«Пыльная лестница. Старая половая тряпка под рукой. Запах брошенного дома».

Ветки берёзы за окном были засижены птицами, запорошены первым снегом и ослепительно блестели на солнце. Маленькая комната, отгороженная шкафами от учебной аудитории, пахла старыми книгами.

Птицы садились на ветку и взлетали.

Прогремел звонок — из аудитории вымело студентов, вышел степенный Максим Игоревич и, не заметив Владу, запер дверь снаружи. Через минуту в замке снова повернулся ключ.

«Заперли. Как же выбраться, как? Половая тряпка. Кафельный пол. Пахнет плесенью. Темно».

— Эй! — Стук каблуков по паркетным доскам. — Эй, есть кто живой? А, привет!

Явившаяся Альбина ткнула Владу в плечо, и та очнулась. Она увидела своё отражение в стеклянных дверцах, и отражение приборных лент, горой сваленных на столе, чёрного микроскопа и зажженной лампы рядом. Жёлтая точка лампы отражалась дважды — в стеклянной дверце шкафа и в откидном зеркале микроскопа.

Рваные воспоминания отступили. Влада натянула рукава свитера на замёрзшие руки.

— Привет.

Альбина рухнула на свой стул, вывалив на рабочий стол образцы — тонкие белёсые мазки на хрустальных пластинках.

— Эй, — повторила Альбина. — Ты что, заболела?

— Кажется. — Влада с трудом разлепила запёкшиеся губы. Рядом с микроскопом остывал стаканчик кофе из автомата. Специально взяла с тремя ложками сахара, чтобы хоть что-то съесть за сегодня. Но так и не заставила себя выпить.

— Эх ты. Иди домой, тебя же здесь никто не держит. Расшифруешь свои ленты потом.

Аудитория снова наполнялась галдящими студентами — слишком громкими, от них мысли путались ещё сильнее. Вот зашёл преподаватель, и они притихли.

— У меня работы полно, — вполголоса пожаловалась Альбина. Этим летом она ездила в Мёртвую долину и привезла оттуда кучу материала. Альбина радовалась: теперь она точно успеет к сроку, но для проформы ворчала: столько работы. Диссертация, три статьи в институтский журнал, всё как у людей.

«Кафельный пол. Как выбраться, как выбраться, как…»

— А ты похудела, — сказала Альбина задумчиво. — На какой диете сидишь? Мне тоже надо бы.

Свитер болтался на Владе, как на вешалке. Она заставила себя подняться, допила кофе. Горячая жидкость прокатилась вниз по пищеводу. Она должна была согреть, но только обожгла язык, а холод внутри остался.

— И правда, пойду. Схожу в больницу, — сказала Влада, и вышла из аудитории, уронив стул. Преподаватель и студенты — все разом — смотрели ей в спину, пока не хлопнула дверь.

Она выбрала такую больницу, где не было шанса встретить кого-то из знакомых, взяла талончик в регистратуру. Очередь тянулась медленно: мужчина долго выяснял на повышенных тонах, как работает окулист, потом бабушка искала в сумке очки. Когда на электронном табло регистратуры высветился её номер, Влада вздрогнула.

— Запишите меня к психотерапевту.

Регистраторша со всепрощающими глазами застучала пальцами по клавиатуре.

— Поднимайтесь, он будет свободен через полчаса.

Так скоро? Её ладони взмокли. Влада думала явиться сюда через неделю. К тому времени ещё остался бы шанс, что станет лучше. Что пройдёт само, и ей не придётся снова идти через мраморный холл, где все до единого как будто видят, к какому именно врачу она берёт направление.

Лифт был весь в зеркалах, и ей пришлось смотреть в пол. Зеркал Влада не любила, она их даже у себя дома отвернула к стенам. Эта холодная гладкость…

«Кафельные стены пахнут больницей. Пол пахнет плесенью и больницей. Выпустите меня отсюда, выпустите, выпустите!»

— Девушка! — сердито повторили у неё за спиной.

Влада очнулась — и вышла на этаже. Кабинет врача оказался в самом конце разветвлённого коридора. Здесь же заботливо поставили ряд пластиковых кресел, но сидеть она не могла и встала — у окна, за которым был тихий морозный город. Хоть бы немного отвлечься.

Она закрыла глаза всего на секунду, а в сознание уже хлынула темнота и запах сырого брошенного подвала. Невыносимо болела нога. Влада лежала на полу и не могла подняться, и тихо стонала. В голос закричать не могла — голос не подчинялся.

— Вы по записи?

Она вздрогнула и обернулась: из-за двери на неё смотрел мужчина в спортивном костюме. В пустом отростке коридора они были одни, а значит — это врач. Надень он крахмальный халат, и Влада соврала бы, что нет, она не к нему и вообще заблудилась. Но пришлось кивнуть.

— Проходите.

Стул находился чересчур близко. Вот бы передвинуть его назад. Так она оказалась лицом к лицу с врачом. Он взял из её рук направление, раскрыл журнал и принялся писать. Спросил, не отрываясь:

— Рассказывайте, что вас беспокоит.

Раз уж пришла, нужно говорить. Влада отвела взгляд.

— Я вспоминаю то, чего не было.

— К примеру? — Он посмотрел внимательно и сочувственно, так, словно ему и вправду было дело до её воспоминаний. Серьёзный мужчина в очках, и ручка покачивалась в его пальцах, как будто раздумывала, клюнуть ли станицу в большой клетчатый бок, или не клюнуть.

— К примеру, я всё время вспоминаю какой-то подвал, там сыро, пахнет плесенью, темно. И меня заперли в нём. Я не могу найти выход.

Ручка всё-таки ткнулась в журнальную страницу, ещё пару слов он написал и замер. Влада не могла разобрать, что это за слова, хоть и сидела довольно близко.

— Почему вы думаете, что этого не было? Может, в детстве или в какой-нибудь книжке?

Влада втянула воздух, как будто собиралась нырять. Воздух пах шоколадом.

— Я точно знаю, что не в детстве. В этих воспоминаниях я уже взрослая, я даже помню, как я одета. Но это не всё, есть ещё и другие воспоминания. Например, дом на самом краю деревни, рядом с железной дорогой. Ночью там так темно, что видно целую россыпь звёзд. Помню собаку в будке, и имя её такое странное, Генерал что ли. А я выросла в городе. Я в жизни не бывала в деревне, спросите хоть у моих родителей.

Врач свёл руки под подбородком.

— Давно это у вас?

— Давно. С пятнадцатого сентября. Я запомнила.

Даже если он не присвистнул, Влада почувствовала, что ему очень хочется присвистнуть.

— Почему вы пришли сейчас? Вы же сами пришли?

Она кивнула: сама. В голом отростке коридора её никто не ждал.

— Просто я больше так не могу. Раньше это было редко и не так ярко. А сейчас — постоянно, без конца. Иногда я просыпаюсь ночью и не могу понять, где я: у себя дома или в том подвале.

— Хорошо. — Ручка опять заплясала по журнальному листу. — Расслабьтесь, вы уже пришли, значит, сделали первый шаг. Вы — храбрый заяц, но нельзя бороться с этим в одиночестве.

Он писал, а Влада молчала, нервно сжимая и разжимая пальцы. Тяжело шевелился за окнами город. С десятого этажа он казался приземистым и промёрзшим, по сизым венам дорог ползли сизые машины.

— Что у вас с руками?

Она уставилась на свои ладони, исполосованные запёкшимися шрамами. Как ему объяснить?

— Это для работы. Я пишу диссертацию по сущностям пятого порядка, и иногда мне приходится вызывать их. Понимаю, способ странный, но у нас в институте многие таким пользуются.

— М-да, — вздохнул врач. Откинувшись на спинку стула, завёл руки за голову. Он был высокий, с пучком рыжих волос на затылке, с уверенным взглядом, и ему хотелось доверять. — Можно поподробнее про тему вашей диссертации?

— Сущности пятого порядка. Они встречаются в заброшенных домах, стройках, везде, где раньше жили люди, а потом… — Влада запнулась. Врач смотрел на неё с тем же выражением сдержанной жалости. — Что?

— Вы же понимаете, что привидений не существует?

Влада усмехнулась. Ещё один, как же много их было. Пора бы придумать убойные аргументы для убеждения, но всё как-то не досуг.

— Как раз от этого лечить меня не надо. Или, в таком случае, лечите весь институт, и моего научного руководителя заодно.

Глядя в стол, он постучал ручкой по вздыбившейся странице журнала.

— Хорошо. Вы могли бы показать мне свою диссертацию?

— Это легко.

— Тогда приходите… ну хотя бы завтра, и поговорим предметно. А пока что я выпишу вам успокоительные, чтобы ночью не просыпаться в подвале.

Он черкнул пару слов не жёлтом квадрате рецепта. Влада взяла рецепт из его рук и, не глядя, затолкала в сумку. Всё равно она не собирается пить всякую дрянь: похоже, врач посчитал её совершенно чокнутой, да и выписал что-нибудь соответствующее. Похоже, сюда она больше не вернётся.

Влада поднялась, подхватывая куртку с вешалки.

— Всего доброго.

Он смотрел ей вслед, сведя руки под подбородком.

И соваться туда не стоило. Влада возвращалась к институту пешком: кипучая злость на себя требовала выхода. Она давила каблуками сапог тонкую наледь на тротуарах, и мысленно ругалась, поминая самый обидные слова. Попавшийся навстречу парень удивился выражению её лица.

Успокоительные! Всё, что ей на самом деле нужно — перестать маяться ерундой и приступить уже к работе. Альбина закончит анализировать отпечатки сущностей на хрустальных стёклах — и опубликует очередную статью, а Влада так и останется с горой не разобранных плёнок и целым диском недописанных кусков диссертации.

Она совершенно точно не сумасшедшая — ведь нельзя допустить, что пять лет специалитета и ещё два года соискательства — её собственная выдумка. Можно придумать подвал с кафельным полом, но нельзя — всю жизнь от начала до конца. Этим утром были шумные студенты, степенный Максим Игоревич и Альбина с грудой хрустальных стёкол. Они-то уж точно ей не померещились.

Влада остановилась у пешеходного перехода, чтобы перевести дыхание. С той стороны дороги на неё глазело здание института, облепленное строительными лесами. Одно крыло стало нежно-зелёного цвета. Второе докрасить не успели, и бросили до весны.

Она выдохнула и забыла вдохнуть. Здание по ту сторону дороги было облезшим и старым. То, что она принимала за строительные леса, давно переломалось и кое-где рухнуло. За высоким глухим забором был спрятан первый этаж, но выше она видела — окна зияли чёрными дырами.

Влада потопталась на месте, потом всё-таки перешла дорогу. Взвизгнувший тормозами чёрный джип злобно просигналил. Влада замерла у глухого забора.

«Внимание, опасность обрушения», — большие красные буквы на потемневших досках. Под ногами хрустел лёд: здесь его, кажется, и не пытались убирать, крутые наледи не давали подойти ближе.

— Девушка, не стойте там! Кирпич ещё на голову свалится, — крикнула сердобольная женщина с другой стороны улицы.

Влада дёрнулась — но тут же снова обернулась к институту. «Аварийное состояние. Опасность обрушения».

Она развернулась и пошла, понятия не имея, куда направляется. Мимо пустой автобусной остановки, мимо наглухо закрытого цветочного ларька. За институтом дорога тянулась через сквер и выходила к большой автомобильной развязке. Влада бесцельно шла от перехода к переходу. То тут, то там её подхватывала суетливая толпа и несла за собой. Переходы и развязки тем и хороши, что имеют направление.

На улицах продавали зимние яблоки. «Выращено без спецметодов», — красовалась табличка на каждом лотке. И, хоть все понимали, что враньё, и что без спецметодов яблок зимой не вырастишь, всё равно покупали.

Влада очнулась возле длинного двухэтажного здания из красного кирпича. Оно пряталось за скелетами деревьев, так что с развязки было почти не заметно и не портило облик большого города.

Она помедлила и пошла — по крошащимся листьям и хрустящему льду — к дыре обрушенных дверей. Если верить табличке у входа, здесь когда-то располагался архив, но сейчас внутри были листья, и лёд, и небо в провалах крыши.

Влада забралась подальше, нашла лестницу вниз. Подвальные двери оказались заперты на висячий замок, но и на лестнице было достаточно темно. На последних ступеньках она опустилась на корточки.

В сумке лежал перочинный нож — короткое чистое лезвие поймало солнечный луч. Он так привычно и удобно лёг в руку, что ей сделалось лучше, ведь должно же оставаться в мире что-то привычное.

Она разрезала замёрзшую ладонь наискось. Кровь едва выступила из пореза, но для вызова и этого было достаточно. Влада закрыла глаза и позвала. Она повторяла и повторяла заученные слова, пока во рту не сделалось горько.

Дом молчал. Он молчал мёртво, как только может пустой дом, далёкий от людей. Сунулся в окна пушистый от снежинок ветер, побродил по комнатам и тут же вылетел. Дом не издавал ни звука. Но хуже того — Влада сама ничего не ощущала, протягивая невидимые руки к покосившимся дверям и глухим коридорам. Затекали уставшие ноги.

Часы бессовестно врали: они показывали, что истёкло минут двадцать, хотя в доме она пробыла часов пять, не меньше, и очнулась на ступеньках, дрожа от холода.

Влада выбралась на людную улицу, купила в автомате горячий чай и остановилась в стороне, пытаясь согреться и собраться с мыслями.

Возможно, в этом доме на самом деле нет сущности, хотя и странно: идеальное же место. Возможно, это исключение из правил. Нужно найти верный вариант — место, где она бывала раньше, где сущности знают её и выйдут по первому же зову. Тогда…

И что тогда? Она сможет что-то доказать психотерапевту? Доказать всему миру, что не сошла с ума?

Идти никуда не хотелось. Залпом допив чай, Влада села в автобус и поехала домой. Где-то в сумке лежали перчатки. Неплохо было бы надеть их, чтобы не пугать людей вокруг изрезанными руками, но ей было так безразлично.

Дома она, не раздеваясь, прошла к компьютеру. Стемнело, и комнату через окно освещала красная эмблема супермаркета. Понемногу отогревая пальцы дыханием, она смотрела в экран. Невозможно медленно открылась папка с частями диссертации.

Она помнила, как писала её, и как выравнивала графики по левой стороне, и много раз пересчитывала статистику, чтобы не было пререканий с руководителем. Документы открылись. Продолжая дышать на пальцы, она смотрела на бессмысленно корчащиеся линии. Весь текст от абзаца к абзацу был полнейшей чушью, собранием слов, которые все вместе не имели никакого смысла, а по отдельности — рассыпались, как бисер между пальцев.

Влада закрыла документы, посидела ещё немного, собираясь с мыслями. Было что-то, что поможет ей. Было что-то — тонкая сосенка на крутом обрыве — за неё следовало уцепиться, чтобы не сойти с ума от отчаяния, одной, посреди чужого незнакомого города, в тёмной и холодной квартире.

Она подтянула к себе брошенную сумку. В дальнем кармашке лежал жёлтый квадрат бумаги — и вычурным почерком по нему тянулось название лекарства. В соседнем доме была аптека.

— Понимаете ли, Влада. — Он поднялся из-за журнала и вышел к стене, где висела белая доска. Алым маркером начертил изогнутую линию. — Так устроена наша психика: раздражение — реакция. Иногда раздражение бывает слишком сильным, и организм не может на него ответить, тогда и начинаются все эти фокусы сознания.

Влада, съёжившись, сидела на стуле перед ним. Она сама себе казалась маленькой и гадкой, как двоечница перед директором школы.

— Вы принимаете препарат?

— Да.

Виктор Юрьевич вернулся за стол. У него там были разбросаны бланки — много бланков, в каждом из которых он что-то подчёркивал и писал, и расписывался, и ставил печать. Влада опять не могла рассмотреть ни слова.

— А едите хоть что-нибудь?

— Я не могу.

— Нужно есть. Иначе придётся положить вас в клинику. В подвале больше не просыпались?

— Нет. — Она закрыла глаза. Как объяснить ему, что всю ночь она проспала как мёртвая, и проспала бы ещё столько же, лишь бы не возвращаться в реальный мир, где всё оказалось ложью.

— Хорошо. Понимаете ли, Влада, мир — это в самом деле то, что нам кажется. Ко мне приходят люди, мир которых мрачен и безысходен, они страдают, и я объясняю им, что их мир — всего лишь химические реакции в мозге. Исправьте свой мир, исправьте свой мир сами, вы ведь храбрый заяц. Вам нужно вернуться в реальность.

Он открыл верхний ящик стола, пошарил там. Зашелестела шоколадная обёртка. Влада принялась бороться с подступающей тошнотой.

— Я выпишу вам ещё один препарат. Его приём нельзя пропускать или бросать. Запомните? Ну а если потребуется контроль…

— Я запомню, — нервно оборвала его Влада. Не хотелось ещё одного упоминания клиники.

— Хорошо.

Она вышла из кабинета в душную пустоту коридора, купила в аптеке упаковку таблеток по рецепту и одну тут же проглотила. Должно же ей, в конце концов, сделаться лучше.

* * *

Зарина трещала весь вечер: о новом поклоннике, о вредной начальнице и платье, которое присмотрела себе к праздникам. Давно они не собирались так — вчетвером, на старой кухне, под вой ветра за окном. В доме было натоплено, пахло травами.

Отца недавно выписали из больницы, и он сидел во главе стола, бледный, но довольный, хоть для виду и ворчал, что все обращают на него слишком много внимания. На стол мама поставила варёную курицу и сухое печенье — то, что разрешалось отцу, а ещё она опять допоздна была на работе, так что ничего не успела приготовить. Но даже скромный ужин никого не смутил. Зарина пообещала, что завтра съездит в районный центр и накупит гору вкуснятины в новом супермаркете. Ну а пока можно обойтись и курицей с печеньем.

Но когда закипел чайник, она не выдержала.

— Слушайте, ведь было же варенье.

Она заставила Кира спуститься в погреб и командовала сверху.

— Это какое-то странное. Это вообще помидоры, чего ты их вытащил. А это что? Сливовое, да? А что в нём плавает, гвоздика? Ну ладно, попробуем.

Не дожидаясь, пока Кир выберется из подпола, она утащила банку на кухню. Когда он пришёл, варенье уже разлили по вазочкам и заварили чай. Оно пряно пахло, текло искрящимися ниточками, а в ложку попадались звёзды аниса и стрелки гвоздики.

— Сосед помер в прошлом месяце, — рассказала мама, переставляя чашки с места на место. — Видно, спился окончательно. Нёс какую-то ерунду, что за ним душа жены приходит каждую ночь. А утром его нашли на лавочке во дворе. Говорили, вроде всю ночь просидел, а наутро замёрз. Морозы тогда уже начались. Допился, значит.

У варенья появился странный горьковатый привкус. Пропавшее что ли? Кир отложил ложку.

Они просидели на кухне до часа ночи, и уже собирались расходиться, когда он заметил пучок высохшей травы, прицепленный к газовой трубе под потолком. Странно, раньше мама не страдала народной медициной. Ей, как главврачу районной больницей, было бы стыдно.

Лаванда. Любопытно, куда кладут лаванду. В печенье? Но мама всю жизнь ела только покупное, сама не пекла. Кир вообще сомневался, работает ли у неё духовка.

У варенья был отчаянный горьковатый привкус. Под утро, так и не заснув, Кир вернулся на кухню и открыл банку. В сливовой глубине застыла пряная звёздочка. Глупое ощущение, будто стараешься вспомнить прошлогодний сон. Образы вроде бы и знакомые, но не поддаются. Кир поднялся наверх, надел свитер, взял ключи от машины.

Вся улица потонула в предрассветной темноте, разве что снежные валы по обе стороны дороги не давали ему заехать на обочину. На трассе горели фонари, и его уверенность росла с каждым новым мазком света на подмёрзшем асфальте. Кир возвращался в город, откуда вчера с таким трудом выбрался, постояв во всех возможных пробках.

На въезде скорость пришлось сбросить. Бледное утро восставало над многоэтажками. Кир гнал машину так, что проделал пятичасовой путь часа за три. В телефоне не было её номера, но он вспомнил, куда нужно ехать и даже почти вспомнил — как она выглядит.

Это был обычный дом и обычный двор, в груди ничего не сжалось. У подъезда мялась девочка с таксой на поводке. Натужно гудел лифт. Кир поднялся по лестнице, как будто ощупывая реальность вокруг себя. Память возвращалась медленно, каждая ступенька — ещё одно сказанное слово.

Он сказал ей тогда: «Не бойся».

Чего им предстояло бояться?

Он надавил на звонок и где-то в квартире тот отозвался тихой мелодией. Открыли не сразу. Сонно скреблись в замке, и мелькал по лестничной клетке лучик света, пропущенный через глазок.

Влада открыла и встала на пороге, завёрнутая в одеяло, сонно щурясь. Так они смотрели друг на друга, пытаясь вспомнить всё до конца, до последнего слова.

«Не бойся», — сказал он ей и уехал. Выходит, не вернулся?

Её пальцы разжались, одеяло упало неопрятной горой. Влада бросилась Киру на шею.

Влада сидела рядом с ним на кровати, скрестив ноги по-турецки. В квартире было тепло, а она мёрзла в джинсах и шерстяном свитере.

— С этими таблетками я добрая и сонная, а без них — боюсь каждого шороха и не могу оставаться одна. Я пару раз пыталась их бросить, но только хуже. И он всё замечает, я его не обману.

— Кто это — он?

Кир включил компьютер и сел перед экраном. Он понятия не имел, с чего бы его вдруг потянуло заглядывать в папку с недописанной диссертацией. Папка была пуста. Единственный документ, не вычищенный из корзины, Кир узнал — графики, которые Влада строила в августе. Он восстановил одинокий файл в папку. Сделалось чуть легче.

Влада отрешённо наблюдала за его действиями.

— Виктор Юрьевич, он психотерапевт. Он так говорит и так смотрит, как будто читает меня всю насквозь.

— Ты не обязана делать всё, что он говорит. Можно найти другого врача. Да ты вообще уверена, что тебе нужен врач?

— Я понимаю. — Влада опустила голову. — Но он так говорит… когда он говорит, я не могу его не слушать, и не могу обманывать.

Кир помолчал, глядя на её сложенные руки. Он поднялся и прошёл на кухню, заглянул в холодильник: там нашлись два сырых яйца и початая упаковка овсяных хлопьев. Где осталась та девушка, которая готовила самый вкусный в мире плов и пекла такие сырные кексы, что вечная диетчица Зарина могла за раз слопать три куска?

Кир вернулся в комнату.

— Собирайся, поедем к родителям. Пока каникулы, побудешь за городом, подальше от всяких врачей, успокоишься.

— Спасибо, что приехал, — медленно произнесла Влада. — Но ты совсем ничего не понимаешь. Я не хочу уезжать. Я останусь в этом мире, я не хочу обратно в тот.

Такого он не ожидал, поэтому застыл посреди комнаты.

— Влада, ты пойми, что нет никакого другого мира, а есть только случайное искривление реальности, которое само по себе исправилось. Ты не сумасшедшая, всё это было на самом деле. И звёзды над домом, и Командор, помнишь?

— Командор, — повторила она безучастно. — Точно. А я не могла вспомнить, как его зовут.

— И девочка в школьном подвале. — Он сел рядом с ней, на кровать. Заправленная, она всё равно была страшно измята, как будто Влада спала так всю ночь — прямо на покрывале.

Снег опутал весь дом, как паутина, и сквозь неё едва-едва теплился розовый солнечный свет. Влада смотрела непонимающе.

— Девочка?

— Помнишь, ты заперла её в школьной столовой, в подвале?

Влада ничего не ответила, и Кир испытал секундное отчаяние и желание схватить её, увезти отсюда насильно. Пусть этот психотерапевт обрывает телефоны и ищет. Всё равно не найдёт.

Она покачала головой.

— Пожалуйста, не надо. Я только-только начала забывать о том подвале.

Её руки — слабые и с отросшими ногтями вцепились в его свитер. Волосы пахли затхлостью нежилого здания.

— Влада, помнишь, ты всё переживала, что профессор без тебя уехал к Мёртвой долине? Помнишь, ты говорила, как хорошо пишется диссертация, когда жила у моих родителей? Ты бегала утром по дороге к кладбищу, а потом собирала яблоки и варила из них джем. И абрикосы росли прямо на улице.

Она слабо усмехнулась.

— Ерунда. Абрикосы не растут на улице, только в теплицах, только с применением спецметодов. Ладно, поехали. Мне же не запрещено уезжать из города.

Дороги всё ещё пустовали: кто хотел уехать на праздники за город, те уже уехали, а кто остался — отсиживались по домам, пережидая морозное утро. Вычищенные улицы быстро заметал снег, и следы машины — тоже. Это почему-то успокаивало Кира, словно могло быть так, что кто-то большой и неслышный шёл по этим следам на мягких лапах.

Влада провожала взглядом знаки с названиями населённых пунктов и молчала, молчала всю дорогу.