Она не говорила об этом и старалась не думать. Кто знает, до чего вообще можно было додуматься, распаляя своё воображение. Чувство было сродни тому, когда проходишь мимо оборванного нищего, просящего милостыню: и жалко, и противно, и ненавидишь саму себя, и хочется забыть поскорее.

Сначала всё шло по-старому, но в один прекрасный день администрация школы — кто уж там назывался этим загадочным словом — оформила все документы. Ииро, Арт и Алейд одним утром не пришли в школу, а остальных детей рассовали по двум оставшимся классам восьмой параллели.

Вета не пробовала больше с ним говорить, да и те не горели желанием общаться. Аня постоянно опаздывала на уроки, а чуть только Вета делала ей замечание — поднимала на неё прозрачно-голубые невинные глаза.

— Я была в столовой.

— Ты что, каждую перемену ешь?

Руслана рассказывала всем кругом, что скоро перейдёт в другую школу и даже называла номер, но всегда новый. Вера демонстративно игнорировала учителей — всех сразу и каждого с отдельным выражением лица. Алиса постоянно убегала то на собрания актива, то на очень важное мероприятие по сбору макулатуры — Вета никак её не могла застать больше, чем на секунду.

Чуть-чуть посветлело небо над городом. Каждый день, приходя в музей, Вета наблюдала за черепахой с мягким панцирем. Та без устали скребла лапами по стене стеклянной темницы, тянула острую морду вверх. Даже из соседней комнаты Вета слышала плеск воды — черепаха падала и поднимала тучу брызг.

Однажды Вета зашла в живой уголок проверить, как там кролики, которые особенно активно шуршали, и замерла посреди комнаты, совершенно не понимая, что делать: черепаха почти выбралась. Она пыталась подтянуться вверх, зацепившись передними лапами за края аквариума, скребла задними, давно уже не касавшимися воды.

— Идите сюда, скорее! — закричала Вета Миру.

Тот уронил какую-то из папок, бросился к двери и тоже застыл.

Черепаха судорожно дёрнулась и вдруг опрокинулась назад, снова упала в мутную воду, напугав плеском кроликов. Вета выдохнула, как будто только что на её глазах полный пассажиров автобус едва не влетел в бетонную стену.

— Вот демоны… — прошептал за её спиной такой же ошарашенный Мир.

— Она могла выбраться.

— Не думаю, — вздохнул он, разглядывая аквариум. — Проём слишком узкий.

Он поднял камень со стекла, которым был накрыт аквариум, и оценивающе покачал его в ладони.

— Нет, не выберется. Не приподнимет его.

Вете стало тревожно, и до самого конца рабочего дня она сидела, поджав под себя ноги, хотя дверь в живой уголок они, как обычно подпёрли шваброй.

— Кажется, всё кончилось, — сказала она Антону, когда свет уже выключили. Нужно было говорить раньше, чтобы разглядеть его лицо, но Вета не смогла.

Она провела рукой по горлу.

— В смысле? — В темноте шевельнулся невнятный силуэт Антона.

— Кажется, пугало наелось. Оно больше никого не убивает. — Она замолчала, потом поторопилась объясниться: — Я спрашиваю о них, каждый день. С ними всё в порядке. Правда, не знаю, что с теми, кого отослали, но если бы кто-то умер, это бы опять гремело на всю школу, да?

— Не уверен, — признался Антон. — Но, может, правда… наелось.

Вета сглотнула, снова ощущая комок в горле.

— Я иногда забываю о них, — сказала она. — Сегодня сама себя поймала на том, что думаю о чём угодно, кроме них.

В ту злую секунду понимания она испугалась до холодного пота, а потом всё прошло.

— Я никому не звоню, не дёргаю ничьих родителей. Как ты думаешь, оно же должно было вернуться, если я их больше не держу, да?

— Наверное, — сказал Антон из темноты.

Глаза всё никак не привыкали, и скоро Вета поняла, почему. Не светились огни у трассы, вообще ничего в городе не светилось, кроме самого неба. Оно казалось серым покрывалом над чёрными айсбергами домов.

Рассуждать было глупо, всё равно что пятиклассники заговорили бы вдруг о высшей математике, но Вете хотелось доказать самой себе: всё кончилось. Правда-правда. На всякий случай она подтянула под себя ноги.

— Знаешь, если бы речь шла о человеке, я бы смог что-то предполагать, — негромко сказал Антон. Он приблизился к ней и сел рядом, судя по звуку, подвинув стул ближе. — Но что скажешь, когда речь идёт о пугале, которое убивает детей, родившихся в этом городе?

Вета уловила краем глаза белёсые вспышки в небе, в самой верхней точке, видимой из окна. Обернулась: ничего не было. Должно быть, шалили уставшие за день глаза.

— Я бы тоже в такое не поверила. Да никогда в жизни. Но, видишь же, как гладко всё вышло. Я не обращала на них внимания — они умирали. Я стала обращать — они все остались живы. Если ты скажешь, что это совпадение, я сочту себя сумасшедшей.

Она теперь неотрывно смотрела в окно, силясь рассмотреть хоть одну звезду, вдруг хоть одна вырвется из плена туч. Всё напрасно. Антон рядом с ней шумно вздохнул.

— Я всё, что можно, перерыл. Все архивы, библиотеки, записки из сумасшедших домов. Никаких упоминаний, даже намёков.

— Главное, что всё кончилось, — сказала Вета машинально. Она готова была повторять эту фразу до потери пульса, чтобы только убедить саму себя.

Протяжный гул разнёсся над городом. Так мог бы реветь далёкий мотор или всё, что угодно, как объяснила сама себе Вета, но сердце всё равно зашлось в отчаянном ритме. Была в этом звуке жуткая нотка, как будто застонал тяжелобольной — безысходно, дико.

— Мы же сделали всё, что смогли. Никто бы не сделал больше. — Вета закрыла глаза.

— Судя по тому, как нам вставляли палки в колёса, никто бы и не стал делать больше, — усмехнулся Антон в темноте за её левым плечом.

Вспышка света опять расцвела над домами и быстро потухла, но Вета успела её заметить. Она протянула руку к окну, указывая на тёмное небо, но сказать ничего не успела: новый стон-гул сотряс дом, обиженно зазвенели стёкла. Страшно наклонились деревья, силуэты которых всё ещё можно было различить на фоне серого неба.

— Включи радио, — севшим голосом попросил Антон.

Она потянулась к стене, нашарила пластмассовую коробку с единственным переключателем, щёлкнула им. Послышался шум, напоминающий шорох прибоя, тихий и безобидный. Вета всегда убавляла звук перед тем, как выключить радио совсем.

— Ты трогал настройки?

В темноте было не различить шкалу волн. Вета покрутила ручку настройки туда-сюда, но помехи только стали громче. Голые руки покрылись мурашками, как от холода. Было уже тихо, но предчувствие морозом дышало в затылок.

— Пойдём, — сказал за её спиной Антон деловито и спокойно.

— Ну это же… — Перед тем, как выйти в коридор, Вета снова обернулась на окно. Деревья стояли неподвижно, будто высеченные из мрамора. По небу разливалось белое рваное марево, под которым жались друг к другу по-прежнему чёрные дома.

— Это город.

Ей не было ни страшно, ни волнительно, но когда она сдёргивала с вешалки плащ, потянула так сильно, что оторвала петельку.

— Не бойся, — сказал ей Антон.

Вета удивилась тому, как тихо и без толкотни спускались люди по лестнице вниз. И молчал лифт. Всё было так слаженно, словно у них каждый месяц случалась война, и каждый месяц стёкла тряслись от утробного гула. Но почему и нет? Ей никто и никогда не рассказывал о закрытом городе. Не посчитали нужным.

Где-то на нижних этажах запищал ребёнок, но быстро смолк. Свет сочился из высоких окон на лестничных пролётах, но его оказалось слишком мало. Несколько раз Вета чуть не слетела со ступеньки, не рассчитав высоты.

Ещё одна неожиданность — подвал дома оказался довольно сухим и не пах мышами, хоть Вета успела вообразить все прелести убежища. До самого утра приглушённый гул тревожил их шаткое спокойствие даже в подвале — помещении без единого окна.

Тридцатое сентября. День красного рассвета и стёршихся надписей.

Вета шла по ступенькам подземного перехода — вверх. Непривычно яркое солнце выбелило бетонную лестницу, высушило лужи на дорогах. Вета шла по ступенькам и вспоминала, как некрасиво закончится её самый короткий рабочий день.

Ночью она и подумать не могла, что этот день будет похож на вереницу предыдущих, что машины будут точно так же носиться по шоссе, а люди — собираться на автобусных остановках. А туман утром снова поднимется с асфальта в рыжее от рассвета небо.

— Это мёртвый город, — мысленно повторила она услышанную где-то фразу и остановилась.

Все ступеньки были исписаны мелом — белые буквы тянулись от одной стены перехода к другой, но сколько она не щурилась, она не могла разобрать ни слова. Свет солнца и чужие подошвы почти стёрли меловые каракули, оставив только обрывки и хвостики у самых стен.

Прохожий толкнул Вету под локоть, и она принялась быстро подниматься вверх, опомнившись.

…Сегодня утром Лилия встретила её у порога школы. В холле не шумели первоклассники. Только дворник бродил по аллее, шаркая жёсткой метлой по асфальтовым дорожкам. Вета уже решила, что уроки отменили, но оказалось, что её всё равно ждали.

Лилия прятала руки за краями шали.

— Вы не отели бы взять отпуск за своё счёт? По семейным обстоятельствам, — сказала она очень сухо и твёрдо.

Вета не сразу сообразила, что ей ответить.

— У меня сегодня уроки.

— Уроки проведёт Роза, она разберётся. А вы идите домой. Да-да.

Они с полминуты стояли друг напротив друга, перегородив узкий проход между колоннами. Смотрели — и ни одна не опускала взгляда.

— А с какой стати? — поинтересовалась Вета. Не то, чтобы она надеялась получить правдивый ответ, но всё-таки глупо было стоять, ощущая только сквозняк, холодящий щиколотки. И уходить так сразу тоже было глупо. Скажут потом — ты совсем не боролась.

Лилия вскинула голову, так что засверкали стёкла очков. Она так говорила на педсоветах — вскидывала голову — и становились видны узкие породистые ноздри.

— Школа временно переведена на ограниченное расписание. Понимаете, биология — у нас не профильный предмет. Пока что уроки отменяются.

Без сомнения, она всё очень хорошо придумала и безупречно сказала. Алые губы собрались удивлённым колечком, когда Вета шагнула вперёд.

— Так отменяются или их проведёт Роза, что-то я ничего не могу понять?

Лилия отвела глаза, запоздало делая вид, что не отвела, а закатила, и принялась обмахиваться кончиком шали, хотя из приоткрытой двери в холл влетал совсем не летний ветер. Её обнажённые до локтей руки пошли мурашками.

— И отменили, и проведёт, если надо будет. Вы можете отдыхать две недели, разве тут что-то не ясно?

Она уже говорила, как будто вдалбливала двоечнику.

«Это официальный документ, понимаете? Не нужно устаивать тут мазню!»

Несколько недель назад Вета бы обрадовалась. Она бы запрыгала по ступенькам вниз, размахивая сумкой, как первоклассница, получившая сразу пять пятёрок. Но сейчас она застыла, сжимая верхнюю пуговицу на блузке. Показалось вдруг, что ещё чуть-чуть, и она задохнётся. По гулкому холлу прошла старшеклассница, покосившись на них заинтересованно.

— Вы не хотите, чтобы я была с ними, да? Вы поняли, что он остановился?

Лилия вскинула брови — и опять запоздало, Вета успела заметить, как на её лице нарисовалось брезгливое негодование.

— С кем были? Хватит, мне пора работать. Идите. Идите уже. А если будете дёргаться, он и вас сожрёт тоже. Не боитесь ходить по тёмным улицам?

Она собиралась проводить Вету взглядом, чтобы та и не посмела вернуться. Та облизала пересохшие губы.

— Значит, теперь вы решили от меня избавиться? Ну-ну, сначала расформировали класс, теперь поняли, что даже это не помогает. — Она вспоминала почему-то вовсе не глаза своего восьмого «А», который так отчаянно нуждался в ней совсем недавно, а всего лишь черепаху, которая скребёт лапами по скользкой стенке аквариума и никак не выберется. Никогда. Как же там черепаха?

— Что же вы так глупо — сначала сами позвали, не давали уволиться, теперь выгоняете? — выпалила Вета на одном дыхании. Она сказала бы ещё, про все свои обиды, но слова растерялись.

Вета развернулась на каблуках и собиралась картинно хлопнуть дверью, и навстречу ей попался парень из девятого. Он дёрнулся в сторону, но Вета всё равно влетела в его плечо. Красивого ухода не получилось…

Надпись мелом она заметила ещё и на асфальте возле книжного магазина. Дверь магазина была закрыта, окна темнели зарешёченными провалами. Слова остались на удивление чёткими. Отодвинув ногой кленовый лист, Вета прочитала: «любовь остаётся навсегда, она не умирает». Буквы, выведенные дрожащей рукой, оказались в тени. Чёткие белые буквы.

Прохладный ветерок потрогал её за пальцы. Вета сунула руки в карманы плаща и зашагала дальше, почти сразу забыв о глупой фразе. Подумала только, что незадачливый отвергнутый любовник, наверное, решил напомнить избраннице о себе. Ох, эти подростки!

Она ещё помнила себя такой — порывистой и резкой, такой — тринадцатилетней. Когда хотелось безоглядно влюбляться в двоечников и их же в открытую ненавидеть. Она ещё помнила, но уже слишком выросла, чтобы красивые фразы про любовь пробирали её до дрожи.

За поворотом Вета заметила ещё одну написанную мелом фразу, на этот раз слегка потёртую. «Люди не смотрят под ноги, топчут чувства». Она усмехнулась.

— Прятали бы вы свои чувства получше, друзья.

Она впервые шла домой пешком и боялась заблудиться, хоть много раз видела все эти улицы из окна автобуса. Ветер тревожил собранные в кучи листья, и стеклянный воздух чуть звенел в ушах Веты. Она не знала, что ей делать до самого вечера — хорошо было бы просто идти.

«Не закрывай глаза, ты не сможешь обмануть любовь», — настигло её рядом со знакомой булочной. Вета покрутила головой, выбирая правильную дорогу, и заметила фразу только мельком. Переступила через неё, не специально, так получилось. Мигнул светофор, и она перешла на другую сторону улицы.

Во внутреннем дворике было тихо и безлюдно. Поскрипывали всеми брошенные деревянные качели, и мотался туда-сюда обрывок объявления у подъездной двери. В поисках ключей она пошарила в сумочке, и услышала сдавленный стон.

Вета вздрогнула, резко обернулась: за её спиной так же мирно шумели деревья, пустовала асфальтовая тропинка, и не было даже машин — жители дома давно разъехались на работу. Где-то размеренно капала вода — Вета успела услышать даже это, а потом стон повторился.

В этот раз он снова оказался у неё за спиной, но Вета не спешила оборачиваться. Стон был громче и страшнее, чем в первый раз, и теперь она почти узнавала его. Это был тот самый голос, способный пробираться даже через плотно закрытые окна и двери.

Он становился похожим то на вой ветра в трубах, то на гул волн, которые бились в бетонную набережную, то на человеческий вопль. Но человеческим он не был, потому что не в состоянии человек кричать несколько минут подряд, на одной ноте, не замолкая, не срываясь на хрип. Или ей показалось, что так долго? Вета нервно тыкала пальцами в кнопки кодового замка на подъезде и никак не могла набрать номер правильно. Руки дрожали.

Она обернулась, спиной прижимаясь к двери. Мог же кто-нибудь из пенсионеров или молодых мамаш выйти вдруг прогуляться, ведь мог? Какого демона они сидят по своим квартирам!

Стены дома задрожали, и Вете казалось, что стонут именно они, и ещё асфальт. Да весь город неровно вздрагивал вместе с её дыханием. В один страшный момент Вете показалось: она различает слова в этом стоне. Даже не слова, а звуки и слоги, так тянут гласные первоклашки, когда учатся читать. Так пытается заговорить немой.

— Любить.

Вета задохнулась от ветра, пахнущего мутной глубиной и подгнивающими листьями. Стон тянул звуки, повторяя раз за разом что-то неясное, и только это слово она разобрала, хоть всё ещё надеялась, что у неё просто разыгралось воображение.

Что делать, кричать? Кричи тут, пожалуй.

Дверная ручка больно впилась в спину, и Вете очень хотелось зажмуриться, чтобы так по-детски уйти от страха. Но зажмуриться никак не получалось, и она неотрывно смотрела, как в воздухе носятся сухие листья.

Сгорбленный силуэт появился на асфальтовой дорожке, и Вета заметила его сначала только краем глаза. Она не смогла бы сказать, откуда он вышел, или как возник — создал сам себя из сухих листьев — прямо посреди двора. Он двигался как человек, очень долго пребывающий без движения, рывками, странно переставляя не сгибающиеся ноги. Руки безвольно болтались по обеим сторонам туловища.

Вета не шелохнулась. Она могла бы всё это время искать ключи в сумке, могла бы звонить по домофону соседям и кричать о чём-нибудь, да о чём угодно, но она не подумала и шевельнутся. Ручки сумки соскользнули с плеча, и та бухнулась на асфальт. Где-то на дне звякнули ключи.

Вспомнилось: «Пугало». И Вета легко подумала: «Ну да, это оно и есть». Она услышала, как гулко и медленно бьётся собственное сердце.

Пугало остановилось у края тротуара, за которым начинался пологий подъём к подъезду, руки судорожно дёрнулись. Если бы Вета ещё ощущала хоть что-то, она почувствовала бы боль в пальцах, сцепленных на железной ручке. Царапины пачкались ржавчиной.