Когда я была маленькая, то есть в 1920-х годах, по стране гуляла байка со многими продолжениями о недотепе янки (американце), чистильщике сапог, который стал миллионером. Янки-миллионер, бывший чистильщик, с виду был неотесанный болван с толстой сигарой во рту; иногда он попадал впросак, но обладал особым даром – умел делать деньги. Живописали его весьма добродушно, даже с уважением. Не презирали, а скорее умилялись: мол, хоть и придурок, но везунчик.
Подобных стойких легенд о русских богачах-предпринимателях, вышедших из низов, не припомню. За всю свою долгую жизнь я слышала только один сравнительно «добрый» анекдот о богаче из знаменитого купеческого рода Морозовых. Этот Морозов, даром что не Максим Галкин, построил себе в самом центре Москвы особняк в мавританском стиле. И будто бы умная матушка сказала ему: «Раньше только я знала, что ты дурак, а теперь будет знать вся Москва».
Русские богатеи из низов – герои пьес Островского и пьес и романов Горького – никогда не были объектами для шуток. Они властители «темного царства». Так окрестил еще не народившееся в России «царство капитала» юный Добролюбов – он умер в двадцать пять лет!
В «темном царстве», царстве чистогана, денежные мешки – тупая сила, которая давит на все живое. И вызревают в этом царстве либо жертвы, либо персонажи вроде леди Макбет Мценского уезда – героини Лескова. Повторяю, тут уж не до шуток. Тут уж прямо данс макабр!
Конечно, у Островского встречаются и симпатичные «миллионщики» – но как их мало!
Впрочем, я, наверное, несправедлива к Островскому. Ведь меня в школе, да и в институте учили по тому же принципу, по которому у нас и сейчас учат в школах и институтах. Мол, главное, воспитать в человеке то, что требуется государству. А государство в то время считалось государством рабочих и крестьян. Стало быть, в 1920–1930-х следовало возбуждать ненависть к богатеям. Вот мы и вычитывали у наших замечательных «классиков», которые не боялись не только говорить правду, но и преувеличивать все негативное для пользы дела, неприязнь к богатеям…
Посему и получилось, что люди в 1920–1930-х годах в России охотно сочиняли веселые побасенки о глуповатых американских миллионерах и не сочиняли побасенок о русских миллионщиках.
И вовсе это не праздная констатация факта.
Особенно потому, что факт этот связан с другим весьма актуальным вопросом: на каком основании в 2010-х годах нормальные люди априори ненавидят всех без исключения олигархов? Чем они им так насолили?
Ведь при олигархах жизнь стала намного лучше. И еда на все вкусы появилась. И за телевизором не надо стоять в очереди. И машину человек среднего достатка может себе позволить. На хорошую квартиру денег, конечно, не хватит. Но у кого из нормальных людей при советской власти были эти хорошие отдельные квартиры?
Оставим, однако, в покое тему олигархов. Вернемся к теме русских купцов-богатеев. Почему многие передовые люди на Руси относились к ним так предвзято?
Капитализм в России народился поздно. Даже предпосылки к нему были созданы только в 1861 году, когда царь Александр II своим Манифестом отменил крепостное право и в результате появился какой-никакой рынок труда, рынок наемных рабочих. Но только в 1906 году, стало быть уже в новом веке, после Столыпинских реформ, крестьяне, вышедшие из общины, смогли стать полноценным классом новых богачей-капиталистов… И пошло-поехало. На Руси начали в бешеном темпе строить фабрики и заводы, жилые дома и железные дороги, банки и универсальные магазины, буровые вышки и верфи. Россия «ситцевая» и помещичья стремительно превращалась в Россию железную и капиталистическую…
Первая веха, как сказано, 1861 год. Но уже в 1917 году произошла Великая Октябрьская революция, которая покончила с русским капитализмом, казалось, раз и навсегда. И раз и навсегда покончила с русскими купцами и промышленниками. А потом и с богатыми крестьянами-кулаками, крепкими хозяевами, из которых и вырастали эти самые богачи-торговцы, домовладельцы и заводчики.
Но с 1861 до 1917 года прошло всего-навсего пятьдесят шесть лет. Или одиннадцать пятилеток. А с 1906 до 1917 года – всего-навсего одиннадцать годиков. Или две пятилетки…
Мне, воспитанной при советской власти, куда удобней считать пятилетками.
Итак, девять пятилеток, чтобы начерно построить капитализм, и две пятилетки, чтобы все завершить наилучшим образом и начать выдумывать красивые историйки и патриотические анекдоты о русском капиталисте – недотепе, который даже продвинутых англичан и немцев заткнул за пояс. Не говоря уже о дурачках янки (американцах).
Может, так все и случилось бы, если бы… Если бы за одиннадцать пятилеток не произошло столько ужасных, кровавых событий. А именно: две войны – Русско-японская война 1904–1905 годов и Первая мировая война 1914–1918 годов. И три революции: революция 1905 года, Февральская революция 1917 года и Октябрьская революция в ноябре того же 1917 года.
Но даже и это, возможно, удалось бы как-то преодолеть молодым русским капиталистам, если бы не постоянные эксцессы и катаклизмы. Увы! Даже в относительно мирное время у нас в стране не было мира. Казалось, крепостничество, лопнув, как нарыв, вынесло наружу и кровь, и гной. Фирменным знаком тех пятилеток стали «столыпинские галстуки» – виселицы, каторга – «мертвый дом» – и казачьи нагайки…
В моих юношеских учебниках, стало быть, в советских учебниках, годы перед Октябрьской революцией по праву назывались годами разгула реакции. Я назвала бы их также годами разгула антигосударственного террора.
На Александра II, Царя-освободителя, покушались шесть раз. На седьмой убили. На Столыпина, министра-реформатора, – восемь раз. И тоже убили. И не счесть, сколько губернаторов и министров, сколько князей и царских чиновников пали жертвой бомбистов.
Гражданского мира как не было, так и не стало.
Так это, по крайней мере, видится мне из XXI века.
И все же, и все же… Из моего прекрасного далека я вижу, как много хорошего сделали для России проклятые эксплуататоры: русские предприниматели, русские купцы и фабриканты – словом, русские капиталисты…
В первом очерке этой книги «Золотая моя Москва» я вспоминала не только древний Кремль, построенный итальянцами, не только белые стены Китай-города, снесенные большевиками в 1930-х, не только дворянские особнячки, превращенные в ильф-и-петровские «вороньи слободки»… Прежде всего я вспоминала красивые, добротные, многоэтажные жилые дома, возведенные капиталистами на рубеже XIX–XX веков. Дома с красивыми подъездами, широкими лестницами, с лифтами, забранными ажурными решетками (эти роскошные лифты давно заменили на тесные и неудобные). В таких домах были просторные квартиры с высокими потолками и огромными окнами, широкие коридоры и комнаты для прислуги, в которых потом поселились целые семьи. И жили в этих домах, что в Москве, что в Петербурге, что в Саратове или в Самаре, известные люди. Возможно, к примеру, знаменитый адвокат Плевако, который защищал отнюдь не одних богатых и влиятельных лиц, но и рабочих-стачечников (процесс 1886 года), и бунтарей-крестьян (1905), и даже нищую старушку – ее хотели засудить за копеечную кражу. И конечно, в новых роскошных домах снимали квартиры знаменитые врачи, вроде военного хирурга Склифосовского и терапевта Боткина – основателя целых разделов медицины, и крупные инженеры, и архитекторы с мировым именем. И даже вымышленный Булгаковым профессор Преображенский.
Совершенно очевидно, что новые и старые богачи: Демидовы, Рябушинские, Хлудовы, Гучковы, Бахрушины, Монташевы, Прохоровы, Мамонтовы, Морозовы, Рукавишниковы, Михельсоны, Солдатенковы, Третьяковы, Абрикосовы и многие другие – не могли бы процветать, не появись тогда на Руси великое множество первоклассных специалистов своего дела: адвокатов, врачей, инженеров и изобретателей. И они тоже стали богатыми, хотя и победнее новых «олигархов».
Но и сами «олигархи», и специалисты – их помощники – хотели не только приумножить свои капиталы – кто этого не хочет? – но и послужить простому народу, бедному и темному. Они мечтали, как выражались тогда, «сеять разумное, доброе, вечное».
И вот московский купец Станиславский-Алексеев основал театр МХТ, от которого позднее отпочковались и МХАТ Второй с гениальным Михаилом Чеховым, и Вахтанговский театр.
Станиславский неустанно повторял, что его и Немировича-Данченко Художественный театр – это общедоступный театр, то есть народный, созданный для народа и во имя народа. «Не забывайте, – говорил Станиславский, – что мы стремимся осветить темную жизнь бедного класса, дать им счастливые, эстетические минуты среди той тьмы, которая окутала их. Мы стремились создать первый общедоступный театр, и этой высокой цели мы посвящаем свою жизнь».
И никого в мире не удивляло, что в начале XX века этот русский Художественный оказался впереди планеты всей. Что с него брали пример и в Западной Европе, и в Америке. Учились новаторству и демократизму…
Но может быть, продвинутый купец Алексеев был исключением из правил?
Ничего подобного. Недавно прочла, что в 1889 году, когда выяснилось, что основанная Ник. Рубинштейном Московская консерватория вконец обветшала, на помощь пришли меценаты: тот же Морозов, сахарозаводчик Павел Харитоненко, а команда архитектора В. Загорского отказалась от платы за строительство прекрасного здания с одним из лучших в мире по акустике Большим залом и с уникальным органом, заказанным в Париже…
Но и в живописи некоторые русские купцы, как оказалось, разбирались лучше, чем буржуа в странах Западной Европы.
В то время как состоятельная публика во всем мире продолжала восхищаться стилем модерн и немецким символизмом, продолжала украшать свои жилища репродукциями с картины Бёклина «Остров мертвых», русские «олигархи» Щукин и Морозов открывали человечеству великих новаторов: французских художников конца XIX – начала XX века.
Не могу удержаться и не привести рассказ Эренбурга о его разговоре с французским художником Матиссом, который он воспроизвел в своей книге «Люди. годы. Жизнь».
Он (Матисс. – Л. Ч. ) рассказывал о русских коллекционерах: «Щукин начал покупать мои вещи в тысяча девятьсот шестом году. Тогда во Франции меня мало кто знал. Гертруда Стайн, Самба, кажется, всё… Говорят, что есть художники, глаза которых никогда не ошибаются. Вот такими глазами обладал Щукин, хотя он был не художником, а купцом. Всегда он выбирал лучшее. Иногда мне было жалко расстаться с холстом. Я говорил: „Это у меня не вышло, сейчас я вам покажу другие…“ Он глядел и в конце концов говорил: „Беру тот, что не вышел“. Морозов был куда покладистее – брал все, что художники ему предлагали».
Благодаря безупречному вкусу богачей Щукина, Морозова сейчас у нас оказалась прекрасная европейская живопись рубежа XIX–XX веков – от Мане до Пикассо и от Сезанна до Матисса. Как жаль, что в 1940-х советские идеологи, поборники чистоты марксистских догм, закрыли несравненный Музей новой западной живописи. Еще печальней, пожалуй, что Сталин и его опричники от соцреализма прихлопнули МХАТ Второй уже в 1936 году. А потом лишили былого обаяния МХАТ Первый, детище русского капитализма. Как я уже писала, по воле Сталина там в конце 1940-х ставили «Зеленую улицу» – пьесу черносотенца Сурова и пьесы других, подобных Сурову лжедраматургов. О несовместимости Художественного театра Станиславского и Немировича-Данченко с человеконенавистническими творениями не я первая говорю. Первый это сказал критик и публицист В. Лакшин:
Тот театр был театром полной правды. Но еще и изящного артистизма, свободного вдохновения, безукоризненного вкуса. Со временем потерпели урон на сцене и правда, и артистизм. Постановка таких пьес, как «Зеленая улица» или «Сердце не прощает», не осталась без влияния на сам дух театра…
С той поры прошло много лет. Чуть ли не тринадцать пятилеток. А может, еще больше. И у нас уже не запрещена частная собственность. Тем не менее я не надеюсь на нынешних идеологов, даже если они не принадлежат к поборникам «Русского мира» и «Крымнаш».
Не хотят нынешние идеологи бороться ни со сталинщиной в головах людей, ни с вошедшими во вкус громилами из числа церковников, ни тем более с государственным мейнстримом в области искусства.
Вся надежда на новых Морозовых, Щукиных и Алексеевых, то есть на современных богачей.
Я знаю, некоторые олигархи уже не один год собирают свои коллекции картин, а некоторые не дают загнуться молодым талантливым театрам.
Бог всем им в помощь…