Жена периодически принимается ругаться.

— Это не дом, это какой-то проходной двор! — кричит она во всю свою громкость.

Я пытаюсь отмолчаться.

— Ну, за что только мне такое наказание! — выводит она колоратурным сопрано.

«За грехи твои тяжкие», — отвечаю ей про себя.

— Вы только поглядите, люди добрые, на этого ирода!

«Интересно, откуда современные бабы такие слоганы берут?»

А вслух говорю самое веское, что могу сказать:

— Алкашей в дом не вожу, с интердевочками не знаюсь, какого тебе рожна ещё надобно?

И фонтан иссякает. Он ещё некоторое время бурлит и клокочет, но уже как бы внутренне. И вот журчит неназойливо ласковый прозрачный ручеёк…

Дело в следующем. Городишко у нас маленький, ни гостиницы, ни постоялого двора, ни караван-сарая нет, а меня все знают, хоромина моя — ого. Вот и набиваются на постой всякие странствующие, праздношатающиеся да путешествующие. Разве откажешь?

И вот, например, как-то утром будит меня невнятный, но достаточно бесцеремонный шум за окном. Не продрав ещё глаз, выглядываю: батюшки-светы! Караван бедуинов у ворот расположился. Пыль до неба, погонщики гортанно покрикивают, туда-сюда снуют, верблюды орут.

Одеваюсь, выхожу, естественное раздражение притушив, кланяюсь, как в кино, по восточному обычаю. Ну, и слова подобающие сами собой как-то находятся.

— Мир вам, правоверные, — говорю бедуинам, — да продлит Аллах ваши дни!

— Мир, мир, — отвечают мои магометане, — здорово, Африкан, сбегай-ка давай в слесарку, скажи, чтобы колонку срочно починили, верблюдов, понимаешь, поить нечем, а нам ещё девять дён по пескам переть.

И хотя сам-то я уже месяц безропотно доставляю себе воду с параллельной улицы — у меня для этого фляга да специальная тележка имеются, но тут фляжкой, конечно, не навозишься, — беру газовый ключ, сдвигаю чугунную крышку, лезу. Слесарей-то, когда надо позарез, не дозовёшься же…

Вечером бедуины жгут костры до неба, поют свои заунывные бедуинские песни, мы с женой, где слова знаем, подтягиваем самозабвенно. И мерещатся нам барханы до самого горизонта, струящееся над песками марево, ящерки разбегающиеся из-под ног, словом, всё то, что мы видели по телевизору, и чего нам в натуре, скорей всего, никогда не видать.

— Неудобно, — шепчет жена, волевым усилием возвращая себя из мысленного кинопутешествия, и толкает меня в бок, — зови кочевников в дом, там двенадцатая серия «Ментов» начинается, им, небось, тоже интересно, что дальше.

«Вот так всегда, — рассуждаю по обыкновению молча, — а завтра я один виноват буду, что эти кочевники палас истоптали, их же не заставишь разуться — неудобно, опять же, — да, главное, они и так босиком».

Вслух же говорю:

— Попрошу в дом, многоуважаемые, двенадцатая серия «Ментов» начинается! Если же кто из вас не видел предыдущие одиннадцать — ничего страшного, этот сериал можно с любого места глядеть.

А после фильма объявляют вдруг внеочередной выпуск «Клуба бедуинов». И рассказывают про Аравийский полуостров. Так что в этот вечер постояльцы наши будто дома побывали. После передачи у многих на глазах слёзы. И жмут мне растроганно руки. Будто я телевидением командую. Чудаки…

Утром караван уходит. Мы стоим на крыльце — провожаем дорогих гостей. Просим не забывать, звонить, писать письма. Жена долго-долго машет вслед каравану синеньким скромным платочком, глаза у неё на мокром месте, да и мои — почти…

А потом она обводит растерянным взглядом наше перевёрнутое вверх дном жилище и начинает сокрушаться, быстро выходя на режим максимальной громкости:

— Это не дом, это какой-то проходной двор!

«Скорее уж — постоялый…»

Под вечер глядь — барражируют над огородом семеро ангелов. Словно бы в нерешительности.

— Можно, можно! — кричим хором и делаем приглашающие жесты. Потому что всё равно ведь приземлятся уже, так чтобы хоть — не на грядки.

Один за другим, не раздумывая ни минуты, производят посадку на указанное место. Во двор. Тесновато немного, уж очень размах крыльев большой, но ничего: один сядет, крылья за спиной уложит и — в сторонку. Тогда только следующий заход делает. Конечно, все — усталые, голодные, потрёпанные. Объясняют, что гроза прихватила.

— Ну, что ж, с грозой, конечно, шутки плохи, хоть до кого доведись, располагайтесь, ребята, отдыхайте…

Жена быстренько подсуетилась, супу с мясом налила, второе — тоже с мясом, чаёк заварила, к нему — печенюшки. Ну, и поллитру, которую правоверные давеча не велели даже открывать. В общем, что в доме было — то и на стол. «Яичек, — шепчет, — ещё набью с салом, если не прохватит».

А гости скоромное не едят. Глаза, подмечаю, заблестели при виде мяса да выпивки, но — боятся.

— Нам бы, — тоскливо так пояснил один, — калачей да квасу.

— Чего нет, того нет, — отвечаю, — да вы не бойтесь, ребята, никто ведь не узнает.

— Бог всё видит… — вздыхают пернатые.

— А вот у меня в армии помкомвзвод был такой вредный, просто — сохрани и помилуй, но и то в положение входил. Делал скидку, если причина уважительная, — привожу подходящий случаю пример.

— Со стихией боролись, чуть не пропали, можно сказать… — подсказывает моя.

Подействовало, похоже. Вот что значит своевременный пример из жизни. Переглянулись гости со значением да и принялись восстанавливать силы. Притом бойко так! Выпили — опьянели с непривычки — псалмы давай петь. На то ж она и водка. Тоску нагнали — хоть вешайся.

— Других, что ли, песен не знаете, ребята?

Беру гитару:

— «Возвращаюся с работы, рашпиль ставлю у стены…»

А жена мне локтем — в бок. Да со всей силы. Я аж икнул.

— Ты чего?! Больно же! — Но сам уж сообразил: действительно, перебор, пожалуй. — Нет, лучше я вам стишок собственного сочинения прочту. И как бы — про вас:

Покивали вроде как понимающе-сочувственно, однако от комментариев воздержались. И я поостерёгся спрашивать.

— Неправильно живёшь, Африкан, — говорит вдруг один плюгавенький, — Бога забыл, грешишь много. Гореть тебе в геенне огненной!

Пугает то есть. В моём же доме. Ага. Ну, известное дело, выпивши. И у меня в мыслях нет, чтобы «в занозу лезть». Так только — для поддержания легкой мировоззренческой дискуссии.

— «Геенна, геенна»… Давно меня эта мысль занимает: «Почему все адовы муки, в сущности, — телесные муки. Тогда как душа — нематериальна. Что ей — геенна-то?»… Да и атеист я, вообще-то… Так что не по вашему, товарищ, департаменту прохожу…

Разумеется, у плюгавенького было, что возразить. Но только он рот раскрыл — на него другие члены стаи зашикали, чего, мол, ты, офонарел, что ли, человек тебя в дом пустил, обогрел, накормил, приветил…

Жена постелила ангелам на полу, а они не ложатся. «Не можем — говорят — лежа спать, крылья помнутся. Нам бы насестик какой-нито». Пришлось вести постояльцев в сарай, где когда-то куры жили, да разве куриная жердочка их выдержит. Хоть и ангелы, а ничего, крепкие. Пришлось целое бревно прилаживать. Пока возился, спать осталось совсем ничего…

Утром чуть свет и улетели. Натощак. Только воды с полведра выпили. И ведь дом, уж не говоря про курятник, в пуху. У них, видать, как раз период линьки был. Поэтому и гроза так потрепала — когда линька идёт, аэродинамика ухудшается, конечно.

И я опять после гостей всё пылесосю да вытряхиваю, а жена причитает на полную громкость своё излюбленное:

— Это не дом, это какой-то проходной двор!

Между тем соседи завидуют нам лютой завистью. Ещё бы! У них кто-нибудь в Африку на два года уедет по контракту советы реакционному режиму давать, так они все два года важные ходят, будто сами эти советы дают. У них если какой-нибудь родственник — седьмая вода на киселе — в столице референтом служит, так к ним на бритой козе не подъедешь.

Зато у нас друзья — по всей Вселенной. И подушки ангельским пухом набиты. И правоверные верблюжонка подарили, он у нас теперь заместо бультерьера живёт, кусать никого не кусает, но большой стал и до соседа напротив запросто доплёвывает…

И вот день никого, два никого — уже скучновато как-то. Но тут слух пронёсся — в лесу грузди пошли. Не было, не было и пошли. А гриб, это такой предмет, что сегодня навалом, а назавтра уже пропал весь, зачервивел. Так что подтверждения слуха ждать нельзя — надо самим его либо подтвердить, либо опровергнуть. Вот мы с утречка и — на мотоцикл да по заповедным нашим местам.

Хотя сами-то мы грузди — не очень. Редко так, в охотку. Потому как это ж не еда — закуска. А мы спиртное — ни-ни. В силу ряда причин. Зато если кто спиртное — может, тому солёный груздь — первейшее дело. Он, уж прости Господи, что иудею, что эллину. Вот и заготавливаем для гостей. Знаем, что успех гарантирован. Это ж не стишки самодельные. Гости закусывают да нахваливают, а нам-то какая радость!…

И вот едем мы по лесной, разбитой донельзя дороге, поглядываем уже, где б нам спешиться. А вдруг навстречу толпа мужиков оборванных, заросших, грязных — ни дать, ни взять, шайка дезертиров ещё с Отечественной войны! Я от страха — по газам и вперёд, ведь поймают — порвут на портянки, но и они — врассыпную. Тогда останавливаемся. Останавливаются и они, не все, но которые посмелей.

— Эй! Вы кто?

— А вы кто?

— Да мы — по грибы.

— А мы на Москву идём, — говорит один с акцентом, притом явно не кавказским и не среднеазиатским, — нас ваш местный провести взялся, да завёл в эти дебри и смылся. Вот и блудим. Давно уж.

— А местного-то как звали? — начинаю смутно догадываться, хотя догадка явно бредовая.

— Ванькой, как больше-то.

Ну, это вы зря. Я же — не Ванька. Я, прошу любить и жаловать, — Африкан. А Ванька-то, небось, Сусанин был?

— Точно! Ты его знаешь?

— Понаслышке только. Однако долгонько вы, ребята, гуляете уже, долгонько. И далеконько от маршрута отклонились. Между тем у нас ведь с Речью Посполитой давно мир. И даже дружба. Пока.

— Что ты говоришь!

— Точно…

— Так что, — подаёт голос из коляски жена, — давайте-ка вы сперва к нам, помоетесь в баньке, одежонку вам кое-какую подберём, и тогда уж — на Москву. Точно уже спешить некуда. Только сначала помогите нам груздочков ведра два собрать. Все вместе-то мы — мигом…

Вот неугомонная баба!…

Двое с половиной суток поляки у нас прожили. Все шестеро. Потому что спешить, действительно, некуда уже. Или — пока. В баньке попарились, в моё приоделись. У меня его — век не сносить. Одних спецовок, выданных на разных работах и ни разу ненадёванных, — целая полка в шифоньере. Не «Версаче», конечно, но доброе всё.

Отдохнули, подхарчились. А я их за это время в курс дела ввёл. Ну, насколько мои скромные познания в истории позволяли. Фильм «Четыре танкиста и собака» пересказал во всех подробностях — сколько раз ведь показывали. Про Тухачевского, правда, — не стал. Зато про Ярузельского и «Солидарность» решил не утаивать.

Слушали меня с большим интересом. Радовались, печалились. Иногда производили обмен мнениями промеж себя и на своём языке. Видать, хотели от меня кое-что утаить. Между тем ничего для меня и для Родины моей такого уж обидного сказано не было. Как и — непонятного. Хоть я польским, вообще-то, владею в пределах: «Ще не сгинела!», «Матка Боска» да «Пся крев»…

А через двое с половиной суток посадили мы с женой несчастных скитальцев в автобус и объяснили — как дальше. На прощанье расчувствовались все, договорились дружить народами. Всем козлам назло. Если получится…

Ну, думали, отдохнём-таки. Прибрались, полы помыли, рваньё, полное паразитов, я в огороде сжёг. Но день ли, два ли проходит. Снова — здорово!

Вечером динамик включаю и слышу:

— Планета Альфа-Омега вызывает на связь Африкана.

— У аппарата! — рапортую согласно уставу.

— Будем у вас тридцать второго реомюра по пути к «чёрной дыре» G-4. Просим принять на дозаправку и кратковременный отдых.

— Давайте, куда вас денешь, — отвечаю не вполне по уставу.

— Милости просим, гостям всегда рады! — встревает, как всегда, моя.

Теперь космических бомжей ждём. Урожай в огороде пришлось раньше времени убрать, огород забетонировать. Жена, само собой, целыми днями кого-то жарит-парит-маринует-засахаривает. Короче, зафигачивает да захреначивает.

— Эх, ты, — смеюсь, — темнота! Может, попусту хлопочешь. Может, у них обмен веществ такой, что… Может, они вообще неорганические.

Да разве её вразумишь!

— А это их дело, — отвечает невозмутимо, — для меня главное, чтобы стол не пустовал…

И я смолкаю.

— Ну, за что мне такое наказание! Вот-вот инопланетяне сядут, а этот не чешется! Осрамимся сами перед гуманоидами и всё человечество осрамим! — выводит она колоратурным сопрано.

Вот так и живём. Встречаем-провожаем. И нет-нет вдруг мелькнёт своевольная мыслишка: «А не наладиться ли нам куда-нибудь?» Мелькнёт да исчезнет. Нельзя. Кто-то должен уметь слушать других с открытым ртом, охать да ахать, иначе вообще все путешествия, все параллельные и перпендикулярные миры, все неведомые галактики и острова потеряют смысл…