Когда Лилю и Игната привезли на базу с простреленным легким и открытым переломом ключицы соответственно, Алексей подумал, что это все, конец. Уже погибшие его волновали мало, да и Игнат с его переломом, если быть совсем уж честным, тоже. Поэтому все время он проводил рядом с кроватью сестры, держал ее за руку, не отходил даже тогда, когда на этом настаивали врачи, суетящиеся рядом. Поэтому он видел все: как Лиля открывает глаза, кажется, даже узнает его, как пытается что-то пробулькать сквозь трубки, и снова засыпает под действием снотворного в капельнице. То, что девушка испытывает наяву куда большую боль, чем во сне, было видно невооруженным взглядом. Поэтому Алексей просто сидел рядом, держал тонкую, иссохшую руку и по одному снимал с запястья браслеты — по одному в день. Должно было хватить как раз на неделю.

На следующий день в сознание пришел Игнат. Он много спал, но был в сознании днем и, по словам частных врачей, шел на поправку. Это вызывало бледные улыбки на осунувшихся лицах его товарищей и тихую, кипучую ненависть со стороны Алексея.

Он знал, что в их деле, случается, гибнут люди.

Но никогда не думал, что эта участь коснется его семьи. Такой вот парадокс сознания: да, это бывает, но нет, не со мной и не с моими близкими. Еще в университете Алексей считался главным оптимистом факультета — и у него на то были свои резоны. Но сейчас весь его оптимизм исчез, как растворился. Прямо на его глазах умирала родная сестра, и он ничего не мог с этим сделать, поскольку не был врачом. Да и врач, отходивший от Лили только чтобы немного поспать и просыпавшийся тут же, стоило ее состоянию пойти на ухудшение, тоже ничерта не мог. Его это, судя по всему, беспокоило только с точки зрения того, как долго ему будут платить. Это Алексея злило больше всего.

А Лиле тем временем становилось все хуже. Тонкие пальцы все реже сжимали братскую ладонь, все меньше реакций на свет, людей вокруг. Алексей совсем перестал отходить от кровати, на которой лежала его младшая сестра. Даже спал он рядом, облокотившись на тумбочку, просыпался через три-четыре часа, разминал шею, и еще долго смотрел на классический профиль Лили в зыбкой предрассветной тьме.

Последним, что видела девушка перед смертью, был сон. Она, беременная, простоволосая, в одной ночнушке, бежит по лесу, придерживая огромный живот рукой. Ветки цепляются за волосы и материю, коряги бросаются под ноги. Перед Лилей сам собой возник крестьянин с вилами. Скалозубо усмехнувшись, мужик вонзил вилы под живот.

Лиля закричала. Не от боли, а от того, что зубцы проткнули и заволокли кровавой пеленой маленькое беззащитное человеческое существо.

Умерла она второго февраля скоро после полуночи. Врач отлучился домой за ампулами, Алексей уснул на полу, подложив под голову свою сумку, а Лиля тихо ушла, оставив в руке у брата последний звонкий браслет. Прошла ровно неделя.

Весь восьмой день Алексей пролежал на опустевшей кровати сестры, то проваливаясь в полубредовый сон, то изучая снежную муть за окном. За всю зиму толком так и не случилось ни одной снежной вьюги, кроме как в этот день.

Игнат весь день читал книгу, иногда откладывая ее, чтобы повернуть голову и некоторое время, отдыхая, понаблюдать за Алексеем. Они никогда особенно не ладили, особенно с тех пор, как Игнат начал ухаживать за Лилей. Та не отвечала ему взаимностью, но дела этого не меняло. Скоро потеряв интерес к малоподвижной фигуре, парень снова вернулся к своей книге. Чтение шло туго, но он очень старался хоть чем-то себя занять на то время, что ему запретили подниматься с кровати.

К вечеру Алексей пришел в себя. Он перестал прислушиваться к голосам, доносившимся из-за плотно прикрытой двери общего зала, резко сел, посидел несколько мгновений, ожидая, когда перед глазами перестанут плыть черные пятна, поднялся и вышел. Игнат еще с минуту, наверное, смотрел ему в след поверх книги.

Все, как и обычно по вечерам, собрались в зале и что-то обсуждали. Алексей вошел почти неслышно, сел позади группы людей, явно увлеченной живыми разговорами. Дождавшись, пока беседа закончится, а комната постепенно опустеет, он подошел и сел рядом с высоким серьезным мужчиной, сидящим в кресле с пачкой сигарет и чашкой с чаем.

— Крестовский, а можно… я пойду, можно? — негромко поинтересовался Алексей, стараясь не смотреть в направлении мужчины, к которому обращался. Тот затянулся сигаретой и выдохнул густой сизый дым с терпким запахом.

— Можно.

Алексей поднялся.

— Тёмнов уже там. У вас с Игнатом есть неделя, чтобы подготовиться.

Коротко кивнув, Алексей вышел из зала и направился в душ.

— Строй держи!

— Живот втянуть!

Необходимость слушать громкогласые приказы командиров и без устали им подчиняться поначалу казалось сущей глупостью. Где-то через неделю приходило смирение. Через месяц это начинало раздражать настолько, что хотелось все послать к чертям и в ближайшее же воскресение не вернуться из дома. Через полгода становилось настолько все равно, что ноги сами собой повторяли заученные движения. Так меньше, чем за год, мальчишка-выпускник становился образцовым гвардейцем при императоре.

Алексею курс молодого бойца предстояло пройти за неделю. Сейчас он был где-то на третьей стадии, раздраженно поворачиваясь при полной выкладке и косясь на командира из-под козырька. Дальний родственник Романовых (ответвившийся еще при Александре II род) видел, что его гвардейцы ни на что не годны, отчего злился и гонял своих сынов круглые сутки.

Гвардейцы были лучшие, вышколенные годами стояния у всех возможных дверей Зимнего сада, поэтому их подобный параноидальный садизм только нервировал, но деваться было некуда. Новенькие же, недавно с университетских, академических, служебных скамей, старательно подставляли головы под муштру, старались внимать, запоминая, перед кем стоит кланяться, кому нужно кивнуть, а на кого вовсе не стоит обращать внимания. На бал было заявлено прилично детей, многие из которых, к слову сказать, по-русски не понимали ни слова, на угрожающе поднятую для пинка ногу не реагировали, зато фотографировали гвардейцев на свои модные телефоны, отправляя карточки чуть ли не на станцию «Мир».

Раз за разом гнали по улицам и мостам Петрограда военных и технику. Только бравая «Аврора», по всем понятным причинам, в празднике жизни не участвовала. И все же, то здесь, то там, из-под воды показывались подлодки, но прочую технику пока что держали в тайне, до дня праздника. Ходили слухи, что на воду спустят не только современные и новейшие образцы кораблей Балтийского флота, но и их предшественники, начиная от реконструкций согласно чертежам, привезенным Петром Великим из Голландии. Голландские родственники тоже обещали устроить незабываемое шоу для детей и взрослых.

Больше, конечно, для взрослых, полагала цензура, ставя на мероприятие тег «+16», просто на всякий случай.

Судоходное движение перекрыли еще за неделю до юбилея, за день перекрыли центральные улицы. Тут же повсюду образовались пробки, стояли улицы, едва с пассажиропотоком справлялось метро. «Романовскую» и «Площадь Алексея Михайловича» открыли раньше заявленного срока на два месяца — сопроводив все это грамотой: вот, так и так, наш метрополитен в честь юбилея монаршего рода, дарит городу новые станции. Все для удобства людей, а вовсе не потому, что кн. Желудеву, начальнику всея подземки, на личный мобильный номер кто-то позвонил и сказал нечто такое, из-за чего коллежский асессор выполз из свой кровати, перевалившись через жену, белее панталон императрицы.

Под праздники отводилась целая неделя. И вся она была праздничной, то есть, выходной. Во всех более или менее приличных городах империи уже организованы ярмарки, мероприятия, бесплатные музеи. Народ всегда — всегда-всегда! — любил все бесплатное. Наверное, именно это знание помогло Романовым продержаться на имперском буйном коне четыре сотни лет. И дай бог, чтобы еще столько же.

По телевизору днями и ночами крутили специально снятые по случаю или откопанные в архивах фильмы и передачи. За первый день празднования показывали «Сына Петра Великого» — фильм, снятый в конце жизни самой княгиней Ольгой Николаевной. Во вторник — сериал «Кому на Руси жить хорошо?», рассказывающий про террористов на всем протяжении Российской империи, которых одного за другим отлавливает путешествующий во времени Иван с массивной челюстью, широким носом и то и дело меняющимся помощником: то манерный Онегин, то востроглазый Алеша Попович, а то и вовсе молодой Николай I, героически спасающий отца от убийц. В среду запустили новые серии ток-шоу «Наши цари не ваши» — молодые люди с очаровательными улыбками раскапывали всяческие заковырки биографий правящих европейских династий, кто кого когда, а кто-то и вовсе поэмы писал. Кстати, о поэмах. В четверг весь бомонд собрался в Императорском театре, дабы увидеть премьеру пьесы, написанной ныне здравствующей императрицей Анной Николаевной. Она самолично находилась на месте суфлера.

В пятницу все вышли на улицу, к скоморохам, нет-нет, да выкидывающим на площадь по золотому рублю, к актерам, изображающим императоров прошлого, к князьям, ресторанам, салютам, гвардейцам, фонтанам, памятникам, гостям, туристам…

В субботу проходил уличный парад, плавно перерастающий в водный. Далее следовали мероприятия от европейских братьев.

В воскресение грянул бал. Собираться на него начали еще с утра. Красились, наводили марафет, гладили, мерили, перекраивали и перешивали карнавальные платья, готовили маски и накидки. Главной темой бала значилось «инкогнито» и каждый изгалялся как мог. Дамы не скрывали свои мысли, а кавалеры будто стыдились надежд — но вдруг все же случится потанцевать и выпить с кем-то из императорской семьи?

В субботу всюду были люди. В выходные народ вообще выходил из своих берлог и долго, со вкусом, смачно гулял так, что в воскресение город попросту вымирал.

В праздничный день все было практически идентично, только громче, с петардами на каждом шагу, гвардейцами в оцеплениях и воздушными шариками, парящими над мостами.

Перекрывали улицы. Стоя у тротуара, так, чтобы никто не выскочил на дорогу, Алексей глядел на уходящий вдаль Невский тракт. Противно сосало под ложечкой от неведения. От того, что он был всего-навсего гашеткой орудия локального поражения.

С другой стороны, это-то и возбуждало. Это радовало настолько, что впервые зашевелилось в душе и появилось в глазах.

Когда прибывшие на место гвардейцы только формировали цепь, рядом с Алексеем как-то случайно оказался Темнов. Наклонившись к самому плечу, он невнятно поинтересовался:

— Когда ты видел наших?

— Почти неделю назад, — одними губами ответил Алексей.

— Везет, — тихо и завистливо вздохнул Темнов, имени которого никто не знал и не помнил. В целях конспирации «гвардейцам» было запрещено покидать казармы в неделю перед праздниками, а самому Темнову лично Крестовский запретил появляться на базе, чтобы не привести за собой слежку.

Темнов страдал, мучился, скучал, но приказа ослушаться не смел.

Алексей позавидовал бы выдержке коллеги по несчастью, если бы сам не был к посещениям собраний совершенно равнодушен. Теперь. Раньше-то он ни одно заседание не пропустил, сидел рядом с сестрой и внимательно слушать, чтобы скрупулезно напомнить безалаберной девице, если она что-то забудет.

После краткого разговора с Темновым стало еще хуже. Ни он, ни Игнат, конечно, ничего не знали.

Просто ждите, сказал Крестовский. В воскресенье все будет ясно.

Наступило воскресение, зашуршали уборщики и официанты в комнатах Зимнего, а яснее ничего не стало. Только небо, на котором разогнали тучи, изредка прочерчивалась царским триколором в исполнении истребителей. Впрочем, на небо никто не смотрел.

Шуршали шинами пролетки, водители кланялись хозяевам и уводили своих сверхновых коней на подземную парковку, на случай, если придется ночью спешно возвращать нетрезвую тыкву Золушке.

По коридорам под звуки музыки царственно плыли Мальвины, Екатерины Великие в масках, царицы Египта, мадамы Помпадур, феи, эльфы и дьяволицы в коротких платьях. Впрочем, возможно, последние исполняли роль самое себя.

Гвардейцы стояли у дверей и во всех возможных углах. Давали сфотографироваться с собой, терпели рожки, молчали, когда острая шпилька спешащай мимо дамы впивалась в мысок начищенного до блеска сапога, старательно отводили взгляд от зажавшейся у за портьерой парочки.

Мимо Алексея, занявшего позицию у входа в главный зал (так, что трон был прям от его, далеко и в то же время очень близко, всего лишь за рядами танцующих), прошел Игнат. Его отослали куда-то на балконы, но он немного подкорректировал маршрут и прошел мимо товарища, успев шепнуть:

— Темнова нигде нет.

— Думаешь, раскрылся?

— Думаю, Крестовский его отозвал, — и ушел, оставив за собой мерзкое ощущение недосказанности и полного разложения идей и мыслей. За это Алексей Игната и не любил, именно за его умение портить все помыслы, мутить воду. А вовсе не за то, что он заглядывался на Лилю.

К этой мысли Алексей пришел только что. И теперь размышлял над этим, стоя навытяжку у дверей. Теперь он недоумевал о том, какие же причины были у Крестовского отозвать Темного. Не справился? Или наоборот, сделал все, что мог? Или и вовсе было что-то другое? Что именно, Алексей знал, ему никогда уже не станет известно.

Темнова забрали, Игнат на дальних балконных рубежах. Значит, именно он, Алексей, остался на боевом посту. Напряженно сглотнув накопившуюся во рту слюну, он стал еще прямее. Не от осознания своей значимости, а от неминуемого финала идеи.

Играла негромкая музыка, постепенно приглашенные разбивались на пары для первого танца. Танцевать толком никто не умел, зато вовсю обменивались номерам телефонов и именами в программах для мгновенного обмена сообщениями.

Император Всероссийский, и прочие, соответствующие ему звания, возвышался над толпой танцующих. Константин I был высоким мужчиной, тщательно выбритым и облаченным в мундир, отчетливо отдающим началом прошлого века. Не узнать его было невозможно, да это и не требовалось: мало кому могло взбрести в голову так вальяжно присесть на краешек трона (дань традициям, не больше, его специально вынесли из запасников Национального музея) и с мягким дружелюбным интересом изучать приглашенных. Серые внимательные глаза светились мудростью, хотя девятнадцатому императору было отроду немногих больше двадцати пяти лет. Он был молод и готов к новым свершениям, новым войнам, одну из которых блистательно завершил его отец, Николай III, новым любовным связям и новым контактам с сопредельными монархиями.

После трех исторических (тщательно отрепетированных) танцев гости распались по сторонам, образовав коридор. По нему медленно, держа в руках небольшую коробочку, проплыл немолодой мужчина в тщательно отглаженном смокинге с блестящими лацканами. Донеся свое величественное тучное тело до подножия трона, он встал на одно колено и заговорил:

— Я хочу преподнести Вам свой скромный подарок. Это кольцо, — здесь он воздел перед собой руки, демонстрируя открытую коробочку красного бархата, внутри которой матово поблескивала платина и солнечно ярко — золото, — я создал специально к этому знаменательному дню. Четыреста лет назад Ваш предок взошел на престол Российского царства, за все это время наша империя не потерпела ни одного поражения.

Не очень хорошо знающие собственную историю гости зааплодировали, прерывая ювелира, а император недовольно прищурился.

— Вверяя Вам это кольцо, этот символ власти, в коем есть и шапка Мономаха, и держава, и скипетр, и двуглавый орел, мы вверяем в Ваши руки наши души. Мы готовы верно следовать за Вами… — тут он поперхнулся, видимо, забыв подготовленную речь, но дело спас наушник, зашевелившийся в его волосах, — во всех Ваших начинаниях. Троекратное «ура» династии Романовых!

Грянуло «ура, ура, ура-а», причем громче всех старался Алексей, пристально наблюдающий за всеми гостями. Он чувствовал, что вот-вот, что-то непременно должно случиться.

Вручив императору коробку с кольцом, проследив, что подарок занял свое место на монаршем пальце, ювелир принял на грудь почетную награду и, кланяясь, пошел назад. Остановившись у столика с фужерами, он один за другим опустошил сразу два, после чего, не оборачиваясь к Алексею, шепнул одними губами:

— Контрольное время — две минуты, — после чего вышел из зала, задев эфес парадной шпаги. Алексей, то бледнеющий, то краснеющий, чувствуя, как оружие бьет по бедру, пытался сообразить, что же он должен сделать. Две минуты пролетели незаметно, не успел начаться следующий танец. Константин вскрикнул, рывком поднялся с трона и попытался стряхнуть с руки кольцо — то сидело прочно. В шапке Мономаха заработал, шипя, динамик, выплевывая страшные слова, заставившие гостей тут же заткнуться и напряженно вслушаться:

— …наступит время мира, но мир будет написан кровью. И когда два костра потухнут, третий костёр сожжёт пепел. Мало людей и мало вещей сохранится. Но то, что сохранится, должно будет подвергнуто новому очищению, прежде чем войти в новый рай земной…

Округлившимися глазами, все, как один, смотрели на страшно пророчествующее кольцо. Никто не знал, кому принадлежат эти слова, но была в голосе неведомая сила, мешающая пошевелиться. Император сдержал руку вытянутой, в ужасе глядя перед собой.

— И тогда я молюсь за этих людей, ибо они на Руси более всех нуждаются. И я молю за все семейство Романовых, потому что на них падет тень долга и затмения.

Кто-то попытался упасть в обморок. Раздалось негромкое шипение, и Алексей смог уловить краем глаза, как из-под новых стеклопакетов в помещение проникает сизый газ. Те, кто стоял ближе к окнам, похватались за носовые платки.

Алексей поспешно закрыл дверь и опустил тяжелый засов. Пикнул, вставая на место, электронный датчик. Пароля он не знал, поэтому был уже обречен, шагая среди обмерших гостей, пораженных мрачным голосом, к царю. Тот глубоко вдохнул и закашлялся.

— Знаете, я вас уважаю, — негромко сказал Алексей, вцепляясь холодными пальцами в эфес. — Вот только вы убьете всю нашу страну, если не прекратите эксплуатировать Урал. Мы все взлетим на воздух, первые трупы уже есть. Взгляните, они у вас за спиной. Среди них — моя сестра.

Константин нервно дернул головой, и этого мгновения Алексею хватило, чтобы выхватить шпагу и вонзить ее в императорскую грудь. На белом мундире появился красный огонек, стремительно расползающийся среди царских регалий.

Газ наполнял помещение, и Алексей, улыбаясь дышал полной грудью. Будь благославен тот, кто изобрел горчичный газ. Он будет умирать столько долго, насколько ему хватит трусости зажимать нос и дышать через платок. Лиля не боялась. Не боится и он. Рядом падали люди, вповалку, друг поверх друга. Алексей выпустил из руки эфес шпаги, оставшейся в груди Константина, и упал назад.

Новость об убийстве русского императора гремела на весь мир. На похороны собрались делегации со всех частей цивилизованного света, их пришлось размещать по всему Петрограду и Царскому селу (в зависимости от степени дружбы с той или иной страной).

Небольшая организация (чей глава тут же испарился, оставив после себя только вымышленную фамилию) под названием «Правоуралье», ратующая за то, чтобы ресурсы Урала использовались как можно меньше, дескать, это портит озоновый слой и природу Сибири, мгновенно объявили террористической и запретили. Их и раньше несколько раз шугали, выписывали штрафы «за противодействие императорской внутренней политике», но никто и подумать не мог, что горстка «зеленых» решится на столь дерзкое убийство. Кого смогли — арестовали, кого нет — объявили национальными преступниками. США, конечно же, всем им давали политическое убежище.

По газетам прошел слух, что вдова-императрица решила в связи со смертью мужа уйти в монастырь, но та, решив, что это слишком уж анахронично, уехала в Австро-Венгрию учиться в Венской Академии.

Из Дании срочно вызвали двоюродного брата Константина, из Густава перекрестили в Георгия и посадили на трон. Новый император, не шибко разбирающийся в российских делах, продолжил политику почившего брата.

Таким образом, «Правоуралье» ничего не достигло, но, впрочем, отделалось минимальными потерями. Российская империя стояла и планировала дальше стоять еще тысячу лет.

Алексея, как убийцу царя, похоронили где-то на границе петроградской области. Иногда его навещали два студента юридического университета. Совсем редко, а потом и вовсе перестали. Небольшой участок быстро зарос сорняком, крест без имени покосился и как-то под Новый год и вовсе рухнул.

Игнат к Алексею не приходил, не вспоминал даже. Он так и остался в гвардии. Его не гнали, а он и не уходил. Сверкал наградой за то, что первым выломал дверь в танцевальную залу и даже смог спасти нескольких гостей, и не уходил. Оставался там, где кормили и платили. На остальное ему было начхать.