Двенадцатое сентября — день сумасшедших девочек.

Утром Вета красила глаза перед зеркалом в ванной. Руки ей не очень подчинялись, и она уже в который раз стирала чёрную краску с носа и с век. В теле ощущалась такая свобода, которая бывает только после бессонной ночи. Ещё немного — и полетишь.

Или упадёшь прямо на асфальт.

— Я ждал тебя всю ночь, — сказал Антон, привалившись к дверному косяку.

Вета увидела его отражение в зеркале. Точнее, только лицо, склонённое к косяку, но лица ей хватило. Да. Бессонница бывает ещё и такая. Такая, когда ночь сама ложиться на кожу и рисует морщины у уголков рта. Морщины отвращения, такие порой появлялись и на лице Андрея. Тогда он брал ремень и шагал к Рею.

— Прости, — торопливо сказала Вета, пряча косметику в сумку. — Я гуляла.

Она просто не могла больше находится в душной, пропахшей чужой жизнью квартире, поэтому, когда Антон сказал, что ему нужно на полчаса съездить на работу, она даже обрадовалась — можно сбежать. Захлопнула дверь, потому что ей, конечно, никто не оставил ключей, и до раннего рассвета бродила по городу, сидела на лавочках в пустынных парках, балансировала на трамвайном рельсе, и, ложась грудью на бетонный парапет, заглядывала в глубины Совы. Она смотрела в тёмную воду и не видела там своего отражения, только расплывчатые рыжие круги от фонарей.

К утру продрогли плечи, совсем устали ноги, и она решила вернуться. Дверь оказалась открыта. Антон прямо в одежде ничком лежал на нерасправленной кровати. Сбросив только плащ и совсем промокшие туфли, она прилегла рядом, стараясь его не касаться. Почти не скрипнули старые пружины.

— Мне сегодня к первому уроку.

Утро выдалось вдруг радостным от солнца и позолотило грязно-жёлтые листья, которые ещё кое-как держались на деревьях после вчерашнего ливня.

— Между прочим, я забыл тебе кое-что сказать, — хмуро заметил Антон, глядя в голубоватую кафельную плитку, которая выстилала пол ванной комнаты. — А ты сама не спросила.

Вета забросила сумку на плечо и остановилась перед ним. Отражение в кафеле — тёмное, бесформенное, как дождливая ночь, хотелось потереть тряпкой. Она коснулась его носком ноги, обтянутой чёрным чулком, но отражение, конечно, не стёрлось.

— Что? — спросила Вета.

— Быстро вернулись результаты экспертизы. Почерк в записке не принадлежит никому из твоего класса.

Она, начав было злиться и кусать губы в начале его фразы, в концу успокоилась настолько, что едва не рассмеялась. Выходит, записка в почтовом ящике — просто глупое совпадение, шутка, и загадочное пугало не собирается убивать Ронию. Просто ошибка. И никто пока не знает, где она живёт.

— Ну, здорово. — Вета протиснулась в коридор, где уже горела лампа, хоть утро и добиралось досюда пляской солнечных зайцев. — Хотя я так и не поняла, что это за мода у вас. Пугало какое-то. Детские страшилки?

— Не такие уж и детские, — чуть слышно отозвался Антон. — Не такие уж…

Она надевала туфли в прихожей. Ступням сразу становилось холодно и сыро, но тепло понемногу возвращалось в Вету, и согревались туфли. Она прятала глаза, чтобы случайно не встретиться взглядами с Антоном.

Не хотелось вспоминать — вчерашняя попытка бегства казалась стыдной, как грязь на одежде, и горькой на вкус. Она не смирилась. Просто решила пока не вспоминать.

— Пугало убило девушку, — выпалил Антон громко и резко. А она уже думала, что он потерял весь свой голос вчера ночью под дождём, за городской стеной. — И теперь я думаю, что оно убило и Игоря.

Вета замерла на одной ноге, поправляя туфлю, потом медленно встала на обе. Сумка сползла с плеча и шлёпнулась на пол. Лёгкая сегодня сумка — Вета же бросила все учебники и тетради в подсобке на столе.

— Я чего-то не знаю? — чуть дрогнувшим голосом поинтересовалась она. — Расскажи. Маги, живой город, который меня не выпускает. Теперь ещё и пугало. Что ещё? Может быть, драконы и василиски?

Антон дёрнул головой.

— Никто в него не верит. Точнее, его и на самом деле не было. Просто мне так удобнее говорить — пугало. Я не знаю, что это или кто.

— Расскажи, — повторила она, не обращая внимания на сумку. — Что стало с той девочкой?

Вета боялась, что он опять махнёт рукой, отшутится, и за шутками будет крыться тщательно спланированное недоверие.

— Она повесилась, — ответил Антон глухо в пол, как будто разговаривал только с ним. Полу, впрочем, было всё равно.

Она кашлянула: голос вдруг захрипел. Вчера её класс сбежал с уроков, а вдруг не сбежал вовсе, вдруг их схватило то самое пугало и уволокло в тёмное изваяние храма, который у самого выезда. Вдруг! Откуда ты знаешь, Вета, что ещё бывает в этом городе? А в школе тебе лишь улыбнутся — что? чучело? да у нас такое каждый месяц, в третье воскресенье, и вообще идите уже работайте, мы составим вам самое удобное расписание. Теперь-то оно будет очень удобным.

Она тряхнула головой, сбрасывая навязчивую картинку, где было всё, как прежде, но не было уже восьмого «А».

— Ну, подростки часто совершают глупости, — попробовала снова вернуться в реальность — привычную, надёжную реальность — Вета. — Жаль, конечно…

— Это была дочь твоей Жаннетты. Полгода назад она повесилась. Контрольные можешь забрать, кстати. — Антон кивнул на подоконник, где — она только сейчас заметила — громоздилась стопка примятых листков. — Вдруг пригодятся.

…Она перебирала их в автобусе. Вот тройка с минусом и корявый мелкий почерк Марка. Вот тщательно выведенные буквы и парочка помарок — четвёрка. Это работа Веры Орловой. Вете хотелось найти листок Русланы: у той же наверняка будет твёрдая пятёрка, но автобус затормозил у школы, и пришлось выходить.

Со вчерашнего вечера ничего не изменилось. Мамы за ручку приводили первоклашек и помогали им переобуваться, расположившись на широких скамейках в холле. Вета несла пачку контрольных, прижав её к груди, и то и дело с кем-то здоровалась. Мимо прошагала Лилия, красивая, деловая до невозможности и в своей привычной шали.

«Я, в общем-то, неплохой человек, пусть и срываюсь иногда», — говорила за неё эта шаль.

«Человек?», — про себя повторила Вета и впервые засомневалась.

Тонкие нервные губы Лилии кривились. Она безостановочно кивала мамам первоклашек, ни на секунду не став от этого болванчиком.

— Зайдите ко мне срочно, — сказала Лилия, кинув на неё всего полвзгляда, и даже не кивнула.

Кончики пальцев мгновенно похолодели. Вета поднялась на второй этаж, посражалась с замком и вошла в пыльное царство чучел и старых тетрадок. Манекен так и стоял, отвернувшись в угол. Хойя приветственно колыхнула резными листьями. Захотелось бросить на ближайшую парту контрольные и просто сесть на пол.

Ничего здесь не изменилось. Ничего.

За окном что-то глухо и громко упало, захохотали детские голоса, но Вета не вздрогнула. Медленно она подошла к манекену, развернула его лицом к себе, примирительно похлопала по холодному облупившемуся плечу. Безглазый череп испытывающе уставился на неё. Его сердце было исполосовано царапинами.

От движений Веты заколыхались тонкие узкие листочки растения, пристроенного на шкафу. Она уже и так поняла, что ничего не изменилось.

Но и по-старому тоже ничего не будет.

Потом пришли девятиклассники. Непривычно тихие они расселись по местам, зашуршали учебниками и встали, когда прозвенел звонок — без напоминания. Вета попросила открыть окно, и снова парень с последней парты едва не сбросил на пол мешающий горшок.

Она начала, как всегда, спрашивать домашние задания, отличница с первой парты потянула руку — она приготовила реферат, и тут содрогнулась дверь.

— Я же сказала зайти ко мне! Срочно, — не стесняясь учеников, выпалила Лилия, и у Веты всё внутри дрогнуло, как та дверь. Она забыла зайти. — Срочно!

Уголок цветастой шали мелькнул в дверном проёме, она ушла, стуча каблуками по только что вымытому и оттого омерзительно воняющему деревянному паркету. Вета слушала этот стук, а девятиклассники смотрели на неё. Особенно внимательно — отличница с первой парты. Неужели они уже знали о смерти Игоря?

— Посидите тихо, — попросила она их, проводя кончиками пальцев по горлу: там собрался безобразный вязкий ком, который мешал дышать и говорить.

В коридорах школы было пусто, как и положено коридорам школы, только из приоткрытых дверей начальных классов неслись голоса. Учителя говорили — дети повторяли хором. Вете захотелось удлинить путь, чтобы хоть немного отсрочить появление перед Лилией, и, повинуясь детскому желанию, она спустилась на первый этаж. Вместо того чтобы напрямую выйти к кабинету завуча, пошла в обход.

В холле уже всё стихло, и бабушка-вахтёрша читала. Дверь кабинета директора открылась почти перед лицом у Веты. В коридор вышел неприметный человек в сером костюме, невидящим взглядом скользнул по Вете и зашагал к выходу. Следом за ним выскочил директор — красный и взволнованный.

Уже подходя к концу коридора, через вечно открытые застеклённые двери она услышала голос директора:

— Сделаем всё, как было сказано. Я лично буду контролировать.

— Уверен, что так и будет. — Человек в сером обернулся, слабо улыбаясь.

Вета нехотя задержала на нём взгляд, хоть в человеке не было ровным счётом ничего особенного: ни роста, ни горы мышц, даже выражение лица у него было обычное — обывательское до зубного скрежета. Она бы ни за что не заметила его в толпе.

Вета минула лестничный пролёт, и дорожка из свежевымытого паркета вывела её к учительской, а заодно и к кабинету Лилии, дверь в который сейчас была плотно прикрыта. Вета поздоровалась с учительницей английского, которая задумчиво замерла посредине коридора, и стукнулась в ненавистную дверь — отступать было некуда, сзади спину ей сверлили любопытные девятиклассники.

Вета кожей чувствовала, как они шепчутся в кабинете биологии. Перегибаются через парты, тянутся друг к другу и шепчутся без остановки.

Из-за двери никто не ответил, и Вета дёрнула её на себя.

Лилия сидела на своём месте, не двигаясь. В руках, сведённых под подбородком, притаился остро отточенный карандаш, но перед ней больше не было расписания, и вообще ничего не было, девственно чистый лакированный стол. И его поверхность Лилия и сверлила глазами, словно читала там тайнопись.

— Садитесь, — приказала Лилия, когда Вета уже подумывала развернуться и уйти, потому что глупо стоять над душой у человека, который так занят собственными мыслями.

— Вы ещё не знаете, что произошло, — утвердительно произнесла завуч, не разводя рук, не выпуская карандаш. Теперь она смотрела прямо в противоположную стену, и если бы там висел хоть календарь с котятами, Вете стало бы куда спокойнее. — Садитесь уже. У вас в классе умер мальчик, Игорь.

Вета села и сложила руки на коленях. Она не знала, как ей реагировать. Сказать, что узнала об этом уже вчера? Или не говорить, или биться в истерике, кусать себя за локти и проклинать за то, что недоглядела? Как положено поступать учителям? Она поняла вдруг, что оцепенела и не смогла бы шевельнуть даже пальцем.

— Что теперь делать? — сказала Вета.

Она не ожидала такого быстрого помилования, она не ожидала помилования вообще. Где же прилюдное порицание: «Вот кого мы называем плохим учителем!», как же воспитательный момент — «она так и не смогла найти путь к ранимой детской душе». Лилия стащила с носа очки, карандаш покатился по столу. Левый край шали сполз с её плеча, обнажив простую белую блузку.

— Мальчик, вероятно, покончил с собой, — произнесла она так, словно всё ещё читала лекцию о морали и нравственности, но уже подбиралась к её концу. — Конечно, это очень плохо для нашей школы, но мы попытаемся замять конфликт, насколько возможно.

Она жестом очень усталого человека потёрла переносицу. Вета впервые заметила, какие у неё худые суставчатые пальцы, как куце покрашены ногти, и как топорщится кровавый заусенец на большом пальце.

— От вас я прошу только одного — возьмите в руки свой восьмой «А». Ну поговорите с ними, пообщайтесь в неформальной обстановке, общайтесь почаще с родителями. Должны же они к вам привыкнуть, в конце-то концов! Пусть только не поднимают панику, я прошу вас.

Как будто это Вета сидела в кабинете перед ней и заявляла, что собирается утроить панику среди родителей. Вот прямо сейчас пойдёт и позвонит каждому.

— Я пойду? — сказала она.

— Идите. — А ещё у Лилии были губы сухие — в трещинках, как пересохшая земля. Совсем бледные, когда без краски. Вета только сейчас заметила это.

Девятиклассники сидели тихо. И даже не шептались.

Во вторую смену уроков у неё не было, только поздним вечером часы в музее — подписалась-таки. Вета дождалась, когда опустеет учительская, когда вспорхнёт в положенную ему выемку последний журнал, и села за телефон.

В ежедневнике творился кошмар, но она давно знала, кому будет звонить первым, кому вторым, а кого оставит напоследок. Внутри всё предательски сжалось и заскулило. Вета всё ещё помнила обещания «быть на её стороне», но уже слабо верила им, да и момент оказался ещё тот.

Телефонный диск едва ли не обжог холодом, хотя — Вета видела — до неё с трубкой сидела молодая учительница географии и болтала так, что слышали ученики в коридоре. Первые цифры дались нелегко, потом волнение прошло, и, слушая длинные гудки, она прокашлялась, чтобы не хрипеть в трубку.

— Да? — Женский голос оказался неожиданно знакомым, Вета и не думала, что тут же вспомнит молодую женщину с жёстким лицом и в очень стильной куртке.

Она представилась, слушая дыхание собеседницы.

— В чём дело? — резковато поинтересовалась та. — Понимаете, я сейчас занята.

— Я вас надолго не отвлеку, — пообещала Вета. Секунду раньше она собиралась быть дружелюбной, но даже распоследний призрак улыбки сполз с её лица. — Мне нужно, чтобы дети явились на мой урок, слышите? Все. Я понимаю, что игнорировать школу приятно и весело, но я должна их увидеть.

— Он прогуливал? Я скажу Арту, — суховато пообещала та. — Скажу. Ещё что-нибудь? У меня совещание, извините, долго говорить не могу.

Шуршание на том конце провода заставило Вету замолчать, потом положить трубку. Она медленно размышляла о том, что говорила вовсе не так, как планировала. Ещё и голос дрогнул — такой позор, позорище. Не хватало только сорваться на истерику.

Днём к ней явилась математичка и криком кричала, что восьмой «А» не явился на уроки, вообще, совсем. Пришла только злобно сопящая Рония, да и ту пришлось отпустить. Её что, не предупредили, что нужно прогуливать? Вот такая судьба у изгоев.

Потом в подсобку бесшумно вошла учительница русского языка. Шёлковый шарф у неё на груди часто и неровно вздымался.

— И как это понимать? — почти что раздражённо начала она. Вета тогда уже знала, что им нужно отвечать.

— Я разберусь.

— Они просто не явились… как это понимать? Я напишу докладную директору. Вы обязаны…

— Я разберусь, — мрачно и монотонно повторила Вета, глядя в глазницы манекену. Даже ему смотреть в глаза было проще, чем учителям. Они являлись к ней один за другим, и уже не потому, что пылали праведным гневом, но «воспитательный момент». Такое нельзя упускать.

— Я разберусь, — снова повторила Вета, как заведённая кукла, и спохватилась, что сидит в пустой учительской перед молчащей трубкой телефона. Нажала на рычаг и принялась набирать следующий номер.

— Я — классный руководитель Марка.

— А я узнала, — то ли растерянно, то ли испуганно откликнулась новая собеседница Веты. Совсем молодой голос. На заднем фоне послышались детский смех, потом звон. Охи-вздохи. — Как там Марк? Он не балуется на уроках?

— Он не пришёл в школу, вы знаете об этом?

Послышался приглушённый вздох, как показалось Вете, слишком уж наигранный.

— Ох, ну и ну! Я поговорю с ним сегодня же.

— Тогда скажите, что я хочу его видеть. И их всех, слышите? Пусть они все придут завтра.

Вета облизнула пересохшие губы. Такое нельзя говорить, и чтобы губы не пересыхали. Очень хотелось пить, но она знала, что если отойдёт от телефона, то никогда больше не решится.

Следующий номер.

— Я — классный руководитель Русланы. Нет, она не схватила двойку. Она не пришла на уроки, что случилось? Вы не знаете? Болеет? Но вы только что были удивлены. Послушайте, я должна видеть их завтра. Их всех, передайте ей, договорились?

Вета положила голову прямо на стол. Во рту было сухо, в мыслях — гулко, просторно и холодно. В учительской витал серый ветер с Совы и трогал её за волосы влажными пальцами, касался висков. Вета приподняла голову и подпёрла её кулаком: на подоконнике лежали мумифицированные розы, а дальше — дальше было окно, открытое в город.

— Почему вы не можете просто любить меня? Ах да, — хмыкнула она. — Вы же не обещали.