Иван Михайлович устроился бухгалтером на один из эвакуированных заводов. Настя пошла работать мастером в пищевой цех того же завода. Поселились в самом центре Уфы, сняв две комнатки в двухэтажном деревянном доме на углу Революционной и Цюрупа.

Нина после лекций бежала в школу-интернат, куда её взяли на работу пионервожатой. Будучи сама по возрасту ровесницей старшеклассников, не понаслышке знающая законы детдома, она легко нашла общий язык со своими подопечными, и даже завоевала у них авторитет.

Лиза после занятий спешила на работу в Горпотребсоюз. Она приписала себе лишний год к возрасту, и её взяли счетоводом. Рабочих рук везде сильно не хватало, поэтому никто к году рождения в документах не присматривался.

В первые же дни яркую бойкую девушку пригласили в агитбригаду. А когда выяснилось, что Лиза не только хороша, как весенний цветок, но и прекрасно поёт и пляшет, она стала звездой коллектива. Агитбригада ездила с концертами по госпиталям, и как же раненые ждали выступления девушки, похожей на кинозвезду! При её появлении на измученных лицах расцветали улыбки, пусть на время, но они забывали о боли, о своих бедах. А Лиза смеялась и кокетничала, встряхивая льняными кудряшками, словно и не было войны, голода, холода, похоронок. Цветов Лизе не дарили, негде было их взять раненым, зато восторженных записок после каждого концерта набиралась полная сумочка. Придя поздно вечером домой, Лиза высыпала их на стол, за которым старшая сестра готовилась к завтрашним занятиям: «На, читай, старая дева! Так и просидишь за своими учебниками всю молодость!».

Много ли надо, чтобы у шестнадцатилетней девушки закружилась голова? Лиза решила, что её имя слишком обыкновенное:

– Ну что такое Лиза? Лиза-подлиза… не звучит. Называйте меня Лиля! Больше на Лизу я откликаться не буду, – говорила она, старательно накручивая папильотки.

И ведь добилась, упрямая девчонка, что даже Настя смирилась с её причудой и привыкла к новому имени.

Хозяйка квартиры удивлялась: «Чем ты, Настя, кормишь своих девок? Вон какие румяные, да пригожие!». А Настя и сама удивлялась, есть кроме картошки да свекольного жмыха нечего, а дочки, знай, цветут. И это несмотря на то, что обе стали донорами. У обеих сестёр оказалась ценная первая группа крови. За сдачу крови полагалась тарелка горячего супа с кусочком мяса и кружка настоящего чая с двумя кусочками сахара.

Днём, в промежутке между учёбой и работой, обе девушки частенько забегали на рынок, в ларёк к тёте Дусе, съесть пирожок с капустой, да и просто поболтать. Дуся всегда была им рада, выбирала пирожки порумянее и потолще, расспрашивала об их девичьих делах.

Как-то сырым и нудным осенним днём Дуся разговаривала с озябшей Ниной и вдруг заметила маленькую грязную ручку, тянущуюся из-под прилавка к приготовленному для гостьи пирожку. Дуся, вытянув шею, выглянула из ларька, глаза её встретились с двумя чёрными, круглыми, как бусины, глазищами на чумазом личике девочки лет трёх-четырёх. Не сводя немигающего взгляда с Дуси, девочка цапнула пирожок и бросилась наутёк, путаясь в полах большой рваной кофты.

– От, цыганское племя! С пелёнок воруют, спасу от них нет! – покачала головой бабка, торгующая семечками рядом с Дусиным ларьком. – Та шоб вам повылазило! – ворчала она, отгоняя веткой от своего товара голодных воробьёв.

На следующий день девочка-цыганка появилась снова. Она стояла неподалёку, наблюдая за ларьком и, видимо, поджидая удобный момент. Дуся достала из обитого ватином и клеёнкой короба пирожок и поманила девочку к себе. Та настороженно, как птичка, держалась поодаль. Потом голод привёл её маленькие ножки к ларьку. Дуся хотела заговорить с девочкой, но та, схватив пирожок из её рук, мигом убежала и скрылась в дырке в заборе.

– Это чья такая шустрая, не знаете? – спросила Дуся торговку семечками. Тетка была из тех, что непостижимым образом знают всё и про всех.

– Та, цыганский табор тут у парке стоял, всё на рынке ошивались, гадали, да кошельки тырили. А потом пропали. Чи ушли, чи шо. А девчонка, видать, отстала, може потерялась. Она уж с неделю тут околачивается, попрошайничает, с прилавков таскает.

– И что, никого из взрослых с ней нет?

– Не видала…, похоже, никого. Много нынче беспризорников развелось.

– Так ведь холода начнутся, замёрзнет ребёнок!

– Замёрзнет, коли милиция не подберёт, – равнодушно пожала круглыми плечами торговка.

Всю ночь лил дождь, холодный ветер качал фонарь под окном, и всю ночь Дуся не сомкнула глаз, думая о том, где ночует в такую непогоду эта маленькая девочка.

На следующий день ей было не до работы, она несколько раз ошибалась со сдачей, высматривая малышку. Девочки нигде не было. К вечеру, когда стало смеркаться, и пришло время закрывать ларёк, Дуся услышала тихое покашливание рядом с ларьком. Выглянув, увидела два знакомых глаза и протянутую ладошку.

– Ты за пирожком пришла? – спросила Дуся, шаря в коробе.

Девочка кивнула. Опять начал накрапывать дождь. Дуся, выйдя из ларька, присела перед девочкой, протягивая ей пирожок.

– На, кушай, только не убегай, я тебе ещё один дам. И чаю тёплого налью. Хочешь?

Девочка осторожно кивнула и с жадностью набросилась на пирожок.

– Как тебя зовут? – спросила Дуся, протягивая ей кружку с чаем.

– Ая.

– Мая?

Девочка отрицательно качнула головой и повторила: «Ая!»

– Галя?

Девочка вновь качнула головой и сердито сдвинула бровки: «Ая!»

– Ая, Ая… Рая?

– Малышка кивнула и протянула руку за новым пирожком.

– А где твоя мама, Раечка?

Девочка развела ручками: «Неть».

– А хочешь, я буду твоей мамой? Пойдёшь ко мне жить? У тебя будет тёплая кроватка, игрушки, одежда и каждый день пирожки, – Дуся обняла худенькие, как у цыплёнка, плечики.

Девочка внимательно глянула своими черными глазами-бусинами в лицо женщины, словно в самую душу заглянула, и медленно кивнула. Она доверчиво вложила свою грязную ладошку во взрослую ладонь, и они, выйдя за ворота рынка, вдвоём пошли по тротуару под моросящим дождём, подгоняемые порывами холодного ветра.

– Это что за чудо чумазое?! – всплеснула руками Ираида, открыв им дверь.

– Это Раечка, она теперь будет жить с нами.

На голоса в прихожую вышел Степан Игнатьевич. Увидев незнакомого мужчину, девочка испуганно спряталась за Дусю, обхватив её ногу, зарылась личиком в юбку. Степан Игнатьевич присел на корточки, попытался развернуть девочку к себе.

– Ну-ка, покажись, красавица.

Но та заревела в голос и ещё крепче вцепилась в Дусину юбку.

– Ладно, ладно, познакомимся потом, ухожу, – Степан Игнатьевич отступился, ушел в комнату. Дуся шёпотом в двух словах объяснила Иде ситуацию. Та сочувственно погладила кудлатую головку.

– У меня там картошка варёная осталась, сейчас разогрею для девочки.

– Лучше корыто достань, да воду поставь греться. Её сначала отмыть надо, а потом уж кормить.

Но всё оказалось не так просто! Раечка явно не знала, что значит «мыться». Корыто, мыло, мочалка были ей незнакомы. Она отчаянно сопротивлялась, не давая себя раздеть. Дуся и Ида растерянно смотрели друг на друга, не зная, как уговорить дикарку. Вдруг Ираиду осенило, она кинулась в свою комнату и вернулась с яркими бусами и фарфоровой чашечкой, опустила всё это в корыто с водой, показала Раечке, как можно играть с такими заманчивыми вещами. Та заинтересовалась, потянулась к бусам, попробовала наливать и выливать воду. Игра Раечке так понравилась, что она не заметила, как её тихонечко раздели и усадили в корыто. Играть с пузырьками мыльной пены ей тоже понравилось. Но как только дело дошло до мытья головы, Раечка подняла отчаянный рёв, чуть не перевернула корыто. Дуся и Ираида, сами мокрые с головы до пят, кое-как домыли ребёнка. На кухне царил разгром.

Успокоилась она только тогда, когда перед ней поставили тарелку с рассыпчатой варёной картошечкой, заправленной золотистым лучком, обжаренном на настоящем подсолнечном масле. Забыв обо всех огорчениях Раечка, наряженная в сатиновую Дусину блузку, доходящую ей почти до щиколоток, уплетала угощение за обе щёчки. Густые, спутанные волосы расчесать не было никакой возможности, к тому же, в них водились вши. Решено было остричь девочку наголо, что женщины и сделали, когда та уснула. Всю её одежду увязали в узел и вынесли на помойку.

Ночью между Дусей и Степаном состоялся серьёзный разговор.

– Мне кажется, ты опрометчивый поступок совершила, – шепотом, чтобы не разбудить спящего ребёнка, говорил муж. – Даже не посоветовалась со мной, всё с бухты-барахты. Ребёнок ведь не котёнок, не выкинешь, ежели что. Это же на всю жизнь! А ну как родная мать объявится, когда девчушка подрастёт? Ты же ничего о ней не знаешь.

– Ты прав, Стёпушка, наверное, прав. Но, пойми, не могла я уйти и оставить голодного ребёнка одного под дождём! Она же ещё такая маленькая, погибнет ведь! Я бы себе этого не простила. Может, нам её Бог послал. Я ведь так мечтала о дочке! Да и ты всегда хотел детей, хоть и не говорил об этом. Я же замечала, как ты смотришь на чужих ребятишек. Давай будем растить Раечку, как свою дочь, а там как Бог даст, от всех напастей в жизни не убережёшься.

На следующий день Дуся закрыла свой ларёк пораньше, сказавшись больной, а сама поспешила на барахолку. Сколько раз она с завистью наблюдала, как женщины выбирают и покупают детские вещи – штанишки, чулочки, платьица. И вот, наконец, и она выбирает одежду для дочки! Придирчиво рассматривает швы – не будут ли тереть нежную детскую кожу, прикидывает размер – чтобы было на вырост, но не смотрелось слишком большим. Нелёгким это оказалось делом – покупка детской одежды. А на последние деньги выторговала у пожилой женщины с печальным лицом целлулоидного пупса. Нагруженная покупками торопилась Дуся домой. Волновалась, как там Степан управляется с маленькой дикаркой. Но дома, к её удивлению, царили мир и согласие. Степан Игнатьевич нашёл деревянный брусок, распилил его на кубики, и вместе с Раечкой строил из них башню. Они увлеченно возились на полу голова к голове, разговаривая на каком-то только им понятном языке.

Увидев Дусю, Раечка обрадовано поспешила к ней навстречу, маленькие ручки обняли её за шею. Волна тепла и нежности затопила Дусино сердце.

– А смотри-ка, дочка, что я тебе принесла! – она, как фокусник, достала из сумки пупса.

Ни один фокус на свете не производил такого впечатления на зрителей, как появление этого пупса. Девочка восторженно выдохнула, осторожно взяла игрушку, потом быстро прижала её к груди и убежала, забилась под кровать. Дуся переглянулась с мужем.

– Боится, что отнимем. Не трогай её пока, сама вылезет.

Жизнь семьи круто изменилась, наполнилась новыми заботами, новым смыслом, новыми радостями, но и немалыми проблемами. Раечка оказалась на редкость смышленым ребёнком, она быстро освоилась в доме, заговорила, и её звонкий голосок с утра до вечера не умолкал в квартире. На здоровье Степана Игнатьевича появление ребёнка сказалось лучше лекарств, казалось, болезнь отступает.

Но характер у девочки оказался отнюдь не сахарным. Упрямая, своевольная, вспыльчивая, она доставляла приёмным родителям немало огорчений. Она не признавала запретов, её невозможно было поставить в угол, запретить что-то брать. Действовали только убеждения. К тому же у неё обнаружилась неприятная особенность – она, как сорока, тащила всё, что ей нравилось, и прятала свою добычу в самых неожиданных местах. Особенно страдала от дурной привычки Раечки Ираида, у неё то и дело пропадали бусы, брошки, статуэтки – все милые её сердцу вещички. Не один год потребовался, чтобы отучить дочку воровать.

Остриженные волосы быстро отрастали, густые, чёрные, как смоль, локоны обрамляли смуглое личико с правильными чертами лица. Ухоженная, всегда нарядно одетая девочка росла на редкость красивой. Только одно огорчало Дусю – слишком уж дочка не походила на своих светловолосых белокожих и сероглазых родителей, слишком уж явно читалась в её внешности цыганская кровь.

– Девочка моя, – говорил Дусе Степан Игнатьевич, – надо Раечке рассказать, кто она, что мы её приемные родители.

– Да, но не сейчас! Пусть сначала подрастёт, она ещё такая маленькая. Она только-только привыкла называть нас мамой и папой, – умоляюще смотрела Дуся на мужа.

В конце осени выпадают удивительно погожие дни, когда вчерашнюю грязь и слякоть вдруг укрывает чистый пушистый снег. Он кружит в воздухе, приглушая все звуки, пахнет морозцем. И даже взрослым хочется улыбаться, ловить ртом падающие снежинки, бегать по белой целине, оставляя чёткие следы.

Степан Игнатьевич смотрел в окно, Раечка примостилась рядышком на широком подоконнике, наблюдая за танцем снежинок за стеклом.

– А знаешь что? Пойдём-ка, дочка, гулять! Поиграем с тобой в снежки.

– Гулять, гулять! – завопила Раечка, мигом слезла с подоконника и притащила из прихожей валенки.

Во дворе они покидали снежки, взялись лепить снежную бабу. Степан Игнатьевич увлёкся работой, а когда оглянулся, Раечки рядом не было. Перепугавшись, он обегал весь двор, задыхаясь, поднялся до квартиры – девочки нигде не было. Выбежал на улицу, расспрашивая прохожих, не встречали ли они девочку в коричневом плюшевом пальто и красном капоре, добежал до рынка. Обессиленный, привалился к прилавку Дусиного ларька:

– Раечка пропала…

Целый час Дуся, закрыв ларёк, бегала по рынку, расспрашивая людей и утирая слёзы, а когда, потеряв надежду, вернулась к ларьку, обнаружила Раечку, мирно сидящую на руках у Степана Игнатьевича.

– Нагулялась и сама пришла, – виновато сказал он.

– Мамочка, я больше не буду, – потянулась девочка к Дусе.

Но обещание свое Раечка, конечно же, не сдержала. Она сбегала при каждом удобном случае. А нагулявшись на свободе, вся перепачканная, растрёпанная, неизменно возвращалась к Дусиному ларьку, часто с каким-нибудь пряником или яркой безделушкой в кармане.

И в сердце Дуси прочно поселился страх.