Похоронили Ларису Васильевну Гонзалес на сельском кладбище возле деревни Ильинское, что в пятнадцати километрах от Волоколамска. Так она указала в завещании. Рядом с матерью, Виолеттой Антоновной Гонзалес. Когда-то они снимали в этой деревне комнату.
Виолетту Гонзалес, перед второй мировой войной, совсем еще ребенком вывезли из Испании в Россию. Тогда Советское правительство всему миру демонстрировало свой интернационализм. Пароходами вывозило испанских детей, спасало от фашистов. В те времена на необъятных просторах страны, как грибы после дождя, росли школы-интернаты, детские дома, приюты. Черноглазые, черноволосые испанские дети составляли в них большинство.
Постепенно они ассимилировались, изучали русский язык, стихи и песни. Большинство после интернатов и приютов, учились, осваивали профессии, создавали семьи, трудились на благо и процветание великого и могучего советского союза. Но родной испанский язык не забывал ни один из них. В восьмидесятых лишь некоторые их тех детей смогли вернуться на родину.
В середине пятидесятых Виолетта Гонзалес благополучно поступила в московский Пединтститут. Вернулась через четыре года в свой родной детдом воспитательницей и преподавательницей. Из Москвы привезла не только диплом о высшем образовании, привела за руку черноволосую трехлетнюю дочь Лору. Ходили слухи, ее отец — советник по культуре при испанском посольстве.
Через пять лет Виолетта Гонзалес стала директором. Выгнала двух нечистых на руку поварих, пригласила молодых девочек из местного ПТУ. Провела ремонт, пристроила к основному зданию два крыла, добилась в министерстве, чтоб ее детскому дому присвоили персональное имя «Журавлик», что по тем временам было исключением из всяческих правил. Ввела изучение иностранных языков. Преимущественно, испанского, естественно. Уроки музыки, танца, живописи.
До обмороков муштровала Виолетта Гонзалес дочь Лору танцами фламенко и зубрешкой стихов Фредерико Гарсиа Лорки. Никто не удивился, когда со временем та пошла по стопам матери. Окончила тот же Пединститут в Москве и тоже вернулась в Волоколамск. Но особых административных талантов Лора не проявила. Доросла только до старшей воспитательницы. Правда, дети ее любили безумно.
«Ты одна-а, нам радость и отрада-а! Ты одна-а, нам несказанный све-ет!» — старательно выводили тонкими голосами, выстроившись полукругом в день ее юбилея.
На кладбищах всегда пронзительно кричат вороны. Может быть, души тех, кто покидает нас, переселяются в пернатых. Вот они и кричат, машут крыльями, чтоб обратить на себя внимание. Хоть на секунду, на мгновение еще раз встретиться с нами взглядами.
Надя с Натальей чуть не опоздали. В само Ильинское приехали во-время, Сергей гнал «Форд» за сотню, были бы крылья, точно взлетели.
В клубах пыли остановились посреди деревни у разрушенной церкви. Наивно полагая, раз церковь, где-то рядом должно быть и кладбище. Ничего подобного. Мальчишки на велосипедах просветили глупых приезжих. Церковь всегда была разрушенной, кладбища тут сроду никакого не было. Короче, в деревне Ильинское люди вообще не умирают. Живут вечно. Кладбище им без надобности.
Смех смехом, но никто из местных не знал, где оно находится. Слава Богу, подошли трое крепко подвыпивших парня и наперебой начали указывать дорогу. Причем, все трое указывали разные направления. Театр абсурда. Наталья с Надей уже начали нервно хихикать на заднем сидении, когда Сергей взял инициативу в свои руки.
Вышел из машины и начал разнимать заспоривших парней. У тех дело уже до рук дошло.
— Не-е, но ты козе-ел!!!
— Сам ты козел!!!
Сергей вежливо растолкал парней в разные стороны. Попутно выяснил истину, которая, как известно, всегда где-то рядом. Ильинское кладбище находится во чистом поле, в пяти километрах. Подъехать к нему можно с трех сторон. Со стороны шоссе, со стороны деревни и со стороны озера. Все три дороги грунтовые. Слава Богу, дождей последнее время не было. Можно подъехать.
Кладбище, действительно, раскинулось во чистом поле. Хотя, раскинулось, громко сказано. Десятка два могил между чахлыми березками.
Вокруг выкопанной ямы застыли человек двадцать. Все в черном, несмотря на ужасающую жару. Сергей не стал подходить близко. Отошел в сторону, прислонился к березе и терпеливо ждал окончания. Потом, когда дико захотелось курить, отошел еще дальше в поле. Посчитал бестактным, дымить на кладбище. Присел на едва заметную кочку, рядом с трухлявым березовым пнем.
Солнце жарило немилосердно. Возникало устойчивое ощущение, скоро все вокруг превратиться в выжженную пустыню. И на горизонте замаячат караваны верблюдов.
Стояло абсолютное безветрие. Изредка до Сергея доносились лишь обрывки речей. Громких рыданий, с заламываем рук и падениями на грудь покойницы, не было. Все достойно, тихо, интеллигентно.
Где-то высоко-высоко в бесконечно голубом небе пел жаворонок, да пронзительно кричали вороны, раскачиваясь на ветках хилых берез.
— Извини!
Сергей вздрогнул, очнулся. Сам не заметил, как перестал воспринимать окружающее. Перед ним стояла Надя. Черные джинсы, черная кофта, на голове кокетливая черная шляпка. Почему-то в машине, пока ехали, и еще до того, когда встречал ее у подъезда на Олимпийском, он не обратил внимания, как и во что она одета. Теперь разглядел. И сразу опять уже привычно заныло в груди. Надя была очень красива во всем черном, почему-то похожа на Джен Эйр.
— За что извинять? — кашлянув, спросил Сергей.
— Притащила сюда. Могла бы сообразить, сама сесть за руль.
— Ты о чем?
Надя опустилась рядом с ним на корточки, раскрыла сумку, начала привычно копаться в ней. Типичное занятие всех женщин. Бесконечное и увлекательное.
— Тебе, наверное, трудно смотреть на это, — Надя кивнула в сторону неподвижной группы людей.
Она достала из сумки небольшую цветную афишу, развернула, секунду подумала, постелила ее на землю, присела рядом с Сергеем.
— Почему именно мне?
— Ты ведь служил там, на югах…. Можно догадаться…
Сергей едва заметно кивнул.
— От жизни не убежишь, — пожав плечами, сказал он. Вздохнул и добавил. — От смерти тоже.
Некоторое время оба молчали.
— Кто у тебя родители? — спросила Надя.
— Научные сотрудники. Биологи. На Кубе баксы зашибают.
— Ты на кого больше похож? На отца или на мать? — улыбнулась Надя. — Интересно бы на них взглянуть.
— Я похож на деда.
— Можно одну вещь спрошу? — неожиданно очень строгим тоном произнесла она. — Хотя, нет.… Потом как-нибудь…
Она тряхнула головой и порывисто встала. Отряхнула джинсы и быстро направилась к «своим».
Поминки устроили в небольшом кафе в самом центре Ильинского. По иронии судьбы, оно называлось «Прохлада». Все скинулись, дали владельцу, кавказскому человеку по имени Арсен, внушительную пачку денег и он мгновенно выпер на улицу местных алкашей.
Бывшие воспитанники «Журавлика» с интересом наблюдали, как маленький темпераментный Арсен за шкирки выволакивает из кафе двух опустившихся верзил. При желании те могли стереть его в порошок, но оба покорно стерпели даже пинки под зад коленом от Арсена.
— Как последнюю собаку.… На мороз вы-выбрасываш… — обиженно бормотал один из них.
Это было точно сказано. Именно, «на мороз»! Особенно, если учесть, что на улице все плюс тридцать с хвостиком.
Официантки закрыли на окнах жалюзи, сдвинули столы. На столах появились незатейливые закуски, салат «Оливье», бутылки водки «Смирнофф», минералка «Боржоми» и неистребимое «Пепси».
Сергей поначалу отказывался, все-таки, он не знал покойную. Проще пересидеть в машине. Наталья и Надя решительно взяли его под руки, завели в кафе и усадили между собой за стол.
Некоторое время все негромко переговаривались. На самые нейтральные темы. Потом с рюмкой в руке поднялась полноватая женщина в строгом темном костюме.
— Анечка Василевская! — прошептала Надя на ухо Сергею. — Наша староста. Совсем не изменилась. Диспетчер на железной дороге.
Женщина постучала вилкой по бокалу, все смолкли. Голос ее был знаком каждому с детства. Таким голосом объявляют о прибытии поездов и приглашают дежурного милиционера в камеру хранения. Он звучит над путями и в залах ожидания на всех вокзалах нашей необъятной железнодорожной страны.
«Есть в голосе моем звучание металла!» — мелькнуло в голове у Сергея. Он так и не смог вспомнить, кому именно из павших поэтов принадлежат эти строчки. Кульчицкий, Гудзенко, Коган, Майоров? Все жара проклятая, мозги плавятся.
— Мальчики! Девочки! — сказала Анечка Василевская. — Мы потеряли самого дорогого человека. Мы осиротели дважды. Сначала в далеком детстве, теперь вот, окончательно…. Очень тяжело, трудно…
Кто-то из женщин всхлипнул.
— Аньк! Кончай нагнетать! — поморщившись, вмешался маленький и очень худой мужчина с длинным носом.
— Вадик Кондратьев. Поваром служит в ресторане. К нему из Германии приезжали, опыт перенимать, — шептала Сергею на ухо Надя.
— Между прочим, баба Лора была светлым, жизнерадостным человеком, — продолжил повар Вадик. — Терпеть не могла все эти страдания, причитания! Она бы тебя не поняла.
Все тут же согласно закивали головами.
— Вот уж кто умел радоваться!
— Даже когда хмурилась, глаза у нее смеялись!
— Никогда не была в плохом настроении!
— Ну, как хотите! — разозлилась Анечка Василевская и, не договорив свою речь, села на место.
— Ты, почему не ешь! — спросила Наталья. — Надьк! Положи ему салат! Мужиков надо кормить.
Надя тут же набухала на тарелку Сергея гору салата «Оливье».
— Между прочим, в Африке есть народы, где покойников провожают с песнями и танцами, — развивал свою мысль повар Вадик.
— Где это такие народы? — спросил кто-то с другого конца стола.
— В Африке, в Нигерии, — невозмутимо ответил Вадик. — Я там семь месяцев опыт перенимал.
— Как там с погодой? — поинтересовались с другого конца.
— С этим у них лучше! — усмехнулся Вадик. — Во всех других отношениях, хуже. А с погодой лучше. Стабильно замечательная погода. Круглый год плюс двадцать. И ни туда, ни сюда.
— Правда, говорят, они в Африке живых червей едят? Прям, выкапывают из земли и в рот?
— Не замечал, — подумав, ответил повар Вадик.
— Точно, точно! — настаивала худенькая девушка в больших очках. Очки постоянно сползали по ее длинному носу на самый кончик и уже падали, но она каждый раз успевала их подхватить и водрузить на место. — Сама читала в «Московском комсомольце». Они всегда только правду пишут. Ничего, кроме правды.
— «Московский комсомолец» всегда врет! — рыкнула ее соседка.
— Света Акимова! Догадайся, кем она работает? — вполголоса спросила Надя.
Сергей мельком взглянул на внушительную девицу лет тридцати, недоуменно пожал плечами. Широкоплечая Света Акимова могла быть кем угодно. От продавщицы ювелирного магазина до крановщицы.
— Она банщица! — прошептала Надя и тихо хихикнула. — В «Сандунах» работает. Очень прилично зашибает. Содержит мать, мужа и двоих детей.
Постепенно все разбились на пары-тройки, повели разговоры, не имеющие никакого отношения к событию, собравшему их за этим столом. То в одном углу кафе, то в другом уже слышался веселый смех.
«Ща-ас спою-ю!» — невольно вспомнился Сергею волк из любимого мультфильма про несчастного, старого пса.
Тем временем, Игорь Дергун ударился в загул. Подобное с ним случалось чрезвычайно редко. Раз в полгода, не чаще. Обычно загулы длились дня два-три. Крайне редко, неделю.
Все как-то сошлось, одно к одному. Мальвина объявилась живая здоровая. Вполне пристойно отыграла, отпела программу. Не пришлось гонять по отделениям милиции, вызволять «звездочку» из очередного скандала с рукоприкладством и членовредительством.
С деньгами тоже пошло на поправку, зал был забит до отказа. На ближайшие три дня билеты расхватали, как горячие пирожки. Если так покатиться, хотя бы еще недели полторы, можно расплатиться с кредиторами и вздохнуть спокойно.
Во всем виновата, конечно, погода. Подобная жара не для белого человека. Мыслящая часть москвичей и гостей столицы очень темпераментно обсуждала проблему потепления климата. Мнения высказывались самые разные. Подчас очень оригинальные. Условно людей можно было разделить на три группы.
Первые во всем винили космонавтов. Дескать, это они понаделали дырок в озоновом слое своими ракетами. Именно потому тают арктические льды, скоро всю Европу затопит. Вон, уже в Венеции уровень воды на метр выше допустимого. Дальше будет еще хуже.
Вторые утверждали, любому дураку ясно, в Антарктиде и Гренландии айсберги уменьшаются в размерах по причине неразумной экологической деятельности человека. Дескать, слишком много заводов понастроили. Те чадят, дымят, заволакивают небо смогом и не дают лишним градусам улетать в открытый космос.
Третьи настаивали, во всем виноваты американцы и демократы. Один Чубайс чего стоит.
Короче, грядет новый всемирный потоп! Спасайся, кто может!
Продюсер Игорь Дергун и поэт-песенник Николай Скворцов не остались в стороне от проблемы потепления климата. После инцидента с «электрической девушкой» Олей, вернулись в буфет и подключились к обсуждению. Врезали по бокалу шампанского. Потом еще по одному. Что по такой жаре было чистым безумием. Но оба уже сорвались.
В тот воскресный вечер, словно кто-то дал отмашку. И понеслось.… Не ожидая окончания концерта, они залезли в «Ауди» и двинули за город. Пьяных Господь бережет. Ничем другим не объяснить тот факт, что они вполне благополучно доехали до места. Ни кого не сбили, ни во что не врезались, ни с кем не столкнулись. Ни один из гаишников даже головы не повернул в их сторону.
Через час они уже были на даче Дергуна в Снегирях. Любознательные соседи двое суток, сквозь кусты вдоль забора, наблюдали разнообразные, не всегда понятные со стороны, действия и поступки хозяина и его гостя.
В воскресенье двое мужчин, разгуливали в одних трусах по участку и явно проводили ревизию растительности, высаженной тещей Игоря на каждом квадратном метре. Цветы выдергивали из земли и внимательно осматривали корни. Если те оказывались приличного размера, их втыкали обратно. Если корень вызывал сомнения, в виду своей хилости, он безжалостно браковался, отбрасывался в сторону.
В понедельник ближе к вечеру несколько часов подряд валили березу, растущую в центре участка. От берез, как известно, никакой пользы, один вред. Корни у них ядовитые и тени в полдень не добьешься. Прислонили к березе длинную лестницу. Хозяин, с веревкой в руках, забрался почти на самую вершину, гость, непрерывно декламируя стихи, держал лестницу. Потом гость, который читал стихи, выйдя за ограду участка на дорогу, изо всей силы тянул веревку. Сам хозяин с молодецкими вскриками рубил березу под корень.
Развернись плечо, размахнись рука!
То ли топор был тупой, то ли навыка у хозяина не было, но дело двигалось крайне медленно.
Смеркалось. Удары топора по несчастной березе стихли. Соседи справа и слева уже вздохнули с облегчением, но тут, сквозь густые заросли всевозможной растительности, со стороны участка продюсера Игоря Дергуна начал доносится звук двуручной пилы.
Вжи-ик, вжи-ик, вжи-ик, вжи-ик…. Усердие все превозмогает.
Уже в темноте, когда в дачном поселке на столбах зажглись фонари, соседи услышали протяжный скрип, треск ломающихся веток и гулкий удар о землю, от которого заметались от дачи к даче летучие мыши и возмущенно залаяли собаки. Но все эти звуки перекрыл торжествующий вопль, вырвавшийся из двух мощных мужских глоток.
— Э-э-э!.. Охо-хо-о!.. Э-э-э!.. Охо-хо-о!..
Так кричат индейцы племени команчей, наступив на грудь поверженного врага ногой в мокасинах, задрав голову к небесам. В этом крике жажда мести и уверенность в победе, в этом крике!
Вызванная бдительными соседями по сотовому телефону, к вечеру среды на дачу примчалась теща Дергуна. Увидев погром, учиненный ненавистным зятем, всегда крикливая и скандальная Валентина охнула, прижала к щекам ладони и тихо заплакала. Ее можно было понять. Поваленная береза, поголовно вырванные с корнем любимые цветы, два разбитых окна веранды, опрокинутая пожарная бочка.… Довершала картину дергунова нашествия ее любимая соломенная шляпка, продырявленная насквозь. Она оказалась надетой на шест телевизионной антенны. Вернее, на обломок, оставшийся от шеста. Сама антенна была перекручена и всунута в ручку входной двери. Не иначе, обозначала, дверь заперта и хозяев нет дома. Хотя, дверь была нараспашку.
Но все это произошло потом. А пока…
… Пока над тихим дачным поселком разносился, гулким эхом отзываясь в соседнем лесу, торжествующий и устрашающий одновременно, крик индейцев племени команчей.
— Э-э-э!.. Охо-хо-о!.. Э-э-э!.. Охо-хо-о!..
Всю первую ночь на даче продюсера Игоря Дергуна ярко горели окна второго этажа. Первого, впрочем, тоже. Двое солидных мужчин, оба в длинных семейных трусах, друзья до гроба, не разлей вода, с бокалами и бутылками в руках, переходили из одной комнаты в другую и вели содержательные, местами даже философские беседы.
— Нет, ты мне скажи. Почему все бабы стервы? — вопрошал Дергун, отхлебывая из бокала.
— Генетика у них такая. Вот я, был женат…
— При чем тут генетика! Генетика у всех одинаковая!
— … женат четыре раза. Между прочим, все четыре раза очень удачно…
— Генетика, вообще лженаука.
— Игорек! Ты думай, что говоришь!? Ты как этот, как Лысенко какой-нибудь!
— Который на телевидении? Терпеть его не могу. Он сволочь.
— Да не телевидение! — поморщился поэт Скворцов. — Другой Лысенко. Который сам был генетиком, но других гнобил. Завидывал. Писал публичные доносы. Не помнишь, что ли?
— Правильно делал. Конкурентов надо давить. Закон бизнеса. Или они тебя, или ты их. Давай яичницу сварганим?
— Он еще яблони с помидорами скрещивал.
Игорь Дергун замер, ошалелым взглядом посмотрел на Скворцова.
— Яблоню с помидорами!? Зачем?
— Хотел накормить страну. Мечта у него такая была, чтоб накормить страну. Сталин его очень поддерживал в этом вопросе. Правда, не помню точно. То ли помидоры с яблонями, то ли огурцы еще с чем-то. Это неважно. Важно, что у него была мечта. И Сталин его поддерживал.
— Бабы, все равно, стервы. Давай яичницу сварганим!
— И ночные «Вести» посмотрим. Сейчас как раз должны быть. У тебя работает телевизор?
— Обижаешь, рифмоплет!
Дергун сунул в руки Скворцову пульт. Поэт-песенник уселся в кресло, щелкнул пультом, закинул ногу на ногу. Игорь, тем временем, на кухне разбил на холодную сковородку десяток яиц, поставил на плитку и зажег газ. Отхлебнул из бокала и вернулся в гостиную.
— Что-то это… мутно показывает! — морщась, объявил он.
— Погоди! — зашипел поэт Скворцов. — Сейчас про погоду на завтра объявят!
— Я тебе и так скажу! Без всякого телевизора! Теперь всегда будет тридцать. Ночью и днем, зимой и осенью.
— Погоди, сейчас… Во-он! Ах ты, ласточка, какая!
На экране телевизора появилась девушка в открытом, смахивающем на купальник, цветастом сарафане. Она расхаживала перед картой европейской части и, изящно поднимаясь на цыпочки, рукой показывала, где, в каких районах, какая будет температура. Вообще-то, она могла не стараться. Температура везде была одинаковой. Плюс тридцать, тридцать два. Она и не старалась. Вернее, старалась, но озабочена была отнюдь не демонстрацией точек на карте. Другой демонстрацией.
— Слушай, Игорек! — внезапно встряхнувшись, спросил поэт-песенник Скворцов. — Почему мы девочек с собой не взяли?
— Мутно показывает, — отозвался Дергун. — Что говоришь?
— Девочек надо было взять!
— Каких? С обочины?
— Можно и тех, — согласился Скворцов. — Можно вообще одну было взять. Одну на всех, мы за ценой не постоим!!! Тра-та-та-та!!!
Игорь Дергун тяжело вздохнул, вытер полотенцем со лба пот и сказал крайне озабоченным тоном.
— Ты последи за яичницей, чтоб не сбежала. Я пойду подправлю антенну.
— Она разве может? — удивился поэт.
— Мутно показывает, не видишь?! Паразитская антенна, какая-то!
— Яичница! Почему она может убежать?
— В смысле, не убежать, а не подгореть! Проследи!
Игорь Дергун тяжело поднялся с кресла, залпом допил из бокала и направился к двери.
— Игорек! — вскинулся Скворцов. — Надень шляпу! Простудишься! Вот, очень подходящая шляпа! Тебе к лицу! Ты в ней похож… на этого. На американского актера.… Как его? Забыл!
— Эта-а шляпа-а женская! — с неожиданной злостью сказал Дергун. — И вообще! Знаешь, чья она-а!? Знаешь!?
Поэт Николай Скворцов отрицательно помотал головой.
— Ни черта ты не знаешь, рифмоплет!
Игорь Дергун нахлобучил шляпу на голову и решительно спустился по ступенькам в сад.
Утром в среду Дергун вызвал по сотовому такси из Красногорска, растолкал храпящего в кресле поэта Скворцова.
— Коля! Проснись! Коля-а-ан!!!
Тот никак не желал просыпаться, норовил закинуть ноги на стол и, не открывая глаз, бормотал какие-то рифмованные глупости.
— Речка, печка, свечка, колечка, огуречка, крылечко, сердечко…
Дергун подхватил его под мышки, выволок в сад и сунул башкой в пожарную бочку с водой. Вытащил, похлопал по щекам, опять сунул. Так проделывал несколько раз, пока взгляд поэта-песенника не стал хоть отчасти осмысленным.
— Не помнишь, зачем мы березу завалили?
Скворцов утвердительно кивнул головой, улыбнулся. И опять закрыл глаза. Так и стоял, покачиваясь, с закрытыми глазами.
— Кому пришла в голову эта идея? — настаивал Дергун. — Тебе или мне?
— Тебе, — четко ответил Скворцов. Вздохнул и пояснил. — Мы погулять захотели. Так, провериться… Я тогда еще Есенина читать начал. «Милые березовые рощи…». Ты за топор и схватился!
Игорь от злости, не иначе, взял за края бочку и опрокинул ее на землю. Вода из бочки хлынула стремительным потоком, словно Ниагарский водопад в миниатюре. Скворцов, пошатываясь, едва успел отскочить в сторону.
— Собирайся, сейчас такси придет! У меня в городе дела. Сегодня, какой день недели?
— Понедельник!
— Ты что, совсем уже.… Сегодня среда.
— Среда-а-а… — задумчиво протянул поэт-песенник. Взгляд его на мгновение стал каким-то далеким и мечтательным. Но он тут же встряхнулся.
— А куда вторник подевался!? — хмуро спросил Скворцов.
Дергун не ответил. Он и сам этого не знал.
Через час они уже подъезжали к Москве.
На город опять надвигалась дымная мгла. Дышать было совершенно нечем. Но люди, все-таки, дышали. Превозмогая и преодолевая, шли на работу и учебу, в магазины и поликлиники, втискивались в вагоны метро и вскакивали на подножки трамваев. Все куда-то спешили. Что наглядно демонстрировало необычайную живучесть и фантастическую приспособляемость москвичей и гостей столицы.
Поистине, внутренние резервы человека безграничны.
Приблизительно в то время, когда Дергун со Скворцовым на такси подъезжали к Кольцевой дороге, а в кафе «Прохлада» в селе Ильинское только рассаживались за столы, чтоб помянуть Ларису Васильевну Гонзалес, в Кремле в одном из кабинетов состоялось секретное заседание Совета безопасности. Под председательством человека, поразительно похожего на руководителя этого самого Совета Владимира Рушайло.
Об этом радиостанции «Эхо Москвы», не за так, разумеется, поведал один журналист, вхожий в высшие сферы и скрывавшийся под псевдонимом «Осведомленный источник».
Собственно, это нельзя было назвать заседанием. Скорее, небольшим совещанием. А еще точнее, встречей. Человек, похожий на Председателя Совета Рушайло, пригласил непосредственно в Кремль двоих очень странных посетителей.
Хотя, странными они были только на первый взгляд.
Первым был ученый климатолог Облаков, который начал бить во все колокола об изменении климата на планете еще задолго до наступления нынешней жары. Вторым был пресловутый колдун Кулебякин, известный в московских тусовочных кругах своей способностью вызывать дождь, бурю, ураган и вообще, бывший «на ты» со всевозможными природными явлениями.
Хозяин кабинета, похожий на Рушайло, вкратце охарактеризовал ситуацию в стране и потребовал от посетителей дать диагноз и прогноз.
Первым взял слово ученый климатолог Облаков. Он разложил на столе графики и диаграммы, щедро сдобренные цифрами, несколько пухлых папок с документами и налил себе в стакан воды из графина. Потом минут десять сыпал такими непонятными терминами, что ни хозяин кабинета, похожий на Рушайло, ни тем более второй его гость, ни черта не поняли. Оба не сговариваясь, пришли к выводу, который можно выразить яснее ясного. «Чему быть, того не миновать!».
Тут взял слово колдун Кулебякин и, не моргнув глазом, заявил:
— Это я нагнал на Москву жару!
Хозяин кабинета, похожий на Рушайло нахмурился.
— Зачем вы это сделали!? — искренне удивился ученый Облаков.
— Земля российская — живой организм. Ей необходима баня. Русская баня выгоняет из организма любую заразу. Я и вызвал. Пропотеет, очиститься, и выйдет из испытания молодой и обновленной. Словно девица на выданье. Грядет век Водолея. Все должны быть чистыми.
Хозяин кабинета, похожий на Рушайло стал мрачнее тучи.
— Кто вам позволил проводить подобные варварские эксперименты над людьми, над природой!? — возмутился ученый.
— Тебя забыл спросить! — огрызнулся колдун Кулебякин. — Сами с усами. Тоже кое-что кумекаем, кое-что соображаем и могем!
Он повернулся к хозяину кабинета и предложил:
— Могу все отменить! Вызвать дождь! За пять тысяч долларов!
Хозяин кабинета удивленно вскинул брови и открыл было рот, но его опередил ученый климатолог Облаков.
— Вы… вы — шантажист! Вымогатель!! — закричал он. — Вы используете свои неординарные способности не во благо народа, а во вред ему! Вы мерзавец и негодяй!!!
С этими словами возмущенный ученый схватил со стола стакан с водой и знаменитым жестом Жириновского плеснул воду прямо в лицо колдуна. Кулебякин в долгу не остался. Мгновенно вскочил со стула и метнул прямо в голову ученому какой-то волосатый предмет, который на поверку оказался амулетом для заговоров, лапой алтайского медведя. Впрочем, климатолог довольно ловко успел увернуться.
— Ах ты… козел плешивый!!! — заорал колдун.
— Таким не место в цивилизованном обществе! — достойно парировал известный ученый. — Ваше место совсем в другом месте…
— Прекра-атить!!! — рявкнул хозяин кабинета, похожий на Рушайло. — Мать вашу…. Здесь вам, не там!!!
Ученый и колдун мгновенно заткнулись. И стали оба, как бы, даже меньше ростом. Оба знали. Хозяин кабинета крут характером и скор на расправу. Не то, что некоторые.
— Пошли во-он! Оба-а! Оба-а!!! — подвел черту хозяин кабинета. Он нажал на невидимую кнопку, в дверях мгновенно появились четыре рослых парня в темных костюмах.
Выводили веселую парочку из кабинета и вели по длинным коридорам, как особо опасных государственных преступников. По два охранника по бокам. Ученый климатолог Облаков удрученно молчал и смотрел себе под ноги. Колдун Кулебякин всю дорогу бормотал, что колдун в России, больше чем колдун…. Что весь народ за него…. Что он, если захочет, может понять бунт, бессмысленный и беспощадный, против нынешних демократов, но пока воздержится….
Впрочем, охранники его не слушали.
Очень возможно, никакой такой встречи в Кремле и не было. Все это досужие выдумки нечистого на руку и на язык журналюги. Захотел сшибить бабок, вот и воспользовался моментом. А наивные и падкие на сенсации редактора «Эхо Москвы» и уши развесили.
Несколько дней по коридорам Дома журналистов и закуткам иных редакции гулял слух, будто, сам Ясен Засурский, декан факультета журналистики МГУ, непререкаемый авторитет в этой области, категорически осудил и даже заклеймил подобные методы добывания информации. Об этом говорили дня два или даже три. Потом благополучно забыли.
Жара в столице, между тем, продолжала нарастать.
Поминки в кафе «Прохлада» в центре деревни Ильинское подходили к концу. Женщины доставали косметички и, не таясь, прямо за столом, подкрашивались, поправляли волосы. Мужчины не без грусти бросали взгляды на пустые бутылки и курили.
— Говорят, Пугачева замуж за Галкина выходит! Слышали?
— Естественно! Он же голубой!
— Кто, Галкин!?
— Да нет, Киркоров. Об этом все знают. Спроси, кого хочешь!
— У него две виллы в Израиле. И одна в Альпах.
— А что толку, все равно голубой. С ним ни одна женщина счастлива, не будет.
— У Галкина дача в Серебряном бору.
— Бедная Алла Борисовна! Мне ее почему-то жалко.
— Надьк! Ты с Киркоровым знакома?
— Отвали!
— Он из наших или голубой?
— Отвали-и, сказала!
— Фу-ты, ну-ты! Спросить ничего нельзя!
— Мальчики! Девочки! Давайте споем! — вполне нормальным, человеческим, не диспетчерским голосом, предложила Анечка Василевская. — Нашу… любимую!
И Анечка неожиданно запела.
«Слышу голос из прекрасного… далека-а… Голос в утренней серебряной росе…», пела она высоким, почти детским голосом.
«Пора, мой друг, пора!» — подумал Сергей и осторожно поднялся из-за стола. Жестами объяснил Наде, что, якобы, до смерти захотелось покурить, направился к выходу.
На самом деле он не мог спокойно слушать эту песню. Почему-то именно она, вызывала в его душе странное волнение. Особенно, если ее пели дети. Тонкими, беззащитными голосами. Начинало ломить в груди, и на глаза наворачивались слезы. Сергей вовсе не был сентиментальным человеком, но эта песня могла вышибить из него слезу на-раз. Этого на людях Сергей позволить себе не мог.
Вслед ему из-за стола неслось:
«Прекрасное далеко-о.… Не будь ко мне жестоко-о…» — пели взрослые, уже вполне сложившиеся люди. Их голоса бередили душу Сергея теми самыми беззащитными интонациями, которые мгновенно выбивали его из колеи.
«Не будь ко мне жестоко-о… Жестоко не бу-удь.… От чистого истока… прекрасное далеко-о… Прекрасное далеко-о… я начинаю путь».
Выйдя из кафе все, долго прощались, обнимались, по очереди целовались. «Но пассаран!!!», твердил каждый из бывших воспитанников «Журавлика» и вскидывал к плечу руку со сжатым кулаком.
Потом долго рассаживались в микроавтобус, в «Жигули» десятой модели Вадика Кондратьева и в «Форд» Нади Соломатиной. Обменивались телефонами, адресами, если кто переехал, опять целовались и вскидывали руки к плечам со сжатыми кулаками.
Но пассаран! Но пассаран!