Из наших поймали человек пять, не больше. Дима, оказавшийся хозяином кафе, отделался штрафом, потому что уйти, конечно же, не мог. Ни Лады, ни Даниила, как я узнал, в тот момент не было, да и не планировалось. Это наводило меня на определенного рода мысли.

Я взял с собой на работу гражданскую одежду, потому что вечером планировал зайти к Даниле. Ну, точнее, ко всей Организации, но место, куда они перебралась после облавы, никто благовидно обозвать не успел, так что про себя я говорил просто «к Даниле». Не «к Ладе», потому что видеть ее мне сейчас хотелось в меньшей степени, не «к Диме», потому что его я так и не видел, хоть и говорил себе все время, что нужно обязательно его навестить. Бумаги я таскал через раз — Даня предупредил меня, что сейчас стало значительно опаснее и стоит быть куда осторожнее. Это я и так знал, учитывая то, что на почте я уже вполне освоился и держался гоголем: после «ухода» Славы, как говорили в отделе, мне стало не с кем общаться, и обеды я проводил в обществе бескрайне обрадованных этим операторш — рассадником сплетен, корпоративных баек и неподтвержденных фактов. Это было больше весело, чем познавательно, но хоть как-то развеивало скуку.

Я регистрировал письма, и одно из тех, что я держал в руках, было адресовано мне. Я потеребил отрытый край, отмагнитил его и вытащил изрядно помятый листок. Письмо от матери, которое я получил недавно. Занятно.

Я принялся читать, вспоминая, что вижу впервые. Впервые я видел многое — целый лист. Мама рассказывала, что на жизнь отца было покушение, почти сразу после моего отъезда. Кем, почему — не известно, отец всегда был политиком мирным, без явно выраженных противников, двоим нападавшим удалось скрыться, а у третьего во время допроса остановилось сердце.

Что с отцом — я из письма не выяснил, оставалось надеяться, что он хотя бы жив. Хотя об этом, конечно, сообщили бы в газете — газеты я получал регулярно.

Вот оно как, значит. Выходит, что письма все же доходят, хоть и в несколько урезанном виде. А ведь по листку и не поймешь, что были вычленены несколько абзацев. До меня начало доходить, до чего же хорошо выстроена эта система.

Письмо я отправил на стеллаж, а сам сел читать. Надо предупредить мать, чтоб бумагу зазря не тратила, а то здесь такие тайны кругом, что не вздохнешь.

С работы я выползал поздно: к концу дня, как обычно, образовалась прорва дел, которые срочно необходимо было выполнить. Пришлось выполнять, не убежишь же.

Вот уже неделя, как темнело раньше, чем я уходил с работы. Петлять по зыбкой темноте, рассеянной светом аэростатов, мне не хотелось, так что я поймал такси и направился за второе кольцо, опоясывающее центр города. Неблагополучные, надо сказать, районы.

Сидя на заднем сидении аэромобиля, я быстро переодевался — стягивал с себя ультрамариновую футболку с белым логотипом, надевал мятую серую рубашку. Ничего страшного — куртку поверх, и никто ничего не заметит. Водитель косился на меня странно, но ничего не говорил; еще бы, успел наверняка отметить форму и бляху. А кому хочется на свою голову что-то наговорить?

Я расплатился за быструю езду, вышел на улицу и скрылся в переулке, ведущем к задним дворам нескольких заведений общепита, где дым всегда стоял коромыслом, а жир оседал прямо на стенах. Я протиснулся в одну из тяжелых железных дверей без кодового замка и начал свой спуск вниз, по крутой металлической лестнице с шаткими рифлеными ступеньками. Там, куда я спустился, было темно, и шаги гулко отдавались от стен. Я повернул влево, на ощупь опустил ручку двери, оказавшейся совсем рядом, и вошел в комнату. В глаза мне ударил свет; звук, до того изолированный толстыми стенами, полился в уши. Кажется, здесь были все. Хм, те, кто остался. Не так давно Данила рассказывал, что многие попросту повыходили из Организации — кто-то из страха за семью, кто-то — по своим личным мотивам, кто-то и вовсе ушел в декрет. Что-то до меня такое дошло краем уха: будущие счастливые родители вылетели из Организации со скандалом и тут же попались в руки Надзора. Ребенка-то у них не конфискуют, но нервы потреплют изрядно.

Вот и Даниил. Он поднялся мне навстречу, протянул руку. Я пожал ее и сел на свободный стул рядом, ожидая, пока закончится прерванный мною разговор, и украдкой поглядывая на собеседницу Дани. Та оказалась высокой девушкой с правильными чертами лица, темными глазами и волосами, собранными в конский хвост. На блузе у нее болталось столько значков и нашивок, а говорила девушка так властно, что мне на мгновение стало жалко Данилу: в разговоре она, кажется, доминировала.

— Ну ничего себе, — присвистнул я, когда мадам удалилась неженской широкой походкой. — Это что сейчас было? Даниил ответил не сразу: он поправил галстук, отпил чаю и только потом повернулся ко мне.

— Жаль без Димы остаться: уж какой он кофе готовил. А это не что, это одна из охранниц женского отделения шатуровской тюрьмы. Не советую тебе с ней… конфликтовать.

Я с готовностью закивал, принимая совет. Как-то уже расхотелось вообще контактировать.

— А что она здесь?..

— Она одна из нас, — перебил меня Даниил, протягивая пустую чашку, на дне которой лежало несколько сморщенных красноватых листиков. — И постарайся воздержаться от мыслей на эту тему.

Я взял чай и залил его кипятком из кувшина с термодном. На поверхность воды всплыла пара чаинок, повалил приятный по температуре пар.

— Мы с ней обсуждали дело Славы. Ну, можно ли его оттуда вытащить, и если да, то как, — и Данила внимательно на меня посмотрел. Я посмотрел в ответ, пожав плечами. Сейчас он скажет, что я должен в этом участвовать, и я, конечно же, соглашусь, потому что Славик мне вроде как стал другом за ту короткую неделю, что мы работали вместе. Но парень, будто уловив что-то в моем взгляде, не стал развивать тему в неинтересном мне направлении, а взялся за другое. — Это сейчас очень актуально, потому что людей мы теряем на каждом шагу. Знаешь, бывает такая черная полоса, которая начинается в понедельник и длится себе, длится, длится. А ты все бьешься, и никак из нее не выползешь. Но, как любой дурак, веришь в мистическую зебру. Верно говорю?

И снова заглянул мне в глаза. Да что ему от меня надо? Я кивнул.

— Понимаю. Но зебра ведь вполне себе реальна. Значит, будет и белая полоса, верно?

Даня горько усмехнулся.

— Боюсь, к белой полосе доползу я один. Вчера прямо в квартирах арестовали Алексея, Свету и Серого. Просто прошли по подъезду, позвонили в нужные квартиры и схватили на входе. Вот и все. За неделю мы не досчитались десятерых. Бумаги теряются, жгутся, мнутся, топятся. Интересно, это конец Организации или просто у меня в жизни все неладно?

Я коснулся его плеча. Нет, а чем я-то мог помочь, кроме молчаливой поддержки? Вот и я думаю, ничем. Значит, буду молчать и поддерживать. Пусть выговорится.

— Глупая это была затея, — Данила дернул плечом, то ли размышляя о чем-то, то ли отталкивая меня. На всякий случай я руку убирать не стал. Тот не продолжил.

— Ладно, мне пора, — я вздохнул и поднялся. Мне еще будет о чем подумать.

На улице завывала мокрая вьюга, и я никак не мог поймать такси.