Последние слова Пенелопа произносила уже едва-едва, силы оставляли ее навсегда. И, конечно, она не видела, что Одиссей уже давно не воспринимает ее речь, что он только чудом не падает рядом с ней, ибо сознания в нем нет. Он несколько минут находился в состоянии, близком к эпилептическому припадку, разбитость в теле и разброд в мыслях еще долго не давали ему сосредоточиться целиком на факте смерти близкого человека.

А требовалось торопиться, меньше суток оставалось до похорон, которые, он это сразу решил, должны были стать самым заметным на Понтее событием за многие десятилетия, «и может быть, и века. Одиссей немало смертей повидал на Понтее, притерпелся как-то к всеобщему равнодушию по отношению к усопшим, сам стал равнодушным, но тут что-то в нем словно бы ожило.

Перво-наперво он решил наготовить для поминок провианта. Ого, такой королевской охоты давненько не случалось если не во Вселенной, то уж в галактике точно! В иное бы время пришлось собирать временный охотницкий коллектив, выслеживать зверя, гнать его несколько дней, терять соратников. Но на сей раз Одиссей решил презреть условности.

«Автомат-то на что!» — вспомнил он вовремя. Слегка помутилось в глазах от такой мысли, но сразу и прошло. Хватило здравого смысла сперва проверить оружие. И, конечно, оно оказалось в ужасном состоянии. Еще бы год-два, и совсем пропало от ржавчины, Поэтому около часа ушло на чистку ствола.

Зато потом сын неба отвел душу за всю жизнь. Он вышел на тропу, по которой самые крупные звери ходили на водопой. Первый же зверь чрезвычайно обрадовался встрече, ведь двуногие никогда поодиночке не появлялись во владениях этого хищника. «Вот так удача!» — должно быть, подумал он.

А Одиссей как шарахнет в него очередью, вот и удача. А потом он еще палил и палил, пока животные не поняли, в чем дело, и не разбежались в панике. Видимо, у сына неба его антипрофиз еще находился в зачаточном состоянии и не всегда срабатывал или срабатывал как-нибудь половинчато.

Таким образом, мяса для поминального обеда было наготовлено достаточно. А еще как раз в огромном глиняном жбане настойка из сладких корешков доспела, словно чувствовала надвигающуюся серьезную потребность в себе. Пенелопа даже и не знала, что ее муж под старость опять занялся химическими опытами. Дело было за гостями, или как они там называются, провожающие человека в последний путь, а потом участвующие в поминальном застолье. Может, граждане соболезнующие?..

С гражданами соболезнующими оказалось сложнее. Одиссей до поздней ночи бегал по лесу, оповещал соседей, что было нелегко без какого бы то ни было транспортного средства, да еще шалаши стояли в лесу куда реже, чем дома в земной деревне. Удалось оповестить семей сто, но уверенности, что они все поняли и явятся в назначенный срок, не осталось. Дикари либо действительно забыли напрочь русский язык, либо морочили сыну неба голову.

И, действительно, за два часа до назначенного срока возле Одиссеева стойбища было лишь две семьи родственников и больше никого. Зятья посматривали на тестя исподлобья, кидали сердитые взгляды на жен, но помалкивали, лишь изредка кратко взрыкивая на забывающих о скорбности момента ребятишек. Ребятишки прекращали шум, но, конечно, не надолго.

Само собой, большинству понтеян и такое количество провожающих на тот свет было в диковинку. У них смерть отдельного человека никогда не ослабляла абсолютного счастья народонаселения. Стало быть, Одиссей уже мог быть уверенным, что мероприятие запомнится аборигенам надолго. Но какое-то необыкновенное упрямство крепко засело в нем, неизвестно откуда взявшись, какое-то неистовство.

— Ладно, сидите пока, — сказал сын неба родственникам, — не вздумайте смыться, все равно начнем в назначенный час, как я сказал. Вы, Машутка и Юдька, займитесь, что ли, обедом, а вы… в общем, мужики, натаскайте им воды и хвороста. А я сейчас…

И Одиссей отправился по соседям с напоминанием, не забыв, конечно, прихватить свой неизменный автомат. И правильно сделал. Потому что соседи, в большинстве своем, похоже, собирались проигнорировать скорбное торжество. В общем, Одиссей гнал нерадивых гостей пинками, прикладом, орал на весь лес, и гости шли, куда их приглашали, почти безропотно, а некоторые даже вприпрыжку, видимо, они сильно отвыкли от такого обхождения.

Но жалкие единицы соболезнующих ерепенились всерьез, даже выкрикивали невпопад отдельные сохранившиеся в мозгах русские словечки, так что пришлось Одиссею для острастки даже стрельнуть несколько раз поверх голов. Это подействовало.

Таким образом, похороны прошли на высоком организационном уровне. Одиссей не спал почти четверо суток, но сделал все, что можно было сделать в условиях иномира, и даже больше. Пожалуй, Пенелопа осталась бы довольной. Хотя, как сказать…

Пенелопу до самой могилы несли на носилках, она была завернута в красивую белую шкуру какого-то зверя, так что на этом фоне ее смертная бледность не слишком бросалась в глаза.

Потом процессия остановилась. Одиссей подошел к носилкам, зажмурился и отважно поцеловал мертвую куда-то в лицо, потом распрямился, жестом пригласил дочерей последовать своему примеру. Но они сделали вид, будто не поняли жеста.

Пришлось и ему сделать вид, будто никакого жеста и не было, не устраивать же скандал на краю могилы при посторонних.

Тело опустили в яму, стали забрасывать землей. Вот в этой процедуре принимали участие все без исключения, причем с явной охотой. Будто чувствовали, что приходит конец тягостному обряду. И скоро на месте глубокой ямы образовался холмик рыжей глины, так похожей на нормальную земную глину.

— Прощай, родная! — сказал Одиссей хрипло, — во Вселенной, наверняка, нет ничего нового, новыми были только мы с тобой, но вот тебя уже нет, а скоро и меня не будет. И так все новое, все сверхновое уходит в небытие, совсем чуть-чуть не поняв важнейшую из истин — где оно, абсолютное счастье…

Спи спокойно. Да будет тебе земля пухом! Аминь.

Одиссей широко, истово перекрестился, выпустил последние разрывные заряды в чистое небо и воткнул бесполезный ржавый автомат в мягкую землю. Дулом вниз.

— Идите, — махнул он рукой, — идите все, ешьте, пейте за упокой души, а я еще побуду. Один.

Одиссей сидел долго, может, не один час, с пустой и гулкой головой, а вернул его к действительности горький запах дыма, тянувшийся со стороны осиротевшего становья.

Заподозрив неладное, Одиссей двинул на запах, и скоро перед ним предстала живописная картина. Картина растленного влияния высокоразвитой цивилизации на слаборазвитые народы.

Понтейцы валялись вокруг Одиссеева шалаша в интересных позах, не сумев вовремя покинуть жбан с настойкой, а шалаш горел, угрожая огнем близкостоящим деревьям.

Сперва Одиссей лишь усмехнулся, как бы не веря в то, что увидел, потом задумался. Потом посветлел лицом как человек, принявший трудное, но окончательное решение.

— А что, — сказал он вслух сам себе, обводя глазами пострадавших от алкоголя понтеян, — может быть, с этого дня начнется очередной зигзаг вашей эволюции!

Шалаш догорел, потух. Богатства никакого не осталось, да и не было никогда. Одиссей двинул туда, откуда давным-давно начал свою удивительную жизнь в иномире.