Эдвард был не в духе. Ел мало, зато поглощал эль. Говорил он пока с одним Джимми, а когда я попытался к нему обратиться, сказал, что еще слишком слаб для этого. Войдя, я застал его полулежащим на койке.
— Хорошо бы мы могли поговорить, как встарь.
Эдвард уже окреп настолько, что смог приподняться на локте и по привычке намотать локон на палец. Его взгляд был направлен куда-то далеко, не на меня.
— Ты мне понадобишься в Испании. Причем здоровый.
Ответ Эдварда прозвучал еле слышно. Позволь он, я бы подпер моего штурмана веслом, чтобы он мог выпрямиться во весь рост и поговорить со мной как подобает. Эдвард лег на другой галс, поменяв локоть, и посмотрел мне в глаза. Он по-прежнему стоял на том, чтобы идти к Тортуге.
— Все это сказки, — произнес мой приятель, снова перенося вес на другую руку, закручивая другой локон. — А клад — фальшивка. Должно быть, мой отец свихнулся на нем.
— Тогда и король свихнулся, — заметил я. — Так ты разгадал загадку?
— Может быть, — ответил Эдвард, снова опираясь на локоть. — Я вспомнил, где видел эту строку. — Он еще раз подвинулся и смерил меня взглядом. — У одного древнего поэта. Я читал его в доме отца. Удивительно, как мне раньше это не пришло на ум.
— Ты знал — и никогда не рассказывал?
— Я только недавно вспомнил. — Он поправил подушку под головой. — И ты стал бы на меня давить, Джон.
— Верно, стал бы, — согласился я, перекидывая ногу через сиденье стула. — Соломон тоже знает, откуда строка. Сказал, что я удивлюсь, узнав ее смысл.
— Это цитата из одной довольно известной книги, — сказал Эдвард. — В трактире у Пила ты ее не нашел бы. Ее сочинил римский поэт. Вергилий. Он тебе, случаем, не знаком?
— Не имел удовольствия. Хотя знавал я когда-то Виргил а, жалкого воришку.
— Вергилий написал поэму «Энеида» — о том, как был основан Рим. Эта строка из нее.
— Значит, нам нужно сменить курс на Рим? Только скажи, и я разверну корабль.
Эдвард затрясся от хохота. Я уже давно не слышал его смеха — с тех пор как проволок Пью по палубе на булине.
— Не стоит, Джон. Поэма была написана много веков назад. А строка, как бы я ее передал, означает, что нам нужно искать успеха на новом поприще. «Быть благосклонным к новым начинаниям», и только. Соломон ничего не прибавил бы ни к строке Вергилия, ни к моим словам.
— А я прибавлю. У меня был разговор с нашим новым знакомцем, — произнес я, поднимаясь со стула и вытирая руки о чулки. — На мои слова «Audacibus annue coeptis» он расхохотался от души, точь-в-точь как ты сейчас. Чудное зрелище — этот его смех, доложу я тебе. Соломон знает, что говорит.
— Там нет никаких тайных смыслов, клянусь тебе. — Эдвард откинулся на простыни, словно погружаясь под воду.
— Со стороны все выглядит иначе, — сказал я. — Один может заметить то, чего не заметил другой. Если верить Соломону, строка переводится именно так, как ты сказал.
Эдвард вздохнул с облегчением.
— Однако, — продолжил я, — тот малый, Вергилий, тоже писал о поисках. Его герой отправляется за моря ради своей семьи. Это ли не совпадение? Наш герой — такая же морская душа — плывет навстречу судьбе, которая, как мы знаем, дарит ему право на трон. Занятно, сказал бы я. Мне всегда казалось, что мы охотимся за кладом королей. Или, быть может, фараонов. Нет, скорее королей, раз король вырезал твою семью. Ни в Библии, ни в ее тайнах я не сомневаюсь.
Эдвард чуть не слетел со своей койки.
— Я Вергилия давно читал.
— Это еще не все.
Тут Эдвард покраснел, как «кровавая» надпись на странице его книги.
— В конце герой становится царем.
— Но, Джон… — вырвалось у него. Он почти излечился.
— Отдохни, парень, — сказал я ему. Эдвард разинул рот, но ничего не сказал. — Да-да. Ты и так много сегодня наговорил. Целый трактат. Тебе нужно отдохнуть.
— Соломон может просветить тебя касательно фараонов, — произнес Эдвард.
— Как увижу, спрошу. Я ценю твой совет. Но прежде чем ты заснешь, мне нужно еще кое-что сообщить. Мы плывем в Испанию. Не только ради нашего клада, но и ради сокровищ дона Хорхе. И если мы отыщем Вергилия у него в библиотеке, Соломон почитает его у твоей постели, если захочешь.
— Я не стал бы ему доверять, — выдавил Эдвард.
— И незачем. Сейчас нам нужно довериться только испанским дублонам. Я уже вижу, как они польются из бочонков подобно вину. Только представь, Эдвард! Фонтан золота. Трупы испанцев у наших ног. Луна над холмами. Дерзкий побег в ночи. «Линда-Мария» с раздутыми парусами мчится по волнам. Хорошо бы испанцы послали за нами погоню, чтобы мы отправили их кормить рыб. А потом какой-нибудь другой Вергилий опишет наши подвиги в поэме, и кто-то прочтет ее у камина и окажется рядом с нами, будет сражаться за золото, резать глотки испанцам и купаться в деньгах.
— Как бы нас самих не перерезали, как сойдем на берег, — заметил Эдвард и снова оперся на локоть. — Я не хочу умирать на суше, тем более испанской. Смерть не подвиг, Джон. Твоя история хороша. Только вот некому будет ее рассказывать.
Его лежанка была сколочена из досок и крыта соломенным тюфяком. Я мог бы проломить ее ударом ноги, но передумал и вместо этого опустил Эдварда на подушку.
— Ну ты и неженка. Мы сами история. Весь этот пропащий мир — одна большая выдумка. Вот что нас отличает от сухопутных крыс: мы видим свет таким, каков он есть. Зато они плавают по молочным рекам с кисельными берегами. А мы дышим солью, пока она не сожжет нам легкие и не высушит глаза. Да и что нам с того, если некому, кроме нас, будет рассказывать о том, что было? Приключение-то останется. А если хотя бы один уцелеет, он сможет все вспомнить и обсудить наедине с собой. Даже в испанской тюрьме. Даже перед казнью. Он будет знать, что пережил приключение, и никто у него этого не отнимет.
Эдвард покачал головой, и его кудри разлетелись в стороны, словно у девицы, дающей отказ.
— Все уже решено, — сказал я. — Пойдут четверо. Они же вернутся с золотом. Нас от него отделяет только река крови. Испанской крови, Эдвард.
Он сел. Видимо, разговоры о богатстве его укрепили.
— Сдается мне, ты бы нас всех продал, будь такой шанс. И сказал бы, что для нашего же блага. Ты продолжал бы так говорить, даже бросая наши кости в море. Убедил бы себя, что мы заслужи ли лучшие места в команде Старого Ника. Иногда я думаю, что ты сам дьявол, Джон.
— Он не так обаятелен, — ответил я Эдварду. — Ия бы вас не продал. По крайней мере, задешево. За сокровища королей — может быть. И за славную драку.
Эдварду понравилась моя похвальба. Он усмехнулся.
— Какое золото без крови? — добавил я, видя, что вернул его хорошее расположение. — Все равно что повозка без лошадей.
— Ты забрал мою шпагу, Джон. — Эдвард отвалился от меня и снова поглядел мимо. Затем он сделал попытку встать и поморщился. — Ты лишил меня шпаги ради какого-то Соломона.
— Это — вчерашний день, — ответил я. — Он хорошо дерется. И знает латынь. И твердо стоит на палубе. Сегодня, пока ты здесь лежал, Соломон успел слазить на марс.
Эдвард опять попытался подняться и едва не упал — только усилие воли его удержало. Было больше похоже на то, что тлеющая в душе ненависть придала ему сил.
— Рад видеть, что ты идешь на поправку. Соломон лез по вантам на одной руке — берег вторую, куда ты его ранил. Джимми глазам не мог поверить. Интересно, сможешь ли ты когда-нибудь забраться на марс?
Эдвард медленно одевался — без сомнения, из-за боли.
— По мне, лучше оставить его в живых, Эдвард. Он очень ловко фехтует. Однако если ты намерен с ним рассчитаться, то пойди и убей. В противном случае это будет укором мне, поскольку я тебя обучал.
Эдвард накренился. Я велел ему не терять равновесия, когда будет идти по моей палубе. Он хлопнул шляпой по бедру, скривился и последовал за мной наверх. Перо от шляпы на миг застыло в воздухе и медленно опустилось. Эдвард стоял твердо. Я стиснул ему плечо. Он снова вздрогнул от боли.
— И все-таки я бы оставил его в покое. Очень ловко фехтует, — повторил я перед самым выходом и добавил: — Какое чудное нынче море!
Море и впрямь было приятного темно-бирюзового цвета.
Матросы смотрели на Эдварда. Он ничем не выдал боли — раздавал команды так, словно его ноги не были стянуты бинтами, только по шканцам прогуливался несколько скованно. Забираться на марс ему, без сомнения, пришлось через силу, но никто не заметил, чтобы он дрогнул во время подъема. Эдвард мучился, но не подавал виду. Я остался им доволен.
Мне также выпало счастье сообщить Соломону, что он будет сопровождать меня в Испании, однако же обещание расправы с испанцами не вызвало в нем благодарности. Вдобавок, как он сказал, его сильно беспокоило участие Эдварда в походе. Я заверил Соломона, что Эдвард не тронет и волоска в его бороде без моего приказа, поскольку беспрекословно мне верен. Я решил утешить его тем, что с нами пойдет Бонс, который такой же мастак драться на шпагах, как и пить. Соломона и это не обрадовало. Он заявил, что на время похода следует отлучить Бонса от выпивки. Я сказал, что ни за что не разделил бы их, поскольку дело требовало стойкости, а Бонс без рома будет хныкать всю дорогу.
Соломон упрямо побрел прочь и устроился у гакаборта — на том самом месте, где любил стоять Кровавый Билл. Команду на миг взяла оторопь. Джимми с Луисом переглянулись, но затем все разошлись по своим делам, словно ничего не случилось. Пью, как обычно, слонялся по палубе и чуть не споткнулся о Соломона, шарахнулся назад, хватая ртом воздух, точно увидел призрака. Соломон же стоял, безразличный ко всему, и смотрел перед собой — не на море, как Кровавый Билл, а на какую-то точку вдали, зримую лишь для него.
Помнишь закат того дня, когда мы отправились за испанским золотом? На воде полыхало солнце, и я направлял «Линду-Марию» по этой сияющей дорожке. А потом взошла луна, и перст ее света, бледный, как выбеленная кость, указывал нам путь в Испанию.
Я огляделся. Бонс храпел, Эдвард нес вахту, Джимми стоял у руля.
— Держишь курс на луну? — спросил я его.
— Как вы велели, — ответил он, поворачивая штурвал с тем, чтобы поймать ветер.
— Продолжай в том же духе, — сказал я. — Точно, это он указывает нам путь. Своим собственным пальцем.
— Кто? Я никого не вижу. — Джимми задрал голову к гафелю, затем к кливеру.
— А ты приглядись получше.
Джимми скользнул взглядом до запасной мачты, пошарил глазами по округе, осмотрел грот, грота-шкот и его утку, закрутился на месте, разглядывая борта. Махнул головой к гальюну, снова вернулся к парусам, оглянулся на бейфут.
— Признаться, никого не вижу.
— Это наш старинный приятель, Джимми. Много лет, как покойник. Это он, я уверен. Сошел в свете луны. — Джимми только собрался спросить, кого из команды я имел в виду, как я избавил его от трудов. — Черный Джон — вот кто. Сам Черный Джон указывает нам путь.