– Дежурный Бутрименко пунктуален, как дотошный бухгалтер, – со вздохом сказал Арсентьев, положив трубку.

Савин с откровенным любопытством посмотрел на него.

– Понимаешь, он звонит и информирует о происшествиях, как правило, тогда, когда я заканчиваю работу и собираюсь домой. – Арсентьев с досадой поднялся из-за стола, подошел к вешалке и снял пальто.

Встал и Савин.

– А ты сделай правильный вывод. В день его дежурства уходи пораньше или походатайствуй о продвижении Бутрименко по службе.

– Придется, – буркнул Арсентьев. Он достал из шкафа аккуратный следственный чемодан, набитый мудреными принадлежностями, предназначенными для выявления и закрепления следов при осмотре мест происшествий. Когда уже был в пальто, повернулся к Савину и сказал: – Ты сегодня не очень замотался? Поедем со мной? В гостинице кража.

– Вообще-то уже десятый час… Но можно, – без особого энтузиазма ответил Савин. – Только вряд ли чем помогу. Такие кражи для меня всегда темный лес. Начало есть, конца не видно. В гостиницах проходной двор. – Он тщательно затушил сигарету в пепельнице и легко поднялся со стула.

– Теперь понятно, почему не пошел в сыщики. – Арсентьев похлопал его по спине.

– А я равнодушен к славе и не завистлив.

– Не раскрыть кражу там, где посторонних негусто, где на этажах дежурные, – это талант надо иметь, – подтрунивал Арсентьев. – Но не расстраивайся, зато ты лучше других допрашиваешь.

До гостиницы доехали быстро. Шофер, приминая рыхлый снег, приткнул «газик» против входа и выключил мигалку.

Арсентьев распахнул тяжелую стеклянную дверь. В вестибюле у окошка регистрации толпились люди, на этажах пахло кофе и лаком. В уютном холле деловито хозяйничала дежурная – миловидная женщина лет сорока пяти в коричневом костюме. Она указала им нужный номер.

Потерпевший, мужчина лет пятидесяти, широколицый блондин, в голубой рубашке и синих брюках сидел в кресле, закинув руки за голову. Форменный китель летчика гражданской авиации аккуратно лежал на постели.

Савин поставил следственный чемодан на деревянную подставку, стоявшую у двери.

Потерпевший представился:

– Куприянов Виталий Николаевич. – Несмотря на свои годы, он выглядел молодо.

– Расскажите, что случилось? – спросил Арсентьев, сразу же приступая к делу.

Куприянов слегка замялся.

– Не столько у меня, сколько у дежурной. – Он встал, надел китель и, застегнув его на все пуговицы, одернул полы.

– Почему у дежурной? – вопрос требовал разъяснения.

– Она больше меня переживает, – пояснил Куприянов. – А зря. По-моему, побеспокоили вас из-за ерунды. – По тону, каким были произнесены слова, можно было понять, что он не очень расстроен.

– Расскажите все по порядку, – настойчиво попросил Арсентьев.

– Что сказать? Я плохой рассказчик. Пропажу обнаружил час назад. Деньги лежали вот тут. – Он открыл дверцу шкафа и приподнял стопку рубашек. – Было двести пятьдесят, осталось девяносто…

– Странная кража. Вор взял бы все. Может, потеряли?

– Нет! Деньги я специально оставил…

Арсентьева передернуло, но он подавил невольное желание пристыдить Куприянова за беззаботность.

– Мне не хочется напоминать об элементарных вещах, но вынужден. Беспечность облегчает путь преступникам, – получилось совсем не обидно, и фраза оказалась к месту.

– И дает вам работу, – ответил, ничуть не смущаясь, Куприянов. – Резонно сказали. С трудовой копейкой нельзя легко обращаться. Но обстоятельства выше нас. Я не мог поступить иначе. – Он натянуто улыбнулся.

– Соблазн можно подтолкнуть… Соблазн человека портит.

– Честный денег не возьмет, а жулику – замки не преграда.

– Какие же обстоятельства?

– Самые житейские. Деньги я другу оставил. За транзистор. Он должен завтра прийти. А я сегодня в Вильнюс собрался, но быстрый и удобный способ передвижения отказал. Не было погоды. Самолеты на прикол поставили. Вот и вернулся.

Арсентьев приоткрыл балконную дверь и выглянул наружу. На заснеженной бетонной плите виднелись следы ног.

– Скажите, Виталий Николаевич, вы выходили на балкон?

– Когда вернулся, проветривал номер.

Арсентьев взял стакан, указательный палец сверху, большой под донышко, и, наклонив его, стал смотреть на свет, отыскивая следы пальцев рук. Краем глаза успел заметить, что Савин заинтересовался обстановкой в номере. Он понял его и спросил, как бы между прочим:

– Виталий Николаевич, кто ваш сосед?

С Куприяновым произошла мгновенная перемена. Он протестующе взглянул на Арсентьева.

– Вот это уж напрасно! У вас сложная работа, я понимаю. Но здесь вы допускаете ошибку. Я за соседа ручаюсь. Пушкарев – отличный парень.

– Ну а если оставить первые впечатления?.. Он мог взять? – полюбопытствовал Савин.

Куприянов был готов к любому вопросу, но не к такому.

– Нет, – решительно ответил он. – Абсолютно исключено. У него необыкновенная порядочность… Он скоро придет, сами убедитесь.

– Уже не придет, – словно ринувшись в наступление, вмешалась в разговор вошедшая дежурная.

– Почему? – удивился Куприянов.

– Пушкарев около семи рассчитался и уехал из гостиницы. А кроме него, в номер никто не заходил. Даже горничная. Видите, его постель свежим бельем не застелена…

Куприянов угрюмо молчал.

– Ну, что скажете? – спросил Арсентьев.

– Фу-ты, ерунда какая. Даже не предупредил. Прямо удивляюсь. – Куприянов был явно расстроен.

Кто-то приоткрыл дверь и вызвал дежурного.

– Пушкарев знал, где лежат деньги? – спросил Арсентьев. Ответа не было.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Знал! Я просил его отдать деньги моему другу.

– К нему ребята захаживали? Куприянов задумался.

– Кроме девушки с верхнего этажа и ее знакомого, никто.

– Опишите внешность Пушкарева, – попросил Савин. Куприянов понял сразу, что от него требуется.

– Это пожалуйста. Лет восемнадцать. Рост? Почти под сто восемьдесят. Сейчас ребята крупные. Одет? Куртка из синтетики, синяя, коричневые брюки, рубашка красная с широким воротником и джемпер черный…

– Особые приметы?

– Не понял… Хотя… Блондинистый, курчавый. На таких девчонки смотрят…

– Это не особые приметы, – прервал Арсентьев. – Для нас особые приметы – родинки, шрамы, наколки, хромота, например, косоглазие, – пояснил он.

– Что вы! Ничего этого у него нет.

Вернулась дежурная. Она оказалась достаточно сметливой. В руке держала карточку проживающего в гостинице. В ней значилось, что Пушкарев Виктор Андреевич, прибывший из города Тбилиси, выписался из гостиницы шестого марта в 18.45. Савин пальцем указал на графу, где стояла дата предполагаемого выезда. Пушкарев уехал на неделю раньше. Карточка была заполнена его рукой.

– Интересная деталь, – сказал Арсентьев Савину. – Запиши его данные.

Дежурная смотрела страдальчески.

– Теперь из-за этой кражи склонять на собрании будут, премии лишат. – Она прижала ладони к щекам. На глазах появились слезы. – Вы хоть сказали бы директору…

– Да будет вам, из-за этого премии не лишают, – успокоил Савин. – Хотя чем черт не шутит…

– Вас премия беспокоит, нас – это преступление, новый потерпевший и то, что еще один человек под суд пойдет, – сказал Арсентьев. – История одна, а интересы разные.

Дежурная замкнулась в гордом молчании и ушла.

– Давай, Савин, приглашай понятых, – выбросив руку, Арсентьев посмотрел на часы.

Куприянов сидел притихший, посматривая снизу вверх на Арсентьева.

– Я так скажу, по-простому. Говорим, пишем, убеждаем, а сколько еще мерзавцев воруют, обманывают, грабят… Вот и получается – они на нас с ножом, с отмычкой, а мы их все к сознанию призываем. В общем, самоутверждаются преступники на нашем кармане и нашем здоровье, – сердито бросил он. – Выходит, они стыд в архив сдали?

Арсентьев нахмурился.

– Можно поставить вопрос и по-другому. Почему кое-кто из людей частенько отводит глаза от хамов, хапуг, взяточников, воров? И от тех, кто сгибается в поисках спокойной жизни перед ханжами, стяжателями и лицемерами, хотя и знает, что они ничтожество, но слова громкого не скажет? Не потому ли преступники порой вольготно себя чувствуют? Вот вам и пережитки прошлого! Как ответить на этот вопрос? Ведь важно, чтоб подонки безнаказанность не чувствовали.

Куприянов сдержанно кашлянул. Арсентьев продолжал:

– Почему одни, спасая других, бросаются в огонь, ледяную воду, безвозмездно отдают кровь, а другие не так уж редко становятся безразличными, когда встречают куражащихся хулиганов, когда видят, что вор обкрадывает другого человека? Неужели они робеют перед кучкой прохвостов? В чем загвоздка? Может, не хватает им чувства достоинства, гордости?..

– А хулиган расценивает по-своему: не осадили – выходит, можно, – проговорил Куприянов.

Вошел Савин с понятыми. Он вновь зашагал по номеру, заглянул в шкафы, осмотрел тумбочку, которой пользовался Пушкарев.

– Как бы продуманно человек ни совершал преступление, как бы изобретательно ни отводил от себя подозрения, всего предусмотреть не может, – уверенно сказал он. – Все равно следы оставит!

– Только где следы? – спросил Арсентьев.

Славин не ответил, прошел в ванную комнату и вскоре вернулся.

Пушкарев явно торопился с отъездом. Забыл мыльницу, зубную щетку и даже неотправленную открытку домой оставил в ящике тумбочки. Присев к журнальному столику, Савин принялся за протокол осмотра.

Куприянов написал заявление быстро. О Пушкареве отозвался хорошо. Его лицо порозовело и выражало смущение. Видно, от взволнованности он клетчатым платком изредка вытирал лоб.

Понятые ушли. Вошла дежурная с чайником.

– Попейте чайку, не повредит. Между прочим, уже одиннадцатый час…

– Спасибо! – поблагодарил Савин. – Можно стаканчик.

Дежурная, сияя улыбкой, удалилась.

– Даже в голове не укладывается, – щурясь, словно припоминая что-то, сказал Куприянов. – Последние дни Пушкарев в деньгах затруднялся. Я это чувствовал. Приглашал завтракать, обедать. Он к этому отнесся неодобрительно. Обиделся. Вот такая деталь…

– Вы считаете, он это от скромности? – угадывая недосказанные слова, спросил Арсентьев.

– Несомненно, – категорично ответил Куприянов. – Его скромность не только в этом. Я думаю…

– Что вы думаете? Куприянов промолчал. Вернулась дежурная.

– Наверное, это поможет вам, – сказала услужливо. – В пятьдесят седьмом номере знакомая Пушкарева живет. Тамарой зовут. Может, она что подскажет.

– Спасибо. – Арсентьев умолчал, что о Тамаре он уже знает от потерпевшего. – Это очень интересно! Пригласить ее в кабинет администратора несложная задача?

– Устрою, – довольная поручением, ответила дежурная и направилась вместе с Савиным к выходу. Настроение ее несколько улучшилось.

– Только о краже ни слова, – фраза была брошена им уже вслед.

Арсентьев спросил Куприянова:

– Надолго в Москве?

– Еще неделю.

– В командировке?

– Нет. По семейным делам. Я дочку замуж отпускаю.

– Выдаете, – поправил его Арсентьев.

– Нет, отпускаю, – повторил Куприянов. – Она была замужем. Ей двадцать восемь и с дочкой. Вот стараюсь, чтобы жизнь у нее новая по-человечески шла. Приданое в Москве покупаю. Хочу, чтоб было все как у людей, нужды в необходимом не видела. – Он с силой потер подбородок и словно с горечью добавил: – И чтоб сердце за нее не болело…

Поняв, что осмотр закончен, Куприянов взял стакан с чаем, пригубил и поставил его на стол.

Стихли голоса, замолкли телевизоры. Гостиница готовилась ко сну. В уютных холлах, под светом желтых абажуров за журналами и вязанием коротали ночное время дежурные. Арсентьев спустился на лифте в вестибюль и, размашисто шагая, направился в кабинет администратора. Проходя мимо швейцара, он замедлил ход. Швейцар, поспешно притушив сигарету, посмотрел на Арсентьева поверх очков и шагнул навстречу. По его лицу было видно, что за день он устал и предстоящий разговор с работником милиции его не особенно вдохновлял.

– Что ж вора-то проморгали? – с напускной строгостью спросил Арсентьев. – При вашем-то стаже глаз должен быть особый, наметанный.

Небольшого роста, с поредевшими седыми волосами, круглолицый швейцар знал, как ответить, но все же с минуту стоял нахохлившись.

Переступая с ноги на ногу, сказал уныло:

– Виноват, товарищ начальник. Вот прошляпил, – и развел руками. Швейцар давно уяснил простую житейскую истину: на человека меньше сердятся, когда он сам себя ругает. – Вообще-то, конечно, должен был обратить внимание, – сказал с огорчением. – Уж очень торопился парень, когда от лифта шел. Я еще спросил: «Что мало у нас пожили?» А он даже не взглянул, – эти слова прозвучали вполне искренне. – Только если разобраться – какой с меня спрос? – продолжал швейцар. – Обувь у человека грязная – не пускай – паркет замызгает, курить в вестибюле не разрешай, за чемоданами посматривай, посторонних вежливо поворачивай… Ответственность большая, а жалованье? – Он взъерошил пальцами седую копну волос и нарочито кашлянул. – Я один, а поручений вон сколько. За день народу – тьма. Туда-сюда. За всеми не уследишь. Нагорбишься за дежурство.

– Поменяли бы работу, раз столько хлопот.

– Мы трудностей не боимся, – улыбнулся хитро швейцар.

Улыбнулся и Арсентьев. Он знал – швейцар работу не сменит…

– Парень один вышел? Или кто ждал его? Швейцар беззвучно пошевелил губами, словно что-то припоминая.

– Один. Сел в такси и уехал.

– Вот если б номерок машины… – с надеждой в голосе сказал Арсентьев.

– Номерок – это мы можем, – оживился швейцар. – Такси мы заказывали. Жилец какой-то уезжал. Но, видно, торопился, на другой машине укатил. – Он стал шарить по карманам. – Телефон в таксопарк мне сменщик дал. У него невестка там диспетчером… Не должен я выбросить бумажку!

Арсентьев усилием воли подавил нетерпение и стоял молча. Швейцар подошел к двери и, присев на корточки, стал рыться в тумбочке.

– Таксист этот натуральный рвач оказался! – жаловался он. – Как узнал, что жилец уехал, о ложном вызове стал кричать, что колесил вхолостую. Все требовал, чтобы уплатил я за прогон. А какая моя вина?

Бумажка с номером нашлась среди газет.

– Вот она!

– Спасибо, отец, выручил! – проговорил Арсентьев благодарно.

Он подошел к телефону, снял трубку… А через минуту уже записывал номер такси и фамилию шофера.

В кабинете администратора напротив Савина сидела красивая девушка. Она скользнула по Арсентьеву беспокойным взглядом.

«Тамара», – догадался он, усаживаясь на диван.

Тамара отвечала на вопросы обстоятельно, назвала адреса, где мог появиться Виктор, и взволнованно теребила концы пояса васильковой кофты.

– Других знакомых у нас здесь нет. Мы в Москве впервые, – уверяла она Савина. – Скажите, что с Виктором? – Этим вопросом она пыталась скрыть замешательство и растерянность.

На этот вопрос отвечать точно было преждевременно. Поэтому Савин отделался формальными словами: служебная необходимость. Арсентьев вмешиваться не стал. В данной ситуации такой ответ был правильным и отвечал интересам дела.

– Не волнуйтесь, Тамара. Приходите утром в отделение, к этому времени кое-что прояснится, и мы продолжим беседу. – Арсентьев взглянул на часы. Было около двенадцати. Он подумал, что в таксопарках в это время уже заканчивалась смена, водители, отметив время возврата, разъезжались по домам. Все это осложняло розыск.

Когда Тамара ушла, он сказал Савину:

– Давай подведем итоги, чем мы располагаем? Адресами, номером такси, приметами Пушкарева. Чего у нас нет? Как всегда – времени. Парень, если он еще в Москве, может уехать в любую минуту. Поэтому начнем с поиска шофера. Он укажет точное место, где высадил Пушкарева. Это первое. Второе – надо вызвать в отделение Муратова и Казакова и подключить их к розыску. Они займутся проверкой адресов. Вдвоем нам не управиться.

Арсентьев позвонил дежурному и поручил проинформировать о розыске Пушкарева милицию вокзалов и аэропортов, вызвать из дома оперативников, а через диспетчера – водителя такси.

Тамара вошла в номер и, не зажигая света, легла в постель. В буфете она слышала о краже и теперь, после разговора с работниками милиции, не могла успокоиться. «Неужели это страх, – думала она. – Страх за кого? За себя или за Виктора? Наверное, больше за него. Но и за себя тоже. Ведь во всей этой истории я отнюдь не была безучастным лицом, – рассуждала Тамара. – А уж если быть с собой откровенной до конца, не я ли толкнула Виктора к опрометчивым поступкам? Ведь все, что он делал в последние дни, он делал с моего одобрения, ведома, согласия…»

Конечно, она в краже не виновата. Но если бы не было всех тех его маленьких и больших срывов, тех легкомысленных вечеров и пустых разговоров, в сущности, безнравственных, – она-то это хорошо понимала! – так вот, если бы всего этого не было, то не было бы и кражи. Конечно, она не хотела, чтобы он ее совершал, и в то же время всем своим поведением, даже безответственностью по отношению к нему она подтолкнула его к краже.

Беспорядочные мысли быстро уступили место тревоге, простой человеческой тревоге за Виктора, который еще недавно был рядом с ней, а сейчас убежал. Убежал не только от наказания, но, наверное, от сознания собственной вины. И – тут Тамара даже задохнулась от волнения – от стыда перед ней.

Конечно, теперь ему перед ней стыдно, хотя по справедливости стыд должна испытывать и она.

…Водитель такси появился через полчаса. Высокий, грузный, в форменной фуражке с блестящим козырьком. Он вошел в кабинет Арсентьева без стука.

– К вам, что ли? – спросил хмуро.

– К нам. Садитесь.

– Ничего. Постою! Рассиживаться некогда, план горит. – Однако тут же уселся на диван.

Он отвечал сбивчиво, неохотно. Наверное, потому, что вызов в милицию нарушил его маршрут, а спидометр опять накрутил лишние километры, и смену катать приходилось впустую. Но и из коротких его фраз стало ясно, что Пушкарева он высадил у Курского вокзала.

Допрос не занял много времени. Арсентьев протянул исписанный бланк протокола. Водитель, словно мстя за потерянное время, читал его долго, уточняя ничего не значащие детали. Арсентьев почувствовал, что начинает сердиться, когда увидел, что водитель перевернул протокол и принялся читать заново. Наконец поставил размашистую подпись.

– Вот и все. Спасибо, – сказал Арсентьев. – Вы нам очень помогли.

Нахлобучив фуражку и что-то буркнув под нос, водитель скрылся за дверью.

– Давай прокатимся и мы. Съездим на Курский вокзал, – сказал Савину Арсентьев.

Привокзальная площадь была пуста. Редкие пешеходы, с десяток автомашин с зелеными фонариками на лобовом стекле, да одинокая фигура милиционера.

Они потолкались на перронах, прошлись по залам ожидания, заранее узнав, когда отходят поезда на Тбилиси. Тут жизнь шла своим чередом. Скамейки были заполнены до отказа. Люди разговаривали, спали, ели, озабоченно посматривали на табло…

Человека с приметами Пушкарева среди них не было.

– Плохи дела, – сказал Арсентьев. – Похоже, парень помахал нам ручкой.

Дежурный «газик» зашуршал покрышками и помчался по площади. Ночь уже почти ушла, но и утро не наступило. Рассветное небо по-прежнему смотрело на город круглым глазом белесой луны.

…В коридорах отделения милиции в этот час по-особенному тихо. Лишь на втором этаже стрекотала пишущая машинка – печаталась суточная сводка о происшествиях, да и в кабинете у оперативников ярко горел свет. Было двадцать минут шестого. Казаков, с зажатой в зубах сигаретой, склонился над столом и сосредоточенно листал перекидной календарь. На диване пытался дремать Муратов. Время от времени он приподнимал веки, сонно посматривал на дверь и опять прятал голову в воротник пальто. Увидев Арсентьева, они встали.

– Привет! – поздоровался он и, не теряя времени, сразу же кратко ввел своих сотрудников в курс дела. Рассказал о краже самое главное и поделился планом первичных оперативных действий. – Вот адреса, где может появиться Пушкарев. – Арсентьев вытащил из кармана записную книжку и вырвал листок. – Поезда на юг после двух ночи не отправлялись. Надеюсь, вернетесь не с пустыми руками. Правда, до очередного состава времени маловато…

Муратов, отличавшийся удивительной инициативностью и напористостью, только улыбнулся:

– Бывает хуже, когда не знаешь, кого брать… Уже в машине Казаков раздумчиво проговорил:

– Чего завидуют нашей работе? Романтика… Она только в кино захватывающая. А на самом деле дежурства, наряды, проверки, протоколы, отчеты, справки, запросы… Нет передыху ни днем, ни ночью. Голова кругом идет. Для сна лишний час не украдешь. Да и дела-то – сплошное расстройство и огорчение…

Муратов опять улыбнулся.

– Не согласен? – удивленно спросил Казаков. – Сколько нам времени остается на личную жизнь? Не ответишь. Происшествия, допросы, задержания, обыски, тяжелые разговоры с потерпевшими. И за всем этим – люди. Сплошная драма в трех частях. А после работы, даже ночью, – думаешь о том, что говорилось на совещаниях, что прояснилось на допросах, что не выяснено при осмотре, о чем не договорили потерпевшие и задержанные. И так изо дня в день.

– Это верно, – с готовностью ответил Муратов. – Ноги и те сами собой вышагивают туда, куда надо. Но ноги не главное. Важно, чтоб голова всегда хорошо работала. Только знаешь, наверное, в нашей работе так и должно быть. Без такого напряжения чужую боль не снимешь, не облегчишь.

– Пожалуй, – согласился Казаков. – Недаром нас называют оперативниками. Вот мы и заняты постоянно. И не хватает нас для друзей, знакомых.

– На случайных знакомых можно время сэкономить, – сухо сказал Муратов. – Знакомые – не друзья. Они вспоминают нас, когда возникает потребность…

Машина притормозила у пятиэтажного старого дома, затерявшегося в одном из переулков на Сретенке. Потянув на себя входную дверь с тугой пружиной, они вошли в подъезд. На лестничной площадке тускло горела лампочка. Подсвечивая фонариком, Муратов тихо шел по длинному, как в общежитии, коридору, отыскивая нужную квартиру. Нажал кнопку звонка – дал два коротких. С минуту ждал.

Нажал на кнопку еще раз. За дверью, обитой стареньким черным дерматином, послышались шаги.

– Кто там? – спросил женский голос.

– Аварийная. Нижний этаж залило…

– Еще не хватало. Вас днем не дозовешься, а тут сами заявились… – ворчала женщина, щелкая задвижкой.

Дверь приоткрылась. В проеме показалась остроглазая худенькая старушка.

Муратов переступил порог.

– Не беспокойтесь, мамаша, – тихо сказал он, показывая красное с тисненым гербом удостоверение. – Мы из милиции, – и мягко захлопнул входную дверь.

Старушка оказалась словоохотливой. Без смятения в глазах она проговорила:

– А я не беспокоюсь. Бояться мне нечего, миллионов не имею, – и все же выражение ее лица изменилось. Склонив голову набок, она разглядывала их.

– Четкина Валентина здесь живет? – шепотом спросил Муратов.

– Валя? Здесь! Вот тут, – указала на покрашенную светлой краской дверь и пояснила: – Она свою комнату почему-то берлогой называет. Значит, милиция ею заинтересовалась? А я подумала, кавалеры пришли, наговоришь чего лишнего.

– Кто у нее сейчас? – спросил Казаков.

– Не знаю. Все магнитофон крутили…

Дверь Четкиной была не заперта. Они постучали. Никто не ответил. В комнате слегка накурено, пахло горьковатыми духами.

Муратов пошарил рукой по стене, нащупал выключатель. Комната оказалась большой и уютной. Слева синий угловой диван, около него кресла. В углу – цветной телевизор.

Настенные часы мягко пробили семь.

– Кто там? – раздался за занавеской мужской голос.

– Милиция… Оденьтесь, поговорим в коридоре, – хмуро сказал Муратов. – Вопрос небольшой есть.

Втроем они вышли из комнаты. Старушка в шлепанцах шмыгнула на кухню. Оттуда сразу же послышались звуки передвигаемой посуды. Похоже, до этого она стояла у двери.

Даже не глядя на паспорт, Казаков понял, что перед ними не Пушкарев.

– Судя по штампу, вы, гражданин Тарголадзе, совсем недавно из загса, а уже свой адрес успели спутать… Чему улыбаетесь?

– Не будьте придирчивы. Супружеская верность – такая же редкость, как и сиамские близнецы, – нахально протянул Гурам. И уже серьезно: – Я в женатых только значусь. Штамп в паспорте менять надо. Уже год не живу с женой.

– Наверное, это лучше для нее, – сказал Муратов. – Пойдем, Казаков, здесь все ясно.