Купол, который он строил

— Бранд раздражал его еще со школы. У него был громкий голос, торчащие во все стороны соломенные волосы и россыпь веснушек, угнездившихся на щеках, но обошедших своим вниманием крупный нос. И все равно они почти десять лет дружили, прерываясь на незначительное время после скандалов, чтобы отдохнуть друг от друга. А потом Бранд уехал на континент учиться, и все затихло: больше настолько же шумных и надоедливых людей он не встречал. А потом Бранд вернулся, когда началось похолодание, чтобы быть с родителями — но Курту показалось, что он вернулся, чтобы его доставать. И, несмотря на все изменения, произошедшие с Брандом (ветвистый шрам на щеке, например, или круги под глазами), оставался самим собой. Теплая дружба с ним чередовалась всплесками недовольства и ссорами. Доходило и до драк. И вот Бранд сидел на стуле, нахохлившись, и только зеленые глаза хитро сверкали из-под соломенной шапки. Он следил взглядом за вышагивающим по комнате Куртом, то и дело щурясь, как будто погружался в теплую ванну, а не сидел на холостяцкой кухне старого друга.

— Серьезно? — громкий голос резанул по ушам, и Курт поморщился. — Они запустили новый тип, похожий на человека? Это не круто. Бранд во всем всегда сомневался. Все новое, на его взгляд, было ненадежным, старое — слишком хрупким. Новый тип мастеров — вместо привычных животных форм — казался ему преступлением после человечества.

— Да какая разница, какой тип? — вяло попытался отбиться Курт. Он снова замерз — едва погретая кухня легко теряла тепло из-за сквозящих щелей. Давно стоило их заделать.

— К тому же, человеческая фигура вмещает больше, чем какая-нибудь обезьянка.

— Зато меньше, чем кит, — немедленно съехидничал Бранд. — А вообще, ты же знаешь, что человек — самое опасное существо на свете.

— Это просто бензомастер, — устало повторил Курт. — Просто бензо-мастер. Нефть, движущийся каркас — и ничего лишнего. У него даже мозга нет. Бранд воздел палец к потолку, на мгновение приняв вид пророка Моисея.

— То, что у них до сих пор не было мозга — не значит, что его когда-нибудь не вложат. Но чем-то же они думают? Когда ты говоришь «Паппи, ко мне!», Паппи же идет. Чем же Паппи понимает, что ему нужно что-то делать, если у него нет мозга?

— Во-первых, у него должны быть датчики движения и голоса.

Во-вторых, только ты мог назвать бензомастера Паппи. Бранд всплеснул руками.

— Не смей обижать моего Паппи! Все лучше, чем назвать его какой-то буквой. Ему ведь обидно. И если кто-то предложит мне поменять Паппи на человека, ни за что не соглашусь. Бензомастера должны были привезти к четырем — но к весьма относительным четырем, потому что нынче часы частенько заедали и показывали разное время. В общем, ожидать курьеров стоило весь день: но с половины первого до семи — точно. А вялый спор с Брандом — в котором Курт концептуально был со всем согласен, но признавать этого не хотел — грозил затянуться. Бранд наверняка потребовал бы немедленно распаковать мастера, подключить его — ну и что, что он все тут зальет, — а потом бы долго, со вкусом расписывал бы все его недостатки. Закончилось бы это тем, что Курт клятвенно пообещал его вернуть разработчикам, плюнуть им в лицо и потребовать немедленно вернуть старый образец. Курт, конечно, так бы не сделал. Ему было все равно; не хотелось портить отношения с прямым начальством; не хотелось соглашаться с Брандом; в самом деле, бензомастер размером с человека вмещал куда больше топлива, чем какая-нибудь кошечка или собачка; а еще он самым банальным образом не любил животных. Но это вообще мало относилось к делу. Они еще долго пили чай, и Бранд, потеряв интерес к теме бензомастера, которого никак не везли, пересел на своего любимого конька: кликушествовал о Рагнареке. Семь лет, говорил он, и все — конец всему живому. Большая собака съест главного бога, и после этого все полетит по наклонной. Курт возразил, что все уже очень давно идет не так, как следовало бы, поэтому, наверное, Фенрир давно уже сожрал Одина со всем потрохами. Потом подумал, что, в самом деле, седьмой год уже творится эта ерунда. Но, чтобы не терять рациональности в собственных глазах, упрямо вскинул подбородок и занудно прогудел:

— Во всем виноват не Рагнарек, а вулкан в Новой Зеландии. У меня такое ощущение, Бранд, что ты видишь во всем этом заговор масонов. И фей. Когда ты в последний раз с ними разговаривал? Бранд удивленно моргнул, видимо, успев зацепиться за мысль о масонском заговоре.

— С кем?

— С феями, Бранд, с феями, — фыркнул Курт.

— Слушай, да пошел ты!

— Да пошел, пошел… И Курт в самом деле пошел открывать дверь курьерам — те привезли бензомастера и теперь пыхтели, пытаясь протолкнуть короб в полтора человеческих роста в дверь.

— Атли Курт Мемфис? — поинтересовался тот, что пониже, с бегающими маленькими глазами. В руках он держал планшет для записей.

— Вроде того, давайте распишусь, — Курт чиркнул загогулину вроде своей фамилии на экране. Он уже дал, наверное, сотню расписок за этот несчастный новый образец. И неразглашение, и материальная ответственность, и договор на использование, как будто в собственность Курта перешла не коробка размером с холодильник, а десяток ядерных боеголовок.

— Сами подключите? — с затаенной мольбой поинтересовался старший курьер, которому совершенно не хотелось торчать тут, на окраине города, а тем более, связываться с патрульными. Патруль — организация полезная, суеверно считал он, но лучше держаться от них подальше. Мало ли что. И, прихватив планшеты, курьеры откланялись, и было слышно, как во дворе месит колесами снег их грузовик. Бранд тут же появился рядом и принялся сдирать пленку с коробки, которая на поверку оказалась из плотного полупрозрачного пластика.

За передней стенкой можно было рассмотреть черную вытянутую фигуру, тоже затянутую в полиэтилен.

— Подключаем? — радостно, как будто эту коробку подарили ему на день рождения, поинтересовался Бранд.

— Нет, — вдруг нахмурился Курт. — Мне нужно идти, подключать буду уже завтра. Курт отвернулся, хмурясь: ему не очень понравилось его же собственное чувство, ощущение малопонятной ревности, которая вряд ли была вызвана вдруг вспыхнувшей любовью к коробке. Но Курт быстро пришел к выводу, что его просто бесит Бранд. И все, никаких других причин к тому, чтобы подключать бензомастера без него нет.

— Ладно, — Бранд не обиделся, только пожал плечами и начал надевать парку, выжидательно наблюдая за Куртом из глубин мехового капюшона. Тот тряхнул головой, придумывая отговорку, и, не придумав, кивнул:

— Иди сам, не жди меня. Я в душ, — и демонстративно повернул ручку нагрева бойлера. Бранд кивнул, махнул рукой и вышел за дверь, впустив в квартиру немного стылого воздуха. Курт вздохнул и отвернул ручку назад, притушив начавший булькать бойлер. Никуда идти он, конечно, не собирался. Поэтому неспешно обошел наполовину раскуроченную коробку, сверил серийный номер (F-1), дату выпуска, зачем-то обошел еще раз, и когда, наконец, стало бессмысленно оттягивать, подцепил и вскрыл переднюю стенку. Нечто, похожее на человека, полностью вылепленного из сгустков нефти, стояло, плотно угнездившись в ложе из проводов и микросхем, в которых Курт никогда не разбирался и не интересовался. Но подключить бензомастера он умел. Курт воткнул провода в гнезда на плече, нашарил кнопку в дальней стене коробки и вдавил ее до упора. Тут же рядом замигал датчик, побежала строка зарядки. Курт наконец-то успокоился и, не дожидаясь конца зарядки, пошел наливать себе кофе. Крупинки, растворяясь, закружились в недрах кружки с подогревом, умиротворяя Курта. Он взобрался на высокий стул, облокотился на стол, подпер кулаком щеку и долго, задумчиво рассматривал образующуюся мутную жижу. В детстве он очень любил, когда отец варил кофе сам, в настоящей мятой турке, и сам же молол зерна, высыпая их из промасленного крафтового пакета. Сейчас же особенно не наваришься, приходится довольствоваться тем, что есть. От созерцания кофейной гущи его отвлек низкий, хорошо поставленный мужской голос:

— Зарядка завершена. Курт вздрогнул, по спине прокатилась липкая дрожь. Только через пару мгновений, когда он понял, кому принадлежит этот голос, Курт обернулся и слез со стула. Казалось, что бензомастер ни на йоту не поменялся, но голос шел именно от него. Видимо, были очень хорошие голосовые датчики. Вот их-то и следовало проверить, все ли исправно. И если уж умельцы наделили бензомастера голосом, значит, это зачем-то им было нужно.

— Итак, Эф-1… Но голосовой датчик его тут же перебил:

— Я думаю, что просто «Эф» будет звучать лучше.

— Ты не можешь думать, у тебя нет мозга, — рассеянно повторил свою старую мысль Курт. — И процессора тоже нет.

— Если у тебя нет мозга, это не значит, что у других его нет, — мгновенно среагировал бензомастер. Курт опешил. Внимание. Впервые за всю историю мира бензомастер нахамил своему напарнику. Хрен с ним, если он просто разговаривает. Но вот так вот открыто хамить — это нонсенс. Поразительными качествами умники из отдела разработок наделили этот кусок нефти на скелете. Курт был близок к тому, чтобы последовать совету Бранда: бежать, отказываться, плевать в лицо.

— Так, значит, просто Эф тебе нравится больше. Хорошо. А что ты можешь еще такого, чего не могли зверушки?

— Я могу поддержать беседу о тайнах мироздания, если тебе станет скучно в дороге. Но, думаю, тебе это не интересно. Когда бензомастер говорил (точнее, когда голосовые датчики воспроизводили звук), на его лице ничего не менялось. Создавалось впечатление, что он вовсе не говорит.

— Так, хорошо, — Курт глубоко вздохнул. — Спокойно. Ты молчишь, я скоро вернусь. И, накинув парку, выскочил на улицу, вдев босые ноги в расстегнутые ботинки. Непослушными пальцами набрал номер приемной.

— Ну что, Мемфис, получил?

— Это, простите, что? Секретарша Хильди некоторое время помолчала, причмокивая губами, потом все же ответила:

— Я тебя, наверное, свяжу с Гансом. Он должен знать, о чем ты говоришь. И не успел Курт ничего ответить, как в трубке раздались гудки.

После трех гудков появился голос, и Курт, похоже, понял, кто подарил бензомастеру его незабываемые интонации.

— Понравилось?

— Безумно, — раздраженно ответил Курт.

— Ладно, Курт, не гони коней, лучше слушай. Что-то там ребята наши намудрили, напихали всего, что могли, но получиться должно было что-то очень крутое. Так что ты присматривайся к нему, притирайся, а каждый вечер пиши мне отчет. Можно кратко и в свободной форме.

— Но он мне хамит, — возмутился Курт.

— Ничего он не хамит, тебе показалось, — равнодушно отозвался Ганс. — Все, давай, до связи. И отключился, не успев выслушать заготовленную Куртом тираду. Но, впрочем, собеседник ему нашелся довольно быстро. За спиной заскрипела дверь, и в проеме появился Эф.

— Ну, как?

— С ума сойти, — выдохнул Курт и зашел в квартиру, запихивая бензоматера вместе с собой. — Выстудишь сейчас всю квартиру — пошлю тебя назад. Но пол уже был холодный. Пришлось идти за теплыми носками и, закутавшись в одеяло, ждать, пока он снова нагреется. Эф оказался так себе собеседником. До человекообразного бензомастера у Курта была безмолвная и безымянная кошка. Кошка вилась у ног, но никогда не прикасалась, держа дистанцию — и совсем не оставляла следов. Эф же походил по комнате, впитывая какую-то информацию, а затем сел на край дивана, уже занятого Куртом. Несколько капель черной бликующей жидкости скользнули по его телу и коснулись дивана. Курт, увидев это, со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

Бензомастер тут же поднялся:

— Нет ничего, не пыхти. Видишь, ничего не осталось. Но Курт все прекрасно видел. И его очень возмутили жирные следы, оставшиеся на бархатистой, как кожурка персика, обивке дивана. Эф был большим — и пятно оставил приличное.

— Вот это, — Курт ткнул пальцем в след. Даже на подушечке осталась маслянистая пленочка.

— Ничего страшного, — легкомысленно отмахнулся Эф, чем напугал Курта еще больше, нежели просто своей способностью мыслить и хамить. Бензомастер уселся на высоко стоящий у стойки стул, сделанный из пластика — уж к порче его-то хозяин никак не мог придраться. В конце концов, все в этой квартире было казенным.

— Послушай, Атли, если нам придется…

— Нет, это ты послушай! — мгновенно вспылил Курт, откидывая одеяло. Пол уже прогрелся, поэтому можно было возмущаться, не опасаясь, что замерзнут ноги.

— Никто так меня не называет. И ты не смей. Просто Курт. То, что я не могу сломать тебе нос, не значит, что ты можешь этим пользоваться. Ясно? Курт тяжело вздохнул, успокаиваясь. Бензомастер по неведению задел его больное место, чем и вызвал вспышку агрессии. Но он ведь, по идее, был не виноват? Не став извиняться, Курт плюхнулся назад на диван и поджал ноги.

— Ладно, — равнодушно согласился Эф. — Я подумал, что ты пользуешься первым именем, а не вторым.

— Никогда, — отрезал Курт и снова укрыл ноги одеялом. К вечеру похолодало, и стоило бы подкрутить батареи. Но зачем, если можно просто укутаться в пуховое одеяло? К счастью, сегодня не ехать в ночь. Если, конечно, не случится что-то из ряда вон выходящее.

— Мемфис? — официально поинтересовалась трубка голосом Ганса. Курт громко хохотнул.

— Он.

— Не гогочи, — Ганс чуть понизил голос. — Это официальный звонок, он записывается.

— Понял. Что? Ганс немного помолчал, пошуршал чем-то и только спустя минуту отозвался, когда Курт уж было решил, что тот совсем пропал:

— Сразу после выезда к нам с отчетом. Очень важно проверить первичные реакции мастера. Экспериментальная версия и все такое, сам понимаешь.

— Не очень, — Курт бросил взгляд на Эфа, стоящего на зарядке. Тот наконец-то заткнулся и, похоже, вообще отключился.

— Сам знаешь, что я к вашим научным делам отношения не имею. Ганс выразительно промолчал, демонстрируя, что все понял, все заметил, и тему развивать не собирается. Хотя бы во время записываемого разговора. А в том, что дотошный Ганс готовит для него целый допрос, Курт не сомневался.

— Хорошо, — неспешно процедил Ганс. — После выезда ждем вас у себя. Бензомастера на диагностику, тебя с отчетом.

— Я услышал тебя, — отозвался Курт. Ганс смято попрощался и сбросил звонок. Курт задумчиво покрутил в руках коммуникатор и спрятал его в дополнительный карман термобелья — низких температур техника все еще не выдерживала.

— Странное что-то, — поделился своими мыслями с безмолвным мастером он. Курту показалось, что перетекающее темное лицо дрогнуло и чуть-чуть прогнулось, но Эф с места не тронулся. Еще не хватало. Но о сомнениях Курт скоро забыл, принявшись заполнять термосы свежезаваренным кофе. Конечно, после повторного нагревания он окончательно превратится в неудобоваримую бурду, но капризничать не приходится. Оставшиеся сорок минут Курт сидел у стройки на высоком стуле, поджав ноги, и неотрывно наблюдал за тем, как меняются цифры на часах. Было безумно скучно, но делать ничего не хотелось. В тот момент Курт впервые поймал себя на мысли — жаль, что Эф сейчас не может разговаривать. И тут же себя отдернул — как только мастер заговорит, Курту через полминуты снова захочется, чтобы тот замолчал навсегда. К моменту выезда нервы Курта были натянуты до предела, и меньше всего он хотел слышать что-то от своего мастера. Так что, отключив провода, он первым делом сообщил:

— Ни слова, — ожидая, что мастер его послушает.

— Еще чего, — огрызнулся Эф, делая шаг вперед. Унизительная ситуация — он не может совладать с собственным бензомастером.

— Хорошо… — процедил Курт, накидывая поверх комбинезона парку.

И, не говоря ни слова, вышел на улицу. Майские морозы тут же прихватили его за нос и за щеки, но Курт поспешно нырнул в машину и принялся дергать ключ зажигания. Джип тарахтел и шипел. Хороший джип обязательно спасет тебе жизнь, Атли, всегда говорил ему отец. Его самого проапгрейженная машина не спасла, и после этого Курт начал задумываться, что же в самом деле может спасти жизнь — не обязательно ему, может, и кому-нибудь еще. По всему выходило, что если даже непогрешимый джип дал слабину, то людей не спасет уже ничего. В свою очередь, его мама считала, что человечество спасет любовь.

И, как можно было сразу понять, любовь ни ее, ни человечество не спасла. Когда температура стремится к минус сорока в особенно тяжелые ночи, о любви как-то уже не думаешь. На улицах города, заснеженных и ставших еще уже, чем они были прежде, людей практически не было. Всего раз Курту пришлось остановиться, чтобы пропустить нечто, закутанное с ног до головы в шарфы, перебегающее дорогу у дверей Университета. Подъездная дорожка была отчищена от снега, и Курт вполне представлял студентов и лаборантов, по утрам отрабатывающих трудовую повинность: в теплых куртках, варежках, с румяными щеками и носами, с лопатами. А за расчищенную дорожку — зачет. Или небольшую премию. Но Курт не стал сворачивать, сбавил скорость — и ехать стало значительно труднее. Джип вырывал из-под колес клочья уплотнившегося снега, ревел, то и дело пытался заглохнуть. Дорогу за Университетом не расчищали, да никто там толком и не ходил: жилые дома лепились ближе к центру. Жить в центре теперь стало уже не делом престижа, а вопросом банального выживания. Ну и подальше от Университета — на всякий случай. С трудом всхрапывая, джип вырвался на окружную дорогу, когда Эф снова подал голос. До того он мелькал только в зеркале заднего вида, если Курт поднимал взгляд — ему нужно было проверить, не заляпал ли Эф весь салон своими сгустками. Нет, не заляпал. Только надменно повернул голову на взгляд и передернул плечами. Очень выразительно, стоит сказать.

— Ну и глушь, — вдруг прокомментировал вид за залепленным окном бензомастер. Курт только решительно проигнорировал замечание.

— Стало еще хуже, чем раньше.

— Чем раньше? — удивленно, еще не до конца поняв смысл фразы, переспросил Курт. Потом глянул через плечо, но увидел только окончание жеста: Эф махнул на него рукой и снова впал в оцепенение. Хотя, скорее всего он просто притворялся. Глушь не отличалась ничем от любой глуши, в которой успел побывать за свою жизнь Курт. Что такое загадочное успел углядеть за окном бензомастер — кто его знает, вряд ли он пояснит, даже если от него ультимативно требовать объяснений. Пока что дорога была относительно ровной, а ровной она была на участке город — несусветная глушь.

Впрочем, до условной «НГ» было еще ехать и ехать, так что колеса сносно скользили по накатанной колее, слегка присыпанной снегом, по уровню которого, по желанию, можно было определить, когда здесь прошел последний Патруль. А еще было достаточно времени, чтобы подумать обо всем, на что раньше не хватало времени. Возвращение Бранда, к примеру, было настолько же неожиданным, насколько и ожидаемым. Курт сам вернулся в город, хотя после выпуска из института клялся, что уезжает навсегда. Незадолго до него приехала Хильди, которую Ганс лично вытащил откуда-то с юга. Глубоко замужняя девушка была ему нужна, как бензомастеру шапка, но все же была вызвана вместе с мужем, поселена неподалеку от Университета и посажена на место гансовой секретарши. Все, что оставалось Курту — это гадать, кого же он увидит следующим. Бывшие однокурсники стекались на родину так, будто она была медом намазана. Несмотря на то, что с каждым годом становилось все хуже и хуже — и иногда Курт ловил себя на мысли: ему жаль, что он не видел этого угасания большого, почти столичного города. Как он медленно приходит в запустение, когда все уезжают на континент и дальше, как можно дальше от подкрадывающегося холода. Когда с каждым годом снега выпадает все больше, и он не тает. Когда август впервые сравнялся с декабрем. Наверное, поэтому он вернулся. Может — потому что Ганс очень звал.

Он тогда еще подумал — что приступ девичьей ностальгии? Собирать встречи выпускников стало немодным еще в прошлом веке, и тем более странно собирать их в терпящем бедствие городе. Приезжать туда, откуда нормальные люди бегут, сломя голову. Об этом Курт старался не думать — о том, что нужно было бы уехать.

Ну, или не приезжать вовсе, если уж была такая возможность. В том, что Ганс мастерит в подвалах своего Университета что-то если не противозаконное, то едва ли одобряемое современным прогрессивным обществом, сомнений не было. Впрочем, до прогрессивного общества от любой точки города было шесть дня пути по хорошей погоде, и то не факт, что доедешь. Осудить Ганса было некому, и тот чувствовал себя безнаказанным. В том числе и из патрульных его никто не судил: ведь благодаря Гансу них появились бензомастера. Без мастеров было бы совсем туго. Ну и прогресс неизбежно пошел дальше: так что в появлении линейки человекообразных мастеров, по сути, тоже не было ничего странного. И Курт, отказавшийся участвовать в разработках животных бензомастеров (он принимал участие только в тестировании), сейчас немного жалел об этом: просто потому что он не мог толком понять, как они работают, и что же неправильное есть в самом Эфе, первом из линейки. Он больше, он мощнее, а еще он говорит. Удивительно, как можно было добиться не просто воспроизведения записанных звуков через динамик, но и мыслительной способности от существа, в котором, по сути, нет ничего, кроме каркаса и облекающей его субстанции. Но ведь есть что-то еще. Работа Ганса, начатая еще во время учебы, не стояла на месте.

Изменились реалии, стал другим концепт, но Ганс оставался самим собой и продолжал стремиться быть лучшим во всем. Когда-то давно это мешало, но сейчас выходило, что он спасает жизнь многим патрульным, которых, должно быть, очень не любил за их деятельность. Будучи человеком умственного труда, всех прочих он не жаловал; наверное, и Курта, отказавшегося от теплого места его ассистента, теперь тоже не очень-то уважал. И все же доверил ему свой опытный образец. Ему, а не Альрику из Седьмого или Гуде из Пятого Патруля. Это должно было о многом говорить. Курт смотрел на приборы, Эф издавал странные клокочущие звуки, может быть, храпел. Джип как будто замешкался, притормаживая, чтобы переехать через высоко вздернутые рельсы. За рельсами начинался квадрат Каппа, который патрульному и нужно было обследовать. Там мог оказаться какой-нибудь неудачливый торговец. А мог и не оказаться. Но вместо одного-двух бедолаг, по каким-то причинам сбившимся с пути, они обнаружили целый джип. Как только снежное крошево рассеялось, у Курта оставалось не больше метра, чтобы затормозить. И все равно бампер тихо ткнулся в чужой бок, раздался раздражающий скрежет. Эф поднял голову.

— Оп-па, — заметил он. Что характерно, Курт был с ним совершенно согласен. Приличный штатовский хаммер мог выдержать температуры и ниже, да и проходимость имел большую, чем местные джипы. И надо же, все равно не прошел. Задняя дверца была распахнута, от нее, можно было предложить, тянулась заметенная цепочка следом. В конце этого пути наверняка можно было кого-то обнаружить.

— Ну, пойдем? — неуверенно поинтересовался Курт, ожидая, что Эф сейчас начнет ерничать и спорить.

— Идем, — коротко отозвался мастер и первым вышел на улицу. Курт поплотнее закутался в парку, опустил щиток шлема и шагнул из своей двери следом, по колено утопая в снегу. Но бензомастер тут же оказался рядом, стянул с него куртку и забрал проводки с его плеча, которые утопил в своем. Спустя пару мгновений обжигающего холода Курт почувствовал, как по телу разливается тепло, даже стало немного жарко. Запотел щиток. Тихо выругавшись, Курт начал на ощупь пробираться к найденному джипу. Впрочем, зрение снова приобрело четкость. В пустой, промерзшей насквозь машине было двое пассажиров — точнее, водитель и его пассажир. Отлучившийся на длину вытянутого провода Эф вернулся и кивнул: значит, нашел еще одного.

— С таким я не сталкивался, — честно признался Курт. Заднее сидение было завалено засыпанными снегом техническими примочками: камерами, фильтрами, штативами и микрофонами. Киношники.

Неадекватные люди, за что и поплатились. Нет, Курту совершенно не было их жаль. Ни капли. Все, кому не хватает ума сидеть по домам (а киношники-то наверняка с юга, вон, как хорошо «подготовились»), и вовсе не должны существовать на свете. Эф потянул его в сторону следов, которые становились все мельче и скоро вовсе грозили пропасть. К счастью, идти было не долго: девушка с вытянутой рукой лежала поблизости, вытянувшись на спине. Больше всего, естественно, удивила вытянутая рука. Курт подошел ближе и присел над телом, разглядывая вытянувшееся, изменившееся и замершее навсегда лицо. Герда всегда была хорошенькой, а после смерти (и кто бы мог подумать, что такой оборот станет для Курта совершенно нормальным) стала еще лучше. Но добраться до встречи выпускников ее хищная красота не помогла. Интересно, только ли задание снять сюжет погнало ее в родной город, навстречу смерти? Курт понимал, что ему этого уже не светит узнать. Провода на плече натянулись, грозя оборваться, и вдруг поникли. С правой руки стал распространяться холод, еще не похожий на привычный мороз: скорее небольшая прохлада. Это означало спад сил бензомастера, провода не отключились. Захрустел снег и с оглушительным звуком крошащегося льда захлопнулась дверца хаммера. Курт вскочил на ноги и только после этого развернулся. Эф стоял совсем рядом, за его спиной, напряженно вытянувшийся, как черенок лопаты. Он выкинул руку перед собой, ухватил Курта за плечи и прижал к себе, впечатывая спиной в чмокающую бензинообразную массу. Что-то серое и густое, похожее на старого снеговика, метнулось в сторону, но настолько быстро, что Курт не успел ничего рассмотреть. Через полминуты удерживающая его рука обмякла и опустилась. Курт глубоко вздохнул, чувствуя, как саднят ребра, и, высоко вздевая ноги, направился к своему джипу. Наверное, Эф удивился. Он-то ожидал, что его напарник разразится тирадой или засыплет вопросами. Но никак не того, что он просто сорвет провода и сядет на водительское место, закутавшись в парку по самые уши и не спеша снимать шлем. Эф плюхнулся рядом с чавкающим звуком.

— Я не знаю, кто это, — тут же соврал мастер.

— Ладно, — Курт пожал плечами и сдал назад, снова удивив бензомастера. Не почувствовал ложь? Что-то задумал? Знает сам? Но Курт просто решил, что поговорит об этом с Гансом. И не только о сером снеговике, промчавшемся мимо, но и о Герде, и о новом бензомастере, который смеет ему врать. Но сначала, наверное, о Герде. Салон, едва успевший остыть, начал снова прогреваться, и Курт расстегнул парку, глядя не на дорогу, а на приборную доску: все равно залепленное снегом лобовое стекло не позволило бы что-то рассмотреть. Несколько время молчал, постукивая побаливающими пальцами по рулю, после чего неохотно глянул на мастера: тот выглядел возмутительно беззаботно, всем телом откинувшись на спинку сидения и погрузившись в состояние оцепенения. Дорога обещала быть веселой. Хотя Курт привык ездить один — как-то раньше не получалось принимать бензомастеров за полноценного собеседника. Даже если это приличного размера собака, не станешь же ты с ней вести беседы? Вот беседы-то вести он и разучился, поэтому был не уверен, что получится с ходу не сломать Гансу нос. После чего Курт, естественно, будет нещадно бит, но эффект неожиданности позволит ему поправить профиль бывшему однокашнику. За кровожадными мыслями дорога показалась значительно короче, а может быть, и в самом деле до Каппы было ехать не так долго, как Курту казалось. По крайней мере, вьюга так и не переросла в настоящую бурю, так и сойдя на нет. На нет — это до состояния легкого буранчика, который после всего увиденного за последние годы кажется легкой весенней моросью. Если не усилится, то скоро стихнет совсем. Будто откликаясь на его мысли, снежное крошево перестало сыпаться в стекло, так что дворники смогли наконец-то расчистить окно ровно настолько, чтобы видеть дорогу впереди. В сером тумане замаячили контуры города, зарябил массивный главный корпус Университета. Не доезжая до него, Курт повернул на аллею с куцыми каролинскими грабами, растопырившимися вверх, как ершики. Остановившись у малого корпуса биохимиков, вышел из машины, оставив Эфа сидеть внутри (мастер сам отказался выходить, а Курт не стал настаивать) и потянул тяжелую, присыпанную снегом дверь. Она неохотно поддалась, и Курт начал спускаться по лестнице вниз. Этим входом он пользовался впервые: работники и студенты Университета попадают в лаборатории, пройдя через Главный корпус. Слабо освещенный коридор за лестницей со скрипящими ступенями и тугими дверями неизбежно привел Курта в приемную. Хельги подняла на него взгляд, похлопала неподъемными от густой дешевой туши ресницами и открыла рот, чтобы что-то спросить. Но мимо пронеслись двое студентов (или аспирантов) в теплых свитерах, и она отвлеклась, чтобы обругать их за отсутствие халатов. Когда секретарша вернулась на свое место, то, должно быть, ожидала, что Курт испарится. Но тот все так же стоял у стола, с интересом изучая разбросанные в «женском порядке» бумажки — то есть, никакой систематичности в них не было.

— Кыш, кыш, — неприязненно махнула рукой Хельги, подгребая к себе бумаги в изрядную стопку. Наверное, их давно следовало проработать, и появление Курта только напомнило ей об этом. Конечно, необходимость работать не могла обрадовать ни одного нормального человека. Как и неминуемо грядущий скандал. Хотя Курта вот, к примеру, очень радовал. Но о его дурном характере легенды ходили еще во время учебы.

— Я — туда, — Курт ткнул пальцем в сторону двери, за которой, он точно знал, плотно засел Ганс. Тот, конечно, мог бы оказаться и в своем кабинете, но это было чуть менее реально, чем то, что Эф за то время, что его не будет рядом, перевоплотится в ласковую кошечку. Ганс ненавидел свой кабинет.

— Его нет, — робко пискнула Хельги, приподнимаясь.

— Естественно, — согласился Курт и толкнул широкую створчатую дверь, ведущую в лабораторию. В лаборатории было холодно. Настолько, что халаты никто не игнорировал. Их натягивали прямо поверх свитеров, а то и курток, и только пальцы должны были сохранять привычную подвижность: для этого их приходилось постоянно греть и прятать в карманы.

— День добрый, — вкрадчиво заметил Курт, сгребая с ближайшего стола какое-то кладбище из микросхем и чуть сжимая в руках. Судя по полузадушенному хрипу, который издал бледный от испуга за собственное детище студент, это было что-то очень важное. Ганс поднял голову от микроскопа и передал его аспиранту (и ближайшему помощнику по совместительству) по имени, кажется, Ию. Или это была его фамилия, Курт не был точно уверен.

— Здравствуй, Курт. Пойдем в мой кабинет. Теперь на них глазели уже все, кто находился в лаборатории. О нелюбви Ганса (профессора Вейгера) к собственному рабочему месту ходили мистические легенды, которые, кажется, грозили рассыпаться на глазах у общественности. Или же обрасти новыми фактами, и Курт твердо решил выбежать из кабинета с квадратными глазами — а дальше уже студенты придумают все сами. Ганс открыл перед ним дверь, после чего зашел сам и тихонько, надеясь, что Курт не услышит, щелкнул замком. Прошел к столу и медленно опустился на высокий прямой стул. Было видно, как неловко себя чувствует Ганс в этом месте. Тем интереснее было Курту наблюдать за ним, зная, кому этот кабинет принадлежал ранее. С этим сакральным знанием все решительные и порывистые движения одноклассника казались неуверенными и жалкими.

Случайными, а не тщательно продуманными.

— Ну, ты с отчетом?

— Естественно, — повторил Курт, усевшись в гостевое кресло и сцепив пальцы на колене. При этом на Ганса он не смотрел, вовсю изучая обстановку. Все, на самом деле, осталось таким же, как и пять, семь, десять лет назад. Окно без гардин, светлые стены, дубовый стол, пресс-папье в форме помпезного льва. Ганс поелозил тем самым львом по каким-то бумагам, у которых, наверное, должен был уже закончиться срок хранения, и попытался выйти на беседу еще раз.

— Рассказывай. Курт молчал, буравя пронзительным взглядом льва. Вот только нервничал при этом все больше Ганс, не зная, за что схватиться: за бумаги, за ручку, за коммуникатор, который он предусмотрительно взял с собой. И пожалел уже, наверное, что закрыл дверь. Курта это откровенно забавляло. Видимо, вина Ганса в чем-то, еще неизвестном, была настолько велика, что ему буквально не сиделось на месте. На воре и шапка горит, а?

— Рассказывай, а потом задашь вопросы.

— Что рассказывать? — едко поинтересовался Курт. Ганс напряженно сглотнул:

— Отчет. О патруле, о реакции опытного образца на… — и тут же замолчал.

— На что? — Курт подался вперед. — Ты, кажется, хочешь рассказать мне, кого я встретил в Каппе?

— Нет, — Ганс тряхнул головой, потянул себя за волосы и, кажется, все же взял себя в руки. — Я хочу услышать, кого ты нашел. Это было твое задание. Докладывай.

— Хорошо, — Курт согласно кивнул и для начала кратко поведал о хаммере киношников. — Ну, а с ними была Герда.

— Герда? — на лице Ганса мелькнуло удивление — уже честное, не нервное. — Зачем ей… И снова замолчал. Молчал и ждал вопросов и Курт.

— Атли, детка, вставай. Это твой последний день! Звучало как-то не очень, но Курт, понимая, в чем же суть сказанных матерью слов, открыл глаза и уставился на полоток. Покатая деревянная крыша сползала к другому концу комнаты и терялась в утренней зашторенной темноте, клубящейся в углах. Курт неохотно откинул одеяло и спустил ноги с кровати. В этом году май был поразительной прохладным, больше похожим на ранний апрель, когда небо еще едва голубое, но на него уже наползает зеленый иней. Даже если апрель — не май — напоминает о приближающихся летних каникулах, то что уж говорить о самом последнем дне. Последнего учебного года. Умывшись блаженно теплой водой, быстро одевшись в джинсы и теплую олимпийку, Курт спустился вниз. Горячий омлет на тостовом хлебе уже дымился рядом с кружкой какао, и в этот день он не стал спорить и упираться. На пороге взрослой жизни не хотелось быть взрослым и отказываться от завтрака, как это делал отец. Хотелось еще немного потянуть детство. Курт старательно наворачивал завтрак, а за ним, раскачиваясь на стуле, неотрывно наблюдал Грег, выпивший только какао с маршмеллоу.

Из-за выпускных занятий в начальной школе сегодня не было, но ученические рефлексы подняли Грега спозаранку, поэтому он собирался вместе с родителями присутствовать на церемонии. Ну, и ему немного еще хотелось попортить жизнь старшему брату, который скоро уедет куда-нибудь учиться. Ну, или просто переедет в общежитие.

— А где па? — Курт отхлебнул какао, отказавшись от зефирок. Потом он, конечно, снова их полюбит, но сегодняшний день должен был стать решительно переломным.

— На работе, — Адела убрала со стола тарелку и сунула ее в посудомоечную машину. Дверца звонко захлопнулась.

— Ты же знаешь, сейчас экзамены в Университете. Но он обязательно придет.

— Да я и не сомневаюсь, — отмахнулся Курт, хотя сомнения по этому поводу имел огромные. Отец постоянно где-то пропадал, на работе или нет, и на торжественные мероприятия приходил редко. Зато до того нравоучительно говорил «Когда тебе будет столько лет, сколько и мне, Атли, ты меня поймешь», что после этих слов еще неделю воротило после любого упоминания его имени. Отношения с отцом могли бы быть теплыми, если бы тот чаще общался с сыновьями. Но никто и не ожидал, что у ректора Университета будет много свободного времени.

— Знаешь, зна-аешь… — загадочно протянул Грегор, раскачиваясь на стуле. Курт повернул к нему голову со всей надменностью старшего брата, на которую был способен. Ему не казалось, что младшенький в состоянии его чем-то удивить.

— Ну? Адела бросила на него предостерегающий взгляд: только ссор не хватало в такой праздничный день. Но Курт и не собирался ссориться — сам он был в каком-то приподнятом настроении, и даже холодный воздух не отрезвлял. Все должно было как-то радикально перемениться.

— А Бари рассказывала, что Хельги бросила Ганса. Вчера. Ух, говорит, скандал был! Окна трещали, люстра упала.

— Ну да, — насмешливо протянул Курт, хоть мысль о том, что друг мог ему что-то не сказать, неприятно царапнула подсознание. К счастью, наверху затрезвонил телефон, так что он так и не узнал животрепещущих подробностей о личной жизни Ганса. Окрик Грега догнал его уже наверху лестницы:

— Зато ты сможешь пойти с ним на выпускной!

— Да поше-ел ты, — ласково отозвался Курт и скрылся в своей комнате раньше, чем мама успела возмутиться.

— Алло?

— Мемфис, мальчик мой… — протянул мерзкий голос на том конце трубки.

— Хорош! — возмутился Курт. — Ты ничерта не похож на моего отца.

— Бебебе, — передразнил Ганс. — Знаешь, что? При этом он совершенно не звучал расстроенным или грустным.

— Что?

— Нет, ты угадай!

— Ну, — Курт взял со стола ручку и почесал ею голову. — Я не знаю, честно. Может, эта стерва наконец-то перестала трепать тебе нервы?

Ты ее бросил? Ганс на том конце трубки как-то странно замолчал, пока Курт выводил узоры на открытой странице телефонной книги.

— Ганс?

— Да тут папа пришел, — почему-то шепотом отозвался друг. — Быстро говори: ты что, знал?

— Да нет, я угадал, — тоже понизил голос Курт. — Что стряслось? И с кем ты теперь пойдешь?

— С Гердой!

— Кто это?

— Что, ты не помнишь? Годом младше учится. Ладно, сам все увидишь!

— Ганс засобирался, что-то суетливо сказал в сторону и быстро бросил трубку. Курт остался стоять, удивленно глядя на телефон в своей руке.

Отложив его в сторону, начал собираться на выпускной: еще раз примерил пиджак, трижды перевязал узел на галстуке и все-таки сменил его на бабочку, как настаивал отец. На выпускной они пошли втроем: он, мам и Грег, одетый в клетчатую теплую рубашку и джинсы. Ганс пришел один — Герда, симпатичная серая мышка классом младше, отказала ему, рассмеявшись в лицо, и тут же стала самой популярной девочкой в школе. Отказать Гансу — это нужно было уметь. Наверное, она поступила так именно для того, чтобы прославиться, а не для того, чтобы досадить Гансу. Впрочем, у нее это получилось. А Ганс — тот возомнил себя страшно влюбленным. История с Хельги так и осталась мутной: сама она рассказывала, что это именно она бросила Ганса, который совершенно не был ей интересен, Ганс же говорил, что это все он. Кто кого бросил — Курт не интересовался, тем более, что у него было, чем заняться. Отец на торжественную церемонию не пришел. Не пришел домой и после. Но раньше, чем мама успела забить тревогу, в дверях появились полицейские. Все было предельно — ну очень — обыденно и скучно. Отец не справился с управлением и с размаху впечатал свой навороченный джип в поворот. К счастью, никто не пострадал. То есть, больше никто.

Кроме отца. Никого даже не пригласили на опознание — во-первых, нечего было опознавать, а во-вторых, зачем опознавать куски тела, сложенные в один костюм, помещенный, в свою очередь, в джип — один такой на весь город. А ректором Университета после этого стал профессор Вейгер — отец Ганса. И Курт, честно признаться, был даже за них немного рад. Ровно настолько, насколько можно радоваться за кого-то, когда у тебя погиб отец. Мама это переживала трудно: много пила. В остальном же была все такой же: задумчивой, худой и будто бы непропорционально вытянутой в рост. Грега часто дразнили в школе — ну а тот, наученный опытом жизни со старшим братом, не стеснялся пускать в ход кулаки. Совсем скоро от него отстали. Да и не бог весь что такое было: семья без отца. Таких в городе было много. Разговор не перерос в драку только чудом. Все уже к тому шло, выведенный из себя Курт вскочил с места, сжимая руки в кулаки, но несостоявшийся конфликт был оборван скрипом за спиной. Дверь раскрылась чуть более уверенно, чем мог бы себе позволить обычный студент. А уж этот голос Курт узнал бы даже с закрытыми глазами.

— Я прие… о. Курт медленно-медленно, как в кино, обернулся, уже зная, кого увидит. В дверном проеме в самом деле стоял Грег. Темные волосы здорово выгорели, на носу проступили веснушки россыпью — он более чем удивился, застав в кабинете нового ректора своего брата. — Привет, Атли, — равнодушно, словно с ничего не значащим знакомым, поздоровался Грег и прошел в кабинет, прикрыв за собой дверь. — Я просил так меня не называть. Грег только пожал плечами и повернулся к Гансу, напряженно замершему над мягким креслом. — Так вот. Я пришел сказать, что я приехал. Куда поселишь? — А вон, — Ганс уселся на свое место и кивнул головой на побледневшего от злости Курта. — Поживи у брата. У него как раз хата огромная. — Чудно, — безэмоционально отозвался Грег и тоже глянул на Курта.

— Я дойду сам. — Ну, нет уж, — Курт поднялся с места. — С тобой мы еще поговорим, — это он Гансу. — Пошли, быстро. И первым вышел из кабинета. До машины добирались в полном молчании: Курт пытался успокоиться, чтобы не наброситься на брата с кулаками, тот же выглядел недостаточно заинтересованным в развитии беседы. Но совладать с эмоциями никак не получалось, поэтому, едва выйдя из университетского лабиринта Курт ухватил брата за капюшон и толкнул его к машине. С той стороны стекла за их перепалкой с интересом наблюдал Эф. — Какого черта ты здесь делаешь? — тихо-тихо, не скрывая взбешенных шипящих ноток, поинтересовался Курт. — И почему ты отказывался приезжать, когда тебя спросила мать, но прибежал по первому кивку Ганса?! Грег не стал отпираться, независимо вскинул подбородок и мерзко-мерзко ответил: — Потому что вы мне не нужны. Раньше Курт часто задумывался о том, чтобы избить брата. Ну, просто потому что младшие очень часто не к месту, а еще их любят больше, а еще старшие всегда виноваты, а еще, а еще. Так что видеть кровь брата на снегу спустя столько лет было сущим удовольствием. Грег шумно шмыгнул носом, но результата не достиг — пришлось вытирать под носом рукавом куртки. Бросив на Курта затравленно-злой взгляд, поднялся и направился вверх по улице, кутаясь в заляпанный шарф. Курт, задавив в себе чувство, смутно похожее на стыд, сел в джип, одарив бензомастера раздраженным взглядом. Тот, хоть и выглядел совершенно обычным, насмешку излучал только так. — Ничего не говори. — С чего бы, — булькнул Эф. — Потому иначе я выкину тебя из машины на первом же повороте. Мастер дернул плечами и затих. Не потому что испугался, конечно, а просто потому что посчитал себя выше того, чтобы спорить с психопатами. Сам Курт сейчас так и думал — а что там думал на самом деле Эф, оставалось загадкой. До дома Грег не дошел — по крайней мере, когда Курт припарковался и зашел, квартира была пуста. Естественно, Грег и не мог здесь оказаться — у него не было ключей. Если Ганс — или еще кто-то ему не выдал дубликат. — Нет ничего лучше крепких семейных отношений, — заметил Эф, разваливаясь на диване. В этот момент дверь содрогнулась от решительного стука.

? Прекращай, парень, ерундой заниматься. Арти недоуменно приподнял бровь и неспешно, показушно затушил сигарету о край мусорного ведра. Он находился в том жизненном промежутке, когда презирают все авторитеты, а любой дружеский и не очень совет желают засунуть куда подальше. — А что, какие-то проблемы, профессор? — У меня никаких,? — не сбавив дружелюбного тона, отозвался профессор Гильдерсон, читающий курс астрофизики. — А у тебя могут быть, если завалишь больше пятидесяти пяти процентов предметов, Атли. Этого бы вряд ли хотел для тебя твой отец. Атли поморщился и недовольно глянул на затушенную понтов ради сигарету. — Я не хочу, чтобы меня называли так же, как называл отец. Не делайте так, пожалуйста. — Понимаю, Мемфис, — с сочувствием кивнул профессор. Остальные сразу же начинали нудить: ты должен принимать имя, данное тебе при рождении, бла-бла, в память об отце. Да не хотел он помнить об отце, вот и все дела. — Но все равно что-то делать надо. В чем твоя проблема? Ты же не дурак. Так почему не учишься? Курт Мемфис поднял голову к небу, зажмурился на яркое весеннее солнце, под которым учились только последние ботаники, и вздохнул: — Не ту специальность выбрал. — Опять понимаю, — улыбнулся Гильдерсон. — И считаю, что никогда не поздно начать жизнь заново. Так Курт бросил Университет, не доучившись двух лет. А профессор Гильдерсон — Феликс Гильдерсон, который приехал в город с другого континента, как-то незаметно стал его другом. Первым, если не считать соперничество с Гансом и Брандтом, настоящим другом. Бросить учебу на факультете, куда его привел отец, было проще простого. Куда сложнее оказалось найти, куда пойти дальше. Возможно, что учиться и вовсе не было нужно, но когда тебе с самого рождения твердят о важности образования, об этом догадываешься не сразу. В общем, учебу Курт так и не продолжил, зато устроился на работу техником в отопительную фирму. Это было неплохо, но все равно хотелось чего-то большего. И тогда он решил уехать на континент. Там, если верить телевизору, был чуть ли не рай: и тепло, и солнечно, и девицы в одних легких накидочках… Чем не рай, когда тебе едва за двадцать и на каждое свое действие ты осознаешь, что этого недостаточно? Что этого мало, а сам ты мог бы достичь куда большего… Если бы что-то пошло иначе.

Со временем Курт привык считать точкой перелома смерть отца, не задумываясь, что, может быть, в своих ошибках и бедах виноват он сам. Для него не существовало таких идей. Единственным, кто был против его переезда, был кто бы вы думали?

Не мама, не Ганс, который вроде как считался его другом, хоть они и перестали общаться тогда, когда он получал свою ученую степень, не Феликс. Грегор. Сопляк вовсе не переживал, что больше не сможет видеться с любимым братом каждый день. Нет, он просто боялся ответственности, которая могла свалиться на него в тот же миг, когда Курт переступит порог дома. Сам-то он успешно учился на хирурга, и не планировал бросать: но если Курт уедет, то именно ему придется работать, чтобы содержать квартиру и мать, которая не работала ни дня с момента замужества и не планировала желать это впредь. Мысль о работе без учебной степени вгоняла Грега в ужас: он планировал повторить путь отца.

О чем можно разговаривать с человеком, когда последние слова, которые он сказал при последней встрече, были «знать тебя не хочу!»?

Погруженный в невеселые размышления, Курт открыл дверь, отщелкнув двойной замок, и поспешно отшагнул в тепло комнаты, не смеша морозиться. Смешной красноносый Грегор, страшно чем-то недовольный, протиснулся в коридор, обдав брата холодом и снежной крошкой с воротника куртки. Скинув парку на пуфик, направился в комнату. — Поставь чайник. — Сам возьми и поставь, — огрызнулся Курт, ограничившись тем, что поднял куртку, отряхнул ее и спрятал в шкаф. Наличие лишних предметов в минималистичном коридоре его страшно раздражало — как раздражали и лишние люди в своей квартире. А Грег, тем временем, взял и поставил. Чайник зашумел, нагреваясь, а младший брат уже исследовал квартиру. Сунулся было в комнату Курта, схлопотал в спину диванной подушкой и подошел к другой двери, которая не открывалась с самого момента заселения в квартиру — даже Бранд не спешил оставаться у друга с ночевкой. Грегор скрылся в пустой комнате вместе с влажной от подтаявшего снега сумкой, которую тащил на плече, и долго не появлялся. Курт даже успел о нем забыть, налив себе черного чая и усевшись рядом с Эфом, который не подавал признаков какой-либо жизни, полностью отключившись. — Эй, — он тихо потряс бензомастера за плечо. На самом деле понять, бодрствует мастер или нет было практически невозможно. Вот и сейчас. — М? Конечно, Эф был здесь. И все слышал. Заряда бы хватило еще на пару дней. — Сейчас будет скандал, — так, будто мастеру могло быть интересно, сообщил Курт. Таким тоном равнодушные голоса советовали спрятаться, как только в небе появятся светлые полосы от бомбардировщиков. — И ничего удивительного, — отозвался Эф. Не успел Курт удивиться, как тот неопределенно дернул плечами. — Очень уж вы разные. Поспорить с этим, конечно, было сложно: разница между братьями всегда была заметна невооруженным взглядом. Но чтобы заметить это так быстро, нужно было обладать недюжинной эрудицией. Очень маловероятной для железного скелета с кусками органического материала на нем. Бранд мог говорить что угодно, но мозги у Эфа совершенно точно были. Были они и у Курта, да и характер Грега за прошедшие годы, что они не виделись, не стал. Младший брат вышел из комнаты, закрыл за собой дверь с таким видом, будто спасал весь мир от страшного подкроватного монстра. Прошествовал на кухню, попытался налить себе чай — и столкнулся с препятствием: чайник был пуст. Курт сдавленно хмыкнул в свою термо-чашку. Его чай еще не успел совсем остыть, но уже не дымил. Грег медленно, со скрипом повернулся к нему — его подбородок подрагивал от злости. Это было все таким родным и давно знакомым, что Курт даже невольно умилился. Будто он только сегодня заканчивает школу, а Грегор пытается умничать как взрослый. — Какого черта? — сдавленно выдохнул Грег. — Спасибо за чай, — Курт отсалютовал кружкой, закидывая ногу на ногу. Ему показалось, что Эф чуть склонил голову. Кажется, даже вроде как одобрительно. Интересно же? — Кретина кусок, — прошипел брат, но… ничего не случилось. И скандалить не стал, и размахивать чайником. Просто снова наполнил его водой и включил щелчком. Курт присвистнул. — Приятно, что на континенте помогают постичь дзен. — Пошел ты… Нет, скандала было решительно не миновать. Но от звенящего напряжения Курт решил просто ускользнуть. Он покидал в рюкзак кое-какие вещи, сообщил независимо надувшемуся Грегору код от дверного замка и отправился в гости. Курт давно не ходил в гости. Просто потому что не любил. И толком ходить было некуда. А у Бранда в гостях он и вовсе был всего один раз, да и то это было настолько давно, что тот вполне мог сменить адрес проживания.

Да он наверняка его сменил, но Курту ничего не оставалось. Так что он пришел к дому со смутно знакомым номером, засыпанным снегом, поцеловал закрытую дверь, и собирался уже было уйти, как нос к носу столкнулся с Брандом, тащившим в охапке коробку с продуктами. — Ого, — удивился Бранд и, подумав еще немного, повторил. — Ого.

— Я к тебе в гости, — пояснил Курт.

— Так я здесь давно не живу. Там мама, — Бранд протиснулся к двери и вбил код. — Зайдешь?

— Нет, я тебя здесь подожду. Ты же потом к себе?

— Ну, да. Хотя, судя по лицу, у Бранда были другие планы. Но кто же его спрашивает? Курт подождал в машине. Подождал еще немного, и когда уже решил звонить, на пороге наконец-то появился Бранд. Он открыл дверь на пассажирское сидение и виновато улыбнулся:

— Мама. Курт только пожал плечами и не без злорадства отметил, что Бранд вляпался в следы, оставленные Эфом, чего не заметил. Ну а Курт ничего не сказал, выезжая с улицы в том направлении, что указывал Бранд. Вечер прошел, вопреки стараниям Бранда, довольно уныло. По крайней мере, Курт пожалел о том, что пришел, буквально через пару часов. Но уже позже, к самой ночи, когда процент аквавита переполз за границу разумного, стало веселей. Легко и непринужденно. А еще раз пять звонил Ганс. Не из-за того, что сильно хотелось пообщаться, вовсе нет. Просто дважды они даже не услышали, что кто-то звонит, на третий раз из-за отсутствия Курта в комнате трубку понял Бранд и что-то невнятно бормотал, на четвертый раз Ганса обматерил сам вернувшийся Курт. Ну а на пятый разговор все-таки состоялся. Ганс очень интеллигентно обругал Курта, после чего сообщил, что им завтра на выезд. Им — это ему, бензомастеру (он принципиально не называл, а может, даже не знал имени Эфа) и Грегору. На вопрос, зачем тащить в патруль Грега, Ганс ответил что-то вроде «чтоб было» и положил трубку, не забыв пообещать, что разбудит его завтра за пару часов до патруля. Конечно, звонка они не услышали. И второго не услышали, и третьего. И даже когда звонил Грегор, до которого Ганс добрался раньше — не услышали. А потом все-таки проснулись и с больными головами долго бегали по квартире. Точнее, бегал Курт, Бранду-то было бегать не с чего. Вот он и лежал, свесившись с кровати, и пристально наблюдал за мучениями друга. Пообещав еще раз как-нибудь обязательно зайти, Курт выбежал на улицу, на ходу общаясь по двум линиям с Гансом и Грегором.

Первому клянясь, что уже за чертой города, а второму обещая, что уже вот-вот, уже на подъезде, вот-вот, будет через пять минут, уже поворачивает на улицу. На выезд они, конечно, опоздали, что дало Грегору полное право пилить брата до тех пор, пока терпение не кончилось даже у Эфа.

Терпение Эфа кончилось, стоило только выехать за черту города.

Когда в окно бросило комья первого потока снега, бензомастер взорвался: — Заткнулись быстро, оба! Грег с квадратными глазами уставился на мастера, сидящего на заднем сидении, а Курт едва не выпустил из рук руль. Джип повело, тряхнуло, но обошлось без потерь. Бензомастер, достигший нужного эффекта, выглядел довольным. Грег, ошарашенный не то его словами, не то способностью мастера говорить, молчал, задумчиво теребя шов на перчатках. Курт сосредоточенно вглядывался в серость за окном, надеясь рассмотреть и не пропустить нужный поворот. И, только повернув, как ему показалось, в правильном месте, смог расслабиться и перевести взгляд на брата. Тот пожал плечами. — Это может быть просто совпадение. Курт напряженно кивнул. — Ничего в этом такого нет. Курт кивнул еще раз, поймал через зеркало заднего вида маслянистый взгляд бензомастера и вздрогнул. Оставшиеся пять километров проехали в полной тишине, если не считать тиканье датчиков да нервный писк навигатора, когда тот считал, что они сбились с пути. Вьюга усилилась, залепив все окна, кроме того, по которому елозили дворники. Видимость стала даже хуже, чем можно было представить, фары желтоватыми полосами взрезали молочную пелену. Стоило въехать в сектор Хетта, как все вокруг пожелтело. Как будто кружащийся вокруг снег отовсюду подсвечивался сотнями желтых огоньков. Это можно было бы принять за освещенную улицу, за мягкий свет из окон домов, если бы только Курт не знал, что здесь нет никаких улиц, никаких домов. То есть раньше, может, здесь что-то и было, но сейчас — ничего. — Мы куда-то приехали? — неуверенно предположил Грегор, заправляя рукава своего костюма под перчатки. У него тоже был свой комбинезон, но без бензомастера он мог согреть только на очень короткое время. — Приехали… — мрачно пробормотал Курт, следя по навигатору, как стрелочка джипа наползает на красную точку. Стрелка ткнулась носом в пульсирующий круг, и Курт остановил машину, врывшись капотом в сугроб. — Эф, подходи к двери. А ты оставайся здесь, мы скоро вернемся. Грегор насупился, но промолчал. А чего он ожидал, что его с первого же дня не только в Патруль возьмут и пошлют на выезд, но и из машины позволят выползти? Ну, это уж как-то слишком. — Сиди здесь, — терпеливо попросил Курт, начав вылезать из машины только тогда, когда Эф, потеряв терпение, постучал в окно. Нервный как-то бензомастер получился… — Ну, пошли, — подцепив все провода к плечу, Курт кивнул перед собой и пошел первым. Чуть посветлело, но желтизна никуда не пропала. Из-за тепла, разлитому по всему телу, и желтоватого мягкого свечения снега, казалось, что никакой зимы нет, а вокруг — летнее утро, с его рассеянным зыбким светом и кружащими в воздухе пылинками. Но нет — Курт быстро стряхнул с себя наваждение — вокруг была кромешная бесконечная зима. Стоило уже к этому привыкнуть.

— Это точно не могут быть фонари, — скорее убеждая себя, пробормотал Курт в динамик. Эф обернулся к нему и кивнул.

— Скорее, это какой-то еще неизученный эффект, — согласился бензомастер. Но практически тут же все сомнения Курта развеялись: он вляпался непосредственно в этот «неизученный эффект». Мысок ботинка поддел и перевернул самый обычный, допотопный фонарь, которые перестали производить еще в прошлом веке. Стекло треснуло, огонек погас, горячее масло потекло по насту, продавливая в нем желтоватый узор. Вокруг стало на один залитый мягким светом участок меньше. Эф мгновенно оказался рядом, едва не сорвав провода, присел рядом с разбитым фонарем, потрогал масляный след и заметил: — Интересные дела творятся. Курт согласно кивнул, а бензомастер уже волок его куда-то сквозь снег. Провода, натягиваясь, дрожали, и Курту приходилось постоянно придерживать у разъема, чтобы не терять контакт. Эф куда-то очень торопился. Желтый свет постепенно гас, собираясь в жгуче-яркий светлячок где-то далеко впереди, куда уходили провода. Наконец-то Эф остановился, позволив Курту подойти поближе. Бензомастер стоял, возвышаясь над проваливающимся по колено под снег Куртом, держа в обеих руках по охапке фонарей. В одной руке семь, в другой — пять. Все, что удалось собрать на пути. За ними тянулся длинный коридор, будто выстеленный белоснежным полотном. А впереди и по бокам — все равно мягкий буран, наполненный желтоватыми отблесками. Снег начал утихать, обнажая островки заметенных фонариков. Свет угасал вместе с непогодой. Курт практически ничего не видел, несмотря на улегшийся буран. В каком направлении машина — непонятно. Но Эф видел все куда лучше его. Он резко рванул с места, отшвырнув фонари и вырвав провода, темной фигурой исчезая в белом мареве. Курту не осталось ничего другого, кроме как бежать следом, чувствуя, как с каждым движением все хуже сгибается комбинезон, постепенно охватываемый холодом. Но до машины он все-таки добрался, благо, она оказалась не очень далеко. То, что Курт увидел дальше, не подвергалось никакому пониманию. Грегор, видимо, все-таки вылез из машины. Не мог не вылезти именно потому что старший брат просил его этого не делать. Эф был поблизости — осторожно, крадучись, подходил к нему, протягивая руку. Но с другой стороны за рукав Грега уже держал он. Серый сгусток бурана, отдаленно напоминающий человеческую фигуру и похожий на полный антипод Эфа. Изморозь бежала вверх по рукаву грегоровой парки, добралась до капюшона и схватилась за лицо, которое мигом посерело и пошло мелкими трещинками, как весенний лед. Курт с трудом перенес вес на другую ногу и снова по колено ушел в снег, проламывая ладонями наст. Все, что ему осталось — это наблюдать, как вытянутая аномалия медленно поглотила его брата, несмотря на то что бензомастер, в одно мгновение оказавшись рядом, тянул его за другую руку на себя. Куртку быстро схватило льдом, рукав хрустнул и вывернулся под углом. Рука Грега осталась у Эфа, в то время как сам он начал заваливаться вперед, пока не зарылся лицом в снег. Серое существо зарябило, плеснуло на мастера и распалось, слившись со снегом. Эф осторожно положил руку на снег и подошел Курту, помогая ему выбраться из снежной западни и встать на ноги. Только выпрямившись, несмотря на потрясение, несмотря на острые кристаллики, слепливающие ресницы, на бьющееся где-то в горле сердце, Курт заметил, что бензомастер стал непропорционально ниже ростом — на голову, а то и на две. Просто вжался в землю, раздавшись при этом в плечах. — Что это было, — с трудом разлепив губы, без эмоций поинтересовался Курт. Ледяной воздух резал горло. — Серые, — со вздохом ответил Эф. Голос у него тоже изменился, хоть и не утратил знакомых интонаций. — Поедем. Нам нужно отвезти его домой. — Домой, — угрюмо повторил Курт, цепляя к плечу провода и чувствуя, как медленно начинает нагреваться костюм, и как с тихим хрустом отваливается наледь.

? Его не должно было быть здесь, — смог выдавить Курт, когда на лице Ганса выступила кровь. — Психопат, — огрызнулся Ганс и рухнул в свое кресло, прижимая ладонь к носу и запрокидывая голову. Из-за этого голос его звучал глухо и раздраженно. — Если бы он не захотел, его бы здесь и не было. Я силой никого не тащил. — Да ладно! — снова вспылил Курт. Ганс поспешно откатился вместе со стулом к окну. — Клянусь тебе. Я связался с теми, с кем смог. Предложил вернуться. Те, кто захотели, приехали. — Зачем они тебе? — с трудом сжав ладонь в кулак, Курт потер лоб.

Болели отогревающиеся пальцы. Саднили сбитые о морду Ганса костяшки пальцев. В висках пульсировала настырная головная боль. Грегора больше не было, и хорошо, что матери об этом сообщать не нужно было. — Они сами захотели вернуться, — с нажимом повторил Ганс. — Грег никогда не хотел вернуться! — Много ты знаешь о своем брате… Курт подпер голову кулаками. По всему выходило, что Ганс прав. И, что самое поганое (хотя что может быть хуже того, что он прав?), возможности узнать Грегора больше не предоставится. — Что ты им предложил? Пообещал? Ганс выразительно шмыгнул носом, потер окровавленную руку о брючину и гордо, с отголоском надменности, произнес: — Безопасность. — Я сейчас сломаю тебе руку, — спокойно пообещал Курт, не переставая рассматривать мыски своих ботинок. На одном пятном расползлось масло, оба были мокрыми и грязными. Грязные следы оставались за ним по всему университетскому коридору. Особенно он наследил здесь, в ректорском кабинете. — Я серьезно, — Ганс, видимо, решил не воспринимать всерьез угрозы. — То, над чем мы сейчас работаем — это хороший аргумент, чтобы вернуться. Тем, кому хочется жить. — Ну, показывай, — Курт поднялся с гостевого кресла, потянулся. По Грегу он будет убиваться тогда, когда будет вместе с парочкой студентов ковыряться в промерзшей земле, выкапывая могилу. Ведь все это должно иметь хоть какой-то смысл. Ганс вывел его через дверь в лабораторию, распугав аспирантов, распивающих чай с аквавитом, и дальше, в коридор, совмещающий два помещения. Они вошли в полутемный пустой зал, в углу которого, занимая пространство от пола до потолка, матово блестел аквариум.

Вокруг стояли спящие моноблоки на загрузке, таинственно перемигивающиеся красно-синими огоньками. Курт огляделся, а Ганс кивнул ему на аквариум, показывая, куда подойти. На дне аквариума лежал небольшой сугроб. — Что это такое? Ганс протянул руку и костяшками пальцев стукнул по стеклу. Сугроб дрогнул, взметнулся и бросился на прозрачную стену. Спустя мгновение Курт, едва сдержавшийся, чтобы не отпрыгнуть, увидел, как к стеклу прижимается существо, похожее на небольшой буран, ограниченный пределами человеческой фигуры. — Что это, мать твою, такое?! — Серый, — отозвался Ганс и отшагнул раньше, чем Курт успел снова заехать ему по лицу. — И что это такое на самом деле — мы еще не знаем. Но они убивают наших людей. — И где твоя чертова безопасность? То, что у вас в банке сидит эта тварь — это безопасность?! Да пошел ты к черту! Курт, развернувшись, направился к выходу. Сердце все еще билось где-то у горла — у Серого были очень внимательные льдистые глаза.

Как будто он его запомнил.

На следующий день Ганс позвонил и попросил прийти к полудню на поле за университетом. Там, где они играли в баскетбол много лет назад. Сначала Курт огрызнулся, да и не собирался никуда идти, а потом все-таки решился. Раздражение прошло, Грега было уже не вернуть, а его тело, насквозь промороженное, пока что терпело и не разлагалось. Так что Курт, сбросив вызов, сначала принял душ, выпил кофе, перебросился с Эфом парой подбадривающе-недружелюбных реплик, после чего начал собираться. От разговора с Гансом мир не рухнет, а может, наоборот, что-то прояснится. Ну а на самый крайний случай можно еще раз начистить ему рыло. Ибо какого черта вообще происходит кругом. Но когда Курт подъехал к Университету и воткнул джип в сугроб, он быстро понял, что что-то здесь не так. По крайней мере десяток машин стояло у главного входа, а расчищенная и утоптанная дорожка шла в обход главного корпуса. К спортивному полю. Человеческий гомон тоже был слышен, и чем ближе подходил Курт, то и дело оглядываясь на неслышно семенящего следом бензомастера, тем отчетливее слышал голоса. Когда он вклинился в толпу, пытаясь пробраться к эпицентру столпотворения, на них то и дело оборачивались. Бензомастеров не так уж часто таскали с собой просто так, как домашнего питомца. Даже когда они были животными. Как оказалось, у толпы нет центра. Люди рассеялись по всему полю, переговаривались, шумно что-то обсуждали. Ганса нигде не было видно, зато Ганс изловил Хельги, укутанную в длинный вязаный шарф и модный лет пять назад ярко-красный пуховик. Жители города могли одеваться так, как их душе будет угодно. Ну, или в то, что удастся достать. — Где этот? — Курт неопределенно махнул головой в сторону здания Университета. Хельги его отлично поняла и неуверенно промекала: — Скоро подойдет, — и рванулась, чтобы уйти. — А что здесь происходит? — Курт сильнее сжал пальцы на рукаве пуховика. Хельги еще раз нервно дернулась. — Скоро все будет. Отпусти! Наконец-то вырвалась и умчалась сквозь людской поток. — Ну и что за хрень это сейчас была? — поинтересовался Курт, оглядываясь через плечо на Эфа. Тот пожал плечами. Он стоял посреди пустого от людей пятачка поля. Стоящие вокруг неотрывно наблюдали за диковинным бензомастером, что отчего-то страшно злило Курта. Злость на Ганса накладывалась на злость на окружающих людей, хотелось рвать и метать. Будто почувствовав его раздражение, Эф подошел поближе и показал на допотопные часы на башенке главного корпуса. Те со скрипом, но шли. Минутная стрелка вот-вот должна была прижаться к римской цифре двенадцать. — Ну и что? — устало поинтересовался Курт. — Они сильно отстают, уже половина первого. — То, что видят сотни людей — истина, — непонятно отозвался Эф, заставив Курта в задумчивости пошевелить бровями, пытаясь вспомнить, от кого и когда он уже слышал эту фразу. Вспомнить никак не получилось, зато часы глухо пробили двенадцать. Звук прошел по полю, отраженный от снега и от тел людей, дрожа и вибрируя. Сначала ничего не случилось. По вдруг замершей толпе прошел ропоток неодобрения, а потом кто-то один, самый глазастый, вскрикнул и ткнул пальцем в сторону заснеженного пригородного поля, за которым зыбкой волной тянулась линия горизонта. Эта линия, похожая за ниточку заката — только насыщенно синего заката, — приблизилась и начала расширяться. Прошла по небу над головами людей, заискрила и разбилась о шпиль Университета, обтекла его и пошла дальше. Серое небо затягивало искристым синим куполом. Курт, с открытым ртом, как и все вокруг, смотрел на это светопреставление. Где-то над городом купол сомкнулся, еще раз заискрил… и распался. Вниз посыпались искорки, легко покалывая лица людей. Купола снова не стало. Тишина, повисшая над полем, некоторое время была гробовой. — Ну, дела, — пробормотал себе под нос Курт. — Ганса сегодня все-таки побьют.

 

Оли и Ольга

- Дай одежду. Курт сунул щетку за щеку, сгреб в охапку одежду с пола и сунул ее под одеяло. Цепкая рука тут же утащила все шмотье вглубь кокона. — Спасибо. — Ага, — Курт вернулся в ванную, чтобы закончить чистку зубов. Ольга появилась в дверном проеме спустя пять минут. Ей приходилось придерживать брюки Курта, чтобы они не спадали, а футболка висела мешком. — Это была твоя одежда, кот. — А ты не конкретизировала, чью одежду тебе дать. Переоденься и надень носки, а то пол холодный, — и Курт безапелляционно задрал голову, продолжая бриться. С тех пор, как Ганс со товарищи пытались поднять над городом купол, прошло три недели. За это время в городе четырежды появлялись Серые — один раз Курт даже встретился с тварью лично, но Эф навалился на руль, и раньше, чем джип выбрался из сугроба, сгусток снега пропал. В самом городе похолодало на пару градусов. И в квартире Курта завелась Ольга — шумная аспирантка Ганса. Эф ее не очень жаловал. Впрочем, в последнее время он вообще никого не жаловал, хотя и до тех пор не отличался особенным дружелюбием. Если бы раньше кто сказал Курту, что его бензомастер будет отличаться сварливым нравом, он бы долго смеялся. Сейчас уже стало совершенно не смешно. Эф ругался и постоянно злился, а еще взял за моду уходить в лабораторию к Гансу. Подумать только, одиноко топающий по улице мастер не вызывал ни у кого каких-либо эмоций. Ну, подумаешь, идет. Мало ли куда его послал хозяин. А о том, что у кого-то из живущих в квартире Курта не все дома, догадывались уже не только ближайшие соседи, но и вся округа. Ольга, например, очень любила громко и с чувством выяснять отношения. Курта при этом никогда не было слышно, но спустя полчаса Ольга вдруг резко затыкалась, а после выходила из дома, пряча покрасневшее лицо в снуде. И все равно возвращалась, хотя громогласно обещала никогда этого не делать. И все равно Курта не было слышно. Он упрямо и не очень радостно тащился сначала в Университет, чтобы забрать оттуда Эфа, а после ехал в Патруль. Серых они больше не встречали, ну, чтоб массово или снова попасть на фонарную аллею — такого не было. Но после неудачи с куполом, на который просто не хватило вырабатываемой городом энергии, Серые зачастили к домам. Иногда, даже в бесснежные ночи, некоторые окна наглухо залепляло снегом. От этого становилось как-то не по себе. Сам Курт трижды за лето отскребал от окон наледь и снежные комья — Серые его как-то особенно любили. Ну, а Курт искренне любил их в ответ.

— Но ведь то, что мы видим — это не звезды, а планеты. Курт нарисовал на заледенелом стекле пятиконечную звезду. Зима в этом году удалась на славу, город замело по самые крыши.

— Значит, и звезд на самом деле нет. Почему мы называем их звездами?

— То, что видят сотни людей — истина, — туманно отозвался Феликс, туша сигарету о край тарелки, на которой была разложена мясная нарезка из ближайшего супермаркета. — Вот поэтому мы называем звездами то, что звездами не является, а звезд при этом и вовсе нет.

Но! Если звезды зажигают, значит…

— Это кто сказал? — Курт перестал пытаться отскрести изморозь, плотно облепившую окно с другой стороны. — Про истину.

— Не знаю, — Феликс слишком легкомысленно для преподавателя пожал плечами и, покрутив в пальцах новую сигарету, прикурил и ее. — Но, думаю, что кто-то очень умный, если я запомнил. Курт фыркнул, снял с тарелки пласт балыка и некоторое время был увлечен его пережевыванием. За окном улеглась белая хмарь, снег закончился, город стал потихоньку приобретать свои очертания: желтовато-красные стены домов, угловатые крыши, здание церкви. В общем, арт-нуво в самом обычном его проявлении.

— Лет семь столько снега не было, — задумчиво сообщил чавкающий Курт. Феликс пожал плечами — он не прожил и двух лет в городе, так что не мог составить никакой статистики по этому вопросу.

— Не надоело тебе тут морозиться? Поехал бы куда-нибудь, где теплое море, голые девушки и солнце круглый год.

— А зачем? — поинтересовался в ответ Феликс. — Мне и тут неплохо.

— Мам, — раздался ехидный голос Грега от двери, — а они опять курят в комнате! Адела нарисовалась в дверном проеме и заглянула в комнату.

— Здравствуйте, Феликс.

— Здравствуйте. Извините, я больше не буду, — Феликс затушил сигарету о многострадальный край тарелки и обворожительно улыбнулся.

— И меньше не будете, я знаю. Адела вздохнула и вышла, прикрыв за собой дверь. Грег успел просочиться в комнату и теперь стоял, независимо скрестив руки на груди, как будто взрослые разговоры его совсем не волновали.

— Что приперся? — невежливо, несмотря на укоризненный взгляд Феликса, поинтересовался Курт. Грегор не преминул огрызнуться:

— Вот тебя забыл спросить, куда мне приходить.

— Пошел вон!

— Да сам ты пошел! Феликс честно терпел препирательства на повышенных тонах, которые сам считал исключительно детскими и бессмысленными, около десяти минут. Потом все-таки не выдержал и саданул кулаком по столу:

— Ну-ка заткнулись быстро, оба! Братья замерли, сосредоточенно пыхтя. Первым оклемался Грегор — он гордо вскинул голову и процедил:

— Хорошо, профессор Гильдерсон. И вышел, приложив дверью о косяк так, что на полках подпрыгнули кубки.

— Он больше не придет к тебе на лекции, — заметил Курт.

— Я не читаю лекции их группе, ты не знал? Курт только пожал плечами — ну да, он не знал. И не особенно интересовался, если быть точным. Образование младшего брата как-то проходило мимо него, как и мимо матери, но Грег отлично справлялся и сам по себе — видимо, пошел в отца. Феликс, несмотря на то что вроде как должен был учить и поучать, вовсе не пытался ставить младшего брата в пример Курту. Как он сказал, у него тоже был брат, который олицетворял собой пример идеальной жизни. Наверное, поэтому Феликс и оказался черт пойми где, в городе, в котором зима бывает чаще, чем ее не бывает, а не на континенте, который, безусловно, вел в научных разработках и исследованиях. Феликс говорил, что ему просто здесь нравится. В другой день он уже говорил, что все дело в красивых девушках, а через неделю мог рассказывать о беспрецедентной возможности наблюдать за звездами в данном полушарии. Ага, конечно. Курт бы поверил, если бы звезды здесь вообще когда-нибудь можно было рассмотреть, за исключением редких летних ночей. В общем, за несколько лет Курт так и не смог добиться от него ответа. То есть, получил ответов столько, что выбрать из них правдивый (если он вдруг там был) никак не удавалось.

— А Марка к себе забрала мама, — продолжала рассказывать, не обращая внимания на недовольное выражение лица Курта, Ольга. — Когда мы с ним разговаривали, он все удивлялся, что на юге нет снега. И как тут, говорит, люди живут. Представляешь?

— Не-а. Курт перелистнул страницу на читалке и снова углубился в документацию, которой его нагрузил Ганс. В большинстве своем документы были наполнены малопонятными графиками и цифрами, так что Курт читал через строчку: там, где между цифрами и рисунками появлялись буквы, складывающиеся в слова. Что-то там про расход энергии на производство бензомастеров, на жизнь города в целом и на поддержку коммуникаций (а они, оказывается, все-таки были) между городом и континентом.

— Тебе неинтересно? — обиженно поинтересовалась Ольга, и в очередной раз воскресшая надежда Курта на ее адекватность потерпела крах.

— Нет, не очень, — честно признался Курт. Врать было бессмысленно, ведь тогда назревающая, как гроза, прячущаяся в темных тучах, ссора просто пошла бы по другому пути. Курт очень устал от ссор. За долгое время он привык совсем к другому: потасовки с Гансом и Брандтом, одиночество, едкое раздражение Эфа. Женщине было не место в этом мужском коктейле.

— Ольга, не начинай, пожалуйста.

— Что «не начинай»? Ольга недобро прищурилась, сжимая в руках последнюю керамическую кружку — остальные, разбитые, Курт заменил на пластиковые термокружки. В его доме никто и никогда не бил посуду — начиная от их с братом детских драк и заканчивая совершенно непроницаемым спокойствием их матери. И тут вот такое.

— Не смей, — коротко попросил Курт, имея в виду кружку. Естественно, Ольга тут же шваркнула ее об пол.

— Что «не смей»? Да какое право ты имеешь мне указывать, что сметь, а что не сметь?!

— Ольга, послушай. Курт отодвинул читалку, поднялся со своего места и подошел к испуганно затихшей девушке. Присел перед ней на корточки и взял за руки.

— Я думал, что если я терплю острый язык своего бензомастера, то вынесу любые женские истерики. Но мне это все очень сильно надоело, — Курт сжал ее пальцы, понимая, что может сделать больно, но призывая Ольгу смотреть на него и не перечить. — Это просто фантастика. Как ты это делаешь? Давай договоримся так: ты сейчас встанешь, выйдешь из моего дома и пойдешь, пойдешь, пойдешь отсюда.

К себе домой, к своему мужу. Пойдешь и никогда не вернешься. Хорошо? Ольга молчала. У нее дрожал подбородок, а глаза заблестели от набежавших слез. Вдруг она вскочила, оттолкнула Курта и рванула в коридор. Там загрохотало, что-то явно рухнуло и разбилось, затем хлопнула дверь, по полу подуло сквозняком. Курт тяжело вздохнул и, не вставая, принялся собирать осколки в ладонь, сложенную ковшиком. Он уже закончил, когда из дверей комнаты, которую когда-то занимал Грег, появился Эф. Каждый раз, когда в доме появлялась Ольга, а мастеру не хотелось тащиться до Университета, он скрывался в пустой комнате, в которой так и лежали вещи, оставленные братом. Сам Курт туда не заходил.

— Быстро ты в этот раз. Курт хмыкнул, высыпая осколки в мусоропровод.

— Это была последняя мамина кружка, — пояснил Курт, как будто это на самом деле что-то могло объяснить. Эф, кажется, не только его понимал, но и очень одобрял этот поступок.

— Нет, правда. Это был очень сильный шаг. Я горжусь тобой. Курт потер подбородок, над чем-то размышляя, и прищурился, вглядываясь в безэмоциональное лицо бензомастера и пытаясь найти знакомые черты хоть кого-то из тех, кто им когда-либо гордился.

Ничего знакомого, да и сложно разглядеть какие-то черты в бензиновой массе с радужными разводами, образовывающими круги вокруг датчиков.

Хотя, конечно, хотелось сказать — глаз. Без Ольги стало спокойнее. Решив, что трех термокружек ему хватит для любого светского приема (а ему и в страшном сне не могло присниться, что придется принимать у себя в гостях больше двух человек), Курт не стал покупать еще одну взамен разбитой. Эф был очень доволен. Да все вокруг были какими-то очень довольными, чем безумно раздражали Курта, находящегося не в лучшем расположении духа. Ссориться с Эфом было бессмысленно, Бранд где-то затих, оставалось только гавкать на Ганса, если тот звонил и предупреждал об очередном выезде. По конец того это так достало, что звонить начала Хельги. На нее Курт срывался с удвоенной силой, едва не доводя бедную секретаршу до слез, но никакого стыда по этому поводу не испытывал. На выезды тоже стало легче собираться: никто не дергал за рукав, не совал в руки термосы с супом и горячим чаем, не просил звонить через каждые двадцать минут (как будто за пределами города была связь!), не названивал сам. И Курт, радуясь этому, вдвое чаще сам просился в Патруль. В одном из таких выездов они снова попали в желтую пургу. Но едва заметную, с каждым мгновением все больше выцветающую и пропавшую раньше, чем Курт вылез из джипа. Эф, стоящий на расстоянии вытянутых проводов, постоянно шевелил руками, двигался и проявлял все признаки беспокойства. Чем больше он ерзал, тем холоднее становилось Курту. Поначалу он этого не замечал, а потом спохватился и поспешно проверил провода. Все были на месте.

— Что ты вытворяешь?

— Ничего, — отозвался Эф в динамики. — Просто холодно.

— Да ладно? — и раньше, чем успел удивиться тому, как может мерзнуть бензомастер, Курт рассмотрел лицо девушки, раскинувшейся на сугробе. Весь снег вокруг нее был окроплен рубиновыми капельками.

— Когда она молчит, она очень даже ничего, так что я тебя понимаю, — цинично заметил Эф.

— Заткнись. Они вернулись в машину. Молчали, пока Курт вводил координаты в навигатор. Красный огонек загорелся на нужном месте, тут же послав вызов падальщикам. Они заберут Ольгу. Курт чувствовал себя погано. Он никак не мог понять, кто мог разворотить девушке грудь и оставить ее умирать на снегу.

— Это не случайность, — озвучил его мысли мастер, вытягиваясь на заднем сидении и шурша расстеленной пленкой.

— Просто заткнись, — попросил Курт, сдавая назад и выворачивая на дорогу к городу. Эф замолчал и молчал до самой дороги, а затем тенью сопровождал Курта по гулким коридорам Университета. Он неплохо чувствовал ситуацию и с интересом ожидал развязки. Скандала. Драки. Хоть чего-то, что покажет, что Курт неравнодушен. Что его беспокоит смерть Ольги и что он будет рыть землю в поисках убийцы. Но Курт думал о другом. О том, что это не случайность. И о том, что каждый, кто хоть раз слышал их скандалы, первым покажет на него как на первого подозреваемого в убийстве. Поэтому Гансу он ничего не разбил. Кивнул на бензомастера и принялся стягивать парку.

— Видимо, что-то сломалось или в костюме, или в Эфе. Эф возмущенно фыркнул за его спиной.

— Сегодня было ну очень холодно. Ганс нахмурился.

— Сейчас проверим. Подойди. Курт сделал шаг в сторону, пропуская мастера. Тот встал перед Гансом, осторожно натягивающим хирургически стерильные перчатки.

Курт напряженно наблюдал, Эф равнодушно стоял, расправив плечи, и не дрогнул, когда ученый ткнул пальцами ему в живот. Пальцы вошли в липкую массу без сопротивления, и вот рука исчезла практически по запястье.

— Что ты делаешь? — прошипел Курт. Ганс только мотнул головой:

— Нашел, — и тут же, как ни в чем не бывало, засунул в живот бензомастеру еще и вторую руку. Некоторое время он елозил там, пока не раздался скраденный массой щелчок.

— Готово. Отошли контакты, хорошо еще, что ты не замерз к чертям собачьим. Недолго был на улице? Ганс прищурился. Курт пожал плечами.

— Скучный вызов.

— Славно, вам повезло. Будет хорошо, если мастер останется на диагностику.

— Я этого не хочу. Мы уходим. Курт кивнул Эфу и направился к выходу. Уже дойдя до двери, он заметил, что за ним никто не идет. Ганс все так же стоял у своего стола. Эф стоял рядом с ним.

— Не понял, — решил уточнить ситуацию Курт.

— Он останется на диагностику, — пояснил невозмутимый Ганс. Эф все так же молчал, хотя в другой ситуации давно бы высказал всем, что думает о манипуляции разумными существами. Но вместо этого молчал. Курт приложил дверью о стену так, что та отлетела и с оглушительным звуком захлопнулась. На следующий день Эф не вернулся, но это еще не было поводом для волнений. Куда больше напрягало то, что на коммуникатор пришел официально составленный вызов в Дом Собраний. За последние снежные годы собрания проходили всего два раза: первый раз в самом начале, когда решалось, как жить в состоянии вечной зимы, и потом еще раз, после смерти мэра города. Тогда, кстати, убийцу (а может, просто самого крайнего) нашли довольно быстро — тот, можно сказать, сам признался. И третье собрание не сулило ничего хорошего. В Доме Собраний не было отопления, да и в целом оно пришло в запустение. Зато обнаружилось, что, во-первых, в городе еще достаточно живых людей, чтобы заполнить главный зал под сводчатыми потолками, а во-вторых, что у них все еще есть риксдаг. Очень пассивный и трусливый, лишенный власти, но не преминувший собраться по какому-то поводу. Судя по пристальному вниманию к персоне Курта, именно по его душу.

И это ему совершенно не льстило. Просто потому что нельзя было не догадаться о причинах этого собрания. Его усадили на первом ряду, зажав с одной и с другой стороны людьми, делающими вид, что они совершенно незнакомы, хотя не знать кого-то в малюсеньком городе было довольно сложно. Четверых людей, сидящих за столом напротив, Курт, конечно, знал. С пятым был знаком смутно, большей частью наслышан. Шорох пролетел по рядам, Курт оглянулся, с изумлением отметив слишком много знакомых и отчего-то довольных лиц (наверное, обрадованных очередным собранием долгожданного рикдага). А вот Ганса не было — как и всегда, когда он был очень нужен. Судья Якоб Густаф, одетый вопреки всему не в строгий костюм, а в утепленную куртку, поднялся с места и заговорил. Лицо его при этом было таким же красным и напряженным, как и всегда, только в этот раз нельзя было списать этот эффект на давление галстука. Значит, все-таки давление.

— Все мы знаем, что причина нашего собрания довольно грустная. Я обеспокоен нашей встречей не из-за того, что произошло убийство, хоть это и ужасное событие, а из-за того, кто его совершил. Человек из организации, каждому из которой мы доверяем свою жизнь.

Патрульные соединяют нас с внешним миром… Сначала Курт подумал, что судья Густаф очень плохо представляет себе функции патрульных. Затем поразмыслил, о ком может идти речь. И когда наконец-то свыкся с мыслью, что он очень и очень попал, судья подтвердил все его опасения.

— Курт Атли Мемфис. Встань. Курт, естественно, встал. Сложно было спорить, хотя на порядочное заседание суда все это сборище не походило ни капли.

— Но я… Послушайте! Его, естественно, никто не слушал. Судья продолжал:

— В обычной ситуации наказанием тебе стало бы тюремное заключение, как и положено убийце, но, ввиду нашей экстренной ситуации, в которой разбрасываться работниками непозволительно, мы приняли решение смягчить наказание. Ты отправляешься на исправительные работы в Университет, а твое имущество будет конфисковано в пользу погибшей.

— Что, простите?

— Супруга погибшей, — поправился судья. — Тебя проводят в Университет, твой дом уже оцеплен и демонтируется. Все свободны. — Еще немного помолчав, Густаф потер горло и добавил: — Ни одна, даже самая плачевная ситуация не допускает прощения убийцы.

— Но я… Да послушайте! Курт вырвал руку из захвата патрульного, чьего имени не помнил.

Тот снова ухватил его за локоть и потянул за собой.

— Пойдем-пойдем. Если бы они смогли доказать твою причастность, придумали бы чего похуже… — негромко бормотал тот, а Курт шел за ним, пытаясь совладать с яростью. Что это только что было? Демонтировать его дом? Передача имущества? В пользу… кого? Муж Ольги успел встать из-за стола и обогнать их, пока безымянный патрульный скручивал с парки Курта все значки. Невысокий, с перебитым носом, типичной северной внешностью и повязкой падальщика на руке, Ули никогда не был никем выдающимся и оттого очень дорожил красавицей-женой. И он вовсе не был виноват в том, что та оказалась порядочной стервой. Как не был в этом виноват и Курт. Но все же их дороги пересеклись не самым красивым путем.

— Эт-то еще м-мало для т-тебя, — заикаясь, бесцветно прошелестел Ули, загораживая им выход. Курт всегда гордился своим умением держать себя в руках. Его не могла вывести из себя Ольга, не могли и Эф с Гансом, но сегодня все было совсем иначе. Его только что арестовали за убийство, которого он не совершал, у него отняли все и послали под крыло к Гансу. Что еще мог принести этот день? Курт придвинулся ближе, навис над невысоким Ули и от души ударил его в лицо. Тот отшатнулся и сполз по дверному косяку, по его лицу обильно текла кровь.

— О-о, — патрульный, отвлекшийся на какого-то знакомого, подскочил и толкнул Курта к двери. — Вот теперь нам точно пора. Курт вышел на улицу, накинул капюшон и прикрыл глаза ладонью: начиналась буря и, похоже, довольно сильная. Спрятав нос в мех, он направился к джипу, остановившись, когда патрульный осторожно кашлянул.

— Вот как. Машину у меня тоже забрали. Клокочущая ярость схлынула, оставив после себя ледяную злость.

Патрульный с сомнением хмыкнул.

— Я подвезу. А ты пока подумай о том, что у тебя не смогли забрать, потому что этого не было дома. Устроившись в чужом — вроде бы похожем, но совершенно чужом — джипе, Курт начал успокаиваться настолько, чтобы не огрызаться при разговоре с человеком, который ему ничего не сделал. И даже решил исправить неловкое недоразумение:

— Я… хм. Не напомнишь, как тебя?..

— Ольгерд. Оли, — тут же пояснил патрульный.

— Замечательно. Курт потер глаза. Это же совпадение, да? Просто случайность, похожее имя? Не такое уж и редкое, надо заметить.

— Что-то не так? — Оли вырулил на занесенную снегом дорогу.

— Да нет, ничего такого, — Курт потянул молнию на парке вниз. — Просто Ольга, Ольгерд… неуютно как-то. Оли ничего не ответил, только фыркнул, демонстрируя все, что он думает о чужой мнительности. Но Курт о нем уже не думал, прислонившись лбом к окну и наблюдая за тем, как из-под колес улетают шматы грязного снега. На их с Брандом курсе тоже был парень по имени Ольгерд. И то ли он уехал из города после первого же похолодания, то ли пропал в первый год, Курт им никогда не интересовался. А теперь вот вспомнил это несуразное лицо в веснушках и очки со стеклами в палец толщиной, когда все давно уже перешли на линзы. Сейчас с линзами дело обстояло хуже, и дурацкие окуляры снова начали появляться на носах людей. Что самое смешное, из-за Ольгерда-то они с Брандом и начали общаться ближе, чем просто «привет, парень, я знаю, что ты из моей группы, но не помню, как тебя зовут». Там была мутная история, в которой были замешаны чисто личные отношения, грозившие вылиться в неприятную ситуацию. Бывшая дама сердца Ольгерда во всеуслышание заявила, что тот, дескать, бросил ее, стоило бедной девушке признаться в собственной беременности. В том, что она была беременна, сомневались немногие, а остальные мгновенно ополчились против Ольгерда. Среди тех, кто сомневался, были и Бранд с Куртом — Бранд, потому что сам недавно побывал в схожей ситуации и, что характерно, с той же девушкой, а Курт просто вступил в тот возраст, когда ему нравилось принимать сторону обиженных и угнетенных. Девица угнетенной не казалось, да и довольно быстро выяснилось, что никакая она не беременная, а очень даже наоборот, бесплодная. Тут-то ее принялись жалеть с удвоенной силой, зато от Ольгерда все отстали. А у Курта отцепить от себя Бранда уже не получилось. Так началась их очень странная дружба, которая Курта тяготила, но в то же время казалась чем-то довольно естественным и привычным. Как будто это было всегда. Ведь друг не обязательно должен быть только один? Из глубокомысленных размышлений его вырвал Оли, повернувший на аллею с грабами так резко, что Курт приложился лбом о стекло и немедленно отреагировал на это, смачно выругавшись. Патрульный выглядел насуплено и пристыженно. Курт потер лоб и первым выбрался из машины, отметив мимоходом, что его джип — малышка, куда же ты! — куда лучше этой развалюхи. Правда, в нем, вероятнее всего, говорила исключительно обида: машины отличались разве что цветом, да еще запахом ароматизатора салона. Но это Курт ни за что бы не признал.

— Как ты? Курт еще сам до конца не понял, как он. В груди клокотали злость и обида. Опять никто не стал даже разбираться в случившемся. Он только кивнул сочувственно любопытствующей из-за стола Хельги и прошел в лаборатории. Ольгерд неуверенно семенил следом. Ганс был занят беседой с двумя мужчинами в темных парках с красным искусственным мехом по капюшону. От одного вида этих капюшонов Курта передернуло, и он, поймав взгляд Ганса, выразительно поднял брови.

Тот кивнул и заговорил быстрее. Падальщики, похоже, были недовольны столь резко оборвавшимся разговором, но Ганс покачал головой, и двое, чьи лица Курт смутно узнавал, но по имени назвать бы не смог, развернулись и вышли, от души хлопнув дверью.

— Это… что? — вежливо, как ему самому показалось, поинтересовался Курт и заметил краем глаза, как неодобрительно покачал головой Оли. Курт сделал неопределенный жест рукой, показывая, что все в порядке. Ганс прошел за один из столов, сгреб с него какие-то очень важные и шибко умные бумажки, свернул их в трубку и сунул в мусорное ведро, находящееся под столом. Похоже, что в лаборатории, в которой когда-то производили все технические новинки, до сих пор пользуются безумным старьем. И когда терпение Курта стало кончаться, и тот двинулся к столу, Ганс наконец-то поднял голову и вопросительно уставился на него.

— Что? А ты ожидаешь, что я общаюсь только с благородными, как рыцари, Патрульными? Ганс скользнул по Ольгерду убийственно равнодушным взглядом, тот аж попятился. Курт сделал шаг, заслоняя собой Оли от Ганса. В любой ситуации, когда можно принять позицию, противоположную Гансу, он ее принимал. Тем более что молодой патрульный ничего ему не сделал. Ну, подумаешь, забрал значки. Ну так ведь он не для себя, а по приказу.

— Я ничего не жду, — огрызнулся Курт и кивнул головой на Оли. — Этот рыцарь отобрал у меня все значки, а другие, наверное, тоже рыцари конфисковали еще и дом с машиной. Так что я теперь буду жить с тобой. Ты счастлив? Судя по лицу Ганса — он был не удивлен, но и не обрадован. И, судя по последовавшей улыбке, он собирался мстить. Курту стало неуютно, а Оли на всякий случай отошел подальше.

— Можешь либо ночевать где-нибудь в лаборатории, либо в общежитии в соседнем корпусе. Курт открыл рот:

— Естественно, я… — но Ганс его перебил.

— Только там, кажется, нет света. Курт поджал губы.

— И отопления нет. Повисла пауза, в которой отчетливо раздался смешок Оли. Курт мрачно повернул к нему голову, а Ганс тем временем закончил:

— И воды, как ты понимаешь, тоже нет.

— Ладно, — Курт махнул рукой. — Уговорил. Ганс собирался было что-то сказать, что-то явно торжествующее, но Курт не дал ему насладиться победой.

— Вода, тепло и свет — не самое главное в жизни, да, дружище? Как идти в этот твой соседний корпус? Ольгерд поспешно отвернулся, сдерживая смех, а Курт резюмировал:

— Ну, и где Эф? Он оставался у тебя, забрать его не могли. Ганс прищурился, а Курт впервые за много лет подумал, что не стоило, наверное, тянуть за усы неопасного на вид кота — ведь можно остаться и без глаз. Именно это, похоже, Ганс и собирался проделать.

— Ольгерд, топай к себе. Курт, пойдем. Оли ничего не оставалось, кроме как в самом деле потопать, а Курту — пойти следом за Гансом. Они снова оказались в лаборатории, в которой в углу стоял вытянутый аквариум с вяло распластанным по дну Серым. Но рядом стояли еще два — куда меньше, с ручками, явно переносные. Курт уставился на них, а на него в ответ вылупились две снежные морды.

— Эт-то ш-што… — сдавленно повторился Курт. Ганс пожал плечами.

— Серые.

— Сдохнуть можно, да ладно?!

— Мемфис, не кипятись. Они очень полезны, когда не убивают людей. Курт открыл рот, глубоко вздохнул и не стал ничего говорить по поводу того, в каком месте Гансу следует поискать свои мозги. Вместо этого он мрачно поинтересовался:

— Где Эф? Ганс, похоже, решил начать издалека:

— Каждый пойманный Серый стоит нам одного хорошего бензомастера.

Но это очень важно. Раньше, чем Курт успел до конца переварить фразу, на лице его отразились разом и паника, и ужас, и злость.

— Он здесь, здесь, — поспешно успокоил Ганс, понимая, что иначе быть драке. — Сейчас для этого используются мастера-животные, те, что уже вышли из употребления. К тому же, этим занимаются падальщики, а не патрульные.

— Что? — прошипел Курт. — Так почему же «падальщики»?! Они теперь самые настоящие Патрульные, рыцари без страха и упрека, разве нет?

Все, что нас отличало, — Курт запнулся, понимая, что это «нас» уже не действительно, но тут же продолжил: — Так вот, все, что нас отличало, это мастера и мех! Мех — ерунда. Так что, получается, все, слияние двух отделов? Вместе на выезд, вместе за трупами?

— А что такое? — сделав вид, что не заметил оговорки, поинтересовался Ганс. — Их осталось пять человек, вас… патрульных — десять. Переломитесь, если будете работать вместе? Курт решил промолчать. В конце концов, его это теперь совершенно не касалось. Не касалось. Не касалось! Убить бы ту тварь, из-за которой все это началось.

— Так зачем они тебе? Эти монстры?

— Они полезные, — уклончиво повторил Ганс и кивнул на дверь. — Твой мастер. Эф в самом деле стоял в дверном проеме, неслышно открыв дверь, неплотно прикрытую Ольгердом. По его лицу загадочно мигрировали встречные потоки радужных полос, олицетворяя что-то. Наверное, он был рад видеть Курта, а может, и вообще не рад. Но когда Курт обернулся к нему, черное лицо пошло виноватой рябью. А может, ему это все просто показалось. Что там вообще можно рассмотреть?

— Я здесь, — сообщил Эф так, как будто это можно было не заметить.

— Опять где-то гулял, — поделился с Куртом Ганс. Со стороны это, наверное, выглядело так, как будто строгий учитель отчитывает родителя нерадивого ученика. При этом, правда, полагалось, чтобы родитель был хотя бы выше своего отпрыска. Ну хоть немного.

— И я здесь, — отозвался Курт. — Будем теперь жить с Гансом. Он рад. Лицо Ганса отражало гамму эмоций, радости среди которых, похоже, места не нашлось.

— Будем ему помогать. Ему ведь наверняка скучно без нас было, да и работы не имелось. Теперь жизнь точно наладится. Эф молчал. Гансу, видимо, хотелось высказаться, но он тоже молчал.

Курт всплеснул руками:

— Нет, правда, ты что, не рад?! Тогда мог бы что-нибудь сделать, чтобы эти твари не отнимали у меня мой дом! Мою машину! И мастера бы забрали, если бы не… Ты зна-ал, — удивленно выдохнул Курт. Эф все еще молчал. Молчал и Ганс.

— Пошел к черту, — бросил Курт и, обогнув Эфа, вышел в коридор.

С потолка текла карамель. Тягучие янтарно-коричневые нити тянулись от люстры, застывали и тихо-тихо звенели, как музыка ветра над дверью в кулинарной лавке. Курт осторожно отломил ближайшую к нему нитку, сжал ее зубами. Карамель тут же сломалась и осталась острой сладостью на языке, быстро, впрочем, растаявшей. Следом образовалась неприятная горечь, вяжущая десны, и Курт неприязненно сплюнул. — Не плюй на пол, — наставительно пробубнил Феликс куда-то под руку. Курт задумчиво на него посмотрел и сплюнул еще раз. Никогда в жизни его так не раздражал собственный лучший друг. — Мемфис! — Отвали! Феликс, надувшись, куда-то пропал, испарившись вместе со слюной с пола, а когда появился снова, был уже чем-то очень недоволен. А Курт как сидел за своим столом, вытянув ноги и созерцая подтеки с потолка, так и сидел. Вдруг разозлившись, Гильдерсон сдернул его со стула и принялся трясти. Курт смотрел на него удивленно и болтался в руках, как тряпичная кукла. Наконец, окончательно выведенный из себя, Феликс ударил его в лицо и отпустил, дав упасть на пол. Курт зажал нос ладонью, бездумно таращась на друга, и все равно кровь текла сквозь его пальцы. Лицо стремительно опухало, под глазами набрякли мешки, но нос не был сломан. Переносица горела огнем, на ноздрях при попытке выдохнуть появлялись кровавые пузырьки. — Понимаешь ты, черт возьми, или нет? Понимаешь? Курт помотал головой, кровь залила подбородок и рубашку. — Ты все это придумал! Как эти звезды, — Феликс кивнул на окно, за которым было совершенно пустое иссиня-черное небо, отливающее перламутром, — как эти звезды, которых нет. Ты придумал эти звезды! И ударил еще раз, на этот раз целенаправленно ломая нос.

Одновременно с диким хрустом перед глазами Курта вспыхнула целая галактика со всеми своими тысячами несуществующих (как оказалось) звезд и погасла. Проснулся Курт с ощущением влажной солоноватой горечи на губах.

Сглотнул, постарался вдохнуть и понял, что нос напрочь забит.

Потерев подбородок, понял, что тот влажный от идущей носом крови.

Курт поднялся, чуть приподняв голову и поплелся было на кухню, но был остановлен голосом Эфа: — Куда? — За салфеткой и умываться. — Здесь воды нет, — напомнил мастер. — Черт, — пробурчал еще до конца не проснувшийся Курт и нашарил выключатель. Щелкнув пару раз, вспомнил, что света в общежитии тоже нет. И отопления. Курт поспешно вернулся под одеяло, не переставая зажимать нос. — Тогда принеси какую-нибудь тряпку, — прогундосил он. Эф не стал спросить и протянул ему что-то довольно мягкое. Только вытерев лицо, Курт осознал, что это его собственная футболка. Нет, ну лучше бы спорил и источал ехидство во все поля, чем тихонько гадил. Ладно. Кровь остановилась, футболка была полностью изгваздана, в окно смотрела полная луна — и яркие-яркие звезды были именно там, где им положено было быть, что бы там ни говорил мертвый друг. — Эф, — негромко позвал Курт, и бензомастер вопросительно зашевелился в углу. — Что ты видишь за окном? — Небо, — подумав, отозвался мастер. — Полнолуние. Футбольное поле. Соседний корпус. — Не. Звезды. Видишь звезды? — Конечно, вижу. Эф издал звук, очень похожий на хриплый смешок. Тоже очень напоминающий что-то. — Хорошо, — пробормотал Курт, поплотнее закутался в одеяло, свернувшись калачиком, и уснул. Проснувшись утром, Курт долго лежал на раскладушке, глядя в потолок. По потолку тянулись провода, перемежающиеся тихо попискивающими датчиками. С тех пор, как пришла зима, небо никогда не прочищалось — даже тогда, когда не валил снег. Звезд, конечно, не было видно. Курт специально пододвинулся, заглядывая в окно. Темное небо в светлых разводах. И ни одной подмигивающей блестки. В лабораториях по соседству приглушенно горел свет и звучали голоса. Конечно, Курт не стал ночевать в пустом и холодном общежитии, поэтому теперь его утро начиналось с того, что приходили лаборанты. И Эфа не было поблизости. Со скрипом подняв себя с раскладушки, Курт окунулся в прохладу запасной лаборатории. Несмотря на то что в комнате не было окон, откуда-то все-таки очень сильно дуло. Да и ночевать рядом с аквариумами, в которых держали Серых, тоже было не очень-то приятно.

Потому, наверное, и снилась всякая ерунда. Мрачно глянув на тварей, распластавшихся по дну стеклянных банок, Курт накинул на плечи куртку и протопал сквозь основную лабораторию на выход. Лаборанты проводили его ошарашенными взглядами. Похоже, Ганс не счел нужным их предупреждать о том, что в соседней лаборатории завелась новая жизнь. Ну и правильно. Студенты должны быть готовы к чему угодно: даже к тому, что из соседней комнаты, зевая и кутаясь в парку, появится недовольный взлохмаченный тип, игнорирующий удивленные взгляды. А главное, нужно сохранять спокойствие, когда тип мелко чихнет, спрятав нос в воротник, и закроет за собой дверь, сурово припечатав: — И никогда больше не приходите так рано. Хельги уже сидела за столом и мазала губы по идее бесцветной помадой, которая все-таки давала розоватый оттенок и жирный мерзкий блеск. Курт приоткрыл глаз и поджал губы. — Доброе утро. Хельги глянула на часы, установленные на ее планшете, и показала Курту. Как оказалось, был уже безусловный день, так что винить трудящихся на благо города студентов было нельзя. Но кого и когда это останавливало? — Бр-р-р, — не очень внятно отозвался Курт. — Где? — Профессор? — осторожно поинтересовалась Хельги, пытаясь угадать, о ком идет речь. — Да черт с этим твоим профессором. Где здесь ванная? Судя по очаровательным округлостям глаз ошарашенной Хельги, она не знала, как ответить. И ей, наверное, очень хотелось Курта обругать.

Или заплакать и убежать под крыло Ганса. Но что-то очень мешало ей так поступить, поэтому она все же ответила, тщательно подбирая слова, будто боялась, что Курт вот-вот на нее бросится: — Ванной здесь нет. Была в общежитии, но там нет воды. Кулеры с водой стоят по всему коридору, там есть и горячая. На втором этаже уборные с раковинами. — И душа нет? — с наигранным ужасом поинтересовался Курт. Он-то, конечно, понимал, что в университетском корпусе просто неоткуда взяться душу. Был, кажется, в корпусе, в котором располагался факультет физической культуры, но и до того приходилось добираться десять минут на трамвае в лучше времена. Где теперь те трамваи. — Ладно. Курт подавил очередной зевок — умудрился не выспаться, проспав всю ночь и часть дня напролет — и направился к лестнице, чтобы изобразить хоть какое-то подобие водных процедур. Сначала Курт помыл голову в раковине, а потом только обнаружил, что в туалете к стенам прикреплены сушки для рук из тех, куда нужно, собственно, руки и пихать. Высушить волосы не представлялось возможным от слова «совсем». Впрочем, решив, что короткая стрижка тем и хороша, что высыхает очень быстро, стоит только пару раз повозить по ней рукой, Курт встряхнулся, с сомнением заглянул в зеркало и вернулся в коридор. Хельги занималась своими ногтями. Как можно было наводить красоту в таких условиях — Курт не понимал, но решил, что женщин ему понимать и не нужно. Вон, чем одна попытка уже закончилась. Да и вообще со временем не только дамы, но и жизнь — тоже дама — стали сложнее. Хотя, возможно, во всем виновата угнездившаяся вокруг них зима. Зима — о чудесное совпадение! — тоже женщина. Все проблемы от женщин. Так что к столу секретарши (которую, судя по всему, Ганс периодически снова возвращал в милость, а потом вновь бросал) Курт подошел изрядно накрученный. — Где Ганс? — почти гаркнул Курт. Хельги вылупилась на него так, будто он немедленно попросил назвать длину окружности Марса (а вот Феликс, наверное, ответил бы). — Он… ну… — Где?! — В кабинете, — проблеяла Хельги. Закатив глаза, Курт сделал пренебрежительный жест и направился к ректорской двери. Ганс его не ждал и был не очень рад. Разочарованно шевельнув челюстью, Ганс кивнул на гостевое кресло. — Заходи. Хочешь поговорить о своей утрате? Курт сначала сел в кресло, помолчал, размышляя над невеселой перспективой и только потом все-таки кивнул. — Хочу. Знаешь, меня очень беспокоит утрата моего дома и еще — чуть меньше — машины. Как ты можешь догадаться, мне не очень нравится спать на раскладушке в твоей лаборатории. Чем ты мне предлагаешь заниматься целыми днями? — Я вообще-то говорил про Ольгу, — рассеянно отозвался Ганс, а потом внезапно оторвался от своего планшета и уставился на Курта; до него, видимо, дошла суть наезда. — Я тебе ничем не предлагаю заниматься. Я, вообще-то, не нанимался тебя развлекать. Ты мог бы заняться какой-то полезной работой, например, не знаю… Курт скрипнул зубами, а Ганс, наоборот, воодушевился. Глаза его зло вспыхнули. — Ах да! Я забыл, что ты не можешь заниматься никакой полезной работой, потому что так и не удосужился ничему научиться. Глубоко вздохнув, чтобы унять первую вспышку ярости, Курт почувствовал боль в кончиках пальцев: оказалось, он так вцепился в подлокотники, что пальцы побелели. С трудом разжав пальцы и оттолкнувшись от подлокотников, Курт резко встал и подошел к двери. Очень тихо и осторожно прикрыв дверь за собой, он услышал напоследок: — Радуйся, что не на улице живешь. Курт, глубоко и часто дыша, отправился бродить по пустым этажам.

Иногда ему навстречу попадались студенты, которые шарахались от него, как от прокаженного. Глаза у них при этом были больше, чем у Хельги. И все они молча отшатывались, уступив дорогу, и никто не решался заговорить — именно тогда, когда он пытался узнать, где Эф. Ему, похоже, предстоит смириться с тем, что все считают его убийцей своей любовницы и никто даже не думает разобраться, так ли это было на самом деле. За окном бурлила метель. Плюхнувшись на пластиковый стул и устроив ноги на подоконник, Курт минут пятнадцать наблюдал за снегом за окном, пока не успокоился настолько, что сумел понять кое-что очень важное. Ганс говорил об «утрате», а не об «убийстве». Ганс все знал. Но злость и неприязнь не позволила заметить это раньше. Эфа нигде не было. Курт совсем не заметил, как присутствие едкого нового бензомастера из раздражающей рабочей необходимости стало просто необходимостью. И когда Эф не ошивался где-то поблизости, Курт чувствовал себя неуютно, как будто его вот-вот могли выгнать прямо на мороз против пятерки разозленных Серых. Никто, конечно, его бы не выгнал, но все же хотелось, чтобы бензомастер был где-то поблизости. С трудом содрав себя с насиженного места, Курт потащился вниз. Через обитаемые этажи вниз, в холл, за пределы которого ему нельзя выходить. В холле топтались, стряхивая с капюшонов быстро тающий снег, двое патрульных. За ними стояли двое внешне похожих бензомастеров. Только один из них — тот, что был его мастером — разительно отличался от другого. Но понять, чем одна вытянутая смоляно-черная фигура отличается от другой. Курт прислонился к пустой витрине, в которой раньше стояли кубки и рамки с дипломами разных студенческих достижений. Их Университет был не самым известным, так что большинство рамок и подставок во время учебы Курта пустовало. Куда они делись потом — уже не узнать. Один из патрульных, с которым у Курта когда-то были неплохие отношения, поднял руку, заметив его, и приветственно махнул. Курт ответил кивком, в то время как второй патрульный по-хозяйски кивнул своему мастеру и направился к лестнице. Напарник и бензомастер направились следом за ним. На лице Курта, видимо, появилось что-то непередаваемое, потому что Эф, до того выглядевший спокойным, разразился булькающим смешком, стоило ему подойти чуть поближе. — Что это было? — поинтересовался мастер, с чавкающим звуком прислоняясь к стеклу. Курта аж передернуло. — Где? — У тебя было такое лицо, будто этот парень наступил тебе на любимую мозоль. Или убил любимую собаку. Ха-ха. Не знаю, что-то вроде, — Эф оценил ситуацию, осмотрел Курта и решил не рисковать.?

Ладно, плохая тема для беседы. Топай. И Курт потопал, не понимая, что вообще происходит, почему он слушается этот кусок топлива на металлическом скелете, ну, и наконец, кто же виноват во всех его бедах. Даже если во всем был виноват Ганс, ненавидеть Эфа за это было бессмысленно. — Мы были в каппе. Там никого не было, зато всюду стояли фонари Серых. Мне показалось, что нас ждали. — А почему, интересно, «мы»? Ты-то там как оказался? — раздраженно поинтересовался Курт, оглядываясь через плечо. — Вообще-то, это и младенцу понятно. Если у Джанисса еще нет нового мастера, а тебе нельзя выходить за пределы Университета, то все ясно… — Ничего не ясно! — вспылил Курт. — Я считаю, что так нельзя! — Убивать девушек тоже, вообще-то, нельзя…? пробормотал Эф. — Что?! — Я шучу, шучу. Извини. Когда у Эфа вырывались такого рода идиотские шуточки, Курт ни капли не жалел о возможности спихнуть своего бензомастера кому-то другому. Какому-нибудь несчастному Джаниссу, который не сможет терпеть эти дьявольские выкрутасы и повесится через пару дней. — Это безумие, — пробормотал Курт и, как нож сквозь масло, прошел сквозь сборище студентов, яро что-то обсуждающих. Плевать Курту было на их возмущенные возгласы.

? Это безумие! — так и гаркнул напарник Джанисса, врываясь в бывший кабинет стереометрии, переоборудованный всего за пару дней в жилую комнату Курта. Курт отложил планшет и с неподдельным интересом воззрился на незваного гостя. Он мог поклясться, что у Эфа, только что вернувшегося с выезда с Джаниссом, лицо тоже отражало нечто подобное. Курт так и не смог вспомнить длинное и сложное имя парня, да и не пытался особенно: все всегда звали его по инициалам — С. К. Эска выглядел бледным и очень, очень злым. Причину его злости на себя Курт еще пока не понимал, но был готов выслушать. Желательно, чтобы при этом психопат не подходил ближе, чем на три метра. Этому здорово поспособствовал Эф, чуть сдвинувшийся так, чтобы в случае чего создать дополнительное препятствие между Эской и Куртом. — Так что случилось? — осторожно поинтересовался Курт, чувствуя себя более защищенным. Эска зло зашипел. Слова вырывались из него с трудом. И с брызгами слюны. — Это… это не просто убийство! — хрипел Эска, из болезненной бледности мутируя в багровый цвет. Курт изо всех сил пытался его понять, но пока что не мог. Ольга, что ли, вспомнилась? — Ты — монстр! Это глупое… идиотское чувство… Да как ты мог?! Эска рванулся в комнату, но Эф перегородил ему дорогу, не позволяя пройти к удивленно выглядывающему из-за его плеча Курту. Оба молчали, позволяя патрульному выговориться — и, может, сказать, в чем суть происшествия. Зачем-то ведь нужно было так орать? — Ты про… Ольгу? — осторожно поинтересовался Эф, предостерегающе поднимая руку, чтобы остановить и Эску, который все порывался прорваться к Курту, и Курта, который явно собирался что-то ляпнуть. Судя по всему, Эску вот-вот должен был хватить удар. — Что-о?! Какую Ольгу?! Он убил… убил… Джанисса! А все из-за тебя! Эска нервно каркнул, видимо, сорвав голос, и, отступая в коридор, прохрипел напоследок: — Тебя ждет риксдаг, Мемфис. И в этот раз ты так легко не отделаешься. Никуда не уходи, за тобой приедут. Развернувшись, Эска умчался по коридору вниз, хлопая дверями и топоча по лестнице. Несколько мгновений Курт не мог ничего сказать — сердце билось где-то у горла. Он посмотрел на то, как Эф осторожно закрывает дверь на замок, и опустился на свою раскладушку. — Э-э… — невнятно выразился Курт, вопросительно глядя на своего мастера. Тот выглядел не менее удивленным — ровно настолько, насколько может быть удивлено то, что, по словам Бранда, думать не умеет. Хотя так, конечно, давно уже никто не считал. — Я… не знаю, — признался Эф, садясь рядом, на специально выстеленный пленкой стул. — Мы вернулись с выезда, все было нормально, Джанисс был в хорошем настроении. Затем я пошел сюда, а Согневальд с Джарвиссом пошли к Гансу с отчетом. Вот и все, что я знаю. — Кто? — растерянно переспросил Курт. — Эска, — пояснил Эф. — Ясно. И знаешь… — М? — Эф явно еще не понимал, что лично для Курта значит вторая встреча с риксдагом. О-о-о, ничего хорошего это не значит. Риксдаг будет очень недоволен, что его выдрали из теплых квартир второй раз за месяц. И все из-за одного-единственного патрульного. — Я не собираюсь здесь сидеть. — Ну и что, сбежим? Умно. — Нет. Курт поднялся и оглядел слегка приспособленный под жилье кабинет.

Кроме планшета, никаких сильно личных вещей здесь не было. Но кабинет все же стоит запереть. — Мы идем к Гансу. Вряд ли, конечно, Ганс мог помочь. Нет, не так. Вряд ли Ганс, который может помочь, захочет помочь. — Идем, — согласился Эф. Курт взял свою куртку, сунул планшет во внутренний карман и, отковыряв замок, измазанный Эфом, первым вышел в коридор. На их этаже все было тихо, поэтому они, шугаясь любых шагов, спустились к лабораториям. Курт протиснулся в кабинет Ганса, за ним прошел Эф и прикрыл за собой дверь. — Ну-ну, — заметил Ганс. Он выглядел взмыленным и немного встрепанным. Видимо, он был уже в курсе происшествия и пытался его хоть как-то решить. — Хорошо, что ты пришел, — и он просто кивнул Эфу. — Что случилось? Я ничего не понял Курт плюхнулся в кресло и вытянул ноги. Эф встал за его плечом. — Джанисса убили, — совершенно ровно отозвался Ганс. Действительно: убили и убили. Подумаешь, новость. — Кто-о? — Ты. Курт развел руками. Эф чуть наклонился над ним. Ганс чуть улыбнулся. — Все думают, что это сделал ты. Потому что Джаниссу разбили голову термокружкой с гравировкой. Угадаешь, что за гравировка? — Мое имя, — мрачно угадал Курт. — Но все мои вещи конфисковали! — Я знаю. И ты знаешь. Но при этом все мы знаем, как ты относишься к своим мастерам. И еще мы знаем, что риксдаг даже разбираться в этом не станет. Ты же помнишь, как они все были озабочены поиском убийцы Ольги. Курт закусил костяшку пальца. Вот сейчас он осознал, что Ганс ему не поможет. А если он не поможет, то риксдаг вынесет единственное возможное решение. Нет, два решения — но ни одно из них не сочетается с «долгой, счастливой жизнью». И стало очень страшно. — А если сбегу? — А толку? — отозвался Ганс, поджимая губы. Он выключил планшет, убрал его в карман утепленного комбинезона. — Это тебя не спасет. И я, к сожалению, тоже тебя не смогу спасти.

Хотя мне все это не нравится. — Ты знаешь, кто это? — Курт приподнялся в кресле. — Это ведь один человек? Ганс пожал плечами. Знал, конечно, знал! Но не собирался говорить. — Но я сейчас поеду с тобой. — Хорошо Курт поднялся с кресла, подошел к столу Ганса и протянул ему руку.

Немного подумав, Ганс пожал протянутую руку, не боясь, что кулак вдруг прилетит ему в нос. Спокойней Курту, конечно, не стало, но, в ситуации, когда все против тебя, куда легче, когда хоть кто-то думает, что это не ты убил двух людей из ревности. Потому что ничего хорошего это в любом случае не значит. Ганс не успел отнять руки, как в его кармане пиликнул планшет. — Вот и все, поехали. Эф, ты с нами. Удивишь общественность: скажешь что-нибудь умное. — Я и не собирался оставаться.

После того, как в первый раз не наступило лето, погибло достаточно много людей и прошло около года, прежде чем появился Патруль. И еще через полгода появились первые бензомастера. — Что это? — осторожно поинтересовался Курт. У его ног увивалась, казалось бы, обычная кошка. Кошка была огромная, доставала до колена, оставляя на брюках черные вязкие следы. — Это, ну-у… — протянул Феликс, наклоняясь ближе и пытаясь погладить животинку между ушей. И тут же отдернул руку — пальцы погрузились в вязкую черную субстанцию и увязли там. — Бе… Это, в общем, умельцы наши придумали. Эта штука должна присоединяться к костюму — вон тому — и давать тепло. В общем, чтобы выехать за город и вернуться без обморожений. Вроде полезно, а? Феликс вытер руку салфеткой, в которую только что собирался высморкаться, и оглушительно чихнул. — Мать… В общем, эта штука теперь будет ходить с тобой везде.

Можешь дать ему имя, надо же тебе как-то звать эту безмозглую тушку, когда она погонится за какой-нибудь бензомышью. — Сам ты тушка, — огрызнулся Курт, удерживая себя, чтобы не протянуть руки к кошке. Одно время у него жил дворовый кот, настолько серый, что иногда казался голубым. Кот давно пропал в этой холодине, а новое изобретение, конечно, не могло с ним сравниться. Но очень пыталось, вымазывая колени Курта бензином. Кошку, кстати, не успел Курт дать ей имя, забрали, заявив, что в «мастера» (что за мастера?!) вложили слишком много животных инстинктов. Не дело оставлять столько ценного топлива на стенах и патрульных. Потом у Курта была собака, которую забрали, потому что она «была слишком жидкая», потом снова собака, которую почему-то тоже забрали, и наконец выдали — снова собаку, с кошками больше не складывалось.

Большой дог, в целом, не очень-то отличался от своего оригинала, был очень спокоен, спал где положено и вообще не вставал без особенной нужды — то есть без выезда. В общем, так и назвав пса Догом, Курт некоторое время вполне тихо существовал со своим новым бензомастером. О том, что бензомастера следует называть именно так (не Догом, а мастером), говорила, во-первых, инструкция, а во-вторых, умники из Университета, которые эту штуку и придумали. К когорте великих умов, кстати, присоединился и Феликс, теперь сутками пропадая в лабораториях и иногда появляясь по локоть в бензине; Курт даже перестал пытаться до него дозвониться. Да и вообще появление мастеров здорово снизило процент общения Курта с остальными. Патрульных перестали высылать парами; Курта это очень даже устраивало. Дог хотя бы не трепал языком и не пытался покурить в окно. После длительной работы только с мастерами Курт пришел к закономерному выводу: бензомастера, вообще-то, куда лучше людей. Во всех раскладах.

В Доме Собраний вовсю собирался народ. Вообще-то, это было понятно: телевизор не ловит, а местная связь такая паршивая, что и свое телевидение давно не работает. А со временем так надоедает раз за разом пересматривать фильмы, которые остались на дисках, что каждый рад хоть кому-то поводу выбраться из дома. Особенно когда повод этот — суд. Люди вообще любят, когда кого-нибудь судят. Курт сидел в первом ряду, рядом с Эфом. По другую сторону от него сидел Ганс, следом за ним Ольгерд, рядом с ним муж безвременно почившей Ольги и, наконец, Эска с выпученными глазами и дрожащими руками. Судья Густаф смотрел на Курта, как ястреб на жирную мышку. Пусть Курт жирной мышкой и не являлся, но чувствовал он себя сейчас именно так. Не самое приятное чувство. Пошумев, люди расселись, с интересом косясь на подсудимого. Ганс зачем-то держал Курта за локоть, как будто тот мог сорваться и убежать куда-то. Вряд ли его это спасло бы — уж слишком много народа, вожделеющего хлеба и зрелищ. — Это дело, — гундосо начал Густаф, — более чем ясное. Человек, который не может умерить свое собственническое чувство, опасен для общества. Два убийства — это слишком серьезное преступление, чтобы мы могли с этим примириться. Даже учитывая всю трудность нашей нынешней ситуации. Толпа согласно загудела. Ганс поднялся со своего места. — Я хочу сказать. — Не стоит, — осадил его судья таким тоном, что спорить никому не захотелось. — Я продолжу? — не дождавшись возражений, Густаф продолжил: — и хотя смертную казнь отменили уже много веков назад, мы вынуждены признать… — Это не мог быть он! Я все время был рядом, с самого возвращения с выезда, — вмешался Эф. Пока все переваривали мысль, что с ними только что заговорил бензомастер, он решительно продолжил:

— И все его вещи были… — Молчать, — судья приподнялся со своего места, чтобы казаться более грозным. — Нет, послушайте! — Эф тоже вскочил. — Профессор Вейгер! — гаркнул Густаф. — Эф, сядь, — тихо попросил Ганс. — Сделаешь хуже. — Не хочу хуже, — мрачно заметил Курт. — Сядь, пожалуйста. Послушаем. Похоже было, что это все. Якоб Густаф и присутствующие за столом были настроены более чем решительно. — Мы вынуждены признать, что не имеем права отнимать жизнь у человека, даже сотворившего столь отвратительное преступление. Курт различил за своей спиной недовольный ропоток. Ганс, кажется, расслабился. Курту от этого легче не стало, но неиллюзорная опасность жизни, кажется, миновала. Спорить и доказывать что-либо было бессмысленно: изменить свое мнение судья может только в худшую сторону. — Поэтому преступника мы отправляем на объект НТ-7. Профессор Вейгер, будьте добры, организуйте конвой и можете увести Мемфиса. Он должен покинуть город за двое суток. Курт встал первым. Оглядел стол с судьей во главе, глянул на несколько озадаченную публику, по очереди остановил взгляд на сосредоточенном Гансе, растерянном Ольгерде, на одинаково злых Ули и Эске. Хмыкнул и первым направился к выходу. За ним молча потянулись сначала Эф, Ганс, Ольгерд, а затем и остальные. Они впятером погрузились в машину Оли и поехали к Университету. — Я хочу, чтобы Ольгерд отвез тебя на НТ-7, - разорвал опустившуюся тишину Ганс. — Почему я? Оли вздрогнул так, будто его ударили, и чуть не увез их в стену дома. Успел, правда, все-таки выровняться и вернуться на дорогу. — Что за объект? — вмешался Курт. Этот вопрос волновал его в первую очередь. — Ну, в общем… — Ганс задумчиво потер лоб. — На приличном расстоянии от города по кругу проложен кабель. На одном участке стоит… ну… назовем это домиком. В домике стоит компьютер, который собирает информацию с круга. Когда кто-то проезжает по кабелю, сигнал идет в дом. А оттуда уже в город. Вот этот домик — и есть объект НТ-7. Сейчас на нем живет всего один человек, который там, в общем-то, не очень нужен, но мало ли что замкнет. Ну и вот, в общем. Радуйся, могло быть и хуже. — Да-да, я в восторге, — заверил его Курт. Два дня прошли в безумном хаосе — тихом, внутреннем. Курт лежал на раскладушке, вытянув ноги и упираясь подошвами в стену, и ничего не делал. Ганс притащил армейский рюкзак, набитый вещами, поставил его в углу и назвал время выезда. Больше он не приходил, занятый какими-то своими делами. Эф был поблизости, то выходил в коридор, то заходил снова, пытаясь разговорить Курта. Тот молчал или отвечал односложно и недовольно. Оли не появлялся до самого отъезда. Курт хотел просто взять и уехать, но отмазаться от проводов в холле все же не удалось. Хельги сунула ему в руки мешок, в котором бряцали консервные банки, мазнула по щеке жирно намазанными губами и ушла наверх. Остались Эф, Ганс, Бранд и Ольгерд, сидящий в машине. Курт был мрачен не столько потому что был вынужден покинуть город, сколько потому что ему не нравились постные лица провожающих. — Я связался с объектом, тебя будут там ждать. Веди себя хорошо, Мемфис, это важно, — Ганс хлопнул Курта по плечу и пошел следом за секретаршей. — Ну ты и влип, дружище, — от души подбодрил его Бранд и обнял, похлопал по спине и отпустил раньше, чем Курт начал отлеплять его от себя сам. Это был определенный прогресс в их отношениях. Бранд отошел, с интересом наблюдая за тем, как с Куртом будет прощаться Эф. Тот подошел поближе и виновато развел руками. — Извини? — За что? — Курт ошарашенно уставился на мастера. — Ну, косвенно данные проблемы у тебя именно из-за меня… Но если не за что, то все в порядке! — Эф даже, кажется, приободрился. — Ладно, не будем рассусоливать. Если Ганс может связаться с этим объектом, то смогу и я. Так что до связи. Эф смешно, неловко козырнул и отошел. Курт фыркнул, отмахнулся и вышел из Университета, быстро забираясь в салон джипа Оли. — Жаль, что Эф не смог поехать, — неожиданно даже для самого себя заметил Курт. — Почему не смог? — Ольгерд завел машину, выводя ее на дорогу. — Ганс не разрешил. Черт знает, почему. По мне, так никто не умрет, если мы замерзнем поменьше. Курт незамедлительно обругал Ганса, по каким-то своим причинам не пустившего бензомастера вместе с ним, Оли недовольно на него покосился, но ничего по этому поводу не сказал. — А куда едем, ты знаешь? Ольгерд ткнул пальцем в экран навигатора, пальцами сдвинул изображение, делая его больше, и продемонстрировал красную точку с цифрой 7, находящуюся на очень приличном расстоянии от синего кругляша города. — И долго будем ехать? — Ганс сказал, меньше суток, — недовольно отозвался Ольгерд. Ему, видимо, очень хотелось домой. Но вообще он выглядел очень взлохмаченным и каким-то смущенным. Постоянно ерзал и нервно цеплялся за руль. — Кто тебя цапнул? — поинтересовался Курт, настроенный на удивление миролюбиво. — Кто? Что-о? Оли оторвался от навигатора и удивленно уставился на Курта. Они только что миновали черту города. — Чего ты подпрыгиваешь? Такое ощущение, что за нами гонятся. — Остался час, чтобы покинуть город, — неуверенно отозвался Ольгерд. — Мы только что выехали из города, — фыркнул Курт. — Так что не считается. — Тогда все вообще отлично. Несколько километров они проехали в полной тишине. Курт наблюдал за тем, как за окном совершенно не меняется снежный пейзаж. Иногда он пытался поговорить с Оли, но тот каждый раз напрягался и жался к двери, даже если Курт просто поворачивался к нему вполоборота. Наконец, Курту надоело это, и весь остаток пути он продремал в машине, поджав ноги и откинувшись на спинку. Когда машина вдруг затормозила, Курт только начал просыпаться. Он чувствовал, как спину ему сверлит взгляд Ольгерда. Наконец-то он решился подать голос: — Мы приехали. Курт потер глаза и глянул на часы. И правда, прошли почти сутки. — Окей, — он выглянул в окно, на спокойную белую пустыню и бетонную коробку, похожую то ли на склад, то ли на казармы. — Тебе нужно поспать, мы сутки ехали. — Нет, — Оли помотал головой и несколько раз моргнул покрасневшими глазами. — Я… это… в машине. Да. Не страшно. Пока. И закусил губу, будто передумав и не сказав что-то очень важное. — Ну, пока, — отозвался Курт, наглухо застегнул куртку и неохотно полез на улицу. Он уже захлопывал дверь, когда Ольгерд вдруг переполз на пассажирское сидение и крикнул: — Его зовут Фридрих! — Кого зовут Фридрих? Какой, к черту, Фридрих… — бормотал Курт, пробираясь по сугробам к двери объекта. Впрочем, Фридрих быстро нашелся: он сам открыл дверь и помахал рукой Курту, чтобы тот заходил быстрее. В прохладном коридоре Курт скинул капюшон и расстегнул куртку.

Было не так тепло, чтобы сразу раздеться, но изо рта хотя бы не шел пар. — Фридрих? — поинтересовался Курт, пряча руки в карманы комбинезона, который без бензомастера грел только за счет флиса изнутри. Фридрих кивнул и улыбнулся. Это был мужчина за сорок, совершенно явно не из местных. Об этом говорили и его имя, и широкое лицо, и рыжеватый цвет кучерявых волос, и россыпь веснушек на носу и щеках.

О том, что с ним не очень-то хотят разговаривать, Курт понял не сразу. В целом Фридрих был очень дружелюбен: показал ему серверную, в которой было очень тепло от работающих компьютеров, показал и чуть менее теплую комнату с двухъярусной кроватью. Только нижняя кровать была застелена, на верхней лежал свернутый матрац и постельное белье в запечатанном пластиковом пакете. Насквозь промерзшее помещение, в котором рядами стояли такие же двухъярусные кровати, Курт нашел сам, когда бродил по объекту. Все кровати были завалены консервными банками, коробками, свертками. Видимо, так Фридрих хранил продовольствие. А еще Фридрих совсем не разговаривал. Вообще. Курт так и не смог понять, не говорит он потому что не хочет или же потому что не может. Мог, конечно, и спросить, но почему-то никак не решался. И при всем при этом с Фридрихом не было скучно: он постоянно что-то демонстрировал, или кормил, или писал на планшете и показывал Курту.

А когда Фридрих вдруг терялся где-то на просторах объекта, то Курт просто читал. Все равно компьютеры ровно качали информацию, в половину второго был обед из тушеной говядины или скумбрии в подливке, а затем ужин, сон и завтрак. Наверное, Фридриха отправили сюда за какой-то очень страшный грех. Через две недели Курт был готов лезть на стену, выбегать на улицу и бегать по снегу в одних штанах. А еще где-то рядом был замерзший водоем (по сути, много где вокруг были замерзшие водоемы), на который Фридрих обычно ходил рыбачить. Однажды он и Курта взял собой, после чего тот, не просидев и полчаса, по собственным следам вернулся на объект и долго сидел между компьютерами, отогреваясь. К такой обстановке было очень сложно привыкнуть, и Курт не был уверен, что у него это получится. По крайней мере, дни тянулись тоскливо и долго, а на планшете закончились все книги, включая инструкции по «поведению при ЧП», «использованию бензомастеров» и прочему, что Курт и так неплохо знал. Наконец, Фридрих, заметив его мучения, притащил ему целую стопку старых книг. Еще бумажных. Курт, устроившись в углу серверной с книгами, быстро их пролистал и увидел, что все они написаны на языке-диалекте. С трудом, но он все же понимал, о чем идет речь, и поэтому глотал один текст за другим. Со временем его даже перестали отвлекать специфические символы, на самом деле лишь немного меняющие звучание буквы. Но и эти книги тоже закончились. Курт вернул эту стопку Фридриху и осторожно потрогал его за рукав. — Что это за автор? Фридрих засуетился, отложил крышку от консервной банки, вытер руки и взялся за планшет. Вытащил стилус и написал четыре буквы. Точно такую же надпись, только с перечеркнутой «о» в центре, Курт видел на всех обложках. Курт покачал головой и отстал, поняв, что ничего больше, кроме фамилии, которую он прочитал и так, от Фридриха не добьется. Когда Курт уже был близок к тому, чтобы начать отмечать дни заточения вдали от цивилизации, Эф, как и обещал, связался с ним.

Где-то между завтраком и обедом, ближе к обеду, Фридрих нашел его, систематизирующего консервные банки по видам мяса: говядину на одну кровать, свинину на другую, рыбу на третью и прочие морепродукты куда подальше, потому что у них, кажется, уже выходил срок годности, а Курт морских тварей никогда не любил, и Фридрих, как выяснилось, тоже. Фридрих потянул его за рукав и качнул головой к двери. Курт свалил на ближайшую кровать банки без этикеток, принадлежность которых он так и не смог определить, и пошел за ним. В теплой серверной один из экранов мигал, рябил и шел волнами. Изображение рассмотреть было очень трудно, видно было только какое-то темное пятно, но голос звучал на удивление четко. Видимо, в обратную сторону связь была лучше, так как голос оживился: — Эй, Робинзон, у меня для тебя отличные новости! Несмотря на то, что Курт был рад слышать голос Эфа (ну, и немного видеть его самого), он никак не смог удержать ехидного смешка. — Даже не знаю, сможешь ли ты меня обрадовать чем-то, мне же так здесь нравится. Курт плюхнулся на крутящийся стул перед монитором и приготовился слушать. Сердце в ожидании той самой хорошей новости в самом деле стало биться быстрее, хоть он и пытался не подавать виду. На объекте в самом деле было неплохо — чтобы подлечить расшатавшиеся нервы, — но никак не жить следующие шестьдесят лет! — Наш замечательный риксдаг собирается в третий раз за месяц! — голос Эфа звучал так, как будто он сообщал о том, что Курта только что избрали мэром города. — Та-ак? — осторожно протянул Курт.

— Что?

— Что хорошего в сборе риксдага? Он наверняка злые, как собаки, и через слово меня вспоминают.

— Дурак, — ласково заметил Эф, — они собираются по вопросу настоящего убийцы Ольги и Джанисса. Курт подался вперед, уловив, как из коридора тихо просочился Фридрих и заинтересованно подошел поближе.

— Ну?! Но Эф, видимо, решил начать очень издалека:

— Когда Ганс отправил Ольгерда отвозить тебя на объект, он ожидал, что твоя незавидная судьба произведет на парня неизгладимое впечатление и тот расколется. Надо сказать, что он вернулся бледнее смерти из этой поездки, некоторые даже подумали, что ты его там пытал в дороге. Но продержался довольно долго: почти две недели.

Потом мы с ним, правда, все-таки договорились… Эф зашуршал и замигал уже хуже прежнего. Курт облокотился на стол и уставился на экран так, как будто из него уже лез ему навстречу бензомастер.

— Только не говори мне, что ты его бил… Только не говори мне, что это Оли! Эф пошел рябью и пропал с экрана. Но голос звучал вполне прилично:

— Да нет. Не бил. И это не Ольгерд. Но он был единственным свидетелем, который мог помочь. Справедливости ради хочу сказать, что у него были веские причины никому не рассказывать. Хоть он к тебе и хорошо относится, сложившаяся ситуация… Курт треснул кулаком по столу.

— Кто это сделал?!

— Брат Ольгерда, — отозвался Эф. Курт приподнял брови, потирая саднящий кулак.

— И муж Ольги, — торжественно закончил мастер. — Это Ули убил их, Курт.

— Твою мать, — Курт потер лоб. — Ольгу, ну, я могу еще понять…

Но Джанисс. Его-то за что?

— Как — за что? Он надеялся уничтожить тебя, а ему всего лишь перепали твой дом и машина. Вот он и решил — и сделал, кстати! — Эф отвернулся от динамиков и малопонятно забубнил. — Что за ерунда…

Зная, что все вещи конфискованы… Надутые индюки на гриле.

— Эф, — Курт похлопал, обращая на себя рассеявшееся внимание мастера. — Я вообще-то хочу домой, к квартире и машине. Можешь мне что-нибудь по этому поводу сказать?

— Не-а, — лениво протянул Эф, и Курт почувствовал, как его сердце упало и запуталось где-то в кишках. Повисла гнетущая тишина, посреди которой вдруг странно и натянуто хихикнул Фридрих.

— Видишь, даже твой друг понял, что я шучу, — снова подал голос Эф. Курт почувствовал, как рука сама собой потянулось за чем-то тяжелым.

— Жди, в общем, машину после обеда. Пока-пока! И раньше, чем Курт успел что-то сказать, связь окончательно оборвалась. Пока он сидел, удивленный и немного растерянный, Фридрих похлопал его по плечу и вышел. Оставшиеся несколько часов Курт пребывал в несвойственном ему мандраже: нарезал круги по объекту, пытался собирать вещи, которых у него не было, то и дело что-то говорил Фридриху. Тот кивал и грустно улыбался. Услышав стук в окно, Курт порывисто обнял Фридриха, взял из его рук сверток и выбежал на улицу, кутаясь в куртку. Почему-то он ожидал увидеть Ольгерда, которому он обязательно сначала набьет морду, а потом поблагодарит. Но у машины топтался Эска, недовольно пофыркивающий. Рядом стоял его бензомастер.

— А где Оли? — немного разочарованно поинтересовался Курт, залезая в душную машину и кладя на колени сверток от Фридриха — совершенно явно это была одна из его книг.

— Никто не знает, где твой Оли, — огрызнулся Эска, обходя машину и садясь за руль. — Всем городом искали, так и не нашли. Курт пожал плечами и тут же выбросил из головы злое брюзжание патрульного. Выглянув в окно, он рассмотрел темную фигуру у объекта и помахал ему рукой.

 

Наказание за грехи

— Я только что вернулся, почему я должен ехать? Курт стоял посреди собственного дома, из которого подчистую было вынесено все, что только можно было вынести. Осталась только кое-какая мебель, затянутая в полиэтилен. Курт был зол? О да, он был очень зол. И, к сожалению, поблизости не было ни одного человека, на котором можно было бы продуктивно выместить свою злость. Эф не в счет, он и не человек, вообще-то.

— Работа у тебя такая, — невозмутимо отозвался бензомастер. Он куда спокойнее отнесся к разгрому в доме и уже развалился на диване, шурша упаковкой. На прозрачном полиэтилене уже остались от него черные разводы.

— В снегу я видел их приказы, — Курт не собирался отступать. — Честно.

— А я причем? — резонно поинтересовался Эф. В самом деле, вовсе не он был источником приказа. Да и, вообще-то, он тоже должен сейчас тащиться за город. Вот только отнесся мастер к этому не в пример спокойнее Курта — как обычно. Майский снег с макушкой укрыл город, и на Курта, едва вышедшего на улицу, нашла какая-то сварливая тоска. Раньше столько снега было хорошо, если только глубокой зимой, а то, случалось, что и под Рождество возились в грязи, катая из нее шары для снеговиков. В общем, снег был чем-то праздничным, но сложно радоваться холодной трухе, падающей с неба, когда он не прекращается день изо дня, день изо дня. Вот уже сколько лет. Сейчас безумно хотелось летней жары, поваляться на пляже, покурить и выпить алкогольный коктейль. Интересно, а можно ли рассчитывать на заграничную командировку, если ты патрульный, которых остался едва ли десяток, а еще был ошибочно судим за убийство любовницы?

— Обязательно рассчитывай, — глубокомысленно посоветовал Эф, забираясь на заднее сидение, покрытое пленкой. — Вроде как: формулируй идеальный мир, и он станет идеальным.

— Где-то я это слышал. Курт почесал макушку под капюшоном и полез в машину. Родной джип был слишком хорош, чтобы можно было не замереть, смакуя этот прекрасный момент.

— Чего тупим? — поинтересовался мастер из-за спины. Курт вздохнул. Как же хорошо все-таки было вернуться. И как же хорошо было скучать по таким вещам, как едкость Эфа. Он бы, пожалуй, еще поскучал.

— Ты не романтик, — упрекнул бензомастера Курт, чей лиричный настрой было довольно сложно сбить. Правда, лирика у него выходила какая-то калечная. Эф сдавленно булькнул, но ничего по этому поводу не сказал. Когда-то друг Феликс обвинял самого Курта в неромантичности, а теперь, вот, он сам высказывает это своему мастеру. На самом деле оба они, не в пример Феликсу, были так себе романтиками. К чему это он вдруг вспомнил?

— Задавай координаты и рули, романтик, блин.

— Нет координат, — сварливо ответил Курт, заводя машину. Не с первого раза, но джип зафырчал и мелко затрясся, массируя задницу.

— Нет координат? — уточнил Эф.

— Нет координат, — повторил Курт, и они наконец-то тронулись. Втиснув машину в узкую проторенную колею, Курт соизволил пояснить:

— Мы должны встретить конвой, идущий по северной дороге. Там врачи, ученые, еще какая-то интеллектуальная шваль. В общем, пользы никакой, сопли до колена и «мамочка, забери меня отсюда» через неделю. Вот увидишь. Эфу было пофиг. Он зашуршал подстилкой, перевернулся на бок и принялся выдувать черный пузырь из того, что должно было быть его носом. И это при том, что дышать бензомастерам была абсолютно незачем. На выезде из города они пересеклись с еще одним джипом, помигавшим фарами. Курт присмотрелся, но так и не смог различить лицо водителя, а Эф напрочь его проигнорировал. С конвоем встретились неподалеку от города. Из белого марева выползли две черные машины, явно не созданные для того, чтобы ехать по рыхлому снегу, а за ними появился настоящий монстр. Впрочем, при ближайшем рассмотрении монстр оказался всего лишь грузовиком с огромным кузовом, в котором, пожалуй, можно было бы уместить квартиру Курта. Второй джип, маячивший впереди, зашел на поворот, мигнув Курту, чтобы тот остановился, после чего из машины вылез Эска, кутающийся в свою парку. Его бензомастер остался в салоне. Курт разворачиваться не стал, остановил джип и вылез, застегнув куртку до самого носа. Поприветствовав Эску, он повернулся к человеку, вылезшему из маленькой машины. Это была смуглая девушка, темноглазая, с темными волосами, убранными под шапку, с колечком в крыле носа. Девушка ежилась и прятала нос в воротник легкой куртки, несмотря на то, что погода была приятной, даже ветра не было.

— Может, зайдем в машину?

— Нет, — отрезал Эска, чем вызвал удивление у Курта. — Нам нужно скорее ехать, вы согласны? Девушка кивнула.

— Я иду первым, — скомандовал Эска, — Курт — последним. Идет? Курт кивнул. Девушка потерла нос покрасневшими пальцами.

— А можно, я поеду с вами? — прогундосила она Эске. Тот приглашающе махнул рукой в сторону своего джипа.

— Можно, и с вами поедет наш человек? Курт пожал плечами.

— На здоровье.

— Хорошо. Тогда стукнитесь в фургон, спросите там Виктора, он поедет с вами. Меня зовут Дженни, — это она уже Эске, поспешно залезая в машину. Курт, утопая в снегу, дошел до фургона, в боку которого действительно обнаружилась дверь, и широко постучал в нее. Раздались смешки, после чего чей-то голос крикнул: «Открыто!». И снова раздались смешки. Потянув на себя дверь, Курт оказался на границе пронизывающего холода и уютного тепла. Внутри была обустроена большая комната, даже, можно сказать, небольшая квартира с кухней и спальными местами. На одной кровати лежал человек, с ног до головы закутанный в несколько одеял, остальные, человек пять, сидели на оставшихся кроватях, кто-то стоял, заглядывая в холодильник. На Курта зашикали.

— Холод запустишь! Или заходи и закрывай дверь, или выметайся отсюда. Курт помрачнел. Его немного расслабила обстановка — мягкий свет и хорошее отопление, — и, несмотря на то что ругающиеся были правы, это не могло не задеть.

— Мне сказали, что Виктор поедет со мной, — сухо сказал Курт и резко закрыл дверь, отрезав себя от тепла. Виктором оказался молодой человек, стоявший у холодильника. Он выскочил из фургона в расстегнутом пальто, держа в одной руке бутылку сока, а в другой — упаковку сэндвичей.

— Я и вам взял, — Виктор замолчал, будто бы удивившись вырвавшемуся изо рта облачку пара. Курт отобрал у него и сэндвичи, и бутылку.

— Застегнись, а то простудишься. Виктор обернулся на закрытую дверь, поежился и пробормотал:

— Не хотелось бы, — и запахнул свое пальто, поднимая воротник повыше. Впрочем, до машины они добрались довольно быстро. Эф все так же прохлаждался на заднем сиденье, и Виктор, садясь на пассажирское, его не заметил. Курт тоже ничего не сказал, объезжая конвой по глубоким сугробам, чтобы занять место в его конце. Курт молчал, Виктор мял рукава пальто и никак не мог заговорить.

Но потом все-таки начал:

— Если можно, зовите меня Вик. Так проще.

— Можно, — кивнул Курт.

— А вас, извините?

— Курт.

— Ясно, — протянул Виктор и снова замолчал. Курт тоже не рвался поддерживать беседу, для которой парень, видимо, и был сюда посажен. Впереди тяжело волокся фургон.

— Сколько вас? Вик закатил глаза, зашевелил губами, принявшись считать.

— Две машины сопровождения — они уедут; два оператора, я, ведущая, двое ученых, менеджер, и… — он замолчал, видимо, в чем-то сомневаясь. — И священник. Но я не уверен…

— В чем? Наличие священника заставило Курта еще больше помрачнеть. Только этого им и не хватало.

— Что он доживет, — почти неслышно ответил Виктор. Еще лучше.

— Что с ним? — терпеливо поинтересовался Курт. Он не думал, что из пассажира все придется силой вытаскивать.

— Наши ученые говорят, что пневмония. Но один занимается шельфовыми льдами, а другой — ледяными покровами земли. Я бы не стал им верить в том, что касается постановки диагнозов. А у вас есть врачи?

— Да были где-то… — немного рассеянно отозвался Курт, щурясь и прибавляя скорости, чтобы нагнать чуть вырвавшийся вперед фургон. — Почему вы не отправили его назад? В нашем благодатном воздухе только пневмонию и лечить. А если помрет? Виктор нахмурился. Кажется, он об этом не задумывался — видимо, никому из них и в голову не пришло повернуть назад или хотя бы отправить на континент одну из машин сопровождения. Вик попытался оправдаться:

— Вы просто его не знаете. Если уж Юстас решил, что снег — это наказание, которое принес вам бог, и как только вы отчистите свои души, все сразу решится, то, боюсь, у вас нет вариантов. Он замолчал под выразительным взглядом Курта, нервно пожевал нижнюю губу, собирая кусочки отслаивающейся кожи.

— Вот и я ему так сказал.

— Теперь точно не буду жалеть, если он скопытится раньше, чем мы доедем до врача, — проворчал Курт.

— Ты и так не будешь жалеть, — вдруг подал голос с заднего сидения Эф. Он сел, зашуршав пленкой. Услышав его, Виктор заорал и рванулся в сторону, пытаясь открыть заблокированную дверь. Оглушенный криком, Курт резко затормозил.

Виктора бросило на бардачок.

— Что?! Вик обернулся, зажимая пальцами кровоточащий нос. Рассмотрев в темноте темную же фигуру Эфа, он тоскливо икнул и зажмурился, видимо, ожидая, что монстр растворится, если на него не смотреть.

— Я прошу прощения, — совершенно серьезно и чопорно сказал бензомастер, хотя Курт понимал, что он улыбается. — Не хотел вас напугать. Я Эф.

— Это мой бензомастер, — пояснил Курт, трогаясь с места. Сначала он испугался, что было вполне естественно, затем разозлился и теперь постепенно остывал.

— Кровью салон не заляпай. Видя, что Виктор тянется вытереть нос пакетом с сэндвичами, Курт покачал головой. Откинул бардачок и вынул оттуда влажные салфетки, которыми обычно оттирал следы Эфа, и кинул парню на колени.

— Теперь из-за тебя, — Курт глянул через плечо на мастера, — Ганс решит, что я бил парня. Эф сдавленно хрюкнул. Виктор, пытаясь сохранить лицо, заговорил:

— Я слышал, что вы используете… м-м-м… мастеров? Но не знал, что они мыслят.

— Да я тоже не знал. Вик удивленно на него уставился, а Курт, намеренно игнорируя этот взгляд, оторвал одну руку от руля и извлек из пакета сэндвич, чтобы чем-то занять рот. О том, что он посажен сюда не просто так, Виктор вспомнил только на повороте к Университету. Они остановились за главным корпусом, и Курт первым полез из машины.

— А куда мы? Курт замер, не донеся ноги до земли, и вернулся в салон, закрыв дверь.

— Сейчас один из нас ведет вас к Гансу, то есть, к нашему начальству. А другой везет вашего священника к врачу, я так понимаю.

Пойду выясню, кто куда едет.

— А можно, я с вами? Курт задумчиво почесал влажный затылок.

— Если я веду вас к начальству, то вариантов нет. Если я еду в мед, то нет.

— Но почему?

— А нахрен ты мне? Виктор помолчал, задумавшись. Домолчался до того, что Курт вылез из машины. Пришлось парню выскакивать следом.

— Я сценарист программы! И я должен поговорить с вами, взять интервью, чтобы правильно организовать сюжет. Мне сказали, что вы окажете всестороннюю поддержу.

— Если Ганс такой умный, пусть вам поддержу и оказывает, — огрызнулся Курт. Еще не хватало — заделаться не то в советники, не то в актеры. Люди помирать меньше не стали, а работа патрульного наконец-то обрела для Курта реальный смысл. Если раньше он не понимал, почему не может сам приехать и забрать труп и нужно оставлять его падальщикам, то теперь понял — патрульные проверяли территорию на наличие Серых. И бензомастера, которых у падальщиков не было, активно в этом помогали. И вопрос, почему нельзя было сделать мастеров и для них, чтобы не было никакого разделения, оставался открытым. Или во всем этом замысле был какой-то особый смысл?

— Эска! Патрульный, кутающийся в парку, махнул ему рукой.

— Курт. Наконец ты добрался. Вокруг уже толпились мерзнущие гости города, тихо переговариваясь и посмеиваясь. Только священника не хватало.

— Ты отвезешь человека к врачу и проследишь за ним.

— Ладно. Курт махнул головой Виктору, чтобы тот шел к своим. Парень замер, не зная, куда идти. И все могло бы закончиться на этом, если бы Эска вдруг не заметил кровь, засохшую под носом у Виктора.

— Ты что?! — прошипел он, делая шаг к Курту.

— Сам виноват, — буркнул тот, отходя.

— Это не он, — поспешно заявил Виктор, подходя ближе и кладя покрасневшую руку на предплечье Эски. — Я сам виноват. Может, пойдем скорее? Эска окинул Курта тяжелым взглядом. Тот пожал плечами.

— Я скажу Гансу.

— На здоровье. Помоги мне перетащить больного в машину, и проваливайте.

— Я сам дойду, с Божьей помощью, — раздался над ним голос. Бледный, как свеженький труп, мужчина появился на ступеньках фургона, кутаясь в несколько пледов. Тонкий прямой нос тут же покраснел.

— Спасибо, сын мой. Где твоя машина? Курт попытался сохранить равнодушное выражение лица, но неудовольствие вылезало во все стороны. Эска предостерегающе постучал его по локтю, но Курт отдернул руку и кивнул на свой джип. Эф бы над ним очень смеялся, если бы увидел. Священник подтянул пледы, продемонстрировав всем, что он абсолютно босой, и протопал до машины, волоча по снегу клетчатый край своей импровизированной накидки. Он устроился на заднем сидении, рядом с Эфом. Курт даже ненадолго перестал злиться, впечатленный босыми пятками и промокающим от снега краем клетчатого пледа.

— Он вообще как, алле? — поинтересовался он у Виктора. Тот покрутил рукой, показывая, что не уверен, и шепнул:

— А может, это болезнь сказывается. Я позвоню вам вечером? Курт кивнул раньше, чем понял, что это продолжение беседы о «всесторонней помощи», и, недовольно фыркнув, направился к машине. Не успел он дойти, как из джипа вылез Эф, прижимая к себе пленку.

— Эм, ну… — протянул бензомастер. — Я тут…

— Ничего не говори, — отмахнулся Курт. — Он на тебя похож.

— Надо же, а я хотел сказать — на тебя. Курту захотелось в него чем-то кинуть, но под рукой ничего не нашлось, поэтому ему оставалось только мрачно проследить за тем, как Эф расстилает на пассажирском сидении свою пленку и усаживается. Священник свернулся на заднем сидении и трясся от тихого хрипящего кашля. В городе все давно переболели всеми простудами, и никому это не понравилось, так что почти все время в обычный прием пищи обязательно был включен прием иммуноукрепляющих порошков и таблеток.

Курт не был исключением. Врачи же у них в основном занимались обморожениями — это если патрульным удавалось найти еще живого человека, которого буря застала по дороге домой. Случалось такое нечасто, но все-таки случалось. На домах всех врачей были нарисованы или приклеены красные кресты. Точно такие же знаки (то есть другие, но по тому же принципу) можно было увидеть на домах патрульных и представителей риксдага. Только в случае с ними это был черный масляный круг или белый треугольник. Кто выбирал символы — Курт не знал, но очень радовался, что черные круги очень часто сливаются с темными стенами домов, а вот красный крест видно издалека. Курт постучал в дверь кулаком, попинал ботинком. Наличие света в доме, конечно, никак не говорило о том, что в нем есть живые люди, но в это ему хотелось верить. Наконец-то дверь распахнулась. На пороге стоял взъерошенный медик, босой, завернутый в теплый халат. С улицы к двери дома вел небольшой коридор, поэтому он не сильно мерз, но все равно ежился, ощущая холод, идущий от куртки Курта.

— Ойген, мать твою, я уж подумал, что ты умер. Ойген проморгался, подслеповато прищурился и наконец-то различил Курта в коридорной тьме.

— Могу сказать то же самое про тебя, — медик зевнул. — Но рад, что это не так. Что случилось?

— У нас тут сын божий, больной пневмонией, — Курт покрутил рукой в воздухе. — Мне сказали его доставить в лазарет, я решил заехать за тобой.

— Ага, отлично, — Ойген зевнул еще раз, клацнув зубами. — Веди его сюда.

— Чего это? Ойген нашарил рядом с собой какую-то обувь и нацепил на себя, чтобы не сквозило по ногам из открытой двери. Терпеливо пояснил:

— Отопления в отделении все равно нет. Там всегда есть дежурный, но больных давно не было, а чтобы ампутировать ногу, много места не нужно. Веди сюда, посмотрим. И медик решительно закрыл дверь перед носом у Курта. Врачом он на самом деле не был. Выпустился из вуза как раз в тот год, когда город занесло снегом, и с тех пор практически не вылезал из больницы. И как-то всем было не до того, чтобы произвести парня в настоящие врачи. Да и кому нужны были эти бумажки в такое время. Эф стоял у машины и как-то неловко переминался с ноги на ногу, утаптывая снег.

— У нас, знаешь, что-то вроде проблемы. Наш гость…

— Это не проблема, — мрачно отозвался Курт, открывая заднюю дверь, — это называется бред. Священник был в беспамятстве и непрерывно бормотал какую-то ерунду. Различить можно было немногое:

— …был на острове, называемом Патмос, за слово Божие и за свидетельство…

— Помогай давай, — Курт подозвал Эфа и полез в машину, чтобы вытащить священника, которого на руках пришлось тащить до дома Ойгена.

— Интересно, под бредом ты имел в виду болезненное состояние или всю сущность происходящего с нами в данный момент? Эф подцепил волочащийся край пледа и топал следом.

— Отвали нахрен, — огрызнулся Курт. Потому что бредом было абсолютно все.

— Вон там кровать. Ойген, уже одетый в свитер с оленями и джинсы с вязаными носками, махнул рукой в сторону единственной спальни в доме. Сам он грел воду. Кровать в комнате в самом деле имелась. Курт сгрузил на нее священника, позволил Эфу сесть на край кресла (не мое и не жалко) и вышел на кухню.

— Кто это? Ойген вытер руки и поставил облупленный чайник на плиту. Он успел не только одеться, но еще и умыться и надеть очки. О расческе, видимо, не вспомнил. Или не нашел.

— Ну… — Курт вытащил из ящика термокружку, сунул в нее чайный пакетик в пластиковой упаковке с дырочками, — его зовут Юстас. Он священник. Ну и вот… Ойген глянул через плечо, увидел, что бензомастер вольготно расположился на его единственном и любимом кресле, и вздохнул.

— Это ладно. Откуда он в городе взялся?

— А, — Курт сунул кружку под кипяток, который ему налил из чайника Ойген. — Это долгая история.

— Давай, я пока покурю.

— Эй, а лечить кто будет? Ойген недобро посмотрел на него сквозь очки, и Курт предпочел не спорить. Дождался, пока Ойген закурит.

— Ну, в общем, к нам приехали киношники. Будут снимать передачу.

С собой захватили ученых и этот… блаженного. Ойген неодобрительно покачал головой.

— Он босяком по снегу шлялся, попробуй доказать мне, что он не чокнутый, — Курт отобрал у медика сигарету, затянулся и вернул ее назад. — Что ты куришь? Тебе нормальных сигарет привезти?

— Привези.

— Ну, вот. Блаженный где-то умудрился подцепить что-то, похожее на пневмонию. Я хрен знаю, что с ним, на самом деле, и тебе придется ждать, пока он не оклемается, чтобы узнать, как его так угораздило.

Хотя, пока мы ехали, он был в нормально состоянии, все это время делал мне мозг на тему того, что это лично за мои грехи бог наградил город вечной зимой.

— Ага, точно. Так оно все и было. Курт пожал плечами.

— Но все лучше, чем та крипота, которую он сейчас бормочет.

— Это Откровение Иоанна Богослова, темнота, — вежливо подсказал из соседней комнаты Эф. Если Ойген и удивился общительности бензомастера, то не подал виду. Сам он с этими ребятами никогда не взаимодействовал, поэтому допускал, что те могут не только говорить, но и петь, танцевать и проводить свадьбы.

— Да плевать, чье это откровение. В общем, оставляю его тебе и еду домой.

— Куда собрался? — Ойген затушил сигарету в какой-то тарелке, потер руки и пошел в комнату. — Сейчас я его посмотрю, скажу, что с ним делать, и валите оба. Ты что, видишь у меня много лишнего места и очереди благодарных больных?

— Э-э, — не согласился Курт. — Я что, похож на няньку?

— Мемфис, — спокойно сказал Ойген, наклоняясь над уснувшим Юстасом. — Выйди на кухню, закрой дверь и пей свой чай. Я скоро приду. Курт фыркнул, но к чаю все-таки пошел.

— И эту свою штуку с собой забери. «Штука», она же Эф, гордо проигнорировала врача и вышла на кухню, закрыв за собой дверь. Курт налил себе новую порцию чая, закурил и сел за стол, на котором уныло подсыхали печенья с повидлом. Ойген жил один, любил готовить, но сладкое не ел. Курт сковырнул печенье с тарелки, опустил его в чай и только после этого смог разгрызть. Эф сел рядом, опустив голову. Видимо, завистливо созерцал тарелку. И начал говорить точно тогда, когда Курт этого ожидал.

Правда, он думал, что услышит что-то вроде сожаления о невозможности поужинать.

— Это не пневмония. Печенье было вкусным только тогда, когда было свежим. В случае же с этим не только тесто зачерствело, но и повидло свернулось в мерзкие комки. Курт отложил надкушенное печенье в тарелку и повернулся к Эфу. Потому что… стоп, что? Не пневмония?

— А ты у нас еще и врач?

— Это не пневмония, — спокойно повторил мастер. — На твоем месте я бы поговорил с этим парнем, когда он очнется, и узнал, где он успел свести знакомство с Серыми.

— Да ну, — отмахнулся Курт. — От этих знакомств просто умирают, насколько я знаю.

— Не всегда, — возразил Эф. — Смотря какой иммунитет и какое время встречи. Одно дело, когда кто-то из города с Серыми ненадолго пересечется, а другое — когда кто-то с континента, где ниже нуля вообще не бывает. Ты их носы видел? Никаких Серых не надо, чтобы они все слегли с простудами. Тут другой вопрос, что с серой болезнью так просто не справишься. Вряд ли здесь поможет обычный врач.

— Вот так новости, — Курт всплеснул руками. — Что за серая болезнь еще? Почему мне кажется, что этот термин изобрел Ганс, пока меня не было?

— Не заводись. Ты ее не знаешь, потому что почти ни у кого в городе ее не было. Иммунитет, все дела. К нам давно никто не приезжал, сам знаешь.

— Брандт недавно вернулся, — только для того, чтобы поспорить, вклинился Курт.

— Ну вот с его помощью и узнали, что есть такая болезнь.

— Да ну!

— Я сейчас не буду рассказывать. Курт выразительно вздернул подбородок и скрестил руки на груди.

Показал выразительным взглядом, что молчит.

— Я все сказал уже. Курт вздохнул. Иногда его терпения не хватало ни на что: ни на Ганса, ни на своего бензомастера, ни на свою собственную жизнь.

— И что ты предлагаешь делать с этим, с Юстасом? Если это не пневмония?

— Ну, если Ойген не справится сам, то нужно будет его отвезти в лабораторию Университета.

— Сам пойдет, — Курт отвернулся. — Пешком.

— Мемфис, — в голосе Эфа прозвучало что-то, похожее на упрек. Чертовы ученые, наизобретали всяких динамиков с интонациями, а потом патрульные мучаются.

— И ты. Оба пойдете пешком.

— Курт!

— Ничего не знаю.

— Курт!

— Извини, Ойген, я задумался. Врач вышел из комнаты, явно чем-то озадаченный. Теперь Курт знал, чем, иначе бы очень удивился.

— Ну что? Ойген сел, отобрал у него сигарету и докурил. Только после этого он поднял очки на лоб и задумчиво потер переносицу.

— Я не знаю, что это. Курт вздохнул. Отвратительно. Почему-то во всем оказывается замешан Ганс. Даже здесь, в болезни священника, зачем-то решившего приехать в город, который медленно загибается под весом снега.

— Когда он очнется, я смогу с ним поговорить?

— Да он вроде и так оклемался… Ойген потушил сигарету, взял с тарелки надкушенное печенье и, на ходу его жуя, пошел к плите, на которой стояла кастрюля.

— Так я могу?

— Только не пытай его, — Ойген пожал плечами. Эф покачал головой. Священник, видимо, чувствовал себя довольно вольготно, сунув руку под голову под подушку и укрывшись несколькими одеялами. Он с интересом наблюдал за приближением Курта и, если бы не болезненная бледность и прорывающийся кашель, казался бы совершенно здоровым.

— И часто у вас бывает бред с жаром? Курт сел на кресло, вляпавшись в оставленные Эфом следы.

Поморщился и потер ладонь о колено.

— В смысле, минуты прозрения? — Юстас потер лоб, зачесал волосы назад. — Конечно, частенько. Иначе бы я не мог нести слово Божье в мир.

— Ясно. Курт устало потер щеки. Он никогда не был фанатом выслушивания религиозных лекций от малознакомых людей, лежащих на кровати.

— За время поездки вы покидали фургон?

— Вы что, следователь?

— Я патрульный.

— Христианский патруль?

— Вы издеваетесь? — Курт встал. — Послушай, священник. Мы здесь не нуждаемся ни в божественном прозрении, ни в чуде, ни в очищении и еще какой-нибудь херне. Природные катаклизмы никак не связаны с нашими грехами. Потому что человечество грешит уже третью тысячу лет, и почему-то мир еще не рухнул.

— Но ваш мир близок к этому, — совершенно невозмутимо вклинился в монолог Юстас. Он сел, кутаясь в одеяло, закрыл его краем лицо и хорошенько прокашлялся.

— Нет, — отрезал Курт.

— Тогда почему вы здесь живете? Почему не уедете туда, где тепло?

Если вы считаете, что снег — не наказание за грехи.

— Потому что кто-то должен здесь жить. У священника была явная аллергия на разговоры о грехах. Его снова свернуло от кашля, который никак не прекращался. Курт встал, чтобы выйти, и столкнулся в дверях с Ойгеном. Тот держал в руках дымящуюся термокружку, ароматно пахнущую специями.

— М-м-м. Курт решительно захотел есть, но Ойген смерил его таким взглядом, что сомневаться не приходилось: столовая закрыта.

— Я уезжаю в Университет, Ганс знает, что с этим делать. Вечером вернусь или позвоню.

— Лучше вернись и забери его, иначе я сам позвоню Гансу, — Ойген отвернулся и направился к кровати. Курт хмыкнул. Конечно, нет. У Ойгена бы не хватило пороху (и хватило бы мозгов) не связываться с Гансом. Просто потому что если ты не лезешь с кулаками к верхам, то живешь тихую и долгую жизнь, даже если кругом последний круг Ада (или где там лед и предатели?). Курт бы тоже был рад следовать этой нехитрой заповеди, да вот как-то не получалось.

— Поехали, — Курт кивнул Эфу, огляделся по сторонам и умыкнул со стола тарелку с печеньем. Большая часть дороги до Университета была посвящена этому убогому выродку местной кулинарии, меньшая — попытке не выскочить за нужный поворот… Наконец Курту надоело, он отложил тарелку и взялся за руль двумя руками.

— Мне это не нравится, — как будто продолжая начатый разговор, сообщил он Эфу.

— Что именно? Курт оторвал руку от руля и принялся перечислять, загибая пальцы:

— Священник, серая болезнь, Ганс, киношники, ученые… Пальцы на руке кончились, пришлось «использованную» положить на руль и выставить другую.

— А ученые-то чем тебе не угодили? Исследования какие-нибудь проведут, тебя трогать точно не станут. Если только среди них нет зоологов.

— Ха-ха. Они мне за компанию не нравятся.

— Что ты злой такой? Курт вырулил к Университету и воткнул джип в сугроб.

— Отвратительный город. Перспектив нет, зарплату не платят, счастливое будущее тоже не предвидится. Что я вообще тут делаю, — он вылез из машины и от души хлопнул дверью.

— Вот и поговорил со священником, — резюмировал Эф, вылезая следом.

— Я просто ненавижу, когда ты так делаешь, — сказал Ганс. Он кивнул своему помощнику, оставил его у компьютера и вышел за дверь. Хельги куда-то делась из-за своего стола, чем вызвала неудовольствие своего начальника.

— Что делаю?

— Заявляешься, когда тебя не ждут. Курт скривился. Ганс наконец-то вспомнил, что отправил секретаршу поводить киношников по Университету и смирился с ее отсутствием. Но вот присутствие Мемфиса его по-прежнему не устраивало. Сегодня ректор был одет в крупной вязки свитер, краснонос и растрепан, напоминая разом и Ойгена, и больного священника, и самого себя. Ганс чихнул, Курт поморщился.

— Ты заболел, что ли? Зашибись.

— Что ты хотел? — после смачного чиха Ганс начал немного смешно гундосить.

— Тот Серый, что был у тебя — вы закончили его исследовать?

Добыли что-нибудь полезное?

— Нед, — отозвался Ганс. — Его больше нет. Мыслительный процесс Курта вдруг прервался. Он ожидал, что все будет проще. Что исследования наверняка к чему-нибудь привели, нашли лекарство от этой серой болезни, можно будет спихнуть священника и отправиться домой. А вот как все — его больше нет. Что нужно сделать, чтобы Серого не стало?

— Ты выяснил, как их убить? Ганс неопределенно дернул плечами.

— В общем, — Курт махнул рукой. — Наши медики не знают, как лечить священника, которого притащили с собой ребята с континента.

Поэтому я привезу его, и делайте, что хотите.

— Но-но, — протянул Ганс (получилось, правда, «до-до»). — Мы его не вылечим, если не будет… мгм… образца.

— Какого, нахрен, образца? Курт начал смутно догадываться. Пока Ганс издавал странные звуки носом и пытался прокашлялся, Курт все мрачнел.

— Я никуда сегодня не поеду, — уже зная, что поедет, попытался сопротивляться он.

— Сегодня и не надо, — миролюбиво ответил Ганс, сморкаясь. — Завтра можно. Можешь взять кого-нибудь в помощь, но нам нужен Серый.

И тогда будет лекарство. Эф отошел. Курт, страшно злясь, пролетел мимо него, топая по лестнице вниз. Ганс смерил бензомастера взглядом и сказал:

— Ты знаешь, что делать. Эф кивнул и пошел по лестнице вслед за гремящим ботинками Куртом.

Странно, что под ним еще не крошились ступени. Но на этом все разочарования дня не закончились. Главным итогом стала машина сопровождения, стоящая на их подъездной дорожке. Курт в бешенстве ударил по рулю и затормозил, чуть съехав с дороги — привычная парковка была занята. Из машины уже выскочил Виктор в незастегнутом пальто, следом за ним вышли двое парней, по уши закутанные в шарфы. Курт в ярости захлопнул дверцу машины и, игнорируя гостей, направился к двери. Те неуверенно посеменили следом. Спорить было бесполезно. Ругать Ганса — скучно. Звонить ему и требовать «забрать нахрен этот выводок отсюда» — бессмысленно. Курт запустил Виктора, оператора, тащившего камеру, и ученого — немолодого мужчину с аккуратной бородкой, в квартиру, обменялся взглядами с бензомастером, дождался, пока машина покинет парковочное место, и пошел переставлять свой джип. Нахрен такую жизнь, подумал он. Когда Курт наконец-то зашел домой, Виктор уже поставил чайник, развел привезенный с континента кофе и общался с оператором.

— Это Руди, — Вик показал на оператора. — Это мистер Эмерсман. Учитель сделал странный жест, как будто поднимал шляпу. На самом деле у него была только вязаная шапочка, да и ту он снял.

— Доктор Джосс Эмерсман к вашим услугам, сэр.

— Замечательно, — ответил Курт. — Просто прекрасно, — повторил он, подхватил кружку с кофе (пах он божественно) и ушел в свою комнату, оставив Эфа общаться с гостями. Тот, вопреки ожиданиям, молчал и стоял на зарядке. Курт ненавидел пускать кого-либо в свое личное пространство. И трое посторонних людей в квартире, ну, абсолютно никак его не устраивали. Обнаружив с утра, что в душе кто-то есть, Курт начал закипать. Услышав, что он третий в очереди, взбесился. Схватив со стола вытянутую коробку, дожившуюся его с вечера, и кивнув Эфу, он вылетел за дверь, собрав комбинезон в охапку. Выглядел он еще сонным, но уже злым. Всю дорогу они молчали. Курт затормозил у дома Ойгена, воткнувшись носом в сугроб. Машину тряхнуло, заработал коммуникатор и в салон ворвались голоса. Седьмой и Пятый патрули перекликнулись и, судя по реву моторов, пересеклись где-то за городом.

— Мемфис?

— Гуде, Альрик, привет. Вы на выезде? Снова зашуршало, патрульные подтвердили свое присутствие.

— Где-то через час я выеду из города на северо-запад, нам нужно встретиться. Густой, бархатистый голос Гуде прорвался через шорохи:

— Мы в этом секторе не разбираемся, пока катаемся, выманиваем Серых. Дашь сигнал — скину координаты.

— Хорошо. Альрик отключился первым. Курт вышел из машины, взял коробку и пошел в дом. Ойген открыл дверь почти сразу, как будто караулил у двери.

— Ну что? — нетерпеливо спросил он.

— Да ничего, — ответил Курт, вручая медику блок сигарет. Они поняли друг друга. Ойген пожаловался:

— Он меня задолбал. Я нарушаю все этические кодексы, но я просто грежу теми минутами, когда этот парень будет бредить.

— Как так? — делано удивился Курт. — Ты что, не веришь в божественную кару?

— Иди в жопу, — проворчал Ойген, потроша сигаретную пачку. Курт ухмыльнулся. Первым делом он направился в душ. Ойген отнесся к этому весьма флегматично, тем более что Курт бросил что-то невнятное типа «мненавыездхочупомыться». Пока он отмокал в душе, небольшая кухня наполнилась теплом и паром — медик что-то готовил. Курт вышел, снова одетый с ног до головы, и ему мгновенно стало жарко. Он уже открыл рот, чтобы сказать «пока-пока» и уйти, но тут из комнаты появился Юстас, закутанный в плед. Снизу торчали ноги в шерстяных носках и голые икры.

— На выезд? Я еду с вами, — вот так вот спокойно сообщил священник, как будто объявлял свои пожелания на ужин. Взгляды медика и патрульного вместе могли прожечь в нем дыру.

— С ума сошел? — невежливо поинтересовался Ойген. — Умереть захотелось? Юстас ушел в комнату, где, видимо, начал одеваться.

— С Божьей помощью не умру, — отозвался Юстас и, не дожидаясь, пока Курт скажет то, что собирался, добавил: — Ну, а если умру, так все мы смертны. На все воля Божья. Священник, одетый в рубашку и брюки и закутанный в плед, напоминал своеобразного шотландского горца. Ойген молча вынул из шкафа свою куртку с нашивками медицинского факультета и отдал Юстасу. Тот с достоинством кивнул, принимая одежду. Курт устал удивляться, злиться, спорить. Он открыл рот, закрыл, вздохнул и все-таки заметил:

— Я сегодня не таксую.

— Тогда я пойду пешком, — взяв протянутые медиком ботинки, Юстас затянул шнурки потуже и вышел в коридор.

— Я ненавижу всех, — прошептал Курт, показывая, что все это мероприятие у него уже где-то под подбородком. Ойген закивал, соглашаясь. Он процедил в термос какие-то травки, залив все это кипятком, закрыл крышку и протянул Курту.

— Если начнется бред — напои. А лучше высади где-нибудь по дороге. Курт кивнул и вышел. Они уже выезжали из города, когда Эф неожиданно заговорил:

— Знаешь, чего хочу?

— М? Курт не удивился, не успел. Но тут же у него появилась такая возможность:

— Замороженный йогурт. Просто помираю, как хочу. С фруктами и карамелью. Курт затормозил, свернув не туда от неожиданности. Повернулся назад и ошарашенно уставился на бензомастера.

— Ты что, рехнулся? Эф пожал плечами.

— А что такое?

— Какой нахрен йогурт с фруктами? Ты, черт возьми, каркас с черной жижей! У тебя даже мозга или процессора нет! Священник на пассажирском сидении закутался поглубже в куртку, подтянул ноги к груди и задремал, прислонившись головой к стеклу. Мастер нахохлился, медленно и выразительно вытянул ноги и измазал ручник. Обиделся. А Курт крепко так задумался.

— Не понимаю, как ты можешь это есть, — Феликс сел, поддернув штанины, и вытянул ноги. Курт невнятно пробубнил что-то неприятное и чуть не подавился орешком. Феликс тонко и торжествующе улыбнулся.

— Собака. Курт облизал ложку и откинулся на спинку стула. Десерт сделал его миролюбивей и добрее. Но все-таки не очень. Он прокрутил в руках пачку сигарет, но решил, что перебивать вкус фруктов будет кощунством, и отложил ее.

— Сам собака, — спокойно парировал Феликс.

— Это же просто йогурт. И фрукты. И соленая карамель. И орешки.

Ты же все это ешь?

— Ем, но зачем все это смешивать? Йогурт и соленая карамель.

Отвратительно. В Феликса полетела ложка. Если бы Курт был его студентом, за этим последовали бы определенного рода санкции. Но Курт уже не был студентом, да и они, к тому же, были друзьями. Так что ничего не случилось. И ложка полетела назад.

— Я был у ректора сегодня. Курт разломал пластиковую ложечку и сложил ее остатки в тарелку.

— Он тебя уволил?

— Нет, — Феликс сохранил завидное спокойствие и продолжил улыбаться. — Предложил мне работать на него.

— Вообще-то, если я не ошибаюсь, ты и так у него работаешь.

— Не ошибаешься. Но ты не прав. Курт фыркнул.

— Он предложил мне работать в его лаборатории. Понимаешь?

— Не-а, не очень. И что это значит?

— Это значит, что мы будем впереди всех, — Феликс выглядел гордым и торжествующим настолько, что Курт не решился ехидничать.

— Ладно, — он кивнул и улыбнулся официантке, которая принесла еще порцию йогурта. Со все той же соленой карамелью и черным печеньем.

— Хочешь? Феликс нахмурился, ковырнул краем ложки йогурт со стороны карамели, попробовал и поморщился.

— Ну нет. Это ужасно. Курт делано оскорбился: **— И это мне говорит человек, который носит разноцветные носки. Феликс опустил взгляд вниз, оценил свои носки с лиловыми стрелочками на розовом и фыркнул.

— Ну, знаешь ли, — он ковырнул йогурт еще раз, попробовал, снова поморщился и совсем ушел. Курт задумчиво почесал ложкой нос и приступил к десерту. Ну к черту эти лаборатории и носки. Карамель, только карамель. Еще йогурт и печенье.

Чем глубже в рыхлый снег зарывалась машина, тем ближе становились сигналы патрульных. В какой-то момент голоса прорвались через шипение и стали четкими и хорошо слышными.

— Второй? Священник вздрогнул и проснулся. Заозирался настороженно и снова нахохлился, прячась в куртке. Судя по всему, ему снова стало хуже. Курт отозвался очень невнятно, потому что искренне ненавидел позывные. Особенно — свой.

— Мы впереди, — коротко сообщил Гуде.

— Ганс просил передать, что… — вмешался Альрик, но Курт его слушать не стал.

— Пусть Ганс свои указания себе в задницу засунет. Повисла неприятная тишина.

— Знаешь, Мемфис…

— И ты тоже. Альрик замолчал и, судя по щелчку, отключился от общей связи. И наверняка принялся полоскать мозг Гуде — тот тоже замолчал. Юстас приоткрыл один глаз, неодобрительно посмотрел на Курта, но ничего не сказал. Его знобило.

— Чтоб тебя, — проворчал Курт и кинул священнику термос, который до того грел ему ладони. Юстас ничего не ответил, только раскашлялся. Не прошло и двадцати минут, как через белую пелену впереди замаячили два темных пятна. Два хаммера с наклеенными цифрами пять и семь. Была такая наклейка и на Куртовом джипе, но он ее отковырял. Снегом сыпало мелко и мерзко, в час по чайной ложке. Никакой опасности эта пороша не представляла, но и хорошей погоду назвать было сложно. Приближающиеся машины казались размытыми и нечеткими. Гуде стоял, прислонившись спиной к своей «пятерке», и курил.

Альрик сидел в ней же, опустив окно. Они о чем-то переговаривались, и Гуде только иногда отвлекался, чтобы пошевелить провода, тянувшиеся к его бензомастеру. Когда Курт вышел из машины (сухо скомандовав священнику выпить Ойгеново пойло, перебраться на заднее сидение и спать там), стекло поехало вверх, и Альрик отвернулся. Курт встал рядом с Гуде, тоже закурил. Они немного помолчали. Гуде иногда бросал взгляд на брата внутри машины и тут же отворачивался. Они были очень похожи — внешне. Высокие, светловолосые, только Альрик носил небольшую бородку, а Гуде не нуждался в лишних символах мужественности. И все-таки — такие разные.

— Пусть он не злится на меня, — ровно сказал Курт. Гуде кивнул.

— Я знаю, он сам виноват. Но ты держи себя в руках. Курт не ответил, выкинул недокуренную сигарету и повернулся к Эфу. Он уже начал мерзнуть, а бензомастер стоял чуть в стороне, не спеша цепляться.

— Я сегодня что-то всех обидел.

— Херня, отойдут. Гуде докурил и постучал в стекло машины. Альрик вылез из машины, придержал дверь перед своим бензомастером и, вопреки всему, протянул Курту руку. Тот ничего не сказал, только пожал скрипящую перчатку. Альрик отвернулся цеплять провода к своему плечу. Гуде изобразил всем лицом что-то вроде улыбки и пошел следом за братом. А Курт повернулся к Эфу.

— Даже этот на меня не дуется. А ты как? Эф подошел ближе, подключил все провода и недовольно проворчал:

— Просто ты козел редкостный, и с этим ничего не поделаешь. Курт развел руками — да, мол, заслужил. Эф пошел вперед, натянув провода. Курт последовал за ним, не забыв последовать правилу «кто последний уходит — тот проверяет машины» и подергав дверцы трех джипов. Братья и их мастера уже успели потерять очертания, двигаясь в только им известном направлении. Курт сказал бы, что они идут вперед, но в снежном мареве было сложно отличить «вперед» от любого другого направления. Но там, что братья и Курт считали «впереди», снег будто бы сгущался, приобретал неожиданные формы, перетекал из одной в другую, темнел и снова светлел. Темные пятна двигались туда-сюда, иногда сталкиваясь и сливаясь. Затем разгорелся мягкий желтый свет, окрашивая снег и бросая жесткие тени на лица патрульных.

Бензомастера не отражали, а поглощали этот свет, напряженно крутя своими черными головами по сторонам.

— Итак, мы идем… туда? — осторожно уточнил Альрик. Видимо, Ганс был в своем репертуаре: указания давал предельно размытые. Так что приходилось делиться информацией.

— Туда, — поделился информацией Курт.

— Это плохо, — протянул Альрик.

— Согласен. Гуде молчал. Альрик странно посмотрел на Курта и отвернулся. Абсолютно непонятно, с чего это он так. Может, злится, что его номер — семь, а у Курта аж двойка? Но это были всего лишь цифры. Что-то вроде школьной столовой, когда самые удачные места занимают те, кто пришел раньше. На поблескивающий свет легла первая желтоватая полоса. Она медленно расширялась, ползла, очерчивала дорожку, которая медленно, но верно заманивала патрульных в ловушку. Именно так себя Курт и чувствовал: он почему-то послушался совершенно тупого приказа и в угоду Гансу шел сейчас, как барашек на заклание. Ну и сдох бы этот священник, кому он вообще нужен. Судя по спокойным лицам братьев, они так не думали. Они, откровенно говоря, считали, что работа патрульного как раз и заключается в том, чтобы помогать людям — будь то житель города, сам Ганс или совершенно чужой человек, прибывший с континента. Курт по этому поводу думал: в задницу ваш патруль со всеми вашими нормами морали и нравственности. Ему не хотелось умирать так бессмысленно, и он недоумевал — неужели Гуде этого не понимает? И он согласен пожертвовать жизнью своей и своего брата ради того, чтобы… Что? Чтобы поймать Серого.

Черт возьми, почему это, интересно, Ганс не выдал им памятку «Как ловить Серых для чайников» — желательно, с исторической справкой.

Ну, чтобы узнать, сколько народу полегло, когда ловили тот подопытный экземпляр. Ганса бы сюда. Гуде обернулся на него, поймал полный раздражения взгляд и улыбнулся. По его лицу бродили длинные тени — как будто-то где-то впереди трепетали сотни зажженных свечей. Мелкие огоньки уже бродили в сером буране. Курт изобразил недоумение на лице, как бы спрашивая: какого дьявола вообще? Ты же умный человек, зачем ты идешь туда? Правда, этот вопрос он мог задать и самому себе. Гуде отстал от брата на несколько шагов, его бензомастер переместился чуть в сторону.

— Ты чего? Курт развел руками, зацепился за провода и отмахнулся от недовольно заворчавшего Эфа.

— Это же бред. Мы тут помрем для того, чтобы поймать этого Серого. А для чего? Правильно, для науки! Ты хочешь сдохнуть во имя науки? Я вот нет. После этого пассажа у него немедленно заболело горло. Курт поспешно захлопнул рот и задышал через нос, выжидательно глядя на Гуде. Тот смотрел в ответ странно и молчал. Наконец он отрывисто покачал головой и выдохнул облачко теплого пара.

— Мы-то не помрем уж точно, — начал он, но договорить не успел. Или он еще говорил, а Курт уже не слышал: его вдруг сшибли с ног.

Сильный удар о снег вышиб из легких весь воздух. В голове зазвенело, по глазам плеснуло мутной пеленой. Комбинезон стремительно холодел, провода безжизненными змейками лежали рядом. Курт попытался встать, но не смог — его как будто кто-то прижимал к земле. Пронзительно скрипели ледяные наросты на капюшоне. Курт выругался и снова попытался встать. Медленно, как будто ломая лед, разогнулся и сел. Вокруг мелькали темные, будто слепленные из грязного снега, фигуры. Одна пронеслась так близко от лица Курта, что у него немедленно заболели щеки и нос. Обморозил все к черту. Воздух и снег вокруг были желтыми, настолько неестественного цвета, будто кто-то разлил разбавленную акварель. Такой свет исходил от старых ламп, которые начали использовать, когда подохли последние батарейки в фонариках. Потом кончился и керосин. Эфа поблизости не было, и Курт чувствовал, как его схватывает холодом. Гуде и Альрик стояли плечом к плечу, почти вплотную перед ними — трое бензомастеров, стоящих кольцом. Между ними — остальные кружили вокруг, медленно приближаясь к Курту — метался один Серый. Лицо Курта онемело, ресницы склеились и практически не разлеплялись. Все, что можно было рассмотреть — это темное пятно на фоне психически-неадекватной желтизны. Конец мне, решил Курт, решительно проклял Ганса и Эфа, почему-то решившего, что выполнять задание первого для него важнее, чем спасти жизнь другу, и потерял сознание. Было бы у него все нормально — ни за что бы не назвал бензомастера другом. А так мысль опередила сознание.

Желтоватый свет пробивался сквозь открытые окна. В лицо светила голая потолочная лампочка. Если дело было не в морге, то он — принц Датский. Хотя откуда в морге окна? Он все-таки принц Датский. Рядом настойчиво шуршали голоса. Кто-то убеждал кого-то, что это шарлатанство и от смерти не спасает пластырь, а кто-то другой говорил кому-то, что двоих это шарлатанство уже спасло, спасет и третьего. Очень хотелось, чтобы оба они заткнулись и вышли уже куда-нибудь, дав помереть спокойно. Но у голосов было свое мнение на этот счет. То есть плевать они хотели на желания одного, отдельно взятого индивидуума. Кто-то сказал кому-то, что кто-то будет не очень рад, если с ним так поступят. Кто-то ответил, что кто-то будет не очень рад, если умрет. Тот кто-то, кому в лицо светила голая лампочка, очень хотел умереть и не понимал, почему все еще никак не получалось. Дышать тоже не выходило. Нос как будто зажали, глаза безумно чесались, хоть и не открывались, губы и рот пересохли — все было до того плохо, что умереть прямо сейчас было бы, пожалуй, лучшим выходом из ситуации. В губы уткнулась холодная ложка, с которой по губам тут же потекло что-то склизкое, соскользнувшее на подбородок. Насколько мерзкое и неприятное, что рот открылся сам собой. Желе потекло по языку, смачивая, протолкнулось в горло. На мгновение в голове появился образ зеленого лизуна из команды охотников за привидениями, потом стало страшно, что именно эта дрянь может сейчас лезть в его пищевод, потом вдруг голова прочистилась — и Курт оглушительно чихнул. Если не считать соплей, слюней и мерзкого желе, разлетевшихся в разные стороны, а также разрывающей боли в висках и переносице — все закончилось довольно неплохо. Только Ойген, нависший над ним, так, видимо, не считал.

— Твою мать! — вот что он сказал, вытирая лицо. А нехрен наклоняться над умирающими и кормить их всякой дрянью. К черту все, я ухожу, в очередной раз решил Курт, повернулся на бок и натянул одеяло на голову, которым был укрыт. У него болела голова, болело горло, да и голоса наверняка практически не было. Да он, мать вашу, самым банальным образом болел! Только этого-то ему и не хватало. Ойген толкнул его в плечо.

— Только попробуй изгваздать соплями мое любимое одеяло. Кто-то третий, так и оставшийся неизвестным, смеялся так, что чуть не пролил свой чай.

Этот адский гогот преследовал Курта во сне. Смех ввинчивался в ухо и навылет пробивал мозг. Саднила переносица, в глазах лежало по мешку песка, кожа на лице будто бы высохла. Какое существо может издавать такой невыносимый звук? Может, Ганс? Но тот последний раз смеялся, кажется, еще в средней школе. Тогда Эф, черт бы его побрал? Курт с трудом разлепил глаза, долго, почти слепо смотрел на полоток, на котором горела голая лампочка, дающая желтоватые отсветы на предметы, напоминая о чем-то нехорошем. Ойген занимался своими делами, какой-то помятый и обиженный на весь мир. Заметив, что Курт проснулся, он оторвался от перекладывания книг и подошел к кровати.

К своей единственной и любимой кровати, читалось на его выразительном лице, которую до Курта занимал Юстас, провалиться вам всем к дьяволу, ребята.

— Мне нужна вторая кровать, — проворчал он, наклоняясь, чтобы проверить температуру. Рука у него была неприятно холодная.

— Обратись к Гансу, — просипел Курт. Нос был заложен, а горло на каждый звук отзывалось режущей болью.

— Или дом побольше, — парировал Ойген.

— Или переезжай к нему.

— Ну да, — фыркнул медик и ушел на кухню. Курт перевернулся на бок, чувствуя, как болью сдавливает грудь.

Отдышался, хватая сухими губами воздух. Хотел было попросить воды, но крикнуть не получалось: не то что голос повысить, даже просто говорить нормально никак не выходило. На вырвавшийся сип Ойген никак не среагировал, может, не услышал, может, не посчитал нужным. Он гремел какими-то кастрюльками, бурлил чайник. Дышать было тяжело, даже ртом. По ощущениям, так у него были переломаны все ребра. Курт заглянул под одеяло, закатал футболку — любопытство было сильнее звона в ушах и мерзкого ощущения, как будто вся черепная коробка забита соплями — и приподнялся. Может быть, ребра у него и не были сломаны. Но через всю грудь тянулся широкий синяк, на боках переходящий в концентрированно-синий. Вот там-то болело больше всего.

— Что за… — прохрипел он, опуская футболку и осторожно трогая синяк сквозь ткань. Болело изрядно, вздохнуть полной грудью так и не вышло. Ойген появился с термокружкой, от которой шел пар. Потянув носом в надежде учуять, что там — суп или какой-то отвар, Курт чуть не захлебнулся. Мать-перемать.

— Воды бы, — очень-очень тихо сказал он. Ойген молча поставил кружку на стол и снова ушел на кухню. Курт подтянулся, сел, подложив под спину подушку. Слабость навалилась тут же, да такая, что захотелось уползти куда-нибудь и сдохнуть. Нет, пить все-таки хотелось больше. Ойген принес стакан с мерзко теплой водой, как будто начерпанной из болота. Но Курту было все равно, он попытался отнять у медика стакан, но быстро сдался, позволив ему себя напоить. Стало немного лучше, во всяком случае, наждак во рту чуть-чуть смягчился.

— Спасибо, — буркнул Курт. Ойген пожал плечами и поднес ему термокружку, в которой крутилось желто-зеленое варево. Точно из болота. Курт покрутил головой, показывая, что пить всякую бурду не согласен.

— Мемфис, — очень спокойно и негромко сказал Ойген, ставя кружку так, чтобы до нее, в случае чего, можно было дотянуться с кровати, — мне правда похрен, выпьешь ты это или нет. Даже если ты тут помрешь, ничего сильно не изменится. И ушел. Ушел, мать его за ногу, медик, блять. Курт бы, наверное, обиделся (или задумался, кто так подергал за нервы всегда дружелюбно-спокойного Ойгена), если бы ему не было так херово. Он снова лег на спину, осторожно перекатился на бок и подцепил плохо гнущимися пальцами термокружку. Снова поднялся и, держа кружку двумя руками, чтобы не расплескать, принялся медленно пить. Варево было не очень горячим — теплым — и очень приятно проходилось по воспаленному горлу. На языке и губах оставались песчинки и мелкие палочки, а вкус вообще не ощущался. После выпитого Курту действительно стало лучше. Он откинулся на подушку, полежал немного. Голова была чистая, в то время как в остальном теле чувствовалась мутная мерзкая слабость. Курт швырнул на пол термокружку. Она прогрохотала к шкафу и покатилась назад. Ойген выглянул из кухни.

— Что? Курт собрался с силами и выдал:

— Мне скучно.

— Скучно ему, — мгновенно разозлился Ойген. — А мне тут, понимаешь ли, весело очень! Священника, значит, прокорми, выслушай его проповеди, больного патрульного вылечи, хотя он выделывается.

Скучно ему, видите ли! Спи давай. Он вошел в комнату, поднял термокружку, убедился, что она во время падения была пуста, и ушел назад. После этого оглушительно громко хлопнула дверь, и Курт остался один. Он бы, может, и успел бы извиниться и попросить Ойгена не уходить, но севший голос не позволял провернуть такой фокус. Даже поныть было некому. Отличный получился урок: никогда не злите своего лечащего врача, особенно если он и без того какой-то дерганый. Курт пытался задремать, но никак не получалось. Недавнее прошлое казалось каким-то слишком далеким, как будто в последний раз он выходил из этого дома лет сто назад. А сколько времени прошло в самом деле, Курт не знал. И единственный, кто мог ответить на этот вопрос, куда-то ушел и не планировал возвращаться. Очень медленно Курт начал сползать с кровати, придерживая голову, чтобы не отвалилась. До того, как он начал вставать, голова так не болела. Дверь снова открылась, заскрежетав по мозгам, раздались голоса, кто-то вошел, переговариваясь. Курт лег назад, решив, что раз говоривших по крайней мере двое, а то и больше, скучать больше не придется. И начал терпеливо ждать, пока кто-нибудь соизволит к нему заглянуть. Соизволил молодой человек, показавшийся Курту смутно знакомым.

Еще два голоса (один из них явно принадлежал Ойгену, а вот второй… может, священнику, если судить по поучительным интонациям) остались на кухне, где гремели тарелками и булькали чайником.

— Вы как? — спросил смутный знакомый, присаживаясь на корточки рядом с кроватью. Курт приоткрыл один глаз, затем другой, и с интересом изучил его.

Воспоминания очень лениво и неохотно шевелились в голове.

— Я Ию Лайне. Я работаю…

— Да знаю я, — буркнул Курт. — На Ганса ты работаешь. Нормально я. И демонстративно отвернулся лицом к стене.

— Я хотел сказать, что я работал с Феликсом, но так тоже можно выразиться. Курт заинтересовался, но очень вяло. Он повернул голову и уставился в замерзшее окно, показывая одновременно и некоторое пренебрежение, и заинтересованность в дальнейшем диалоге. Небо было темно-синим. Очень синим и очень красивым. Из угла окна наползала грязно-серая туча. Курт недоуменно моргнул — и небо снова стало темно-серым, затертым снежными облаками. Таким же, как и всегда. Аспирант Ганса терпеливо сидел и ждал, пока Курт изобразит что-то внятное. Может, спросит что-то о Феликсе, раз уж это в самом деле единственное имя, способное его заинтересовать. И тут же Ию все испортил.

— Ректор просил передать вам большую благодарность.

— Пусть в задницу себе ее засунет, — мгновенно окрысился Курт. Если Ию и оскорбился за непосредственного начальника, то виду не подал. В комнату тихо прокрался Ойген. Рядом с ним нарисовался и священник, отлично узнаваемый по мерзкому бубнежу.

— Он попросил меня кратко обрисовать сложившуюся ситуацию. Курт снова лег на спину, подтянул одеяло, сложил руки на животе.

Аспирант стоял, сложив руки за спиной. Юстас что-то нашептывал на ухо прислонившемуся к дверному косяку Ойгену. По всегда спокойному лицу медика бродил нервный тик.

— Правильно, сам побоялся явиться.

— Побоялся снова заразиться, — пояснил Ойген, отмахиваясь от священника. Тот не отставал.

— Снова? — Курт попытался посмотреть на медика, но тут же заболела голова. Он заскрежетал зубами и сфокусировался на Ию.

— Он тоже переболел серой болезнью. То есть, как, переболел.

Добытый вами Серый послужил… хм… основой для лекарства, вылечившего его. И вас с Юстасом тоже.

— Вообще-то, нет, — веско заметил священник. — На все воля Божья, и эти ваши Серые здесь абсолютно ни при чем. Что-то щелкнуло, нервы Ойгена окончательно сдали и он заорал:

— Никакая это, нахер, не божья воля! Это лекарство, мать твою!

Лекарство! На-у-ка! Ты знаешь, что это такое?! Не удостоив медика ответом, Юстас развернулся и вышел на кухню.

Ойген с нажимом потер лицо и обиженно посмотрел на Ию.

— Я слушаю это уже неделю. Неделю, понимаешь? Я хочу, чтобы он сдох. Он издевается надо мной, что ли?

— Мне кажется, он делает это специально. Вроде как в школе: совсем не интересно задирать того, кто не реагирует.

— Мы не в школе, — гордо ответил Ойген и тоже ушел на кухню.

— Весело тут у вас, — просипел Курт. — Погодь… неделю? Ию кивнул.

— Такие дела. Думаю, что ты оправишься через пару дней и сможешь пойти домой. Курт смерил аспиранта презрительным взглядом. Он был твердо намерен прямо сейчас встать и уйти домой — как можно дальше от этого дурдома. Правда, он быстро вспомнил, что у него дома творится точно такой же бардак. Но неделя — это слишком много! Что могло случиться с его любимой квартирой за этой время?

— Я останусь здесь.

— Нет! — проорал с кухни Ойген. Ию рассмеялся. Отвратительным, мерзким смехом, едва не убившим Курта. Вряд ли они теперь смогут нормально общаться — этот смех всегда будет напоминать Курту о его болезни. С другой стороны, спасибо, что Серые не убили. А почему не убили?

— А почему я жив? Ию пожал плечами.

— Ну. Ты же патрульный. У вас есть мастера. Мастера — единственное оружие против Серых. И это оружие было в твоих руках. Курт не успел ответить, что оружие это было не у него в руках, а шлялось где-то поблизости. В дверь решительно постучали, и когда Ойген открыл, вся кухня и прилегающий к ней коридор наполнились голосами. Громкими голосами и громкими звуками. Курт натянул на голову одеяло.

— Ну, мне пора, — Ию решительно направился к выходу. — Мне нельзя сниматься в этом кино. Совершенно секретно, сам понимаешь.

— Да ну нафиг, — обреченно выдохнул Курт и схоронился под одеялом. Голоса доходили до него как через вату. Мимо него прошуршал и скрылся в другой комнате Юстас. Ойген громко ругался с кем-то — бедный парень, совсем ему нервы истрепали.

— Я не разрешаю снимать в своем доме!

— Но у нас есть разрешение от вашего руководителя.

— Нет у меня руководителя!

— Но у нас есть разрешение. Перепалка приблизилась, видимо, переползла в комнату. Голоса окружили кокон, из которого Курт не был готов вылезать.

— Хм, он что, умер? — совсем близко раздался знакомый голос. — Я откину одеяло, а ты сними крупным планом. Курт отогнул одеяло и подарил полный ненависти взгляд Виктору, нависшему над ним.

— Ой, — сценарист отшатнулся и залился краской, — извините. Пытаясь скрыть смущение, он обернулся к Ойгену, протянул ему несколько листов бумаги, исписанных непонятным почерком.

— Это ваши слова, которые нужно будет зачитать. И напишите печатными буквами ваши имя и статус. Зря он это, ох зря. Бумаги полетели в лицо Виктору, Ойген прошел через всю комнату и скрылся в соседней, хлопнув дверью с такой силой, что Курт прищурился, надеясь увидеть трещину, бегущую по стене от косяка. Но трещина не бежала, а бывший одноклассник только что бросил его на растерзание киношникам.

— Виктор, послушай… Собравшись с силами, Курт привстал, поманил к себе рукой сценариста. Тот, округлив глаза, наклонился. Курт крепко ухватил парня за модный шарф.

— Если вы немедленно не свалите, я выгоню вас всех жить на мороз.

Я не шучу. Виктор осторожно выпутался из шарфа. Отошел, перебросился парой слов с режиссером:

— Те двое были готовы разговаривать.

— Угу.

— Ну его?

— Угу. Киношники зашаркали, оператор принялся сворачивать камеру.

— Мы сняли достаточно, — меланхолично заметил режиссер. Они развернулись и радостной толпой двинулись на выход.

— Спать вам в снегу, — мстительно прошипел Курт.

— Тебе тоже, — заметил Ойген, нарисовываясь в дверном проеме. — Мне хватит одного постояльца, который выздоровел, но почему-то решил, что жить у меня лучше, чем в общаге Университета.

— Оттуда всех все равно посылают ко мне. Отправляй его в общагу, а я останусь жить у тебя.

— Размечтался, — Ойген обернулся на Юстаса, углубившегося в какую-то книгу. — Не трогай!

— Почему? Ойген задумался. В самом деле, почему?

— Не знаю.

— Ладно. Юстас отложил книгу, видимо, не заинтересовавшись, и взял другую. Ойген усилием заставил себя перестать сверлить священника злым взглядом и повернулся к Курту.

— Я тут вспомнил, что твои родители не отпускали вас с братом на ночные просмотры кино, которые мы устраивали.

— Что, будем смотреть кино? — насмешливо поинтересовался Курт. Ойген спокойно посмотрел в ответ, затем неожиданно выдернул из-под Курта подушку и огрел его по лицу.

— О-о-о, — возмущенно протянул Курт, сползая под одеяло и пытаясь спрятаться под ним. Голос немного прорезался, хотя все равно говорить получалось как через комок ваты в горле.

— Я согласен, согласен! Будем смотреть все сезоны «Доктора Хауса», все, что захочешь, только не бей. Подушка еще раз пришлась по больному боку, появление синяка на котором никто так и не объяснил, и ткнулась ему под голову. Ойген его явно простил. Медик присел рядом, стянул с Курта одеяло и критично осмотрел:

— Как ты себя чувствуешь?

— Жить буду, — Курт обнял подушку и завалился на бок. — Одно только. То, что у меня на ребрах — твоих рук дело?

— Естественно, — Ойген улыбнулся. — Я избил тебя, как только вы с патрульными нарисовались в моих дверях.

— Я что, еще и сам пришел? — неожиданно серьезно поинтересовался Курт. — Это не следы от ударов. Это… Грудь вдруг сдавило стальным кольцом. Курт замолк, хватая губами воздух. Щеки и нос защипало. На его груди, сжимая коленями, сидел Серый. Это было давно, Ию сказал, что неделю назад, но такое ощущение, что прямо сейчас.

— Это просто хрен знает что такое, — прохрипел Курт, потирая грудь. Ойген похлопал его по руке.

— Все будет хорошо. У тебя есть еще дня три, прежде чем мое терпение кончится, и я выгоню тебя из своего дома. Пойдем, — он кивнул Юстасу, — пусть спит. Священник оторвался от книги, коротко улыбнулся и, уходя, перекрестил Курта. Курт обругал его и откинулся на кровать. Еще по меньшей мере неделю он мог спокойно отсыпаться.