– Мне надо выйти ненадолго, – извинилась Ира.

Она быстро поднялась с места и открыла дверь. Я отметил про себя, что на протяжении последнего часа девушка уже второй раз покидает купе.

– Наверное, у нее проблемы с желудком или мочевым пузырем, – решил я, огорчаясь вынужденному перерыву в рассказе моей спутницы.

На этот раз Ирина отсутствовала минут десять или пятнадцать. За это время я дважды пробовал читать газету, однако мысли мои то и дело возвращались к рассказу девушки. Анализируя услышанное, я пытался угадать дальнейший ход развития событий и с нетерпением ожидал прихода Ирины, чтобы сопоставить мои догадки с действительностью.

Возвращение девушки на этот раз обошлось без приключений. Никто к ней не приставал и никто не пытался познакомиться. Войдя в купе, Ира заняла прежнее место и без всякой паузы продолжила свой рассказ.

Я родилась в декабре 1950 года в Молдавии, в небольшом, уютном городке Дубоссары, в семье Владимира и Елены Урсу. Хотя родители мои молдаване, в семье у нас говорили по-русски, поскольку население Дубоссар преимущественно русскоговорящее. Отец мой работал инженером на заводе железо-бетонных изделий, а мать на том же заводе заведовала столовой. Жили мы в просторном, четырехкомнатном доме с печным отоплением, но с водопроводом и канализацией. При доме имелся участок земли на десять соток. Там росли яблони, вишни, а в углу высилась огромная, старая груша. Ветки у нее раскидистые, и когда я была маленькой, то любила по ним лазать. Возле дома был разбит виноградник, и каждую осень отец делал вино, разливал его в бутылки и расставлял на полках в погребе. Доставать из погреба бутылки было моей обязанностью, которую я выполняла с большой охотой.

С нами жила моя бабушка, мамина мать. Я была ее единственной внучкой, поэтому она меня очень любила и уделяла мне много внимания. В четыре года я уже умела читать, писать и производить математические действия в пределах десятка. Вообще, по словам друзей и знакомых нашей семьи, я была идеальным ребенком: смышленой, послушной и в меру спокойной. Идиллия закончилась в семилетнем возрасте, а точнее, 2-го сентября 1957 года. Накануне я первый раз пошла в школу. Было много цветов, поздравлений и даже стихов и песен в исполнении старшеклассников. Потом мы с полчаса сидели за партами, а учительница объясняла нам правила поведения школьников. Все это мне очень понравилось, и я с нетерпением ждала следующего утра, чтобы снова пойти в школу и сесть за пахнущую свежей краской парту.

Помню, утром я проснулась сама (хотя обычно меня будила бабушка) с острым чувством неосознанной тревоги. Я соскочила с кровати и выбежала в зал, где застала бабушку за штопаньем моего носка.

– Где папа? – выкрикнула я.

– Они с мамой уже на завод ушли, – растерянно ответила бабушка, немало удивившись моему неожиданному появлению.

– А его не арестовали? – вдруг выпалила я.

Бабушка как-то странно на меня посмотрела, но тут же лицо ее расплылось в улыбке.

– Тебе, наверное, что-то страшное приснилось?

Я огляделась по сторонам. Почему-то мне казалось, что все вещи в комнате должны быть разбросаны, как после ворвавшегося туда смерча. Однако все оставалось на своих местах, и даже утренние газеты, которые папа просматривал за завтраком, были аккуратно сложены на столе.

– Да, наверное, мне все это приснилось, – пробормотала я и спешно ретировалась в свою комнату.

В тот же день, возвращаясь с бабушкой из школы (первые несколько дней бабушка отводила и забирала меня из школы), мне вдруг на минуту показалось, что я иду по улицам незнакомого города, а главное, за руку меня держит вовсе не бабушка, а какая-то незнакомая женщина, которую я называю мамой. Эта женщина указывает мне на огромное, старинной архитектуры здание с позолоченным куполом и говорит:

– Это Исаакиевский собор.

Когда видение исчезло, я спросила бабушку:

– Где находится Исаакиевский собор?

– В Ленинграде, – ответила бабушка и в свою очередь поинтересовалась, – а от кого ты о нем слышала?

– Одна девчонка сегодня в школе рассказывала, – соврала я.

Некоторое время после этого случая видения не посещали меня, но незадолго до Нового года, в один из вечеров, когда мама укладывала меня спать, я неожиданно для себя спросила ее:

– Мама, а тебя не арестуют?

Моя мать остолбенела от изумления:

– С чего ты решила, что меня должны арестовать?

– Но ведь папу уже арестовали! – поразилась я маминой непонятливости.

– Володя! – в панике завопила мама.

В комнату стремительно вбежал отец. Следом за ним, припадая на больную ногу, спешила бабушка. Они наперебой принялись спрашивать: кто меня научил «этим глупостям». Я не знала, что им ответить и в конце концов разревелась.

С этого дня я перестала рассказывать бабушке и родителям о моих видениях. А они посещали меня все чаще и чаще. То мне виделось, как я в компании мальчишек, моих ровесников, гребу лопатой снег во дворе здания, обнесенного высоким забором с колючей проволокой. То, с теми же мальчишками, сижу за длинным столом и ем перловую кашу. Потом я вдруг оказываюсь в Москве. Я узнаю Кремль, Мавзолей, Красную Площадь, которые не раз видела на открытках и обложках журналов. Рядом со мной какая-то женщина. Я зову ее тетя, а она называет меня Валерием. Валерием Воронковым.

Вероятно, все эти видения как-то отразились на моем поведении, потому что однажды мама повела меня в поликлинику на прием к психиатру. Врач задавал мне разные вопросы, многие из которых показались мне несерьезными, а иные даже глупыми. Потом меня попросили выйти в коридор, а психиатр еще долго беседовал с мамой. Из кабинета мама вышла печальная и задумчивая.

Шли годы, я росла, взрослела, менялся мой внешний и внутренний облик, и вместе с ними менялись мои видения о жизни Валерия Воронкова. Сначала я видела его в семилетнем возрасте, затем в восьмилетнем и так далее. Получалось так, что Валерий рос одновременно со мной. Его жизнь я знала не хуже, чем свою собственную и, видимо поэтому, незаметно для меня самой мои видения постепенно становились моей второй сущностью, моим вторым «я». Началось с того, что я стала откликаться на имя «Валерий». У нас в классе учился мальчишка, Валерка Парамонов. И вот, когда кто-нибудь обращался к нему по имени, я вздрагивала и поворачивала голову на голос.

Лет примерно с десяти я заметила, что стесняюсь раздеваться в присутствии не только девчонок, но и взрослых женщин. Я даже старалась не оголяться при маме и бабушке. В том же возрасте я обнаружила, что меня тяготит общество моих сверстниц, и я с большей охотой проводила время в кругу мальчишек. К ужасу моей бабушки я научилась играть в футбол и в кости. Однажды мы прознали, что какой-то парень, бывший десантник, организовал при своем доме, в сарае секцию по изучению приемов борьбы самбо. Цену за урок он установил умеренную (5 копеек с человека), и мы всей компанией завалились к нему. Увидев меня, парень удивленно вскинул брови.

– А ты царапин и синяков на лице не боишься?

– За меня не волнуйтесь, – с вызовом вскинула я подбородок, – я не неженка и не маменькина дочка.

Парень ухмыльнулся и ничего не ответил. Однако в течение тренировки я часто ловила на себе его любопытные взгляды.

Тренировались мы три раза в неделю, по два часа. Не всем из моих друзей пришлись по душе силовые единоборства. Многие из мальчишек после первых занятий отсеялись. Мне же доставляло истинное удовольствие вступать в схватку с соперником, проводить приемы и, в особенности, добиваться победы. (Кстати, среди своих сверстников мне не было равных в быстроте освоения болевых приемов самбо).

К моему великому сожалению, занятия в секции продлились недолго. Три или четыре месяца. Кто-то из соседей парня сообщил в милицию и секцию прикрыли. На бывшего десантника наложили административное взыскание и даже грозились привлечь к уголовной ответственности за незаконное обучение боевому виду силовой борьбы.

Моя дружба с мальчишками длилась около трех лет. Закончилась она резко и неожиданно. Как-то летним днем мы играли в футбол на поле за огородами. После двухчасовой беготни мы повалились на траву в тени акации. Среди нас был мальчик шестнадцати лет, Борька Левченко. Неожиданно я поймала на себе Борькин горящий взгляд. Этот взгляд был прикован к моей груди. К тому времени у меня уже выросла приличная грудь, но бюстгальтер я не носила, стараясь тем самым не походить на остальных девчонок. Я резко села (до этого я лежала на спине, подложив руки под голову) и одернула на себе футболку.

– Ирка, – голос Борьки дрожал от возбуждения, – можно мы твои титьки помацаем?

Кровь бросилась мне в лицо. Я обвела взглядом мальчишек, лежавших и сидевших вокруг меня и, к своему изумлению, ни в одном взгляде не обнаружила сочувствия ко мне. Все мои соседи с интересом и с тайной надеждой ожидали моего решения. Для меня это оказалось страшным ударом. В одну секунду я осознала, какая огромная и непреодолимая пропасть разделяет нас. Я поняла, а скорее почувствовала, что они, несмотря на то, что наша дружба длилась долгое время, своим пацаном меня не считают и считать не будут. Я для них чужая. Я создана иначе, из другого теста. По щекам моим потекли слезы обиды. Я встала и ушла. Больше я к мальчишкам не возвращалась.

Потеря мальчишеского круга общения вызвала во мне психологический надлом. Я замкнулась в себе и свела к минимуму общение со сверстниками. Зато я стала много читать и увлеклась музыкой. Я попросила маму отдать меня в музыкальную школу по классу фортепиано и купить для меня инструмент. Родители не поскупились и приобрели мне самое дорогое пианино, за которым пришлось ехать в Кишинев. Кстати сказать, к этому времени, к моим двенадцати-тринадцати годам, мои отношения с родителями претерпели значительные изменения. С отцом я почти не общалась. Когда мне было шесть лет его назначили начальником цеха, а спустя еще три года он стал главным инженером завода. На работу он уходил рано утром, а возвращался поздно вечером, ужинал, час отдыхал перед телевизором и уходил спать. Выходные дни он тоже часто проводил на заводе или же отправлялся с друзьями на рыбалку и охоту.

В отношениях с мамой дело обстояло сложнее. Виновником их изменения, вернее сказать, охлаждения были мои видения. С возрастом видения мои не исчезли, а, наоборот, стали повторяться с регулярной частотой. Из них я все больше и больше узнавала о судьбе неизвестного мне человека по имени Валерий Воронков. Перед моим мысленным взором, как с экрана кинотеатра проходила вся его жизнь, порой в мельчайших подробностях. В минуты видений я думала как Валерий, чувствовала и переживала как он. Я даже ощущала те же запахи, которые ощущал этот мальчик. Валерий Воронков постепенно, но с неуклонным постоянством, вытеснял из моего сознания, из моей сущности Ирину Урсу. Естественно, что этот процесс не мог не сказаться на моих отношениях с близкими мне людьми и, прежде всего, с мамой. Дело усугублялось тем, что в моих видениях большое место заняла тетя Валерия, заменившая ему мать. Я стала часто думать о ней, вести с ней мысленные диалоги и даже обращаться к ней за советами.

Однажды мама попросила меня прибрать в моей комнате, поскольку вечером к нам должны были прийти гости, и они могли зайти ко мне. Я была очень занята в тот день, готовясь к завтрашнему концерту в музыкальной школе. Я попыталась объяснить это маме, но та накричала на меня и обвинила в тунеядстве и эгоизме. Она оставила меня в комнате и велела не выходить оттуда, пока там не будет наведен порядок. Я бросилась на кровать, уткнула лицо в подушку и слегка всплакнула от обиды. Тут мне на ум пришла мысль: как бы на месте мамы поступила тетя Зоя? Стала бы она заставлять меня заниматься уборкой перед ответственным концертом? В следующий момент я ощутила тетю Валерия рядом с собой.

– Давай разберемся, – предложила она, присаживаясь на край моей кровати, – тебе необходимо готовиться к завтрашнему экзамену. Так?

– Так, – подтвердила я.

– Но тебе также следует помочь маме, которая вместе с бабушкой занята на кухне приготовлением угощений для гостей. Так?

– Так, – менее охотно согласилась я.

– Как же быть? Как найти компромиссное решение?

– С мамой невозможно найти компромисс, – упрямо дернула я плечом, – компромисс достигается путем взаимных уступок. А мама на уступки никогда не идет. Она требует, чтобы я все делала так, как хочется ей.

– Но ведь она твоя мать. Она вправе это требовать.

– Тетя Зоя, почему ты ее защищаешь? Почему ты не хочешь меня понять?

– Я ее не защищаю. Просто я знаю один твой маленький секрет.

– Какой секрет, тетя Зоя?

– Ты собиралась вечером почитать книгу, которую взяла сегодня в библиотеке. Почему бы тебе не отложить чтение на завтра, а сегодня это время потратить на уборку комнаты?

– Тетя Зоя, откуда ты знаешь про книгу?

– Кто такая тетя Зоя? – вдруг раздался за моей спиной мамин голос. В один миг я соскочила с кровати и встала перед мамой, вытаращив испуганные глаза.

– Кто такая тетя Зоя? – повторила свой вопрос мама.

– Это… это… это персонаж из книги, которую я недавно прочитала.

– А почему ты с ней разговариваешь?

Мамин взгляд внимательно изучал мое лицо. Я не знала что ответить и низко склонила голову. С полминуты длилась немая сцена. Затем мама резко развернулась и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Вскоре после этого случая произошло еще одно событие, существенным образом повлиявшее на мои отношения с мамой. Одним летним, теплым утром я лежала в гамаке и читала книгу. По соседству от меня мама пекла сдобные булочки в небольшой русской печке, сложенной во дворе отцом. Книга оказалась неинтересной, и я не заметила, как задремала. Во сне у меня было видение.

Я видела, как мы с тетей Зоей доехали на метро до парка им. Горького, прошли сквозь колоннаду его центрального входа и направились к аттракционам. Мы остановились у колеса обозрения, и я предложил (себя я, естественно, представляла Валерием Воронковым) тете Зое прокатиться на нем.

– Что ты! Что ты! – замахала руками тетя, – я с детства высоты боюсь. Если хочешь, катайся без меня.

Сам я уже не раз катался на колесе вместе с Витькой, поэтому перспектива кататься в одиночестве меня мало прельщала. Мне хотелось подняться на высоту вместе с тетей и показать ей панораму города, Кремль, Красную Площадь и, конечно, наш дом. Я стал упрашивать тетю Зою проехать со мной. Она долго сопротивлялась моим уговорам и согласилась лишь после того, как я сказал, что одному мне тоже страшно подниматься наверх.

В кабине колеса обозрения мы с тетей оказались одни. Мы уселись на противоположных скамьях, и я заметил, как судорожно вцепились тетины пальцы в металлические прутья ограждения. Мне было забавно наблюдать за взрослым человеком, прошедшим сквозь ужасы Гражданской войны и теперь дрожащего от страха при подъеме на относительно небольшую высоту. Тетя, тем временем, опустила голову вниз и уперла взгляд в дно кабины.

– Тетя Зоя, смотри, вон Кремль! – крикнул я, пытаясь отвлечь тетю от ее переживаний. Тетина голова опустилась еще ниже, а пальцы рук побелели от напряжения.

– Тетя Зоя, вон наш дом! Смотри, тетя Зоя! – снова закричал я.

Неожиданно я почувствовала, что что-то изменилось в окружающем меня внешнем мире. Я ощутила некое беспокоящее меня напряжение. Я открыла глаза и увидела, что мама, прервав стряпню, пристально глядит на меня. Я удивленно вскинула брови.

– Ты опять обращалась к какой-то тете Зое. Может быть, ты, наконец, объяснишь мне, кто она такая?

Судя по интонации маминого голоса, на этот раз она намеревалась добиться от меня правдивого ответа. Меня это задело. Во мне взбунтовался Валерий Воронков.

– На каком основании, – звучал в моем сознании его голос, – посторонние люди будут вмешиваться в наши с тетей отношения?! Это моя тетя, самый родной мне человек! И я не собираюсь с кем бы то ни было обсуждать вопросы, связанные с ней!

Я соскочила с гамака и быстрым шагом направилась в дом.

– Стой!

Мама шагнула в мою сторону и схватила меня за руку.

– Ты слышала мой вопрос?!

Мамины глаза пылали гневом.

– Отпусти! – закричала я, пытаясь вырвать руку, – мне больно!

– Ответь на мой вопрос и я отпущу тебя, – процедила сквозь зубы мама.

Кровь ударила мне в голову.

– Отпусти! Отпусти! – завопила я в истерике, – ненавижу тебя! Ты мне не мать!

Свободной рукой мама размахнулась и с силой ударила меня по щеке. В тот же миг крик мой оборвался, и я застыла с открытым ртом. Никогда прежде ни мама, ни отец (не говоря уже о бабушке) не били меня. Поэтому полученная пощечина явилась для меня такой неожиданностью, что я потеряла дар речи. Я стояла, молча, уставясь на маму широко открытыми, удивленными глазами. Между тем мама отпустила мою руку, медленно развернулась и какой-то усталой, старушечьей походкой вернулась к печи. Она старалась не поворачивать ко мне лицо, но по часто вздрагивающим плечам я поняла, что мама плачет. У меня сжалось сердце. Мне стало жалко мою маму. Я бросилась к ней, чтобы обнять ее, прижаться к ней всем телом, но, сделав лишь шаг, резко остановилась, словно врезалась в невидимую стеклянную стену.

– Она же тебя ударила! – раздался в моем сознании возмущенный голос Валерия Воронкова, – как она посмела?! Ведь она для тебя никто! Не спускай ей этого! Отомсти!

Я огляделась по сторонам в поисках возможности излить свою злость. На глаза мне попалось фарфоровое блюдо на столе, папин подарок маме ко дню рождения. В два прыжка я оказалась у стола, схватила блюдо и с размаху шваркнула его о землю. Блюдо разлетелось на мелкие кусочки. Не оборачиваясь, я опрометью бросилась через сад, в дальний угол двора, где стоял ветхий, деревянный сарай. В этом сарае хранились старые, отжившие свой век вещи: протертый до дыр диван, шкаф с поломанной дверцей, кувшин с отбитой ручкой и прочий хлам. Из этих вещей я соорудила себе комнату и в теплое время года часто приходила сюда и проводила здесь порой по несколько часов.

Забежав в сарай, я бросилась лицом вниз на диван и дала, наконец, волю душившим меня слезам. В тот момент произошел один из редких случаев, когда желания двух, живущих во мне людей, Ирины Урсу и Валерия Воронкова, совпали. Обоим в ту минуту страстно хотелось поплакать. Ирине – от жалости к матери, которую она незаслуженно обидела, а Валерию – из-за нанесенного ему оскорбления. Благодаря такому единодушному желанию, рыдала я с удвоенной силой и продолжительностью, а потому не услышала, как открылась входная дверь, и в сарай вошла бабушка. Она села на край дивана, положила мне руку на спину и принялась осторожно постукивать подушечками пальцев у меня меж лопаток. Эти движения были мне знакомы с раннего детства. Так бабушка поступала всякий раз, когда пыталась меня успокоить. Постепенно рыдания мои стихли, и вскоре я перевернулась на спину, подставляя щеки под бабушкины поцелуи.

Удивительно, но раздвоение моей личности и последующее ее полное перерождение почти никак не отразились на моем отношении к бабушке. Я по-прежнему ее любила и была к ней сильно привязана. Бабушка не сознанием, а нутром чувствовала происходящие во мне перемены. Всеми силами она пыталась остановить эти процессы, повернуть их вспять и спасти во мне девочку Иру. Когда я училась в начальных классах, бабушка покупала мне куклы и вместе со мной играла с ними. Она научила меня шить, и я сначала шила платья для кукол, а потом и для себя. Когда я повзрослела, бабушка стала подсовывать мне для чтения любовные романы и, по окончании каждой книги, пыталась вызвать меня на дискуссию по поводу прочитанного. К сожалению, у бабушки было слабое здоровье, и когда мне шел пятнадцатый год, она умерла.

Смерть бабушки нанесла душе Ирины смертельную рану. Она стала дряхлеть и чахнуть на глазах. Последняя ее попытка ухватиться за ускользающую жизненную нить случилась летом 1966 года, когда мне исполнилось шестнадцать лет. В меня влюбился парень по имени Олег. Он был на три года старше меня и учился в Кишиневе, в политехническом институте. Конечно, Олег был не первым парнем, кто в меня влюблялся, но он оказался первым, кому я ответила взаимностью. Впрочем, «взаимностью» сказано слишком сильно. Просто мне было с ним интересно и, главное, легко. С Олегом я раскрепощалась, вылезала из своей скорлупы и могла получать удовольствие от общения с другим человеком, которое не получала со времени смерти бабушки. Еще мне в Олеге импонировала его застенчивость, робость по отношению к женщинам. В отличие от многих других ребят, он не лез с поцелуями и не давал волю своим рукам.

В то лето Олег приехал домой в Дубоссары на каникулы. И у него, и у меня была уйма свободного времени, и большую часть этого времени мы проводили вместе, то у него дома, то у меня. Олег оказался большим книголюбом и обсуждение прочитанных нами книг было основной темой наших бесед. Кроме того, мой новый знакомый неплохо музицировал, и мы часами напролет играли на пианино в четыре руки. Когда наши руки соприкасались случайно во время игры, я замечала, как Олег вздрагивал и краска заливала его лицо. Я видела, как приятны ему эти соприкосновения. Видела, как ему страстно хочется, чтобы они случались чаще и длились дольше, хочется касаться моих рук, плеч, шеи. Хочется, в конце концов, поцеловать меня. Однако природная робость не позволяла ему этого делать, и оттого Олег страдал и мучился.

Мне было жалко моего друга, и я решила прийти ему на помощь. Решила помочь ему преодолеть страх и робость. С другой стороны, мне самой хотелось испытать себя. Хотелось узнать, насколько во мне еще живо женское начало, насколько жива Ирина Урсу. Однажды, когда мы были у меня дома, я предложила Олегу попробовать отцовского вина. Олег не отказался. Я достала из погреба бутылку одного из лучших вин. Оно оказалось крепленым, и мы довольно быстро опьянели. Мною овладело веселое озорство, и я надумала организовать салон мод с демонстрацией нарядов собственного изготовления. Олег устроился на диване, а я дефилировала перед ним, изображая из себя манекенщицу. Наряды я подбирала так, что с каждой новой демонстрацией они становились все более открытыми и сексуально-откровенными.

– А теперь вашему вниманию представляются самые последние новинки купальных костюмов, – продекламировала я, выходя из своей комнаты в купальнике, сшитом из двух полосок материи, едва прикрывающих интимные места. Я заметила, как расширились глаза Олега, и как он судорожно пытается сглотнуть слюну.

– Материал, из которого выполнен костюм, запущен в производство лишь в этом году, – продолжала я бойко, – пощупайте его и оцените качество.

С этими словами я плюхнулась Олегу на колени и, схватив его ладонь, положила на свою грудь.

– Ну, и как вам качество?

Олег продолжал смотреть на меня широко раскрытыми глазами. Я обвила шею парня обеими руками и прильнула к его губам.

И тут моего Олежку прорвало. Со звериным рыком он повалил меня на диван, сдернул купальник и принялся неистово целовать мое тело. Я закрыла глаза и покорно предоставила моему партнеру возможность делать со мной все, что ему вздумается. Одновременно я с тайной надеждой получить удовольствие от сексуальных занятий, прислушивалась к своим ощущениям. К сожалению, я была вынуждена признаться самой себе, что поцелуи Олега меня нисколько не возбуждали, а раздававшиеся при этом причмокивания даже раздражали. Его грубоватый массаж моей груди вызвал у меня чувство досады и, если бы не любопытство узнать, что же будет дальше, я давно бы прекратила эти издевательства над своим телом.

Дальше, однако, оказалось еще хуже. Член Олега вошел в меня, причинив физическую боль и вызвав чувство подавленности и унижения. Я вдруг ощутила себя куклой, служащей для забавы и развлечения ее хозяина, с которой тот может делать все, что ему вздумается.

– Кто дал ему право распоряжаться мной?! – думала я, лежа под Олегом, – он что, действительно считает себя моим хозяином?! Ну уж, фигу вам! Хватит! Это надо прекращать!

В мыслях я стала подбирать слова, с которыми собиралась обратиться к Олегу с просьбой прекратить сексуальные упражнения, но вдруг почувствовала, как член его напрягается, и в следующий момент в меня начинает изливаться его сперма. Реакция моего организма была незамедлительной. Тошнотворный комок образовался в районе желудка и стал быстро продвигаться к горлу. Обеими руками я уперлась в грудь Олега и резким движением сбросила его с себя на пол. Соскочив с дивана, в несколько прыжков я оказалась в туалете. Едва я успела склониться над унитазом, как поток рвоты вырвался у меня из горла…

Когда я через несколько минут вернулась в комнату, Олег сидел одетым на диване, низко склонив голову.

– Уходи, – прохрипела я.

– Ира… – попытался что-то сказать парень, но я что было силы заорала:

– Уходи! Немедленно уходи!

Олег тяжело поднялся с дивана и молча покинул дом. Больше мы с ним не встречались.

Наступил 1967 год. В январе во время школьных каникул Дубоссарский горисполком решил наградить двадцать лучших учеников города туристической поездкой в Москву. С первого класса в моем аттестате значились лишь отличные отметки, и поэтому я оказалась в числе двадцати счастливчиков. С большим волнением и нетерпением я ожидала этой поездки. Ведь это был родной город Валерия Воронкова, и меня мучил вопрос: узнаю ли я наяву те улицы, дома, парки, которые представали перед моим мысленным взором в посещавших меня видениях.

До Москвы мы добирались поездом более суток и прибыли туда поздно вечером. Разместили нас в общежитии школы-интерната, где-то на окраине города. Утром следующего дня мы поехали на метро в центр Москвы. Когда мы вышли на поверхность земли на станции «Библиотека им. Ленина», я чуть не вскрикнула от восторга. Все окружающее меня было мне до боли в сердце знакомым. Мне даже казалось, что я узнаю лица идущих мне навстречу людей. Это открытие заставило меня вновь, в который уж раз задаться вопросом: Кто такой, этот Валерий Воронков? С какой целью он проник в мое сознание и почему вынуждает меня жить его жизнью?

В этот день мы посетили Кремль, Политехнический музей, а вечером смотрели балет «Лебединое озеро» в Большом театре. В программе следующего дня значилось посещение Третьяковской картинной галереи и Цирка на Цветном бульваре. Мне очень хотелось побывать в обоих этих местах, однако, сказавшись больной, я осталась в общежитии. Когда все ушли, я быстро оделась и крадучись выбралась из здания. Сначала на автобусе, затем на метро я добралась до центра города. Конечной моей целью был Столешников переулок. Выйдя из метро на «Пушкинской», я уверенно зашагала по проспекту Горького, словно ходила этим маршрутом не один раз. Однако, свернув у здания Моссовета и увидев вдали очертания знакомого дома, я неожиданно ощутила дрожь в коленях, словно перед этим несколько часов таскала пудовые гири. На третий этаж я поднималась минут пять, задерживаясь на каждой лестничной площадке. Остановившись перед дверью квартиры, где жил незнакомый и одновременно самый близкий мне человек по имени Валерий Воронков, я долго топталась на месте, не решаясь нажать на кнопку звонка. Лишь когда снизу послышался топот чьих-то ног, я, наконец, надавила на кнопку сначала долго, а затем дважды коротко. Тотчас за дверью послышалось шарканье ног, щелкнул замок и дверь широко распахнулась. На пороге стояла тетя Зоя. Я узнала ее сразу, хотя в сравнении с тем обликом, что посещал меня в видениях, тетя сильно постарела. Волосы на голове поседели. Под глазами и вокруг рта пролегли морщины, и вся она высохла и стала как-будто ниже ростом.

На меня тетя взглянула лишь мельком. Она шагнула за порог и внимательно оглядела лестничную площадку.

– Показалось, – огорченно выдохнула она.

– Что показалось? – спросила я.

– Так, ничего, – тетя Зоя махнула рукой в мою сторону и затем с грустью добавила, – звонок знакомым показался. Один длинный и два коротких.

– Вам кто-то так звонит?

– Звонил раньше, – тяжело вздохнула тетя.

– Кто же? – продолжала я допрос.

Тетя Зоя кинула на меня подозрительный взгляд.

– А ты кто, собственно говоря, будешь?

К разговору с тетей Валерия я подготовилась заранее, поэтому достаточно бойко отрапортовала:

– Меня зовут Ирина. Я дочь Дины Ногинской. Вы помните такую?

Брови тети Зои сдвинулись к переносице.

– Как не помнить! Из-за матери твоей все и началось.

– Что началось?! – чуть не выкрикнула я.

Дело заключалось в том, что на тот момент, благодаря своим видениям, я прекрасно знала жизнь Валерия Воронкова до его встречи с Диной Ногинской. На встрече Валерия с Диной в институте им. Горького история Валерия Воронкова для меня обрывалась. Я чувствовала, что эта встреча стала причиной решительных перемен в судьбе Валерия, и теперь слова тети Зои подтвердили мое предположение.

– Что началось? – повторила я свой вопрос.

Тетя Зоя взяла меня за руку и потянула за собой в квартиру. В комнате она усадила меня за стол, а сама ушла на кухню, готовить чай. Я огляделась по сторонам. В комнате почти ничего не изменилось в сравнении с тем, что я видела в видениях. Заменены лишь были шторы на окнах, да скатерть на столе. Вся мебель, а также посуда в серванте и книги в шкафах остались на своих местах.

Тетя Зоя вернулась довольно скоро.

– Стало быть, это мать тебя сюда послала? – разливая чай по чашкам, строго спросила она. Я в ответ кивнула головой.

– Зачем? Что ей нужно?

Пожилая женщина села за стол и уперла в меня пристальный взгляд. К этому вопросу я тоже была готова.

– Мама сказала, – затараторила я, – что они с Валерием давно не виделись и ей хотелось узнать, как сложилась его судьба. Мы живем в Молдавии, а меня на зимних каникулах отправили в турпоездку в Москву. Вот мама и попросила меня зайти к вам.

– Как судьба сложилась, – с кривой усмешкой повторила мои слова тетя Зоя, – сложилась так, что и врагу не пожелаешь.

Она, не спеша и в подробностях, принялась рассказывать о жизни племянника с того утра, когда к ним в дом пришел бывший муж тети Зои. Я внимательно вслушивалась в речь пожилой женщины, стараясь не пропустить ни слова. Так я впервые узнала о некой Полине Логиновой, сыгравшей, по-видимому, важную роль в жизни Валерия Воронкова.

– В апреле я написала ему письмо, – продолжала меж тем свой рассказ тетя Зоя, – в котором сообщила, что он может возвращаться в Москву. Ответа не последовало. Я написала еще одно письмо и вновь безрезультатно. Тогда в мае я сама поехала в Еремеевку. Встретилась с Варварой Степановной и от нее узнала, что еще в феврале, когда от рака умерла Полина, Валерий взял в правлении расчет, забрал все свои вещи и уехал в Москву. Впрочем, нет, – встрепенулась тетя Зоя, – забрал он не все вещи. Варвара Степановна передала мне оставленную Лерочкой тетрадь. Странная какая-то тетрадь. В ней чужой, не Лериной рукой написано что-то вроде философского или религиозного учения. Впрочем, – махнула рукой моя собеседница, – это неважно. Вернувшись из Еремеевки, я обратилась в милицию с заявлением о пропаже сына. Был объявлен всесоюзный розыск. Однако, не доверяя милиции, я сама принялась за поиски Леры. Прежде всего, связалась со всеми его друзьями по институту, школе и даже интернату. С его фотографией ездила в Тулу, на железнодорожный вокзал и далее в райцентр на автовокзал. Все оказалось напрасным. Лера пропал. Бесследно пропал.

Голос тети Зои задрожал. Она поспешно вынула из кармана кофточки носовой платок и промокнула им набежавшие на глаза слезы. Сердце мое учащенно забилось. Мне вдруг показалось, что перед мной сидит моя родная тетя, заменившая мне мать, вырастившая и воспитавшая меня. И для которой я – самый дорогой человек на свете, цель и смысл ее жизни. Я встала со стула, подошла к тете Зое, обвила ее шею руками и поцеловала в щеку. После этого я быстро распрощалась и ушла.

Минула зима. Где-то в конце марта, когда на деревьях начали набухать почки, произошло событие, в корне изменившее течение моей жизни. Был поздний вечер. Я уже засыпала, лежа в постели. И вдруг я явственно увидела себя в помещении колхозного правления. Я разговариваю с председателем колхоза. За окном слышится шум голосов. и затем в комнату вваливается толпа женщин, каждая из которых желает заполучить меня к себе на постой. В результате возникшего спора мне предоставляется право выбора. Женщины выстраиваются в шеренгу и председатель начинает поочередно представлять их мне. И тут я вижу Ее. Полину. Сердце мое бешено стучит в груди, заглушая слова председателя колхоза. Я указываю на Полину пальцем и кричу.

– Я выбрал! Вот она!

Из правления мы с Полиной идем к ней домой. Она живет со свекровью, сын которой погиб на фронте. Я узнаю, что Полина прекрасно рисует. Ее рисунки весьма оригинальны. Потом я моюсь в бане. Затем мы ужинаем и после этого мы с Полиной ложимся в кровать. Я обнимаю и целую свою возлюбленную. Тело мое дрожит от возбуждения. Соски наливаются и становятся твердыми как камень. Я чувствую, как напрягается мой член (или не мой, а Валерия. Я не могу разобрать, кто лежит рядом с Полиной: Валерий или я). И вдруг взрыв! Что-то лопается во мне и вырывается наружу. Кажется, я кричу.

Неожиданно раздается стук в дверь.

– Ира, с тобой все в порядке?

Похоже, это голос мамы.

– Ира?!

Да, это мама.

– Все в порядке, – отвечаю я.

Мама уходит. И тут я почувствовала некий дискомфорт. Я засунула руку под одеяло и обнаружила, что лежу в мокрых трусах.

С этого дня видения, связанные с Полиной Логиновой, стали посещать меня регулярно раз, а то и два в день. Конечно, не всегда это были любовные сцены, но уж, если дело касалось секса, то почти каждый раз оно заканчивалось моим оргазмом. Как-то одна из сцен любви привиделась мне на уроке химии. Спасибо моей соседке по парте, Люське Никифоровой. Она вовремя пихнула меня локтем в бок.

– Ты чего скрючилась? – испуганно прошептала она, – живот что ли болит?

Видение в тот же миг исчезло и я, прерывисто дыша, с трудом выдавила из себя.

– Да. Будто ножом режет.

С появлением в моих видениях Полины, жизнь моя изменилась. Она наполнилась светом и радостью. Хотелось петь, танцевать и смеяться. И еще хотелось, чтобы эти видения приходили чаще. Я ждала их, как ждет жених невесту во время вынужденной разлуки, как ждет дождя трава во время засушливого лета. Я чувствовала, что уже не смогу жить без Полины. Без ее нежного голоса, ее глаз, рук и губ. Я чувствовала, что люблю ее. Люблю как никого прежде не любила. Всепоглощающе и безрассудно.

Между тем, я закончила школу и поступила на учебу в Московский институт стали и сплавов. Со своими сверстниками я по-прежнему общалась мало. С парнями мне было противно проводить время из-за их приставаний и ухаживаний, а девушки относились ко мне несколько настороженно. Особенно это касалось моих соседок по комнате в общежитии. Им было странно, что я, при своей красоте, не встречаюсь с ребятами и даже избегаю этих встреч. Чтобы не казаться белой вороной, мне пришлось сочинить историю о пламенной любви к некоему парню из Дубоссар, которому я храню верность. Я даже посылала сама себе письма (подписывая конверты левой рукой) и потом вслух зачитывала их соседкам по комнате.

В нашем общежитии жил парень из Грузии, Резо Сулаквелидзе. Учился он на пятом курсе и, как рассказывали мои соседки по комнате, за время учебы перетрахал половину общежитских девчонок. В это вполне верилось. Парень, действительно, был красавцем. Светло-русые с рыжиной волосы изумительно сочетались с черными, изящно изогнутыми бровями и густыми, длинными ресницами. Нежные, чуть женственные черты лица, вкупе с тонким, гибким станом, придавали ему схожесть с ангелом, сошедшим с картины Рафаэля. Девчонки, проходя мимо, чуть не падали, заворачивая на него головы.

«Ангелочек», однако, обладал далеко не ангельским характером. Я испытала это на себе при первой же встрече с ним. Случилось это на второй или третий день моей учебы в институте. Я шла по коридору общежития, направляясь в свою комнату, когда поравнялась с группой ребят, двигающихся мне навстречу. Неожиданно один из них схватил меня за руку.

– Тебя как зовут, красавица? – произнес он с заметным грузинским акцентом.

Я в растерянности застыла на месте, не зная, как реагировать на столь откровенную бесцеремонность. Спутники парня остановились, с интересом наблюдая за развитием событий.

– Ты что, немая? – продолжал тем временем грузин, – или тебя заколдовал злой волшебник? Тогда я тебя вмиг расколдую.

С этими словами он резко притянул меня к себе и, обхватив мою голову двумя руками, прижал мои губы к своим. Я попыталась оттолкнуть парня от себя и уперлась руками ему в грудь, но он еще сильнее стиснул мою голову, отчего я почувствовала боль в шейных позвонках. И тут я вдруг вспомнила уроки самбо из моего детства, когда я дружила с мальчишками. Недолго думая, я оттянула назад правую ногу, а затем с размаху ударила коленом в пах моему обидчику. Парень охнул, отпустил мою голову и медленно, словно раздумывая, стоит ли ему это делать, опустился на корточки и уперся руками в пол.

– Эй, Резо, ты что там потерял? – пробасил один из его спутников, высокий мускулистый парень с кудрявым чубом на лбу. Остальные ребята дружно рассмеялись.

– Молодец, девчонка! – здоровяк с восхищением глядел на меня, – здорово ты его прижучила!

Я резко развернулась и быстрым шагом продолжила свой путь.

Через день Резо заявился к нам в комнату для того, чтобы, как он выразился, «поближе познакомиться с новыми мучениками альма-матер». Мои соседки принялись строить ему глазки и глупо хихикать. Я же забралась с книгой в руках на кровать и отвернулась к стене. С того дня визиты Резо в нашу комнату сделались регулярными. Хотя мне эти посещения радости не доставляли, я все же старалась не выказывать своих чувств, поскольку соседки мои ждали их с нетерпением.

Прошло около двух месяцев. Как-то вечером, незадолго до ноябрьских праздников, Резо пришел в нашу комнату, когда я там была одна. Он сел за стол и завел ничего не значащий разговор. Я сидела на кровати, листала последние конспекты и изредка отвечала ему. Неожиданно парень замолчал и схватился обеими руками за горло. Глаза его вылезли из орбит и налились кровью.

– Воды, – натужено прохрипел он, – принеси воды.

Я схватила стакан и выскочила из комнаты. Наполнив на кухне стакан водой, я опрометью бросилась назад. Резо сделал лишь небольшой глоток и поставил стакан на стол.

– Спасибо, – с облегчением выдохнул он, – ты мне жизнь спасла. У меня случаются иногда такие спазмы. Это аллергическое.

Он встал и положил мне руки на плечи.

– Так значит, я тебе все-таки не безразличен? Значит, ты нарочно, чтобы меня позлить, физиономию кривишь, когда я сюда прихожу?

Я аккуратно сняла его руки со своих плеч и, четко проговаривая каждое слово, ответила:

– Ты мне абсолютно безразличен.

Прошло еще несколько дней. В субботу, поздно вечером, когда я уже лежала в постели, пришла одна из моих соседок, которая встречалась с парнем из комнаты, где жил Резо. Она вынула из сумочки какой-то сверток и бросила мне на одеяло.

– Твое?

Я развернула бумагу и к величайшему изумлению обнаружила там собственные трусики.

– Откуда они у тебя? – с трудом выговорила я.

– Резо передал, – с усмешкой ответила девушка, – ты их забыла в его кровати.

Она фыркнула и добавила с ехидцей.

– Не забудь об этом эпизоде написать своему дружку в Дубоссары.

С этого вечера мои отношения с соседками по комнате окончательно испортились. На курсе я также оказалась в изоляции. Парни прекратили свои ухаживания, убедившись в их полной бесперспективности. Девушки же не могли мне простить мнимую связь с Резо. Единственным человеком в Москве, с которым я общалась, стала для меня тетя Зоя. Поначалу, когда я только поступила в институт, я приходила к ней раз в неделю, по воскресеньям. Постепенно визиты мои участились, а после размолвки с моими общежитскими соседками я стала бывать у тети Зои почти через день.

С тетей Зоей мне было легко и свободно, а главное, интересно. Она много рассказывала о Валерии и мне любопытно было сравнивать эти рассказы с сюжетами моих видений о тех же событиях. Я никогда не говорила тете Зое о своих видениях, но пару раз все же выдала себя случайно. Однажды тетя Зоя рассказывала историю, как Валерий, учась тогда в пятом классе, сбежал с другом с уроков.

– Это было не в пятом, а в шестом классе, – поправила я тетю Зою и, тут же спохватившись, попыталась перевести разговор на другую тему.

– Нет, это случилось именно в пятом классе, – сердито перебила меня тетя Зоя.

– Хотя, подожди, – она потерла пальцами лоб, – да, это была весна сорок первого года. Перед войной. Значит, действительно, в шестом классе.

Тетя Зоя удивленно уставилась на меня.

– А ты откуда об этом знаешь?

Я постаралась натянуть на лицо простодушную улыбку и небрежно махнула рукой.

– Вы этот случай мне уже рассказывали.

Пожилая женщина сокрушенно покачала головой.

– Совсем память потеряла, кляча старая.

В другой раз, это случилось зимой, накануне сессии, тетя Зоя вспомнила, как она забирала Валерия из интерната для детей врагов народа.

– Лерочка настолько оголодал там, что в ресторане на Московском вокзале съел огромную тарелку борща, двойной гуляш и пирожное с чаем.

– Пирожное он не осилил, – брякнула я, не подумав.

Тетя Зоя сдвинула брови к переносице.

– Да. Пожалуй, ты права, – согласилась она через некоторое время, – пирожное он не стал есть.

Тут тетя поправила сползшие на нос очки и внимательно посмотрела на меня.

– Об этом я тебе тоже уже рассказывала?

Я растерянно пожала плечами.

– Нет… не рассказывали… Просто я подумала, что восьмилетний мальчик не может съесть так много.

Тетя Зоя еще с полминуты не сводила с меня пытливого взгляда.

– Ладно, – вздохнула она, поднимаясь с места, – пойду готовить ужин. Ты что будешь есть: голубцы или сосиски?

– Голубцы, – обрадовалась я смене темы разговора.

Следующие три дня я у тети Зои не показывалась, просиживая все время напролет в библиотеке, готовясь к своему первому экзамену в институте. Однако, сдав экзамен (на отлично), я тут же отправилась в Столешников переулок. К моему удивлению, тетя Зоя встретила меня холодно и с демонстративной вежливостью. Она проводила меня в комнату, усадила за стол и сама села напротив. Некоторое время она молчала, опустив глаза и водя ладонью по поверхности стола.

– Я хотела тебя спросить, Ира, – начала она, наконец, – что случилось с твоей матерью после ареста в сорок девятом году?

Я судорожно стала придумывать ответ, поскольку в действительности ничего не знала о судьбе Дины Ногинской с тех пор, как она рассталась с Валерием.

– Не знаю… – нерешительно пробормотала я, – мама не любит вспоминать тот период ее жизни.

Тетя Зоя тяжело вздохнула.

– Помнишь, я говорила тебе, что мой бывший муж до ухода на пенсию работал в органах госбезопасности.

Я в ответ кивнула головой.

– Естественно, что у него до сих пор сохранились в этих структурах связи, знакомства. Я решила воспользоваться этим и попросила его навести справки о Дине Ногинской.

Тетя Зоя сделала паузу, внимательно наблюдая за моей реакцией. Я опустила голову и почувствовала, как запылали мои щеки.

– Так вот, – продолжила пожилая женщина, – после того как в пятьдесят третьем году Дину по амнистии освободили из Карлага, она осталась жить в Казахстане, в городе Павлодаре, поскольку в Москве бывшим заключенным селиться в то время запрещалось. Она вышла там замуж, но детьми не обзавелась. Видимо, на ее здоровье сказались годы, проведенные в лагере.

Вновь последовала пауза.

– Кто ты? – неожиданно громко спросила тетя Зоя, – зачем ты ходишь ко мне? И откуда тебе известны подробности жизни моего племянника?

Я не знала, что ответить и еще ниже склонила голову. И тут я задалась вопросом: отчего, собственно говоря, я скрываю от тети Зои правду? Почему лгу и выкручиваюсь? Сделав быстрый анализ своего поведения, я пришла к выводу, что мной руководит элементарный страх. Я боюсь, что тетя Зоя не поверит моим рассказам о видениях, более того, сочтет меня психически нездоровым человеком. И тогда я потеряю ее. Потеряю человека, который за последние два-три месяца стал для меня роднее и ближе, чем мои собственные родители.

Однако теперь отступать было некуда. Своими вопросами тетя Зоя приперла меня к стене. Оставался один выход: идти напролом и говорить всю правду. И я решилась. Резко вскинув голову, я заговорила.

Я рассказала тете Зое, кто я, откуда родом и кто мои родители. Затем я перешла к самому главному: к моим видениям. Я подробно описала тете Зое первые из них и контурно обрисовала биографию Валерия Воронкова, ставшую мне известной благодаря видениям. Рассказала я и об изменении моего внутреннего мироощущения, о выдавливании Валерием Ирины Урсу из моей духовной сущности. Рассказала об изменении моих отношений с окружающими меня людьми: родителями, сверстниками. Закончила я свой рассказ ответом на один из тетиных вопросов: почему я прихожу к ней. Я объяснила, что питаю к ней те же чувства, которые питал ее племянник и что я люблю ее не меньше, чем любил Валерий.

В течение своего рассказа я внимательно вглядывалась в тетины глаза. Я видела, какая буря противоречивых чувств бушует в ее душе. Недоверие и подозрительность, владевшие ею в начале разговора, сменились удивлением и растерянностью, которым, в свою очередь, пришло на смену сомнение в правильности первоначальных выводов. Колебания и нерешительность долго не отпускали тетино сознание и лишь в конце моего повествования я заметила в ее глазах искорки доброты и нежности.

Тем не менее, когда тетя Зоя заговорила, в ее голосе продолжали звучать стальные нотки.

– Ты сказала, – обратилась она ко мне, – что в своих видениях узнала все о жизни Валерия в мельчайших подробностях?

Я в подтверждение кивнула головой.

– Тогда ответь мне на несколько вопросов. Это будет своего рода экзаменом на твою правдивость.

Я вновь закивала головой, а тетя Зоя, пристально глядя мне в глаза, начала допрос.

– Как звали домработницу, прислуживающую в квартире Лопухиных?

– Агрипина, – без промедления ответила я.

– Как звали лучшего школьного друга Валерия, жившего на Садовом?

– Витька.

– В каком классе Валерий начал курить?

– В девятом.

– А почему он вскоре бросил это занятие?

– Он заболел воспалением легких.

Тетя Зоя задала еще несколько вопросов, и с каждым новым вопросом голос ее становился мягче, а взгляд теплее. В своем последнем вопросе тетя спросила меня: что подарил ей Валерий в ее последний перед их расставанием день рождения.

– Букет алых роз, – выпалила я и заметила, как наполняются слезами тетины глаза.

– Ничего не понимаю, – всхлипнула она и достала носовой платок, – поначалу я подумала, что вы с Валерием где-то встречались, и он рассказал тебе что-то о своей прошлой жизни. Но ведь всех подробностей он тебе не мог рассказать! Тогда откуда?! Откуда ты знаешь все это?!

Я пожала плечами и нерешительно заговорила.

– Мне кажется, сознание Валерия вместе с его памятью переселяется каким-то образом в мой мозг, в мое сознание. Причем, делает оно это постепенно, небольшими порциями.

– Но это невозможно! – хлопнула ладонью по столу тетя Зоя, – этого не может быть! Это антинаучно!

– Тем не менее, это факт, – развела я руки в стороны.

С минуту тетя Зоя сидела, молча, с ожесточением растирая лоб кончиками пальцев. Затем она вдруг вскинула голову.

– Я забыла спросить: как ты сдала экзамен?

Я растопырила пальцы, демонстрируя тете пятерню.

– Знаешь что, – улыбнулась тетя Зоя, – у меня есть бутылка грузинского вина. Давай отметим твой успех. Я перед тобой очень виновата. Когда Володя сообщил мне, что ты не дочь Дины Ногинской, я черт знает что о тебе подумала. Прости меня. Встав с места, тетя Зоя подошла ко мне, обняла за плечи и нежно поцеловала в щеку. До глубокой ночи мы просидели с тетей за столом, мусоля бутылку вина, так и не осилив ее до конца. Вино нам было ни к чему. Мы наперебой вспоминали эпизоды из жизни Валерия, добавляя и уточняя друг друга. Я осталась ночевать у тети Зои и с того дня оставалась на ночлег у нее не реже двух, а то и трех раз в неделю.

Со дня моей первой встречи с тетей Зоей, когда я узнала о загадочном исчезновении Валерия Воронкова, меня постоянно мучил вопрос: что случилось с Валерием? Если он погиб, то как это произошло? Если он жив, то где сейчас находится и почему не дает о себе знать своей тете? Я знала, я чувствовала, что рано или поздно узнаю разгадку этой тайны и узнаю ее из моих видений. Оставалось только ждать. И я ждала. Терпеливо изо дня в день, из месяца в месяц. И, наконец, дождалась.

Случилось это в мае, в конце второго года обучения в институте. Я сидела в институтской библиотеке и просматривала конспекты, готовясь к очередному зачету. Неожиданно я обнаружила себя вовсе не в читальном зале библиотеки, а в Еремеевке, в доме Полины. Тетка Варвара дает мне наставления, как мне следует добраться до Ефима, местного лесника, а по совместительству знахаря и колдуна. Так в моих видениях появился новый персонаж – Пророк по имени Ефим. От видения к видению, словно читая книгу, я все больше и больше узнавала об отношениях Валерия с Ефимом. Отношениях сложных, запутанных, берущих начало с детских лет Валерия, с ареста его родителей. Узнала я и о судьбе самого Ефима, визите к нему Божьего посланника и о неудачной попытке Ефима повернуть развитие России в сторону демократии.

Шаг за шагом в своих видениях я приближалась к развязке, к раскрытию тайны исчезновения Валерия. И вот наступил день (вернее поздний вечер. Я тогда лежала, уже засыпая, в кровати, в комнате общежития), когда перед моим мысленным взором прошли последние часы жизни Валерия Воронкова. Я увидела, как распрощавшись с теткой Варварой, Валерий направляется в дом лесника. Как он берет ведро и идет за водой. Как заметив в кустах чью-то тень, он останавливается. Я вижу вспышку и слышу гром выстрела. Я чувствую боль в груди. Я шагаю вперед и кричу: «Погоди, Ефим»!

И вдруг я вижу Ефима. Нет, не того Ефима, который несколько минут назад приказал Валерию принести воды, а совсем другого, постаревшего лет на двадцать. Старческой неуверенной походкой, опираясь на клюку, он приближается ко мне, одновременно внимательно вглядываясь в мое лицо. Не дойдя до меня пару шагов, он останавливается, выставляет клюку вперед и опирается на нее всем телом.

– Здравствуй, Валерий, – произносит Ефим слабым, хриплым голосом. Я в ответ растерянно киваю головой.

– Доволен ты своей судьбой? Не жалеешь, что попросил меня вернуть тебе память о прежней жизни?

Я пожимаю плечами и отвечаю:

– Пока не встречу Полину, мне трудно ответить на этот вопрос.

– Но ведь Полины нет! – сердится старик, – есть совсем другой человек, который знать тебя не знает и знать не хочет. Зачем ты ему?

– Вот когда он меня узнает, тогда и спросим его.

Я с вызовом вскидываю голову.

– А если этот человек женщина?

– Не имеет значения, – в запале отвечаю я.

– Ну, что же, – теперь наступает очередь Ефима пожимать плечами, – будь по-твоему. А я, раз уж обещал, свое обещание сдержу. Запоминай. Зовут ее Гульнара Сабитова. Проживает она в Алма-Ате, улица Космонавтов, 291. Запомнил?

Я вслух повторила имя и адрес.

– А засим прощай. Больше мы с тобой уже не увидимся. Стар я стал. Помирать пора. Желаю тебе найти свое счастье.

Видение закончилось. Я снова обнаружила себя в комнате общежития. Соскочив с кровати, я достала из тумбочки тетрадь и крупными буквами записала новое имя Полины и ее адрес. На следующий день (это было первое июня, начало лета) я позвонила родителям. Я сказала, что по приглашению подруги собираюсь съездить на месяц к ней домой, в Казахстан, я попросила их выслать мне дополнительную сумму денег. В деньгах мне родители почти никогда не отказывали, и через неделю я получила из Дубоссар сто рублей. Теперь я с нетерпением ждала окончания сессии. Я считала не только дни, но и часы, когда я смогу отправиться в Алма-Ату. Билет на поезд я купила заблаговременно и каждый вечер перед сном доставала его из сумки и разглядывала на свет пробитую в нем дату отправления.

Наконец, этот день настал. Утром я сдала последний экзамен, а вечером, в 6:30 садилась в вагон поезда Москва – Алма-Ата. Моими соседями по купе оказались две седенькие старушки и мужчина лет сорока, командировочный. Старушки, как выяснилось, были боевыми подругами и ездили в Москву на встречу с однополчанами, а позже гостили у одного из них на смоленщине. У старушек с собой было много снеди и они, садясь кушать, всякий раз приглашали к столу меня и командировочного. Мужчина отказывался и шел в вагон-ресторан. Я же в целях экономии приглашение принимала и сползала со своей верхней полки. Начинались расспросы и, естественно, в первую очередь о цели моей поездки. Я зачем-то придумала душещипательную историю о том, как в моем раннем детстве родители развелись. Отец уехал в Алма-Ату и там обзавелся новой семьей. С тех пор я его не видела, хотя он регулярно посылал маме деньги на мое содержание. И вот теперь я еду на край Земли повидаться с человеком, который дал мне жизнь.

– Где же ты собираешься жить в Алма-Ате? – поинтересовалась одна из старушек, которую звали Надежда Алексеевна, – ведь мачехе твой приезд, наверняка, не понравится.

– Не знаю, – пожала я плечами, – постараюсь снять комнату на месяц.

– Не надо ничего снимать, – успокоила меня Надежда Алексеевна, – остановишься у меня. Я живу одна в двухкомнатной квартире. Места хватит.

До Алма-Аты поезд пилил трое суток. За это время я успела прочитать две книги и наизусть выучить маршруты движения боевых частей, в которых во время войны пришлось служить моим попутчицам. На алма-атинский вокзал поезд прибыл рано утром. Мы с Надеждой Алексеевной сели в троллейбус и больше часа ехали на другой конец города. Алма-Ата мне понравилась своей чистотой, ухоженностью и зеленью. Этим она напомнила мне мои родные Дубоссары.

Добравшись до дома Надежды Алексеевны, я быстро приняла душ, переоделась и отправилась на поиски нужного мне адреса. До улицы Космонавтов я доехала на троллейбусе, а вот чтобы добраться до дома под номером 291, мне пришлось пересаживаться на трамвай. Дом под этим номером оказался общежитием Казахского Государственного Университета.

– Стало быть, она, как и я – студентка и, как и я, приезжая, – сделала я вывод, – значит, по всей вероятности, она, сдав экзамены, уехала домой.

Не рассчитывая на удачу, я все же решила зайти в общежитие.

– А вдруг она по каким-либо причинам задержалась в Алма-Ате, – тешила я себя надеждой, – или задержался кто-нибудь из ее подруг кто знает ее домашний адрес.

Первая же девушка, к которой я обратилась в коридоре общежития, вселила в меня надежду.

– Сабитова? Она кажется не уехала. Ты спроси в двенадцатой комнате.

В комнате под номером двенадцать я нашла одинокую девушку, лежащую на кровати с книгой в руках.

– А Гульнара ушла на работу, – ответила девушка на мой вопрос.

– Как! Она работает?! – удивилась я.

– А что же ей остается делать? Родителей у нее нет. Родственники помогают мало. На стипендию, пусть даже повышенную, не проживешь. Вот ей и приходиться вкалывать.

Девушка взглянула на меня с любопытством.

– А зачем тебе Гульнара?

Информации, полученной от девушки, оказалось достаточно, чтобы тут же сочинить легенду моего интереса к Гульнаре Сабитовой.

– Я учусь на журфаке в МГУ. В Алма-Ату приехала к бабушке в гости, – начала я без запинки, – на лето нам выдали задание: написать очерк на тему «Твой незаурядный ровесник». Я зашла в ваш комитет комсомола и там мне порекомендовали Гульнару Сабитову.

– Слушай! – девушка отложила в сторону книгу, – зачем тебе ждать Гульнарку? Ты обо мне напиши. Я тоже неплохо учусь и тоже, как она, работаю. Только она в ресторане, а я на почте.

– Извини, – развела я в стороны руки, – свой материал я должна согласовать с вашим комитетом комсомола, а они рекомендовали мне Гульнару Сабитову.

– Нууу, как знаешь, – разочарованно вздохнула девушка, вновь берясь за книгу.

– А Гульнара скоро с работы вернется? – я не дала ей углубиться в чтение.

– К полуночи. Ты лучше завтра приходи. У нее завтра выходной. Но рано не заявляйся. Она отсыпаться будет.

Я попрощалась и покинула общежитие. До вечера я бродила по городу. Зашла в несколько магазинов (они оказались значительно беднее московских), пообедала в пельменной, отдохнула в сквере на скамейке и к шести часам вернулась к Надежде Алексеевне.

– Ну что, нашла отца? – встретила она меня вопросом.

– Дом, где живет, нашла. Только он сейчас в командировке. Вернется через две недели, – выдала я заранее приготовленный ответ.

– Ах ты, невезение какое! – всплеснула руками Надежда Алексеевна, – ну, ничего. Столько лет ждала и еще пару недель подождешь. Садись ужинать.

Утром я проснулась рано и долго лежала в постели, пытаясь представить нашу встречу с Гульнарой. Воображение рисовало объятия, поцелуи и даже слезы. Причем в роли незнакомой мне Гульнары Сабитовой неизменно представлялась Полина Логинова.

В 9:30 я вышла из дома и в десять уже шла по темному коридору общежития, в котором гулко отдавались мои шаги. На стук в дверь, из комнаты донесся приятный девичий голос:

– Входите.

Я вошла и невольный вздох разочарования вырвался у меня из груди. Конечно, это была не Полина. За столом лицом к двери сидела худощавая, невысокого роста девушка азиатской внешности: скуластое лицо, черные раскосые глаза и такие же черные, как смоль волосы на голове. К разряду красавиц девушку вряд ли можно было отнести, хотя дурнушкой ее тоже нельзя было назвать. Наибольшего внимания заслуживали глаза девушки. Большие, выразительные, с глубоким задумчивым взглядом.

Я застала девушку за завтраком. В одной руке она держала надкусанный бутерброд, в другой – стакан с чаем.

– Здравствуй. Ты Гульнара? – на всякий случай уточнила я, хотя была уверена, что перед мной именно Гульнара Сабитова. Девушка в ответ кивнула головой.

– А ты – будущая журналистка из МГУ? Здесь гостишь у бабушки? Мне о тебе Сауле, соседка по комнате, рассказала. Она говорила, что ты обо мне статью собираешься писать?

При этих словах девушка улыбнулась, и в тот же миг меня словно ударило электрическим током. Я даже почувствовала, как выступил пот у меня между лопатками. Улыбка Гульнары (прищур глаз, озорные искорки в них и даже движение губ) была точь-в-точь как у Полины. От неожиданности я замерла на месте.

– Ты что встала в дверях? – обратилась ко мне хозяйка комнаты, – проходи, садись. Будем чай пить.

Я села за стол. Девушка принялась рыться в тумбочке, доставая оттуда печенье, дешевую карамель и стакан для чая. В это время взгляд мой упал на боковую стену платяного шкафа, которую я, стоя у двери, не видела. Сердце мое учащенно забилось. К стене шкафа кнопками были приколоты два бумажных листа с рисунками, выполненными простым карандашом.

– Чьи это рисунки?

От волнения мой голос дрогнул.

– Мои.

Девушка смущенно улыбнулась. Я встала из-за стола и подошла к шкафу. На верхнем рисунке был изображен каменистый горный склон и на нем одинокая девичья фигура. Девушка брела, сгорбившись, вверх по склону и во всем ее теле чувствовались величайшее напряжение сил и накопившаяся за долгий путь смертельная усталость. Раскаленное солнце палило с небес и платье на спине девушки промокло от выступившего пота. На самой вершине горы росла яблоня. К ее налитым соком плодам и был обращен измученный взор путницы.

Я перевела взгляд на следующий рисунок. На нем раскинулась широкая, бескрайняя степь, и посреди этой степи стояла одинокая девушка. Ветер трепал ее волосы и задирал подол дешевого ситцевого платьица. Девушка задрала голову, устремив свой взор вверх, туда, где высоко под облаками парил такой же как она одинокий орел.

Несколько минут я внимательно рассматривала рисунки. Не нужно было быть специалистом-исскуствоведом, чтобы заметить поразительное сходство художественного стиля автора этих рисунков со стилем Полины Логиновой, чьи рисунки я видела (глазами Валерия Воронкова) в Еремеевке. Сходство было очевидным и я, как завороженная, стояла перед двумя бумажными листами не в силах оторвать от них глаз.

– Чай готов, – донесся до моего слуха голос Гульнары. Я вздрогнула и, с сожалением отвернувшись от рисунков, вернулась за стол. Сделав для приличия глоток чая (ни пить, ни есть мне не хотелось), я тут же перешла к расспросам. Мне не терпелось поскорее узнать как можно больше о Гульнаре.

– Ты откуда родом? – прежде всего поинтересовалась я.

– Из Алма-Атинской области. Есть такой поселок Дегерез, в ста километрах от города.

– Твоя соседка по комнате сказала, что ты сирота… – начала я следующий вопрос и тут же оборвала себя, заметив, как сдвинулись брови моей собеседницы.

– Да. Сирота. Только ты об этом не пиши.

– Хорошо. Не буду писать. Но все-таки расскажи, как это случилось.

Гульнара тяжело вздохнула и провела ладонью по лицу, словно этим движением воскрешала в памяти события прошлых лет.

– Мои родители, и отец, и мать, родились в Дегерезе и за всю свою жизнь дальше Алма-Аты никуда не ездили. А три года назад отец неожиданно выиграл в лотерею мотоцикл. Поскольку мотоцикл у него уже был, он взял выигрыш деньгами. И решили они с мамой всей семьей, со мной и моим младшим братишкой, съездить на курорт, на Черное море. Купили путевки, билеты на самолет, и все уже было готово к поездке, как вдруг за три дня до отправления у меня случился приступ аппендицита. Меня срочно положили в больницу и сделали операцию. Родители с братом улетели без меня, а через две недели мне сообщили, что самолет, в котором они возвращались с курорта, разбился под Алма-Атой.

Гульнара замолчала, медленно помешивая ложкой чай в стакане.

– Странное совпадение, – покачала я головой.

– Какое совпадение? Ты о чем?

– Я знала одну девушку. Ее родители и младший брат тоже погибли.

– Всякие бывают совпадения, – пожала плечами Гульнара.

– Значит, ты сама себе на жизнь зарабатываешь? – продолжила я допрос.

– Тетка иногда деньги присылает. Но немного. У нее самой четверо детей. Так что, приходится, в основном, на себя рассчитывать. Во время учебы я три раза в неделю, по вечерам посуду в ресторане мыла. А сейчас там же официанткой работаю. Через день, но с утра и до закрытия.

– Тяжело, наверное, приходится?

– Конечно, нелегко.

– Какой у тебя оклад?

– Оклад! – фыркнула Гульнара, – у официантов основной доход от чаевых. Вот, к примеру, вчера мне один дядька лысый десять рублей дал. Он там с девчонкой нашего возраста отдыхал. Ну и решил, видимо, перед ней выпендриться.

Гульнара неожиданно схватила меня за руку и вытаращила испуганные глаза.

– Только ты об этом не пиши!

– Не буду, не буду, – рассмеялась я.

В этот день Гульнара планировала сходить в обувной магазин, и я напросилась идти вместе с ней.

– Что ты собираешься покупать? – поинтересовалась я, когда мы, покинув общежитие, направились к трамвайной остановке.

– Туфли. Дешевые, а главное, без каблуков и платформы.

– Но это же не модно!

– Ерунда! – махнула рукой Гульнара, – они мне для работы нужны. А то я так набегаюсь по ресторану на своей «платформе», что к вечеру ногами уже двигать не могу.

На трамвае мы доехали до ЦУМа. В обувном отделе вся обувь оказалась именно такой, какую искала моя спутница: дешевая и не модная. Поэтому проблемы с выбором туфель у нас не было.

– Ты когда-нибудь пробовала казахские национальные блюда? – неожиданно спросила Гульнара, когда мы с покупкой в руках выходили из дверей магазина.

– Нет, никогда, – честно призналась я.

– Тогда я тебя сегодня угощу одним их них. Поехали на базар, купим мяса.

Мы снова сели на трамвай и проехали три остановки. Мясо Гульнара выбирала очень придирчиво, и мы обошли все мясные прилавки, прежде чем она нашла нужный ей кусок. Там же, на базаре, мы зашли в кулинарный магазин и купили тесто. Когда вернулись в общежитие, Гульнара без промедления приступила к стряпне. Я предложила ей помощь, но она наотрез отказалась.

– Лучше почаще бегай на кухню, следи, чтобы кто-нибудь наше мясо из кастрюли не стянул. Тут охотников много.

Я стала каждые две-три минуты наведываться на кухню, в промежутках с интересом наблюдая за работой Гульнары.

– Как называется блюдо, которое ты готовишь?

– Бешбармак, – улыбнулась девушка, – в переводе на русский означает пять пальцев.

– Странное название, – удивилась я, – причем здесь пальцы?

– При том, что казахи едят это блюдо руками.

Заметив мое вытянувшееся лицо, Гульнара громко рассмеялась.

– Не бойся. Мы с тобой будем кушать бешбармак вилками.

Пока варилось мясо, мы с Гульнарой успели о многом поговорить. Вернее, говорила, в основном, она. Я лишь слушала. Гульнара рассказывала о себе: детские годы, школа, университет. Незамысловатая, в общем, биография. Но я слушала ее, затаив дыхание. И дело было совсем не в том, что меня интересовало, с кем дружила или ссорилась Гульнара в детстве и юности. Дело было в моих ощущениях, к которым я внимательно прислушивалась. Время от времени я теряла чувство реальности. Порой, мне вдруг казалось, что я нахожусь не в комнате студенческого общежития, в центре Алма-Аты, а в бревенчатом доме в поселке Еремеевка, под Тулой. Мне казалось, что перед мной не девушка-казашка, студентка университета, а русская доярка по имени Полина. И еще мне казалось, что я – это не я, Ирина Урсу, а я – это Валерий Воронков.

Ощущения были невероятными. Я, словно в машине времени, перескакивала на двадцать лет назад, а затем возвращалась обратно. Туда-обратно, туда-обратно и снова туда-обратно, туда-обратно. От такой бешеной скачки во времени моя голова пошла кругом.

– Тебе нехорошо? – донесся неожиданно до моего сознания испуганный голос Гульнары, – ты побледнела.

– Да. Голова что-то закружилась, – чуть слышно пробормотала я.

– Это от голода, – заключила Гульнара, – у меня тоже в желудке сосет. Потерпи. Через пять минут все будет готово.

Бешбармак оказался удивительным на вкус блюдом. От обильного обеда у меня раздулся живот. Со стоном блаженства я откинулась на спинку стула. Гульнара последовала моему примеру. Некоторое время мы молча переваривали пищу.

– По тебе, наверное, много ребят сохнут, – Гульнара с завистью разглядывала мое лицо, – ты красивая.

– Ты тоже ничего, – в ответ улыбнулась я.

– Вот именно, «ничего», – вздохнула девушка, – большинство моих ровесниц из Дегереза уже замуж повыходили, детей нарожали, а у меня еще ни одного парня не было. Да что там парня! – Гульнара с отчаянием махнула рукой, – у меня даже подруг настоящих нет, с кем бы я могла поделиться горем или радостью. Иногда мне кажется, что это происходит из-за моей любви к рисованию. Мои рисунки заменяют мне друзей. С ними я беседую, грущу и радуюсь. Им я изливаю свою душу.

Гульнара замолчала ненадолго, а затем тихо добавила.

– Знаешь, ты первая, с кем я вот так, запросто откровенничаю. Хорошо, что ты приехала. Мне с тобой легко и….

В этот момент с шумом распахнулась дверь, и в комнату влетела Сауле.

– Я сразу догадалась, что это из нашей комнаты так вкусно пахнет! По всему коридору аромат разносится! Мне что-нибудь оставили?

– Оставили, оставили, – успокоила ее Гульнара, – садись, ешь.

Пока Сауле накладывала бешбармак себе в тарелку, я встала из-за стола и подошла к Гульнаре.

– Я пойду, – шепнула я ей на ухо, – бабушка уже, наверное, волнуется.

Гульнара схватила меня за руку.

– Ты еще придешь?

– Конечно приду.

Я нежно погладила державшую меня руку.

– Завтра я весь день работаю, – виновато улыбнулась девушка, – приходи послезавтра.

Весь следующий день я провалялась на диване с книгой из богатой библиотеки Надежды Алексеевны. Ночью долго не могла уснуть. В голове роились тягостные мысли.

– Ну вот, встретились, – рассуждала я, – а что дальше? Поболтаем, погуляем и вновь разъедемся в разные края? Я ведь даже не могу ей сказать всей правды без страха сойти за сумасшедшую. Да и что я ей скажу? Что в тебе живет душа бывшей любовницы человека, душа которого живет во мне? Бред! Что же делать? Что делать?

Уснула я, так и не найдя ответа на мучивший меня вопрос. На следующий день Гульнара встретила меня сообщением, что собирается показать мне главную достопримечательность Алма-Аты, знаменитый высокогорный каток Медео. Я охотно согласилась, тем более, что ни разу в своей жизни в горах не была.

Горы поразили меня своей величественной красотой и монументальностью. И еще меня удивило свойство гор совмещать несовместимое. Например, тесноту и простор. Стоя на одном и том же месте, можно ощутить и щемящее душу давление скал и, чуть повернув голову, огромность расстояния от одной вершины до другой. А вот еще пример этого свойства: совмещение тишины и шума. Бытует выражение: «мертвая тишина». Для гор это выражение совершенно неприемлемо. Растут цветы на склоне, между ними порхает бабочка, скачет белка по веткам дерева, и все это происходит в глубочайшей тишине. Даже человеческий крик, даже шум горной реки не нарушают этой тишины. Они существуют как бы отдельно от нее. Словно в параллельном мире.

Каток Медео на меня особого впечатления не произвел. Каток, как каток. Ни Гульнара, ни я на коньках толком кататься не умели. Тем не менее, взяли в прокат коньки, и где шагом, а где и ползком на четвереньках одолели три круга. На четвертом круге я «выбросила на ринг полотенце».

– Все, – тяжело выдохнула я, – больше не могу. Давай передохнем.

Гульнара охотно согласилась с моим предложением. Мы добрались до ближайшей скамьи и с превеликим облегчением рухнули на ее жесткое сиденье.

– Девушки, хотите мы вас научим кататься?

Мы одновременно вскинули головы. Перед нами стояли на коньках два парня-казаха. Напротив меня остановился высокий, с атлетической фигурой молодой человек с приятными чертами лица и большими, выразительными глазами. Напротив Гульнары расположился парень невысокого роста, худощавый и, как я заметила, с формой ног, весьма удобной для верховой езды. Я решила поскорее избавиться от навязчивых ребят.

– Спасибо, но мы как-нибудь сами справимся.

– Самим вам это трудно будет сделать, – физиономия худощавого расплылась в широкой улыбке, – я вас за пять минут научу кататься.

Он наклонился к Гульнаре и протянул руку. Только я открыла рот, чтобы отшить кривоногого нахала, как, к своему удивлению, увидела, что моя подруга тянет ему навстречу свою руку.

– Осторожно. Не торопитесь, – голосом преподавателя начальных классов произнес парень, отрывая Гульнару от скамьи и одновременно кладя свободную руку ей на талию. Они вышли на лед, сделали несколько неуклюжих шагов и затем вдруг медленно, но достаточно уверенно покатились по дорожке.

– Ну, теперь ваш черед, – атлет протянул мне руку.

– Я устала. Мне необходимо отдохнуть, – проворчала я в ответ.

– Честно сказать, я тоже слегка утомился.

Парень шагнул к скамье и опустился рядом со мной.

– Вы сегодня первый раз встали на коньки?

– Первый, – буркнула я.

– Для первого раза вы отлично катаетесь. Помню, при моей первой попытке прокатиться на коньках отцу пришлось везти меня в больницу. Я расшиб себе затылок и вывихнул палец на руке.

После небольшой паузы, пряча застенчивую улыбку, он тихо произнес:

– Меня Ермек зовут.

Парень бросил на меня вопросительный взгляд, видимо, ожидая услышать в ответ мое имя, но я сделала вид, что не расслышала его слов.

– А моего друга зовут Айдос.

Мой собеседник предпринял еще одну попытку узнать мое имя, но и на этот раз ответом ему было мое молчание.

– Мы с Айдосом учимся в одной группе, на четвертом курсе Политехнического института. Мы будущие инженеры-строители. Кстати, есть планы преобразования нашего факультета в отдельный институт…

Парень принялся долго и нудно объяснять мне тонкости своей будущей профессии, но я его не слушала. Я не сводила глаз со своей подруги, которая в паре с кривоногим Айдосом медленно катилась по кругу катка. Я видела, как этот коротышка время от времени наклонялся к Гульнаре и что-то говорил ей на ухо. В ответ девушка улыбалась, и я с болью в сердце замечала, каким радостным огнем загораются при этом ее глаза. Меня колотило от ярости, когда я видела, как этот парень, обнимая за талию Гульнару, пытался прижать ее к себе. Я видела, я чувствовала, что Гульнаре приятны его объятия, и если порой она отстранялась от Айдоса, то это была лишь игра, обыкновенное женское кокетство.

Они проехали уже шесть кругов, и с каждым новым кругом в геометрической прогрессии возрастало мое бешенство. Я уже не могла сидеть на месте, и когда в очередной раз Гульнара со своим кавалером проезжали мимо меня, я вскочила со скамьи и крикнула так громко, что напугала не только Ермека, сидевшего рядом, но и Гульнару с ее кривоногим партнером. Они тут же повернули в нашу сторону.

– Что случилось? – испуганно спросила Гульнара, подъезжая к скамейке.

– Я обещала бабушке вернуться сегодня пораньше, помочь ей постирать белье, – выпалила я.

– Ладно. Давай собираться, – огорченно вздохнула Гульнара.

Пока мы переодевались, сдавали коньки, я постоянно оглядывалась по сторонам, пытаясь разглядеть в людской толпе Ермека с Айдосом. В поле моего зрения они не попадались, и во мне затеплилась надежда, что будущие инженеры-строители решили не продолжать свои ухаживания. Эта надежда еще более окрепла, когда парней не оказалось и на выходе с катка. Каково же было мое разочарование, когда подойдя к остановке автобуса и встав в конец длинной очереди, мы увидели бегущего к нам Айдоса.

– Вы что так долго копались?! Мы уже давно очередь заняли!

Он схватил Гульнару за руку и потащил к началу очереди. Мне ничего не оставалось делать, как последовать за ними.

Автобус брали штурмом, и если бы не плечистый Ермек, нам пришлось стоять еще полчаса. Выдержав жаркую схватку в дверях автобуса, мы протиснулись внутрь салона и обнаружили, что он почти пуст. Пока я оглядывалась, выбирая места для себя и Гульнары, вездесущий Айдос вновь опередил меня. Обняв мою подругу за талию, он аккуратно продвинул ее на сиденье, ближе к окну, а сам уселся рядом. Я вынуждена была садиться с Ермеком позади них. Ермек вновь попытался завести со мной разговор, но, не добившись успеха, огорченно вздохнул и отвернулся к окну. Я же не спускала глаз с сидящей впереди парочки.

Не успел Айдос коснуться своей тощей задницей автобусного сиденья, как тут же наклонился к Гульнаре и со слащавой улыбочкой принялся нашептывать ей что-то на ухо. Злость в моей груди, как вода в паровом котле стала закипать, бурлить и побуждать меня к решительным действиям.

– Что же делать? – лихорадочно соображала я, видя, как рука Айдоса, будто случайно заблудившись, оказалась на плече Гульнары, – ведь этот кривоногий коротышка явно намерен увести у меня Гульнару. И уведет! Вон каким преданным взглядом она смотрит на него! Как Муму на Герасима. Что же делать?

И тут в моей голове родился план столь же решительный, сколь и авантюрный.

– Он пытается отобрать у меня Гульнару, а я отберу у Гульнары его самого.

Радуясь своей находчивости, я тут же приступила к реализации плана. Для начала я решила наладить отношения с Ермеком с тем, чтобы впоследствии использовать его как связующее звено между мной и Айдосом. Ермек, тем временем, продолжал сидеть насупившись, отвернув голову к окну.

– Так ты говоришь, – тронула я его за плечо, – что скоро ваш факультет будет преобразован в самостоятельный институт?

– Да, – расцвел парень в счастливой улыбке, – через год или два.

Его опять понесло в дебри строительной профессии, однако, на этот раз я из всех сил старалась изображать из себя внимательную слушательницу, время от времени кивая головой и даже пару раз задав уточняющие вопросы.

Когда мы вышли из автобуса, Айдос тут же вызвался проводить Гульнару до общежития. Ермек, в свою очередь, предложил проводить до дома меня. Я не возражала, поскольку это соответствовало моим планам.

У дома Надежды Алексеевны мы попрощались, и я попросила Ермека дать мне его номер телефона. Парень тут же вытащил из кармана авторучку и на клочке газеты написал телефонный номер.

– Знаешь что, – голосом и выражением лица я попыталась изобразить мучительное сомнение, – дай мне на всякий случай еще телефон Айдоса. Мне кажется, он сильно понравился моей подруге. Но Гульнара такая скромница. Она ни за что на свете не решится спросить у Айдоса его номер телефона.

Не раздумывая ни секунды, Ермек на том же клочке бумаги написал номер телефона своего друга.

На следующий день, около полудня, когда Надежда Алексеевна ушла к соседке, я набрала номер Айдоса.

– Ирина?! – удивился Айдос.

– Мне необходимо с тобой встретиться, – мой голос звучал нежной свирелью, – ты сегодня свободен?

– А что случилось? – забеспокоился парень, – что-нибудь с Гульнарой?

– С ней все в порядке, но именно о Гульнаре я и хотела с тобой поговорить.

– Хорошо. Давай встретимся, – согласился Айдос, – где и когда?

– Через два часа, в каком-нибудь кафе. Я город не знаю. Выбирай сам.

Через два часа я шла по тенистой аллеи сквера, приближаясь к летнему кафе, уютно разместившемуся среди кустов сирени. Еще издали я заметила Айдоса, в одиночестве сидящего за крайним столиком.

– Привет! – я подошла к парню сзади и положила руку ему на плечо.

– Здравствуй!

Айдос постарался натянуть на лицо приветливую улыбку. Я медленно обошла стол и заняла место напротив парня. Айдос не сводил с меня напряженного взгляда. Решив подразнить его, я, не спеша, раскрыла сумочку, достала оттуда сигареты и также, не спеша, закурила.

– Так, что ты хотела сообщить мне о Гульнаре? – не выдержал Айдос.

– Слушай, мы что, так и будем сидеть за пустым столом? – я капризно дернула плечом, – купи бутылку вина. Если у тебя нет денег, я заплачу.

– Извини, – смущенно пробормотал Айдос, поднимаясь со стула, – ты какое вино будешь, сухое или крепленое?

– Возьми что-нибудь покрепче, – небрежно махнула я рукой, – с утра на душе муторно.

Айдос направился к стойке бара и через пару минут вернулся с бутылкой вина, двумя фужерами и плиткой шоколада. Он наполовину наполнил сосуды янтарного цвета жидкостью и снова вопросительно взглянул на меня. Я проигнорировала его взгляд и подняла бокал.

– Выпьем за знакомство.

Я выпила свое вино до дна, и Айдосу ничего не оставалось делать, как последовать моему примеру.

– Какое чудесное вино! – искренне восхитилась я, – похоже на то, что делает мой отец в Молдавии. Налей еще.

Айдос снова наполнил фужеры.

– Теперь твой черед произносить тост.

Я бросила на своего соседа озорной взгляд. Он на секунду задумался и затем поднял бокал.

– За мир во всем мире.

Я громко рассмеялась (зная, что смех мне очень к лицу).

– А у тебя неплохое чувство юмора. И, вообще, ты любопытный парень.

– В каком смысле «любопытный»?

– В том смысле, что поначалу ты мне совсем не понравился, а сейчас…

– Что сейчас? – заинтересовался Айдос.

– А сейчас я думаю, что напрасно не прокатилась с тобой на катке.

Краска залила лицо моего собеседника. Я решила не сбавлять натиск и подняла свой фужер, одновременно глазами указывая Айдосу на его сосуд. Мы выпили, и я поспешила продолжить разговор.

– Расскажи мне о себе. Чем ты увлекаешься? Спорт, музыка, книги?..

– Я… – Айдос смущенно улыбнулся, – я пишу стихи.

– Серьезно?! – выпучила я удивленные глаза.

– Ты пишешь на русском языке или казахском?

– На русском. Я считаю его своим родным языком. В Алма-Ате многие казахи говорят только на русском.

– Тогда прочти мне что-нибудь из твоих последних произведений.

Айдос смутился еще больше.

– Сказать честно, я еще ни одной девушке своих стихов не читал…

– Ты стесняешься? – догадалась я, – тогда, прежде чем начнешь читать, выпьем еще.

Мы выпили еще по бокалу вина, и Айдос начал читать. Стихи оказались ниже среднего уровня. Серые и безликие. Тем не менее, я постаралась придать своему телу напряженную позу и сидела не шевелясь, не сводя с чтеца восторженного взгляда. После каждого прочитанного стихотворения я рассыпалась в комплементах в адрес его автора и просила почитать что-нибудь еще. Между чтением стихов мы опорожнили бутылку и я, открыв сумочку, протянула Айдосу пятирублевую банкноту.

– Возьми еше вина. Хочу продлить удовольствие. Прекрасное вино, прекрасные стихи, прекрасная их декламация. Я ловлю кайф.

Кафе мы покинули, когда на город спустились сумерки. Я взяла Айдоса под руку, и мы медленно шли по аллее сквера, с обеих сторон окруженной мохнатыми елками.

– Куда мы идем? – я прижалась грудью к руке моего спутника.

– Не знаю, – пожал он плечами. Я остановилась и повернулась к Айдосу лицом.

– Не желаю сегодня с тобой расставаться. Хочу чтобы этот день мы до конца провели вместе. Ты можешь найти квартиру, где мы могли бы остаться вдвоем?

Во взгляде, которым одарил меня парень, смешались удивление и восторг.

– Да, – чуть слышно выдохнул он, – у моего друга, бывшего одноклассника родители уехали на курорт. Он сейчас один в квартире.

– Тогда живо звони ему. Пусть ждет гостей.

Через четверть часа мы подъехали на такси к четырехэтажному дому с причудливыми завитушками на фасаде и поднялись на последний этаж. Друг Айдоса оказался человеком весьма деликатным. Отворив дверь, он тут же шмыгнул на кухню, и больше мы его в тот вечер не только не видели, но даже и не слышали.

Айдос провел меня в комнату, где по всей видимости обитал его друг и, оставив на столе купленную им бутылку шампанского, ушел на кухню за посудой. Я огляделась по сторонам. Обстановка в комнате была предельно простой: узкая кровать, платяной шкаф, письменный стол и два стула. Вероятно, к нашему приходу хозяин помещения постарался навести в нем порядок, но делал это столь поспешно, что забыл под одним из стульев грязные носки. Вернувшись с кухни, Айдос первым делом запнул носки под стол и лишь затем принялся открывать бутылку.

Как и ранее крепленое вино, шампанское я выпила до дна крупными глотками. Я решила основательно наклюкаться и, надо признаться, добилась намеченной цели. Движения мои стали менее уверенными, а язык то и дело норовил повернуться не в ту сторону, куда я его направляла. Пила же я от страха. Я боялась, что близость с Айдосом вызовет во мне ту же реакцию, которую вызвало занятие сексом с Олегом. Я рассчитывала, что алкоголь притупит мои чувства, и негативная реакция на секс с мужчиной будет не столь острой и бурной. Расчеты мои оправдались.

Лишь только мы поставили пустые бокалы на стол, как Айдос притянул меня к себе и борцовским приемом повалил на кровать. Его пальцы ловко расстегнули пуговицы на моей блузке, а затем так же быстро расправились с крючком на лифчике. Обнажив мою грудь, парень с глухим стоном припал к ней губами и принялся неистово обсасывать соски. Я закрыла глаза и призвала на помощь все свое воображение. Я старалась внушить себе, что рядом со мной не кривоногий представитель мужского пола, из-под мышек которого исходит тошнотворный запах, а моя милая, родная Полина с нежным дыханием, пахнущим коровьем молоком. Я пыталась представить себе, что это Полина сейчас целует, обнимает меня и прижимается ко мне всем телом.

Усилия мои не пропали даром. Мне в самом деле почудилось, что я занимаюсь любовью с Полиной и лишь неприятные ощущения от движения полового органа Айдоса внутри моего тела время от времени возвращали меня к действительности. К моему счастью, это длилось недолго. Быстро сделав свое дело, Айдос откинулся на подушку и замер, тяжело переводя дыхание. Я выждала пару минут и стала потихоньку выбираться из-под руки парня.

– Ты куда? – встревожился он.

– Мне надо идти. Бабушка будет беспокоиться.

– Но я еще хочу, – по-детски захныкал Айдос и вновь потянулся губами к моим соскам. Я, как можно более ласково, отстранила его голову и прошептала ему в ухо.

– Давай продолжим это завтра.

Я умышленно предложила Айдосу встретиться на следующий день, потому как была уверена, что назавтра у него назначено свидание с Гульнарой. Судя по реакции Айдоса, я не ошиблась в своем предположении. Парень смутился и отвел в сторону глаза. Не давая ему времени для размышления, я протянула руку к его члену и слегка сдавила головку подушечками пальцев. Одновременно я прижалась к Айдосу всем телом и нежно проворковала.

– Завтра в пять часов жди меня здесь.

– Хорошо. Я буду ждать, – задыхаясь от возбуждения, прохрипел парень.

На следующее утро я проснулась поздно и с больной головой. Долго лежала в постели, затем с полчаса стояла под душем. Однако окончательно избавиться от похмельного синдрома я смогла лишь после чашки крепкого кофе.

В общежитие университета я заявилась уже около полудня. Гульнара с радостным визгом бросилась мне на шею.

– Я боялась, что ты не придешь. Мне надо сообщить тебе важную новость: у меня сегодня свидание с Айдосом! Представляешь?! Первый раз в жизни я иду на свидание! Это все благодаря тебе. Ты очень понравилась Ермеку и поэтому они подошли к нам. Ты приносишь мне удачу.

Карие глаза Гульнары светились, как два уголька в темноте, а с лица не сходила счастливая улыбка. Я тоже попыталась растянуть свои губы, но, видимо, у меня это не совсем получилось, потому что Гульнара с тревогой спросила.

– А как у тебя с Ермеком? Он тебе понравился?

– Не очень, – поморщилась я.

– Ну, если ты такими парнями швыряешься…

Гульнара взглянула на меня с завистью. Я поспешила перевести разговор на интересующую меня тему.

– Айдос дал тебе свой номер телефона?

– Нет. Он просто предложил встретиться сегодня в четыре часа в сквере у Оперного театра.

– В четыре?

Я насторожилась. У меня не было сомнений, что в пять Айдос будет ждать меня в доме с завитушками на фасаде. Но до пяти часов, думала я, он вполне успеет встретиться с Гульнарой, сочинить ей страшную историю о своей сверхнеожиданной занятости и перенести свидание на другой день. Я решила подстраховаться.

– Гульнара, – я обняла подругу за плечи, – разреши мне пойти с тобой. Страшно хочется посмотреть, какая ты будешь счастливая. Ты не волнуйся. Сразу, как только вы встретитесь с Айдосом, я уйду.

– Конечно, конечно! – девушка захлопала в ладоши, – я сама собиралась тебе это предложить. Знаешь, – она доверчиво заглянула в мои глаза, – мне почему-то страшно идти одной.

Мы пообедали в соседней столовой, а затем до трех часов занимались подготовкой Гульнары к ее первому свиданию. Подготовка эта включала в себя несколько последовательных операций: душ, маникюр и педикюр, укладка волос и, наконец, выбор одежды и обуви. Если первые три операции не вызвали особых осложнений, то с выбором одежды возникли проблемы. Гардероб Гульнары оказался весьма скудным. Те несколько платьев, которые она продемонстрировала мне, были либо куплены в сельпо ее родного поселка, либо достались ей в наследство от матери. Как ни пыталась, я не смогла скрыть своего разочарования нарядами подруги и она, почувствовав мое настроение, с каждой новой примеркой расстраивалась все больше.

– А как тебе это? – спросила она упавшим голосом, натягивая последнее платье. Ничего не ответив, я, молча, стянула с себя свое любимое крепдешиновое платье в мелкий горошек и протянула его Гульнаре.

– Примерь это.

– Оно же мне велико! – чуть не заплакала девушка.

– Примерь. Примерь, – продолжала настаивать я. С тяжелым вздохом Гульнара уступила моей просьбе.

– Здесь слегка подберем. Здесь приталим, – голосом профессиональной портнихи бормотала я себе под нос, ползая на коленях вокруг девушки и прихватывая пальцами материю платья.

– Надеюсь, иголка и нитки в этой комнате найдутся?

– Да, найдутся, – вконец растерявшись, чуть слышно прошептала Гульнара.

Минут через сорок я протянула подруге подогнанное под ее фигуру платье.

– Примерь.

Гульнара осторожно, словно это был хрустальный сосуд, взяла платье и еще более осторожнее натянула его на себя. Затем медленно, будто шла к краю пропасти, она приблизилась к зеркалу. Увидев свое отражение, девушка резко остановилась. С полминуты она молча разглядывала себя в зеркале, словно увидела впервые. Потом повернулась ко мне лицом. Глаза ее блестели от выступивших слез.

– Ты волшебница. Ты фея. Тебе удалось из Золушки сотворить принцессу.

Она бросилась ко мне и, обхватив руками мою шею, прижалась всем телом. В этот момент что-то опять перевернулось в моем сознании. Я вновь, как в первую нашу встречу с Гульнарой, потеряла чувство реальности. Мне вдруг показалось, что я нахожусь в плохо освещенном складском помещении молочной фермы. За моей спиной импровизированный стол, собранный из пустых ящиков и куска фанеры. Передо мной открытая дверь, через которую только что вошла Полина. Платок сполз ей на плечи, обнажив высокую, стройную шею. Я обнимаю Полину, притягиваю к себе и касаюсь губами завитков ее волос ниже затылка.

– Ой, щекотно, – взвизгнула Полина голосом Гульнары, вырываясь из моих объятий. Видение исчезло. Я снова оказываюсь в комнате общежития Казахского университета. Я вижу Гульнару, которая вертится перед зеркалом, разглядывая свой новый наряд. Вздох разочарования вырывается из моей груди.

К скверу возле Оперного театра мы подошли без четверти четыре. Я умышленно постаралась сделать так, чтобы мы оказались там пораньше, опередив Айдоса (если он, конечно, вообще собирался там появиться). Я была уверена, что, завидев меня, Айдос не решится к нам подойти.

Мы сели на скамью возле фонтана и стали ждать. Каждые две-три минуты Гульнара справлялась у меня о времени. Я смотрела на часы и отвечала ей. С каждым моим ответом голос Гульнары становился все более глуше, брови все ближе сдвигались к переносице, а глаза тускнели и наполнялись тревогой.

В 4:20 Гульнара бросила на меня нерешительный взгляд.

– Наверное, не имеет смысла ждать дольше?

– Подождем еще десять минут, – коротко ответила я.

Я видела, как тяжело моей подруге. Видела, с какой мукой ей давалась каждая минута ожидания. Мне было жаль Гульнару, но я намеренно затягивала ее мучения, надеясь, что страдания вытравят из ее души начавшее зарождаться чувство к Айдосу. Я надеялась, что на место этого чувства придут озлобленность и презрение к предавшему ее молодому человеку. Мне показалось, что я не ошиблась в своих предположениях. Не дожидаясь, когда минутная стрелка достигнет нижнего положения, Гульнара решительно поднялась со скамьи.

– Пойдем, – будто отдавая приказ, бросила она мне и широким шагом, скорее похожим на бег, направилась к выходу из сквера. Едва поспевая за подругой, я все же старалась разглядеть ее лицо. Румянец, который с утра играл на ее щеках, сменился мертвенной бледностью, а в глазах появился стальной блеск. Взгляд Гульнары был устремлен вперед, но шла она, не различая дороги.

Минут через пять стремительной ходьбы я почувствовала усталость.

– Куда мы идем? – я положила руку на плечо своей спутницы. Гульнара остановилась и растерянно огляделась по сторонам.

– Не знаю, – пожала она плечами и бросила на меня умоляющий взгляд, – не хочу сейчас возвращаться в общагу.

Я на секунду задумалась.

– А не пойти ли нам в кино?

– Хорошая мысль, – охотно согласилась Гульнара, – сказать честно, я не помню когда последний раз была в кино.

Мы решили пойти в центральный кинотеатр Целинный, который находился в нескольких кварталах от общежития КазГУ. Билеты нам достались лишь на последний сеанс. В оставшееся до сеанса время мы поужинали в пельменной, а потом в небольшом летнем кафе ели мороженое.

Между делом я продолжала наблюдать за своей подругой. Меня порадовало, что хмурая складка между ее бровей, которая появилась в сквере у Оперного театра, постепенно разглаживается. Гульнара стала активнее включаться в разговор и даже пару раз ответила улыбкой на мои шутки.

В Целинном крутили американский вестерн «Зорро». Впрочем, за событиями, которые разворачивались на экране, я почти не следила. Сидя в темном зале кинотеатра, я почувствовала, как вновь погружаюсь в нереальный мир. Вновь я – это Валерий Воронков, и рядом со мной сидит моя Полина. Мы одни в мире темноты. Только я и она. Я вижу очертания ее лица, слышу ее дыхание, ощущаю запах ее тела. Этот запах будоражит мое сознание и возбуждает плоть. Я осторожно беру руку Полины и нежно сжимаю ее пальцы. Полина затаила дыхание. Мне кажется, ею владеют те же чувства, что и мной. Мы сидим, не шевелясь, как два истукана, чутко прислушиваясь к нашим ощущениям. И она, и я явственно чувствуем, как поначалу осторожно касаются друг друга поля наших источников Разумной Энергии. Они, словно две впервые повстречавшиеся собаки, принюхиваются к друг другу на расстоянии. Но вот первое знакомство состоялось и началось взаимное проникновение наших энергетических полей. Мое поле проникает в поле Полины, а ее поле – в мое. Я ощущаю, как мы становимся одним целым. Полина – частью меня, а я – частью Полины. Это ощущение наполняет меня восторгом и радостью. Я…

Внезапно загорается свет. Я не понимаю, что происходит. Оказывается, вокруг нас десятки людей. Они встают с мест и направляются к выходу. Мы с Гульнарой растерянно крутим головами во все стороны.

– Девушки, вы собираетесь выходить?

Это пожилая женщина. Она стоит в проходе между рядами и вопросительно смотрит на нас. Тяжелый вздох сожаления одновременно вырывается из Гульнариной и моей собственной груди. Мы встаем и вливаемся в общий людской поток.

Когда мы вышли из кинотеатра, было уже совсем темно. Зажглись уличные фонари. С гор потянуло бодрящей прохладой. Первую сотню метров, пока шли в людской толпе, мы молчали. Ближе к общежитию народ рассосался по переулкам, и мы остались одни. Тем не менее, с минуту или две продолжали молчать.

– Тебе понравился фильм? – прервала затянувшуюся паузу Гульнара.

Я в ответ неопределенно пожала плечами. Мне показалось, что моей спутнице необходимо было сказать что-то очень важное, но она не знает, с чего начать или как выразить свою мысль. Я не стала приходить ей на помощь, и еще некоторое время ночную тишину нарушал лишь цокот наших каблуков.

– Знаешь, – неуверенно начала Гульнара, – там, в кинотеатре… ну, когда ты взяла меня за руку, мне вдруг показалось, что я знаю тебя очень давно. И очень хорошо знаю. Так хорошо, как если бы ты была моей сестрой, с которой я росла в одной семье. А тебе? Тебе так не показалось?

Гульнара наклонилась вперед, пытаясь заглянуть мне в глаза.

– Показалось, – чуть слышно прошептала я.

Моя подруга на секунду задумалась.

– Но ведь не может такого быть, чтобы двум людям одновременно показалось одно и то же! Значит, нам не показалось! – голос Гульнары сорвался на крик, – значит, это действительно было! Но, что? Что это было?!

Гульнара шагнула вперед и, загородив собой дорогу, пытливо вглядывалась в мое лицо. Я не выдержала этого взгляда и, склонив голову, попыталась обойти девушку.

– Стой! – Гульнара схватила меня за плечи и удержала на месте, – я чувствую: ты что-то скрываешь от меня. Скажи мне: что? Умоляю, скажи!

Сзади послышались голоса. Я обернулась и увидела группу девушек, которые весело переговариваясь, направлялись в нашу сторону. Когда они поравнялись с нами, кто-то из них крикнул:

– Гульнара, сегодня Рахимов на входе дежурит. Не опаздывай.

Девушки скрылись за поворотом.

– Слышала? Тебе нельзя опаздывать. Пойдем.

Я во второй раз попыталась обойти мою подругу.

– Ира! – Гульнара снова загородила мне дорогу, – умоляю, скажи мне правду!

Несколько секунд потребовалось мне на принятие нелегкого для меня решения.

– Хорошо, – тяжело выдохнула я, – я расскажу тебе всю правду. Но давай отложим этот разговор до послезавтра. Мне необходимо к нему подготовиться.

Следующий день я посвятила генеральной уборки квартиры Надежды Алексеевны (несмотря на ее протесты, которые, впрочем, были не очень настойчивыми). Первым делом я вымыла все окна, которые, со слов хозяйки квартиры, не мылись уже несколько лет. Далее я вытерла пыль с мебели и перемыла посуду из огромного старинного серванта. Самой трудоемкой работой оказалось свернуть ковер, который лежал на полу в зале, вынести его во двор, развесить на проволоке и выхлопать. Здесь мне пришлось обращаться за помощью к Надежде Алексеевне. Но и вдвоем мы никак не могли закинуть тяжелый коврище на проволоку. На наше счастье неподалеку в беседке сидела группа подростков. Увидев наши тщетные потуги, ребята пришли нам на помощь. Последним этапом генеральной уборки явилась мойка полов. После возни с ковром эта работа показалась мне веселым развлечением.

Тяжелая физическая нагрузка в тот день, тем не менее, отнюдь не мешала работе моей мысли. А все мысли у меня были направлены лишь в одном направлении. Приняв решение рассказать Гульнаре всю правду о себе и о ней, я тщательнейшим образом готовила свою речь. Теперь я уже не боялась показаться своей подруге ненормальной. Гульнара сама почувствовала некую духовную связь между нами. И я надеялась, что мои объяснения не покажутся ей странными или абсурдными. И еще. Мне казалось, я даже была почти уверена, что если я расскажу Гульнаре историю ее прежней жизни (когда она была Полиной), то ее Разумная Энергия заставит сознание вспомнить ту жизнь. Заставит вспомнить Валерия Воронкова, то есть меня, и тогда мы станем неизмеримо ближе к друг другу. Ближе настолько, насколько были близки Валерий и Полина.

– Только не надо торопиться, – думала я, репетируя свою речь, – нельзя ничего упускать и, главное, следует соблюдать временную связь событий. В противном случае я ее запутаю, и она не поверит мне.

Утром я проснулась с первыми лучами солнца. Долго лежала в постели. А когда встала, все делала размеренно и не спеша, чтобы потянуть время. Тем не менее, с завтраком я покончила еще до восьми часов. Дома оставаться я не могла, поскольку Надежда Алексеевна разговорами о своих болячках сбивала меня с мысли и мешала настроиться на предстоящую встречу с Гульнарой. Поэтому сразу после завтрака я вышла из дома и направилась к троллейбусной остановке. Доехав до улицы Космонавтов, я не стала пересаживаться на трамвай, решив еще потянуть время, пройдясь до общежития пешком. В здание общежития я входила, когда стрелки часов на моей руке показывали без десяти минут девять.

Перед дверью под номером 12 я остановилась, чтобы перевести дух. Сердце мое бешено колотилось, как будто перед этим я бежала кросс по пересеченной местности. На мой легкий стук из комнаты никто не откликнулся. Я постучала сильнее. Ответа вновь не последовало. Тогда я с силой пнула дверь носком босоножки.

– Иду, иду, – донесся до моего слуха слабый голос Гульнары, и через несколько секунд дверь распахнулась. На пороге стояла моя подруга со взлохмаченными после сна волосами, заспанным, отекшим лицом, одетая в легкий ситцевый халатик, который был застегнут на одну пуговицу.

– Привет, – попыталась улыбнуться она, – проходи. Вчера в ресторане сумасшедший день был. Столько народа! Я как белка в колесе крутилась. Устала жутко. Кое-как вечером до общаги доковыляла.

Говоря все это, она, пошатываясь из стороны в сторону, словно с тяжелого похмелья, медленно брела к своей кровати, на ходу скидывая с себя халатик. Я шагнула следом за ней и застыла на месте. Взгляд мой был прикован к телу девушки. С тонкой талией, округлыми бедрами и стройными, прямыми ногами оно являло собой идеал женской фигуры. Белые, трикотажные трусики, обтягивая попку, подчеркивали ее выпуклость. Такая же выпуклая попка была у Полины. Ах, как я любила целовать эту попку, мять ее руками, прижиматься к ней лицом и грудью. (Впрочем, нет. Это не я. Это Валерий Воронков любил целовать попку Полины). Словно незрячий щенок за сукой, словно кот на запах валирианки, не отдавая отчета в своих действиях, я последовала за своей подругой. Гульнара, тем временем, добралась до кровати и юркнула под одеяло.

– Я еще пять минут полежу, – простонала она, потягиваясь всем телом.

– Лежи, лежи, – охотно согласилась я, присаживаясь на край кровати.

С полминуты Гульнара лежала с закрытыми глазами, а я внимательно разглядывала ее лицо, будто увидела его впервые. Внезапно девушка открыла глаза, и в ее взгляде я прочла удивление.

– Почему ты так на меня смотришь? – прошептала она.

– Любуюсь, – также шепотом ответила я, – ты очень красивая.

– Шутишь?

– Нет, не шучу. У тебя красивые волосы, – я запустила пальцы обеих рук в черные, как смоль, волосы девушки, – у тебя мягкая, нежная кожа, – я провела ладонью по щеке Гульнары, – у тебя полные, чувственные губы, – кончиками пальцев я коснулась ее губ, – у тебя стройная, высокая шея, – рука моя скользнула по шее девушки, – у тебя красивая, упругая грудь, – пальцы мои сначала осторожно, а затем все смелее и смелее принялись ласкать девичьи соски.

Гульнара закрыла глаза, и тело ее напряглось, как стальная пружина. Мне показалось, что ей приятны мои ласки. Я наклонилась и припала губами к ее груди.

– Нет! Не надо! – взмолилась Гульнара, отстраняя мою голову от себя, – не надо. Это нехорошо. Мы же обе девушки.

– Это не имеет никакого значения, – я задыхалась от возбуждения, – нам ведь этого хочется. Хочется, не так ли?

Я вновь прижалась к груди моей подруги.

– Так, – выдохнула мне в ухо Гульнара.

И опять все перевернулось в моем сознании. Вновь я не могла дать себе отчет: кто я – Ирина Урсу или Валерий Воронков, кто рядом со мной – Гульнара Сабитова или Полина Логинова. Мне вдруг показалось, что мы очутились в складском помещении молочной фермы и лежим мы не на кровати, а на импровизированном столе, сооруженным из ящиков и куска фанеры. Начав с груди, я осыпала тело девушки горячими поцелуями, спускаясь все ниже и ниже.

– Не надо там целовать, – попыталась удержать меня Полина (или Гульнара), – я же не мылась.

– А мне так даже больше нравится, – прорычала я, сдергивая трусики со своей возлюбленной.

– Дверь. Дверь на ключ закрой, – простонала она…

У Куляш Сериковны Жумагуловой день не задался с самого утра. Во-первых, в ее квартире засорился унитаз, и вода с нечистотами залила пол в туалете. Во-вторых, за завтраком муж разбил чашку из ее любимого чайного сервиза. И, наконец, в-третьих, позвонил председатель садово-огороднического кооператива и сообщил, что этой ночью какой-то грузовик, видимо управляемый пьяным водителем, врезался в их дачный домик и почти полностью его разрушил.

Проблема с унитазом решилась довольно быстро. Начальник ЖЭКа жил на одной лестничной площадке с семьей Жумагуловых, и уже спустя полчаса после звонка ему в дверь стучался сантехник.

Проблема с чашкой из сервиза, в принципе, была неразрешима. Разбитую чашку не восстановишь, а потому оставалось лишь горевать и попрекать мужа.

С дачным домиком вопрос обстоял сложнее. Прежде всего, следовало установить, действительно ли дом придется строить заново, как утверждает председатель кооператива, или можно обойтись ремонтом. Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо было ехать на дачу. И сделать это следовало как можно быстрее, пока ушлые соседи не растащили доски, из которых был сбит домик.

– Сегодня, после полудня поеду, – решила Куляш Сериковна, садясь в трамвай, чтобы ехать к месту своей работы, общежитию физико-математического факультета КазГУ. Комендантом этого общежития товарищ Жумагулова работала уже несколько лет и за это время прекрасно освоила все тонкости своей профессии. Она быстро прикинула в уме план неотложных мероприятий, которые необходимо было выполнить сегодня. Прежде всего, нужно подготовить комнаты для заселения в них абитуриентов. Для этого следовало проверить наличие матрасов, одеял и подушек на каждой кровати. В трех комнатах, в 7, 12 и 34 остались жить студенты. Все девушки. По две в каждой комнате. Их всех надо поселить в одной, 34. Тесновато будет, но ничего – лето, потерпят. С этого мероприятия и решила начать свой рабочий день комендант общежития.

Взяв в каптерке связку ключей, Куляш Сериковна твердой начальственной походкой двинулась по коридору. Первой на ее пути оказалась комната под номером 7. Там Куляш Сериковна застала одинокую девушку с вязальными спицами в руках. Строгим, не терпящим возражения голосом, комендант общежития дала указание девушке перебраться вместе со своей соседкой в комнату 34 не позднее сегодняшнего вечера.

Далее по ходу движения коменданта располагалась комната под номером 12. Куляш Сериковна толкнула дверь, но та оказалась запертой. Недовольно ворча, комендант полезла в карман за связкой ключей. В этот момент из-за двери неожиданно послышался женский крик. Куляш Сериковна вздрогнула и застыла на месте, напрягая слух. Через несколько секунд крик повторился, хотя, как показалось Жумагуловой, принадлежал он другой женщине. Куляш Сериковна решительно сунула ключ в замочную скважину и, повернув его там, распахнула дверь. Представшая ее взору картина, повергла коменданта в ужас. На одной из кроватей лежали друг на друге две обнаженные девушки. В той, что была снизу, Куляш Сериковна признала студентку второго курса Сабитову. Девушку, расположившуюся задницей вверх, Жумагулова видела впервые. Обе девицы лежали с закрытыми глазами, а губы их слились в страстном поцелуе.

Некоторое время Куляш Сериковна, молча, взирала на происходящее, не в силах открыть рот. Лишь героическим усилием воли ей все же удалось преодолеть оцепенение. Вдохнув полной грудью воздух, она, наконец, смогла выказать свое возмущение.

Я чувствовала, что это еще не конец, что за первой волной вот-вот последует вторая. Прижавшись всем телом к Полине, втиснув язык между ее зубов, я ждала этой волны, предвкушая новые наслаждения. Неожиданно слух мой резанул крик, похожий на визг раненного во время охоты зайца. Я повернула голову и увидела в дверях незнакомую полную женщину с отвисшим мясистым подбородком. Руки женщины с растопыренными пальцами были раскинуты широко в стороны, словно она вознамерилась обнять ствол векового дуба. Налитые кровью глаза вылезли из орбит. В следующий момент, лежащая под мной Гульнара, с такой силой пихнула меня в грудь, что я, перевернувшись, грохнулась на пол. Сама же она, вскочив на ноги, принялась суетливо искать свои трусики. Женщина, тем временем, продолжала орать:

– Шлюхи! Извращенки! Матерей своих позорите! А может, это они вас такой срамоте научили?!..

Про маму она вспомнила, конечно, зря. Кровь ударила мне в голову. Какая-то жирная свинья будет всуе поминать недобрым словом мою мать?! Мою маму, которую поганые ублюдки вроде этой крикливой бабы сгубили в лагерях?! (Правда, в лагере погибла мать Валерия Воронкова. Но в тот момент мне некогда было разбираться, кто я и кто моя мама.) Ну уж, дудки!

Одним резким движением я оказалась на ногах. Еще два молниеносных прыжка, и я оказалась возле вмиг притихшей женщины. Подобно дикой кошке, я запрыгнула на мою обидчицу и обеими руками вцепилась ей в волосы. Женщина завопила пуще прежнего. Отбиваясь от моих атак, она попятилась к двери и выскочила в коридор. Здесь ей удалось скинуть меня со своих плеч. Продолжая истошно вопить, она бросилась по коридору к выходу. Я вернулась в комнату и закрыла дверь. Гульнара к тому времени уже успела натянуть трусы и накинуть халат. Руки ее дрожали, а глаза были полны слез.

– Что же теперь будет?.. Что же теперь будет?.. – повторяла она, безуспешно пытаясь застегнуть пуговицы халата. Я шагнула к ней и обняла за плечи…

Неожиданный стук в дверь прервал рассказ моей попутчицы. Мы с Ириной одновременно вздрогнули и удивленно переглянулись.

– Да, да. Входите, – крикнул я.

Дверь купе поползла в сторону, и в ее проеме показалась девичья фигура.

– Гульнара!? – Ира вскочила с места, – что случилось?!

Пришедшая к нам девушка виновато улыбнулась.

– Мой сосед… он так громко храпит… я не могу уснуть. Ты сказала, что в вашем купе есть свободные места (после этих слов мне стало понятно, куда так подолгу отлучалась Ирина). Можно я посплю здесь?

– Конечно, конечно, – захлопотала вокруг подруги Ира, – ты на какой полке хочешь лечь, на верхней или на нижней?

– Если можно, на нижней, – вновь улыбнулась девушка, – я боюсь спать наверху.

– Ложись внизу, – охотно согласилась моя попутчица, – мне не привыкать спать на верхней полке.

Она уложила Гульнару на свое место, а сама полезла наверх. Через пару минут девушки затихли. Некоторое время я сидел в тишине, нарушаемой лишь стуком вагонных колес. Я надеялся, что когда Гульнара уснет, мне удастся продолжить разговор с Ириной. Мне страшно хотелось услышать продолжение ее рассказа, а главное, узнать, что означает поездка Гульнары в одном с ней поезде. Однако вскоре с верхней полки до моего слуха донеслось мерное посапывание, означающее, что мое любопытство останется неудовлетворенным. Я досадливо крякнул и вытянулся на своем ложе.

Под утро меня разбудил голос проводника.

– Через сорок минут Джамбул. Сдавайте постельное белье.

Я встал, оделся, сдал белье и взглянул на часы. До прибытия поезда в Джамбул оставалось четверть часа. Я сел на свое место и, вглядываясь в темноту окна, пытался разглядеть признаки приближающегося крупного города. Время от времени я бросал взгляды на верхнюю полку в надежде еще увидеть лицо Ирины, однако видел лишь ее затылок. Вскоре за окном замелькали городские огни, а еще через несколько минут я почувствовал, как поезд постепенно стал снижать скорость своего движения. Я встал и потянулся к портфелю.

– Андрей, – послышался с верхней полки тихий шепот. Я вздрогнул и вскинул голову.

– Возьми это на память, – свесившись с полки, Ира протянула мне старую, потертую ученическую тетрадь. Я осторожно принял тетрадь из рук девушки.

– Прощай, Андрей. Всего тебе хорошего.

Поезд последний раз дернулся и остановился.

– Я только хотел спросить… – начал было я, но Ирина откинулась на подушку и махнула рукой:

– Прощай.

Я медленно поднял с пола свой багаж и, стараясь не шуметь, открыл дверь купе. Перед выходом я бросил взгляд на полку, где лежала Ира. Девушка уже успела отвернуться к стене, и лица ее я увидеть не мог.

* * *

Начал рассказ бывший замминистра в салоне моих Жигулей, а заканчивал на кухне своей просторной трехкомнатной квартиры. За время рассказа мы успели доехать до его дома, перенести из машины ящики с яблоками и выпить по две чашки чая с вишневым вареньем.

– Вот такую историю услышал я в купе поезда Алма-Ата – Москва, – задумчиво произнес хозяин квартиры, крутя в руках пустую чайную чашку, – хочешь верь этому, хочешь не верь, а я с той поры радикально пересмотрел свои атеистические убеждения. Кстати… – пожилой человек встал из-за стола, подошел к шкафу, вынул оттуда несколько листов машинописного текста, скрепленных канцелярской скрепкой, и протянул мне, – это отпечатанный и размноженный мной текст из тетради Ефима. Прочти и, если сочтешь это интересным, позвони мне. На последней странице есть номер моего телефона. Я раздал этот текст многим своим друзьям и знакомым. Они раздали его своим друзьям-знакомым. Сейчас нас уже несколько десятков человек. Собираемся раза два или три в месяц. Обсуждаем, дискуссируем, обмениваемся информацией. Если заинтересуешься, приходи. Мы рады новым людям.

Я пообещал прийти, но так и не пришел. А, наверное, зря. Действительно, есть что обсудить и есть над чем подумать.