Сержант Майк Андерсон не должен принимать участия в Дне «Д».

Из-за контузии в последние дни на учебной базе его уже отправляют домой, в Луисвилл, Кентукки. Но на следующий день приказ уже другой: включить сержанта в состав Кричащих Орлов и вместе с ними выкинуть на десантных баржах к французскому берегу. И плевать на травмы. Голова сержанта Андерсена гудит так, будто он пил не лекарства, а вермут и виски вперемешку. Пика на каске сидящего впереди солдата двоится, расползается и никак не собирается воедино. В висках ухает деревенский набат, которому вторит авиация в небе. Баржа царапает пузом песок Омахи.

— Вперед! — приказывает лейтенант и первым перегибается через край, падая головой в воду, да там и оставаясь. Лейтенант присоединяется к десятку дрейфующих на легких волнах солдат, став всего лишь телом.

— Вперед! — повторяет за ним сержант Андерсен и махает рукой, прыгая в воду. За ним сыпятся рядовые, капралы, сержанты, взбалтывающие воду с песком, как заправские бармены. До влажной линии песка добираются не все.

— Поверни налево, — подсказывает голос из-за плеча, и Майк, не задумываясь, поворачивается. Пуля, просвистевшая над плечом, убивает бегущего впереди капрала Джефринса. Пуля, которая предназначалась ему, Майку. Сержант вертит головой, но никто из тех, кто был рядом, не заинтересован в спасении его жизни. Свою бы спасти. Майк падает, перекатывается и ползет. После высадки Майк еще раз слышит этот голос — в боях за Карантен постоянные приказы мешают ему спокойно вздохнуть и даже сходить в туалет, потом голос затихает. Майк уверяется в том, что окончательно тронулся умом из-за контузии, а голос надменно фыркает и пропадает, как будто бессознательное порождение воспаленного мозга может обижаться. В Голландии все тихо. Насколько может быть тихо, когда отряд десантников врывается в деревушку и пугает мирных жителей, обещая всем спасение. Испуганные голландцы собираются в центре города. И только один мальчишка, мелькая грязными пятками, мчится прочь из города. И — спустя мгновение — в него уже целится десяток солдат.

— Убьешь мальчишку, — ласково шепчет голос где-то за ухом, — и его папаша-гауляйтер вынет тебе кишки через рот. А не убьешь — и через пару часов вы все равно все сдохнете. Что же выбрать… И Майк стреляет, а за ним стреляют еще несколько человек.

Маленький голландец падает, не успев добежать до папочки.

— Да кто ты, мать твою, такой?! — задает главный вопрос Андерсон, и стоящий рядом рядовой Ли удивленно пучит на него глаза.

— Ч-что, сэр?!

— Скорее, что такое, — деликатно поправляет его голос. — Присядь куда-нибудь, поговорим. И не ори так, я все слышу. И пока доблестные звездно-полосатые солдаты приносят мир и счастье в каждый дом, Майк Андерсон сидит в грязи на краю разбитой деревенской дороги и качает головой.

— Раз уж ты готов к конструктивному диалогу, то слушай, — вещает голос. — Мое имя Хамаэль. Я, как бы тебе сказать… Сидишь? Ну, молодец. Я вроде как серафим.

— Серафим? Рехнулся, да? — Майк вскакивает и шагает вниз по улице, стараясь отмахнуться от собеседника. Но от того не так просто избавиться.

— Парень, я в твоей голове сижу. И либо ты во все веришь, либо это ты рехнулся. Хочешь знать, что ты псих? Майк ожесточенно мотает головой.

— То есть ты веришь, что я некая эфемерная субстанция с крыльями, поселившаяся в твоем мозгу? Даже не так — в разуме?

— Пускай.

— Вот и отлично, — радуется голос. — Спрашивай, зачем я здесь с тобой разговариваю.

— Зачем?

— Потому что мне нужно твое тело. Соглашайся, а? Вечная молодость, что-то вроде власти, неуязвимость. А если откажешься, то я в знак смирения расскажу тебе, когда и как ты умрешь, и уйду. Майк вздыхает. Смотрит на голландского мальчишку, в спине которого застряло пять пуль. Вспоминает лейтенанта, которого приливом выбросило на пляж Омаха. Думает о рядовом Ли, которого, наверное, тоже скоро убьют. Думает обо всем этом, обхватывает своим безграничным сейчас сознанием весь мир — и отказывается от всего.

— Но мне так нравится это тело, — с обидой говорит Хамаэль.

Когда Майк возвращается домой, в его голове не звучат никакие голоса. Более того — он абсолютно здоров, хотя прошел Бастонь, «Орлиное гнездо» и Японию. Ни единой царапины — и огромные черные зрачки, застилающие прежний зеленый цвет глаз. Его встречают с радостью, с опаской, а затем с болью. Его младший брат — Альфред — погиб в Африке.

— Как жаль, — говорит Майк и поджимает губы. Мать смотрит на него огромными от слез и ужаса глазами.

— Как ты изменился, Микки… Микки пожимает плечами. Нет больше того Микки. «Мама, у меня есть Серебряная звезда, — как бы говорит он обиженно. — Мама, мама, я здесь, я жив, а ты мне о мертвом Але». И тогда он понимает, что все сделал правильно.

«Раскаты грома» методично сравнивают Северный Вьетнам с землей.

Меконг горит, самым натуральным образом горит, как будто вода так может. В голове сержанта Ника Митчелла (двадцать лет назад еще известного как Майк Андерсон) сплошной сумбур, какие-то голоса, но он не сразу находит время, чтобы сесть, сосредоточиться и понять, что он него хочет неведомое внутри.

— Долго же приходится орать, чтобы до тебя достучаться, — сварливо замечает голос в уголке сознания. Ник ухмыляется и кладет ноги на деревянный стол. Они в какой-то деревне, и никто из сослуживцев давно уже не обращает внимания на странности сержанта.

— Майк, старина! Что случилось? Ты нечасто меня одариваешь своим вниманием.

— Конечно, я еще даже не дошел до Реконкисты в твоей памяти, а ведь сколько лет прошло.

— А сколько еще впереди, — напоминает Ник.

— Хамаэль, ты клоун, вот и все. Ты меня слушаешь?

— Конечно, Микки, ты же в моей голове.

— Это ты в моем теле, черт бы тебя побрал!

— Ну-ну, не кипятись, — смеется Хамаэль-в-теле-Майка. — Отличное тело, правда. И лицо такое незапоминающееся, никто даже не заподозрил, что с тобой что-то не так. Майк шумно выдыхает, и Нику становится интересно — как? Как он извлекает этот звук? Чем он там сопит?

— Зачем тебе эта постоянная война, Хам? Ты же вроде как ангел, ну или что там еще с крыльями бывает. Ник, не удержавшись, разводит руками. Он удивлен и раздосадован.

— Как, Микки? Я же думал, тебе это интересно! Я же ради тебя стараюсь, мальчик!

— Мальчик, блин… клоун пернатый, — бормочет Майк и пропадает в лабиринте событий Реконкисты. Конечно, любовь или нелюбовь Майка к войне совершенно ни при чем.

Просто порох, кровь и легкий налет ядерной угрозы будоражит кровь не только ему и сбивает ангельских ищеек со следа. Никто не станет искать серафима в горящем Вьетнаме. Неуязвимость и бессмертие — это клево. Но куда лучше — чувствовать себя в безопасности. Туше.