Перед свадьбой, как водится, отбоя не было от желающих поделиться с Петровым, во-первых, самым важным из собственного жизненного опыта, а во-вторых, снабдить абсолютно необходимыми инструкциями. И он, парень от природы деликатный, все эти глупости с похвальным вниманием выслушивал и честно старался на ус, как говорится, мотать, хотя, по правде сказать, удерживался уже с трудом, чтоб не нахамить со всею искренностью души этим бесчисленным доброхотам и почему-то назойливым будущим родственникам. Однако сдержался чудом каким-то и продержался, что называется, в рамках весь затяжной, так уж вышло, подготовительный период.

Впрочем, чудом этим была девушка Ирина, невеста Петрова, которую он любил без памяти уж с пятого класса и благосклонность которой ему, ей-богу же, недёшево досталась. Хотя на сторонний непредвзятый взгляд ничего чудесного в Иринке не было, помимо разве что тёмных бездонных глаз, во глубине которых наш Петров и затонул на всю жизнь, а также весьма твёрдого характера, проявлявшегося в полном отсутствии какого-либо кокетства, жеманства и притворства.

Да простой факт взять: при виде живой мыши или даже крысы Ирина не визжала и не спешила запрыгнуть на первое попавшееся возвышение, а наоборот, ничуть не колеблясь, хватала какой-нибудь увесистый предмет, либо даже с голыми руками отважно устремлялась в атаку на грызуна. Что благодаря отменной реакции и прирождённой меткости иной раз приводило к тяжким телесным повреждениям или даже полному уничтожению последнего.

В общем, так или иначе, а к роли жениха Петров подготовился основательно. И все наставления безропотно к исполнению принял. Даже родителей возлюбленной согласился «папой и мамой» в обусловленный момент поименовать, хотя и не без внутреннего сопротивления, ибо какие уж там «мама и папа», если вполне здравствуют настоящие родители, даже присутствуют тут же, пребывая, правда, в законном разводе. И свадьба прошла в полном соответствии с древними традициями да обычаями российской провинции. Петров даже что-то вроде тихого подвига совершил на собственной свадьбе — согласно опять же древнему обычаю, спиртного почти не пил, хотя, вообще-то, в свои двадцать с небольшим был вовсе не дурак выпить. Причём, очень мягко говоря. А если не мягко, то — надирался уже, можно сказать, регулярно, и это был, собственно, самый большой его минус в глазах Ирининой родни.

Но тут подобрать иной вариант было почти невозможно, ибо такое как раз шло поколение, по субъективным наблюдениям почти целиком пострадавшее от алкоголя, кто в совсем юном возрасте, а кто и в преклонном, когда уже казалось, что чаша сия благополучно миновала. И теперь из того по-своему несчастного российского поколения здравствуют лишь остаточные единицы, тем или иным способом научившиеся держаться подальше от коварного змия.

Зато уж наутро, пока основная масса гостей ещё не проспалась и не была готова к продолжению веселья, наш молодожён, бесцеремонно оставив юную супругу в постели одну, решил, что не будет зазорным, наконец, попировать маленько и самому. Для чего и товарищ нашёлся в лице бывшего теперь «дяди Васи», которого он накануне через силу «папой» назвал, и который первым, между прочим, несколько месяцев назад вслух высказал Петрову старшему, то есть новоявленному свату своему и, соответственно, свёкру, витавший в воздухе прогноз: «Они, по-моему, уже всё равно будут совместные». На том основании, что Петров с Иринкой уже три года дружили, так оно в ту пору именовалось, дважды разбегались будто бы навсегда, но ни в том, ни в другом случае не смогли преодолеть взаимного притяжения, обусловленного, очевидно, самой судьбой.

Петров с тестем тайком от всех уединились в тесной кухоньке и предались пороку. Водка, как водится, была до капли выпита в первый свадебный день, зато весьма приличной самогонки было наготовлено вдосталь, так что эта парочка ещё с неделю ни в чём недостатка не испытывала.

А в то утро тестю, как говорится, на готовое одного стопаря хватило, чтобы задать зятю сакраментальный вопрос, мучивший его, вероятно, давно. Тоже — эпоха.

— Ну что, зять, — с трудом формулируя, спросил отец двух дочерей, одна из которых только что выросла, а вторая обещала сделать то же самое в ближайшее время, — всё, надеюсь, нормально у вас с Иринкой прошло?

— Нормально, отец, не беспокойся, — слегка, пожалуй, недопонял сути вопроса Петров, а может, и допонял, однако постеснялся ответить более обстоятельно.

— Короче говоря, девушкой она тебе досталась? — не утерпел-таки отец.

— Да-да, всё в порядке! — поспешно заверил Петров, после чего они оба столь же поспешно и даже не сговариваясь накатили ещё по стопарю. Такая щекотливая тема, небось, разволнуешься тут.

— Вот, — с чувством глубокого, как говорится, удовлетворения подытожил тесть, — и вторую тоже с «целиной» выдам!

При этих словах мутная, как самогон, слезинка выкатилась из его левого глаза, хотя правый глаз остался совершенно сухим. Может, причиной столь странного физиологического феномена была давняя контузия отставного старшины.

И вдруг во весь голос тесть затянул свою коронную песню «Не ругайте меня, дорогие…», которую дальше первой строчки Петрову не довелось услышать ни разу, потому что песня эта, единственная в репертуаре, считалась в семье признаком последней степени опьянения исполнителя, в силу чего, едва её заслышав, жена, либо кто-то из дочерей, либо все трое разом бросались сломя голову к отцу, словно он вытворял нечто непотребное, и всеми возможными способами немедленно прекращали пение. Во избежание чего — так Петрову на всю жизнь и осталось неясным. Сам он не слишком стремился понять, а они все такие были «тихушники», что из любой ерунды вечно устраивали «страшную тайну».

Это, кстати, и ввело Петрова в некоторое заблуждение. Он-то, когда большое светлое чувство только-только взаимность обрело, думал, что судьба ему подарила редкостную недотрогу. А вскоре выяснилось, что — нет, ничего подобного, что если всё в глубокой тайне проделывать, то девочка Ирина способна к весьма рискованным, если не сказать легкомысленным, поступкам.

Ведь это она, именно она некогда совратила благородного рыцаря Петрова, дав ему недвусмысленно понять, что пора уже их платоническим отношениям, ограниченным поцелуями да робкими касаниями перейти в следующее качество. Тогда как Петров был настроен покорно дожидаться первой брачной ночи, ему и в голову не приходило, что с Иринкой у него может выйти как-то иначе. То есть прозрачный намёк возлюбленной его не то чтобы шокировал, однако явно застал врасплох. Отчего, быть может, Петров поначалу оказался не на высоте, потом уж помаленьку настроился…

Это произошло во времена, когда о сексуальной революции ещё никто слыхом не слыхивал, правда, размножались люди гораздо интенсивнее, чем теперь. А уж ответить на подобную инициативу девушки отказом в любые времена считалось и считается самым немыслимым делом…

Таким образом, пришлось Петрову в первом доверительном разговоре с тестем проявить неискренность. Действительно, зачем травмировать новых родственников, тем более столь страшащихся какой бы то ни было огласки. И ещё мнилось Петрову, что, когда всё тайное станет явным, его деликатность, великодушие и благородство будут по достоинству тестем да тёщей оценены и хотя бы уравновесят его явные, каждому очевидные недочёты. Однако этого, как легко догадаться, не произошло. Потому что так лишь в художественной литературе бывает. Точнее, бывало раньше.

Другими словами, ещё года за два до официального бракосочетания Петров со своей будущей Петровой впервые познали восторг интимной близости, от которого отказаться уже не смогли. И то, что им столь долго удавалось хранить свою тайну от всех, в сущности, чудо. Если даже теперь, когда столь доступны, популярны, дёшевы и эффективны самые различные превентивные средства, российское юношество, да и не только юношество, то и дело попадает в незапланированные ситуации. Чудо, которое в одиночку обеспечивал всегда сам Петров, мужественно и самоотверженно превозмогая свои молодые, задорные рефлексы. Вот какими ответственными товарищами были некоторые рядовые, уклоняющиеся от общественной работы комсомольцы.

Будущие добропорядочные супруги и впредь бы неизвестно до каких пор подобным образом «тихушничали», если бы Петров однажды, причём, как обычно, вполне осознанно, не принял решение капитулировать перед рефлексами, ибо это отбирало слишком много рассчитанных на долгие годы психофизических ресурсов. Действительно — сколько можно, не железный ведь. Тогда же и условились: «Как только — так сразу». Благо, брачного возраста уже оба достигли.

И через полгода у них первая дочка родилась. Что наверняка отметили про себя все более-менее дотошные, но уж никто ничего уточнять не стал…

А Петров с тестем как-то незаметно здорово сдружились. Ну не то чтобы сдружились, но обнаружилось много чего, этих двух людей сближавшего. Конечно, и тот, и другой прежде также увлекались рыбной ловлей да «тихой охотой», но не слишком-то сильно, однако тут совпало, что Петров в ближайшее после женитьбы лето давнишнюю свою мечту смог осуществить — купил-таки мотоцикл с коляской. А в те времена подобное приобретение просто обязывало всерьёз увлечься названными исконно российскими забавами. Которые, в свою очередь, хоть как-то и от пьянства беспробудного оберегали, благодаря чему пользовались среди российских жён если не почтением, то, во всяком случае, попустительством.

Петров купил мотоцикл, а тесть сразу инициативу проявил: гараж строить. Сам-то владелец транспортного средства, в силу молодости и безалаберности, ещё б когда собрался, ибо мотоцикл достаточно надёжно сохранялся от возможных угонщиков и лиц, склонных расхитить его по частям, в обширной, обнесённой высоким заплотом ограде при частном домике одного из родственников. Притом, под навесом и под охраной внушительного, правда, совсем не свирепого пса.

Впрочем, тестю не столько гараж был нужен, сколько погреб для хранения картошки, однако пространство страны тогда под погреба не выделяли, а под гаражи как раз выделяли. И многие тогда строиться затеяли, вовсе не имея в виду стать когда-либо автомотовладельцами…

А хорошие времена были! Хотя советская торговля мало что могла предложить для удовлетворения частнособственнического инстинкта, зато, даже почти ничего в буквальном смысле не воруя, можно было запросто выстроить вполне приличную по действовавшим тогда стандартам недвижимость, ибо много чего годного для дела бесполезно валялось не только по территориям промпредприятий, но и попросту захламляло окрестности. И благодаря вспыхнувшему вдруг локальному строительному буму порядка в окрестностях стало, пожалуй, больше.

Так, Петрову с тестем начальство ЖЭКа, посулив даже маленько за работу заплатить, позволило разобрать печные трубы, понапрасну, после подведения газа и горячей воды, торчавшие над их трёхэтажкой и представлявшие реальную опасность для гуляющих вокруг дома людей. Ведь трубы сами по себе начали уже разрушаться, и нет-нет да падал с крыши кирпич-другой, пока, к счастью, не попадая ни в какую живую цель.

Это была целая эпопея, когда Петров с тестем, грязные, как трубочисты, устроив некое подобие желобов из подручного пиломатериала, спускали с крыши кирпич за кирпичом. Народ глазел на них да ехидничал, советы порой здравые, но чаще идиотские давал, а когда возле подъезда образовался аккуратный штабель целёхонького кирпича, начал ещё и укорять работников за как бы нетрудовой доход, мол, так-то на шермачка и, более того, с приплатой воздвигнуть строение всякий дурак бы не отказался. И некоторые даже, ничуть не таясь, растаскивали материал для общественных якобы нужд, заделывали добытыми тяжким трудом да с риском для жизни кирпичами ямки в дворовом асфальте, а также пятачок перед своей частной сарайкой благоустраивали.

Одному такому Петров чуть было сгоряча «рыло не начистил», насилу его тесть удержал, хотя ему, контуженному и вообще-то временами довольно психованному, может, ещё труднее было в данной вопиющей ситуации…

А потом Петров на своей работе выпросил у начальства также бесплатно некую давно списанную стальную конструкцию, из которой посредством электросварки получились вполне добротные ворота. А тесть у своего начальства — старые трубы, которые стали балками для кровли.

Всякого же другого железа, необходимого в качестве арматуры для бетонного перекрытия погреба, они и вовсе в ближайшем к гаражному массиву леске насбирали.

Наконец приступили к собственно строительству. И погреб, предварительно за бутылку вырытый экскаватором, заделали довольно быстро. Выложили внутри кирпичом, залили верх железобетоном, сделали лаз из того же кирпича да всё обратно с прочим ландшафтом сровняли. И вдруг осознали, что для того и другого это ж первая в жизни собственноручно созданная недвижимость.

И запировали! Идут с утра якобы производить работы, а сами по дороге — в магазин, потом — в погреб. И общаются непринуждённо. Уютно, не жарко, не докучают посторонние. Жёны обеспокоятся, мол, мужики-то наши заработались и даже на обед не идут, потащат питание непосредственно на рабочее место, а на рабочем месте не видать никого, только из недр уже доносится знакомое: «Не ругайте меня, да-р-ра-гие…»

Так что строительство застопорилось. И растянулось на весь строительный сезон. И надо заметить, пировали тесть с зятем чаще всего на тестевы деньги, что тесть считал делом нормальным, а зять если и пытался иногда это опровергнуть, то не слишком настойчиво.

— Это ж зять — не хрен взять! — любил растолковывать любопытствующим, демонстрируя беспредельное благодушие, тесть.

На что зять возражал сугубо мысленно: «Это с тебя, папаша, взять не хрен, а у меня мотоцикл есть, скоро машину куплю, потому что зарабатываю, слава Богу, по сравнению с тобой — втрое…» Мысленно возражал, но вовсе не потому, что побаивался тестя — кого там бояться-то — а просто не хотел лишать человека его маленького удовольствия, тем более что оно, как ни крути, оплачено. То есть иными словами, начав сразу после первой брачной ночи, так и продолжал подыгрывать старику. Жалко, что ли.

А тесть, однако, во вкус входил. Наверное, во-первых, потому что собственного сына ему Бог не дал, но подсознательно всегда хотелось иметь наследника не столько капиталов, сколько нажитой за долгую жизнь мудрости; а во-вторых, небось, каждый соловьём зальётся, если ему во всём поддакивать да одобрение по каждому поводу выражать.

Тесть во вкус входил, но, думается, не перебарщивал, иначе деликатный, однако вовсе не лишённый достоинства Петров рано или поздно взбунтовался бы. Наставления и назидания тестя по общим вопросам бытия на фундаментальность и глобальность не претендовали, со взглядами самого Петрова никогда радикально не расходились, и в основном их беседы носили характер обыденно-житейский, про грибы да рыбалку, так что повода для принципиальных разногласий было даже и не сыскать. Только Петров иногда, как сказали бы теперь, «прикалывался» над тестем — высказывал некоторое суждение из области, совершенно неведомой старику, на что тот непременно отвечал в том смысле, что да, разумеется, это же элементарно. А зять тут же всё переворачивал, мол, с другой, однако, стороны… И тесть опять не давал договорить, опять перебивал, дескать, разумеется, дескать, козе понятно. Но Боже упаси расхохотаться…

Как, разве они жгучих политических проблем не касались ни разу за все годы регулярного общения? Да, может, и касались. Однако есть подозрение, что в те года, похоже, самые благополучные во всей долгой отечественной истории, «отцы и дети» в оценках текущей политики и международного положения проявляли трогательное единомыслие, что, вне всякого сомнения, с лихвой компенсировало все материальные дефициты незабвенной эпохи. Эх, понимать бы это тогда!..

А вот про войну тесть почему-то не рассказывал никогда. Разве что, бывало, обронит словечко-другое, и всё. Хотя, скорей всего, ему было что порассказать такого, о чём в книжках тогда не писали. Ведь и в финской, короткой, но кровопролитной, поучаствовал, и ленинградскую блокаду прорывал, причём не снаружи, а изнутри, и ехал потом в теплушке через всю страну япошек добивать.

Впрочем, и зять ни малейшего интереса к устным мемуарам тогда не проявлял. Ему своего родного фронтовика за глаза хватало, который, в отличие от тестя, не то чтобы любил, но как-то не умел уклоняться от приглашений в школы и другие учебные заведения накануне Дня Победы да прочих красных дат. И отцовские воспоминания Петров, волей-неволей, не раз слышал.

Конечно, в технологии приготовления «мемуарных блюд» он тогда, да и потом мало что кумекал, однако догадывался по скудости отцовских наград и по его трём тяжёлым ранениям, что военные приключения и военные будни — вещи, редко совпадающие.

Вот и тесть, проведя на позициях гораздо больше времени, нежели отец, поскольку отдыхать в госпиталях существенно меньше пришлось, имел лишь две боевые медали, а все прочие — юбилейные. Так что главный подвиг обоих, как много позже уразумел Петров, состоял в том, что они в этой мясорубке выжили и вернулись, и произвели потомство, и без всякой, как считается теперь, совершенно необходимой психологической реабилитации остались не опасными, а, совсем наоборот, полезными для общества людьми…

— Только дураки ложат в погребе стенки на цементный раствор, — разглагольствовал тесть, — а мы будем ложить на глину. Чтоб — дышало.

— Ты чо, отец, это же печки на глину кладут, потому что там — обжиг, а погреб — не печка всё ж! — пытался, впрочем, довольно вяло, возражать зять.

— И погреба на глину! Чтоб — дышало. На первый снег ссышь, а споришь! — эта поговорка была у тестя одной из самых ходовых.

— Да больно надо мне с тобой спорить! На глину — так на глину. Дело хозяйское.

И Петров впрямь не воспринимал гараж своей собственностью, мотоцикл воспринимал, а гараж — нет. Даже почему-то и потом, после смерти бесценного тестя. Почувствовал же себя полноценным собственником много позже, когда почти одновременно насквозь прогнила кровля и завалился злополучный подземный бункер, так что ремонт сооружения обошёлся в несколько раз дороже, чем некогда капитальное строительство.

Зато при строительстве здорово сэкономили на цементе, который, в отличие от прочего, пришлось покупать. И средства, отпущенные тёщей согласно смете, само собой, пропили…

Тут надо заметить, что ни мать, ни дочь столь частые возлияния их мужей особо не волновали. Ибо они из некоего широко бытующего поведенческого стандарта не выбивались, воспринимаясь почти наравне с капризами, например, погоды, характерными для уральского хребта. Однако Петров из другой, хотя и развалившейся, семьи перешедший в эту, знавал существенно иное отношение к алкоголю. Стандарт стандартом, но его поле допусков всё же достаточно широко. Знавать-то знавал, но ему и в голову не приходило навязывать новой родне чуждую ей умеренность. Наоборот, едва он в этот коллектив влился и органично вписался, ему страшно всё понравилось — такие милые, весёлые, компанейские люди, с которыми он мгновенно почувствовал себя как рыба в воде. Ну, ни малейшего занудства, ничего напоминающего мамины, да и нередко отцовские назидания!..

Вообще-то по основной специальности тесть был сапожником. И однажды, можно сказать, на глазах зятя стачал всамделишные сапоги. Притом женские. Очень добротные, с натуральным овчинным мехом внутри, но, без преувеличения, устрашающие на вид. Только тёща и вынуждена была согласиться их надеть. Хотя вообще-то тоже предпочитала что получше. Всё же она тогда не старухой запечной была, а бухгалтером, иначе говоря, совслужащей.

В общем, фабрика «Уралобувь» уже в те времена подобным кустарям не оставляла ни малейшего шанса, разве что в мастерской по ремонту, в дерматиновый запон обрядившись, день-деньской молоточком постукивать, исполняя копеечные заказы населения. Однако такая работа для бывшего бравого старшины, не имеющего никакой инвалидности, была не то чтобы постыдной, однако явно не престижной, хотя слова такого ещё не знал никто.

И тесть предпочитал трудиться на окрестных промышленных предприятиях представителем разных профессий, не требующих сколько-нибудь длительного освоения. Таких профессий, между прочим, было да и продолжает оставаться подавляющее большинство. И людей таких, которые в общем-целом умеют всё, но как следует — ничего, в нашем, по крайней мере, государстве тоже подавляющее большинство. Сейчас, правда, широкое хождение имеет словечко «профессионал», но в девяноста случаях из ста этот титул присваивается абсолютно произвольно.

И гордыня обычно — обратно пропорциональна квалификации. И оно понятно — как жить человеку без профессии да ещё и без самоуважения. Кто тебя, дурака, уважать станет, если ты сам себя не уважаешь…

Однако хочется всё-таки заметить, что высокий профессионализм в некоторой конкретной области и всеохватный, но малоквалифицированный универсализм есть категории, тесно связанные классическим принципом единства и борьбы противоположностей. И нельзя однозначно утверждать, что одно безусловно хуже другого. Потому что первое присуще экономически и политически стабильному обществу, тогда как второе жизненно необходимо обществу динамичному, находящемуся в изнурительном творческом поиске своего особого, кремнистого пути…

А зато фундамент Петров с тестем сработали в один день. И канавки по периметру прокопали, и битым кирпичом их наполнили, и жидким — уже цементным — раствором залили, и сверху для красоты пригладили всё это дело мастерком. Получилось, как у людей. Хотя потом ворота постоянно перекашивало по мере замерзания или, напротив, оттаивания почвы, да стены то и дело трескались. Так ведь у людей — тоже.

И боковую стенку они сложили довольно быстро. Хотя сперва, конечно, имея вместо практического опыта лишь праздные наблюдения за чужой работой, попытались подойти к делу максимально солидно с применением отвеса, уровня и даже шнурки, как выражаются матёрые каменщики. Но вскоре им это дело наскучило, практического смысла в нём на первых рядах кладки не увидели мужики никакого и дальше стали шлёпать так, полагаясь лишь на свой глазомер, несколько разрегулированный, как обычно, алкоголем.

А когда стенка выросла на метр и стали отчётливо видны удручающие, где-то даже сулящие катастрофу недочёты, когда половину кирпича, а главное, цемента они издержали, было уже невозможно придать работе надлежащий вид. Даже посредством отвеса, уровня и шнурки. Работники наши было приуныли, тесть сгоряча высказал ультрарадикальную мысль: разломать к чертям собачьим всё, пока не схватилось намертво, да завтра на трезвую голову начать по новой. Но тут очень кстати забрёл на огонёк один гаражный сосед, более сведущий в строительном деле, и ребят, как мог, постарался утешить. «Ничо! — сказал он оптимистично. — Бывало и хуже. Заштукатурится — нормально будет. Только, может, раствору штукатурного поболе уйдёт».

А штукатурить-то — ещё когда! Да и вообще, дойдёт ли дело до такого, в сущности, излишества. Так что разлили на радостях остаток напитка на троих. Мужик, скорей всего, ради того и гулял по стройке, чтоб советом профессионала кому-нибудь подсобить да чтоб налили граммульку. Не в качестве платы, разумеется, а просто…

Забегая вперёд, скажем, что стенка и впрямь не пала. Иногда то там, то тут, как уже говорилось, трескается под действием природных факторов, но стоит. Как и до штукатурки никогда не суждено было делу дойти.

Половину задней стенки, согласно уговору о коллективном строительстве, тоже аналогично склали. Сосед, правда, маленько поматерился, свою половину возводя, но деваться ему от таких соседей было некуда. Тем более что это был отнюдь не самый худший вариант соседства, так как некоторые растянули долгострой аж на несколько лет, и никакие меры общественного воздействия не помогали. А Петров с тестем всё же уложились в коллективно утверждённые сроки — к осени сдали объект в эксплуатацию, хотя и с традиционно многочисленными недоделками. Денег же на капстроительство ушло совсем мало, пиломатериал и тот насбирали повсюду «бэушный», потратившись, собственно, только на гвозди, цемент, шифер да замки. Хотя кое-кто умудрился и этого избежать — гвоздей старых навыправлял, кровлю сделал шлакозаливную, замки собственными руками изготовил на работе.

В общем, гараж вышел какой-никакой, а всё ж таки капитальный. И по сей день Петров в нём свой автомобиль сохраняет от воров и неблагоприятных погодных условий без какой-либо существенной реконструкции. Разве что кровлю пришлось поменять да завалившийся погреб зарыть и сверху пол настелить дощатый. Но все эти работы проделал не сам Петров, а наёмные таджики, отчего и довольно высокие в совокупности траты получились.

Вот только в то лето вышел у Петрова с тестем существенный недобор грибов-ягод, а также недолов рыбы. Надеялись в другой год наверстать с лихвой, мечтали помаленьку, как обычно, пируя в свободное от работы на производстве время, планировали себе безоблачное, полное малых и средних радостей будущее, ан вышло по-иному…

Под Новый год ударили такие морозы, каких ни до того, ни после того ни разу не было. Где-то аж под пятьдесят. По счастью, в те времена казённые котельные казённые же квартиры отапливали щедро, никто копейки на собственном русском газе не думал экономить, так что праздник Петров со своей новой многочисленной роднёй встретил нормально. И даже особая приятность всеми ощущалась: вот, мол, сидим, выпиваем спокойно, ни о чём душа не болит, а на улице что творится — птички на лету замертво падают, одна на проводе сидела, клюнула его зачем-то и моментально прилипла языком, так и висит уже который день, бездомные кошки с собаками вповалку спят в мусорном контейнере.

Первого же января Петров с тестем, хотя лишь под утро отрубились кто где, проснулись рано, потому что головы были чугунные и во рту характерные сухость да мерзость ощущались. Проснулись и давай, стараясь никого не разбудить, средство для поправки головы искать. Однако средства нигде не было ни капли. То ли вредные бабы так надёжно заныкали, то ли впрямь все запасы прикончили за истекшие сутки.

— Беги, — шепнул тесть, — и не дай тебе Бог вернуться с пустыми руками!

И Петров побежал… В гастроном, куда ж ещё. И там ему, дрожащему, вручили спасительное лечебное средство, которое представляло собой мутную почему-то ледышку внутри причудливо лопнувшей бутылки. Продавщица велела нести бутылку аккуратно, как младенца, или лучше засунуть её в карман. Но карманы у Петрова были не достаточно вместительны, а потом он попросту забылся, взял бутылку за горлышко, чтоб весело её помахивать, а она возьми и развались, и вдребезги разбейся.

Так он и принёс вместо бутылки водки кусок льда, конфигурацией, само собой, в точности соответствующей.

— Это чо? — в недоумении выпучил глаза тесть.

— Водка, чо больше-то! — Петров был чрезвычайно доволен произведённым эффектом.

— А-а-а, давненько такого не видел, с финской, пожалуй… Ну, отколи кусочек пососать. — И тесть плотоядно облизнулся, особого чуда в случившемся не усмотрев.

— Да щас растает! — хотел урезонить его зять.

— Пока ещё… Давай, заместо конфетки.

И они откололи ножиком по куску, положив остальное в эмалированную миску таять. Петров счёл заметить, что вкусовое ощущение впрямь ни с чем не сравнимое, тесть, судорожно сглотнув сорокаградусные слюни, подмигнул: мол, ещё бы.

А через каких-то два часа у тестя вдруг, вопреки всеобщей убеждённости в принципиальной невозможности чего-либо подобного, обложило всё горло. То есть началась страшенная ангина, какой он отродясь не знал. Собственно, он вообще никакой ангины отродясь не знал.

Конечно, через пару дней интенсивной домашней терапии мужику стало существенно лучше, однако излечить горло совсем не смогли ни за месяц, ни за два. Наоборот, через два месяца наступило резкое ухудшение. И только тогда тесть отправился к докторам. Может, впервые после войны. Потому что на войне они так ему надоели, что в день подписания маршалом Жуковым «капитуляции» он зарёкся когда-либо своими ногами ходить в медсанбат. И до семьдесят седьмого года ни разу не ходил. Но тут пришлось. Два раза. Сперва — в районную поликлинику к ухогорлоносу, а потом — в онкоцентр. Где ему понаписали и в конверт запечатали. Чтобы по месту жительства отнёс. И он отнёс, но прежде конверт разорвал и всё прочитал. А там — опухоль. Без уточнений. Но отставной солдат сообразил и так. Да ещё — от оперативного лечения отказался.

Когда Петров это дело узнал, у него аж под ложечкой заныло. Не ожидал от тестя такого. И от себя тоже не ожидал. Думал, что у него отношение к тестю чисто формальное, а вдруг оказалось — нет. И не придумал ничего лучшего, как взять бутылку и — к нему. Нет, не утешать, конечно, а всего лишь попытаться сговорить старика на операцию. Многим же помогают. Особенно, когда оно — снаружи или — почти снаружи, как у тестя. А тот, едва бутылку завидел, не слушая ничего, прогнал любимого зятя…

Так много лет с тех пор прошло, что Петров сам тестем сделался. И дедом, само собой. Возраст его уже вплотную приблизился к тому, который не преодолел его старый добрый приятель. И Петров, прекрасно понимая, что в таких делах самую главную роль играет наследственность, те не менее готовится. И тоже давно решил: если что, резать себя не даст. Ибо достижения медицины имеют слишком отдалённое отношение к нему и другим таким же гаврикам.

А ещё он всерьёз намерен, когда окажется там, попроситься к тестю в подразделение. Потому что его армейский опыт со всей определённостью доказывает: ни от одного командира так не зависит благополучие рядового, как от ротного старшины.