Дневники на стол оба! – раздался грозный окрик математички.

После уроков Нина вылетела из класса первой и спряталась за кустами возле школьной ограды. Подкараулив Султанова, обрушила на его голову портфель:

– Я тебе покажу детдомовку!

Завязалась потасовка. Нина молотила кулаками куда попало, получая ответные тумаки. На шум прибежали учителя.

На следующий день оба стояли в кабинете директора, Радик с подбитым глазом, Нина с распухшим носом, и угрюмо молчали. Зато возмущенно тараторила мама Радика.

– Безобразие! Набрали в школу каких-то хулиганок из детского дома! Нормальных детей страшно в класс отпускать! Отчислите её немедленно! Я буду жаловаться!

– Ну, во-первых, никакая Нина не хулиганка и не детдомовка, живёт в семье с мамой и папой. А во-вторых, гражданочка, объясните сыну, что не пристало мальчику обижать девочку, тем более, стыдно драться с ней, – Чернышов говорил спокойно и твёрдо, – а если он ещё раз обидит мою дочь, я сам ему уши надеру.

После этого инцидента Нину с Лизой никто из мальчишек в школе не обижал. А Нина, получив неожиданно такую убедительную защиту в лице отчима, примирилась с его существованием. В глубине души она по-прежнему ревновала мать к нему, но дерзить, плакать и убегать из дома перестала. В семье воцарился хрупкий мир или, точнее, перемирие.

Настя опять, как в свои самые счастливые годы замужества, вела домашнее хозяйство, занималась дочками, домом, с удовольствием обшивала свою семью, ждала мужа с работы. Но она постоянно испытывала странное чувство, словно бы она артистка, играющая на сцене для зрителей роль счастливой жены. Спектакль рано или поздно закончится, и ей придётся снять костюм, смыть грим и возвращаться в свою собственную жизнь.

До войны оставалось менее четырёх лет.