от позднелат. realis – вещественный .

Воистину дивны дела Твои, Господи! Вопрос о реализме, бывшем когда-то, – сошлемся на словарь Владимира Даля, – « ученьем, которое требует во всем вещественного направленья, устраняя отвлеченности », стал, похоже, для наших современников сугубо отвлеченной проблемой веры. И только веры. Ее если и не краеугольным, то пробным камнем. Лакмусовой, простите за выражение, бумажкой.

Воинствующие атеисты, как это им и положено, горячатся. Например, Вадим Руднев в своем «Словаре культуры ХХ века» отвел этому понятию специальную статью с единственной целью: доказать, что « реализм – это антитермин, или термин тоталитарного мышления » и « вообще ‹…› настолько нелепый термин, что данная статья написана лишь для того, чтобы убедить читателя никогда им не пользоваться; даже в ХIХ в. не было такого художественного направления, как реализм ».

А верующие в реализм, как и следует от них ожидать, величественно невозмутимы. И патетичны. Или, как сейчас бы сказали, пафосны. Им незачем горячиться, ибо для них, – процитируем Евгения Ермолина, – « реализм в искусстве ‹…› никогда не устареет, не кончится. Он был всегда и будет всегда, составляя главное, а иногда и единственное содержание искусства в любую эпоху ». « Потому что , – веско прибавляет Павел Басинский, – реализм ни в коем случае не партия и не школа. Это мировоззрение, уходящее корнями в средневековье. Это способ отношения к миру, основанный на доверии к нему как к творению Бога ».

Особыми доказательствами спорщики себя, разумеется, не утруждают. Да и какие уж тут дискуссии, если одна сторона упрямо твердит: « Искусство не бывает реалистическим, оно всегда условно » (Борис Парамонов), а другая свято верит, что « русский реализм религиозен по самому существу своему! » (Алексей Шорохов), и, следовательно, « война с реализмом есть форма онтологического бунта, который интересен не как факт (он слишком традиционен), а как индивидуальная жизненная и художественная практика » (Павел Басинский).

Остается либо примкнуть к одной из взаимоисключающих позиций, либо уклониться от участия в этом схоластическом диспуте. Как, собственно, и поступают в большинстве случаев сегодняшние теоретики литературы, критики и писатели, явно переведшие для себя слово «реализм» из активного лексического запаса в пассивный. Так что, смеем предположить, это понятие, – как советовал когда-то Владимир Маяковский применительно к Америке, – стоило бы закрыть, почистить и открыть заново. Отдавая себе отчет в том, что оно и раньше-то приобретало идентифицирующий смысл, лишь будучи дополненным уточняющими, конкретно историческими определениями (ренессансный реализм, критический, социалистический, символический, магический и т. п.).

В противном случае этот термин станет (стал уже) либо самоназванием конкурирующих между собою групп и группок современных (и всякий раз не слишком успешных) прозаиков, либо, – как еще в 1923 году предполагал Евгений Замятин, – « уделом старых и молодых старцев », синонимом доброкачественного эпигонства, той литературы, которая, ограничив арсенал своих художественных средств исключительно техническими приемами XIX века, « пользуется – по словам В. Руднева, – языком средней нормы ».

См. КОНВЕНЦИОНАЛЬНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; КОНСЕРВАТИЗМ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ; НОВЫЙ РЕАЛИЗМ