Жили-были на белом свете Иванушка и дед. И вот, значит, как-то глубокой уже осенью, когда все добрые хозяева с этим давным-давно управились, наши ковырялись в огороде. Грядку для озимого чеснока делали или что. В смысле, ковырялся, конечно, дед, а Иванушка просто как бы на прогулке находился — носился по огороду, камнями, которые каждый год выпахиваются и выпахиваются из недр, по разным попадавшимся на глаза целям пулял — и то польза — а с некоторыми камнями, которые казались ему необычными и, может быть, даже драгоценными, к деду то и дело приставал — от работы отвлекал — дескать, а этот, дед, как называется, а этот? Будто дед у него, помимо прочего, еще и по минералогии спец.

Так что работа ни шатко, ни валко шла, ее было, вообще-то, на час-полтора, если взяться по-нормальному, но растянулась — аж до обеда. И не столько потому, что Иванушка отвлекал ерундой всякой, но больше потому, что, сказать по правде, деда от такой работы с некоторых пор, как говорится, с души воротило. Как и от большинства других подобных. Более того, он даже с любимой некогда рыбалкой давно завязал бы, но внуку отказывать не умел. И, в общем-то, уже совсем мало оставалось на свете дел, которые делал этот дед пусть не в охотку, но хотя б не через силу. Не превозмогая себя, не ломая через колено, как говорится…

Но огород забросить как-то не решался. Соседей боялся, которые этого ни за что не поймут и будут постоянно капать на мозги, мол, из-за него и только из-за него всем порядочным земледельцам никак не удается одержать окончательную победу над сорняками. Хотя так-то дед уже давно никого и ничего не боялся, в том числе смерти самой, но соседи… Традиции… Общественное мнение…

И вдруг, когда уж муторное это дело к счастливому завершению шло, лопата звякнула. Но ничего, кроме легкой досады, дед, конечно, не почувствовал. С какой стати. Тут копано-перекопано тыщу раз. И даже однажды менты весьма добросовестно потрудились, дай им Бог здоровья, успешного продвижения по службе и на взятках не попадаться… Однако и лишку не брать!

То есть дед и мысли не допускал, что на его огороде можно раскопать нечто неожиданное. Но очередной каменюка никак не выворачивался что-то. Видать, здоровый. Пришлось его по кругу обкапывать. За что такое наказание? Ведь уж совсем дело к концу шло, к счастливому освобождению.

Камень был округло-продолговатый. Так они все в этом смысле уникальны — похожих друг на друга не попадается, но все до единого непременно похожи на что-нибудь или даже на кого-нибудь. Да если еще одарил Господь развитым воображением и неистребимо романтичной натурой…

— Иванушка, подь-ка сюда!

— Чо? — внук — тут как тут.

— Глянь, чего мне попало. Как есть — амфора древнегреческая. Будто галера с грузом тут три тыщи лет назад потонула… Ой, да это, кажись, и впрямь посудина какая-то!

— Ну-ка, ну-ка, пусти, дед!

— Щ-шас… Щ-щас… Вот!

И дед, поднатужившись, извлек-таки на белый свет. Целиком.

— Точно, посудина. Не иначе, — кто-то из соседей. Шутники, бляха…

— Шутка? — Иванушка осторожно потрогал находку. — Не-е-е…

Но дед уже и сам сообразил, что первая его мысль — ошибочна. И попросту абсурдна.

— Пожалуй, Иванушка, пожалуй… Таких соседей у нас никогда не было, нет и уже не будет. Нашим соседям и в головы бы не пришло. Но если бы пришло — куда там! Лучше удавиться, чем такими реликвиями разбрасываться!

— А как это называется? Кувшин? Горшок?

— В принципе, можно, наверное, сказать и так, и так. Но по-нашему это, пожалуй, ладка. От слова «ладья». Или — корчажка. Гончарное изделие. В нем, к примеру, очень хорошо солить грузди.

— Какая ж тогда реликвия?

— Ну, не скажи, внучок! Были когда-то в нашей округе пара гончарных мастерских, но закрылись давным-давно. Когда я был таким, как ты сейчас. Так что теперь хоть амфора, хоть ладка, хоть эта… Хоть кринка — все реликвии. А ладку даже я, даже ради хохмы соседям бы — ни за что! И вот эту мы с тобой сейчас от земли очистим, и домой отнесем, и помоем, и на будущий год, если живы будем, в нее — грузди. И ты попробуешь, и тебя за уши не оттащишь!

— Уж это — вряд ли. Обломаешься, дед! Я грузди не ем, я их только искать люблю. Продавать — тоже нормально, когда берут…

— Вот то-то и оно, «сегун» Иванушка! Торопишься скорее взрослым стать да жениться на Лизавете-сан, а того не возьмешь в толк, что взрослые едят все!

— Ой, а ты сам-то? Кальмаров-то?

— Кальмары и прочая экзотика под это не подпадают.

— Хитрый…

Деду пришлось всю свою силу воли, вернее, то, что от нее осталось, мобилизовать, чтобы грядку доделать. И грядку он доделал, и бока прихлопал, и чеснок посадил, напряженно размышляя, откуда все-таки — взялось? И только одно предположение казалось достаточно правдоподобным: значит, как и камни, — из недр. Из палеолитического слоя, типа. В ходе некоторого естественного процесса выдавливания.

И только потом они с Иванушкой с огорода пошли во двор и в бочке с водой гончарное изделие обмыли, на боку изделия обнаружилась арабская вязь. Или значки еще более древней письменности.

— Чо пишут? — Иванушка, изнывая от любопытства и нетерпения, выглядывал из-под дедовой руки.

— Не по-нашему.

— И не по-английски?

— Тем более.

— А по — чьи?

— По-арабски вроде. Или вообще по-шумерски…

— По-шумахерски, ты хотел сказать?

— Да какие шумахеры в то время!

— А оно — не пустое?

— Судя по весу — нет.

— Тяжело?

— Тяжеловато.

— Там золото, дед!

— Ну, как нет-то! Пиастры.

— А потряси!

— Тряс уже. Ничего не звенит и не булькает.

— Ну, давай же уже открывать!

— Давай. Отверткой, что ли, поддеть…

Горловина посудины была широкая, а ниже шло сужение, а еще ниже — опять расширялось почти сферически. И крышка была утоплена ниже узкого места. Значит, крышка должна быть мягкой, но упругой. То есть пластмассовой. Что, конечно, абсурд.

И тем не менее, когда, порядком намучившись, — что-то удержало деда от того, чтобы крышку просто раскурочить — они таки добились, чего хотели, оказалось — да, именно пластмасса. Однако им уж к тому моменту было не до подобных мелочей. Поскольку наконец-то увидели содержимое. И оно более всего походило на ртуть.

— Ртуть! — первым сказал Иванушка. — А я-то размечтался, что сейчас Хоттабыч вылезет…

— Ртуть? — усомнился дед. — Не знаю… Ртуть, по-моему, тяжелей. Но, с другой стороны, при такой температуре только она бывает жидкой… Кстати, у меня и у самого такой рассказ есть. В книжке напечатан. Научишься читать — прочтешь…

— Давай немножко отольем. Во что-нибудь.

— А если все же — ртуть? Она ведь ядовитая, говорят.

— Позвоним в «СПАС». Приедут, сделают эту… Как ее?

— Демеркуризацию.

— Ага. Мы ж не виноваты. Мы ж не нарочно.

— Давай блюдце, что ли…

Но случилось непредвиденное. Дед только чуть-чуть налил в блюдце и попытался перестать лить, но не тут-то было. Он посудину-то вернул в вертикальное положение и даже поставил на стол, но струйка не прервалась и продолжала вытекать, вопреки всем природным законам. И блюдце переполнилось, и жидкость потекла на пол, где стала быстро образовываться обширная блестящая лужа, а Иванушка и дед только глядели на происходящее, как зачарованные, не предпринимая никаких попыток остановить процесс.

Между тем лужа перестала растекаться вширь, а начала — что выглядело совсем уж фантастичным — растекаться вверх, образуя некую пространственную форму!

— Терминатор! — первым догадался Иванушка.

— Терминатор-два, — внес уточнение дед.

— Да какая разница! Клево…

— Точно, сейчас оно нам…

Получившееся в итоге существо, однако, знакомых по кино терминаторов напоминало мало. Оно, когда окончательно сформировалось и утратило металлический блеск, оказалось бородатым мужчиной лет пятидесяти, но не голым, а одетым. Правда, в шелковые необъятные шаровары, рубашку свободного покроя, тюрбан, причудливо расшитые домашние тапочки без задников, но с загнутыми носами.

— Все-таки — Хоттабыч! — зачарованно прошептал Иванушка, однако ни малейшего страха он, пожалуй, не испытывал.

— Как ты сказал? — на чистейшем русском переспросил бородач. — Хоттабыч? Нет. Меня зовут Вакхид из Хафарсаламы. Можешь говорить просто — дядя Вакхид. А тебя — как?

— Иванушка. А это — мой дед.

— Здорово, дед.

— Здорово, Вакхид.

— Значит, раскопали, ребята?

— Да вот… Раскопали.

— Ну и хорошо. Когда-то должно было случиться. Какой у вас год-то сейчас?

— Двухтысячный! — поспешно выпалил Иванушка, обрадовавшись, что может на равных участвовать в разговоре взрослых.

— От Рождества Христова, — счел необходимым уточнить дед и правильно сделал.

— Слышал о таком, слышал! — обрадовался хафарсаламеянин. — Сторонником его учения, правда, я не был, но зато можно довольно точно сориентироваться…

— Ты, очевидно, магометанин? — попробовал угадать дед и попал пальцем в небо.

— Вот про это, извиняюсь, не слышал ничего. Я, видите ли, жил в те же времена, когда и ваш Христос. Вернее, чуть позже, а то б, может, имел удовольствие лично познакомиться.

— Ну, если в те времена, то — ясно. Это задолго до Магомеда было, — блеснул-таки эрудицией дед, показал образованность. И решительно отмел диагноз, поставленный было самому себе. Ну, действительно, какая может быть белая горячка и откуда, если уже который год — ни капли.

— А что вы можете, дядя Вакхид? — не утерпел-таки Иванушка, и дед посмотрел на него укоризненно, однако не придумал, чем смягчить этот, как ему показалось, несколько бестактный прямой вопрос.

— Что могу? — бородач вдруг улыбнулся неожиданно мягкой и даже смущенной улыбкой. — Так ведь я, собственно, Тот, Который Нужен. Это означает, что я делаю все, что нужно, но ничего не могу сделать по заказу.

— Как это? — Иванушка даже не попытался скрыть разочарования.

— Это значит, что, если бы ты сейчас, упаси Бог, умирал, я бы тебя спас. Но если бы ты попросил у меня богатства и власти, то я бы даже при большом желании — не смог… Конечно, дело намного сложнее, и чтобы понять все-все, надо, Иванушка, прожить хотя бы столько, сколько твой дед прожил, а лучше — сколько я. И ничего с этим не поделать…

После таких слов Иванушка мгновенно утратил всякий интерес к человеку из корчаги, или как она называется, начал поминутно зевать, и дед постелил постель, пообещав скоро присоединиться и, как полагается, очередную сказку хотя бы тезисно изложить. Но внук, чего с ним обычно не случалось, уснул почти мгновенно, не дождавшись ни деда, ни его «тезисной» сказки.

А дед и Вакхид из Хафарсаламы под бутылочку «Особой», которая всегда стояла в холодильнике на случай неожиданных гостей, просидели чуть не до утра. Вакхид рассказывал про свое время, дед — про свое. И обоим было чрезвычайно интересно общаться.

Деду даже подумалось, что такого все понимающего собеседника у него никогда в жизни не было. Не считая, разумеется, Иванушки. И как жаль, что не познакомился он с Вакхидом в молодости, может, не угораздило бы столько глупостей наделать. А когда водка кончилась, дед опять загрустил. Вернулся в то состояние, которое в последние годы становилось все более привычным.

— Устал я, Вакхид, как же я устал!

— Понимаю.

— Мне ужасно скучно.

— Понимаю.

— И я совсем-совсем ничего не хочу!

— Понимаю.

— А другие не понимают. Говорят, придуриваю. Говорят, в мои годы нужно еще… А у меня стойкое ощущение, что мне уже — сто лет. Или даже тыща.

— Я понимаю, почему другие не понимают. Это, в общем-то, обычное дело, когда не понимают.

— Но я б хотел — по-человечески, и не теряя достоинства, и никого не обременяя… И я уже, кажется, вполне готов. Вот только Иванушка…

— Понимаю. И хочу предложить вариант. Ведь это ты раскопал… Как она у вас называется?

— Ладка. Корчага…

— Пусть будет ладка. Ты ее раскопал, ты меня выпустил. Значит, тебе и — на мое место. Отдыхать. А мне — на твое.

— Ишь ты! Ну, нет! Я… Я, оказывается, не готов. Хоть режь меня.

— Не готов — так не готов. Закопаешь обратно, и вся недолга.

— А — ты? Тебе, что ли, — не надоело?

— Так ведь это был только миг!

— Ми-и-г?

— Миг. Ну, так что, закопаешь?

— Постой-постой! Дай сообразить… Значит, ты Тот, Который Нужен… И если я — на твое место, то я стану Тем, Который Нужен? А ты — мной? И мой внук подмены не заметит?

— Заметит. В том смысле, что этой унылой твоей рожи он больше не увидит, а увидит веселого, жизнерадостного, гораздого на выдумки деда. Того, каким ты был, когда только-только в полной мере дедом себя ощутил.

— А я?

— А ты отдохнешь. Один миг. Всего…

— Черт подери, я согласен! Как это сделать?

— Элементарно: садись задницей на мою корчагу, как на унитаз, и все. Ты утечешь в нее, а мне останется только — крышку. Молодец, что крышечку не испортил…

— Ну, давай! Пока я не передумал.

И поменялись они одеждой, и дед совсем уж было сел, но «посреди дороги» остановился.

— Слушай, Вакхид, может, скажешь напоследок, что на корчажке-то написано?

— Давно б спросил. Ничего таинственного. Написано: «Закопаешь — не найдешь».

— И — все?

— Все.

— Тогда — пока…

И дед, опустившись на удобное широкое «сиденье», мгновенно почувствовал всего себя текучим, как ртуть. Сделалось на миг страшно-страшно, но сразу же за этим сделалось никак…

А бывший Вакхид из Хафарсаламы закупорил гончарное изделие крышкой, и сделался Иванушкиным дедом, и пошел спать. Он очень осторожно подвинул внука, чтоб самому лечь, но то ли еще не приноровился, то ли внук так чутко спал. В общем, Иванушка проснулся. И сразу:

— Дед, рассказывай скаху! Длинную и страшную!

— Да ты что — уж давно ночь!

— Рассказывай!

— Ну, ладно. Слушай… — И обреченно завел свою волынку: «Жили, значит, были на белом светике…»

А утром они пошли в ближайший лесок, где дед за пять минут вырыл глубокую, метра на полтора, яму, и зарыли древний сосуд.

— Дядя Вакхид решил отправиться дальше, — так объяснил это дело дед, — ему не поглянулось у нас. А мы завтра, давай-ка, пока озера не встали, сгоняем за щукой — у щуки сейчас самый жор!

— Ты ж говорил, что уже — старый!

— Был старый — стал молодой.

— Ур-р-ра!

А когда они уже подходили к дому, оживленно обсуждая предстоящую поездку, Иванушка вдруг резко остановился.

— Дед, а ведь я бы сейчас не нашел то место, где мы только что зарыли…

— Поразительно, однако и я бы не нашел…

Про себя же, рассеянно улыбаясь, дед подумал: «Да я ведь, ей-богу, и впрямь еще парень хоть куда!» А также он подумал: «Конечно, Иванушка скоро перестанет во мне нуждаться, как теперь нуждается. Но ничего, на подходе следующие внуки…»