Прогрессивное человечество хорошо знает о том, кто виновен в неготовности Красной Армии к немецкому нападению ранним утром 22 июня 1941 года.

Зовут этого виновника Иосиф Виссарионович Сталин. Председатель Совета Народных Комиссаров Союза ССР. Секретарь и член Политбюро ЦК ВКП (б).

Выражается эта вина в том, что, будучи главой советского правительства, а фактически, неограниченным диктатором, он не предпринял своевременных мер к объявлению полной боевой готовности для приграничных военных округов РККА.

Объясняется это его недоверием к сведениям о том, что Германия готовит военное нападение.

Между тем, такие сведения представляла ему советская разведка.

Такую уверенность и такие же неопровержимые доводы представляло ему и военное руководство Советского Союза.

Общеизвестно, сколько усилий было приложено высшими чинами Наркомата обороны и Генерального штаба РККА для того, чтобы убедить его в реальности военной угрозы, назревавшей буквально на глазах.

Поистине потрясающей силы видим мы трагедию военного руководства, бессильно наблюдавшего за последними приготовлениями к вторжению германской армии, и ощущавшего одновременно невозможность противостоять будущей катастрофе. Невозможность противостоять из-за сталинского упрямства и недоверия к возможности немецкого нападения, державших их мёртвой хваткой.

Представьте себе, что вы отчётливо видите реальную смертельную угрозу самому существованию вашей страны. И одновременно вам запрещено предпринимать любые меры к отражению назревающей катастрофы.

Более того.

Я приглашаю вас, уважаемый читатель, всего на одно мгновение представить себя в преддверии войны на месте наркома обороны или начальника Генштаба. Вовсе необязательно при этом владеть всей совокупностью имевшихся у них знаний и навыков. Просто представьте себе их чувства и их побуждения.

Представили?

Сейчас вы должны войти в сталинский кабинет, зная, что время уже почти безнадёжно упущено, и у вас остаётся всего один, самый последний, шанс, всего одна возможность убедить недоверчивого тирана в своей правоте.

И вот, вы входите…

Г.К.Жуков. Воспоминания и размышления.

…Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М.А.Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик — немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.

Я тотчас же доложил наркому и И. В. Сталину то, что передал М.А.Пуркаев.

— Приезжайте с наркомом минут через 45 в Кремль, — сказал И.В.Сталин.

Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф.Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность.

И.В.Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.

— А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? — спросил он.

— Нет, — ответил С. К. Тимошенко. — Считаем, что перебежчик говорит правду.

Тем временем в кабинет И.В.Сталина вошли члены Политбюро. Сталин коротко проинформировал их.

— Что будем делать? — спросил И. В. Сталин.

Ответа не последовало.

— Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность, — сказал нарком.

— Читайте! — сказал И.В.Сталин.

Я прочитал проект директивы. И. В. Сталин заметил:

— Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.

Не теряя времени, мы с Н.Ф.Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома.

Вернувшись в кабинет, попросили разрешения доложить.

И.В.Сталин, прослушав проект директивы и сам еще раз его прочитав, внес некоторые поправки и передал наркому для подписи.

Ввиду особой важности привожу эту директиву полностью:

Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО.

Копия: Народному комиссару Военно-Морского Флота.

1. В течение 22–23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.

3. Приказываю:

а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

Тимошенко. Жуков.

21.6.41 г.

С этой директивой Н.Ф.Ватутин немедленно выехал в Генеральный штаб, чтобы тотчас же передать ее в округа. Передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня 1941 года. Копия директивы была передана наркому Военно-Морского Флота.

Что получилось из этого запоздалого распоряжения, мы увидим дальше.

Испытывая чувство какой-то сложной раздвоенности, возвращались мы с С.К.Тимошенко от И.В.Сталина.

С одной стороны, как будто делалось все зависящее от нас, чтобы встретить максимально подготовленными надвигающуюся военную угрозу: проведен ряд крупных организационных мероприятий мобилизационно-оперативного порядка; по мере возможности укреплены западные военные округа, которым в первую очередь придется вступить в схватку с врагом; наконец, сегодня получено разрешение дать директиву о приведении войск приграничных военных округов в боевую готовность.

Но, с другой стороны, немецкие войска завтра могут перейти в наступление, а у нас ряд важнейших мероприятий еще не завершен. И это может серьезно осложнить борьбу с опытным и сильным врагом. Директива, которую в тот момент передавал Генеральный штаб в округа, могла запоздать и даже не дойти до тех, кто завтра утром должен встретиться лицом к лицу с врагом.

Давно стемнело. Заканчивался день 21 июня. Доехали мы с С.К.Тимошенко до подъезда наркомата молча, но я чувствовал, что и наркома обуревают те же тревожные мысли. Выйдя из машины, мы договорились через десять минут встретиться в его служебном кабинете…

…В ночь на 22 июня 1941 года всем работникам Генерального штаба и Наркомата обороны было приказано оставаться на своих местах. Необходимо было как можно быстрее передать в округа директиву о приведении приграничных войск в боевую готовность. В это время у меня и наркома обороны шли непрерывные переговоры с командующими округами и начальниками штабов, которые докладывали нам об усиливавшемся шуме по ту сторону границы. Эти сведения они получали от пограничников и передовых частей прикрытия.

Примерно в 24 часа 21 июня командующий Киевским округом М.П.Кирпонос, находившийся на своем командном пункте в Тернополе, доложил по ВЧ, что, кроме перебежчика, о котором сообщил генерал М.А.Пуркаев, в наших частях появился еще один немецкий солдат — 222-го пехотного полка 74-й пехотной дивизии. Он переплыл речку, явился к пограничникам и сообщил, что в 4 часа немецкие войска перейдут в наступление. М.П.Кирпоносу было приказано быстрее передавать директиву в войска о приведении их в боевую готовность

Все говорило о том, что немецкие войска выдвигаются ближе к границе Об этом мы доложили в 00.30 минут ночи И.В.Сталину. Он спросил, передана ли директива в округа. Я ответил утвердительно…

Я хочу особо обратить ваше внимание на эти слова Жукова. Дело в том, что именно они легли в основание наших с вами представлений о тех событиях. Именно они явились основой общепринятых исторических знаний о начале войны, на которых строятся все практически изыскания на эту тему.

Что же мы с вами видим в изложенном?

Коротко отмечу наиболее важные моменты.

Вечером 21 июня Жукову звонит Пуркаев. Докладывает о перебежчике. Жуков звонит Сталину. Тот приказывает приехать. Едут трое — Тимошенко, Жуков и Ватутин. По дороге все трое договариваются о том, чтобы во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность.

Прибыли. Доложили. Сталин приказывает дать ему текст директивы. Жуков даёт ему тот, что привёз с собой. Сталину он не нравится. Жуков готовит новый текст, совсем короткий. Сталин согласен. Ватутин едет в Генштаб один, чтобы срочно отправить директиву в войска. Жуков здесь же отмечает, что «Передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня 1941 года. Копия директивы была передана наркому Военно-Морского Флота».

Тимошенко и Жуков на некоторое время ещё остаются у Сталина, потом он отпускает и их. Они едут в наркомат. Приезжают.

Примерно в 24 часа Жукову звонит Кирпонос и сообщает о новом перебежчике.

В 00 часов 30 минут Жуков звонит Сталину и сообщает о втором перебежчике. Сталин спрашивает, отправлена ли директива? Жуков отвечает — да, отправлена.

Кажется, ничего не упустил.

* * *

Итак, вы вышли из сталинского кабинета.

Но не торопитесь почувствовать облегчение или торжество. Потому что с момента, когда за вами закрылась дверь, для вас наступил момент истины.

Получено не просто принципиальное согласие Сталина на приведение в боевую готовность войск приграничных военных округов. Создан одобренный им документ, та самая Директива номер один, которую необходимо передать немедленно в войска.

В связи с этим у меня к вам имеется очень важный вопрос.

Всего один.

Как вы себя поведёте, добившись наконец давно и нестерпимо желаемого?

Это, предупреждаю, не праздный интерес. Ответ на этот вопрос на самом деле необыкновенно важен для понимания сути происходившего тогда.

Поэтому, не спешите с ответом. Время на этот ответ у вас ещё будет.

А пока вы обдумываете, как именно вы повели бы себя на месте Жукова, давайте всю эту ситуацию рассмотрим со стороны.

Я приглашаю внимательно присмотреться к описанию происходящего в изложении маршала Жукова. Предупреждаю, что смотреть надо очень тщательно, не упуская даже малейших оттенков.

Итак.

Ватутин уезжает из Кремля в Генштаб для скорейшей отправки в войска давно вожделенной военными директивы о возможном германском нападении.

Через некоторое время выходят из сталинского кабинета Тимошенко и Жуков. Далее Жуков описывает свои размышления в машине, едущей по ночной Москве. О том, что не всё сделано. И, хотя уломать Сталина всё же удалось, но директива может просто не успеть попасть в войска.

Это, повторю, следует из описания им своих мыслей в машине. Я почему делаю на этом упор? Потому что фраза «…Доехали мы с С.К.Тимошенко до подъезда наркомата молча…» прозвучит после этих его размышлений.

Таким именно образом выстроил Жуков описание этого драматичнейшего эпизода в советской истории.

Именно так.

Именно, пока он и Тимошенко едут в машине, «…Директива, которую В ТОТ МОМЕНТ (выделено мной — В.Ч.) передавал Генеральный штаб в округа, могла запоздать и даже не дойти до тех, кто завтра утром должен встретиться лицом к лицу с врагом…»

Это, заметим, уже второе упоминание о том, что директива была передана сразу же, как только было дано согласие Сталина.

Обратите внимание на такой вот литературный нюанс.

Вернёмся на шаг назад. Вот все они ещё находятся в кабинете Сталина.

«…С этой директивой Н.Ф.Ватутин немедленно выехал в Генеральный штаб, чтобы тотчас же передать ее в округа. Передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня 1941 года. Копия директивы была передана наркому Военно-Морского Флота…»

И лишь после этих слов маршал Жуков описывает, что они выходят от Сталина и едут в наркомат. Переживая в машине то, что директива может запоздать.

Этими словами Жуков прямо связывает факт передачи директивы с Ватутиным. И то, что здесь же (они ещё не вышли от Сталина) окончательно говорится о том, когда именно она была окончательно передана, отделяет как бы Жукова и Тимошенко от дальнейшей судьбы этого документа. Я согласен, что это неочевидный, чисто литературно обозначенный вывод. Но ощущение от прочитанного остаётся именно таким.

Думаю, что не ошибусь, если предположу, что именно такого впечатления добивался тот, кто и применил этот приём.

Возвращаемся в машину, летящую сейчас по ночной Москве в Наркомат обороны. И добавим сюда размышления Жукова о том, что передаваемая В ТОТ МОМЕНТ директива может не успеть…

Иными словами, мы с вами видим в изображении Жукова следующую картину. Военное руководство сделало всё, что от них зависело. Директива (не по их вине) была утверждена Сталиным СЛИШКОМ ПОЗДНО. И, хотя, пока они едут в машине в наркомат, директива передаётся уже в войска, она может запоздать.

Перечитайте этот эпизод.

Я думаю, что нигде ничего не сказал сверх того, что сказал маршал Жуков.

Дальнейшее известно.

Я открываю первый том сборника «Приказы народного комиссара обороны СССР (1937–1945)»  и читаю документ номер 121. Эта та самая директива, текст которой привёл в своих воспоминаниях маршал Жуков.

Читаю скорбные слова, приведённые в примечаниях к ней.

…Передача директивы в округа была закончена Генеральным штабом в 0 ч 30 мин 22 июня 1941 г. Директива не успела дойти до многих соединений и частей или дошла, когда уже началась война… [7]

Кстати, вот вам одно из многих подтверждений того, что жуковское описание этих событий является краеугольным основанием исторических знаний о начале войны.

Но вернёмся к изложению маршала Жукова.

Есть в нём одна странность, трудноуловимая на первый взгляд.

Достаточно подробно рассказывая о событиях того судьбоносного вечера, он нигде не упоминает о времени, когда они происходили. О времени в самом примитивном понимании этого слова. О часах и минутах.

Описание вечерних и ночных событий 21 июня 1941 года он начинает со звонка генерала Пуркаева. То есть, с этого звонка пошёл в его изложении отсчёт неумолимо надвигавшихся событий.

Логично было бы ожидать от него указания на время, когда позвонил ему Пуркаев. Особенно учитывая, что рассказ ведёт военный человек, хорошо понимающий цену точного знания времени события. К тому же, говоря о факте, с которого он и начинает свой рассказ.

Вот ведь, звонок Кирпоноса о втором перебежчике он обозначил по времени относительно точно — около 24 часов. И свой последующий звонок Сталину в 00.30, он назвал тоже точно.

Но помилуйте. Время, названное им, относится к событиям более поздним, не имевшим уже отношения к самому главному, ко времени принятия решения о направлении в войска директивы. Иными словами, для событий достаточно второстепенных он время указывает. Для событий наиважнейших слов о времени у него не находится.

Вот смотрите.

Ему звонит генерал Пуркаев.

Когда?

Жуков пишет: «вечером 21 июня».

Однако, вечер, это может быть — 17 часов. Это может быть — 23 часа.

Так когда?

Молчание.

Обычная невнимательность автора?

Но автор — человек военный и понимает, повторю, цену точного знания времени события…

Ну, хорошо. Давайте допустим, что это я так злопыхательски придираюсь к автору мемуаров.

Читаем дальше. Жуков звонит Сталину. Сталин велит приехать через 45 минут.

Нет, это что-то уже совсем невероятное. Через сколько минут им надо приехать, Жуков помнит и передаёт с точностью. Но вот, во сколько он и Тимошенко приехали к Сталину, он не указывает снова. Получается, что опять где-то в том же самом диапазоне, между 17.00 и 23.00.

Дальше.

Ватутин выскакивает из кабинета Сталина и летит передавать директиву.

Вопрос тот же. Скучный.

Сколько в этот момент показывали часы? Большая стрелка и маленькая стрелка.

Снова — молчание.

Тимошенко и Жуков выходят из кабинета Сталина.

В котором часу?

Неизвестно.

Едут в наркомат.

Приезжают.

Когда?

Теперь Жуков, наконец, отвечает.

«…Давно стемнело. Заканчивался день 21 июня. Доехали мы с С.К.Тимошенко до подъезда наркомата молча, но я чувствовал, что и наркома обуревают те же тревожные мысли. Выйдя из машины, мы договорились через десять минут встретиться в его служебном кабинете…»

Такой вот ответ.

Стемнело. Давно. И день заканчивался.

День, вообще-то заканчивается, строго говоря, около 24 часов.

Правда, и про 23 часа можно сказать так же. И про 22 часа.

Если говорить применительно к чисто литературным вздохам под луной.

И только после звонка генерала Кирпоноса мы начинаем, наконец, ориентироваться в точном времени событий. С 24 часов.

Поэтому задам я ещё один вопрос.

А вам не кажется, что великий полководец, рассказывая о вечере 21 июня 1941 года, умышленно не стал давать к рассказанному абсолютно никакой, даже приблизительной, привязки по времени?

Вопрос не так мелок, как может показаться на первый взгляд. Потому что, напомню ещё раз о том, что мемуары Жукова лежат в основе представлений современной исторической науки о начале Великой Отечественной войны.

Так в чём же дело?

Вы можете, конечно, ответить автору. Ну и что? Зачем это надо было Жукову — темнить со временем происходивших событий?

В том-то и дело, что причина для этого была.

Веская причина.

Честно говоря, я более веской себе и не представляю.

В 1969 году, когда впервые были изданы воспоминания Жукова, и уж, конечно, во время их написания, шансов у читателей узнать о каких-то подробностях того времени не было вообще. Так же молча подразумевалось, что этих шансов у них, конечно же, никогда и не будет.

Поэтому написанное проверить будет невозможно. Так же невозможно будет восстановить и то, о чём тогда так тщательно умалчивалось.

Но вот прошло время. Документов, конечно же, и сейчас кот наплакал. Но всё же появилось кое-что. Иногда совсем неожиданное кое-то.

И невероятно интересное.

Я имею в виду опубликованные записи личного секретаря Сталина — Поскрёбышева, которые обычно именуют «Журналами записи лиц, принятых И.В.Сталиным».

Смотрим записи за июнь 1941 года.

21 июня.

Жуков был в кабинете Сталина в этот день один раз.

Согласно этим записям, вошёл он в двери этого кабинета в 20 часов 50 минут.

Теперь мы с вами можем установить это совершенно точно.

Таким образом, можно реконструировать и время звонка Жукова Сталину. А через него — и время звонка Жукову генерала Пуркаева. Поскольку Сталин приказал ему приехать через 45 минут, то звонил Жукову Пуркаев самое позднее где-то в 20.00–20.05. Но никак не позднее, потому что к Сталину обычно по его вызову не опаздывали.

Итак, мы с вами можем установить более-менее точно время, с которого Жуков начинает описание событий вечера 21 июня 1941 года.

Примерно 20 часов. Но не позднее.

Вышел Жуков из кабинета Сталина (опять же по записям в том же самом журнале) в 22 часа 20 минут.

Ну и какая здесь тайна? Какой здесь туман? Зачем было городить огород со всеми этими пресловутыми умолчаниями?

Не спешите.

На самом деле огород здесь получается очень выразительный. И становятся в нём видны весьма развесистые растения.

Но сначала давайте отвлечёмся ненадолго от мемуаров Жукова и пресловутого журнала.

Посмотрим другие мемуары, человека тоже весьма знающего и не менее в то время высокопоставленного.

Слово наркому Военно-морского флота Союза ССР адмиралу Николаю Герасимовичу Кузнецову.

Накануне.

…Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С.К.Тимошенко:

— Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне. Быстро сложил в папку последние данные о положении на флотах и, позвав Алафузова, пошел вместе с ним. Владимир Антонович захватил с собой карты. Мы рассчитывали доложить обстановку на морях. Я видел, что Алафузов оглядывает свой белый китель, должно быть, считал неудобным в таком виде идти к Наркому обороны.

— Надо бы надеть поновее, — пошутил он. Но времени на переодевание не оставалось.

Наши наркоматы были расположены по соседству. Мы вышли на улицу. Дождь кончился, по тротуару снова прогуливались парочки, где-то совсем близко танцевали, и звуки патефона вырывались из открытого окна. Через несколько минут мы уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С.К.Тимошенко.

Маршал, шагая по комнате, диктовал. Было все еще жарко. Генерал армии Г.К.Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, Нарком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго.

Семен Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну.

Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной — на трех листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.

Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась. Пробежав текст телеграммы, я спросил:

— Разрешено ли в случае нападения применять оружие?

— Разрешено.

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!

Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался еще на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня. А она уже наступила!..

…В наркомате мне доложили: экстренный приказ уже передан. Он совсем короток — сигнал, по которому на местах знают, что делать. Все же для прохождения телеграммы нужно какое-то время, а оно дорого. Берусь за телефонную трубку. Первый звонок на Балтику — В.Ф.Трибуцу:

— Не дожидаясь получения телеграммы, которая вам уже послана, переводите флот на оперативную готовность номер один — боевую. Повторяю еще раз — боевую. Он, видно, ждал моего звонка. Только задал вопрос:

— Разрешается ли открывать огонь в случае явного нападения на корабли или базы?

Сколько раз моряков одергивали за «излишнюю ретивость», и вот оно: можно ли стрелять по врагу? Можно и нужно!

Командующего Северным флотом А.Г.Головко тоже застаю на месте. Его ближайший сосед — Финляндия. Что она будет делать, если Германия нападет на нас? Есть немало оснований считать, что присоединится к фашистам. Но сказать что-либо наверняка было еще нельзя.

— Как вести себя с финнами? — спрашивает Арсений Григорьевич. — От них летают немецкие самолеты к Полярному.

— По нарушителям нашего воздушного пространства открывайте огонь.

— Разрешите отдать приказания?

— Добро.

В Севастополе на проводе начальник штаба И.Д.Елисеев.

— Вы еще не получили телеграммы о приведении флота в боевую готовность?

— Нет, — отвечает Иван Дмитриевич.

Повторяю ему то, что приказал Трибуцу и Головко.

— Действуйте без промедления! Доложите командующему…

…Как развивались события в ту ночь на флотах, я узнал позднее. Мой телефонный разговор с В.Ф.Трибуцем закончился в 23 часа 35 минут. В журнале боевых действий Балтийского флота записано: «23 часа 37 минут. Объявлена оперативная готовность N1».

Люди были на месте: флот находился в повышенной готовности с 19 июня. Понадобилось лишь две минуты, чтобы началась фактическая подготовка к отражению удара врага.

Северный флот принял телеграмму-приказ в 0 часов 56 минут 22 июня. Через несколько часов мы получили донесение командующего А.Г.Головко: «Северный флот 04 часа 25 минут перешел на оперативную готовность N1».

Значит, за это время приказ не только дошел до баз, аэродромов, кораблей и береговых батарей — они уже успели подготовиться к отражению удара.

Хорошо, что еще рано вечером — около 18 часов — я заставил командующих принять дополнительные меры. Они связались с подчиненными, предупредили, что надо быть начеку. В Таллине, Либаве и на полуострове Ханко, в Севастополе и Одессе, Измаиле и Пинске, в Полярном и на полуострове Рыбачий командиры баз, гарнизонов, кораблей и частей в тот субботний вечер забыли об отдыхе в кругу семьи, об охоте и рыбной ловле. Все были в своих гарнизонах и командах. Потому и смогли приступить к действию немедленно.

Прошло лишь двадцать минут после моего разговора с вице-адмиралом Трибуцем — телеграмма еще не дошла до Таллина, — а оперативная готовность № 1 была объявлена уже на Ханко, в Прибалтийской базе и в других местах. Об этом опять же свидетельствуют записи в журналах боевых действий:

«Частям сектора береговой обороны Либавской и Виндавской военно-морских баз объявлена готовность № 1».

В 02 часа 40 минут все корабли и части флота уже были фактически в полной боевой готовности. Никто не оказался застигнутым врасплох.

Позади были недели и месяцы напряженной, кропотливой, иногда надоедливой работы, тренировок, подсчетов и проверок. Позади были бессонные ночи, неприятные разговоры, быть может, взыскания, наложенные за медлительность, когда людей поднимали по тревоге. Многое было позади, но все труды, потраченные время и нервы — все было оправдано сторицей в минуты, когда флоты уверенно, слаженно и без проволочек изготовились к встрече врага…

Я хотел бы обратить внимание своих читателей на чёткость и быстроту приведения флотского механизма в полную боевую готовность.

Задачей настоящей статьи не является сравнение с положением дел в этой области в РККА. Приглашаю просто полюбоваться на то, как эти меры были приняты там, где об угрозе немецкого нападения думали всерьёз и заранее.

Любуемся. Но недолго. Мы же с вами не японцы, в конце-концов, чтобы бесконечно любоваться веткой цветущей сакуры.

Давайте уже возвращаться к нашим баранам.

Это просто выражение такое, не подумайте, что я кого-то хотел этими словами обидеть.

Итак.

Около 23 часов 21 июня маршал Тимошенко звонит адмиралу Кузнецову и приглашает его к себе. Кузнецов идёт в здание Наркомата обороны вместе с адмиралом Алафузовым. Контр-адмирал Алафузов был в то время заместителем начальника Главного морского штаба и замещал отсутствующего начальника штаба адмирала Исакова. В кабинете наркома Тимошенко знакомит Кузнецова с директивой номер один. Тот приказывает Алафузову немедленно бежать в Главный морской штаб и отправить на флоты указание о полной боевой готовности.

Адмирал Алафузов бежит в свой наркомат.

Военно-морской флот СССР встретил немецкое нападение в полной боевой готовности.

О том, как встретила это нападение Красная Армия, мы тоже знаем.

Но речь сейчас не о причинах этого. Задача данной статьи намного уже. И в рамках этой задачи обратим внимание на важные сведения, предоставленные адмиралом Кузнецовым.

Первое.

Около 23 часов Тимошенко и Жуков уже находятся в Наркомате обороны.

Второе.

С директивой Кузнецова знакомит не Ватутин, а Тимошенко. Происходит это после 23 часов.

Третье.

«…Генерал армии Г.К.Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, Нарком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго…»

Иными словами, подготовкой сообщений для округов занимается генерал Жуков. Никакого генерала Ватутина в комнате нет.

Между тем, как мы только что видели по словам Жукова, заняться отправкой в войска директивы должен был Ватутин. Ещё до приезда от Сталина Тимошенко и Жукова. Вместо этого в описании Кузнецова этим занимается Жуков. После, естественно, собственного приезда из Кремля.

Интересно, не так ли?

Так кто же из них говорит правду?

Я не берусь оценивать правдивость слов Кузнецова вообще. Потому что есть у меня в этом смысле вопросы и к нему самому. По другому, правда, поводу.

Но вот, в данном случае, похоже, что правду говорит именно адмирал Кузнецов.

Потому что, как уже отмечалось выше, по данным записей в журнале лиц, принятых Сталиным, военное руководство покинуло его кабинет в 22.20.

Доехать от Кремля до наркомата, а располагался он, если не ошибаюсь, в центре Москвы… Автомобильное движение по ночным московским улицам летом 41-го года…

Долетели, думаю, минут за 15–20. Ну никак не больше.

Так что, учитывая наблюдение Кузнецова. что работают они уже «давно», всё, в общем-то совпадает.

Так что, в данном случае, думаю, что словам адмирала Кузнецова верить можно.

Поскольку подтверждаются они (по времени, во всяком случае) другим источником, никак с ним не связанным.

Как же тогда быть со словами из «Воспоминаний и размышлений» маршала Жукова?

С сожалением должен отметить, что Маршал Советского Союза Г.К.Жуков в своих воспоминаниях солгал.

Я хочу особо оговорить здесь вот что.

Мемуары в смысле доскональной точности, вещь, конечно, ненадёжная. Случается, что подводит память. Случаются ещё какие-то обстоятельства, влияющие на точность рассказанного.

Но бывают события и обстоятельства, связанные с ними, которые забыть попросту невозможно. Думаю, что такими были события кануна германского нападения на СССР. Потому что более драматичных и потрясающих обстоятельств в жизни многих их участников попросту не было. Можно забыть, конечно, мелкие детали и пустяки. Но есть вещи, забыть которые невозможно.

Особенно, если касаются они, подчеркну, лично и непосредственно автора воспоминаний.

Так, например, невозможно забыть о том, с кем вместе ты вошёл вечером 21 июня 1941 года в кабинет Сталина.

Но, если это не забывчивость, значит, это ложь.

Другого объяснения попросту нет.

Итак.

В своих мемуарах Жуков утверждает, что в кабинет Сталина вечером 21 июня 1941 года вошли трое. Это были нарком обороны маршал Тимошенко, начальник Генштаба генерал армии Жуков и его первый заместитель генерал-лейтенант Ватутин.

При этом роль Ватутина здесь необыкновенно важна. Поскольку именно он был направлен прямо из кабинета Сталина в Генштаб для отправки в округа директивы о приведении войск в полную боевую готовность.

Так вот. Ничего этого на самом деле не было.

Открываем снова «Журнал записи лиц, принятых И.В.Сталиным». Двадцать первое июня 1941 года. В кабинет Сталина вошли действительно трое.

20 часов 50 минут. Вошли Тимошенко, Жуков, Будённый.

22 часа 20 минут. Вышли Тимошенко, Жуков, Будённый.

Не было в кабинете Сталина 21 июня никакого Ватутина. А значит, не было никакой его поездки в Генштаб, для того, чтобы сократить время подачи войскам этой самой директивы.

Генерал-лейтенант Ватутин являлся первым заместителем начальника Генштаба и в кабинете Сталина вместе с Жуковым бывал. Как до 21 июня. Так и в другие дни после этой даты. Всё это отражено в журнале Поскрёбышева.

Так, последний раз перед войной, он был в кабинете Сталина 17 июня. Правда, без Жукова. А в следующий раз он оказывается там (уже вместе с Жуковым) только в 14 часов ноль ноль минут 22 июня.

Но вот именно 21 июня Ватутина в кабинете Сталина не было.

Сразу хочу заметить, если у кого-то появится предположение, что вместо Ватутина отравили в Генштаб Будённого. Нелепое, конечно же, предположение. Но надо проработать и его, чтобы закрыть напрочь эту тему.

Во-первых, Будённый был по должности выше Жукова. Если Жуков был заместителем наркома обороны, то Будённый был первым заместителем наркома обороны. Это Будённый мог (и должен) был бы послать в этом случае Жукова… в Генштаб.

Жуков не был единственным заместителем Тимошенко. У наркома обороны было на самом деле несколько заместителей. Таким заместителем был, например, главком ВВС генерал Рычагов. В совместном постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР о снятии его с должностей, так и указывалось — «…Снять т. Рычагова с поста начальника ВВС Красной Армии и с поста заместителя наркома обороны…»

Жуков тоже был таким же заместителем наркома. Одним из, так сказать.

Кроме него такими же заместителями были Запорожец, Шапошников, Кулик, Мерецков. И, хотя начальник Генштаба имел по отношению к ним особый статус, в частности, помимо Тимошенко только Жуков и Будённый имели право непосредственного выхода на правительство, вторым лицом в наркомате он тогда всё же не был. Хотя в своих мемуарах и силился всячески на это намекнуть. Тем, например, фактом, что практически вообще не упоминал в них, говоря о предвоенных событиях, имени маршала Будённого.

Между тем, Маршал Советского Союза Будённый на самом деле и был как раз вторым лицом в РККА (после наркома). Поскольку занимал тогда должность, называвшуюся вполне выразительно и однозначно — первый заместитель наркома обороны. В отличие от просто — заместителей.

Давно сложившаяся бюрократическая практика однозначно толкует, что именно первый заместитель исполняет обычно обязанности руководителя в его отсутствие (отпуск, болезнь, смерть — или по каким ещё причинам). То есть, является вторым лицом после руководителя.

Поэтому вполне логичен состав тройки, вызванной Сталиным к себе вечером 21 июня 1941 года. Это высшие руководители РККА — Тимошенко, Жуков и Будённый.

Во-вторых, Будённому в Генштабе делать вообще-то было нечего. Отдавать там никому приказы он не имел никакого права. Вот Жуков или Ватутин — те имели. Потому-то, собственно, и возникла в воображении Жукова фамилия Ватутина.

Да и знаний, конечно — к кому обратиться в Генштабе, как всё это сделать технически и побыстрее — у Будённого, конечно, не было.

В-третьих, в журнале приёмной Сталина они вместе вошли и так же вместе вышли. Никто из военных оттуда раньше времени не выходил.

Можно предположить ещё и такую ситуацию.

Ватутин присутствовал в качестве четвёртого лица. В кабинет Сталина не входил, остался дожидаться в приёмной. Поэтому не попал в журнал.

Тоже ситуация совершенно невероятная. Генерал-лейтенант Ватутин не был курьером или иным техническим работником. Он был Первым заместителем начальника Генштаба. Иными словами, фигурой государственного масштаба. Поэтому, в случае, если бы он приехал вместе с упомянутыми руководителями РККА, он, естественно, должен был бы войти вместе с ними в кабинет Сталина. Поскольку разделял с ними ответственность за действия Красной Армии. Скромное оседание им перед дверью к Сталину на стульчике в приемной означало бы на самом деле демонстративное снятие им с себя этой самой ответственности. Что Сталиным, конечно же, не приветствовалось.

Сказанное как раз и подтверждается фактом частого присутствия Ватутина рядом с Жуковым на докладе у Сталина.

Ну и чисто техническая сторона дела. При срочной подготовке какого-либо документа в присутствии Сталина (как на самом деле и случилось в этом эпизоде), помощь Ватутина была бы для Жукова небесполезной, мягко говоря. А он, в данной ситуации, вместо участия в срочной подготовке нового текста оперативного документа, должен вроде бы скучать в приёмной, ожидая создания этого самого документа своим начальником.

Достаточно, как мне кажется.

Мог ли Жуков взять с собой Ватутина в этот вечер?

Мог, наверное. Может, тот и занят был в то время какими-то другими делами в Генштабе, но трудно себе представить дело более важное, чем то, с каким ехали военные тогда к Сталину.

Так что, мог вполне Жуков захватить с собой Ватутина, как своего первого зама. Тем более, что как и было уже сказано выше, в другие дни он поступал таким образом довольно часто.

Однако, в этом случае Ватутина он с собой не взял.

Не посчитал нужным, надо полагать.

А вот уже после того, когда случилось всё то, что случилось, мнение своё он переменил.

Судя по всему, на воображение Жукова повлияли впоследствии действия адмирала Кузнецова, отправившего бежать в свой наркомат адмирала Алафузова. И он решил изобразить дело таким образом, что сам он поступил точно так же. Только с генералом Ватутиным.

Не мог же он знать тогда, в шестидесятые годы, когда писал свои мемуары, что когда-нибудь станут доступны для широкой публики записи Поскрёбышева. Это ведь в то время представлялось совершенно немыслимым.

Мне кажется, что начинает теперь проясняться также и причина, по которой в воспоминаниях Жукова наблюдается туман по поводу точного времени событий.

Я думаю, что создан он специально. Чтобы у читателя не возникло неудобных для военных вопросов.

А именно.

Почему директива отправлялась в войска так долго?

Жукову не нужно было, чтобы стало известно время их выхода от Сталина — 22.20. По той же причине его не устраивало точное знание читателем времени передачи директивы военным морякам — примерно 23 часа.

Потому что, если морякам с 23 часов хватило времени на приведение флота в полную боевую готовность до начала немецкого нападения, то почему точно такого же времени не хватило руководству Народного комиссариата обороны?

И что это за странность такая?

В 23 часа Жуков в запарке черкает что-то на листах шифроблокнота (вспомним, что объём директивы примерно полстраницы формата А4). А закончили передачу директивы в приграничные округа (их было всего пять) аж в половине первого ночи.

ПОЛТОРА ЧАСА как минимум (вообще-то получается, конечно, больше — около двух часов, учитывая, что вышли они от Сталина в 22.20) — и это время, затраченное Генштабом на отправку директивы невообразимой важности.

На действие, носящее чисто технический характер.

Вот всех этих опасных недоумений и этих ненужных сравнений и не хотел Жуков, когда промолчал о точном времени событий, происходивших вечером 21 июня 1941 года.

Именно поэтому относительно точное время в его рассказе появляется только со звонка Кирпоноса — около 24 часов. Иными словами, в его описании время проявляется на поверхности поближе к моменту, когда и была отправлена в округа директива.

Потому что вопросы эти были для него действительно очень неудобны.

Сравните ещё раз его действия с действиями военно-морского командования.

Кузнецов звонит на Балтфлот и уже через две минуты там объявлена готовность номер 1.

Другое дело, что фактически в этой готовности оказались его подразделения позже, но это и естественно, поскольку от момента отдачи приказа до момента его исполнения проходит определённое время. И всё равно, в действительной готовности флот оказался до немецкого нападения.

Это же касается и других флотов.

Ну, хорошо — связь с войсками в округах плохая (хотя это тоже — вопрос к военному командованию), но это в войсках.

Это в войсках.

А в Москве?

Вы что-нибудь понимаете?

Полтора — два часа. И это время, необходимое для того, чтобы только ОТПРАВИТЬ из Генштаба документ четвертушечного объёма…

Вот вы, тот, кто читает сейчас эти строки, вернитесь снова в свой виртуальный маршальский мундир. Вы что-нибудь понимаете?

Вы день за днём, рискуя жизнью, требуете у тупого тирана — ВОЙНА НА ПОРОГЕ, надо поднимать по тревоге войска. И вот вы смогли совершить чудо и уломать наконец упрямую скотину. И когда! Всего за несколько часов до германского нападения…

Вы, наконец, можете действовать. Но время, по вашему же признанию, почти вышло, и вы можете не успеть. Поэтому, действовать приходится в тот самый момент, когда каждая секунда на счету.

Так действуйте, чёрт бы вас побрал!

Сколько надо времени, чтобы дойти (медленно дойти, не добежать) до другой комнаты, или перейти на другой этаж, где размещается узел связи?

Не два часа, во всяком случае.

Ах да, требуется ещё директиву зашифровать.

Нам ведь с вами адмиралы не указ — это они могут позволить себе звонить по телефону. Поскольку они заранее отработали особые сигналы по степеням готовности, и в критический момент им достаточно всего нескольких слов по телефону.

Вы этого почему-то не сделали, но сейчас вас о причинах этого никто не спрашивает.

Ладно, отдаём шифровальщику. Выразительно смотрим ему в глаза, потом — демонстративно на часы.

Можно ещё для усиления драматизма положить перед собой на стол свой табельный пистолет. «Вне всякой очереди…»

Ждём.

Сколько надо времени на то, чтобы зашифровать текст такого объёма?

Не специалист, не знаю.

Но не два же часа?

Давайте на этом остановимся и переведём дух.

Снимайте свой маршальский мундир. Поговорим.

Нас всё время настойчиво убеждали в том, что не хотел приводить в готовность войска Сталин. А военное командование, напротив, всячески старалось убедить его в необходимости и неотложности этой меры.

И вот, один из главных свидетелей этого самого невыносимого положения, Маршал Советского Союза Г.К.Жуков, подробно и художественно рассказавший широкой публике об упрямстве и ошибках в этом вопросе Сталина, предлагает вниманию читателя свою собственную поведенческую реакцию в ситуации, когда упрямство и глупость Сталина удалось преодолеть. И всё, наконец, стало зависеть только от действий военного командования.

И что же мы видим?

А видим мы ситуацию, до невозможности странную. Абсурдную целиком и полностью.

Именно военное командование в этой ситуации явно НЕ ТОРОПИТСЯ передавать в войска приказ о боевой готовности.

Обратите внимание на то обстоятельство, что поведение людей в той или иной ситуации обычно красноречивее их собственных уверений в их намерениях.

Тем более, уверений задним числом, через многие годы. Когда свидетелей их тогдашних действий (или, тем более, настроений) либо нет уже в живых. Либо этим свидетелям надёжно заткнут рот. И не кем-нибудь, а властью. Всей её мощью.

Вспомним также о том, что уверения эти замешаны на умолчаниях (время событий вечера 21 июня) и даже прямой лжи (поездка к Сталину, а потом обратно в Генштаб Ватутина).

Так вот. Поведение это кажется странным и абсурдным только с точки зрения системы изложенных ими самими уверений в их собственной прозорливости. Прозорливости, которой противостоял Сталин.

Но если мы попробуем допустить, что были они в этих уверениях, мягко говоря, не совсем правдивы, то поведенческая реакция военного командования становится вполне объяснимой.

Наблюдая за всей этой ситуацией с отправкой в войска директивы, невозможно не прийти к выводу, что скорость отправки этого документа никого из военного руководства совершенно тогда не тревожила. Во всяком случае, не до такой степени: жизнь или смерть. Секунды или минуты.

Ничего не хочу говорить снова по поводу правдивости некоторых мест воспоминаний Жукова. Однако, очень похоже на то, что он, «вспомнив» Ватутина, пытался интерпретировать события таким образом, что они с Тимошенко были тогда за немедленную тревогу.

Помечтал, так сказать, в 60-е годы о том, как бы он действовал, если бы считал нападение немцев в ночь на 22 июня неизбежным.

А на самом деле создаётся такое отчётливое впечатление, что делал он это тогда (отправка директивы) неохотно. Против своей собственной воли.

Под нажимом сверху.

Тогда что же из этого следует?

Давайте уж тогда думать до конца и без оглядки на привычные гладко струганные объяснения.

Отсюда и выходит, что это не они уговаривали Сталина отдать приказ о боевой готовности войск.

Впечатление остаётся совсем другое…

Такое впечатление, что, наоборот, это Сталин толкал их на приведение в готовность войск приграничных округов. Чему они неявно для него, но сопротивлялись.

Во всяком случае, чудовищную по времени задержку с отправлением директивы в приграничные округа вполне логично можно объяснить именно этим обстоятельством.

Тем более, что, признаюсь, рассказал я вам всё ещё не всё.

Более того.

Далеко ещё и не самое важное в странностях этой самой загадочной ночи.

Поэтому, если вы думаете, что заголовок настоящей статьи имеет в виду ложь позднейших мемуаристов, то вы ошибаетесь.

Дело в том, что пока Жуков солгал только лишь своим читателям. То есть нам с вами.

То, как он солгал Сталину, я пока ещё и не затрагивал.

Пора, я думаю, рассказать и об этом.

* * *

Но зададимся сначала вопросом.

А лгал ли вообще когда-нибудь и кто-нибудь Сталину? И как он поступал с теми, кого он ловил на вранье?

Общеизвестно мнение, что Сталиным было тогда пронизано всё. И во всё он влезал до самых мельчайших мелочей. Поэтому, с одной стороны, все были скованы в своей инициативе и не могли даже шелохнуться без сталинского соизволения. А с другой, это подразумевало то, что солгать ему было невозможно. Поскольку он знал всё.

Мнение, повторю, очень популярное. Но должен признать, совершенно фантастическое. Выработанное долгой и тщательной обработкой массового сознания.

Я приведу всего два примера, связанных с одним и тем же лицом. Бесстрашным борцом с тоталитаризмом, не до конца оцененным пока ещё прогрессивным человечеством. Речь пойдёт о главном маршале авиации Жигареве.

Главный маршал авиации А.Е.Голованов в своих воспоминания рассказал о том, как сам он явился свидетелем эпизодов поистине удивительных.

Эпизод первый.

Октябрь 1941 года.

…Вскоре я был вызван в Ставку и там встретился с командующим ВВС. Ставились задачи фронтовой авиации. Нужно было прикрыть выгрузку стрелковой дивизии на одной из фронтовых станций.

— Вы можете это выполнить? — обратился Сталин к Жигареву.

— Могу, товарищ Сталин, — ответил Жигарев.

— А хватит ли у вас на все истребителей? — последовал опять вопрос.

— Хватит, товарищ Сталин.

— Ну, хорошо. Мы об этом сообщим фронту, — сказал Сталин.

Получив задание для своей дивизии, я попросил П.Ф.Жигарева принять меня, чтобы уточнить нашу дальнейшую боевую работу.

— Хорошо, поедемте со мной. Действительно, мне на вас жаловались, что вы не всегда выполняете поставленные штабом ВВС задачи.

По приезде в штаб ВВС был вызван начальник штаба, чтобы срочно выделить полк истребителей для прикрытия выгрузки войск. Начальник штаба не сходя с места сказал: «Вы же, товарищ командующий, знаете, что истребителей у нас нет». Положение Жигарева оказалось не из легких… Раздался звонок по «кремлевке». Звонил Сталин, спрашивал — дано ли распоряжение о выделении истребителей. Что-то ответит Жигарев?! «Истребители, товарищ Сталин, выделены. С утра прикрытие выгрузки войск будет обеспечено». Посмотрев на начальника штаба, я встретил его изумленный взгляд. Мы с недоумением смотрели на Жигарева, который, как ни в чем не бывало, положил трубку и спросил меня, какие есть вопросы.

Доложив положение дел, я просил командующего каким-то образом отрегулировать постановку задач. Были вызваны оперативные работники, и командующий дал им указание, чтобы перед тем как ставить дивизии те или иные задачи, спрашивать — есть ли задания от Ставки. Задания Ставки выполнять немедленно, без предварительных докладов штабу ВВС, отмечая проделанную работу в боевых донесениях. Вопрос был решен. Мы распрощались. Для меня так и осталось неизвестным — как Жигарев, не имея истребителей, вышел тогда из положения?..

А ведь — вышел.

Поскольку остался тогда на своей высокой должности. Воевать за Победу. Преодолевая сталинские глупость и некомпетентность.

Но Сталин-то каков? Дал указание, а о его выполнении спросил у того, кому это задание и поручил. Нет, чтобы проверку выполнения поручить НКВД.

Тем более, всем известно, что именно так он всегда и поступал.

А здесь он как бы порядочного из себя изображает. Вроде как — людям верит.

Кого обмануть хотел? Уж мы-то знаем…

Эпизод второй.

Весна 1942 года.

…Не помню точно день, но это, кажется, было весной, в апреле, мне позвонил Сталин и осведомился, все ли готовые самолеты мы вовремя забираем с заводов. Я ответил, что самолеты забираем по мере готовности.

— А нет ли у вас данных, много ли стоит на аэродромах самолетов, предъявленных заводами, но не принятых военными представителями? — спросил Сталин.

Ответить на это я не мог и попросил разрешения уточнить необходимые сведения для ответа.

— Хорошо. Уточните и позвоните, — сказал Сталин.

Я немедленно связался с И.В.Марковым, главным инженером АДД (Авиации дальнего действия — В.Ч.) . Он сообщил мне, что предъявленных заводами и непринятых самолетов на заводских аэродромах нет. Я тотчас же по телефону доложил об этом Сталину.

— Вы можете приехать? — спросил Сталин.

— Могу, товарищ Сталин.

— Пожалуйста, приезжайте.

Войдя в кабинет, я увидел там командующего ВВС генерала П.Ф.Жигарева, что-то горячо доказывавшего Сталину. Вслушавшись в разговор, я понял, что речь идет о большом количестве самолетов, стоящих на заводских аэродромах. Эти самолеты якобы были предъявлены военной приемке, но не приняты, как тогда говорили, «по бою», то есть были небоеспособны, имели различные технические дефекты.

Генерал закончил свою речь словами:

— А Шахурин (нарком авиапромышленности. — А.Г.) вам врет, товарищ Сталин.

— Ну что же, вызовем Шахурина, — сказал Сталин. Он нажал кнопку — вошел Поскребышев. — Попросите приехать Шахурина, — распорядился Сталин.

Подойдя ко мне, Сталин спросил, точно ли я знаю, что на заводах нет предъявленных, но непринятых самолетов для АДД. Я доложил, что главный инженер АДД заверил меня: таких самолетов нет.

— Может быть, — добавил я, — у него данные не сегодняшнего дня, но мы тщательно следим за выпуском каждого самолета, у нас, как известно, идут новые формирования. Может быть, один или два самолета где-нибудь и стоят.

— Здесь идет речь не о таком количестве, — сказал Сталин. Через несколько минут явился А.И.Шахурин, поздоровался и остановился, вопросительно глядя на Сталина.

— Вот тут нас уверяют, — сказал Сталин, — что те семьсот самолетов, о которых вы мне говорили, стоят на аэродромах заводов не потому, что нет летчиков, а потому, что они не готовы по бою, поэтому не принимаются военными представителями, и что летчики в ожидании матчасти живут там месяцами.

— Это неправда, товарищ Сталин, — ответил Шахурин.

— Вот видите, как получается: Шахурин говорит, что есть самолеты, но нет летчиков, а Жигарев говорит, что есть летчики, но нет самолетов. Понимаете ли вы оба, что семьсот самолетов — это не семь самолетов? Вы же знаете, что фронт нуждается в них, а тут целая армия. Что же мы будем делать, кому из вас верить? — спросил Сталин.

Воцарилось молчание. Я с любопытством и изумлением следил за происходящим разговором: неужели это правда, что целых семьсот самолетов стоят на аэродромах заводов, пусть даже не готовых по бою или из-за отсутствия летчиков? О таком количестве самолетов, находящихся на аэродромах заводов, мне слышать не приходилось. Я смотрел то на Шахурина, то на Жигарева. Кто же из них прав?

Невольно вспомнилась осень 1941 года, когда Жигарев обещал Сталину выделить полк истребителей для прикрытия выгружавшейся на одном из фронтов стрелковой дивизии, а оказалось, что истребителей у него нет. Как Павел Федорович тогда вышел из весьма, я бы сказал, щекотливого положения? Не подвел ли его и сейчас кто-нибудь с этими самолетами? Алексея Ивановича Шахурина я уже знал как человека, который не мог делать тех или иных заявлений, а тем более таких, о которых сейчас идет речь, предварительно не проверив, да еще не один раз, точность докладываемых в Ставку данных.

И тут раздался уверенный голос Жигарева:

— Я ответственно, товарищ Сталин, докладываю, что находящиеся на заводах самолеты по бою не готовы.

— А вы что скажете? — обратился Сталин к Шахурину.

— Ведь это же, товарищ Сталин, легко проверить, — ответил тот. — У вас здесь прямые провода. Дайте задание, чтобы лично вам каждый директор завода доложил о количестве готовых по бою самолетов. Мы эти цифры сложим и получим общее число.

— Пожалуй, правильно. Так и сделаем, — согласился Сталин. В диалог вмешался Жигарев:

— Нужно обязательно, чтобы телеграммы вместе с директорами заводов подписывали и военпреды.

— Это тоже правильно, — сказал Сталин.

Он вызвал Поскребышева и дал ему соответствующие указания. Жигарев попросил Сталина вызвать генерала Н.П.Селезнева, который ведал заказами на заводах. Вскоре Селезнев прибыл, и ему было дано задание подсчитать, какое количество самолетов находится на аэродромах заводов. Николай Павлович сел за стол и занялся подсчетами.

Надо сказать, что организация связи у Сталина была отличная. Прошло совсем немного времени, и на стол были положены телеграммы с заводов за подписью директоров и военпредов. Закончил подсчет и генерал Селезнев, не знавший о разговорах, которые велись до него.

— Сколько самолетов на заводах? — обратился Сталин к Поскребышеву.

— Семьсот один, — ответил он.

— А у вас? — спросил Сталин, обращаясь к Селезневу.

— У меня получилось семьсот два, — ответил Селезнев.

— Почему их не перегоняют? — опять, обращаясь к Селезневу, спросил Сталин.

— Потому что нет экипажей, — ответил Селезнев.

Ответ, а главное, его интонация не вызывали никакого сомнения в том, что отсутствие экипажей на заводах — вопрос давно известный.

Я не писатель, впрочем, мне кажется, что и писатель, даже весьма талантливый, не смог бы передать то впечатление, которое произвел ответ генерала Селезнева, все те эмоции, которые отразились на лицах присутствовавших, Я не могу подобрать сравнения, ибо даже знаменитая сцена гоголевский комедии после реплики: «К нам едет ревизор» — несравнима с тем, что я видел тогда в кабинете Сталина. Несравнима она прежде всего потому, что здесь была живая, но печальная действительность. Все присутствующие, в том числе и Сталин, замерли и стояли неподвижно, и лишь один Селезнев спокойно смотрел на всех нас, не понимая, в чем дело… Длилось это довольно долго.

Никто, даже Шахурин, оказавшийся правым, не посмел продолжить разговор. Он был, как говорится, готов к бою, но и сам, видимо, был удивлен простотой и правдивостью ответа.

Случай явно был беспрецедентным. Что-то сейчас будет?! Я взглянул на Сталина. Он был бледен и смотрел широко открытыми глазами на Жигарева, видимо, с трудом осмысливая происшедшее. Чувствовалось, его ошеломило не то, почему такое огромное число самолетов находится до сих пор еще не на фронте, что ему было известно, неустановлены были лишь причины, а та убежденность и уверенность, с которой генерал говорил неправду.

Наконец, лицо Сталина порозовело, было видно, что он взял себя в руки. Обратившись к А.И.Шахурину и Н.П.Селезневу, он поблагодарил их и распрощался. Я хотел последовать их примеру, но Сталин жестом остановил меня. Он медленно подошел к генералу. Рука его стала подниматься. «Неужели ударит?» — мелькнула у меня мысль.

— Подлец! — с выражением глубочайшего презрения сказал Сталин и опустил руку. — Вон!

Быстрота, с которой удалился Павел Федорович, видимо, соответствовала его состоянию. Мы остались вдвоем…

Дальше тоже интересно, но существа нашего разговора мало касается. Поэтому, остановлюсь.

То, что произошло в дальнейшем, хорошо известно. Жигарев был снят с поста Главкома ВВС и направлен на новую должность с понижением (не в звании, а только в должности). Он был назначен командовать авиацией Дальневосточного фронта, где и провоевал благополучно всю войну. Такова была бесчеловечная сталинская репрессия по отношению к бесстрашному борцу со сталинизмом.

После войны он снова оказался на коне, а при Хрущёве и вовсе поднялся как никто в авиации, став не просто Главным маршалом авиации, но и Первым заместителем Министра обороны СССР.

* * *

Вернёмся теперь к вечеру 21 июня 1941 года.

Итак, в половине первого ночи директива была отправлена в округа. Факт этот имеет канонический характер и обычно никем из историков никогда не оспаривается.

Более того. Факт этот был подтверждён весьма солидным и авторитетным источником. Я имею в виду воспоминания Маршала Советского Союза А.М.Василевского. В своей книге «Дело всей жизни» он писал буквально следующее.

…Все работники нашего Оперативного управления без каких-либо приказов сверху почти безотлучно находились в те дни на своих служебных местах.

В первом часу ночи на 22 июня нас обязали в срочном порядке передать поступившую от начальника Генерального штаба Г. К. Жукова подписанную наркомом обороны и им директиву в адреса командования Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого и Одесского военных округов. В директиве говорилось, что в течение 22–23 июня возможно внезапное нападение немецких войск на фронтах этих округов…

…В 00.30 минут 22 июня 1941 года директива была послана в округа…

Почему я обращаю на это ваше внимание?

Дело в том, что имеются вполне надёжные источники, где содержатся утверждения о том, что директива была направлена в округа не в 00.30, а позже.

Об этом упоминает, например, Маршал Советского Союза М.В.Захаров в своих мемуарах «Генеральный штаб в предвоенные годы».

Надо сказать, что книга эта тоже увидела свет через многие годы после смерти автора. В этом её судьба похожа на судьбу публикаций воспоминаний Голованова и Грабина. Написана она была в 1969 году, некоторое время рукопись мурыжили по инстанциям, через три года маршал Захаров умер, и набор готовой книги было приказано рассыпать. Впервые книга вышла через двадцать лет, в 1989 году.

Вполне возможно, кстати, и потому, что содержала сведения, противоречащие словам Жукова и Василевского.

Или, может быть, из-за того, что в ней наглядно опровергались бессовестные утверждения о том, что Одесский округ накануне войны был приведён в боевую готовность вопреки позиции Сталина.

А может быть, и за то, и за другое.

Совсем незадолго до начала войны генерал-майор М. В. Захаров был переведён из Генштаба на должность начальника штаба Одесского военного округа. И встретил начало войны на этой должности.

Вот что он рассказывает о вечере 21 и ночи с 21 на 22 июня 1941 года.

Вечером 21 июня ему позвонил командующий округом Черевиченко (он отсутствовал — инспектировал войска в Крыму) и сообщил, что необходимо находиться в готовности принять из Москвы сообщение особой важности.

Захаров тут же потребовал у начсвязи округа опытного шифровальщика, чтобы быстро и точно расшифровать телеграмму как только последует вызов из Москвы.

Около 23 часов Захаров связался с командованием всех корпусов, дислоцированных на территории округа и потребовал у них, чтобы они находились на месте и ждали его указаний в связи с ожидаемой телеграммой. Кроме того, вспоминал маршал Захаров,

…Всем им были даны следующие указания:

1. Штабы и войска поднять по боевой тревоге и вывести из населенных пунктов.

2. Частям прикрытия занять свои районы.

3. Установить связь с пограничными частями…

…Возвратившись в штаб, где к этому времени были собраны начальники отделов и родов войск, а также командующий ВВС округа, я информировал их о том, что ожидается телеграмма особой важности из Москвы и что мною отданы соответствующие приказания командирам корпусов…

… Примерно во втором часу ночи (!!! — В.Ч.) 22 июня дежурный по узлу связи штаба доложил, что меня вызывает оперативный дежурный Генерального штаба к аппарату БОДО. Произошел следующий разговор: 'У аппарата ответственный дежурный Генштаба, примите телеграмму особой важности и немедленно доложите ее Военному совету'. Я ответил: 'У аппарата генерал Захаров. Предупреждение понял. Прошу передавать'. В телеграмме за подписью наркома обороны С.К. Тимошенко и начальника Генерального штаба Г.К. Жукова Военным советам приграничных военных округов и наркому ВМФ сообщалось, что в течение 22–23.6.41 г. возможно нападение немцев в полосах Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов…

Таким именно образом маршал Захаров описал, как и, главное, когда он принял ту самую директиву Тимошенко и Жукова.

Итак.

Маршал Захаров утверждает, что принял эту самую директиву во втором часу ночи.

При этом обратите внимание на примечательное обстоятельство. О том, что такая директива должна прийти из Москвы и нужно быть готовым её принять, он узнал примерно в 23 часа.

То есть это примерно то же самое время, когда сведения эти получил в Москве от маршала Тимошенко адмирал Кузнецов. Судя по всему, по приезде из Кремля в наркомат Тимошенко и Жуков обзванивали командующих округами (Захарову позвонил командующий округом Черевиченко) с предупреждением о последующей директиве.

И вот, с 23 часов и до второго часа ночи генерал-майор Захаров ждёт поступления этой самой наиважнейшей директивы. Отправленной не самолётом с нарочным.

Ждёт у аппарата БОДО. Иными словами, буквопечатающего телеграфного аппарата прямой связи с Москвой.

Здесь мы с вами видим очевидное расхождение в утверждениях. С одной стороны Жуков и Василевский. С другой — Захаров. Все трое маршалы, все трое очевидцы.

Кто из них говорит правду?

Дело, в данном случае, не в пустяке. Понятно, что в тот момент на счету была каждая секунда.

А тут.

Одни утверждают, что директиву ЗАКОНЧИЛИ передавать в полпервого ночи 22 июня. Другой свидетельствует, что сам он лично НАЧАЛ принимать ее во втором часу ночи.

Кому верить?

С одной стороны, зачем Захарову говорить неправду? Он же совершенно незаинтересованное лицо, ему что в двенадцать, что в два часа — какая разница?

С другой стороны, Жуков, конечно же, лицо, заинтересованное до самого последнего предела. Поскольку речь идёт о его личной вине за случившееся.

Кроме того, мы с вами только что поймали его прямо здесь же, в этой самой теме на самом беззастенчивом вранье. Я имею в виду его фантазии о Ватутине.

Но здесь же, рядом с Жуковым, имеются слова Василевского.

Как быть с ними?

Я никому ничего не навязываю.

Попробую осторожно предположить вот что.

Существует такая вещь, как командная солидарность. Жуков и Василевский, это люди, несомненно, принадлежащие к одной команде. При всей их взаимной и тщательно скрываемой ревности к успеху и славе друг друга.

При этом имеется один психологический штришок. При всём том, что сам Василевский много писал о покровительстве себе со стороны Шапошникова, ясно, что так же благожелательно относился к нему в бытность начальником Генштаба и Жуков. А, поскольку в тот момент величинами они были разных категорий — один генерал армии, другой — всего лишь генерал-майор, Василевский, видимо, по-человечески чувствовал себя обязанным Жукову. Это, кстати, очень чувствуется при чтении мемуаров Александра Михайловича.

С другой, стороны, и Жуков в своих мемуарах к Василевскому предельно уважителен.

В общем, ощущение единой команды имеется.

Теперь о существе.

Стал бы Василевский, даже имея в виду всё вышесказанное, сознательно лгать в своих воспоминаниях в угоду Жукову?

Я в это не верю.

У меня есть об этом человеке своё устойчивое мнение и оно прямо противоречит такому предположению.

Но вот какую ситуацию я допускаю.

Сам он вполне мог и не помнить точного времени отправления директивы. По той причине, что не занимался этим лично, как это можно понять. К тому же, ночь накануне войны в оперативном управлении Генштаба была очень бурной, насколько это можно себе представить.

А отправлено было полпервого или полвторого, у него могло точно и не отложиться.

Поскольку для него кровного интереса в запоминании времени не было.

А то, что сам он директиву не отправлял, это, по-моему, очевидно. Вспомним Захарова — «…у аппарата ответственный дежурный Генштаба…». Василевский же в это время занимал пост Первого заместителя начальника Оперативного управления. Должность высочайшего уровня, не назначаемая обычно для дежурства, пусть даже и ответственного. Да и сам Василевский нигде в мемуарах не утверждал, что отправлял директиву сам лично. По его словам, отправляли офицеры оперативного управления Генштаба.

Кроме того, Захаров сам только что прибыл в Одессу с места своей предыдущей службы в Генштабе, поэтому знал, конечно, Василевского. Тем более, что пребывали они тогда в одном и том же воинском звании.

Если бы передавал по БОДО Василевский, Захаров это обязательно бы отметил в мемуарах. Вместо этого, он описывает, что передавал дежурный офицер. Иными словами, технический работник.

Так что, ещё раз. Василевский эту директиву сам лично не отправлял. И, повторю снова, в силу своей должности, должен был быть в эти критические часы до предела загружен массой других дел, которые надо было исполнять одновременно.

А вот Захаров принимал директиву лично.

Подумайте сами, кому из них факт её приёма-передачи, равно и обстоятельства, связанные с этим, должны были быть памятнее.

Мемуары Василевского были впервые изданы в 1973 году. Мемуары Жукова — в 1969-м. То есть, в то время, когда рукопись Василевского сдавалась в печать, книгу Жукова, он, естественно, уже читал. Поэтому, раз пишет Жуков, что директива ушла в половине первого ночи, значит и ушла она в половине первого ночи.

Так это время перекочевало из одной книги в другую.

И, кстати, не только в книгу Василевского. Как я уже показывал выше, утверждение Жукова, став сразу же классикой жанра, стало использоваться чуть ли не во всех исследованиях, касающихся начала войны.

Таков был гипноз авторитета маршала Жукова.

Так что ни в коем случае не хочу никаким образом упрекать в данном случае Василевского за написанные им строки.

Понимаю, что это моё допущение очень уязвимо для критики. Но не спешите с его опровержением.

Я не стал бы вертеть эти события и так и этак, только для того, чтобы подвергнуть сомнениям слова Василевского или, тем более, опровергнуть с помощью таких шатких доказательств. Я отчётливо понимаю, что ничуть они их не опровергают.

Я не стал бы делать этого, если бы не имел на то серьёзных оснований. В том числе и документальных. Поэтому, совсем немного терпения.

Я просто пытаюсь понять сам для себя, почему Василевский написал именно так.

Теперь вспомним ещё раз, каким образом указал на время отправления директивы Жуков.

Первый раз он указал точное время отправления директивы — 00 часов 30 минут в описании сцены в кабинете Сталина. Именно в этом месте мемуаров он утверждал, что с директивой поехал Ватутин. И там же прямо в этом эпизоде заявил: «…Передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня 1941 года…»

Потом он вспоминает о директиве, пока едет в машине. Вспоминает в том смысле, что может не успеть в войска директива, «…которую в тот момент передавал Генеральный штаб в округа…».

Затем он напрочь замолкает о судьбе директивы, поскольку ясно дал понять, что более не имел отношения к её отправке в войска.

Между тем, вспомним картину, нарисованную адмиралом Кузнецовым, где Жуков сидел в кабинете Тимошенко, обложенный шифроблокнотами.

Третий раз судьбу директивы он представляет в последнем эпизоде.

Ещё раз.

…Примерно в 24 часа 21 июня командующий Киевским округом М.П.Кирпонос, находившийся на своем командном пункте в Тернополе, доложил по ВЧ, что, кроме перебежчика, о котором сообщил генерал М.А.Пуркаев, в наших частях появился еще один немецкий солдат — 222-го пехотного полка 74-й пехотной дивизии. Он переплыл речку, явился к пограничникам и сообщил, что в 4 часа немецкие войска перейдут в наступление. М.П.Кирпоносу было приказано быстрее передавать директиву в войска о приведении их в боевую готовность

Все говорило о том, что немецкие войска выдвигаются ближе к границе Об этом мы доложили в 00.30 минут ночи И.В.Сталину. Он спросил, передана ли директива в округа. Я ответил утвердительно…

Ничего эта сцена не напоминает?

Чем-то, по-моему, драматургия выстраивается точь-в-точь такая же, как и со звонком Сталина Жигареву. «Сделано?» — «Так точно, товарищ Сталин. Сделано» — «Хорошо».

Как, оказывается, легко и просто было солгать недоверчивому тирану.

И это не Жуков позвонил, чтобы доложить об отправке директивы. Он звонил по поводу второго перебежчика. Сам же он о директиве не заикнулся. Это следует из его собственного рассказа. О директиве спросил его Сталин.

А что еще он мог ответить?

Писатель и военный журналист Александр Кривицкий рассказывал, как однажды, уже в конце войны, в Румынии, ему пришлось лететь в бомбовом люке нашего бомбардировщика. Зайцем. Чтобы успеть вовремя доставить в газету информацию.

Некоторое время (достаточно долго) после взлета створки бомболюка оставались открытыми. Кривицкий стоял на какой-то узкой реечке, намертво вцепившись в какой-то трос, и с ужасом смотрел, как далеко под ним проплывает земля.

Потом створки закрылись.

Когда он рассказал об этом случае знаменитому летчику-испытателю Марку Галлаю, тот прокомментировал это так (воспроизвожу по памяти): «Видимо, перед взлетом штурман забыл закрыть створки люка. Уже в полете, летчик, почувствовав, видимо, что самолет ведет себя как-то не так, спросил у штурмана, закрыт ли бомбовый люк. „А как же!“, — ответил ему штурман, только сейчас нажимая на кнопку».

Попробовал бы Жуков сказать, что директива в войска еще не отослана. Через два часа после их отъезда от Сталина.

Ну, а теперь — обещанное документальное доказательство. Лежит оно в открытом доступе, на Милитере. Это уже неоднократно упомянутый мной двухтомный сборник документов под названием «1941 год». Тот самый, что издал в 1998 году Международный фонд «Демократия».

Открываем документ номер 605.

ДИРЕКТИВА КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ ЗАНОВО (так в тексте — В.Ч.) КОМАНДУЮЩИМ ВОЙСКАМИ 3-й, 4-й и 10-й АРМИЙ

22 июня 1941 г.

Передаю приказ Наркомата обороны для немедленного исполнения:

1. В течение 22–23 июня 1941 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.

Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.

ПРИКАЗЫВАЮ:

а) в течение ночи на 22 июня 1941 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22 июня 1941 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточение и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

Тимошенко

Жуков

Павлов

Фоминых

Климовских

Это, как мы видим, трансляция той самой директивы, о которой всё время шёл наш разговор (подписи — Тимошенко, Жуков), но уже с уровня командующего Западным особым военным округом (подписи — Павлов, Фоминых, Климовских) на уровень командования трёх приграничных армий.

Здесь ничего нового нет. Текст полученной из Москвы директивы НКО и Генштаба передан точно.

Но вот дальше мы читаем самое интересное.

Примечания к документу.

Читайте.

«…ЦА МО РФ. Ф.208. Оп.2513. Д.71. Л.69. Машинопись. Имеются пометы: „Поступила 22 июня 1941 г. в 01–45“, „Отправлена 22 июня 1941 г. в 02–25 — 02–35“. Подлинник, автограф…»

Иными словами, документально подтверждается, что директива была направлена в приграничные военные округа вовсе не в половине первого ночи, а, вопреки уверениям Жукова, значительно позднее.

Пометы на бланке директивы в штабе Западного особого военного округа со всей определённостью указывают на то, что директива НКО и Генштаба (Тимошенко, Жуков) поступила сюда в 1 час 45 минут. А директива командования округом (Павлов, Фоминых, Климовских) ушла на армейский уровень в 2 часа 35 минут.

Так что воспоминания маршала Захарова о том, что в Одесский военный округ директива начала поступать во втором часу ночи, вполне подтверждаются тем, что в Западном особом военном округе её приняли ещё позднее, чем в Одесском.

Здесь её вообще приняли без пятнадцати два ночи.

Теперь мы можем установить, кстати, сколько времени должна была занять сама по себе передача документа такого объёма. Посмотрим на время передачи документа из штаба округа в штабы армий. Мы видим, что передача эта заняла 10 минут. С 2-25 до 2-35.

Если предположить, что передавался он в три армии поочередно, а не одновременно, то одна передача по БОДО текста такого объёма в один адрес заняла немногим более трёх минут.

Сколько времени должна тогда занять передача такого документа из Генштаба в пять военных округов? Даже, если передавались они тоже поочерёдно одним человеком с одного аппарата в пять приграничных округов, которым и была адресована эта директива?

Текст в округах принимался практически одинаковый по объёму по сравнению с тем, что транслировался затем на армейский уровень.

Кладём на передачу каждой директивы три с половиной минуты. Умножаем на пять. Получаем в итоге, что передача директивы во все пять приграничных округов должна была занять 17 с половиной минут.

Округлим. Ну уж никак не более 20 минут.

Предположим, что в Западный округ передача пошла самой последней из всех пяти.

В час сорок пять принята в Западном.

Вычесть двадцать минут.

Даже тогда начаться её передача из Генштаба должна была для самого первого округа из пяти — в ОДИН ЧАС ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ МИНУТ 22 июня 1941 года.

Это как раз примерно то самое время, которое указал маршал Захаров.

Иными словами.

Я полагаю, можно считать установленным тот факт, что передача в приграничные военные округа директивы номер один за подписью Тимошенко и Жукова не была окончена в ноль часов тридцать минут, как это обычно утверждалось и утверждается до сих пор в современной военной историографии.

На самом деле, передача этой директивы в округа началась через час после того, как о завершении её передачи доложил Сталину начальник Генштаба генерал армии Жуков.

* * *

Но, может быть, и невозможно было отправить этот документ раньше?

Мы же с вами не специалисты, в конце-концов. Я, кстати, упоминал уже, что не знаю времени, потребного на шифровку документа. Специалистов такой профессии сравнительно немного, и обычно у них не принято распространяться о каких-то подробностях своего ремесла.

Только не надо никому из нас быть знатоком этой деликатной профессии. Не надо нам с вами знать хронометраж той или иной операции, связанной с жонглированием цифрами и знаками.

Нам с вами достаточно посмотреть ещё раз на примечание к указанной выше директиве генерала Павлова командованию трёх своих армий, под копирку воспроизводящей текст директивы Тимошенко и Жукова с добавлением всего нескольких собственных слов.

«…Поступила 22 июня 1941 г. в 01–45», «Отправлена 22 июня 1941 г. в 02–25 — 02–35…»

Итак, считаем.

Получена в 1 час 45 минут.

Затем её надо расшифровать. Прочесть. Переписать слово в слово. Добавить эти несколько слов. Зашифровать снова. Отправить.

На всё это в штабе Западного особого военного округа ушло сорок минут. Сорок минут от получения из Москвы до мгновения, когда офицер штаба округа начал передавать практически тот же самый текст армейским штабам.

А в Москве тот же по объёму документ требовалось всего-навсего зашифровать и отправить.

Теперь, сравним.

В штабе округа отправка директивы заняла, при большем количестве операций с ней, сорок минут.

В Генеральном штабе, даже если считать от 23.00 (понимаю, что это для командования РККА самый мягкий вариант) — два с половиной часа.

Почему?

Ведь выглядит это со стороны, как явный саботаж.

Я, кстати, понимаю, что желающие выдвинуть такое обвинение обязательно найдутся. Поэтому сразу хочу такое обвинение удалить с корнем.

Если бы речь шла об измене на таком уровне, поражение 1941 года стало бы фатальным, а не «просто» катастрофическим. Война была большая. И в дальнейшем имелось ещё много случаев для того, чтобы где-то в чём-то по крупному навредить.

И в дополнение к тому, что произошло в действительности, это стало бы просто гибелью всего. Здесь катастрофой бы не обошлось. Здесь вариант для страны был бы только один. Гибель.

Но гибели всего не случилось.

Поэтому и случился впереди сорок пятый год.

Тогда, что?

Задержка из-за халатности на уровне исполнителей?

Но если бы тот же самый Жуков был твёрдо убеждён в завтрашнем германском нападении, он бы сам наверняка (не Сталин, а он сам) контролировал передачу документа самым жёстким образом, с поминутными звонками и подстёгиваниями подчинённых. Вплоть до того, что стоял бы возле дежурного офицера Генштаба, передающего директиву в округа.

Вот именно.

Если бы был убеждён.

Объяснение, по-моему, заключается именно в этом.

И вот ещё в чём.

Вспомним ещё раз о том, как описал адмирал Кузнецов свой визит в Наркомат обороны.

«…Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной — на трех листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии…»

Но позвольте. Директива, одобренная Сталиным, была совсем короткой. Во всяком случае, не на трёх листах, как отмечал Кузнецов.

Кузнецов путает? Возможно. Хотя мы с вами убедились уже в том, что его воспоминания касательно именно этого эпизода намного точнее воспоминаний того же Жукова.

Подождите-ка.

А ведь существовал и другой вариант директивы. И как раз более пространный.

Вспомним ещё раз Жукова:

… — Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность, — сказал нарком.

— Читайте! — сказал И.В.Сталин.

Я прочитал проект директивы. И.В.Сталин заметил:

— Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.

Не теряя времени, мы с Н.Ф.Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома.

Вернувшись в кабинет, попросили разрешения доложить.

И.В.Сталин, прослушав проект директивы и сам еще раз его прочитав, внес некоторые поправки и передал наркому для подписи…

Обратите внимание на слова Сталина: «короткую». Значит, первый жуковский проект был длиннее. И адмирал Кузнецов упоминал о трех листах. Не привиделось же ему?

Я предполагаю (никому своего мнения не навязываю), что в момент, когда в комнату вошел Кузнецов, Тимошенко и Жуков разговаривали о первом, отвергнутом, варианте директивы, и именно он был в руках у Тимошенко (или Жукова?). Возможно, они надеялись еще переубедить Сталина вернуться к этому первоначальному варианту.

На этом и потеряли время, не отправив вовремя окончательный вариант директивы в войска.

Думаю, в этом и заключается разгадка промедления с передачей в округа директивы о приведении войск в полную боевую готовность.

В связи с этим хочу заметить вот что.

Директиву N1 много критиковали за половинчатость.

Но, во-первых, лучше уж такая, чем вообще никакой.

И, во-вторых.

А был ли жуковский вариант (на трех листах) более соответствующим обстановке?

Вот кстати, если кто желает покритиковать содержание директивы номер 1, сравните ее с тем вариантом, что привез Сталину Жуков. И о котором Сталин сказал, что он не годится.

Вам он неизвестен? Не переживайте, мне он тоже неизвестен. И никому неизвестен.

Потому что Жуков его не воспроизвел.

Смотрите, что получается. Сталин заставил военных дать в войска никуда не годную (нам так говорят) директиву. Но СВОЙ вариант директивы, который Сталин забраковал, Жуков публиковать постеснялся. Такой вот стеснительный был у нас военный гений.

Был бы понахальнее, мог ведь нам его показать. Ткнуть всех носом: вот какую ерунду заставил его написать Сталин — а вот какую конфетку привез ему он — гениальный Жуков.

Никто не догадывается о природе такой застенчивости? В данном конкретном случае?

Не знаю, будет ли когда-нибудь найден этот документ. Черновики и проекты обычно не сохраняются, поэтому всплывают исключительно редко. Но то, что он соответствовал обстановке еще меньше, чем Директива номер 1, по-моему, очевидно.

Обратите внимание на то, что Жуков в своих мемуарах не только не воспроизвел предлагаемые им (и отвергнутые Сталиным) меры, но даже не посожалел о том, что его вариант был забракован Сталиным.

Он о них просто промолчал.

Отсюда можно предположить, что Сталин, отвергнув вариант Жукова и предложив более короткий, был тогда прав.

Так это было или не так на самом деле, сейчас уже не установишь.

Можно только предположить, что несостоятельность первого варианта директивы стала ясна самим её авторам только спустя некоторое время.

А тогда, вечером 21 июня они вполне могли его считать более удачным. И пытаться предложить его Сталину ещё раз.

Повторю, что это единственное, по-моему, внятное объяснение задержки передачи в округа известной нам директивы. Другие варианты попросту не хочется рассматривать. Поскольку они совсем уже уничижительно характеризуют наших полководцев.

Но даже в этом, самом благосклонном для них варианте объяснений, мы можем отчётливо видеть самое главное в их поведении.

Спокойствие и невозмутимость, которые демонстрируют высшие военачальники, задерживая по времени приведение войск в боевую готовность.

В данном случае, неважно даже и то, правы они были или нет.

Важно то, что их обычная неторопливая реакция на то, что время уходит, а приказ войскам всё ещё не отдан, может говорить только об одном.

Она говорит о неверии в то, что немецкое нападение действительно произойдёт завтра утром.

Обратите внимание ещё и на такой малюсенький совсем, но весьма выразительный штришок.

Звонок Кирпоноса Жукову о втором перебежчике прозвучал примерно в 24 часа.

А когда он сообщил об этом Сталину?

Сразу?

Он позвонил ему лишь через полчаса — в 00.30. Это по его же собственным словам.

Иначе говоря, если вспомнить Василевского, всё в Генштабе в это время находится в невиданном напряжении. А начальник Генштаба свою активность в это время только обозначает. Никуда на самом деле не спеша.

* * *

Вернёмся снова к уверениям высших военных чинов в том, что Сталин не верил в немецкое нападение. А они сами не просто верили — они просто стопроцентно были убеждены в этом.

Вот вам картина их действий в тот самый момент, когда они получили (заметьте) прямой приказ Сталина немедленно поднять по тревоге войска приграничных округов.

Слово «приказ» я употребил не случайно. Потому что в изложении Жукова получается, нечто вроде такого — «мы-де канючили, канючили, и наконец уломали Сталина согласиться с нами, он махнул рукой — делайте, мол, что хотите».

На самом деле, понятно же, что военные получили наконец приказ — поднять войска по тревоге.

Ещё раз подчеркну. Со стороны Сталина это было никакое не пожелание. Это был ПРИКАЗ главы советского правительства, отданный им военному руководству.

И как же выглядят в этой ситуации две эти стороны — Сталин и военное командование?

Вспомним и такой ещё интересный момент.

Жуков говорит, что военные руководители (Тимошенко, Жуков, Ватутин) пока ещё ехали по вызову Сталина… «договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность…».

Однако из дальнейшего описания мы видим, что Сталина уговаривать не пришлось.

Он согласился с этим сразу.

В другой формулировке, но согласился.

Уговаривать его не пришлось.

Почему?

Если, по версии Жукова, Сталин все это время не верил в возможность нападения немцев, почему сейчас он мгновенно согласился, что нападение все же возможно?

Перебежчик?

Несерьезно. Один факт в таком важнейшем вопросе (буквально — жизни и смерти) никогда и ничего не решает. Здесь опираются обычно на совокупность фактов.

Да и смешно это. Некий фельдфебель точно знает, что вся германская армия (не его собственный батальон и не полк) утром перейдёт в наступление от моря до моря…

А вдруг, действительно, провокатор? Сумасшедший, наконец?

Серьезным этот факт мог быть для Сталина (вспомним ещё раз о его недоверчивости) только в том случае, если он лёг на уже почти сложившуюся картину.

В конечно итоге, в сухом остатке остаётся вот что.

Сталин, уверяют нас, не верил в немецкое нападение. Именно Сталин тормозил поэтому приведение войск в боевую готовность.

Это то, о чём нам всё время говорят.

Но именно Сталин отдаёт приказ военному руководству поднять по тревоге войска.

Это то, что он сделал тогда на самом деле.

Военное командование было убеждено в неотвратимости завтрашнего нападения немцев и требовало поэтому у Сталина разрешения поднять по тревоге войска.

Это то, о чём нам всё время говорят.

Но получив, наконец, от Сталина приказ на приведение войск в боевую готовность, выполняют его с очевидной неохотой. Во всяком случае, тормозят его выполнение на несколько часов.

Это то, что сделали они тогда на самом деле.

Вот и сравните.

Слова.

И дела.

И делайте выводы.