Стихи

Чурилин Тихон Васильевич

Родился 30 мая 1885 г. в Лебедяни Тамбовской губ. в семье купца. Настоящим отцом Чурилина был провизор Александр Тицнер. Когда Тихону было четыре года, мать научила его читать. В девять лет поступил в Лебедянскую мужскую прагимназию, но из-за болезни ее не закончил. В 1904 г., поссорившись с отчимом, уехал в Саратов. В 1905 г. перебрался в Москву. В 1907 г. поступил вольнослушателем на экономическое отделение Московского коммерческого института, но проучился лишь год.

Еще в Саратове стал "анархистом-коммунистом". Чурилин впоследствии утверждал, что в Москве работал в подполье, из-за чего в 1908 г. был вынужден бежать за границу. Вернулся он в Россию в 1909 г., был допрошен охранкой и помещен в психиатрическую лечебницу с диагнозом "мания преследования". В лечебнице пробыл с 1910 по 1912 г., объявив голодовку. Затем был выписан из больницы и дело в его отношении было прекращено.

Первая публикация стихов Чурилина состоялась в приложении к журналу "Нива" в 1908 г. После выхода из больницы в 1912–1913 сблизился с кругом М. Ларионова и Н. Гончаровой, В. Хлебниковым.

В 1915 г. вышла книга стихов "Весна после смерти" (М., "Альциона"), оформленная Н. Гончаровой. В 1918 г. в издательстве "Лирень" вышли "Вторая книга стихов" и повесть "Конец Кикапу". Чурилин принимал также участие в различных футуристических альманахах и сборниках — "Московские мастера" (1916), "Весенний салон поэтов" (1918). Несмотря на то, что Чурилин называл своими учителями Хлебникова и Маяковского, сам он ни в какие футуристические объединения и группировки не входил.

Осенью 1917 г. после окончания договора с Московским камерным театром, где поэт работал, Чурилин уехал в Крым. В марте 1918 г. он поехал на гастроли в Харьков. В Харькове Хлебников принял Чурилина в "Общество Председателей Земного Шара".

Летом 1920 года Т.Чурилин, его жена Б. Корвин-Каменская и Л. Аренс организовали в Крыму содружество молодых будетлян "Молодые окраинные мозгопашцы". По собственному признанию Чурилина, с 1920 г. в течение 12 лет он не писал стихов.

В 1922 г. он вернулся в Москву и активно включился в окололитературную жизнь. Но его борьба за "новое искусство" власть интересовала мало. Разочарования и нищета привели к тому, что в 1927 г. Чурилин вновь на четыре года попадает в психиатрическую больницу.

Новый виток поэтического творчества Чурилина начинается после выписки из клиники. В 1932 г. был готов сборник стихов "Жар-Жизнь", но до печати он не дошел из-за запрета Главлита.

В 1940 г. была напечатана последняя, далекая от футуризма, книга поэта — "Стихи Тихона Чурилина". Однако в продажу она не поступила и основной ее тираж был уничтожен. Творчество Тихона Чурилина окончательно заклеймили как "отравленное тлетворным дыханием декадентства".

Последние годы жизни провёл в нужде. После смерти жены в октябре 1945 г. поэт долго не хотел верить в ее смерть и никого не подпускал к ее телу в течение 17 дней. Осознав реальность ее кончины, Чурилин перерезал себе вены и был вновь помещен в психиатрическую больницу им. Ганнушкина, где скончался от истощения 28 февраля 1946 г.

 

"Гениальным поэтом" назвала Тихона Васильевича Чурилина М. Цветаева.

Прямые контакты Чурилина с футуристическим движением очевидны: первую книгу его стихов иллюстрировала Н. Гончарова; вторая поэтическая книга и повесть "Конец Кикапу" (М, 1918) вышли в футуристическом издании "Лирень"; он печатался вместе с футуристами в альманахах "Московские мастера" (М., 1916) и "Весенний салон поэтов" (М., 1918); в конце концов, очевидны футуристические свойства поэзии Чурилина (особенно во второй книге), объясняющиеся, помимо прочего, влиянием В. Хлебникова. Однако, в отличие от участников определенных футуристических групп, Чурилин никак не склонен был "стоять на глыбе слова "мы""; его место в футуризме отдельное и особое.

Чурилин дебютировал в литературе в 1908 году, но первую книгу — "Весна после смерти" — смог выпустить лишь в 1915-ом, после двух лет, проведенных в психиатрической лечебнице. В предисловии к книге автор писал: "Храня целость своей книги — не собрания стихов, а книги — я должен был снять посвящения живым: — моим друзьям, моим учителям в поэзии и знакомым моим. Да и кого может иметь из таковых очнувшийся — воскресший! — весной после смерти, возвратившийся вновь нежданно, негаданно, (нежеланно)?" Книга была замечена критикой. Н. Гумилев писал о Чурилине: "Литературно он связан с Андреем Белым и — отдаленнее с кубо-футуристами. Ему часто удается повернуть стихи так, что обыкновенные, даже истертые слова приобретают характер какой-то первоначальной дикости и новизны. Тема его — это человек, вплотную подошедший к сумасшествию, иногда даже сумасшедший. Но в то время, как настоящие сумасшедшие бессвязно описывают птичек и цветочки, в его стихах есть строгая логика безумия и подлинно бредовые образы". Мнение другого критика: "Кликушество, затаенный и явный страх — от страха бьющиеся друг о друга слова, а меж них, мертвый, пугающий, лик поэта. Т. Чурилин в "Весне после смерти" заразил свои слова каким-то безумием, в котором он заставляет их биться, даже и в период расцветшей, и расцветающей "Весны".

"Вторая книга стихов" (М., 1918) более экспериментальна и футуристична по техническим приемам и отношению к языку.

Вышедшая много лет спустя третья книга — "Стихи Тихона Чурилина" (М., 1940) — далека от футуризма.

 

СТИХОТВОРЕНИЯ

 

Догадка

[1]

       Здесь кто-то уходил от солнца, от тепла,        К ветвям берёз, поближе к тени близкой.        По травяной тропе, примятой низко-низко,        Здесь кто-то шёл. А может быть и шла.        Шла медленно, не думая, устало,        К ветвям берёз — хотела видеть тень,        Хотела позабыть про раскалённый день,        И слабою рукой цветы в пути теряла.

1908, Новое Зыково

 

Васильки

[2]

       Васильки! — Но в плену — сердце ёкнуло.        Выкуп дан — выкуп взят, вот и около.        Город зол: к василькам небо ластится,        Ворожит дымом труб — пусть ненастится.        От вражды дымных труб скрою в горницу,        Обручу василькам грусть-затворницу.        Стены тихо тогда отодвинутся.        И поля, всё поля, в очи кинутся!

1908

 

Больная девушка

Первая

[3]

       Вся нежная, вся слабая — закутана в меха,        Закутана в огромные, смешные вороха.        И в них, уродах, лёжа, былинкою видна.        Такая неответная: как будто бы одна.        И когда веки сомкнуты, и когда взгляд открыт,        То никому неведомо — очнулась или спит.        Лишь видны неотлучные, и те не велики,        Дыхания неслышного туманные дымки.

1908

 

Больная девушка

Вторая

[4]

       Одна бредёт. В сторонке ото всех,        Среди берёз чернеется укором.        Среди берёз, украдкой — (словно грех)        Чего-то ищет робким-робким взором.        Так целый день — кому наперекор? —        В саду ли, в горнице — всё в особицу        Часами долгими мытарит робкий взор,        Похожая на пойманную птицу.

1909

 

Лепет

[5]

       Праздник зимний        Большой.        Сад разубранный в иней.        С неба нежные гимны,        На земле ветра вой.        Я любуюсь цветами,        Их касаюсь устами.        Фиалки-весталки        Какими-то снами темнеют…        О, веют как Вами… как жалки!        А вчера была ёлка!        Вот с ёлки иголка —        Подарок, вся в ржавой пыли.        Кукле в сердце вколи.        Нет у меня куклы, есть друг дорогой.        Ой…        Вкололась иголка,        Последняя ёлка.

1913

 

Без болезни, без стыда, мирно…

[6]

       Придёт мой день — положат в ящик голым.        И вот больничный, белый, бледный конь.        Отправят прах, расплывшийся дебёло,        В часовню, в тишь, где холод, мрак, и вонь.        И жёлтый гроб с неплотно легшей крышкой,        Другой одёр — огромный конь везёт.        И, вслед, безумный, видя, кличет: с Тишкой?        Покончил, сволочь, скверный свой живот!

 

Проводы

[7]

       Льёт солнце лучи. Ворчливо ключи        Открыли часовню насилу.        Стучи не стучи, не пустят, молчи,        Лежи — ещё рано в могилу.        Гнусавит дьячок — дадут пустячок,        И то ещё слава те Боже.        Из гроба торчок: чернеет клочок.        Не прядь, а клочок, от того же!        Закрыли лицо и сняли кольцо,        И синего нету сапфира.        Разбито яйцо — и смертно лицо,        И чёрная снята порфира.        Но веки его дрожат отчего?        Рука шевельнулася влево…        Не надо всего… Берите его.        Прощайся, ты, бледная Ева!        Посыпан песком большой белый ком.        Недвижимый, длинный, весь белый.        Ну был дураком, летал мотыльком,        Кому теперь дело до тела?        Кладите, готов. Хорош новый кров?        Ну, двигайте в чёрную печку.        Потише, покров… Приятных вам снов!        Эй, барышни, гасьте же свечку!

 

Конец клерка

[8]

       Перо моё пиши, пиши.        Скрипи, скрипи, в глухой тиши.        Ты, ветер осени, суши        Соль слёз моих — дыши, дыши.        Перо моё скрипи, скрипи.        Ты, сердце, силы все скрепи.        Скрепись, скрепись. Скрипи, скрипи,        Перо моё — мне вещь купи.        Весёлый час и мой придёт —        Уйду на верх, кромешный крот,        И золотой, о злой я мот,        Отдам — и продавец возьмёт.        Возьму и я ту вещь, возьму,        Прижму я к сердцу своему.        Тихонько, тихо, спуск сожму,        И обрету покой и тьму.

1913

 

Жар

[9]

       Красные огни.        Плывут от вывески гарни,        Светящейся — как угли ада:                   Отрада.        Вспомнилось гаданье мне,        Вспомнилось — тоскливо мне:             Туз — десятка пик!                  Жар велик,                  Жар во мне,                  — Весь в огне.        Сестра сон вспоминала — … выпал крепкий зуб.        Сестра всё мне сказала трепетаньем губ.             Плакала…             Рядом нищая заквакала:                  Ква, ква…             Разболелась голова, раскололась голова                  — Два меня.                  Плачу, стеня.             А-ааа, а-ааа, аа.             Качай, качай, качай — а то в сердце боль.                  Стук — солонка… просыпалась соль.             Подожди… подожди, подожди — сам умру, не неволь.

1914

 

Бездомный

[10]

       Мои залы — ночные бульвары.        Мои гости — ночные нечаянно пары.             Люблю чаять чёрные чары                       Ночи.             Люблю злые звёзд очи                       — Блестят.        Мётлы, как шлейфы ведьм, шелестят.             Хожу как мэр древней столицы.             На небе — Дева, на небе лица                       Из звёзд.        Кричат — голоса верещат, трещат — начался разъезд.             Скорей, бегом в бест!

1914

 

Смерть в лифте

[11]

       Подымается, подымается лифт             На четвёртый этаж.                  Я счастлив!             Тебе, к тебе! — счастливый раж                  Уже третий этаж.                       Вдруг — стоп!                       — Остановился.                            Лифт.                            Покрылся                                 Лоб             Холодным потом… я счастлив…                       В лифте один                                 Я.                       Динь, динь — динь…                       — Погребут меня                       Среди бела дня.                            А теперь                                 Я один. —             Остановился… — закрыта дверь. —                       Задыхаюсь теперь…                       Отко-ойте дверь!..                            Умираю…                       Баю, баю.                       Динь, динь-динь…                       Мёртвый в лифте один.

1914

 

Песенка

[12]

       Ах, дитя, ой, дитя, —        Чтой-то ты лежишь невесел,        Руки плетию повесил,        Глазки веками завесил,        Узкий стал в грудях,        Аааах!        Посмотри-ка на меня, —        Ах, сынок, ой, сынок,        Не подвинешь чтой-то ног,        Не раздвинешь рук твоих,        Ох, страшно их.        Камень-камнем ноги,        Руки влипли, чёрные, в дорогу.        Ах, дитя, ой, дитя, —        Был весёлый, ехал в Калиш.        Попрекнула те шутя:        Что-де зубы скалишь,        Чорта манишь!!        А теперь лежишь, лежишь,        — Ишь:        Обезьяной зубки скалишь.        Ай да Калиш, Калиш…

1914

 

Красная мышь

[13]

       На сносях ходила женщина                           Молодая.        Ах, купецкая дочь, не деревенщина        — Дорогая!        И раз, когда золотой таз солнца ярел на закате, догорая,        Увидела в комнате красной        Мышь.        Забилась в тоске опасной,            Ударила себя по брови прекрасной.        Потом тишь.        Родился ребёнок        В волосах чёрных                           Воронёнок?        У-у-у — вой ветров горных.        Ччччёрный, чёрнннный яррркий ягггнёнок.        И на брови у него, на правой — красный знак.        — Ттак!        Это красная, красная, красная мышь —        В красном доме какая тишь                           Умри ж!

<1914>

 

Слёзная жалоба

[14]

       Ой, пришел до нас червонный, наш последний час!        — Беспокоят очень нас        Немцы!        Пятеро убитых                           Сытых!        Ночью встанут станут в ряд.        Рыскать станут, сущий ад!        Рыщут, песенки свистят,             Бранью бранною костят                           Всех.                           Вас, нас!        Всю то ночь в саду гостят,        Испоганили наш сад,                           Садик.             Не поможет ваш солдатик,                           Ваш весёлый часовой.                           Ой!             Ваша милость повели        Немцев вырыть из земли,             А покаместь пусть солдатик        Нас дозором веселит.

1914

 

Гелиотроп

[15]

Цикл

 

I. Платье

 

       У няни платье — на праздник вспрянет        Из сундука, со дна — всё сон.        И шёлка шорох парадно грянет,        Старуший, вешний век виссон.        Ребёнок громко (и робко) спросит:        Скажи, какой это странный цвет…        Старуха сонно и строго скосит        Ответ — и цвета как будто нет.        — Гелеетроп!.. и с тёмным смехом        Покатит шар — в нём жуть и жар.        И чёрнобурым, червонным, мехом        Зардеет диво, шуршащий шар.

 

II. Рубашка

       Рубашка редкого шёлка,        Цвета Гелиотроп,        В дар дадена на ёлку        Тебе, мой отрок Отро.        И носит, и носит, и носит        Он каждый праздник её.        Снимут — сам и не спросит,        Забудет что ли её.        И немо няня седая        Смотрит в сундук (во гроб) —        Там мол, мирт съедая,        Щадит Гелиотроп.        Матери мирт мартоносный        Флёрдоранжевый креп.        И шёлк победоносный        Во тьме ещё боле окреп.        И носит и носит и носит        Отрок Отро свой гроб,        Покуда тьмой не скосит        Его Гелиотроп.

 

III. Духи

       На Пасху пир — сбирается старик:        Цепочку ценную на грудь, как царь нацепит.        Репейным маслом мажет (пусть горит!..)        Кружок свой рыжий — в солнце место целит.        Из недр несчётных вынул, выдал всё —        И вот флакон в руке, роскошный, тёмный.        Геелетроп!.. — и дух нюхнув, сосёт,        Сосёт, смакуя, грешник неуёмный.        Налил, нюхнув, несытые зенки,        Качает кругом рыжим, в красном масле.        Уж золотые злые огоньки        Танцуют в звеньях в цепи ценной, аспид!        Гелиотроп! — гори, темней, таи.        Пои всей тьмой, мири его со смертью.        Вздувайте вены смертным тем Аи,        Духи духов, — и киньте всё — предсердью!

 

IV. Цветок

       В палисаднике ледяном,        На куртине разрушенной,        Тёмным летописи сном        Расцветает цветок потушенный.        Лиловатою тьмой,        Краснобурым сплавом пламенным,        Цветёт цвет мой        Для руин красных каменных.        Няня ночью придёт        И польёт с приговорочкой.        А который кромешный год        На ней тлеют савана сборочки?        Никого, никого.        Только цвет поминанием.        Да отрок Отро дорогой,        Там, с печалью и воздыханием.

 

Откровение

[16]

       О скалы — скальте зубы вековые,        Застыли волны черноты на вас.        А небо радостное голубую выю        Подняло к солнцу.             Золотись, трава,        Ростите, рдейте, тёмные каштаны,        Кричите птицы, пойте соловьи.        Придёт к вам гость неновый, нежеланный,        Поднимет руки — розы две, в крови.        И скажет солнце: отдохни, сыночек,        Взыграет море: подойди сюда!        Венок весёлый из весенних почек        Подымет ветер.             И тогда, тогда        Потоком звёздным разольётся небо,        Заплачет море, помертвеет мир.        И встанет страшно, вся седая Ева,        В гремящих стонах отпевальных лир.

1916, Симферополь

 

Моцарт и пила

[17]

       У двери четыре руки        Играли Моцарта арс, —        Пылом золотой муки        Грелись лев, лань и барс. [19]        И ласково оскаливая пыл,        Пила воздушную пыль пила.        И лай ласковый стали пел        И музыка стоокрас была.        Бела, как горозный зор        И розовый и жолтый лик        Колебал бал — и лебедь зари        Отплескивал перья великие.        И Моцарт, оцарённый пилой,        Переливался в лязг, в язвы стали —        Пел так впервой        Из зияющей дали.

24–25 июня 1920

 

Песня об очереди

[20]

       О, черевья черева —        Животы, д'животы!        Черепа д'черепа,        Это, очередь, вот ты!!        И за водкой черёд        И за хлеб-б-бушкой!        Эзза печеньем, стоя, мрёт,        За вареньем, с сушкой!!        Череда д'череда —        Понедельник, середа.        День да месяц, да года!!        — Всё без малого вреда.        — Стоя, ждут, стоя, жрут,        Много их, много тут.        Возвратишься к жене        Скоро, скоро, скоро, скоро        И увидишь близ ней        Черед, черед, черед — гору!!!        — Очередь, очередь!!        О чёрт, с этим — умереть!!

1932

 

Песнь о Велемире

[21]

       Был человек в чёрном сюртуке.        В сером пиджаке — и вовсе без рубашки.        Был человек, а у него в руке        Пели зензиверы, тарарахали букашки.        Был человек, Пред земного шара,        Жил человек на правах пожара.        Строил дворцы из досок судьбы.        Косу Сатурна наостро отбил.        Умывался пальцем и каплей воды,        Одевался в камни немалой воды.        Лил биллионы распевов распесен,        А помер в бане и помер нетесно.                         Писал        Не чернилом, а золотописьмом.                         Тесал        Не камни, а корни слов.                         Любил                         Вер,                         Марий,                         Кать.        Юго — плыл,                         Наверно,        Неариец —                         Азиец,                         Знать.        Был человек, в мире Велемир,        В схиме Предземшар с правом всепожара.        И над ним смеялись Осип Эмильич,        Николай Степаныч и прочая шмара.        И только Мария и море-сине        Любили его, как жнея и пустыня.

1935

 

"По линии и по бокам бульвара…"

[22]

       По линии и по бокам бульвара        Чернеют жирные весною тротуары.        По линии, на середине всех бульваров,        Сияет снег в пушистых шароварах.        Зима — зима, зима — сама! сияет.        Весна — весна! Кричу сполна и я ей!        Земля жирна, колхозный сев начался,        И от усталости сам трактор закачался.        Мария Демченко за книгой тоже знает —        Сияет в севе родина родная!        И Кривонос на паровозе мчится,        С боков к нему всеобщий сев стучится.        И в кочегарах сам апрель лопатой        Шурует уголь, жирный и богатый.        Эх, жир весны, земли, асфальта, угля,        Какой ты тёплый! Славный! Свежий! Смуглый!

1935

 

Непогода

[23]

                            Затучилось,                             Закуталось,                             Захолодало.        Лишь на краю, на краюшке, пылала        Полоска красная — она одна, синь-порох, мало-мало        Мне лето красное с тобой напоминала.                             Измучилось                             Оно, взаукалось,                             Заголодало.                             Я не ропщу,                             Я не кричу,                             Не плачу, не рыдаю.        Я жить хочу для счастья и на краю родного края.        Я не умру, пока тебя не повидаю.        Я почтой песни сообщу,        Депешей сердце прикачу,        Чтоб простучало сердце:                             друг, не покидаю.

1937

 

Боляток*)

[24]

       Скудное платье,        Бедный платок.        Как ей не плакать —        Взял боляток        Милую дочку,        В свете одну,        Взял в одну ночку,        Взял и согнул.        Два мужичонка        На длинном шесте        В простынке ребёнка        Снесли и средь стен        Глухой высыпальни*)        Свалили на стол.        — Ещё бы ей парня,        А то одной что!        Угрюмая шутка,        Да так веселей —        Хотя и не жутко,        Да ночь на селе.        Потом закурили,        Повесив замок.        — Ну, хватит, побыли,        Пойдём-ка, браток.        А утром обмыла        Её дочиста,        Душистого мыла        Купила спроста.        И в руку платочек        На что-то дала.        Прощай, мой цветочек,        Недолго цвела.        Подушку оправив,        В гробу-то в плохом,        Зелёную траву        Наклала кругом.        Чтоб было помягче,        Получше там ей,        А то жёсток ящик        Без окон, дверей.        Сидит неподвижно.        Не камень, а мать.        И плача не слышно,        И слёз не видать.

1938

 

Портрет

[25]

       Изборождён не бороною,        Не плугом — трактором страстей,        Под бывшей сине-вороною        Волос вершиной — лоб чистей        И краше лба красавца Гете.        Лицо же грубо и темно,        Топорных рук с клише в газете        Злой оттиск, толстый, как бревно.        Лишь уши зодчий, как Растрелли,        Построив кружевом, — забыл        На голове, достойной тела,        А нос картофелиной вбил.        Спеша, он досутулил спину.        Ни роста не прибавил тут,        Ни мощности он Феба сыну.        Пусть уши антикой цветут!        Крадясь, выкрадывает старость        Волос слепительную синь,        А мозга солнечная ярость        Всё кружит сердце, Фебов сын.        И светятся виски седые,        Как зайчики двух зимних солнц,        Глаза же — солнца молодые,        Реальнейшая явь, не сон.

1939

 

Разлука

[26]

       Разлука ты, разлука,        Чужая сторона!        Никто нас не разлучит —        Ни горя борона,        Ни горя злая мука,        Ни горы и не кручи,        Ни дальняя страна.        Ни писем долгий ящик,        Забвения образчик.        И не твоя измена        Ударит в лоб безменом.        Ни то, что нет достатка,        Ни девка-супостатка,        И не моё коварство.        Не английское царство,        Не с Чемберленом бой,        Иль с кем с другим любой.        И не дымок отъездный,        Не километров бездна,        Не супостат кто мой,        Теперь кто там с тобой,        Кого целуешь в губы —        Не этим любовь губишь.        Идёт холодная зима.        Умрёт теперь любовь сама,        Как в углях огонёчек голубой,        Умрёт любовь сама собой.

 

[Из цикла "Погодья измена"]

[27]

       Раззеленелись, распушились        И раздушились тополя!        Отледенелись,        Вспетушились        И всполошились мая для!        И воздух июньским предбанником,        Прохладным, ну, послевыходным.        И ноги людские ходят странниками,        Вышагивая образом самым чудным.        А ночи светло-стройно спелись        И разбледнелись от луны.        А запах улиц такая прелесть!..        Чего не чуют одни жирные каплуны.        И ты не чуешь — от меня        Идёт какая лава.        Того не видишь, отменя        Во мне реальность пламенного дня.        Моя такая слава.        Родился в мае — майся, знай.        Но май советский — новый май:        Раззеленелись нежные сады и огороды,        Цветут республики, их целые народы,        Цветёт всяк сам, и я цвету с тобою,        Страна моя, цвету, как племя незабудок голубое.

1939

 

Август

[28]

             Попыхивает гроза.              Посверкивают глаза.        Медно-жёлтые, кошачьи-жёлтые, пустые.        А на небе беззвёздная пустыня.        А на земле какая теплота!        А на земле какая светлота!!        Москва, Москва — какая широта!!!        Москва, Москва — какая долгота!!!        И темноте двора есть дело —        Беречь, хранить и холить тело        Моё, своё,        С августом вдвоём.        И теплота, как дивный водоём —        Как в ванне в теплоте,        Как в ванне в темноте.        Вольготно в широте,        Неплохо в долготе!!!

1939

 

Август в конце

[29]

       И вот вам август-месяц в конце —        В дождях и в седых облаков кольце,        Голубая ярая Юга*) вода        Седые катит зимы года!        И вот вам северного лета венец:        Богульник (так!) в зелёном в болотном вине,        Пьяны: ягоды волчьи, брусника, грибы и лесная трава,        И звёзды, как яркие пьяные слова!!!        И вот вам хмель этой пьяной поры        От дождей, от болот, от болотной травы —        Это осень курит своё вино,        От которого сбесятся в час иной.        И небо, впавшее в сизую хмурь,        И Юг от ветров, от дождей и от бурь,        Богульник пьяный и мокрый насквозь,        И волк, забежавший сюда на авось.

1939

 

Отчего такой мороз?

[30]

       Свиреп, рассвирипел ещё как        Мороз и заскорузил щёки.        Дерёт, дерёт по коже щёткой,        А по носу — щёлк, щёлк, щёлк — щёлкает!        Мороз пылает — он не старец,        Он наш советский раскрасавец!        Людей по-нашему бодрит,        Лишь нос и щёки три, три, три!!        Он ветром северным "Седову"        Помог с братком обняться поздорову.        Ну, тут все выпили по малу,        Морозу ж капли не попало.        Всё по усам и растеклось        И превратилось во стекло.        Ну, тут мороз рассвирепелся,        Пары наддал и в холку въелся.        Да как пошёл щелкать по носу        И капитану, и матросу,        И гражданину СССР,        И мне, поэту, например.        Щелкал, щелкал, устал — и бросил.        А слёзы наши — заморозил.        Но это пиру не помеха:        Мы все и плакали от смеха.

1939

ДОПОЛНЕНИЯ  [38]

 

СТАРИННАЯ МЕЛОДИЯ

 

                   В горнице столь милой печечкою белой,                    В сумерках чуть виден кто-то за клавиром.                    От углов, уж черных, и от печи белой                    Веет отошедшим, да, прошедшим миром.                    Старый мир струится тихо под перстами.                    Старый мир являет виове прелесть звука.                    Кто-то за клавиром оживил перстами                    Дорогие думы Кавалера Глука.

1909. Крюково.

 

ПОСЛУШНИЦА

                   Вся в черном — легкая на световом, на белом.                    Идет и черным не пугает белизны.                    Идет, послушная, за тихим малым делом.                    Идет, не смотрит: явно видит сны.                    И тишина с ней, тихой, неотлучно                    Идет и бережно отсчитывает миг.                    А, рядом, тянется и тянется, докучно,                    Железок звяк ключей или вериг.

1908.

 

РУИНА

                  Красный дом — красный дом — красный дом.                   Это флюгер скрипит ржаво-рыжий.                   И в ответ, да, в ответ — о, с трудом —                   Вторит арфа Эола на крыше:                   Красный дом… красный дом, красный дом.                   Ведь весна! Да, весна, здесь весна —                   Ручейки разлилися как речки,                   И трава разноцветно роена.                   Блеют — где? — по утрам две овечки:                   Да, весна… да, весна, да, весна…                   Красный дом. Красный дом. Красный дом.                   Это дятел долбит по деревьям.                   Флюгер с арфою вторят, с трудом.                   И несется к весенним кочевьям:                   Красный дом, красный дом, красный дом!

1912.

 

МОЙ ТРАУР

                        Иду — цветной веселый сквер                         Уж издали благоухает,                         И вот — гусарский офицер                         Седой, нарядный, — отдыхает.                         На лавочке сижу в тени                         У плещущего вниз фонтана,                         Шумит вода и чуть звенит…                         Да, песенки про Калибана.                         Вот возле звонко смех вскипел.                         Бурлит, бежит ко мне задорно.                         Веселье… Если б я умел,                         Я веселился б так же, вздорно.                         Но странный средь цветных фигур,                         В руках держу я точно гробик,                         Обернутый мной в креп Гонкур                         Изящный и печальный томик.

1913.

 

КОНЕЦ КЛЕРКА

                        Перо мое пиши, пиши.                         Скрипи, скрипи, в глухой тиши.                         Ты, ветер осени, суши                         Соль слез моих — дыши, дыши.                         Перо мое скрипи, скрипи.                         Ты, сердце, силы все скрепи.                         Скрепись, скрепись. Скрипи, скрипи,                         Перо мое — мне вещь купи.                         Веселый час и мой придет —                         Уйду на верх, кромешный крот,                         И золотой, о злой я мот,                         Отдам — и продавец возьмет.                         Возьму и я ту вещь, возьму,                         Прижму я к сердцу своему.                         Тихонько, тихо, спуск сожму,                         И обрету покой и тьму.

1913.

 

НОВЫЙ ГОД

                            Елочный огарок горит                                В моей комнате.                             Любезно лар говорит:                                Укромно те?                             Лар, лар — сиди, молчи.                             О чем говорить в ночи                                Даже с тобой?                                Да. Да. — Бой                             Часов пропел два                                Раза.                             Открылись оба глаза —                             И лар                             Вновь немой самовар,                             А от огарка в комнате — яркий пожар.

 

В ДЕНЬ РАДОСТИ

                     Я смотрю в витрину антиквария                      — Там турецкий старый странный пистолет.                      Рядом шелк, дощечки для гербария,                      И чайничек, которому сто лет.                      Да — я думаю — в день радости Прекраснейшей,                      — Хорошо взять в руки этот старый пистолет.                      И во тьме, на дне, на дне ужаснейшем,                      Радостно смертельно побледнеть.                      Зазвонят звонками телефонными,                      Прибегут, поднимут прежде странный пистолет                      Запечатают печатями коронными.                      И останется один поэт.

1914.

 

МУЗЫКА НА ПАСХУ

                          Лад пева храмового,                           Лик великого леса-лепа,                           Хор громовой нехромого                           Хорового солепа.                     А пело беспрерывь рокотань-рокотунь,                     А тело белое беспрерывь гремело                     — О липе, о тополе, о туе                     — Гремль белый!                           Лилось, лилось, лилось                           Солепым солнцем целуясь днесь.                           И лев и лань и лось                           Веселясь, селились в целом бубне                                  Будни                                  — Буде.                                  Праздник                     Возгрянул, грянь, грянь, красник!

22 апреля 1918. Утро.

 

ПОЖАРЫ 

[40]

 

1

То солнце, не луна, взошло Как медь отсвечивая кровью. Взошло, горя и рдея зло, Не грея, не светя, в покрове. Дымов и облаков таких, Что видел лишь пожар московский, Когда француза мужики Огнем вздымали мужиковским!! То, север, от пожаров ты, Лесных, седых и домовитых, Кровавым солнышком пустым, Горишь весь день не деловито. А там луна взойдет, красна И стынет, горесть нагоняя. В дождях плыла твоя весна А лето в дыме обгоняем. А там и в деревнях пожар! И вдруг село зажглось, как сено!! Врагам и недругам не жаль Жилья, людей, лесов — измена. С головотяпством подружась Все жгут да жгут леса и траву! В неистовстве своем кружась, Огонь, гигантскую потраву Начав, кончает весь в дыму, Седой и рыжий, полоумен, И бешен! Крышкою тому, Кто слаб и квёл и тяжкодумен!

Сентябрь 38 Подосиновец

 

<2>

Зима это снег, силуэтный и нежный, Который любил я, сам осень бесснежная. Ночуя в повозке от инея белой, Кочуя по странам, весь в бедности смелой И видя, все видя, своими глазами — Как тянется труд, чернея слезами, Светя и цветя на одеждах, фигурах, На синих, на черных, на красных, на бурых, Своею! Крестьянской! Рабочею! Краской! И музыкой фуры, нежнейшей и тряской, Усталость свою запивал я досыта. Хоть трескались ноги, хоть тело разбито, Всегда повторяя рабочего сказ такой: — Страдаю зимою Озимым зерном С трясучкой немою, С готовой для собственной смерти серпом!

 

ПРОЩАНЬЕ С ЛЕТОМ

Сияет осень серо Еще не приходя, Еще приготовляясь, Уже тоску родя. Сияет небо серо, Как бы глаза бродяг И день возобновляясь Лохмат и хмур как як, И серым станет за ночь, как Лицо, за ласки мстя, Когда всю ласк вязаночку Рассыпет злой пустяк! Хоть брызнет масса солнца вся И кровь пойдет в подъем, Но тут же кровь поссорится С лохматым яком-днем. Вот осени сиянье Пребольное глазам, Вот хмурости зиянье, Разлуки голоса. Свернется кровь, замерзнет кров Морозом в волосах. Горбом легла в простынь сугроб Ты, серая краса.

ПЕРЕВОДЫ С ТАТАРСКОГО.

 

Чабан-Заде

ДУНАЙ РАЗЛИВАЕТСЯ

Дунай разливается с желчью и гневом, Рассердившись на свои бетонные ограды. Волнуется, шумит, вспенивается, — Толкает мост и грызет камни. Люди останавливаются на берегу, устремляют глаза, И недовольны: что с Дунаем? — Шестьдесят лет не было такого разлива И не выливался он за ограды. Те, для которых желания их святее всего, Мрачное лицо свое видят в твоем светлом лице. Они, себялюбцы, не знают тебя. — У тебя молодое бурно разливающееся сердце. Я видел тебя сегодня так вспененным — Груда пены перебросилась через громаду оград. Скажу открыто: сердце мое так же стремит разлиться И хлынуть за тысячелетнюю изгородь. Если б я, вспенясь, разлился и бурно потек, Я разрушил бы ограды всего человечества. Если б я извел свой народ из тесного озерца, Превращаясь в реку, я довел бы его до океана. Потом, утомясь, я остановился бы. А на камне надгробном моем прочли бы: слава богу, умер. Но на принесенном мной иле я оставил бы Нового Адама, Который построит дворец со своей Евой. И на черной иляной земле взрастут свежие цветы И новый народ встанет среди них. Дунай — ты увидишь, услышишь тогда, Вспомнишь в одну покойную ночь, Что не напрасно я стал на ровном твоем берегу. Не напрасно омыл темное свое лицо в твоих пенных водах.

 

Чабан-Заде

ТУЧИ, ТУЧИ

Тучи, тучи, Путешествующие тучи, До Чонгари, до Китая Добирающиеся тучи. — Возьмите меня тоже, чтоб открылось мое сердце, Чтобы мои слезы рассыпались на мой край. Тучи, тучи, Градовые тучи, Алым, зеленым, желтым Поясом опоясаны тучи. — Возьмите меня, полетим в далекие страны, К девушке, красавице, которая полотно свое белила в Салгире. Тучи, тучи, Умереть я хочу, После смерти, на небе Хочу я смеяться. — Возьмите меня, полетим к берегам морей. Чтобы вблизи посмотреть в лицо Венеры. Тучи, тучи, На камышевых озерах, В бесконечных степях, Где мерцают звезды. — Возьмите меня тогда, когда с громом, Стирая горы, спускаетесь к морю. Тучи, тучи, Откуда идете? О моей матери, о моей деревне Что вы знаете? — Скажите: вместе с вами мы тайно плакали, Вышли на путь, пожелтели, увяли. Тучи, тучи, Идите на Яйлу И если увидите мою Эсму, Поклонитесь ей от меня. — Омойте тихо слезные глаза моей матери. И поцелуйте ей руки, чтобы забыла она свое горе.

Будапешт 1919 г.

 

486. ПЕСНЯ

(Из повести: Последнее посещение)

[31]

                              О нежном лице                                     Ея,                               О камне в кольце                                     Ея,                               О низком крыльце                                     Ея,                               Песня моя.                            О пепле волос твоих,                            Об инее роз твоих,                            О капельках слез твоих                               Мой стих.                               Желто лицо                                     Мое.                               Без камня кольцо                                     Мое.                               Пустынно крыльцо                                     Мое.                               Но вдвоем,                               Ты и я,                               Товий и Лейя.                            Наша песня печальна, как родина наша.                            Наша чаша полна и отравлена чаша.                               Прикоснемся устами,                               И сожжем в ней уста мы,                                   Ты и я,                                   Товий — Лейя.                            Но печальна не песня, а радость в глазах.                            Но светлеет не радость — то снег в волосах.                            Но пестреет не луг наш — могила в цветах                                   Лицо ея.                                   Кольцо ея.                                   Крыльцо ея.                                   Счастливя.

1912

 

487. НОЧЬ

                     Нет масла в лампе — тушить огонь.                      Сейчас подхватит нас черный конь…                      Мрачнее пламя — и чадный дух…                      Дыханьем душным тушу я вдруг.                      Ах, конь нас черный куда-то мчит…                      Копытом в сердце стучит, стучит!

1912

 

488. ПОКОЙ

                    Да и шум, да и пляски печальные там.                     Но покой по теням там, по хвои цветам,                     Какой!                     И на лицах и черных старух и девиц молодых,                     Седых,                     Тени, тени покоя,                     Положила зеленая хвоя.                     Смерть? Да, да, да — долго, в долг,                     Бог дает жизни муки.                     Только вдруг — и холодные руки,                     Только вдруг — и колеблются силы,                     И, милый,                     Покой, о какой!

1913

 

489. ПЬЯНОЕ УТРО

                   Слабый свет — и колокола гул.                    Грустный звон — и вновь громадный гул.                         — Воскресенье.                         Неудавшееся бденье,                         Неудавшийся разгул, —                         Крови злой и шумный гул.                         Я — как страшный царь Саул,                         — Привиденье…                         Сухарева башня — как пряник…                         И я, как погибший Титаник,                              Иду на дно.                            Пора, давно… — и легко.                            Кикапу! Рококо…

1913

 

490. ОДИН

                      В форточку, в форточку,                       Покажи свою мордочку.                       Нет — надень прежде кофточку…                       Или, нет, брось в форточку марочку…                            Нет, карточку —                       Где в кофточке, ты у форточки, как на жердочке.                            Карточку!                            Нету марочки?                            Сел на корточки.                       Нету мордочки. Пусто в форточке.                       Только попугайчик на жердочке                               Прыг, прыг. Сиг, сиг.                       Ах, эта рубашка тяжелее вериг                            Прежних моих!

1913

 

491. ПОЛНОЧЬ НА СВЯТКАХ

                 Пламя лампы ласковой потухает: полночь.                  В каске, в маске, с плясками подступает полночь.                  Тихо-тихо-тихонько шла бы полночь, полночь.                  Прямо пряно-пьяною приступаешь, полночь.                  Вьюгой — ффьюю ты! — вьюгою попеваешь, полночь.                  Среброструнной домрою донимаешь, полночь.                  Балалайкой, лайкою, лаешь, лаешь полночь.                  — И ушла на кладбище — с пляской, в каске, полночь.                  Утро. Струны добрые домры — где ты полночь?                  Солнце светит, вечное, — где ты, где ты, полночь?                  Мёты взмёт, метельные, — засыпают полночь.                  О, могила милая, — где ты? где ты, полночь.

1913

 

492–493. В ФОТОЦИНКОГРАФИИ

 

1

СЪЕМКА С ПОРТРЕТА

 

                          Светлый свет                           Ярко брызнул на бледный                           Мой портрет.                           Вот теперь я, поэт,                              — Победный!                           Краски гордо горят.                           Маски мертво парят                           Вокруг, в темном пар_у_.                           Я, как царь на пиру —                           Желтый, синий, красный — как солнце!                           Стук-стук в оконце:                               Пора — угорите в пар_у_.                           Хлоп — захлопнули ларь.                              — Потух царь.

1913

 

2

ПРОЯВЛЕНИЕ

                       Маленькая мёртвая каморка                              Темная, как ад.                              Смотрим оба зорко:                        В кюветке — яд, туда наш взгляд.                              Вот…                        На черном радостном фоне — белый урод.                              Это я…                              — Жалит змея меня.                              Это ты.                              — Кряхтят в норе кроты.                        Как странно… как странно ново.                              — Слово:                              Ну, всё, — готово.                        Ах — угорели? Во тьме — нездорово.

<1915>

 

494. ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ

                           Степь, снег, свет                            Дневной.                            Весь в коре ледяной,                            Едет в кибитке поэт                            Больной,                            Путь последний свершает.                            Бледный, бледный,                            Безумец наследный.                            Кибитку качает…                            Свищет, ищет песню свою —                            Фффьюю…                            Степь, свет, снег белеет.                            В небе облак злой зреет                            — Буран.                            — Кучер пьян, Боже!                            Тоже свищет, свищет песню свою:                            Фффью, ффью.                            — Мой отец богатый выкрест.                            Страшный я сынок — антихрист!                            — Поэт поет — пьян?                            Веет, воет, бьет буран.                            На конях, в буран, безумец, едешь ты к отцу,                            К своему концу.

1913

Ефремов

 

495. ВАЛЬС У КОСТРА

                  Возле древней реки                   Догорает ночной костер.                   Вкруг поют, поют, поют мужики.                      И растет странный хор:                      — Подошел музыкант бродячий с мандолой.                   Подошел горький пьяница голый.                   Подошел мещанинишка кволый.                   Из кафе — vis-a-vis [37] — перешел стройный сноб с                                                                  виолой.                      Запела виола. Затрещала сладко мандола.                   Хор разлился вослед грустным вальсом: хей — холла…                   Завертелись вокруг мещанинишка с пьяницей голым.                   — Темп помчался, помчался, помчался.                         Закачался                   Пьяный пламень во древней реке.                         Закачался                   Огонечек со спичкой в дрожащей руке.                   В вальсе, в вальсе огонь закачался.                   Во реке, при руке — здесь и там, в фонарях вдалеке,                         — Вдалеке.

1913

М<осква>

 

496. ВО МНЕНИЯ

                    Урод, о урод!                     Сказал — прошептал, прокричал мне народ.                     Любила вчера.                     — Краснея призналась Ра.                     Ты нас убил!                     — Прорыдали — кого я любил.                     Идиот!                     Изрек диагноз готтентот.                     Ну так я —                     — Я!                     Я счастье народа.                     Я горе народа.                     Я — гений убитого рода,                     Убитый, убитый!                     Всмотрись ты —                     В лице Урода                     Мерцает, мерцает, Тот, вечный лик.                     Мой клик.                     — Кикапу!                     На свою, на свою я повел бы тропу.                     Не бойтесь, не бойтесь — любуйтесь мной                     — Моя смерть за спиной.

1914

 

497. КОНЕЦ КИКАПУ

                     Побрили Кикапу — в последний раз.                      Помыли Кикапу — в последний раз.                         С кровавою водою таз                         И волосы, его.                            Куда-с?                         Ведь Вы сестра?                         Побудьте с ним хоть до утра.                            А где же Ра?                         Побудьте с ним хоть до утра                            Вы, обе,                         Пока он не в гробе.                      Но их уж нет и стерли след прохожие у двери.                      Да, да, да, да, — их нет, поэт, — Елены, Ра,                                                              и Мери.                         Скривился Кикапу: в последний раз                         Смеется Кикапу — в последний раз.                            Возьмите же кровавый таз                            — Ведь настежь обе двери.

1914

 

498–499. В БОЛЬНИЦЕ

 

1

СЛУЧАЙ

 

                  В палатах, в халатах, больные безумные.                      Думают лбы —                         — Гробы.                   Душные души, бесструнные,                      Бурумные.                      Вот ночь.                   Вскачь, вскочь, пошли прочь                   К койкам-кроватям своим.                      Мир им,                      Братьям моим.                         Спят.                      Тихо струится яд,                   В жилах их — кровь течет вспять,                      От смерти, опять.                      Снятся им черти, ад.                         Ааааа!!..                   — Ды беги, кликни, что ежали…                  — Жарежали, жарежали, жарежали!!                      Игумнова!..                      Полоумнова!..                   Пошел, посмотрел, побледнел,                      Лоб ороснел:                      — Весь пол покраснел.

 

2

НА НОЧЬ ЗАЩИТА

                 В подушку-теплушку кладу игрушку — из мыла                                                        грушку.                     Образ Нины святой…                     Мамы портрет, дорогой…                        Другой…                        Ой —                     Артюхин лежит — глаза все видят.                     Ночью меня обидят.                        Подойдет.                        Тихо.                     Ножик в живот воткнет.                        Спи, Тихон.                        Не хочу!                     Не хочу — кричу палачу                        — Искариот!                  Ах — мама другая, рыгая, ругая, в белом халате,                                                      несет подушку.                     Ногой мне в живот                        — Вот!

1914

 

500. В ПРОВИНЦИИ

                        В чужом красном доме,                            В пустом,                         Лежу на кровати в поту и в истоме,                            Вдвоем.                    Привез извозчик девушку, легла со мной на одр.                    Бодрила и шутила ты, а я совсем не бодр.                            Пили вино                            — Портвейн.                            — Все холодн_о_.                    Катятся реки: Дон, Висла, Рейн.                    Портвейн разлился, тягучий и сладкий,                            Липкий.                          — Кошмар, кошмар гадкий.                            Съесть бы рыбки,                               Кваску…                       Пьяна ты, пьяна и своими словами нагнала                                                           тоску.                       Уснула — и платье свалилось со стула.                       О — смерть мне на ухо шепнула,                           Кивнула,                       И свечку задула.

1914

Из Вязьмы

М<осква>

 

501. СМЕРТЬ ЧАСОВОГО

                    У гауптвахты,                     Гау, гау, гау — уввв… — ах ты… —                     Собака воет глухо, как из шахты.                                  — Враг ты!                     Часовой молодой слушает вой.                                  Молодой —                                  Скоро ему домой.                                  К жене.                     А по стене… а по стене… а по стене                     Ползет, ползет, как тень ползет во сне,                                  — Враг.                                  Б — бабах                     — Выстрел — веселый вылетел пламень.                                  Бах —                                  Ответ,                                  Глухой.                                  Ой —                                  Светы…                     Гаснет, гаснет светлый мой пламень.                     Сердце твердо, как камень.                     Пламень мой… пламень…                                  Потух, темно.                     Снег скрипит… коня провели — к мертвым                                                        Ноо! но…

1914

 

502. ВТОРАЯ ВЕСНА

                           Прощай, Ра!                                 — Солнцу.                            Прощай, Ра!                                 — Рахили.                       Потемнело крошка-оконце                            — Щель в могиле.                               Стемнело..                       А солнце… о, солнце!.. а жизнь оживела                            — В весеннем пуху.                            Весна наверху.                                 Весна…                       Я чую: немеет, немеет десная.                            Прощайте, Надежда —                                 Надежде,                                 (как прежде)                       Урод умирающий, нежный невежда,                          У которого сгнила вся одежда.

1914

 

503. ПЬЯНЫЙ

                    Средь ночи, во тьме, я плачу.                               Руки в крови…                         Волосы, платье — в ёлочных блёстках.                         Я болен, я болен — я плачу.                               Как много любви!                     Как жёстко, холодно, в ёлочных блестках                               Шее, телу…                               Окно побледнело.                     Свет, скажи им — ведь руки в крови —                               — Я убил от любви.                     Ах — гудок в мозг, в слух мне врезался.                               Я пошутил — я обрезался.

<1915>

 

504. ПЕРВЫЙ ГРЕХ

                    Первый грех против марта — мертвею.                     О, маца мертвородная, страшно….                     Светлый свет позабывчиво вею                     Снова, снова, — на новые брашна.                     Миртом март, помертвев, покрываю.                     Милый мирт мой — ты лавр жестколистный.                     Знает сердце: (скрывает) — срываю                     Я последний аканф нелучистый.

<1916>

 

505. ПУСТЫНЯ

                       Монах да мох да холм да хомут.                        Тому да в омут ут_о_мой,                        Утонуть, — а то ну ото смут —                        Уд _о_ морь!                        Тому тонуть в песке вблизке.                        И с кем говорить? с рыбой?                        Вино иное йнеить в виске —                        А гол с голубой глыбой?                        Обол лобовой, Бог с тобой,                        — Волной вольну голубой!

1918

 

506. ВЫВОЗКА ВОЗА

                   Золотое голодное волокло —                    Холодость, младость: благовест, воск.                    И вот, тово, — морок: волоком                          Около выполз воз.                    Заворачивай, старче черт!..                    Короче, короче, коростовой: гроба!!                          Черен                    Воз, как кости там черные города.                    А дор_о_ги, рад_о_гой родимец: гряяязны.                    Алюдищщи! рогаты, грооозны.                    А мы сами, кормилец, — тлим же за ны.                    И заныло, заскрипело, запело: хорохоррррыы                    И воз — и возец — и кости-город_а_: —                                            до горы — да гори!!!

Апрель 1918

 

507. ОРГАН — ХОРУ

                Океан пьяный! трезвые вей сейчас.                 Перезвон на тризные скирды, на кики, кикиморы                                                             мора.                 _О_ра, народ, органный лад — гармоник гой исчах.                 Вой и вой и ваи конца — _о_ра, ора, ора!!!                              Сахар!! — хор.                              Хлеб!! — хор.                              Свет!! — вой, вой,                         И от дров гром гробный свой.                      Саваны шейте, шеи готовь,                      Топоты в тину вдавите.                      — Это новь                      Дети, вдовицы.                 А птичьи тики да токи часов,                 А сов по ночам лопот…                 Готовьте, готовьте святой засов                 Чтоб друга и другу не слопать.

Апрель 1918

 

ПРИМЕЧАНИЯ

Настоящее издание впервые представляет под одной обложкой произведения практически всех поэтов, входивших в футуристические группы, а также некоторых поэтов, работавших в русле футуризма. Большинство текстов, опубликованных в малотиражных и труднодоступных изданиях, впервые вводится в научный обиход. Естественно, при составлении и подготовке текстов возник ряд сложных проблем, обусловленных характером материала. Русский литературный футуризм — явление чрезвычайно разнородное в идейно-эстетическом плане.

Кроме наличия в футуризме нескольких групп, весьма существенно отличавшихся друг от друга, внутри самих этих групп в большинстве случаев не наблюдалось единства, а совместная деятельность поэтов часто носила случайный характер.

В книгу включены произведения, опубликованные в 1910–1922 годах, — именно этими датами можно определить период существования русского литературного футуризма (в 1910 году вышли первые футуристические альманахи "Студия импрессионистов" и "Садок судей", 1922-й — год смерти В. Хлебникова, прекращения существования последней футуристической группы "Центрифуга" и рождения Лефа). Исключением являются некоторые стихотворения И. Северяниным, поэта, первым из футуристов вошедшего в большую литературу, первым употребившего в русской литературной практике термин "футуризм" и чье раннее творчество уже обладает ярко выраженными чертами футуризма северянинского типа, а также несколько произведений В. Хлебникова и И. Зданевича, датированных 1922 годом, но опубликованных в 1923 году.

Главный вопрос, который пришлось решать при подготовке текстов к публикации, — вопрос текстологический.

Составители сборника руководствовались стремлением представить русскую футуристическую поэзию в первозданном виде, такой, какой ее знали читатели-современники. Произведения даются по первой публикации, без позднейшей правки (для большинства произведений, ввиду отсутствия переизданий, первая публикация и является каноническим текстом). Однако, учитывая специфику многих футуристических изданий, приходится признать, что в полной мере задача воспроизвести "живой" футуризм невыполнима и ряд существенных потерь неизбежен. Так, литографические книги, где тексты давались в рукописном виде и поэзия сочеталась с живописью, адекватному переводу на типографский шрифт, естественно, не поддаются. Поэтому пришлось отказаться от включения в настоящий том некоторых произведений или в некоторых, исключительных, случаях, давать вторые публикации (большинство стихотворений Божидара, отдельные произведения Н. Асеева).

Орфография текстов приближена к современным нормам (учтены реформы алфавита и грамматики), но разрешить проблему орфографии в полной мере не предоставляется возможным. Кубофутуристы и поэты группы "41Ј" декларировали нарушение грамматических норм как один из творческих принципов. Случалось, что они приветствовали и типографские опечатки. В произведениях "крайних" (А. Крученых, И. Терентьев) отказ от правил имеет такой очевидный и демонстративный характер, что любая редакторская правка оборачивается нарушением авторского текста. Но и во многих других случаях (В. Хлебников, Д. Бурлюк и др.) практически невозможно дифференцировать намеренные и случайные ошибки, уверенно исправить опечатки. Поэтому за исключением правки, обусловленной реформами последующего времени, орфография в произведениях кубофутуристов и поэтов группы "41Ј" сохраняется в авторском (издательском) варианте. Очевидные орфографические ошибки и опечатки исправляются, за отдельными исключениями, в текстах поэтов других групп, не выдвигавших принципа "разрушения грамматики".

Что касается пунктуации, то она во всех случаях сохраняется без правок, соответствует принятым в настоящем издании принципам воспроизведения текстов.

"Ночь в Галиции" В. Хлебникова, "Владимир Маяковский" В. Маяковского, "Пропевень о проросля мировой" П. Филонова и произведения Н. Чернявского ввиду особой важности изобразительной стороны их издания или практической невозможности привести их в соответствие с современными грамматическими нормами воспроизведения даются в настоящем томе репринтным способом.

Настоящее издание состоит из следующих разделов: вступительная статья, "Кубофутуристы", "Эгофутуристы", "Мезонин поэзии", ""Центрифуга" и "Лирень"", "Творчество", "41Ј", "Вне групп", "Приложение", "Примечания".

Порядок расположения шести разделов, представляющих творчество футуристических групп, обусловлен хронологической последовательностью образования групп и их выступления в печати. При расположении авторов внутри этих разделов неизбежна некоторая субъективность: учитывались место, занимаемое поэтом в группе, его вклад в футуристическое движение, Mорганизаторская деятельность. В случае, если поэт участвовал в деятельности нескольких групп (А. Крученых, Н. Асеев, С. Третьяков, К. Большаков и др.), его произведения включены в раздел группы, где состоялся его футуристический дебют. Исключение сделано для С. Боброва, В. Шершеневича и Р. Ивнева, опубликовавших свои произведения в эгофутуристическом издательстве "Петербургский Глашатай", но сыгравших определяющую роль в "Центрифуге" (Бобров) и "Мезонине поэзии" (Шершеневич).

Произведения каждого автора расположены в хронологическом порядке по авторскому указанию даты. При отсутствии авторской датировки дата указывается по первой публикации — в этом случае она дается в угловых скобках, обозначающих, что произведение написано не позже указанного срока.

Подборке произведений каждого автора предпослана справка-портрет, целью которой является не столько изложение биографических сведений, сколько освещение участия данного поэта в футуристическом движении. Тем более не входит в задачи издания изложение жизненного пути авторов, чье поэтическое творчество либо имело эпизодический характер (В. Шкловский, Р. Якобсон и др.), либо в главных своих чертах определилось вне футуризма (Б. Пастернак, Г. Шенгели и др.).

В раздел "Вне групп" включены произведения авторов, не примыкавших к конкретным футуристическим группам, но считавших себя футуристами, либо поэтов, чье творчество близко поэтике футуризма. Раздел не исчерпывает списка авторов, которых можно в него включить.

В раздел "Приложение" вошли основные манифесты и декларации футуристических групп. Порядок расположения текстов соответствует поэтическому разделу.

Примечаниям к текстам предшествует список условных сокращений названий индивидуальных и коллективных футуристических сборников и других изданий, в которых принимали участие футуристы, а также критических работ и мемуарных книг, выдержки из которых приводятся в примечаниях.

Примечание к отдельному произведению начинается со сведений о его первой публикации; затем, после тире, указаны последующие издания, отразившие эволюцию текста; указание лишь одного источника означает, что в дальнейшем текст не публиковался или не подвергался изменениям. В случае, если текст печатается не по первой публикации, указание на источник публикации предваряется пометой: "Печ. по".

В историко-литературном комментарии даются сведения о творческой истории произведения, приводятся отзывы критиков и мемуаристов. Завершает примечание реальный комментарий, раскрывающий значение отдельных понятий и слов, а также имен собственных, встречающихся в тексте.

В примечаниях учтены и частично использованы комментарии к разным изданиям поэтов-футуристов, выполненные Р. Вальбе, В. Григорьевым, Т. Грицем, Р. Дугановым, Е. Ковтуном, В. Марковым, М. Марцадури, П. Нерлером, Т. Никольской, А. Парнисом, Е. Пастернаком, К. Поливановым, С. Сигеем, Н. Степановым, А. Урбаном, Н. Харджиевым, Б. Янгфельдтом.

Список условных сокращений, принятых в примечаниях

ВКС — Чурилин Т. Вторая книга стихов. М.: Лирень, 1918

ВнС — Чурилин Т. Весна после смерти: Стихи. М.: Альциона, 1915

ММ — Московские мастера: Журнал искусств. М.: Московские мастера, 1916

Тихон Чурилин

486. ВнС.

487. ВнС.

488. ВнС.

489. ВнС. Я — как страшный царь Саул, / — Приведенье… Саул — первый царь израильско-иудейского государства (конец X! в. до н. э.). Возможно, аллюзия на эпизод из Ветхого Завета, описывающий встречу царя Саула с усопшим пророком Самуилом (Царств 1; 28). Сухарева башня — башня, сооруженная в Москве по инициативе Петра I (архитектор М Чоглоков). Титаник — крупнейшее пассажирское судно начала XX в., затонувшее в 1912 г. в результате столкновения с айсбергом. Кикапу — представитель одноименного племени североамериканских индейцев; у Чурилина — имя персонажа (по-видимому, автобиографического) нескольких ст-ний, а также повести "Конец Кикапу" (М., 1918). Рококо — см. примеч. 283.

490. ВнС.

491. ВнС. Святки — период между Рождеством и Крещеньем.

492–493. ВпС. Кюветка (франц. cuvette) — плоская прямоугольная ванночка, применяемая в фотографии для проявления и обработки негативов и диапозитивов.

494. ВнС. Эпиграф — начальная строка первой главы романа А. С. Пушкина "Евгений Онегин". Выкрест — обращенный в православную веру иноверец.

495. ВнС.

496. ВнС. Ра (егип. миф.) — бог солнца; одновременно Ра — женский персонаж в поэзии Чурилина автобиографического или библейского содержания (см. No№ 497, 502). Готтентот — см. примеч. 334. Кикапу — см. примеч. 489.

497. ВнС. В своих воспоминаниях Т. Лещенко-Сухомлина называла прототипов ст-ния: "Елена — это Бронислава Иосифовна Корвин-Круковская — жена Тихона Чурилина.

Ра — бог Ра — это сам Тихон.

Мэри — это Марина Ивановна Цветаева, которая в ту пору совместной ранней их молодости очень была влюблена в Тихона. "Версты" посвящены ему-он в стихах о разбойнике" (ЛещенкоСухомлина Т. Долгое будущее. М., 1991. С. 69). Кикапу — см. примеч. 489. Ра — см. примеч. 496.

498–499. ВнС. 2. Нина — святая, просветительница Грузии.

500. ВнС.

501. ВнС.

502. ВнС. Ра — см. примеч. 496. Рахиль — в ветхозаветной Книге Бытия вторая жена патриарха Иакова, мать Иосифа (Быт.; 29).

503. ВнС.

504. ММ. Маца (др. — евр.) — тонкие сухие лепешки из пресного теста, которые иудаизм предписывает есть верующим в дни Пасхи. Брашно — пища. Мирт (греч. mirtos), лавр (лат. laurus), аканф (греч. akantha) — растения, имеющие культовое значение.

505. ВКС. Утома — усталость. Уд (устар.) — удочка или часть тела (рука, нога, половой член). Ииеить — покрываться инеем. Обол (греч. obolos) — монета в Древней Греции; по представлениям древних греков, обол служил платой за переправу через реку в загробном царстве.

506. ВКС.

507. ВКС. Кикимора (вост. — слав. миф.) — злой дух дома.

 

СТАТЬИ

 

Сергей БИРЮКОВ

Тихон Чурилин. Стихи. Рисунки Натальи Гончаровой. Издание подготовил Арсен Мирзаев. Madrid: Ediciones del hebreo Errante, 2010

В Тамбовской областной библиотеке имени Пушкина мне вручили замечательную книжку «Тамбовские даты, 2010 год». Открываю на майских страницах, всегда ведь интересно, кто тут рядом. А рядом-то оказывается Тихон Васильевич Чурилин! Днем раньше, 17 мая. И лет 125. А автору этих строк — днем позже — но несколько меньше.

Но это все ради затравки.

К тому, что в большом долгу мы и перед Тихоном Чурилиным, и перед его потенциальным читателем, и перед культурой в целом. Поэт, прозаик и драматург, которого Марина Цветаева называла гениальным, а Велимир Хлебников включил в число избранных Председателей Земного Шара, остается фактически неизданным. Его первая книжка стихов 1915 года «Весна после смерти» с гравюрами гениальной художницы Натальи Гончаровой была встречена очень сочувственно. В 1918 году выходит «Вторая книга стихов» и роман «Конец Кикапу», также вызвавшие интерес в литературном мире. Но в дальнейшем фортуна оставляет его навсегда. Даже уже вышедшая в 1940-м году книга стихов, составленная из произведений 30-х годов, не доходит до читателя. В 1946 году поэт умер в психиатрической больнице.

И… долгое забвение. Помнили только сугубые знатоки. Лишь в 80-90-е годы начинают появляться отдельные перепечатки и публикации из неизданного.

Петербургский поэт и исследователь Арсен Мирзаев давно и основательно занимается творчеством Чурилина. В том числе он сделал одну из самых интересных публикаций в журнале «Футурум АРТ». И вот наконец в Мадриде вышла ПЕРВАЯ после долгого забвения книга Тихона Чурилина. Книга небольшая по объему, но из тех, что томов премногих тяжелей.

Арсен Мирзаев составил книгу из неопубликованных стихов 1914–1920 гг., извлеченных из архива Рукописного отдела Российской национальной библиотеки (только одно стихотворение было опубликовано в далеком 1916 году). Книга проиллюстрирована графикой любимой художницы Чурилина Натальи Гончаровой. В компрессивном предисловии

А. Мирзаева представлен жизненный и творческий путь поэта. Издание выполнено мастером рукотворной книги Михаилом Евзлиным.

В 1915 году Николай Гумилёв, откликаясь на первую книгу Чурилина, писал, что «в его стихах есть строгая логика безумия и подлинно бредовые образы». Эффектное определение, основанное очевидно на известном факте, что Чурилин до выхода книги побывал в психиатрической лечебнице. Однако, если не знать этого факта (при том, что поэты, конечно, безумцы), а просто читать стихи, то можно обнаружить совсем другую логику — логику словоизвития, породнения слов по фонетическому совпадению, тому, что позднее назовут паронимической атракцией. Гумилёв правильно замечал сближение с поэтикой Андрея Белого, кубо-футуристов. Чурилин находился в центре этой стихии взметенного слова, и он по-своему стихию превращал в стихи. А когда такое происходит, то есть не просто пишутся так называемые «качественные стихи», а сама стихия обнаруживает себя через посредство избранного поэта, то получается так, как в данном случае. При этом сам автор — Тихон Чурилин — со всей очевидностью осознавал свое, говоря, высоким слогом, предназначение. Об этом свидетельствует, в частности, уникальная графика многих стихотворений.

В качестве примера приведем один из текстов, вошедший в книгу:

ОБРУЧЕНИЯ КРУГ МУЧЕНИКОВ

I И обручъ об руку указъ на казнь. А зной — на зиму и мэку мука. У каждого жажда простая, — Икар, знай: Растоп воску! и броско на камни.              На камение! о меня              Разбрызгаешься частями. И стянутся новые сугробы, обменять              Век на час с костями.                                      А двое                          Овеют веером зурю.                                      Ад воет                          Из недр деревянного горя.

Август 1918 г.

Безусловно, Чурилин владел даром укрощения стихий. Но он прислушивался к ним и прокладывал для них новые пути, часто отличные от кирпичиков строф.

Книга открывает нам возможности более пристального и интимного общения с текстами Чурилина.

Появляется надежда, что Чурилин войдет в тот минимаксимум, который необходим современному поэтическому сообществу.

 

17 мая — 125 лет со дня рождения

ТИХОНА ВАСИЛЬЕВИЧА ЧУРИЛИНА

(1885–1946)

Имя поэта серебряного века Тихона Чурилина встречается, хоть и редко, в энциклопедиях, некоторых словарях и книгах — в частности, в книге Николая Гумилёва «Письма о русской поэзии», где дана достаточно высокая оценка его творчеству:

«Стихи Тихона Чурилина стоят на границе поэзии и чего-то очень значительного и увлекающего. Издавна повелось, что пророки вкладывают в стихи свои откровения, моралисты — свои законы, философы — свои умозаключения. Всякое ценное или просто своеобразное мироощущение стремится быть выраженным в стихах. Причины этого было бы слишком долго выяснять в этой короткой заметке. Но, конечно, это стремление в большинстве случаев не имеет никакого отношения к поэзии.

Тихон Чурилин является счастливым исключением. Литературно он связан с Андреем Белым и — отдалённее — с кубо-футуристами. Ему часто удаётся повернуть стихи так, что обыкновенные, даже истёртые слова приобретают характер какой-то первоначальной дикости и новизны. Тема его — это человек, вплотную подошедший к сумасшествию, иногда даже сумасшедший. Но в то время, как настоящие сумасшедшие бессвязно описывают птичек и цветочки, в его стихах есть строгая логика безумия и подлинно бредовые образы».

Как лучшее стихотворение в книге — а речь идёт о сборнике «Весна после смерти», изданном в 1915 году, — Гумилёв отмечает «Конец клерка»:

Перо моё, пиши, пиши, Скрипи, скрипи в глухой тиши. Ты, ветер осени, суши Соль слёз моих — дыши, дыши. Перо моё, скрипи, скрипи, Ты, сердце, силы все скрепи. Скрепись, скрепись. Скрипи, скрипи, Перо моё, мне вещь купи. Весёлый час и мой придёт — Уйду наверх, кромешный крот, И золотой, о, злой я мот, Отдам — и продавец возьмём. Возьму и я ту вещь, возьму, Прижму я к сердцу своему. Тихонько, тихо спуск сожму И обрету покой и тьму.

«Хочется верить, — заканчивает свой отзыв Н. Гумилев, — что Тихон Чурилин останется в литературе и применит своё живое ощущение слова, как материала, к менее узким и специальным темам».

Кто же такой Тихон Чурилин? Из скупых сведений Краткой литературной энциклопедии узнаём, что Тихон Васильевич Чурилин родился в 1885 году в городе Лебедяни Тамбовской губернии (ныне Липецкой области). Учился в Московском Коммерческом институте и Московском университете. Был актёром Камерного театра, участвовал в гражданской войне в Крыму. В 1916–1918 годах сблизился с футуристами, автор нескольких прозаических произведений. Умер в Москве в 1946 году.

Несколько эпизодов из жизни поэта встречаются в книге А. Саакянц, посвящённой творчеству Марины Цветаевой, назвавшей Чурилина «гениальным поэтом». Они познакомились в 1916 году, через год после выхода чурилинского сборника «Весна после смерти». Иллюстрировала книгу художница Наталья Гончарова, о которой Цветаева впервые услышала от Чурилина. Много лет спустя, уже за границей, она встретится с Гончаровой и посвятит ей один из лучших своих очерков, вспомнит в нём о Тихоне Чурилине.

«В первый раз я о Наталье Гончаровой — живой — услышала от Тихона Чурилина, поэта. Гениального поэта… Ему даны были лучшие стихи о войне, тогда мало распространённые и не оценённые. Не знают и сейчас…».

Скорее всего, Цветаева имела в виду стихи Чурилина 1914 года. Вот одно из них:

Смерть часового У гауптвахты, Гау, гау, гау, — увв… — ах ты… — Собака воет глухо, как из шахты. — Враг ты! Часовой молодой слушает вой. Молодой — Скоро ему домой. К жене. А по стене… а по стене… а по стене… Ползёт, ползёт, как тень ползёт во сне, — Враг. Б-бабах. — Выстрел — весёлый вылетел пламень. Бах — Ответ. Глухой. Ой — Светы… Гаснет, гаснет светлый мой пламень, Сердце твёрдо, как камень. Пламень мой… пламень… Потух, темно. Снег скрипит… коня провели — к мёртвым. Ноо! но…

«Был Чурилин, — вспоминает Марина Цветаева, — родом из Лебедяни, и помещала я его в своём восприятии между лебедой и лебедями, в полной степи.

Гончарова иллюстрировала его книгу «Весна после смерти»…

Стихи Чурилина — очами Гончаровой.

Вижу эту книгу, изданную, кажется, в количестве всего двухсот экз. Книгу, написанную непосредственно после выхода из сумасшедшего дома, где Чурилин был два года. Весна после смерти. Был там стих, больше говорящий о бессмертии, чем тома и тома:

Быть может — умру, Н а в е р н о воскресну!»

Когда Марина Цветаева встретилась с Тихоном Чурилиным, ему было чуть за тридцать, ей — двадцать четыре. Ссылаясь на сестру Марины — Анастасию Цветаеву, на текст, не вошедший в известное издание её «Воспоминаний», литературовед А. Саакянц воспроизводит в своей книге словесный портрет Тихона Чурилина, каким его увидели сёстры: «…черноволосый и не смуглый, нет — сожжённый. Его зеленоватые, в кольце тёмных воспалённых век, глаза казались черны, как ночь (а были зелёно-серые). Его рот улыбался и, прерывая улыбку, говорил из сердца лившиеся слова, будто он знал и Марину, и меня… целую уж жизнь, и голос его был глух… рассказывал колдовскими рассказами о своём детстве, отце-трактирщике, городе Лебедяни… и я писала в дневник: “Был Тихон Чурилин, и мы не знали, что есть Тихон Чурилин, — до марта 1916 года”».

Поэзия Чурилина оказала несомненное влияние на творчество Цветаевой, что видно по её стихам, написанным в том же, 1916 году, особенно по тем, которые прямо обращены к Чурилину: «Не сегодня — завтра растает снег…», «Ещё и ещё — песни…», «Не ветром ветреным…». Не только ломкой ритма, то есть формой, но и содержанием напоминают они чурилинские строки, в которых царствует ночь, воспевается смерть.

* * *

Окна распахнула — суета, суета… И яркие, огнистые Предпраздников цвета!.. А у меня в комнате чёрная зима! — Копоть, копоть, копоть… То-то будут бесы хлопать, Да в ладоши — Стуком ночью донимать. Ах, неровно буду ночью я дышать — Словно тёмный тать… Оперлась на локоть. Как черна моя кровать, Душно, душно спать…

Это Тихон Чурилин. А вот какими стихами ответила ему Цветаева на его подарок: первый экземпляр своего первого сборника, определённый поэтом для покойной матери, он подписал Цветаевой: «Повторением чудесным, наследием нежнейшим передаётся живой, живущей Матери, Любови, Другу Марине Цветаевой невозможностью больше (дать). Аминь…».

* * *

Голуби реют серебряные, Растерянные, вечерние… Материнское моё благословение Над тобой, мой жалобный Воронёнок. Иссиня-чёрное, исчерна — Синее твоё оперение. Жёсткая, жадная, жаркая Масть. Было ещё двое Той же масти — Синей молнией сгасли! — Лермонтов, Бонапарт. Выпустила тебя в небо: Лети себе, лети, болезный! Смиренные, благословенные Голуби реют серебряные, Серебряные над тобой.

Тихон Чурилин посвятил Марине Цветаевой автобиографическую прозу «Из детства далечайшего», отрывки из которой были напечатаны в 1916 году в московском альманахе «Гюлистан». Мартовской встречей с Цветаевой навеяна и фантастическая повесть «Конец Кикапу», написанная в жанре ритмической прозы.

Более подробные сведения о жизни и творчестве Тихона Чурилина удалось узнать только из материалов ЦГАЛИ. Вот что пишет о себе сам поэт:

«Чурилин Тихон Васильевич, родился 30 (17) мая 1885 года в г. Лебедяни, Тамбовской губерн. Мать — Александра Васильевна Ломакина, купеческая дочь г. Ефремова, Тульской губ. — дала особое чувство (чувствительность) к музыке и ритму, слову… Отец — еврей, провизор, наделил большой физической сопротивляемостью. Был усыновлён, как родившийся под его кровом, Лебедянским купцом Василием Ив. Чурилиным, мужем матери…».

Значит, Чурилин — фамилия отчима. В «биографо-производственной» анкете опять же рукой самого Тихона Васильевича после фамилии Чурилин в скобках написано: «Тихон Цитнер». И дальше — не менее интересные сведения: после окончания местной гимназии будущий поэт порывает с отчимом и уходит из дому. В 1904 году он уже в Саратове, где занимается революционной работой.

Первые публикации Чурилина были ещё в 1897 году — две корреспонденции в «Тамбовских губернских ведомостях»: о погоде и о спектакле «Вторая молодость». А стихи впервые были напечатаны в 1908 году в литературном приложении к «Ниве».

Разнообразен список любимых авторов, приведённых Чурилиным в анкете: Дюма, Андерсен, Пушкин (проза), Лермонтов (стихи), Золя, Достоевский Чехов, Гончаров, Гоголь, Лесков.

О личной жизни в анкете — две строки: «Женился: в 19 лет» и «В 1916 году встреча с худ. Коменской Пр. О. и брак с ней до сих пор». Слова «2-я жена», написанные в скобках, зачёркнуты. Но, Коменская, действительно, вторая жена, поскольку, как указывает сам Чурилин, женился он в 19 лет, то есть в 1904 году, а с Коменской встретился в 1916-м.

Видимо, и этот брак был недолгим, так как в книге Т. И. Лещенко-Сухомлиной «Долгое будущее» (Москва, «Советский писатель», 1991) на многих страницах, посвящённых Чурилину, постоянно упоминается его жена — Бронислава Иосифовна Корвин-Круковская:

«Звонила поэту Николаю Тихонову, в среду передам ему полученное мною письмо Тихона Чурилина об издании чурилинских стихов. Надо было сделать это раньше. Тихонов очень любезно откликнулся…

Тихон Чурилин оказался тем самым поэтом, который когда-то написал «Кикапу», а мы… в 1922–1923 годах твердили эти стихи беспрестанно:

Помыли Ки-ка-пу в последний раз, Побрили Ки-ка-пу в последний раз, С кровавою водою таз — И волосы его куда-с? Ведь вы — сестра, Побудьте с ним хоть до утра, Побудьте с ним вы обе, Пока он не во гробе. Но их уж нет, И стёрли след Прохожие у двери. Да, да, да, да, их нет, поэт, — Елены*, Ра** и Мэри***… Помыли Ки-ка-пу в последний раз, Побрили Ки-ка-пу в последний раз, Возьмите же кровавый таз — Ведь настежь обе двери!

Сноски Татьяна Ивановна Лещенко-Сухомлина расшифровывает так: «Елена — это Бронислава Иосифовна Корвин-Круковская — жена Тихона Чурилина. Ра — бог Ра — это сам Тихон. Мэри — это Марина Ивановна Цветаева, которая в ту пору совместной их ранней молодости очень была влюблена в Тихона. “Вёрсты” посвящены ему — он в стихах о разбойнике».

С последним утверждением трудно согласиться: во-первых, что значит «в ту пору совместной их ранней молодости»? Уже упоминалась здесь дата встречи Цветаевой и Чурилина: март 1916 года, из чего легко узнать, что ему было за тридцать, а ей — двадцать четыре. Так что совместной ранней молодости не было. Во-вторых, из многих публикаций (А. Саакянц, А. И. Цветаева, дневники самой Марины Цветаевой) известно, что Тихон Чурилин был безумно влюблён в Марину, которая любви не приняла. Она к этому времени была уже замужем за горячо любимым и обожаемым Сергеем Эфроном и имела дочь Ариадну. В-третьих, о том, что «Вёрсты» посвящены Тихону Чурилину, нигде и ни у кого — ни намёка. Но суть в данном случае не в этом.

Трудная жизнь поэта видна со страниц книги Лещенко-Сухомлиной отчётливо:

«Надо бы написать ещё много… про знакомство с Тихоном Чурилиным — поэтом, и его женою — женщиной удивительного благородства, горбатой Брониславой Иосифовной…».

«Чтобы уйти от самой себя, пошла вечером к Тихоновым. Кстати, он очень откликнулся на Чурилина и подписался под письмом. Надо печатать Чурилина. Он поэт…».

При жизни Тихона Чурилина были выпущены книги: «Весна после смерти» в 1915 году; «Льву — Барс» (стихи), «Конец Кикапу» (проза), обе — в 1918-м; «Жар-жизнь» — в 1932 году.

В 1922 году он сознательно отказывается от поэзии. Этот год указан в его анкете, а в автобиографической справке поэт пишет:

«В 1920 году принципиально отказался от поэзии, как ремесла и производства, считая, что надо провариться как следует в котле революции, не писал стихов 12 лет. За это время работал в газете и журнале критиком-библиографом и теоретиком… В 1932 году вернулся к поэзии и прозе, чему дал стимул и обоснование Маяковский, поэтическая работа которого окончательно убедила и двинула».

Точно не известно, вышла или нет (по крайней мере — сохранилась ли?) последняя прижизненная книга Чурилина, которая планировалась в «Советском писателе» в 1940 году. Вот что мы узнаём об этом из воспоминаний Лещенко-Сухомлиной:

«8 апреля (1945 года). Сегодня я наконец (о, как я упрекаю себя за то, что не год тому назад!) поехала к Тихону Чурилину, взяв с собой Женю-соседку. Бронислава Иосифовна умерла два месяца тому назад. Бедная святая, любовью своей защищавшая его всю жизнь — от жизни. А Тихона Васильевича увезли в психиатрическую клинику имени Ганнушкина. У него глубокая депрессия. Так мне сказали в Литфонде. Он сначала не верил, что жена умерла, и не давал никому притрагиваться к ней, говорил: “Она спит!”, а когда понял, то перерезал себе вену на левой руке. Хотел умереть…

Я опасалась, что появление моё вызовет у него шок… Я сразу узнала его, хотя он так страшно не похож на прежнего Тихона… И он сразу узнал меня. Я не могу описать этого взгляда его! Глаза — были его прежними глазами — умные, пронзительные. Во взгляде была печаль, мелькнул в них на мгновение упрёк: “Где ты была раньше?”. А потом лёгкая нежность. Он, конечно, сознаёт своё несчастное состояние.

Мой бедный друг Тихон! Талантливый поэт!

Книга его стихов должна была выйти ещё в 1940 году. Мы — я и его друзья — написали письмо о том, что стихи поэта Чурилина необходимо издать. Я возила это письмо в Ленинград, чтобы подписал Николай Семёнович Тихонов, что он охотно и немедленно сделал. Откликнулся всей душой и Пастернак… Этого хотела Лиля (Лилия Брик — В. Д.) — и Василий Абгарыч Катанян помогал изданию, вышел сигнальный экземпляр, мы все так радовались. Но Жданов зарезал книгу за “формализм”!.. Бедный Тихон… Люди, люди, берегите поэтов!».

К сожалению, имя поэта и прозаика Тихона Чурилина, часто встречающееся в воспоминаниях знавших его людей, почти не упоминается ни в литературоведческих работах, ни в статьях по истории футуризма. Его стихи не включаются в сборники конца XIX — начала XX века, которых немало выходило в разных издательствах. Правда, в книге М. Л. Гаспарова «Русские стихи 1890-х — 1925-го годов в комментариях» (Москва, «Высшая школа», 1993) Тихон Чурилин упоминается: в разделе «Вольные размеры нетрадиционного типа» приводится стихотворение поэта «Слёзная жалоба»:

Он пришёл до нас, червонный Наш последний час. Беспокоят очень нас Немцы! Пятеро убитых Сытых! Ночью встанут, станут в ряд. Рыскать станут — сущий ад! Рыщут, песенки свистят, Бранью бранною костят Всех. Вас, нас! Всю-то ночь в саду гостят, Испоганили наш сад, Садик. Не поможет ваш солдатик, Ваш весёлый часовой. Ой! Ваша милость, повели Немцев вырыть из земли. А покамест пусть солдатик Нас дозором веселит.

Творчество Тихона Чурилина, судя по воспоминаниям современников, по документам, хранящимся в ЦГАЛИ (теперь — РГАЛИ), не оставляло читателей равнодушными. Его стихи были положены на музыку композиторами М. Гнесиным, Ю. Вейсбергом, Л. Шварцем, Дм. Морозовым, Е. Кушнером и другими. О нём писали, помимо Н. Гумилёва: академик, профессор Ф. Шмит в работе «Искусство 1919 г.»; профессор А. Белецкий — «О прозе Тихона Чурилина»; О. Брик — «Поэт, каких немного». Известны статья Н. Асеева «Песни Т. Чурилина», опубликованная в 1932 году в «Литературной газете»; работа Т. Хмельницкой «Проза Чурилина» (Ленинград, 1935).

«Музыка и слово» — так называлось выступление профессора М. Гнесина на вечере Т. Чурилина и Б. Пастернака в 1934 году, а ещё раньше, в 1933 году, на вечере в Доме правительства А. Аврамов произнёс речь «Поэзия и музыка», где Тихону Чурилину уделялось много внимания. Долгие годы он был связан с Московским камерным театром. В ЦГАЛИ наряду с рукописями поэта хранятся поздравительные письма ему от режиссёра А. Таирова и театрального критика П. Новицкого — в связи с 25-летием творческой деятельности. В личных фондах Таирова и Новицкого, артистки Алисы Коонен, композитора Гнесина, писателей Тренёва и Кручёных хранятся письма Чурилина к ним. Самое большое количество сохранившихся писем Тихона Чурилина — к Гнесину: их 24.

И ещё одна интересная деталь из жизни и творчества Тихона Чурилина: сохранились собранные им сказки, былины, песни Подсосенского района Северной области и стенограмма заседания фольклорной секции Союза писателей об итогах его поездки (1937–1938 гг.).

Несколько лет назад через С. В. Волкова, племянника ещё одного нашего знаменитого земляка Е. И. Замятина, в Тамбов с родины Тихона Чурилина, из Лебедяни, пришло письмо и газетная вырезка с коротким материалом о нём. Автор — А. С. Курков. Его публикация была помещена в газете «Ленинское знамя» (№ 142, от 22 июня 1985 года). Кроме биографических данных о Чурилине опубликованы два его стихотворения, датированные 1908-м и 1912 годами.

Догадка

Здесь кто-то уходил от солнца, от тепла, К ветвям берёз, поближе к тени близкой. По травяной тропе, примятой низко-низко, Здесь кто-то шёл. А может быть, и шла. Шла медленно, не думая, устало, К ветвям берёз — хотела видеть тень, Хотела позабыть про раскалённый день И слабою рукой цветы в пути теряла.

Ночь

Нет масла в лампе — тушить огонь. Сейчас подхватит нас чёрный конь… Мрачнее пламя — и чадный дух Дыханьем душным тушу я вдруг. Ах, конь нас чёрный куда-то мчит… Копытом в сердце стучит, стучит!

Литературное наследие Тихона Чурилина богато: в «Путеводителе по ЦГАЛИ», изданном в Москве в 1968 году, дано описание фонда поэта. В нём — свыше 600 рукописей! Помимо стихов и прозы — многочисленные воспоминания, доклады, очерки, что свидетельствует о многогранности творческого потенциала автора.

Сочинения:

Чурилин Т. В. Стихи // Русская поэзия серебряного века. — М., 1993. — С. 594–596.

Литература:

Тамбовские даты-1995: Рекомендательный указатель литературы. — Тамбов, 1995. — С. 39–40.

Дорожкина В. Тихон Чурилин — поэт из Лебедяни // Кредо. — 1993. — № 7–8. — С. 85–89.

Дорожкина В. «Сплав вдохновений и сухожилий…» (Марина Цветаева и Тихон Чурилин) // Культура русской провинции. — Тамбов, 1993. — С. 79–87.

Дорожкина В. Неисчерпаемый серебряный век: Поэты серебряного века, связанные с Тамбовским краем. — Тамбов, 1997. — С. 32–51.

Тамбовские даты-2005: Календарь знаменательных и памятных дат по Тамбовской области. — Тамбов, 2004. — С. 15.

Дорожкина В., Полякова Л. Литературная жизнь Тамбовского края XVII–XXI веков: Справочник. — Тамбов, 2006. — С. 133.

 

Издания

Весна после смерти, 1915 (тираж 280 экз.)

Вторая книга стихов, 1918 (тираж 150 экз.)

Конец Кикапу (повесть), 1918.

Агатовый Ага, 1922.

Стихи, 1940.

Чурилин Т. Стихи (составление, вступительная статья и комментарии А. Мирзаева). Madrid: Ediciones del Hebreo Errante, 2010.

Чурилин Т. Последний визит (составление и вступительная статья Д.Безносова). Madrid: Ediciones del Hebreo Errante, 2011.

Чурилин Т. Март младенец (составление и вступительная статья Д.Безносова). Madrid: Ediciones del Hebreo Errante, 2011.

Ссылки

[1] Тихон Чурилин. Весна после смерти. М., Альциона, 1915.

[2] Тихон Чурилин. Весна после смерти. М., Альциона, 1915.

[3] Тихон Чурилин. Весна после смерти. М., Альциона, 1915.

[4] Тихон Чурилин. Весна после смерти. М., Альциона, 1915.

[5] Тихон Чурилин. Весна после смерти. М., Альциона, 1915.

[6] Тихон Чурилин. Весна после смерти. М., Альциона, 1915.

[7] Тихон Чурилин. Весна после смерти. М., Альциона, 1915.

[8] Тихон Чурилин. Весна после смерти. М., Альциона, 1915.

[9] Тихон Чурилин. Весна после смерти. М., Альциона, 1915.

[10] Тихон Чурилин. Весна после смерти. М., Альциона, 1915.

[11] Тихон Чурилин. Весна после смерти. М., Альциона, 1915.

[12] Стихи Тихона Чурилина. М., Советский писатель, 1940.

[13] "Футурум АРТ" N4, литературный выпуск, М., 2002 (публикация Арсена Мирзаева).

[14] "Футурум АРТ" N4, литературный выпуск, М., 2002 (публикация Арсена Мирзаева).

[15] "Гюлистан". Альманах. М., 1916.

[16] "Футурум АРТ" N4, литературный выпуск, М., 2002 (публикация Арсена Мирзаева).

[17] "Футурум АРТ" N4, литературный выпуск, М., 2002 (публикация Арсена Мирзаева).

[18] Корвин-Каменская Бронислава Иосифовна — художница, жена Т.Чурилина. Лев Аренс — его друг, натуралист и поэт, близкий к будетлянам.

[19] Грелись лев, лань и барс. — то есть Аренс, Корвин-Каменская и сам Чурилин.

[20] "Футурум АРТ" N4, литературный выпуск, М., 2002 (публикация Арсена Мирзаева).

[21] Стихи Тихона Чурилина. М., Советский писатель, 1940.

[22] Стихи Тихона Чурилина. М., Советский писатель, 1940.

[23] Стихи Тихона Чурилина. М., Советский писатель, 1940.

[24] Стихи Тихона Чурилина. М., Советский писатель, 1940.

[25] Стихи Тихона Чурилина. М., Советский писатель, 1940.

[26] Стихи Тихона Чурилина. М., Советский писатель, 1940.

[27] Стихи Тихона Чурилина. М., Советский писатель, 1940.

[28] Стихи Тихона Чурилина. М., Советский писатель, 1940.

[29] Стихи Тихона Чурилина. М., Советский писатель, 1940.

[30] Стихи Тихона Чурилина. М., Советский писатель, 1940.

[31] Поэзия русского футуризма / Cост. и подгот. текста В. Н. Альфонсова и С. Р. Красицкого, персональные справки-портреты и примеч. С. Р. Красицкого — СПб., Академический проект, 1999.

[32] Цветаева М. Наталья Гончарова // Цветаева М. Соч.: В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 44.

[33] Пощечина общественному вкусу (см. Приложение).

[34] Чурилин Т. Весна после смерти. М., 1915. С. 5.

[35] Гумилев Н. Письма о русской поэзии. М, 1990. С. 193.

[36] Челионатти [Вермель С] Лирики // Московские мастера: Журнал

[37] Напротив (франц.). — Сост.

[38] Русская поэзия XX века. Антология русской лирики первой четверти века. М., "Амирус", 1991

[39] Чурилин Тихон Васильевич. — 5.5.1885–1946."Стихи Тихона Чурилина". М., 1940.

[40] ПУБЛИКАЦИЯ ЛУКИ ЛЕЙДЕНСКОГО

Содержание