Четвертое сентября – день сожалений

Когда прозвенел звонок, Вета просто сидела на месте. Она истратила весь свой запас слов и уговоров, сердитых возгласов и упреков. Она молчала, только барабанила ручкой по листку ежедневника, а класс жил насыщенной и яркой жизнью.

Кто-то перебрасывался учебником, Вера опять отбирала у Марка свою кофту, Валера терзал листок хойи, оторванный Артом. Тот сражался с другом на стульях. Вздох вечернего ветра бродил по классу над всем этим.

Затрезвонило в коридоре, и они бросились наружу, шумя и перекрикивая друг друга. На полу остались валяться клочки бумаги и чья-то забытая тетрадь. Вета наклонилась, чтобы поднять ее. Безымянная. Бросила на стол.

Спина и плечи болели так, словно целый час она перетаскивала мешки с песком. В горле стало сухо и противно. Она слышала, что школьники имеют привычку проверять новых учителей, но то, что происходило на ее уроке, уже превысило всякие рамки розыгрыша.

Ненависть. Вот что пряталось за шутовскими кривляньями Арта, за надменным взглядом Веры. Ненависть скользнула в истеричном веселии всех остальных. Вета никак не могла избавиться от этого чувства – гнетущего, черного.

Она ушла в лаборантскую, чтобы глотнуть чуть теплой воды из чайника, но сухое горло по-прежнему болело.

– Они просто обижены за то, что ушла обожаемая Жаннетта, – сказала Вета, глядя на себя в зеркало. Блеклая помада стерлась, обнажая беззащитные обветренные губы. – Они успокоятся, и все станет хорошо.

Грохнул звонок, и в кабинете опять зашумели, задвигали стулья. У нее этим вечером в расписании стояла вся восьмая параллель. Глядя на себя в зеркало, Вета думала, выходить или нет. За окном кричали птицы. Если бы она могла спрыгнуть с подоконника прямо в клумбу на кленовой аллее и просто уйти.

Но она расправила плечи и вышла, нацепив на лицо безразличную улыбку.

– Здравствуйте, я ваш новый учитель биологии.

В ответ громко захохотали.

«Лучше бы не выходила», – мелькнуло в голове.

– А вы нам ничего не сделаете! – закричал на противной высокой ноте белобрысый паренек. – Двойки всему классу нельзя ставить. И вы даже не знаете, как нас зовут.

Через две минуты, когда муляж сердца пролетел у нее над головой и с размаху врезался в доску, Вета поняла, что ее восьмой «А» обошелся с ней очень нежно.

В перерыв она закрыла кабинет и ушла в другое крыло, в кабинет завуча, просто надеясь, что та до сих пор сидит над расписанием. В школе стояла тишина, не совершенная, нет, но в сравнении с тем, что творилось в коридорах утром, здесь разостлала свои пески настоящая пустыня.

Лилия стояла, уперевшись ладонями в стол, и разглядывала карандашные строчки одни поверх других. Числа в столбик и фамилии в десятки столбиков. Когда скрипнула дверь, она улыбнулась.

– Ну как?

Вета опустилась на стул и сжала зубы изо всех сил, потому что надетая перед уроком улыбка быстро сползала, а под веками собиралась противная влага.

– Что? – кашлянула завуч уже привычно, по-деловому.

– Все ужасно. – Пришлось прижать к губам пальцы, чтобы и правда не разрыдаться. У нее еще один урок, хороша же будет учительница с красными глазами.

Учительница со срывающимся голосом тоже так себе зрелище.

– Так, без паники. – Лилия бросила карандаш. – Со всеми бывает. Ну? Они же вас проверяют. Главное – не показывайте, что испугались, иначе вообще на шею сядут. А знаете, я сейчас посижу у вас на уроке, да?

Вета всхлипнула.

– Ну же! – Лилия захлопнула дверь, чтобы не набежали любопытствующие. – Ничего страшного, говорю. У всех так. Или вы как думали, все легко и просто будет? Нет-нет. Ничего, привыкнут к вам и успокоятся. Только не улыбайтесь им. Никогда. Договорились?

Вета судорожно кивнула.

– Вот и хорошо. А теперь успокаивайтесь и идемте. Хотя ладно, – она глянула на то, как Вета ловит слезы на собственных щеках. – Я пойду первая, поговорю с ними, а вы подходите потом. Умойтесь только.

Тщательно высушив лицо, она пришла после звонка. И, стоя за дверью кабинета, услышала, как Лилия вдалбливает притихшему классу что-то о том, как много работы у нового учителя – нужно же сдавать разные тематические планы и прочие бумажки. Вот Вета и опоздала, она…

– Елизавета Николаевна, – представила Лилия зашедшую Вету. – Я послушаю, как вы будете себя вести на ее уроках.

Перед Ветой вдруг оказались примерные мальчики и девочки в синих жилетках, у всех учебники обернуты, как положено, и аккуратно пристроены на угол парты. У всех – живой интерес в глазах.

Вот только у Веты – дрожь в голосе и трясущиеся руки. Хорошо, руки можно убрать за спину, можно изображать на доске только что изобретенные таблицы и схемы, а с голосом что делать? Лилия, усевшаяся на последней парте, осуждающе качала головой.

Или это казалось.

Вета закончила урок на пять минут раньше, чем нужно и, заставив учеников делать заданные на дом таблицы, села. Дрожали еще и колени. Лилия на задней парте чертила что-то. Восьмиклассники писали, изредка перешептываясь, кидаясь записочками и передавая друг другу учебники, ручки, ластики. В общем, вели себя как обычные дети, а не как маленькие демоны.

Вете на секунду показалось: предыдущие два урока ей приснились. Она их сама выдумала, чтобы не расслабляться. Но, глядя на растащенную по всему полу меловую пыль, она вспоминала. Нет, было, все было взаправду. И рисовали на доске неприличные картинки, пользуясь тем, что в общем шуме Вета не слышала даже сама себя.

Она заметила вдруг: кабинет был заполнен до отказа, так что Лилии едва нашлось местечко рядом с полной девочкой на последней парте. Странное неравноправие, два класса из параллели просто скоро по швам треснут, а еще один – едва-едва занимает первые два ряда парт.

– Все хорошо, – сказала Лилия, зажав под мышкой стопку бумаг. Она подошла к Вете после звонка, пока та даже не сделала попытки подняться со стула – силы кончились. – Вы неплохо ведете урок. Только все-таки пожестче с ними. Не улыбайтесь.

– Да я вроде и не улыбалась, – безразлично пожала плечами та.

– У вас непроизвольно получается. Не улыбайтесь. Это я могу себе позволить, а не вы. Жестче. И все наладится.

Она вышла, стуча каблуками, а Вета осталась сидеть, уронив плечи, сцепив пальцы на коленях. За открытым окном гудело море детских голосов, и ей отвратительна была даже мысль, что придется пройти мимо них, и каждый будет оборачиваться и говорить: до свидания.

И глядеть вслед. Зачем? Какого демона они все это устроили?

Обычная проверка? Ну да, как же. Привыкнут? Надейся, надежда умирает последней. Что делать?

Вета бездумно полистала ежедневник. Интересно, из-за чего ушла обожаемая Жаннетта? Неплохо бы поговорить с ней. Пусть бы посоветовала, как приструнить Арта, например.

Но уходить все-таки пришлось. Вета тщательно красила губы перед зеркалом, поправляла гладко зачесанные назад волосы. Она надеялась, что все ее восьмиклассники рассосутся с кленовой аллеи. Мало ли что почти по-летнему тепло, пора домой, уроки делать. Она зря размечталась.

Ее класс шумной кучкой утроился у невысокой изгороди клумб. Вера и Руслана сидели на железном пруте, чуть поджав под себя ноги, остальные – кто стоял рядом, кто поодаль, но когда Вета вышла на крыльцо школы, все взгляды устремились на нее.

– До свидания, Елизавета Николаевна! – попрощался дружный хор голосов.

– До свидания.

Она изобразила улыбку, уже забыв о наставлениях Лилии, и прошла мимо, чувствуя, как взгляды обжигают не хуже кислоты. И возле ажурных кованых ворот аллеи ее ждал еще один сюрприз. Имя сюрприза вспомнилось не сразу.

– Антон?

Восьмой «А» внимательно наблюдал.

– Вот. – Он широко улыбнулся и покачал тортом в вытянутой руке. – Решил поздравить с первым рабочим днем. Не сердишься? Как все прошло?

– Пойдемте, – ответила ему Вета одними губами, и улыбка сползла с лица Антона.

– Сердишься все-таки?

– Мне все равно, куда мы пойдем. Мне абсолютно безразлично, как вы здесь оказались. Идемте, говорю вам.

– До свидания, Елизавета Николаевна, – навстречу попался еще один восьмиклассник, не из ашек. Вета сдержанно кивнула ему.

– Да в чем дело? – Антон остановил ее, когда школа осталась далеко сзади, а вокруг шуршал вечерней жизнью совершенно незнакомый ей квартал города.

Вета посмотрела в лицо своему внезапному собеседнику. Человек требовал объяснений. Морщинки собрались на лбу, у переносицы. Возле уголков губ. Человек расстроен – он пришел поздравить, а его за руку тащат в неизвестном направлении.

Красивый белый торт в его руке растрясся так, что вишенка из центра скатилась к краю.

– Что случилось? – повторил Антон, растеряв долю решительности от ее взгляда.

– Они меня ненавидят. – Вета развела руками и отвернулась, потому что по лицу вовсю потекли слезы.

Она сама не знала, зачем рассказывает. Все закончилось тем, что они сидели в почти безлюдном парке на скамейке, и торт стоял рядом. Вета уже успокоилась и смотрела, как ветер таскает туда-сюда по асфальтовой дорожке кленовый лист, еще зеленый.

Ей было пусто, и больше ничего. Пришло время для умных и правильных слов.

– Я знаю, что я не должна их винить. Они же дети.

Антон покачал головой. Упираясь локтями в колени, он тоже смотрел в асфальт. Новый, еще не пошедший трещинами.

– Это не дети. Это уже взрослые, осознавшие свою силу сволочи. Я сам недавно… – Он кашлянул и продолжил уже уверенней: – Разбираться тут нужно основательно. Так они тебе сказали, почему ушла Жаннетта?

Ветер кусал Вету за щиколотки, обтянутые тонкими колготками. Она сжала пальцами виски. Хотела бы она что-то вспомнить, но в ушах звучали только хохот да надменные уверения в том, что «ничего она им не сделает».

– Они не говорили. Только что я вру.

Антон выпрямился. Он него немного пахло сигаретами, но Вете было не до деталей. В мыслях кружился цветастый крикливый хоровод, быстрее, быстрее, быстрее. Она тряхнула головой. Пропало.

Антон грустно смотрел на нее.

– Ты не пробовала с ними по-хорошему? Ну, попросить их успокоиться, объяснить все.

– Пробовала. Я все пробовала. И поговорить по душам, и просила хоть для справки объяснить, с чего они взъелись. Несколько человек, кажется, были вменяемыми, но остальные им не дали и рта открыть. Они все заодно.

– Это ясно. Я думаю, у всего этого есть зачинщик. Один.

Она хмыкнула:

– И я даже знаю, кто это. Вот только не легче.

– Все очень просто. – Антон деловито побарабанил пальцами по кованому подлокотнику, удобно откинувшись на спинку. Вета сидела на самом краю и впивалась пальцами в край крашеной доски. – От них ушла любимая учительница, вот они и расстроились, а всю злость выместили на тебе, так еще и другие классы подговорили.

По асфальтовой дорожке перед ними прыгали воробьи и вальяжно расхаживали голуби, видимо, ожидая угощения. Вета вытянула ноги – голуби отбежали в сторону, но улетать даже и не подумали. Бесстрашные.

– Может, просто отловить тех, что вменяемые, и расспросить их как следует?

Вета безразлично дернула плечом. Голуби бродили, едва ли касаясь ее подошв. Глупые помоечные птицы.

– Это поможет?

– Ну не будут же они срывать уроки вечно. Есть какие-то меры воздействия, родителей там к директору вызвать, двойку влепить.

– Влепить, – бездумно повторила она. – Всем в столбик не влепишь.

Они помолчали, глядя на голубей. Вета жалела, что не припасла ни кусочка печенья, всю пачку съела днем, и теперь в желудке было тяжело и грустно. Ветер стал прохладнее и требовательнее. Идите уже домой, – хотел сказать им ветер, но только больнее кусал за беззащитные щиколотки.

– Я тут подумала… по сути нет никаких мер воздействия. Не по лицу же их бить, как Макаренко, понимаете, Антон. Вы следователь? – спросила Вета, обернувшись на своего собеседника. Тот задумчиво пожевал губами.

– Ну да.

– Похоже, – почти улыбнулась Вета. Заныли мышцы, как будто она весь день только и делала, что хохотала. Смеялась, как чокнутая. А динозавр, выглядывающий из цветочный клумбы, подхихикивал ей.

Антон глянул на нее чуть исподлобья, как будто она смеялась над ним.

– Давай я попробую найти эту самую Жаннетту? Может, уговорим ее пообщаться с классом. А что, сказала бы, что ты хорошая, и она ушла не по твоей вине, и все успокоилось бы.

Она снова попыталась улыбнуться. Идея Антона была не так уж плоха, во всяком случае, она оказалась гораздо лучше, чем ничего. Но она покачала головой.

– Спасибо, конечно…

– Думаешь, Жаннетта просто так ушла второго сентября? – выдохнул он.

Вета расправила на коленке полу плаща, которую загнул ветер, и обернулась. Выстукивая по картонной коробке торта четкую дробь, Антон смотрел в небо.

– А?

– Второго сентября, – повторил он и моргнул. – Странно. Я думал, когда учителя решают уйти на пенсию, они уходят летом, а не отведя классный час с любимыми детьми. Понимаешь? Может, ты поспрашиваешь о ней в школе?

– Ну, поругалась с кем-нибудь. Пожилые люди бывают очень нервные. Со злости бросила все. – Вета вспомнила вдруг, как в первый день столкнулась на лестнице с взволнованной растрепанной женщиной. Она или нет?

Ветер зашуршал листьями, разогнал голубей с асфальтовой дорожки.

– Холодно, – вздохнула Вета. – Давайте по домам?

* * *

Ночью позвонил Март. Сонный и злой от этого Антон поднял трубку, косясь на закрытую входную дверь.

– Ну?

– Ыть, – без особых предисловий начал тот. – Я тут подумал. У нас веревка сохранилась?

– Какая еще веревка? – буркнул Антон, ловя перед собой в воздухе черных мушек и понимая, что это всего лишь выкидывают фокусы не привыкшие к яркому свету глаза.

– На которой девочка повесилась.

Март днем на работу вообще не явился, и Антон уже начал подумывать, а не пишет ли тот рапорт о переводе в другой город. Роберт обычно так и избавлялся от ненужных сотрудников.

– Какая еще девочка сдалась тебе посреди ночи?

– С пугалом.

Плохое слово повисло в ночном воздухе. Антон подумал и отступил из коридора назад, в дверной проем комнаты. Растягивая спиральку провода, посмотрел в открытое настежь окно. Сентябрьская душная темнота заползала на подоконник. Вдалеке мерцали серебристые огни.

– Слушай, все. Дело закрыто, девочка признана невменяемой. Никакого пугала, – заговорил он быстро.

– Да знаю, что Роберт тебе по голове уже постучал, – прервал его Март. – Ты просто скажи, веревка сохранилась?

– Должна вообще-то. Куда ей деваться. А тебе она зачем?

– Надо, – коротко отозвался Март и бросил трубку.

Поглядев на себя, взлохмаченного и хмурого, в зеркало Антон выключил свет и ушел обратно, спать.