1

Охотничья собака Веста люто ненавидела запах масляных красок. Своего хозяина, художника Левитана, любила до самозабвения. И одновременно презирала. Он, видите ли, дня не мог прожить без этих подлых масляных красок.

Ее женская собачья душа постоянно раздиралась на две неравные части. Большую часть заполняла любовь к художнику и страсть к охоте. Сюда же помещалось желание вкусно поесть. Чревоугодие грех, конечно, с этим не поспоришь. Но если люди себе позволяют, то охотничьей собаке, сам Бог велел.

Веста любила хорошо поесть. Здоровое чувство голода сопровождало ее всегда, сколько себя помнила. И на отсутствие аппетита Веста никогда не жаловалась. Правда, ничуть не полнела. Не то, что некоторые собаки, смотреть противно.

В меньшей части души помещалась ненависть к масляным краскам и неприязнь к котам. Зачем их только Бог создал?

Веста обладала фантастическим чутьем. Если б умела, насчитала бы несколько тысяч запахов, которые различала без особого труда. Именно потому, всеми фибрами своей собачьей души, Веста ненавидела масляные краски. Хозяин же постоянно возился с тюбиками, палитрами, кистями… Веста этого понимать не желала.

Где и когда родилась, Веста не помнила. Щенки, как известно, рождаются слепыми. Она помнила только запах. Замечательный запах материнского молока. И еще помнила, было тепло. Очень тепло и уютно. Надежно и безопасно. Рядом с ней постоянно находились ее братики и сестрички. Такие же маленькие и беспомощные.

У художника Левитана детство было менее теплым и сытым. Жили они всей семьей на маленьком железнодорожном полустанке. Днем и ночью мимо окон проносились составы. Отец, в фуражке станционного служащего, выходил на платформу и поднимал в руке флажок. Встречал и провожал поезда.

Вечерами мать всей семье читала вслух. Эти семейные чтения, волнующие, захватывающие, и запомнились более всего из детства.

Познакомилась Веста с Левитаном в одно прескверное утро, когда все небо было цвета грязной кошки, и за окном моросил дождь. Веста сидела, вместе с братиками и сестричками в большой корзине и ждала, когда их «будут выбирать».

И тут явился он. Высокий, красивый и веселый. С большими, выразительными глазами. При бороде и усах. «Наверняка, охотник!» — подумала Веста. И сразу стало значительно светлее. Даже за окошком.

Веста влюбилась с первого взгляда. «Я помню чудное мгновенье. Передо мной явился ты…», — вполне могла бы процитировать она, но Пушкина она еще не знала. Более того, не знала даже собственного имени. Его еще просто не было.

«Только бы он увидел!», — думала она, — «Только бы заметил, разглядел!». Ее самоотверженность, ее страстное желание любить до самого последнего вздоха. И он каким-то чудом разглядел.

Схватил ее за шкирку, вытащил из корзины и поднес к своему красивому лицу. В порыве благодарности, Веста лизнула его прямо в нос. Левитан засмеялся и тоже чмокнул ее в маленький, похожий на черную пуговку, носик.

— Как мы тебя назовем? — спросил Левитан.

Ей было абсолютно все равно. В голове никаких мыслей. Одни только чувства. Бушующий ураган чувств.

— Я получил неплохую весть. — весело сказал Левитан. — Мою картину приняли на выставку «передвижников». Так и назовем тебя, Весточка! Веста! Согласна?

От радости Веста судорожно завиляла хвостиком. Еще бы, не согласится! Такое счастье выпадает не каждой. Чтоб хозяин был молодой и красивый. И совершенно определенно, охотник.

Так и произошла эта знаменательная встреча.

Хозяин расстегнул рубашку и засунул Весту прямо себе за пазуху на голое тело. Веста тут же мгновенно уснула.

Все-таки день выдался на редкость волнующим.

Саввинская слобода, что в окрестностях Звенигорода, издавна славилась прекрасными видами. Как только надвигалась весна, сходили снега с полей, художники сюда слетались, как пчелы на мед. Даже из петербургской Академии художеств наезжали писать этюды. Про московское Училище живописи, ваяния и зодчества и говорить нечего.

Только появлялась первая зелень на кустах и деревьях, ученики со всех курсов валом валили под Звенигород.

Стоит ли удивляться, что именно в Саввинской слободе художник Левитан, выпускник московского Училища, снимал целый дом.

Внутри дома Весте понравилось. Много всяких углов, закоулков. Много мебели. Больше всего ей приглянулся желтый абажур с бахромой под самым потолком. Хорошо бы эту бахрому попробовать на зуб.

Левитан постелил ей коврик в углу комнаты, между комодом и диваном, Веста легла и… полетела. Во сне она всегда почему-то летала.

После окончания Училища, жизнь молодого художника стала напоминать извилистую горную дорогу. То к правой обочине бросит, (чуть в пропасть не скинет, только держись!). То влево, и так прижмет к отвесной скале, ни вдохнуть, ни выдохнуть.

«Старик Саврасов нас заметил…», еще совсем недавно шутили два любимых ученика, Костя Коровин и Исаак Левитан. Шутка оказалась почти пророческой.

… Великий Алексей Саврасов. Могучее дерево, разбитое молнией. Типичная болезнь русского человека, пьянство, схватила за горло этого незаурядного художника и душила, как удав.

На пороге выпускного курса Коровин и Левитан остались без наставника, без помощи и поддержки, Саврасова отстранили от преподавания. Обоим выдали дипломы только «внеклассных художников». Учителей рисования, одним словом…

И вот теперь, снимая целый дом в Саввинской слободе, в окружении изумительной природы, художник чувствовал себя прижатым к отвесной скале и не мог решить, как жить и работать дальше.

Выросла Веста как-то сразу. Еще весной, заплетаясь в собственных лапах, гонялась за бабочками и пыталась заловить свой собственный хвост, а к осени уже предстала перед соседями и гостями художника, вполне сложившейся охотничьей собакой. Огненно-рыжей масти, с длинными ушами и большими, выразительными глазами.

Характером Веста обладала веселым. Была общительна и любознательна. Но и чувство собственного достоинства имела.

Кстати, всеми этими качествами, (зеркально!), был наделен и ее хозяин, художник-пейзажист Исаак Ильич Левитан.

2

Весной на Левитана обычно наваливалась «черная» меланхолия. Ничто не радовало, не вдохновляло. В голову лезли только мрачные мысли, настроение резко ухудшалось, нервы гудели, как струны в старом рояле. Ни о какой серьезной работе не могло быть и речи.

Какая тут работа, если руки трясутся, как у пьяницы.

В борьбе с меланхолией, («мерихлюндией», как ее называл друг Антон Чехов), был только один способ. Вспоминать исключительно светлые, положительные стороны жизни, а на неприятности плевать с колокольни Ивана Великого.

Левитан начинал загибать пальцы…

Во-первых, талантом Бог не обидел. Великий Алексей Саврасов считает его лучшим своим учеником. А сам Третьяков недавно купил сразу два его пейзажа для своей галереи. Это вам не кот начихал.

Во-вторых, внешностью родители наградили сверх всякой меры. Женщины только выразительно вздыхают при виде его темных глаз.

В третьих, со здоровьем пока все в норме. Если не считать легкой одышки и внезапных перебоев сердца.

Первое, второе, третье…

Неплохая арифметика вырисовывается. Могло быть куда хуже.

Мог родиться горбуном или карликом. Без всякого таланта. Или вообще не родиться. Тогда ни друзей, ни женщин, ни восхитительной природы вокруг, ничего.

И еще четвертое! Которое вполне может быть «первым». У него появилась Веста. Существо во всех отношениях исключительное. Добрая, умная, красивая, ласковая, нежная, преданная, искренняя, простодушная, тактичная… Жрет, правда, как крокодил. Провианта на нее не напасешься. Но это пустяки.

Короче, если сравнивать Весту с любой из знакомых женщин, сравнение будет явно не в их пользу.

Ближе к осени Веста училась бегать вокруг Левитана. По полю не дальше ружейного выстрела, шагов на пятьдесят. В лесу, сделав невидимый круг по кустам, еще ближе. Училась отбегать с левой руки, возвращаться к правой руке охотника.

Нелегкая эта работа, бегать, ни на миг не забывая хозяина. Вокруг столько запахов, столько соблазнов. Чувство свободы пьянит. В первый раз Веста носилась по полю, как угорелая и не слушала никаких команд. Потеряв из вида Левитана, она высоко подпрыгивала, и уже в воздухе успевала оглянуться по сторонам, увидеть хозяина и точно определить его местонахождение.

Художник улыбался и укоризненно покачивал головой. Веста тоже улыбалась и виновато покачивала хвостом.

Обычно «учеба» заканчивалась неожиданно. Оба заваливались в густую траву и просто бездельничали. Веста располагалась где-нибудь поблизости, чаще всего под кустом и изредка щелкала зубами на зловредных оводов, которые мешали ей мечтать.

Левитан, закинув руки за голову, лежал на спине, смотрел в бесконечно голубое бездонное небо и перебирал в памяти впечатления детства, юности…

…Стучат колеса, проносятся мимо составы…

На забытом полустанке всегда почему-то шли дожди. Холодно, неуютно, тоскливо. Как-то маленький мальчик не выдержал, взял губную помаду матери и нарисовал на оконном стекле большое солнце. С длинными прямыми лучами. Младшие сестры в восторге зааплодировали юному художнику.

Вернувшийся со службы отец тоже одобрил:

— Жизнь стала лучше, стало веселей. — и горько усмехнувшись, добавил. — Еще бы немного денег.

На следующий день Исаак положил на стол перед матерью целую кучу разнообразных купюр. В основном крупного достоинства.

Мать серьезно поблагодарила сына.

— Очень много денег! Будем тратить их экономно.

— Не экономь, мама! — разрешил мальчик. — Закончатся, я еще нарисую.

На всю жизнь он запомнит эту улыбку матери. Грустную и радостную одновременно.

Под стук вагонных колес, под стук капель дождя по оконному стеклу, под стук швейной машинки матери, детство пролетело быстро и незаметно. Его уже не вернешь…

— Милостивый государь!

Гневное лицо ночного сторожа Училища живописи, ваяния и зодчества, отставного солдата Землянкина, прозванного учениками «Нечистой силой», краснеет и, кажется, вот-вот лопнет от возмущения.

— Вам здесь Училище или что!?

— А если ночевать негде? — зевая, недовольно бормочет юный художник, выбираясь из-под старых холстов, сваленных на чердаке.

— Нет, вы ответствуйте, милостивый государь! Здесь ночлежка или что!?

— Подумаешь, преступление! — упрямо бормочет Левитан.

Далее ситуация развивалась всегда только в двух вариантах.

Первый. Солдат Землянкин выгонит на улицу, со словами:

— Я очень даже разумею материальное состояние. У меня у самого четверо дочерей.

— И все усатые? — наивно спросит Левитан уже на пороге.

Кому захочется ночевать на скамейке в парке. Или на вокзале.

— Вам, художникам, все смешно. А я при исполнении. — ответит сторож и захлопнет перед носом дверь.

Впрочем, случался и второй вариант. Землянкин оставит ночевать в своей каморке. И даже горячим чаем напоит.

В этом варианте, рассказ о «четырех дочерях», юный художник с энтузиазмом поддержит:

— У меня тоже будут дети! Целых пять! Все сыновья!

— Сыновья гораздо лучше. — согласится сторож Землянкин.

Всю ночь они будут говорить об искусстве пейзажной живописи…

Тонкостей в искусстве пейзажной живописи Веста не различала. А уж если начистоту, ей было абсолютно наплевать. Ультрамарин или кобальт, охра или белила. Лишь бы пахло терпимо. Хотя, конечно, акварель лучше масляных красок.

А еще лучше «пастель». Такие палочки, наподобие куриных косточек. И запах, очень даже ничего себе. Не раздражает. «Пастель» даже пожевать можно, от нечего делать. Но «пастелью» хозяин работал крайне редко. На холсте или картоне начинал обычно углем, потом сразу переходил на эти подлые масляные краски. Приходилось терпеть. Не станешь же лаять во весь голос, хозяин не поймет.

Почему люди так невнимательны к своим ближним?

Еще куда ни шло, когда они с Левитаном работали на природе, писали этюды. Хозяин за мольбертом, Веста поблизости где-нибудь валялась в траве, мечтала. Запах масла тогда не так настырно бил в нос.

На природе в любую погоду хорошо. Здесь у них с хозяином абсолютное единство взглядов. Левитан, конечно же, тоже любил природу.

— Как считаешь, стоит добавить ультрамарина? — часто советовался с ней художник.

Веста смотрела, не мигая, своими преданными глазами ему прямо в переносицу и мысленно внушала, она одобряет каждый его мазок.

Оба были бесконечно счастливы.

3

Главное событие того жаркого лета произошло в Москве на Ходынском поле. Всероссийская промышленно-художественная выставка! На нее приезжали целыми семьями. Со своим провиантом, маленькими детьми и домашними животными.

Весту на выставку с собой Левитан не взял. Якобы, она еще очень молода, диковата и не приучена ходить на поводке. Да и дальняя поездка из Звенигорода в Москву, (одна железная дорога чего стоит!), может ее сильно травмировать.

Как только Веста поняла, что остается дома, тут же сделала вид, «не очень-то и хотелось». Хотя в глубине души, тоже мечтала побывать на выставке.

Других посмотреть, себя показать!

Несколько дней подряд Левитан ходил в художественные отделы выставки как на службу. Для художника смотреть работы других и есть часть работы. Пропустить подобное событие, равносильно преступлению. Ведь на Ходынке собрали все лучшее, что создано за последние двадцать пять лет в русском искусстве. «Черное море» и «Всемирный потоп» Айвазовского! «Рожь» Шишкина! «Боярыня Морозова» Сурикова! «Заросший пруд» Поленова! «Грачи прилетели» Саврасова…

Почему-то именно эти две небольшие работы по-настоящему, до дрожи в руках волнуют? Больше «Всемирного потопа» Айвазовского, больше «Ржи» Шишкина, даже больше всех тридцати трех этюдов к «Явлению Христа народу» Иванова.

Почему «Грачи прилетели» любимого учителя Саврасова вызывают в душе такой восторг и упоение? Сможет ли он когда-нибудь написать что-либо подобное?

На выставке, тут и там, вспыхивали жаркие споры, диспуты. Сторонники и противники великого русского реализма уже тогда сходились стенка на стенку.

— Реализм, конечно, колыбель живописи! Но нельзя же художнику вечно жить в колыбели!

— Пора идти от реализма к другим формам!

— Надо идти от реализма, к Реализму! С большой буквы!

— Дерево без корней, всего лишь дрова! Дерево не может порхать в облаках! Оторви его от корней и оно погибнет!

Споры и диспуты как-то незаметно перерастали в легкие потасовки. Что неудивительно. Художники народ пылкий, неуравновешенный.

Молодые бородатые люди хватали друг друга за грудки.

— Ты кто такой?

— А ты сам, кто такой?

Пройдет несколько лет и весь художественный мир России расколется, как орех, на два враждующих лагеря. Левитан будет с теми, для кого традиции великого русского реалистического пейзажа останутся целью, смыслом и содержанием всей жизни. До конца.

Художник никогда не кривил душой. На той знаменитой выставке только «Грачи» Саврасова и «Заросший пруд» Василия Поленова его по-настоящему вдохновляли и окрыляли. Молодой пейзажист не мог разгадать секрет их необычайного воздействия на зрителей.

В голове вертелась тревожная мысль. Сможет ли он сам когда-нибудь дотянуться до уровня учителей?

Веста тоже никогда не кривила душой. Просто не умела. Потому выше красот всех пейзажей вместе взятых, она ставила красоту своего хозяина. Его бесконечную доброту и безграничную щедрость.

Когда Левитан приехал из Москвы, Веста во дворе прыгнула ему на грудь, завалила на спину и долго, радостно лая, лизала его прекрасное, романтическое, вдохновенное лицо.

Разумеется, не только Веста отмечала незаурядную мужскую красоту художника. Были и другие. Среди прочих, выделялась Софья Кувшинникова. Женщина замужняя, но неожиданная. Левитан, усмехаясь, называл ее «суфражисткой».

Кто такие «суфражистки» Веста не знала. Но подозревала, они из тех женщин, кто носит вместо юбок, мужские брюки. Веста ни того, ни другого не носила. Но, при случае, примерить не отказалась бы.

Появилась Софья в их доме внезапно. Однажды, ближе к вечеру, Левитан неожиданно начал чистить ботинки черной ваксой. Чего за ним ранее не наблюдалось. А потом вообще, уехал на станцию. И вернулся уже под ручку, (ах! ах! ах!), с этой самой Софьей Кувшинниковой.

Софья была довольно симпатичной женщиной. К Весте относилась хорошо. Разумеется, она не была охотником. Куда ей. Она наверняка и ружья поднять не смогла бы. Это однозначно. Но пахло от нее привлекательно. Незнакомыми и непривычными запахами.

Дважды в день она обязательно усаживалась в своей комнате перед дорожным зеркальцем и доставала из саквояжа разные интересные предметы. Пудреницы, флакончики, баночки, скляночки.

Веста деликатно присаживалась рядом, нюхала.

— Вы поедете на бал? — неизвестно кого спрашивала Софья.

И сама себе кивала. Вернее, своему отражению в зеркале.

Отражений Веста не любила. От них ничем не пахло. И вообще, глупость какая-то, эти зеркала.

Софья наоборот. Очень любила зеркала и свои отражения в них.

И Левитана Софья тоже любила, однозначно. Веста не раз видела, она делилась с ним вкусными кусками. Любому коту ясно, надо очень любить человека, чтоб поделиться с ним самым вкусным.

По сравнению с другими женщинами, у Софьи было одно неоспоримое преимущество. Она слушалась Левитана беспрекословно. Брала у него уроки живописи и даже ходила с ним и Вестой на этюды.

Если Левитан ей делал замечание, (в смысле, Софье, а не Весте), она только радовалась и говорила:

— Премного Вам благодарны, барин!

Рисовала исключительно акварелью. Что само по себе, говорит об уважительном отношении к Весте.

Левитану следовало бы брать с нее пример.

Через несколько дней, из разговора Левитана с Софьей, Веста поняла. К вечеру приедут гости. Какой-то «Антон». И еще какой-то «Чехов», со своим пенсне.

Гостей Веста не очень жаловала. Приедут, всяких посторонних запахов нанесут. Шум, гам, сплошная нервотрепка. Если бы она пригласила в гости своих знакомых собак? Что бы сказал Левитан?

Антон и Чехов оказались одним и тем же человеком. В пенсне. От него пахло лекарствами. Валерьянкой, касторкой и еще чем-то резким и тревожным. Но человеком он оказался довольно милым.

Сходу почесал Весту за ухом, (очень ласково!), погладил по шерсти, (очень уважительно!), а поздним вечером даже умудрился незаметно выдернуть у нее из загривка клеща, который очень досаждал Весте все последние дни.

В знак благодарности Веста незаметно лизнула ему руку. Чехов обрадовано улыбнулся и, поправив на носу пенсне, сказал:

— Весточка! Ласточка-а!

Веста слегка повиляла хвостом. А сама подумала, хорошо бы ей тоже где-нибудь раздобыть себе пенсне. Все соседские собаки умрут от зависти.

«Каждый сверчок, знай свой шесток!»

А еще с Чеховым приехала его сестра. По имени Маша. С Софьей они встретились так, будто не виделись двести лет. Хотя Веста сама слышала, они познакомились всего две недели назад.

От двух женщин возник такой водоворот звуков и запахов, что у Весты закружилась голова, она неожиданно для себя самой громко залаяла и начала кругами носиться по комнате. А потом ловить свой собственный хвост. За что и была выдворена в коридор.

«И скучно, и грустно, и некому лапу пожать!..»

Весь следующий день гости сидели за столом, пили, ели и говорили разные глупости. Поразительно, как у людей мало собственных мудрых мыслей. У собак их значительно больше.

Например, Чехов поднялся с рюмкой в руке и начал говорить тост:

— В Левитане все должно быть прекрасно. И лицо, и одежда, и мысли, и ботинки!

Обе дамы со смеху чуть со стульев не попадали. Кудахтали, как курицы у соседа в огороде. Между прочим, ничего смешного.

Потом начали говорить и вовсе непонятное.

Чехов сказал:

— Надо учиться искусству пейзажа у Толстого!

А Левитан сказал:

— Надо учиться искусству описывать природу у Саврасова!

Оба согласились с каким-то «Стендалем», который сказал, «Тот не художник, кому не доступно чувство светлой печали!».

Говорили все сразу и очень долго.

Как много люди болтают!

Веста откровенно скучала и даже злилась. Еще бы! Сиди себе под столом, средь чужих ног, (того гляди, кто-нибудь на лапу наступит!), и жди когда хозяин соблаговолит угостить чем-нибудь вкусным.

Потом Веста съела очень много селедки пряного посола. Кто-то из женщин поставил на кухне тарелку с селедкой не на стол, а на табуретку. Прямо на уровень вестиного носа. Веста подумала, она тоже имеет полное право полакомиться. И сама не заметила, как съела всю селедку. Вкуснотища-а!

А потом, когда уже к вечеру Веста заболела, (да еще с высокой температурой), Чехов влил ей в рот из деревянной ложки какого-то сладкого сиропа, присел рядом на корточки, пощупал ее горячий нос и, осторожно поглаживая по шерсти, начал рассказывать:

— В некотором переулке, в некотором закоулке жил-был столяр. И была у него собачка по имени Каштанка. Приключилась с ней однажды удивительная история…

Историю Каштанки Веста не дослушала. Она почти сразу крепко заснула. А когда проснулась, была уже совсем здорова.

Антона в доме уже не было. Ни в доме, ни во дворе. Уехал. Ни Антона, ни Чехова, ни пенсне. Одна Маша осталась. Да и она на следующий день тоже уехала.

Зачем люди все время куда-то уезжают?

4

Зима тянулась бесконечно долго. Хозяин все время уезжал в Москву. Пропадал по несколько дней кряду. У него там, видите ли, постоянно какие-то выставки. Веста оставалась с хозяйкой и ее маленькой дочкой совсем одна в огромном доме. Лежала на коврике у дивана, смотрела на отблески пламени из печки и слушала завывания ветра.

Художническая жизнь Москвы того года кипела, бурлила и периодически взрывалась яркими фейерверками. Живописные выставки возникали, как грибы после дождя. В моду вошло французское слово «пленэр», (что означает всего-навсего «открытый воздух»), и в столице стало престижным иметь свой личный, персональный, художественный салон. Или на худой конец, небольшую выставку.

Состоятельные люди всех мастей оповещали через газеты от открытии экспозиций чуть ли не каждый день. Знатоки, ценители, коллекционеры и перекупщики всех калибров с ног сбивались, бегая из одного конца города в другой. Всюду надо успеть, все увидеть, обменяться впечатлениями, быть в курсе самых последних событий.

Павел Михайлович Третьяков был человеком на редкость молчаливым. Малознакомым людям редко удавалось вытащить из него хоть одно слово. Обычно на выставках, где он отбирал картины для своей, уже знаменитой галереи, всегда, чуть поодаль, следовали двое-трое любопытных. Пытались разгадать, какая из картин ему понравилась.

Лицо Третьякова всегда было непроницаемо.

Выбор всегда неожиданным, но безошибочным. Вразрез с модными или популярными течениями. Внутреннее содержание, «душа картины» его привлекала более всех ярких форм.

Перед этюдом Левитана «Мостик. Саввинская слобода» Третьяков долго стоял в неподвижности. Молодой художник тоже застыл возле своей картины, как египетское изваяние. Даже дышать боялся.

Мельком взглянув на художника, Третьяков почему-то подумал: «Красив! Ему бы итальянок писать в пестрых одеждах, а он все пейзажи, да пейзажи. Хотя… талант уже очевиден. Что-то будет дальше?»

Третьяков сказал только одну фразу.

— Оставляю за собой право первого зрителя.

Слегка поклонился и пошел дальше. Уже через минуту к Левитану подбежал распорядитель выставки и сообщил, Павел Михайлович покупает его этюд.

В Саввинскую слободу Левитан возвращался вовсе не на поезде.

Он летел! Над заснеженными полями, над сонными лесами. И холодный зимний воздух выветривал из его головы всю «мерихлюндию».

Уже третью его работу подряд знаменитый Третьяков покупает для своей галереи. Немногие маститые художники этим похвастаются.

Веста лежала на коврике в большой комнате, возле дивана, смотрела на отблески пламени из печки и слушала завывания ветра.

«Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя!

То как зверь она завоет, то заплачет, как дитя!»

Пушкин замечательный поэт. Веста это поняла, когда услышала его стихи в исполнении Софьи Кувшинниковой.

Действительно, «как дитя»! Интересно, была ли у Пушкина любимая охотничья собака? Или только няня?

Веста всерьез взялась за Пушкина. Читала под столом большую детскую книжку с картинками, которую позаимствовала у хозяйкиной дочери. По складам, когда никто не видел. Трудное занятие, листать страницы. Когти не слишком приспособлены. Кстати, большинство людей убеждены, собаки не умеют читать. Наивное заблуждение! Многие из них являются очень даже начитанными хвостатыми существами.

Поначалу Пушкин слегка разочаровывал.

Опять про этих зловредных котов!? Почему не написать:

Но потом, когда Веста добралась до лирической поэзии, оценила в полной мере гениальность великого поэта.

Невольно вспоминались походы с хозяином на этюды. Запахи прелых трав и тревожные крики улетающих журавлей. И щемящее чувство светлой печали заполняло всю ее большую собачью душу.

И хотелось тихонько повыть.

5

Весной Веста отправилась в «путешествие». Со своим любимым хозяином. Вещей взяли столько, считать, не пересчитать! Чемоданы, баулы, этюдники, коробки с красками. По этому случаю Весте купили новый поводок, ошейник, (свиной кожи!), и даже зачем-то намордник. Дикость какая-то!

Ох, как долго тянулась эта поездка! Сначала в Москву на поезде. Шум, гам, грохот, запах гари… Потом еще по Москве на другой вокзал. Потом опять поезд. Тряска, грохот, гарь, сплошные неудобства.

Левитан всю поездку молчал и смотрел в окно на проплывающие мимо маленькие полустанки.

…Временами ему казалось, на платформе одного из них стоит отец. В форме и с флажком в руке. Десять лет назад отец сильно простудился и заболел. Его увезли в больницу, из которой он уже не вернулся. Так и не вытащил семью из бедности…

Веста поначалу вязалась к хозяину со своим мячиком, чтоб отвлечь от мрачных мыслей. Но Левитан не реагировал. Тогда она демонстративно легла на пол купе и, зажмурив глаза, стоически продолжала ждать, когда эта дурацкая поездка закончится.

В Новом Иерусалиме наняли пролетку, погрузили в нее все вещи и поехали вдоль реки Истры. Куда-то по дороге вверх по течению.

Веста не раз порывалась выпрыгнуть из пролетки и бежать рядом с лошадью. Было бы гораздо разумнее. Ей ноги размять, одно удовольствие. И ему просторнее. Но Левитан крепко держал за поводок и не давал никакой свободы.

Наконец-то, приехали! Деревня называлась Бабкино.

— Гав! Гав! — донеслось со всех сторон. Собак вокруг множество. Но все какие-то невоспитанные. Потому их держали на цепях.

А когда из маленького дома с уютным палисадником их встречать вышел уже знакомый Антон со своим пенсне, и с сестрой Машей, Веста поняла. В прошлый раз Чехов и Левитан не все друг другу сказали. Опять будут долго разговаривать. Для того и приехали.

Что правда, то правда. В Бабкино Левитан писал много. Это Веста могла подтвердить под любой присягой. Конечно, хотелось бы, чтоб он поменьше работал и пошел с ней на охоту. Или на худой конец, просто побегать вдоль реки. Ведь какое счастье, пробежаться вдоль реки во весь дух. Чтоб ветер свистел в ушах!

Но бегал Левитан чрезвычайно редко. Разве только иногда, наперегонки с ней. Хотя, такое соревнование заведомо нечестно. Все-таки у нее четыре лапы, а у него всего две ноги.

Дни Весты протекали в ожидании и нетерпении!

Наконец-то! Свершилось! Веста с Левитаном отправились на охоту. Поначалу все складывалось замечательно. К Чехову приехали еще много гостей. Старший брат, Николай, (тоже художник!), Костя Коровин, (тоже художник!), с какой-то девушкой, Мария Киселева, жившая неподалеку с своем имении с дочерью. Людей собралось очень много и потому Левитан вечером заявил. Утром он пойдет и настреляет уток. Чтоб всех прокормить. Веста возрадовалась.

«Веселится и ликует весь народ!».

Вышли рано, когда все еще спали. Дичи вокруг! так и выпархивали из-под каждого куста. Никого не боялись. Во весь голос крякали, перекликались. Совсем обнаглели! После каждого выстрела Веста бросалась в сторону предполагаемого падения птицы и, ошалев от счастья, искала. Все чувства обострились до крайности. Параллельно она слышала даже пение жаворонка над соседним полем за много километров. Левитан стрелял много, но ни разу не попал. Веста устала до ужаса. Побегай, туда-сюда, туда-сюда. И главное, все попусту!

Это издевательство продолжалось бесконечно. Уже и солнце поднялось в зенит.

Когда силы кончились, Веста легла с ног хозяина и демонстративно тяжело дыша, как паровоз, начала сверлить его возмущенным взглядом. Но Левитан почему-то только легкомысленно усмехался. И вдруг страшное подозрение закралось в охотничью душу Весты. Левитан специально стреляет мимо!!! Он почему-то жалеет дичь!

Ужас, позор, несмываемое пятно бесчестья!

Веста напряженно всматривалась в глаза хозяина, но его, слегка виноватая улыбка и недоуменное пожимание плечами, ничуть не прояснили ситуацию.

Ах, как ей хотелось в эту минуту тяпнуть его как следует. За пятку. Чтоб осознал всю ответственность.

Когда вернулись домой, Веста от стыда не могла смотреть людям в глаза. Залезла под крыльцо и не вылезала до самого вечера.

На следующий день у Весты все из лап валилось, а Левитан, (не иначе, из чувства стыда!), решил оправдаться. Заявил, идет в лес по грибы. И вызвал на соревнование Марию Киселеву, что уж совсем глупость. Киселева была местной жительницей и знала грибные места как свои пять пальцев. А Левитан знал только свои краски.

Весь день Веста с Левитаном бессмысленно шатались по лесу. Он набрал полную корзину. Потом снял рубашку, завязал рукава морским узлом и набрал в нее еще столько же. А вокруг, между прочим, глухари и рябчики так и шастали по кустам.

К концу дня все сидели на крыльце и пересчитывали грибы. Веста в этом не участвовала. Во-первых, считать умела только до двадцати с хвостиком. А во-вторых, грибы ее не интересовали вовсе. Мало ли что там в лесу растет.

Следующий день и того хуже. Все пошли собирать ягоды.

Подлинный охотник не может пасть так низко!

Люди вообще крайне неразумные существа. Глядя на них, у Весты постоянно возникали недоуменные вопросы.

Почему они едят за столом? Не проще ли всю еду разложить во дворе на траве. Всем сидеть вокруг, кто где хочет. Зачем все эти тарелочки, вилочки, ложечки?

Зачем сосед выращивает помидоры и огурцы, когда они продаются на лотках возле станции?

Зачем Левитан перерисовывает природу на холсты? Каждый может и так посмотреть. В крайнем случае, можно указать пальцем. Или просто рамочку повесить. И никаких тебе масляных красок!

Ой, что вчера было! Что было!!

Веста легкой трусцой бежала от речки к дому Чеховых, когда в саду под развесистым дубом увидела странную сцену.

На скамейке сидела Маша, сестра Антона, с книжкой в руках и щеки ее пылали, как закаты на картинах ее любимого хозяина. А сам любимый хозяин стоял перед Машей на коленях, (вернее, только на одном колене!), и что-то пылко ей рассказывал. Веста сразу почуяла неладное.

Подобную сцену она видела на картинке в каком-то иллюстрированном журнале. Слышала от одной знакомой собаки, эти сцены заканчиваются угрожающим словом «свадьба». К такому повороту событий Веста была абсолютно не готова. Делить любимого хозяина она ни с кем не собиралась.

Слава Богу, к этому оказалась не готова и Маша. Чуть не заплакав, она помотала головой, поднялась со скамейки и ушла в дом.

А сам Левитан поднялся с колена, сел на скамейку и погрузился в глубокое раздумье.

— Никто нас с тобой не любит, Весточка! — сказал Левитан, когда очнулся от раздумий и увидел перед собой Весту.

С этим Веста никак не могла согласиться. Ее и Левитана любили все. И Антон Чехов, и Софья Кувшинникова, и брат Антона Николай. И еще много-много всяких других художников… Нестеров, Серов, Коровин, Поленов, братья Васнецовы, Суриков… Всех их Веста знала в лицо. И по запаху красок. Все они по очереди, а иной раз и все вместе приезжали к ним с Левитаном в гости.

Но это вовсе не значит, что надо перед всеми становиться на колени. А потом еще «жениться». Или того хуже, «выходить замуж». Гораздо лучше еще раз сходить на охоту. Может, все-таки повезет.

Весту многое просто возмущало в Левитане. Слишком много друзей, застолий, женщин, бесконечных разговоров… Слишком много масляных красок! Слишком мало охоты!!! Но самое искреннее возмущение вызвало у нее известие, у хозяина, видите ли, «болит сердце». Как это!? Чего проще, вышел на поляну, нашел нужную траву, пожевал. Любую болезнь, как корова языком. Сама она неоднократно пользовалась этим народным средством. Была всегда весела и здорова. За исключением случаев, если съела что-нибудь не то. Пару раз Веста приносила в зубах пучок подходящих трав, но Левитан только легкомысленно усмехался. Целовал ее в нос и выбрасывал траву в окошко. Все зло от масляных красок! Все «болезни сердца» от них!

Собрать бы все краски, да закопать!

Веста начала тихо ненавидеть переезды с места на место. В конце концов у нее, (думала она!), есть в Саввинской слободе собственный дом, своя подстилка между диваном и буфетом. Хозяйка, ее маленькая бестолковая дочка. Леса, поля, речки и болота в округе. Все свое, знакомое, родное. И нечего по чужим гостям мотаться без толку. Покидая гостеприимное Бабкино, прощаясь с милым Антоном и ласковой Машей, Веста твердо решила. Это последнее в ее жизни «путешествие».

Наивная душа! Как жестоко она ошибалась. Судьба уготовила ей постоянные переезды с места на место.

6

Поездка на Волгу ошеломила Весту! Что она видела до этого. Хилые речки. Уча, Истра, озера, болотца… А тут… Бесконечная гладь до горизонта. Огромные «дома», (пароходы!), сами плыли по воде и перекликались басовитыми гудками. Пронзительными криками им отвечали наглые чайки. Голова кругом!

Левитан, Софья и Веста почти сутки плыли на пароходе. Веста постоянно перебегала от одного борта к другому, смотрела во все глаза, вдыхала незнакомые речные запахи и не переставала изумляться. Сошли на пристани в маленьком городке.

— Плес! Плес! — восторженно шептали Левитан и Софья.

Из-за шума парохода Весте послышалось: «Пес! Пес!». Шерсть у нее на загривке, (на всякий случай!), встала дыбом. И совершенно напрасно. Поводов для ревности у нее не было никаких. Чуть в отдалении на правом берегу Волги возвышалась покатая гора. С очаровательной церковью на самой вершине. Остановились в единственном в Плесе большом кирпичном, двухэтажном доме. Из его окон открывался вид на Волгу и покатую гору с церковью на самой вершине.

… Через несколько десятилетий эту гору окрестят «левитановской». В этих местах художник напишет целый ряд выдающихся полотен. Среди них, знаменитая «Над вечным покоем»…

Волжская вода на вкус была значительно вкуснее истринской. И даже любой озерной. Мягкой, чуть терпкой и восхитительно чистой. Каждые полчаса Веста бегала к реке, глотала живительную прохладу и никак не могла утолить жажду.

Следующим утром поехали кататься на лодках. Естественно, далеко не заплывали. Сильное течение могло отнести лодки так далеко, что и к вечеру не вернешься в Плес. Заводи, песчаные отмели! Ах, какой простор! Какой свежий ветер!

Одну из картин, написанных на Волге, Левитан так и назвал. «Свежий ветер!». От нее просто веяло прохладой и свежестью. Весте очень нравилась эта картина!

С возрастом у Весты начал заметно портиться характер. Что неудивительно. Лишите моряка моря, увидите, что будет?

В Болдино Владимирской губернии, где Левитан с Софьей Кувшинниковой, (и разумеется, с Вестой!), тем летом снимал дом, места для охоты были самые подходящие. С точки зрения любой здравомыслящей охотничьей собаки.

В тот день они втроем вышли из леса на какую-то пыльную дорогу. Левитан, потрепав Весту по загривку, весело сказал:

— Завтра идем на охоту! Готовься!

— Га-ав!! — громко и радостно взлаяла Веста. Что в переводе на человеческий означало: «Всегда готова!».

Но хозяин вдруг почему-то нахмурился и начал напряженно всматриваться вдаль. Хотя смотреть было не на что. Дорога, убегающая вдаль. Ничего больше.

— А ведь это… Владимирка! — удивленно воскликнул он.

Подошедшая Софья принялась охать и ахать. «Ох, та самая! Ох, она и есть!». Веста насторожилась. Всю дорогу до дома эта парочка только и говорила, о каких-то «кандалах» и каких-то «арестантах», которых когда-то вели по этой дороге прямиком в Сибирь. А уже на следующее утро Левитан и Софья схватили под мышки этюдники и вприпрыжку побежали на эту самую дорогу. А на ней, кроме пыли, рытвин и ухабов, ничего интересного.

Веста решительно отказывалась понимать. Эта неразумная парочка уселись на обочине и принялись писать этюды. Будто дорог не видели.

Веста не выдержала и, когда Левитан отошел к Софье, что-то там подправить в ее этюде, незаметно потянула зубами за ремень этюдника.

Этюдник упал с треноги прямо на землю. Краски и кисти рассыпались по траве. Левитан вскрикнул, как раненная чайка, и бросился поднимать тюбики, краски, кисти. Отряхивал их, вытирал от пыли и травы. При этом грозно поглядывал на Весту.

Веста, широко распахнув свои красивые глаза, удивленно смотрела на хозяина и делала вид, будто она вовсе ни при чем.

Левитан строго погрозил ей пальцем и вновь принялся за работу.

Нехороший осадок у Весты остался от «Владимирки».

Суровую зиму пришлось провести в Москве. Самой Москвы Веста, честно говоря, и не видела. Да и особенного желания не было. Шум, грохот, сплошные прохожие, лошади, телеги… Пришлось терпеть. У Левитана появилась собственная мастерская. Савва Тимофеевич Морозов, фабрикант и меценат, уступил ему свою на очень льготных условиях. Он был горячим поклонником Левитана и, тайком от знакомых, брал у него уроки живописи.

Мастерская Весте не понравилась категорически. Не комната, какой-то вокзальный ангар, весь залитый светом. Хорошего, укромного, темного уголка днем с огнем не сыскать. Пришлось устраивать в углу мастерской подобие конуры. Из старого ящика из-под красок и овечьего тулупа. Можно отвернуться носом в угол и выставить наружу хвост. Чтоб все видели и не шумели.

Но постоянные посетители… Абсолютно бестактные люди.

Первым заявился Третьяков, о котором Веста слышала много хорошего и разного. От него, слава Богу, не пахло масляными красками. Только едким мужским одеколоном. И еще пудрой, которой посыпают сдобные ватрушки. Третьяков осмотрел последние картины Левитана, выбрал две из них, («Золотой Плес», «После дождя»), и заявил, покупает обе еще до выставления на всеобщее обозрение.

На Весту Третьяков не обратил ни малейшего внимания. Плохо воспитан. Что неудивительно. Сквозь мужской одеколон, от него за версту несло сразу двумя кошками. Третьякову, (в смысле отношения к сестрам меньшим!), до Антона Чехова, как до звезды.

Не успела закрыться дверь за Третьяковым, ввалился Нестеров. Со своей картиной «Видение отроку Варфоломею». На картину Веста даже не взглянула. В отличии от Левитана, который так впился в нее глазами, будто хотел съесть. Полчаса стоял в неподвижности, как столб у дороги по имени «Владимирка».

Веста уже начала задремывать в своей конуре-ящике, когда Левитан неожиданно громко закричал:

— Картина хороша, успех будет!

И бросился обнимать Нестерова. Тот отбивался, как мог и бубнил невразумительное:

— Бог кистью водил!

Вообще, Нестеров нормально разговаривать не умел. Всегда именно бубнил. Чтоб понять, что он хочет сказать, Весте всегда приходилось очень напрягаться. И пахло от него почему-то древесными стружками и столярным клеем. Хоть он тоже, как Левитан, был художником.

Веста отворачивалась к стене и вспоминала прошедшее лето…

…В лесу куковала кукушка. Софья Кувшинникова остановилась посреди поляны и, рассеянно улыбаясь, начала вопрошать:

— Кукушка! Кукушка! Сколько мне жить на этом свете?

«Это не Кукушка, а Кукух!» — мрачно подумала Веста. «Откуда ему знать, сколько кому жить. У него своя забота, подозвать подругу. Он уже гнездо соорудил, вот и старается».

Но Софья Кувшинникова этого явно не знала. Она стояла посреди поляны и, рассеянно улыбаясь, загибала на руках пальцы.

… Через два года Софья Кувшинникова бросится выхаживать какого-то, совершенно незнакомого ей, одинокого больного человека. Она заразится сама и буквально растает, как свечка в несколько дней…

Ждать Весте на поляне пришлось довольно долго. Софья насчитала уже больше сотни лет и явно перешла на вторую сотню.

Лично Веста была убеждена, они с любимым Левитаном будут жить очень долго. И умрут в один день.

Почему-то в лесу вспоминался очень нелепый случай.

Тем днем хозяин выкинул форменную глупость. Они втроем гуляли вдоль Волги и любовались видами. Левитан взял с собой ружье. Когда Софья присела на скамейку под деревом передохнуть, он зачем-то подстрелил чайку. Положил возле сидящей на скамейке Софьи и сказал трагическим голосом:

— Я имел подлость убить чайку! Кладу ее у ваших ног!

Вообще, чаек Веста недолюбливала. Визгливая, противная птица. Питается исключительно отбросами. Но все равно, подстреливать ее не было никакого смысла. Она не фазан, не тетерев и не кряква.

Люди делают очень много глупостей!

К вечеру втроем пошли в лес хоронить чайку. Очень торжественно. Только духового оркестра не хватало. Софья даже слезу пустила. И пообещала все рассказать Чехову. Мол, сюжет для небольшого рассказа. Левитан постоянно извинялся и поклялся, ничего такого он себе больше не позволит.

Той суровой зимой Веста только и делала, что вспоминала весну. В ушах постоянно звучал гомон птиц из садов и рощиц, шебуршание жуков в пробивающейся сквозь еще холодную землю траве, в нос наплывали запахи молодых, только что лопнувших почек. Веста дремала. Глазеть на бесконечные морозные узоры на огромных окнах мастерской вовсе неинтересно. Она закрывала глаза. Чаще всего видела один и тот же дурацкий сон. Черный жук в траве внезапно увеличивался в размерах, обрастал шерстью и превращался в огромного черного кота, который нагло помахивая хвостом, убегал от нее по длинной извилистой тропинке. Веста со всех лап бросалась за ним, но никак не могла догнать. «И вечный бой! Покой нам только снится!»

Черный кот внезапно резко останавливался, оборачивался, разевал розовую пасть, вставал на задние лапы и… превращался в Левитана. Приходилось просыпаться и переворачиваться на другой бок. Веста давно заметила. На левом боку всегда одна глупость снится. Устраиваясь удобнее на правом боку, Веста бросала взгляд на хозяина. Всю зиму она видела одну и ту же картину.

Левитан стоит за мольбертом и пишет. Той зимой он работал сразу над двумя полотнами. Посреди мастерской стояли два мольберта. Он постоянно переходил от одного к другому. И обе картины назывались «Золотая осень».

Однажды, когда его не было дома, Веста села между мольбертами и начала сравнивать. Насчитала более пятнадцати различий, хотя на той и на другой была самая обыкновенная осень. Почему Левитан назвал их одинаково? Непонятно!

7

Антон Чехов уезжал на Сахалин. Провожали двое-трое знакомых. И Веста с Левитаном. Перед вагоном по платформе сновали купцы в солидных картузах, мещанки с мешками, крестьяне в домотканых одеждах, тоже с мешками за плечами.

Левитан стоял рядом с Антоном, поскольку решил ехать с ним, проводить до Сергиевого посада. Времени до отхода оставалась совсем немного. Провожающие молчали, все уже было сказано. И вдруг со стороны вокзала показалась фигура доктора Кувшинникова, мужа Софьи. Он шел вдоль вагонов прямо к Чехову. Провожающие как по команде скосили глаза на Левитана, (всем были известны его отношения с женой доктора), но художник никак не отреагировал.

Доктор Кувшинников подошел к Чехову, обнял и торжественно вручил флягу с коньяком.

— В дорогу! От нас с Софьей! — улыбаясь, сказал он.

Все провожающие облегченно выдохнули. Явно ожидали совсем другой развязки. Чехов поблагодарил и спрятал флягу в карман.

— Клянусь, распечатаю ее только на берегу океана!

Возникла неловкая пауза, нарушил которую все тот же Кувшинников. Он дружелюбным тоном обратился к Левитану:

— Давненько не виделись, Исаак Ильич! Заходите. В моем доме вам всегда рады. Ваш талант для нас источник радости…

Этих слов Веста не слышала. Она стояла в купе вагона на задних лапах, выглядывала в окно и очень волновалась за Левитана. Как бы они с Чеховым не опоздали и не отправили ее одну на Сахалин. Но все закончилось и в этот раз благополучно.

Провожающие одновременно заговорили. Звякнул третий раз колокол. Чехов и Левитан едва успели вскочить в вагон. Провожающие долго махали им вслед.

Слухи о необычайной картине Левитана «Омут» начали гулять по Москве еще задолго до ее написания. Баронесса Вульф, в имении которой гостил художник с Софьей Кувшинниковой, (и разумеется с Вестой!), ежедневно оповещала письмами всех знакомых. Левитан пишет «Нечто»!

Картина действительно получалась необычной. И нетипичной для уже сложившегося известного пейзажиста. Во-первых, размеры! Целых четыре аршина, вместе с рамой. Он никогда не писал таких больших полотен. Во-вторых, сюжет был навеян мотивами «Русалки» Пушкина. С подсказки баронессы Вульф. Что не очень несвойственно пейзажистам вообще, Левитану в частности. И в третьих, Левитан писал «У омута» прямо с натуры. Без предварительных этюдов, «без пристрелки». Что тоже крайне редко встречается в среде живописцев.

Письма баронессы ходили по рукам, пересказывались из уст в уста, читались вслух в гостиных и салонах. Москва художественная волновалась.

Веста была очень довольна. Каждое утро картину, точно икону, грузили на огромную тележку и везли к старой мельнице. Левитан и Софья толкали тележку. Вернее, тянули ее за веревки, как заправские бурлаки с картины Репина «Бурлаки на Волге». Веста бежала впереди и указывала точное направление, чтоб не сбились с пути. Потому что смотрели они только друг на друга.

Пока Левитан писал, Веста постоянно прогуливалась возле воды, взад-вперед, и напряженно ожидала появления чёртенят. Собственными ушами слышала, «в тихом омуте, чёрти водятся!». Знала, они размером с кошку или небольшую собаку. Тоже с хвостом, но почему-то с рогами на голове. Как у коровы. То-то хозяин обрадуется, когда она вынырнет из воды, вылезет на берег, отряхнется и положит к его ногам чёртенка. Несколько раз она уже делала «стойку» у самой воды, превращалась в сжатую пружину, но все бестолку. Заловить хотя одного чёртенка так и не удалось.

Не водятся они в тихом омуте!

Впечатление от картины было восторженным. «У омута» одобряли все. Кроме одного человека, Третьякова. И хотя он без колебаний купил картину для своей галереи, тактично и крайне деликатно попросил художника «доработать воду».

Левитан и сам был недоволен. Еще долгие месяцы он писал и переписывал «воду». Делал все новые и новые варианты. Пока не добился нужного эффекта.

Весте перестала нравится Софья Кувшинникова. Все началось с раздраженного тона. Почему-то вдруг Софья принялась делать замечания ее любимому Левитану. Это ей не так, то не эдак! Сначала требовала, чтоб Левитан «удалил» Весту! Дескать, она его к ней «ревнует». Не дает уединиться. Вот уж глупость! Никогда Веста не ревновала любимого Левитана ни к одной из женщин. Разве только самую малость.

Пусть себе «уединяется» с кем угодно. Хоть с хозяйкой. И играет с ней в карты, в подкидного дурака. Лично Весте абсолютно все равно. Она не вникала в отношения Софьи с Левитаном. Своих забот полна пасть. Но когда начались постоянные придирки к ее любимому хозяину, решила разобраться. Выяснила следующее…

Антон Чехов написал рассказ «Попрыгунья». Софья почему-то возомнила себе, будто Чехов ее описал в главной героине. «Попрыгунью» Веста не читала, но если б о ней написали рассказ, она бы только радовалась и гордилась.

Софья Кувшинникова наоборот. Оскорбилась и обиделась. И почему-то начинала «пилить» Левитана. Хотя уж он-то здесь абсолютно ни при чем. Левитан обычно тут же хватал ружье и убегал с Вестой в лес. Оставлял Софью одну рыдать в большом доме. Веста радовалась. Во-первых, Софье так и надо. Нечего тут из себя хозяйку корчить. Во-вторых, они с любимым Левитаном наконец-то (!) по-настоящему поохотятся. Но в лесу Левитан постоянно перезаряжал ружье и просто палил вверх. Поначалу Веста подумала, хозяин сошел с ума. Палить куда попало может только ненормальный. Но потом поняла. Хозяин так выражает свое отношение к Софье.

Веста сидела под кустом и морщилась после каждого выстрела. Ей хотелось закрыть глаза и заткнуть себе уши, чтоб не видеть и не слышать этих «диких» выходок Левитана. «Дикая» охота закончилась неожиданно. Софья собрала свои вещи и уехала на станцию. Левитан не поехал ее провожать. Веста вздохнула с облегчением.

8

Вообще-то, если совсем начистоту, мужчины нравились Весте значительно больше женщин. Взять хотя бы художника Серова, еще одного из друзей Левитана. У него в гостях Веста побывала недавно.

Симпатичный человек. Постоянно напевал себе под нос какие-то легкомысленные песенки: «Ля-ля-ля! Тру-ля-ля!». Подобных песенок Веста не любила. Предпочитала серьезную классическую музыку. Когда Софья Кувшинникова играла на рояле, Веста забиралась под него и вдумчиво слушала. Классическая музыка находила в ее душе самый живейший отклик. Под нее хорошо мечталось.

Серов еще на пороге дал Весте в зубы огромную бычью кость и разрешил устроиться на большом кожаном диване. Сам тут же принялся рисовать портрет Левитана. Полнейшая гармония. Любимый хозяин сидит себе в кресле в глубокой задумчивости, (в своем привычном состоянии!). Серов увлеченно пишет его портрет. Веста на диване разбирается с костью. Каждому свое! Кость попалась невероятных размеров и отменного вкуса. Веста обгрызала ее со всех сторон и была на седьмом небе.

Серов с Левитаном изредка перебрасывались фразами о каких-то «западниках», которые вознамерились «разрушить великий русский реализм». Веста особенно не прислушивалась. Ни одного «западника» она в глаза не видела.

Но если б встретила, тут же бы тяпнула за пятку!

Все хорошо, если бы не дурацкие «путешествия»! На этот раз поехали в Горки. В имение Анны Николаевны Турчаниновой. Веста по наивности надеялась, хоть там не будет женщин. Как жестоко она просчиталась!

У Анны Турчаниновой было целых три дочери. Она другой красивее. И сама Анна тоже, была очень красивой женщиной. Мужчин же в поместье не было вовсе.

«Из огня, да в полымя!».

— Я имел подлость убить чайку! Кладу ее у ваших ног!

Эту фразу Веста услышала, когда неожиданно выбежала из-за угла дома. На скамейке сидела Анна Турчанинова и закрывала лицо платочком. А любимый хозяин стоял прямо перед скамейкой и сверлил Анну пронзительным взглядом. Между ними лежала подстреленная чайка.

У Весты в голове началась путаница. Она могла поспорить, (хоть на мешок костей!), подобную сцену уже видела. Только в тот раз вместо Анны Турчаниновой была Софья Кувшинникова.

— Дорогой, я не понимаю. — говорила Анна. — Очевидно, чайка… это какой-то символ? Вы такой нервный, измотанный…

Левитан присел на скамейку, рядом с Анной и они начали о чем-то долго и нудно разговаривать. Веста не стала слушать, пошла по своим делам. Но в душе у нее образовался абсолютный кавардак.

Бедная Веста! Чтоб с ней сталось, если б она попала на спектакль МХАТа и увидела сцену, где Треплев кладет к ногам Заречной подстреленную чайку. Наверняка бы, громко залаяла. Хотя собаки, (пока еще!), слава Богу, в театр не ходят!

А через два дня Веста услышала, как Анна Турчанинова, плача, умоляла поехать за лекарем. Мол, Левитан стрелял себе в висок из револьвера, но промахнулся. Хозяина Веста не видела целый день. К нему не допускали. Она не очень верила, потому что внутреннее чувство, (интуиция!), ничего такого трагического ей не подсказывало. А интуиции она верила очень.

Только ближе к вечеру Веста проскользнула между Анной и ее дочерью в приоткрытую дверь. Левитан действительно сидел за столом с забинтованной головой и что-то писал. Увидел Весту, виновато пожал плечами и сказал:

— Прости меня, Весточка! Чуть было не сотворил глупость. О тебе и подумать не успел. Ты бы без меня пропала.

Что правда, то правда. Без Левитана Веста не мыслила себе вообще никакой дальнейшей жизни. Собачья любовь умнее и тоньше!

Веста увидела сидящего на заборе соседского кота. И ненавязчиво предложила ему сыграть в жмурки. Или в догонялки. Разумеется, чтоб охотником была она, преследуемым тигром, он. Кот наотрез отказался. Зашипел, как сковородка и даже когти показал. Деревенщина! Всем котам следует на лапы надевать намордники!

Жизнь в усадьбе Турчаниновых текла как и в Саввинской слободе. Тихо, размеренно и скучновато. Без всякой охоты! И ничего такого трагического Весте ее интуиция не подсказывала, хотя любимый хозяин лежал пластом на кровати и мрачно сверлил взглядом потолок. Даже к завтраку и обеду не выходил.

Анна Турчанинова и, особенно, ее старшая дочь Варенька, явно влюбленная в Левитана, были противоположного мнения. Вечером Веста собственными ушами услышала, как Анна, склонившись над письмом, взволнованно шептала:

«Дорогой Антон Павлович! Умоляю, как только представиться возможность, приезжайте! Левитан совсем плох…»

Антон Чехов, как всегда, бросился вытаскивать друга из болота «мерихлюндии» и был поражен красотой старинного особняка с белыми колоннами и огромным заросшим садом. Красавица-хозяйка и ее милые дочери тоже не остались незамеченными. Впрочем, все это он подробно описал в «Доме с мезонином».

Главной его заботой был, разумеется, Левитан.

Веста, пристально наблюдала за странными манипуляциями доктора с какими-то лекарствами, вслушивалась в его тихие речи и не могла разгадать загадки. Каким таким волшебным способом он приводил в чувство ее любимого хозяина.

После визитов Чехова, к Левитану возвращалось его обычное самочувствие. «Болезни сердца», (заодно с «мерихлюндиями»!), куда-то испарялись. Художник опять становился веселым, бодрым и жизнерадостным.

Каким его Веста увидела в первый раз.

9

Дом Поленовых славился гостеприимством. По Москве ходили легенды о хлебосольстве и щедрости хозяев. Сам Василий Дмитриевич развлекал многочисленных гостей веселыми историями, которые с ним постоянно случались в поездках по Европе. Не отставала от него и хозяйка, Наталья Павловна. Будучи сама талантливой художницей и писательницей, она всегда умела поддержать разговор, легко разрешить любой спор об искусстве или политике. Отличная кулинарка, она своими разнообразными блюдами умела угодить любому гостю.

Левитана с Вестой торжественно пригласили на обед. В письменном виде. Они явились в строго назначенное время и были приняты самым радушным образом. Левитана усадили по правую руку от хозяина. Глаза его начали разбегаться от разнообразия блюд на столе. Весте отвели специальное место в углу гостиной около камина. Поставили перед ней вкуснейшее блюдо из цыплячьих потрохов. Наталья Павловна собственноручно повязала ей на шею салфетку. Веста была даже довольна, что она обедает отдельно от остальных гостей. Всегда злилась, если глазеют, когда она ест. Поглощение пищи, процесс интимный. И нечего поглядывать!

У Поленовых Веста чувствовала себя очень комфортно. С удовольствием бы осталась у них жить. Но Левитан был другого мнения. Наверняка, из-за сеансов «позирования». Василий Дмитриевич, после ухода Саврасова из Училища, взял под свое крыло Левитана. Стал вторым Учителем. Потому когда попросил Левитана позировал ему для новой картины, разумеется, тот не посмел отказаться. Хотя внутренне сопротивлялся. Перед сеансом Левитана обрядили в странные восточные одеяния. Нахлабучили на голову чалму и даже слегка подмазали лицо гримом. Получился самый натуральный «бедуин».

— Самый натуральный бедуин! — восторженно потирая руки, говорил Поленов. — И незачем ехать в пустыню!

Веста даже позавидовала!

Сама бы с удовольствием вырядилась «бедуином». Пару раз она даже вопросительно заглядывала в глаза жене Поленова, Наталье Павловне, но та, (надо отдать ей должное!), сразу поняв желание Весты, только, молча, прикладывала палец к губам.

10

Веста лежала на открытой террасе большого дома и медленно погружалась в утренний сон. С каждым днем сладостная дрема все плотнее окутывала ее своими ласковыми, нежными объятиями. На другом конце террасы хозяин писал очередную картину. Веста не заглядывала ему через плечо, (уже трудновато вставать на задние лапы, возраст не тот!), но знала, Левитан пишет «Март».

Март замечательный месяц. Таких всего два в году. Сентябрь и март. Март самый волнующий месяц в природе. Еще лежат синие сугробы и привычно поскрипывают полозья саней у крыльца соседнего дома. Но с крыш уже нависли длинные сосульки и с них мерно падают искрящиеся капли. Воздух свеж и чист.

Веста, не открывая глаз, глубоко вздыхает. По человечьим меркам ей уже далеко за семьдесят. Суставы ломит к непогоде, зрение уже не то, да и особенного желания куда-то бежать, как раньше, кого-то преследовать, насыщаться все новыми и новыми впечатлениями, запахами и звуками уже тоже нет.

Веста давно смирилась даже с запахом масляных красок. Если б он внезапно исчез, испарился, всерьез бы озаботилась. Любимый Левитан и этот запах, отдающий керосином, давно уже стали содержанием ее большой собачьей жизни.

Веста, щурясь от яркого мартовского солнца, вздыхает. Позади огромная, полная тревог и волнений, страданий и бурных всплесков ликующей радости собачья жизнь. Ей повезло, ничего не скажешь. Постоянно рядом, (ну, почти постоянно! Если выкинуть из памяти все его многочисленные отлучки), был любимый хозяин. Друг, товарищ, первая и единственная любовь.

Веста щурится от солнца и улыбается. Сытная еда, теплый дом, любимый хозяин. Что еще нужно охотничьей собаке, чтоб встретить старость.

В марте всегда возникает странное, обманное ощущение, будто все еще впереди. Все еще возможно, достижимо. Именно об этом во все горло кричат с каждой ветки ошалевшие от наступившей весны птицы.

Картина Левитана «Март» была единодушно принята любителями и знатоками, как явление в пейзажной живописи. Художнику, действительно, удалось невозможное. Передать ощущение надвигающейся радости, близких и волнующих перемен.

Той поздней осенью ученики московского Училища живописи, ваяния и зодчества наблюдали необычную картину. Во дворе Училища рабочие сгружали с повозок бочки с посаженными в них березами и елями, целые кусты, горы мхов, различных размеров пни и коряги, горы веток. Командовал разгрузкой недавно назначенный руководителем пейзажной мастерской профессор Исаак Ильич Левитан.

Ему всего тридцать девять лет, но выглядит он значительно старше. Почти старик. Все в Училище знают, Левитан серьезно болен.

Когда на следующий день ученики пейзажной мастерской переступили порог аудитории, их взорам предстала фантастическая картина. Они оказались в настоящем лесу.

— Проходите! Начнем занятия! — весело командовал профессор.

Ученики расставляли мольберты и в легком недоумении переглядывались. Такого в Училище еще не бывало.

— Мой учитель, великий Саврасов постоянно говорил: «Любите природу! Только в ней источник подлинного вдохновения!».

Профессор на секунду замолчал и провел ладонью по лицу, будто хотел смахнуть невидимую паутину. Ему на мгновение показалось, он слышит знакомый, веселый лай. Почудилось, прямо здесь в аудитории, из-за кустов вот-вот покажется знакомая, улыбающаяся морда.

— Продолжим занятия! — твердым голосом продолжил он. — У нас очень мало времени!

Левитан пережил свою красавицу, охотничью собаку Весту на два года. Он прожил всего сорок лет. Фантастически мало для человека. Катастрофически мало для художника. Но он успел главное. Он создал целую галерею невероятно талантливых полотен. Отныне само понятие «русский реалистический пейзаж» будет неразрывно связано с его именем. Левитан и «У омута». Левитан и «Над вечным покоем», Левитан и «Золотая осень»…

Еще долгие годы в окрестностях Бабкино, что под Новым Иерусалимом на реке Истра, и в полях Саввинской слободы, и в заливных лугах Старого Плеса, местные жители будут вспоминать необычную парочку. Длинноволосого, бородатого художника с двустволкой наперевес и его огненно-рыжую охотничью собаку.

В воспоминаниях местных жителей, они будут носиться по полям и лугам, обгоняя друг друга, и радостный лай будет сливаться в восторженном дуэте с веселыми криками художника…

Неожиданно художник остановится, сорвет с головы широкополую шляпу, высоко подбросит ее в воздух и, вскинув ружье, выпалит по ней из обоих стволов. От двух ударов дроби шляпа взмоет еще выше и полетит далеко-далеко.… Туда, где заливные луга уже вплотную подходят к самой реке…

А художник и его огненно-рыжая собака наперегонки помчатся к реке, кто быстрее. Естественно, первой добежит она, охотничья собака со странным именем Веста. Она отыщет продырявленную шляпу среди зарослей камыша, схватит ее цепкими зубами и помчится назад, навстречу своему любимому хозяину…

Так они и будут бежать навстречу друг другу… Огненно-рыжая охотничья собака и длинноволосый, бородатый художник…

Оба радостные, взволнованные, счастливые…